Читать книгу Туман войны - Алексей Колентьев - Страница 1

* * *

* * *

Земля. 17 февраля 1990 года. Южная Америка, северо-восточная граница республики Колумбия. Лагерь «El frente público-liberador de Colombia»[1]. 16:32 по местному времени. «Товарищ Мигель» – старший лейтенант Егор Шубин, военный советник.

…Преодолевая навалившуюся после ночного выхода усталость, надвинув панаму на глаза, я шел к хижине, в которой нас разместил команданте Рауль – предводитель шайки наркоторговцев, гордо именующих себя повстанцами, борцами за народное счастье. На самом деле этот отряд являлся частью партизанской армии общей численностью до двух тысяч бойцов, не считая глубоко законспирированных подпольных ячеек в городах. А если брать приграничные районы и сельскую глубинку, то были организованы самодеятельные отряды милиции с верными людьми, подчиняющиеся разведотделу штаба армии во главе с лидером EFPLC – Франсиско Вера по прозвищу Снайпер. Как любой уважающий себя наркоторговец, Вера обожал титулы и звания. Когда численность его отряда возросла до полутора тысяч штыков, он провозгласил себя генералом, и даже пошил соответствующий новому титулу мундир. Дону Франсиско было уже под шестьдесят, но он крепко держал все нити управления в своих не знающих дрожи руках. Рауль и его сорок бойцов были лишь небольшим отрядом этой мощной и хорошо вооруженной армии, соперничающей за влияние на наркотрафик с семьями крупнейших колумбийских картелей вроде того, что базировался в Медельине. Снайпер лично получал в среднем по 130 долларов с каждого килограмма продукции, что позволяло ему закупать современное оружие и нанимать лучших военспецов по всему миру. Меня и еще нескольких ребят собрали на подмосковной базе Минобороны и окольными путями забросили сначала в Перу, а потом уже сюда, в эту колумбийскую глушь.

«Герильерос»^{1}, захватили пленного – молоденького полицейского капрала, и целую кипу документов, включая свежую карту городка Лос-Ниньос. В документах содержались данные по размещению опорных пунктов и расписание патрулей на северной дороге и в окрестностях военной базы, которая прикрывала подходы к городу и в оперативный район батальона Рауля, таким образом перерезая партизанам доступ к трем основным дорогам, ведущим к побережью. Недавно натасканные американцами коммандос перехватили караван с провиантом и лекарствами, шедший в лагерь. Теперь Рауль неистовствовал: самолично прострелил башку назначенного всего две недели назад начштаба, которого сделали крайним во всей этой истории, потом вызвал к себе нашего «батю» и потребовал этот груз вернуть. Команданте через местных индейцев прознал, что военные груз перепродали другой банде «повстанцев» и повезут его к месту встречи через два дня. Маршрут был известен: троп через сельву, по которым смогут пройти груженые мулы, в здешних местах всего три, две из них контролируют люди Рауля. Исправлять положение, как всегда, придется нашей группе. Местные хорошо знают сельву, но вот уже третий поисковый отряд партизанских разведчиков бесследно пропал, и в поиск на этот раз предстоит идти нам.

Парило совершенно непереносимо, а мелкие, злющие мошки вились вокруг головы и незащищенных участков кожи. На мне был американский «тигровый»^{2} камуфляж, который поставляли партизанам местные контрабандисты, – чтобы не выделяться среди людей Рауля. Его, с легкой руки нашего командира подполковника Серебрянникова, спецы называли «зебра». У группы военных советников были только свои мелкие отличительные признаки, по которым мы распознавали друг друга: широкая, тоже в разводах, бандана да закатанные по локоть рукава. Мошки зло пищали, но не кусались: состав из местных трав, который готовил знаменитый на всю округу курандейро^{3}, покрывал руки, лицо и шею, придавая коже зеленовато-коричневый оттенок, делающий человека малозаметным на фоне густой лист вы сельвы. Ботинки у меня были британские, а не американские, как у всех тут. Британская кожаная обувка была с хорошей вентиляцией ступней и ортопедической подошвой. Она гораздо лучше хваленых амеровских «коркоранов» с быстро промокающими брезентовыми вставками. Ходить удобно и комфортно, потому как только местные могут расхаживать по сельве босиком, не слишком боясь укусов змей и насекомых. Белому человеку всегда приходится тяжелее: прививки и курс выживания дают едва ли треть необходимых здесь знаний. А по субъективным ощущениям гринго кажутся местной фауне вкуснее аборигенов, может быть, даже считаются деликатесом.

Многому приходилось учиться у индейцев, которые охотно делились своим опытом, в свою очередь жадно перенимая у нас приемы рукопашного и ножевого боя, обучаясь стрельбе из понравившегося им АКМ. Один парень, худющий, как черенок от метлы, до того полюбил выданный ему автомат, что не расставался с ним даже во сне. Взамен индейцы показывали, как слушать лес, находить незараженную воду, какие корешки и зверье можно употреблять в пищу. И – самое главное, – как тихо и неслышно срубить пиндостанских^{4} диверсов. Янкесы в последнее время действовали почти в открытую, не скрываясь за легендами, как мы. Лишь изредка утруждали себя испанским в радиопереговорах. По идее, среди американских военспецов должны были преобладать испаноговорящие парни, не шибко выделяющиеся на общем фоне местных, с подходящим фенотипом. Этнические кубинцы, например, или испаноязычные выходцы из Флориды вполне бы сошли за колумбийцев. Однако по какой-то причине треп в эфире я слышал исключительно на английском. Преобладал так называемый «южный» говор, когда слова растягиваются, иногда сбиваясь на маловразумительную скороговорку, в которой еле улавливается общий смысл. Видимо, «испанцев» берегли или просто выбраковывали по каким-то своим внутренним стандартам. На моем личном счету были уже две большие стычки с амерами. В последнюю из таких «встреч» мы подошли к расположившимся на дневку диверсантам, миновав развешанные чуть ли не повсюду мины и растяжки, практически вплотную. Бой получился коротким, почти всех удалось взять в ножи, без единого выстрела, лишь одного Серебрянников приложил из пистолета в упор. Там я второй раз в жизни сошелся в рукопашную с живым противником. Страх был, только помня свой предыдущий опыт, он застрял где-то на задворках сознания, временами только подстегивая рефлексы. Выпад – блок, уход вправо – удар! Его глаза… Вот, пожалуй, единственное, что запомнилось мне в тот момент: удивленные серые глаза американца, с уже затухающей искрой жизни в них…

…Науку ножевого боя я постигал в специальной режимной воинской части, больше напоминавшей студенческий городок. Тут стажировались только офицеры и прапорщики Первого главного управления КГБ СССР, срочников, служащих по призыву, не было вообще. Нас, штатных сотрудников отдела «С», перебросили сюда с целью освежить базовые навыки и кое-чему подучиться. В нелегальной разведке много граней, узкая специализация – большая редкость. Нас готовили как диверсантов, что при базовых навыках и физической форме занимает три месяца интенсивного тренинга. Прыжковая и горная подготовка, приемы нелегально-конспиративной работы, ориентирование на местности и выживание, стрельба из оружия стран региона пребывания, рукопашный и ножевой бой. Все это так или иначе уже закреплено где-то в рефлексах, дремлет, дожидаясь своего часа. Но в жизни нет застывших навсегда догм. Многое приходится освежать, многому учиться заново. Особенно это касается прикладных дисциплин вроде того же ножевого боя или рукопашки: застоялся, упустил время – и в реале лежишь в расселине какой-нибудь забытой Богом и людьми «Банании». Без тренировки и закрепления на практике почти наверняка из очередной командировки можно не вернуться.

Технику и удары мне ставил веселый, совсем не похожий на матерого кровопускателя седой майор. Он был в этом учебном центре под Москвой самым большим специалистом по ближнему бою. С шутками-прибаутками он долго со мной возился, ни разу не используя деревянные муляжи клинков, а сами удары отрабатывались на хитрых манекенах. Ощущения от работы с «куклами» почти не отличались от тех, которые получаешь, когда клинок вонзается в человеческое тело. Спарринги с такими же курсантами, как я, часто проводились формально, полный контакт допускался всего раз или два, на зачетах. Был и более жесткий практикум, когда курсантам давали работать с реальным противником, в боевой обстановке, без всяких ограничений и условностей. Например, тебя объявляют в розыск. Травят собаками. Стреляют боевыми патронами на поражение. Или на пару недель помещают в тюремную камеру к уголовникам, сказав им, что ты насильник и педофил. Приятного мало, но кто проходит такой прессинг, потом нигде не пропадет и гарантированно не сломается…

Схватка в ближнем бою – это всегда проверка, всегда вызов той сумме опыта и рефлексов, которую приобретаешь на тренировках. В результате в бою с американцами мы оказались лучше подготовленными. А конец у той истории был именно такой, как предупреждал седой инструктор из Подмосковья: нам – победа и легкая адреналиновая трясучка, янкесам – яма и прожорливые черви. Все было очень просто: трупы раздели и сбросили в небольшую скальную расщелину, в тех местах пещеры иногда попадаются почти на ровном месте. Заросшие всякой вьющейся мерзостью, эти каверны в земле представляют для человека не меньшую угрозу, чем небольшая яма-ловушка с заостренными деревянными колышками, смазанными жиром какой-то местной разновидности землеройки, или просто растяжки и хитро развешанные по деревьям противопехотные мины. Амеры столкнулись с этим во время вьетнамской войны и довольно успешно применяли полученный опыт на практике. Теперь они, все шестеро, стали кормом для десятка-другого падальщиков и мириадов мелких насекомых, и неизвестно еще, что хуже: хищников можно отпугнуть, но вот жуки пожирают даже живого человека, стоит ему только чуть пораниться и на минуту задержаться на одном месте…

В сельве от трупов очень скоро уже ничего не останется: двое суток, и даже кости зверье растащит по норам. Так здесь исчезает очень много народу. Сельва напоминает мне огромный зеленый океан, не затихающий ни на минуту. Тут постоянно идет война всех против всех, и люди с их передышками на сон и отдых кажутся слепыми и глухими кусками мяса. Сельва терпит их присутствие какое-то время, забавляется, глядя на их страдания и суетливую беготню, и в конечном итоге берет свое, поглощая людей без остатка, не оставляя на зеленой поверхности ни малейшего следа…

Я поправил панаму, надвинув ее сильнее на глаза, пошел на северную окраину лагеря, где Батя, или, как его зовут местные, команданте Сильверо, уже приступил к допросу пленного. Наблюдать за работой командира всегда интересно. Картина напомнила мне фотографии, какие часто печатали в свое время в газете «Труд» под общим названием «Зверства эскадронов смерти в Сальвадоре». Батя стоял, сцепив руки за спиной, расставив ноги почти на ширину плеч. На голове – армейское кепи с длинным козырьком, куртка «тигровой» камки расстегнута, рукава засучены, темно-зеленая майка открывает фрагмент широкой волосатой груди с цепочкой «собачьего жетона»^{5}, который Батя носит скорее из издевки, нежели следуя правилам. Умри любой из нас, никто даже не чихнет два раза, поскольку нас тут вроде как и нет вовсе. Я – на Алтае, в командировке, откуда Наташа исправно получает письма, которые я пишу ей каждую неделю. Батя – в своем долбаном Подмосковье, муштрует новобранцев в пехотной части, где он числится заместителем командира полка, о чем его жена и двое уже взрослых детей получили соответствующее известие. Остальные ребята тоже имеют официальную отмазку, согласно которой всех нас можно как поощрить, если останемся живы, так и списать вчистую, если пропадем в местном винегрете из противоречивых интересов и запредельных амбиций.

Вообще, Батя любит вживаться в образ, вот и сейчас он закурил черную вонючую сигару – страшное оружие массового поражения, от которого дохнут не только местные комары, но и слабые на дыхалку люди. Я-то уже не курю, избавился от этой привычки еще до прихода в группу к Серебрянникову. Батя балуется табачком только на базе, а перед делом всегда завязывает на то время, что мы будем в рейде, и других на это выдрессировал строго. Однажды я решил завязать с куревом насовсем, чтобы не перестраиваться каждый раз и не тереть пухнущие от нехватки никотина уши. Стало легче жить, но иногда все еще тянет выкурить сигаретку, под которую так легко соображается…

– Ты мне сейчас не просто все скажешь, cabron[2]! Я еще буду затыкать твою поганую пасть! – Батя подошел к привязанному к столбу пленному, парню лет двадцати. Тот держался храбро, хотя люди Рауля уже основательно ему наподдали. Судя по всхлипам, издаваемым пленным полицейским при каждом вздохе, у него был двухсторонний перелом ребер. Батя продолжил, мешая английские и испанские слова: – Сегодня ты видишь солнце в последний раз, muchacho[3]! Если ты не бросишь играть в молчанку и не расскажешь, когда твои друзья повезут украденное у нас продовольствие, тебя заживо сожрут муравьи. Эти мелкие твари сначала заберутся в твою тощую задницу, а потом пролезут в башку и выедят твои глупые мозги!..

Прохаживаясь перед связанным пленником, Серебрянников каждый раз останавливался, чтобы выпустить запуганному фараону струю вонючего сизого дыма в лицо.

– Эй, – обратился он к двум местным бойцам явно индейской наружности, невысоким и черноволосым задохликам, данным Раулем в помощь, – развяжите этого придурка. Пойдем навестим Долорес.

Парни заулыбались, предвидя известное им развлечение, которыми сидящие в чаще повстанцы и так не были избалованы. «Прогулка к Долорес» – это изощренная пытка, позаимствованная у одного воинственного индейского племени, ее часто применяют как партизаны, так и местные армейцы. Муравьи здесь не строят домов из веточек, а предпочитают жить в древесных стволах, образуя целые колонии. Привязанный к такому дереву человек через пару часов сходит с ума, а через неделю его объедают до костей. Смерть от такой «процедуры» медленная и болезненная, и полицейский об этом знал, потому что округлил глаза и затараторил, как и предсказывал Батя. Посмотрев, как парня отвязывают и готовят к транспортировке в горы, откуда его родне передадут «веселый» снимок с отрубленной головой на шесте и обязательно в форменном берете, я подошел к командиру и тронул его за плечо. Серебрянников обернулся, нахмурившись, но узнал меня, улыбнулся и, выплюнув изжеванную сигару, подмигнул:

– Ловко я его, а, старшой?

– Как всегда, Пал Николаич. Ты зверюга просто. Что спел этот мальчишка?

– Все нормально, Егор. Припасы повезут послезавтра, по южной тропе. Сопроводилово ожидается небольшое: пятеро солдат, капрал и местный проводник. Но думаю, что паршивец врет, либо сам мало что знает. Сам смекай, кто ж местных идиотов по нашей территории одних пустит? Пошлют «нянек», голов десять, чтобы те издали по маршруту караван пасли да за местными приглядывали хорошенько. А самих лоялистов будет голов пятнадцать вместе с погонщиками. Ну, да мы тоже не вчера родились. Перехватим их после развилки, когда они будут переправляться через ручей: берега там глинистые, размыто все, да и вода еще не спала. Караван вынужден будет полноценную переправу устроить. Это будет достаточно далеко – километрах в тридцати от последнего их пикета, а маневренная группа подойти к ним сможет только через пару часов. «Няньки», скорее всего, разделятся: часть сядет в охранение на другом берегу, а еще человека три будут тылы пасти. Если застанем мазуриков врасплох – возьмем груз чисто.

– Согласен, давай готовиться. Местных будем брать?

– А то! Надо же кому-то ослам хвосты крутить. Придержим их, пока дело делать будем, а под конец высвистим, чтобы скотину собрали. А так по-прежнему работаем ввосьмером, чего зазря выдумывать, пиндосов наверняка не меньше придет.

– Ладно, пойду, сообщу Раулю хорошие новости.

– Добро. Только скажи, что людей я сам отберу. Его родственнички мне в группе не нужны.

– Я постараюсь, Батя, постараюсь. Но ты же знаешь, что без балласта не выйдет, мы тут только гости.

– Ты его уломаешь, недаром он тебя уважает и, по-моему, слегка побаивается. Не знаешь, почему?

– Без понятия, командир. Но думаю, что это из-за старого Родриго, или как там его местные кличут… забыл прозвище. Местный шаман, он до сих пор меня привечает за тот случай с радикулитом. Хотя я просто защемление снял, магии там ноль. У меня дед всю жизнь маялся, вот и пришлось выучить пару фокусов.

– Ладно, – Серебрянников хлопнул меня по плечу, чтобы избежать развития темы прострелов и защемлений, – постарайся только свести к минимуму тот вред, который он нам может причинить. Сам видишь, шутки кончились, амеры оскалились, зубки показали, мать их начисто, – Батя выматерился от души и сплюнул коричневый харчок на землю, растерев его носком «берца», – и не этому ряженому попугаю их подпиливать. Задача ясна?

– Так точно. Есть постараться свести к минимуму.

– Ты еще под козырек возьми, шут гороховый. – Серебрянников неодобрительно мотнул го ловой. – Шементом к Раулю на доклад. А то, поди, опять кого пристрелит с досады, шкура уголовная…

Батя не зря волновался: команданте Рауль был крут нравом и имел массу непутевых родственников, которых он старался пропихнуть в структуры организации на всякие хлебные должности. Но для того чтобы стать резидентом или того выше – казначеем в каком-либо отделении организации, нужно было проявить себя вроде как бесстрашным бойцом. Система хорошая, и в большинстве случаев на ключевых постах оказывались действительно эффективные кандидаты. Но иногда проскакивало на теплое местечко разное ворье и просто чьи-то родственники, ни разу не державшие в руках оружие, да и просто не имевшие к организации прямого отношения. Но бывали случаи и похуже: боевой группе могли навязать вот такого левого человека, чтобы тот мог с чистой совестью сказать, что был «на боевых». Этот балласт часто портил всю игру, и в двух случаях из пяти операция летела ко всем чертям. Поэтому, специально для Рауля, Батя придумал некий аттракцион, когда мы неделю таскали такого родственничка по сельве, давая ему пару раз пострелять по кустам. В ведомость команданте Рауль записывал, что проведена боевая операция, имеются потери среди многочисленного и жутко специального противника. А записывались они на нашу группу, но конкретно на новичка, который вроде как не растерялся и проявил себя с лучшей стороны. У нас была негласная договоренность – команданте не портит нам реальную боевую статистику, а мы иногда таскаем его родню по лесу, и всем хорошо.

Я вышел из-под навеса, жара обволокла меня, давая еще один повод обматерить про себя местный климат. Несколько раз я здоровался с бойцами, большинство из которых знали, что наша гопкомпания – это советские военспецы, присланные им в помощь. Некоторых наш третий товарищ, которого тут звали Ставо, научил матерным частушкам про новгородского купца Садко, чем очень гордился. Слава Белых, скрывавшийся под псевдонимом Ставо, был нашим подрывником и обучал местных обращению с амеровскими и нашими ВУ. Этот белобрысый, загорелый дочерна крепыш мог смастерить бомбу из чего угодно и прилепить ее куда прикажут. Сейчас Славка что-то вдохновенно втолковывал на корявой смеси русского мата и жутчайшего по выговору испанского шестерым аборигенам из саперного взвода, чьим неформальным командиром он являлся. Я кивнул другу и почти уже прошел дальше, как Славка, окликнув меня, рысцой пробежал десяток метров и очутился рядом:

– Эй, амиго Мигель! Как оно в целом?

– Нормально все. Ты завязывай с наставничеством, вечером выходим. Я иду с Раулем ругаться, чтобы опять свою родню нам не навязал. Собери все по минимуму – груз нужен вместе со скотом вьючным, там почти четверть тонны всякого добра.

– А тебя Анютка просила в санчасть зайти. – Славка состроил веселую, по его мнению, гримасу, отчего его коричневая рожа стала напоминать ягоду чернослива. – Очень так настоятельно просила: пусть, говорит, команданте Мигель обязательно зайдет до вечера.

– Не зубоскаль, знаешь же, что она не простая медичка. Да и женат я…

– Так не узнает же никто.

– Я буду знать. Этого вполне достаточно. Да и зачем мне эти заморочки, Слава? Девка она симпатичная, но я люблю свою жену. Про такое понятие, как «однолюб», слышать приходилось?

– Не. То зверь редкий, в красную книгу занесенный, не попадается в естественных условиях. Выловили, поди, всех да окольцевали. – Славка, словно ему в голову пришла светлая мысль, замер на месте и с наивным видом глянул на меня: – Знаешь чего сделай? Гарем заведи, вот и будешь всех любить, как одну, но по очереди… – И тут же отскочил, зная, что я такие шутки пресекаю только одним способом: «прописывая» ему бросок через бедро.

– Славка! Не жужжи, поймаю – накажу.

– Не догонишь. Зараза ты, амиго, – единственная на все местное население красивая девчонка попалась, а ты нос воротишь. Вот верно люди говорят: фартит тому, кто не играет…

– Прибью!

Тут я притворно подался корпусом в сторону похотливого подрывника, но Славка снова отбежал, разорвав дистанцию, и, состроив уморительную рожу, ускорился. Веселый Детонатор, как он сам себя называл, убежал, махнув на прощание рукой. День для «команданте Ставо» был прожит не зря – план по приколам он выполнил процентов на сто пятьдесят.

Девушку, о которой говорил заполошный сапер, звали Анита. Это была стройная, высокая смуглянка с коротко стриженными, под пацана, черными волосами, отливавшими синевой. Огромные миндалевидные бархатно-черные глазищи. Прямой, аккуратный, с тонкими крыльями ноздрей носик. И еще очаровательные ямочки на щеках высокоскулого, овального лица… Низкий грудной голос и легкая картавость, ничуть не портили ее. Нехарактерное для местных дам сложение: те все больше коренастые, крепко сбитые, коротконогие, с визгливыми высокими голосами. В Аните чувствовались некий аристократизм и изрядная доля испанской крови.

Мы познакомились месяца три назад, когда я руководил группой герильерос, которую натаскивал на диверсионные акции. Группу нужно было обмять в боевых условиях, и случай быстро подвернулся, мы тогда эвакуировали подпольщиков, среди которых была и Анита. Девушка была ранена, но девятимиллиметровая пистолетная пуля прошла сквозь икроножную мышцу левой ноги навылет, и кровь быстро удалось остановить. Вояки высадили десант, прошедший обучение у амеровских советников, который отрезал нам путь к отходу. По местным меркам это была элита: вооруженные и обученные на манер амеровских рейнджеров, ребята могли доставить нам массу неприятностей. Но я предусмотрительно взял в группу пару местных метисов. Они отлично знали местность и провели группу под носом у десантуры, без единого выстрела. Я даже видел вражеского пулеметчика, притаившегося возле тропы. По ней мы бы непременно пошли, не будь в группе хорошего проводника. Это как раз тот случай, когда меры предосторожности оправдали себя на все сто процентов.

После этого случая Анита стала как-то странно на меня поглядывать при встрече, и мы подолгу разговаривали. Иногда о всяких пустяках, но чаще всего она спрашивала о моей Родине. Многого нам говорить было нельзя, но я буквально покорил девушку всякими охотничьими байками, коих знаю великое множество, поскольку вырос в небольшом поселке в Восточной Сибири и часто ходил с отцом на промысел. Правда сам не пристрастился: зверя люблю только наблюдать, убивать ради шкуры рука не поднимается. Само собой, рассказывал без подробностей и имен. Но думаю, что девушка хотела просто проводить со мной время и наверное испытывала некие чувства. Хотя я сказал ей, что счастливо женат, это не сильно остудило пыл девчонки. Казалось, Анита даже удвоила усилия, стараясь доказать, что она лучше моей Наташи. После этого встреч приходилось избегать, отговариваясь разными делами. Но вскоре меня вызвал Рауль и просветил, что я спас не просто девушку, а будто бы прямую внучку самого генерала Франсиско. Потом меня долго прорабатывал Батя, доходчиво разъясняя, что раз девка непростая, то лучше бы мне быть посговорчивее. И вот с тех самых пор я играю в прятки с этой знойной красавицей, поскольку, если бы что-то действительно между нами произошло, не смог бы смотреть жене в глаза.

Санчасть располагалась в центре лагеря, рядом с хижиной, которую Рауль именовал своим штабом. Но туда я пока заглядывать не стал: оба разговора, предстоявшие мне в ближайшие полчаса, были не из приятных. Медпункт состоял из трех комнат. В одной из них, самой большой, была смотровая. В другой – нечто вроде операционной с настоящим хирургическим столом, его Рауль приволок откуда-то еще до нашего прихода в отряд. Старый доктор, бывший тут до Аниты, подорвался на мине около пяти месяцев назад, и некоторое время бойцы команданте Рауля занимались самолечением. Третья комната была своеобразной девичьей светелкой, в которой, кроме кровати и письменного стола, ничего не было. Туда-то я и вошел. Девушка ждала меня, сидя с ногами на узкой постели, забранной домотканым пестрым покрывалом. Штука это очень редкая и дорогая. Такую холстину можно только получить в подарок, они, как правило, не продаются туристам. В орнамент вплетен хитрый оберег, он защищает того, кто спит на застеленной этой накидкой постели или укрыт ей от болезней и вообще всяких неприятностей. Бережет от сглаза, порчи и многих других разновидностей деревенского колдовства.

– Привет, Мигель. – Лицо девушки осветилось радушной улыбкой, глаза заблестели, на смуглой коже выступил румянец. – Ты уходишь на задание?

– Здравствуй, Анита. Ты сегодня еще более хороша, чем обычно.

– Не скажешь? – Лицо Аниты стало задумчивым. – Это работа, я понимаю. Я буду молиться за тебя и за всех, кто пойдет с тобой.

Девушка отвернулась к окну, выходящему в лес. Лагерь наш располагался в самой чаще, поэтому солнечный свет лишь изредка пробивался сквозь переплетение лиан, снастями опутавших все отдельно растущие высоченные деревья. Но от душной, влажной жары тень не спасала: вентилятор в комнате маленькими пластмассовыми лопастями разгонял плотный, почти осязаемый воздух. Анита снова повернулась ко мне, справившись с эмоциями. Ох, как нелегко стоять перед красивой девушкой, на которой только легкое белое льняное платье до колен, почти не скрывающее явных достоинств фигуры! Сглотнув, я мужественно отвел глаза от узких, изящных щиколоток Аниты и продолжил светский разговор:

– Зачем ты хотела видеть меня?

– Лазарету нужны медикаменты, у меня остался только двухдневный запас, а Рауль кивает на тебя. Группа Серхио Рамиреса напоролась на засаду гринго. Они блокируют выход к побережью, все старые тропы теперь небезопасны.

– Ничего обещать не могу, но сделаю все, чтобы медикаменты появились у тебя раньше, чем твои запасы подойдут к концу.

Она усмехнулась и, сменив позу, села ко мне вполоборота, спустив босые ноги на пол. Под платьем грудь девушки маняще ворохнулась, под тканью явственно проступила линия бедра. Она знала, что я это вижу, но намеренно смотрела в окно, не встречаясь со мной взглядом.

– Знаешь, Мигель, твой испанский стал лучше за последние два месяца. Мне уже не надо напрягаться, чтобы понимать тебя. Научи меня своему языку, тогда я смогу писать тебе письма. Может быть, даже позвоню как-нибудь…

Девушка лукаво, но с долей затаенной грусти посмотрела на меня из-под опущенных ресниц.

– Мы уже обсуждали это, Анита. Не дразни меня. Я обычный мужик, и ты, наверное, когда-нибудь меня переиграешь. Напоишь там, или что… Но, как это ни банально будет звучать, жену я люблю, хоть она далеко, а ты рядом. Если это все, за чем ты хотела меня видеть, то я пойду – дел много.

Отведя взгляд от пола, куда все время старался смотреть, я повернулся и сделал пару шагов к двери.

– Стой, Мигель!

Анита порывисто подбежала ко мне, обняла и крепко поцеловала в губы. Она пахла смесью терпких трав и пота здоровой женщины. Поцелуй был горьковато-сладким, дурманящим, но вместе с тем будоражил и бодрил одновременно. Голова закружилась, как после стакана водки, и я невольно ответил на поцелуй. Потом она сама отстранилась, глядя мне прямо в глаза.

– Прости, Мигель, не могла отпустить тебя так. С самого утра меня мучают нехорошие предчувствия. Брухо^{6} Родриго говорит, что с моря идет Ветер Судьбы, такое нечасто бывает: ветер этот дует раз в три года и всегда приносит болезни и смерть. Все очень скоро изменится: многие умрут, а ты окажешься в беде.

– Брось, со мной все будет нормально. Но если тебе так спокойней, я обещаю быть осторожным. И… не делай так больше, ладно?

Девушка отстранилась и отошла к окну, обхватив себя руками за плечи. Потом кивнула в такт каким-то своим мыслям и махнула рукой в сторону двери:

– Иди. Колдун был прав: ты все поймешь, но будет слишком поздно. Видно, судьбу не обманешь. – Она обернулась, в глазах ее стояли слезы. – Но я все равно буду молиться, ты дорог мне, Мигелино. А теперь иди, Рауль уже ищет тебя по всему лагерю. Прошу тебя, иди. Мне тяжело. – Девушка решительно смахнула слезинки с уголков глаз и выпрямилась, голос ее стал тверже, хотя нотки отчаяния все еще звенели в нем. – Отец не верил в Бога, но я все равно буду просить Всевышнего уберечь тебя от того, что грядет… Уходи.

Больше девушка не произнесла ни слова, и я вышел из медпункта и направился к «штабу», где квартировал Рауль. Намеки на некие мистические силы меня совершенно не занимали. В такой профессии, как моя, всегда есть вероятность прохлопать некое западло. Тем более что холодок опасности постоянно существует где-то на фоне остальных эмоций. Скорее я забеспокоюсь, если перестану его ощущать. Если такое случится, это будет означать, что либо я потерял чутье, либо я уже умер, но еще не понял этого. Так бывает, если схватишь сквозное ранение – боль еще не пришла, адреналин глушит сообщения вопящих от боли нервных окончаний, а мозг продолжает думать, что ты еще цел и невредим. Но в какой-то момент приходит осознание, что ты не можешь сделать следующий шаг. А потом все встает на свои места: боль затапливает сознание, тело живет своей отдельной жизнью, и только мозг отказывается повиноваться инстинкту, который транслирует внутрь вопль окровавленного куска мяса, имея целью изничтожить личность, превратить разумного, тренированного человека в безмозглую тварь. Воспоминания вызвали укол в районе левой верхней трети бедра. Первая и пока единственная серьезная отметина, подарок от беглого заключенного, с которым не так давно свела меня судьба, снова дала о себе знать. Стряхнув нахлынувшие воспоминания, я вытер испарину со лба и ускорил шаг.

Хижина вождя местных партизан состояла из трех больших комнат с дощатым полом, устланным плетеными циновками из волокна какого-то особого сорта лиан, отпугивавшего змей и прочих ядовитых гадов. Они источали горьковато-приторный аромат, чем-то напоминающий сандаловую эссенцию. Сам команданте жил в подвале, откуда были прорыты два подземных хода за пределы лагеря. Рауль, несмотря на свои совершенно паршивые качества боевого командира, всегда был очень осторожен и часто, благодаря почти звериному чутью на опасность, угрожающую лично ему, выводил отряд из хитрых ловушек федералов. Генерал Вера, весьма чувствительный на подлянки своих конкурентов из правительства, щедро спонсируемого американцами, ценил подобную чуйку и у своих подчиненных. Рауля он поднял из самых низов. Ходили слухи, что вождь приходится генералу дальним родственником, хотя никакого портретного сходства я между ними не замечал. Франсиско Вера – видный, плотного телосложения мужик, чем-то неуловимо напоминающий Панчо Вилью^{7}, может, из-за пышных вислых усов и внимательного, с прищуром взгляда умных карих глаз. А наш Рауль – обычный, ничем не примечательный субъект, среднего роста, с зализанными назад сальными черными волосами, собранными в недлинную косичку, бегающими, водянисто-серыми глазами на круглом, испещренном оспинами лоснящемся лице. В общем, эти двое ни в чем схожи не были, может, только в упомянутой выше способности предчувствовать опасность.

Рауль встретил меня в крайней справа от входа комнате, где у него было нечто вроде канцелярии. Вдоль стен стояли ящики из-под снарядов, в которых хранилась вся документация отряда. Случись что – только подхвати эти короба, и в путь. Мобильность была страстью Рауля, к тому же ее постоянно требовала необходимость. Сейчас команданте сидел за обычным письменным столом, на котором не было ничего, кроме керосинового фонаря и походной планшетки. В комнате пахло старым табачным духом и свежей пороховой гарью. Видимо, слухи о безвременно ушедшем при помощи Рауля начштаба имели под собой основания. Увидев меня, «вождь» вскинул голову и жестом указал на стул напротив.

– Hola, Мигель! Ты, наверное, знаешь, зачем я искал тебя?

– Здравия желаю, команданте. Слышал, но хотелось бы уточнить, в чем заключается роль нашей группы.

– Эх, почему у всех гринго такая холодная кровь? Ты никогда не пьешь с нами и не поешь песен… Или сеньор Ленин запретил коммунистам веселиться?

– Товарищ Ленин, команданте, завещал нам другое: учиться, учиться и еще раз учиться. А кто много учится, тот не тратит время даром, и в конечном итоге весь мир лежит у его ног. Товарищ Ленин это доказал личным примером. Так что вы хотите от нас?

– Ай, Мигель! – «Вождь» всплеснул волосатыми, как у обезьяны, руками. – Что мне может быть нужно, когда мои идиоты прохлопали поставку и теперь нужно считать каждый патрон?

Улыбка слетела с его лица, он грохнул кулаком по столешнице, отчего керосинка подпрыгнула сантиметра на два, а планшетка сдвинулась ближе к моему краю стола.

– Не горячитесь так, команданте. Дело житейское: сегодня они взяли наше, а завтра, точнее, через тридцать часов, мы отыграем свое и, может быть, даже слегка увеличим разрыв в счете.

– Любишь футбол, камрад?

– Нет, бокс уважаю. Там как-то острее чувствуется результат: каждый удар – это зачетное очко. Футбол таких сильных ощущений не дает.

– Я запомню твои слова. Пожалуй, я посмотрю пару боев, может, тоже проникнусь. Как считаешь?

– Мне трудно судить о вкусах других, команданте. Надеюсь, что вам понравится.

– Хорошо, Мигель. Только возьми с собой Пако и Симона, парням нужно набираться опыта. А у кого же им учиться, как не у тебя?

Вот оно что: Рауль давал нам одного своего племянника, до этого отиравшегося у Алехандро Саламоса, интенданта отряда, на непыльной хозяйственной должности, но уравновешивал местным парнишкой – Симоном, который прибился к отряду после того, как федералы сожгли его деревню вместе со всеми жителями. Пацану было тогда лет двенадцать, что по местным меркам считается почти совершеннолетием. Он сам пришел к подпольщикам, и ему было плевать на идеологию, кокаин и прочие несущественные для сироты вещи: парень хотел отомстить. Брался за любые поручения, и вскоре на его счету было двое собственноручно убитых полицейских и один разгромленный благодаря раздобытым Симоном сведениям конвой с новобранцами, следовавший на военную базу в Эль-Бера. Потом его вычислили, и он оказался тут, у Рауля. А когда мы прибыли обучать местных повстанцев, как правильно воевать с федералами, Симон стал одним из первых и самым способным из моих учеников. Он буквально глотал знания, выспрашивая каждую мелочь. При этом в глазах у него я замечал такое выражение, какое увидеть можно только в глазах большой белой акулы, когда она выискивает жертву, кружа на глубине. Но в то же время у меня не было ощущения, что парень растет маньяком, скорее ненависть к конкретным людям проецировалась у него только на тех, кто носил знаки различия регулярной армии или серую форму полицейских. Лучше всего у него получалось со стрелковой подготовкой, хотя АКМ был ему слегка великоват и поначалу оставлял огромные синяки на плече. Но с течением времени Симон наловчился и сшил себе нечто вроде кожаной подушечки, которую надевал таким образом, чтобы подкладка из конского волоса смягчала импульс отдачи. Парень скользил по сельве, словно тень, не потревожив ни одной лианы или ветки на кусте, и стрелял без промаха. Каждый раз, когда намечалась «острая» акция, первым в рядах добровольцев был этот невысокий худощавый парень с невыразительным круглым лицом и стриженными почти наголо черными, с ранней проседью, волосами. Пацан отлично знал местность и мог очень нам пригодиться. Видимо, команданте считал, что груз действительно очень важен для отряда.

Я попрощался с Раулем, пообещав, что его груз мы постараемся вернуть уже завтра вечером. Честно говоря, видеть его сальную рожу означало испортить себе настроение как минимум часа на два. Зайдя в нашу общую с парнями мазанку, я присел за стол, сплетенный из легкого, но очень прочного сорта местного камыша, который был тем более ценен, что очень плохо загорался, а высыхая, становился очень прочным на излом. Трое спали после ночной вылазки, еще двое чистили оружие, осматривая наши хитрые, по местным меркам, АКМН^{8}. Раскинув подробную карту района и затеплив фитиль в керосинке, я стал прикидывать действия «водил» каравана федералов. Пойдут они там, где и сказал подполковник Серебрянников, в просторечии просто Батя, поскольку он был старше всех в нашем небольшом коллективе наставников. Груз будут переправлять на руках, складывая тюки и ящики на северном берегу, и лишь потом снова навьючат его на мулов. При таком сильном течении ручья, или, вернее сказать, небольшой, но очень бурной речушки, логичнее было поступить именно так, чтобы избежать риска потерять животных и груз. План виделся мне очень простым: дождаться, когда противник выдвинет передовое охранение на противоположный берег. Тогда мы разделимся на две группы. Одна ударит во фланг охранению каравана, когда бо́льшая часть груза уже будет переправлена на северо-восточный берег речки, поскольку вряд ли противник решится снаряжать мулов по одному. Вторая группа собьет средства прикрытия на противоположном берегу и отсечет поползновения основной группы охраны, задействовав управляемые мины, которые мы развесим на деревьях загодя. Тут важно будет подгадать момент, когда груз, или по крайней мере его основную часть, федералы перетащат на северо-восточный берег реки, чтобы содержимое не пострадало во время стычки…

От размышлений меня отвлек далекий гул двигателя. Американские F-14 морского базирования, судя по воющей нотке в тоне звука, что странно: местные всегда покупали у французов, амеры поставляли сюда только старенькие «ирокезы»^{9}, помнившие еще Вьетнам. В соответствии с новыми договоренностями о борьбе с наркомафией колумбийцы получили около двух десятков этих подержанных жестянок, чем очень гордились. Но истребители… Это могло означать только одно: новые друзья затеяли какую-то грандиозную пакость и пустили к колумбийским берегам ударную авианосную группу, разрешив амеровским «птичкам» свободно парить в своем воздушном пространстве. Нужно уточнить оперативную сводку у нашего радиста. Степан Иванов, или, как его тут звали, камрад Чжан, был нашим специалистом по связи. Бурят по национальности, старший лейтенант по званию и очень спокойный и приветливый человек по жизни. Наши особисты ничего лучше придумать не смогли, как окрестить Степу китайцем. Такой выверт мог бы обмануть гражданского или не сильно искушенного в вопросах распознавания рас человека, но самих китайцев или американских разведчиков вряд ли удастся провести. Более чем уверен, в досье с первичными установочными данными Степу уже окрестили русским военным советником, не делая скидок на такие мелочи, как разрез глаз, форма носа или овал лица. Все всё понимали, но в нашей профессии такая нелепая легенда делалась в расчете именно на обывателя, буде тому попадется фотография, сделанная каким-нибудь шустрым иностранным журналюгой. Ведь именно налогоплательщиков будут пугать «желтой опасностью» в лице упертых коммунистов с ядерными ракетами, мечтающих украсть покой и благополучие среднестатистического Джона Джонсона, мирно пьющего кофе и читающего этот бред на страницах вполне респектабельного издания.

Камрад Чжан вместе со своими железками разместился в пещере, на глубине двенадцати метров от поверхности. Антенна была замаскирована в зарослях и располагалась на другом конце лагеря. Мы слушали частоты федералов и некоторые переговоры с базы в Санта-Хос, где амеры тренировали местных рейнджеров. Но основная функция степановского хозяйства заключалась в поддержании связи с «учеными» гидрографического судна «Академик Владимир Александрович Потапов»[4]. По сути, это был корабль радиоэлектронной разведки, который обеспечивал нам связь с Москвой и снабжал всякого рода информацией, от расшифрованных радиопереговоров американских «коллег» до сводки погоды на месяц вперед. Американцы тоже знали, что «Академик Потапов» не просто безобидное научное судно. Много раз они пытались ему навредить. Но на этот случай рядом всегда оказывались то советские корабли, то наш подводный ракетоносец, а на случай пакостей помельче на борту «Потапова» имелся десяток крепких парней, очень ловко обращающихся с аквалангами и огнестрельным оружием. Боевые пловцы сопровождали судно всякий раз, когда намечалась хотя бы видимость неприятностей со стороны противника в лице аналогичных структур американцев. До открытого противостояния доходило редко, но я слышал, что стычки, приводившие к потерям с обеих сторон, имели место и считались чем-то вроде соревнований со смертельным исходом.

Миновав вход в пост радиосвязи, замаскированный под трещину в поросшей буйной растительностью скале, я спустился по выдолбленным в камне ступеням. Пройдя еще два поста охраны и поздоровавшись с одним из бойцов – кажется, он был из Пскова[5], – оказался в просторном прохладном помещении прямоугольной формы, освещаемом рассеянным светом двух ламп дневного света. По сути, все электричество в отряде работало на это помещение, являющееся нервным центром местного партизанского движения. Отсюда передавались сведения нашей разведки местным «команданте» и «генералам», сюда же стекалась и вся собранная в регионе информация, пусть не широким, но бурным потоком утекавшая затем в советский разведцентр за много тысяч километров отсюда. Весь отряд Рауля являлся просто прикрытием и защитой для хозяйства, которым командовал камрад Чжан. Степа сидел ко мне вполоборота, уставившись в светящийся зеленым светом экран монитора ЭВМ. Пальцы связиста бодро стучали по клавишам миниатюрной клавиатуры, и он обратил на меня внимание, только когда я тронул «китайца» за плечо.

– Здрав буди, червь подземный, чем порадуешь?

– А! Здоров, Егорша. – Связист рассеянно улыбнулся, отчего лицо его приобрело несколько зловещий вид. В зеленых отсветах монитора и некоем полумраке круглое, с едва пробивающейся порослью бороды и усов, оно напоминало морду демона с буддийских фресок. – Совсем зашиваюсь: последние полчаса данные поступают непрерывным потоком. Обрабатывать еле успеваю.

– К нам опять гости пожаловали.

– Уже рассказали. – Связист только прищелкнул карандашом, который он всегда вертел в пальцах, по столу. – Ну?..

– Не кипятись, Степан. Амеры снова в местное небо пролезли, я ж их движки из тысячи узнаю. Пара истребителей минут двадцать назад прошла над лагерем.

– Угу. – Степа метнулся к зарослям проводов и железа, выудил рулон распечатки, лихо заткнув карандаш за ухо. – Верно догадался: в нейтральных водах сейчас болтается ударная группировка Второго флота США.

– Кто на сей раз пришел? – Я пододвинул криво сколоченный табурет вплотную к столу связиста. – Уже можешь точно рассказать?

– Многоцелевой авианосец «Энтерпрайз»^{10}. С ним группа кораблей эскорта: два крейсера – «Норфолк» и «Геверин», а также три эсминца. Это странно, но ордер усилен подводной лодкой класса «Лос-Анжелес». Что они тут делают такой толпой, просто ума не приложу. Московский Центр тоже помалкивает, хотя запрос я послал десять часов назад. Пока есть только приказ наблюдать и слушать.

– Сам-то чего думаешь? – Степа у нас был кем-то вроде пророка. Когда дело касалось ближайшей перспективы, его прогнозы сбывались с точностью до третьего знака после запятой. – Не просто же так они тут трутся?

– Есть одна странность, вот смотри. – Связист щелкнул какой-то кнопкой, и на зеленом фоне монитора появилась топографическая карта побережья с какими-то странными отметками. – Десять часов назад три грузовых вертушки в сопровождении вертолетов и звена истребителей пошли на юг, в сторону джунглей.

Интересно девки пляшут. В указанном направлении были только непроходимые джунгли и груды поросших лианами и всякой растительной мелочью камней. Раньше там копошились археологи, но после трех похищений и перманентного грабежа членов направляемых к развалинам экспедиций мирные люди туда больше не совались.

– Там ни черта нет. Только болота да заброшенные руины индейского города. Примерно три месяца назад мы все там излазили, это пустышка. Ни тебе подземных коммуникаций, ни пещер, просто груды поросших лианами каменных глыб, и все. – Степа сунул в рот кончик обгрызенного карандаша и задумчиво уставился в зеленый экран ЭВМ. – Чего амеры там ищут, сам пока не пойму. – Степа усмехнулся и кивнул на карту. Выделил группу точек ровно на том месте, где располагались руины. – Думаю, что им нужна база. Тут всего одна нормальная дорога и куча всяких мелких тропинок. Если я все правильно рассчитал, отсюда американцы будут вам сильно пакостить, а попытки их выкурить обойдутся нам примерно как три к десяти.

– Контора?

– Вот тебе и еще одна загадка, Егорша: группа использует штатные частоты NSA, более того, я услышал знакомое имя одного их крутого спеца – Майкла Стокса. Но командует кто-то другой. Этот Стокс очень важная шишка, кого попало над ним не поставят. Это означает, что кто бы к нам в гости ни прилетел, это очень серьезные игроки. Тебе и Бате стоит быть настороже, заваруха будет та еще, нутром чую. Стокс работает только над проектами высшего приоритета, последнее время курировал закрытую тему по созданию средств связи для новой глобальной системы «Эшелон-4». Это сверхбыстрая связь, планируется интегрировать в нее систему управления всеми вооруженными силами США. Спец такого уровня не полетит за тридевять земель просто чтобы развеять скуку. Все очень серьезно, Егор.

– Ветер Судьбы, – вырвалось у меня услышанное от медички словосочетание, которое задело тревожные струны в душе, волнуя помимо воли и нагоняя озноб. Слова повисли в воздухе, связист отозвался не сразу.

– Чего?

Иванов непонимающе поднял на меня глаза и, не дождавшись пояснений, быстро застучал по клавишам. Потом что-то пискнуло в недрах его аппарата. Связист наконец сказал:

– Просто муссон. Придет сюда через пять-семь дней. Ветер совершенно обычный для этого времени года, но таким холодным и сильным бывает только раз в несколько лет. Катастроф пока не наделал, нас эти природные явления не касаются.

– Я не о погоде сейчас… – Усилием воли мне удалось прогнать сосущее предчувствие беды. – Ладно, Степа, дай мне данные по радиоперехвату за сутки, и я пойду. Дел много, еще на склад надо, да ребят инструктировать.

Мистику я решил пока в расчет не принимать, а заняться подготовкой рейда. Вот пока все, что я мог сделать. Знамения и прочая оккультная чепуха меня волновали в последнюю очередь. Захватив распечатку, которую Степа любезно мне дал, несмотря на дефицит бумаги для принтера – чудная штука, если знаешь, как с ней обращаться, – я повернулся к товарищу спиной и направился к выходу, каждым шагом вбивая мандраж обратно в ту щелочку души, откуда тот выполз. Я поднялся наверх и направился в сторону нашего домика; там в разной степени безделья прохлаждалось пятеро парней, составлявших костяк моей группы. Нужно сказать, что отбор при отправке сюда был жестким, строже, чем в отряд космонавтов, потому что тем не надо в обязаловку уметь обращаться со взрывчаткой и оружием стран региона пребывания, уметь уничтожать противника кучей разных способов. А в остальном – требования те же: здоровье, быстрая реакция, способность принимать верные решения под стрессом, ну и хоть чуть-чуть нужно владеть хотя бы английским языком. Мне посчастливилось иметь от рождения феноменальную память и отменное здоровье, потому я и прошел этот ад, который зовут финальным отборочным испытанием, когда не только выжимают максимум из того, что дала тебе природа, но и проверяют навыки, которые вбивались инструкторами по всяким хитрым дисциплинам. Дело было в Белоруссии. Везли нас в закрытых автобусах, а после еще пару часов гнали бегом до ворот базы, напоминавшей летний пионерский лагерь. Кормежка, правда, была отличная: пять раз в день, как по часам. Но потом начиналась такая карусель, что жирок я так и не нагулял. Там я впервые увидел иностранное, а точнее, пиндостанское оружие и… возненавидел его всей душой на всю жизнь. Удобное поначалу, оно быстро показало свой норов в лесу, когда на нашу группу из шести кандидатов пошли в поиск бывалые прапоры и офицеры, которых привезли, видимо, специально, чтобы не теряли квалификации. И тут пригодилась память, потому что инструкцию к М-16А1 и – А2 я изучил досконально и помнил каждое слово. Именно знание особенностей этого капризного и весьма своенравного автомата помогло нам не завалить зачет и удачно отбиться, а потом и окончательно стряхнуть со следа две поисковые партии. Всего тот зачет сдало восемь человек, двое из которых потом были все-таки выбракованы психологами: парни ударились в панику, бросили своих и лишь ценой потери оружия и благодаря способности быстро бегать по буеракам оторвались от преследования и вышли в точку условной эвакуации.

А с остальными парнями я сдружился: двое псковичей, один из Рязани и двое с Украины, сибиряком оказался я один. Через шесть недель мы оказались в Калининграде, а потом прибыли в Лиму, крупнейший перуанский порт. Полугодичная практика в чужой стране с невероятно тяжким для белого человека климатом – что может быть лучше для закрепления навыков, полученных в белорусских «партизанских» лесах? До сих пор по-доброму вспоминаю то время: лес там был свой, родной. Каждое дерево и каждый кустик, казалось, помнят еще, как наши деды гоняли фрицев по здешним местам, укрываясь в сени вековых пущ, растворяясь в мари болотных туманов. Лес давал укрытие тем, кто боролся с захватчиками, кто жил и умирал с одной только мыслью – отомстить врагу, изгнать его прочь, сделать так, чтобы не было ему тут покоя. Может быть, именно это и помогало нам тогда, а может, просто повезло, ведь должно же кому-то везти в этой жизни, так отчего же не шестерым уставшим и заляпанным грязью с ног до головы «лбам», которых загоняли в угол опытные, много повидавшие головорезы?

Так или иначе, но тут, «на латинщине», как называл наш пулеметчик Саня Горелов (для местных – команданте Алехандро Сантино) здешние места, нам никто не спешил помогать. Старшим группы военспецов был назначен подполковник Серебрянников, который в местной неразберихе интересов был как рыба в воде, поскольку варился в здешнем котле уже около пяти лет. По крайней мере на это указывали его тесные связи с мелкими полевыми командирами партизан, которые за неделю не наработаешь. Плюс говорил он не столько на испанском, сколько на одном из диалектов народности ниаруна. Испанский язык, считающийся тут общим, подполковник безбожно коверкал, вставляя для удобства русские бранные слова. Выходило очень забавно, если опустить совсем не шуточное содержание обычных разговоров Бати.

Попрощавшись со Степой, я выбрался из сухой прохлады пещер и окунулся в сумеречное влажное марево. Уже практически стемнело. Сколько тут ни живу, а привыкнуть к быстро сгущающейся темноте никак не могу, она наступает с такой быстротой, что поневоле начинает казаться, будто кто-то просто выключил свет…

* * *

Лагерь «El frente público-liberador de Colombia». 18 февраля 1990 года, 00:03 по местному времени. «Товарищ Мигель» – старший лейтенант Егор Шубин, военный советник.

…Хижина, отведенная нам под казарму, была совмещена с «оружейкой», поскольку наше оружие сильно отличалось от того, что использовали местные, и приходилось следить, чтобы они не лазали в ящики с оборудованием. Спецов оснащали по-разному: когда хорошо и чем-нибудь эксклюзивным, а когда и чем попало, вроде как оправдывая все особенностями легендирования. На этот раз дали новые «ночники» НСП^{11} и сделанные под них «калаши», а в качестве личного оружия выдали пистолеты АПБ^{12} и бесшумные ПБ^{13}. Пистолет Макарова с интегрированным глушителем вызывал сильный интерес у подшефных партизан, но нам было строжайше запрещено как-либо просвещать контингент относительно характеристик данного оружия. Пару раз даже команданте Рауль сунулся с вопросами, но узнав, что это всего лишь бесшумный пистоль, сразу отстал. Команданте не слишком жаловал оружейные технические новинки, предпочитая что-то с большим, как у гаубицы, калибром. А если дело не касалось бытовой электроники, то всякие примочки к оружию его вообще не трогали. Остальные же бойцы отряда просто поняли, что спрашивать бесполезно.

Я сел за стол, не сооруженный из снарядных ящиков, а настоящий, сплетенный их каких-то пород камыша, на такой же изящный и легкий стул, и принялся готовить снаряжение, благо времени до выхода оставалось минут пятьдесят-сорок. Ребята тоже стали собираться: кто-то чистил оружие, кто-то сортировал патроны. Я же подновил тряпичную обмотку на «ночнике» (старая отсырела) и местами проглядывал матово-серый металл трубки прицела. Спрашивается: ну вот переломились бы производители, если бы покрасили прицел в «радикальный» маскировочный цвет или хотя бы поставляли в комплекте спрей, вроде тех, которые использовали пиндостанские коллеги по опасному «бизнесу»? Напылить краску из баллончика на прицел или на весь автомат, и порядок. Система простая – смесь под давлением, баллончики вроде тех, что я видел в Союзе, правда, там это была морилка для тараканов, но принцип тот же самый. А тряпье – это хоть и небольшой, но все же лишний вес. Бандура моя вместе со снаряженной «тридцаткой» и прицелом весила около семи килограммов, но, как показала практика, оно того стоило. Ради маневренности пришлось принести в жертву личное оружие: обычно я беру «стечкина» с навинченным «тихарем», но из-за излишней громоздкости от него пришлось отказаться в пользу бесшумного же «макарки». Оригинальный ПМ никогда мне не нравился из-за малой кучности стрельбы, слабого боеприпаса и короткого ствола. Хоть пистоль этот и неприхотлив и достаточно убоен на короткой дистанции, АПБ все же предпочтительней, поскольку и ствол длиннее, и сама масса пистоля дает дополнительную устойчивость, а уж стрельнешь очередью – так и так попадешь, не промахнешься.

«Разгрузки» и прочую амуницию нам поставляли двое братьев из Пуэрто-Рико, имевших «завязки» с американцами, которые гнали оружие и снаряжение через одного крупного посредника в Доминиканской республике. Поэтому ни с обувью, ни с обмундированием проблем не возникало – денег на снаряжение Батя никогда не жалел. Но «разгрузку» пришлось перешивать, хотя китайцы с Острова^{14} давно уже наладили выпуск неплохих «лифчиков» и подсумков под наши «семерочные» магазины. С виду все по западному образцу: ткань добротная и часто очень высокого качества, но приспособили китайцы амеровскую сбрую под нужды тех, кто принимает блага демократии очень избирательно. Что поделать: «калашников» стал символом надежности и успеха везде, где спорные вопросы решаются не в тихих кабинетах, а на полях сражений. Масштаб конфликтов различается, но неизменным остается спрос на надежное и недорогое оружие. А что может быть проще и надежней «калаша»? Правильно – только другой «калаш», и это без вариантов. Подсумки на клипсах или тем более на новомодной «липучке» – это для полиции, когда можно сбегать к грузовику снабжения и взять новый взамен отстегнувшегося и свалившегося в сток ливневой канализации, к примеру. Пришлось, как встарь, браться за иглу и намертво пришивать подсумки по бокам, как это делали еще во время войны «за речкой»[6].

Со щелчком встал на место колпак дульного компенсатора, отчего ствол автомата заметно удлинился. Раньше из-за факела вспышки стрелять с «ночником» было паршиво – засветка шла такая, что долго не проморгаешься. Теперь проблема решена и струи пламени вместе с волнами звука уходят в стороны, автомат перестал сильно лягаться, реально стало удобнее работать. Глушитель к автомату я решил не брать: мало того, что весит он прилично, но и пользы от дозвуковых патронов не шибко много. Часто приходится бить только одиночными, а какой прок в «тихаре», если нормально нельзя дать даже короткую очередь патрона в три без риска запороть прибор или, тем более, поразить цель наверняка. Для ближнего боя вполне хватает пистолета или, на самый крайний случай, ножа.

Клинок я себе особо не подбирал – выдали стреляющий нож^{15}, не шибко меня устраивавший из-за ненужного приспособления для стрельбы. Но свыкся я как-то с ним, и менять на что-то более простое недоставало времени, можно пользоваться и этим, благо и стрелял, и резал-колол ножик очень неплохо. Стрелять из устройства в рукояти приходилось только на полигоне, но как некий элемент неожиданности могло сработать. К тому же сейчас не то что двадцать лет назад, когда «бесшумки» только стали появляться в войсках. Новый патрон для ножа напоминает обычную автоматную гильзу, но стальной его пулькой человека вполне можно цепануть, а если сойтись на расстояние метров в десять, то и прошить тушку насквозь – это к гадалке не ходи^{16}. Нож я носил на кевларовой манжете под правой кистью, чтобы сразу выйти на удар обратным хватом. Клинок резал как бумагу даже очень плотную ткань и стеганые теплые вещи вроде фуфайки. Но в здешней парилке, думаю, не найдется и одной телогрейки на сотню верст в округе. Клинок с тихим шипением вошел в ножны и, казалось, затаился там, чтобы в нужный момент с голодным свистом рассечь воздух и мгновение спустя пропороть до позвоночного столба чье-нибудь горло.

Идти предстояло ввосьмером, не считая двоих местных. Батя и еще трое плюс проводник пойдут в голове колонны и ближе к переправе через ручей уйдут вправо, чтобы переправиться ниже по течению, заминировать тропу метрах в двадцати от спуска к берегу и, в случае чего, принять на себя основной удар «нянек» каравана. У меня задача была и проще, и сложней одновременно, поскольку предстояло тащить второго из местных, а нам не простят, если толстопузый родственник Рауля хотя бы порежет пальчик во время акции.

Вести балласт у нас стало чем-то вроде дисциплинарного взыскания, когда боец вроде и воюет, но вынужден прежде всего опекать и всячески присматривать за бестолковым «пассажиром». И если бы не нужда в хорошей минной закладке, не миновать бы Детонатору этой «почетной» участи. Самый толковый из местных, Симон, пойдет с Батей, чтобы постараться обеспечить ударному звену скрытный выход на рубеж атаки. А я со своими должен буду принять груз и тех, кто успеет переправиться на нашу сторону ручья. Плюс подстраховать Батю, случись тому вляпаться в какой-нибудь блудняк.

Симон очень старался быть полезным и раз или два выводил партизан из непролазных болот на севере, где хорошо ориентировались лишь единицы из местных. Паренек чуял тропу и безошибочно выводил отряд туда, где узкой полоской змеилась среди зеленых зарослей звериная стежка или заброшенная дорога. Несколько раз я с удивлением обнаруживал под ногами каменную кладку, а на вопрос о том, что тут было раньше, пацан только пожимал плечами. Или говорил сакраментальное: раньше здесь жили люди, теперь никто сюда не ходит, все ушли. Осторожно расспрашивая, мне удалось лишь выяснить, что его братья и отец были контрабандистами, тянувшими всякий товар, доставляемый морем и растекавшийся отсюда в Венесуэлу и частью в приграничье Эквадора. Партии товара были довольно крупными, но доставлять их приходилось в обход основных дорог, потому что часто это были не только тряпки и сигареты. А когда я поинтересовался, не белый ли порошок возило семейство Симона, он снова пожал плечами, хотя это вряд ли было на сто процентов так – местный трафик шел вовне, но никак не внутрь страны. Значит, возили то, что приходило в обмен на «кокс», и скорее всего, это было оружие. Отсюда и такое отличное знание окольных путей, которые не так хорошо известны федералам и их друзьям-пиндосам.

Обновив камуфляж на лице и открытых частях тела, проверил снарягу на звон, несколько раз вскинул к плечу автомат и сделал пару приседаний и наклонов. Вроде ничего не гремело и не мешало, вес распределился как положено и тяги ни в бок, ни вперед-назад не ощущалось. Готов. Выйдя из хижины, кликнул вполголоса остальных, чтобы выходили строиться.

Со мной шли трое наших ребят и толстый увалень Пако. Его я доверил проштрафившемуся на днях Паше Клименко – второму радисту. Тут его звали не Пабло, как все могли бы подумать, а Лисом, за вкрадчивость манер, склонность к мрачной иронии и рыжую шевелюру, которую я постоянно заставлял его под корень сбривать. Лис противился, поскольку являлся поклонником некоего эзотерического поверья, что длина волос обеспечивает более устойчивую связь с космическим разумом. Но это, само собой, был прикол, а на самом деле Пашка просто панически боялся стричься, о чем поведал как-то раз приятелю по распитию горячительного и игре в дурака – Детонатору, а тот донес этот секрет до остальных. Кроме того, все стали подшучивать над Клименко, когда узнали, как звучит по-испански его прозвище^{17}, подсовывая парню местные переводные комиксы на данную тему. А подарками на день рождения неизменно, среди прочего, были короткий плащ и вырезанная из картона и покрашенная в черный цвет полумаска. Лис отвечает за рацию и в принципе непосредственного участия в акции принимать не должен, но одно дело слушать эфир и следить только за собой и отмашками командира, и совсем другое – держать за ворот толстого увальня, который даже дышать правильно не умеет.

Батя подтянулся через пять минут после того, как я поставил задачу каждому бойцу, особенно выделив ту часть, что касалась самодеятельности. За последние три месяца команда сработалась, и пробуксовки были редкостью, но где их нет? Снаряга у всех оказалась ладно пригнана, оружие тоже нареканий не вызвало, Батя только поворчал, охлопав каждого на наличие курева, но это оттого, что на время его самого разлучили с табаком. Маскировать выход смысла особого не было: дисциплина у местных на высоте, и никому и в голову не приходило задавать лишние вопросы, поскольку мера наказания тут только одна – закопают живьем, чтобы не тратить зря патроны и на запах крови не сбежалось полсельвы.

Радистов в группе было двое: один у меня, а один шел с Батей. Таскать рацию было необходимо, поскольку действовать мы собирались параллельно. Миновав внешнее кольцо охранения, взяли направление на север, чтобы выйти в район переправы, минуя территорию ответственности местных военных. Ребята они не шибко опытные, но пока полны энтузиазма и, волею случая, могли нам подпортить всю игру. Путь наш то пролегал через нетронутые заросли, то Симон выводил нас на такие тропки, которые замечаешь только по отсутствию сопротивления растительности под ногами да более частым просветам в завеси лиан, свисающих плотной бахромой с деревьев. Огромные, в два, а то и в три обхвата стволы поросших мхом местных исполинов довольно далеко отстояли друг от друга, давя менее удачливых сородичей. В этом лесу все было насыщено смертью – глядя на эти огромные деревья, остро понимаешь смысл выражения «найти свое место под солнцем». Пробившиеся наверх всячески ущемляли тех, кто оказался слабее. Лунный свет едва пробивался сквозь заросли, но нам вполне хватало и того, что было: пара таблеток из аптечки – и ушла сонливость, зрение стало острым настолько, что различался каждый блик света на траве и листьях. Шли колонной по одному, останавливались, сменяя дозорных, щупавших местность метрах в двухстах впереди и по флангам. Во время таких остановок я, как замыкающий, уходил назад, проверяя, не идет ли кто следом. Пока все было спокойно, только однажды остановились и сошли с тропы, потому что Степа дал перехват патруля местной поисковой группы, прочесывавшей квадрат, который мы пересекали. Рассредоточившись и замаскировавшись, присели. Двигаться в здешних местах нужно по-особенному: ноги поднимать и опускать следует в несколько фаз, чтобы движение образовывало некую гротескную разновидность крадущейся походки. Нога сначала поднимается, потом сгибается в голени и осторожно, но не слишком медленно опускается сначала на носок, и только потом вес переносится на всю ступню. Так достигается сразу несколько целей. Боец попадает в некий ритм леса. Зверье, птицы и насекомые уже не станут атаковать его. Не подадут они голоса, если человек спокойно пройдет мимо; симфония леса не зазвучит фальшивой ноткой. След будет виден менее отчетливо, и не будет четкого указания на путь, которым человек прошел, поскольку лианы просто раздвигаются либо находится обходной путь. Не провалится под весом осторожного путешественника подушка из гнилой листвы и трухлявой древесины, а заскрипит, предупреждая, что под ней метров десять осклизлой каменной пустоты, где уже лежат останки менее внимательных путников. Тот, кто научился правильно ходить в сельве, уже наполовину победил, потому что его очень трудно обнаружить.

А вот местных вояк было слышно еще загодя: они топали, словно стадо коров, несущихся к водопою, хотя и двигались, по меркам обычных людей, очень тихо. Тем не менее проводник и дозорные, а потом и все остальные правильно уловили изменения тона общего ночного гвалта. Поэтому оставалось только затаиться и пропустить «туристов» дальше, пусть скажут своим, что в Багдаде все спокойно^{18}.

Тишина в джунглях – это нонсенс, здесь шумно, как в час пик на оживленной улице. Но все стихает, если идет чужой. Он может заставить лес притихнуть, но и то не полностью: самые смелые или, наоборот, глупые создания будут орать о себе до тех пор, пока на них не наступишь. Отличать вопли пугливых и умных от криков глупых и бесстрашных я учился все то время, что провел в этой необычной стране.

Как-то в детстве мне довелось читать о средних веках, тогда люди вполне серьезно предполагали, что на обратной стороне земного шара все ходят вверх ногами. Сейчас это уже не кажется таким нелепым, как в десять лет: аллегория притчи становится понятна только со временем, когда во всем и всегда находишь второй, а то и третий смысл. Все действительно оказалось внешне как обычно, но чем дольше я находился среди местных, изучал их обычаи и нравы, тем сильней стремился попасть обратно в Союз. Вся эта торговля, крайний индивидуализм и готовность сожрать слабейшего только потому, что такая возможность ничем тебе лично не грозит, отталкивали меня даже от самых, казалось бы, нормальных и симпатичных людей. Все здесь виделось мне фальшивым, нарочитым в проявлениях самых обычных чувств. Почти каждый улыбается в сто зубов, но держит душу на замке и, как правило, сжимает камень в кармане. Никогда не привыкну к этому ощущению здешней чужеродности: даже лес казался чужим, неохотно открывая объятия иностранцу, желающему укрыться под его сенью.

Вдалеке справа послышался шум воды, значит, до цели оставалось около полукилометра. Пока все шло по плану, даже военный патруль доказывал, что конкуренты Рауля – просто ширма и настоящий игрок в этой партии – скорее всего американцы. Страховать официально бандитствующих граждан могли приказать только люди из разведки, что, в принципе, ставит знак равенства между местными федералами и их заморскими покровителями. Источники Бати не ошиблись – караван непременно пройдет именно в этом районе, а брод здесь только один. Серебрянников дал сигнал остановиться и знаком подозвал меня к себе. Выставив охранение и подозвав проводника, мы с Батей присели на корточки и развернули карту. Подполковник стал уточнять диспозицию, вычерчивая линии своей любимой указкой – он, как обычно, выщелкнул один патрон из рожка и для убедительности водил им по карте.

– Ставлю задачу. Ты, Сова, – Батя употребил прозвище, известное только среди своих, – с группой сядешь слева от тропы. Перекрой все подходы к переправе. Вот тут, – он очертил контуры заросшего невысокого скального выступа, – посади пулеметчика, сектор широкий, почти вся речка как на ладони. Остальных по своему выбору раскидай. Но обязательно сигналки на тропе поставь, вдруг гости пожалуют. Тогда отходите к нам, уйдем вверх по течению и пойдем на юго-восток, в болотах потеряемся. Ведь потеряемся, а, Сусанин? – Серебрянников с ободряющей улыбкой на размалеванном маскировочной краской лице повернулся к Симону. Парнишка ничего не понял, но, внимательно следя за пассами командира над картой, видимо, догадался, о чем идет речь, и утвердительно кивнул.

– Связь держать через получасовые промежутки, – продолжал Батя. – Если что экстренное, выходи в эфир по второму варианту. Твой сигнал к работе – как только переправят весь груз через ручей или начнется пальба. Если что-то идет криво, я красный свет дам, и тогда уходим в отрыв раздельно. Будь готов отсекать тех, кто за мной увяжется, но сам на правый берег ни ногой. Но вроде сил хватает, это пиковый случай… Теперь все. По местам стоять!

Командир поднялся и, махнув проводнику, чтобы следовал за ним, ушел в голову колонны. Вскоре он и его группа растворились в темноте. Разместив бойцов по точкам, намеченным еще в лагере, я занял позицию на пригорке вместе с Лисом и нашей бесполезной частью команды – местным увальнем Пако. Отсюда, чуть выше тропы, просматривалась вся переправа и часть правого берега, не скрытая кустарником и свисающими к самой воде лианами и корнями причудливых деревьев, таким своеобразным способом собирающих влагу.

Детонатор поставил на тропе три сигнальных мины и добавил на подходах к лежкам ребят еще три растяжки, ежели кто полезет в обход, а сам засел ниже по течению, стерег правый фланг, готовый в случае чего прижать любого, кто полезет с той стороны ручья.

Пулеметчиком у нас был Саня, угрюмый парень из Перми, невысокий жилистый молчун, как-то на спор разогнувший две сложенные вместе подковы. Откуда в нем бралась эта сила – никто не знал, но пулемет в его руках даже не шевелился, когда Саня стрелял с рук. Прозвище Саня получил не совсем благозвучное – Дуга, но никогда не обижался. Еще Дуга умел виртуозно палить из ПКМ^{19}, почти как из снайперской винтовки, а по результатам ночных стрельб лучше него выступала только снайперская группа, хотя соревновательный элемент был чисто неформальным.

Но в этот раз обошлось без любителей поохотиться на местную военную элиту, поскольку для снайпера тут не было работы – слишком короткое расстояние, мало открытых мест. Снайперу нужен простор, а его тут не наблюдалось; по всему выходит, что сшибка будет короткой. Бой в лесу – это почти всегда игра в прятки, и выигрывает тот, кто умеет долго и терпеливо ждать. Девяносто процентов всех акций на моей памяти пришлось именно на засады. Для обычного человека все выглядит очень скучно: сидят взрослые мужики, иногда по горло в воде или болотной жиже, чтобы потом встать и просто переместиться в другое, не менее паршивое с точки зрения комфорта место и снова ждать, прислушиваясь к каждому звуку вокруг.

Мошкара особо не надоедала – снадобье шаманское довольно неплохо держало кровососущую мерзость на расстоянии, позволяя без нужды не отвлекаться на подавление желания стряхнуть с себя жадных до человечьей крови насекомых. Взяв у Лиса наушники, я вслушивался в эфирные завывания, но пока все было нормально: пара стандартных радиообменов и один сигнал о готовности от первой группы. Бормотнул шепотом, что все понятно, – вот и вся жизнедеятельность за прошедшие от начала сидения двадцать с небольшим минут.

Потом начались странности. Лис тронул меня за руку, указывая влево: метрах в ста от позиции, которую облюбовал Батя со своими, в листве деревьев сначала засверкали всполохи света, а потом послышались звуки стрельбы. Расстояние было приличным, но, по-моему, палили из трех стволов, которым кто-то несомненно отвечал, только, скорее всего, он использовал глушеные стволы. Со стороны это выглядит, как если слушаешь чужой телефонный разговор: то, что говорит человек перед тобой, ты слышишь, а вот что ему отвечают, это уже загадка. Я взял рацию и, переключившись на резервную частоту, вызвал Батю:

– Сильверо, здесь Мигель. Стрельба слева двадцать, удаление сто пятьдесят – двести метров. Прием.

– Здесь Сильверо, остаемся на позиции. Ждем. Как принял?

– Сильверо, все понял, ждем. Отбой.

Стрельба стихла так же неожиданно, как и началась, но тон общего фона в лесу изменился, сельва наполнилась гвалтом напуганных зверей. Потом минут десять все было относительно тихо, живность успокаивалась, кто-то поумнее торопился сменить место ночевки, отчего лес наполнился треском зарослей. Вновь ожила рация:

– Здесь Сильверо, всем внимание: гости приближаются, справа пятьдесят. Всем приготовиться, отбой.

– Здесь Мигель, понял вас, готовы. Отбой.

Лис вдруг скинул наушники, которые я ему передал, и, схватившись за уши, покатился по земле. Упав на дно овражка, буквально вгрызся зубами в землю, гася рвущийся из горла крик. Быстро взяв гарнитуру, я приложил ухо к динамику, но тут же бросил наушники наземь. В эфире царил жуткий вой помех неизвестного происхождения, причем, как я выяснил минуту спустя, на всех частотах. Кинулся к Лису, тот знаками показал, что приходит в себя. Велев радисту оставаться на месте, я подхватил автомат, снова включив «ночник». Все было тихо и спокойно: ни выстрелов, ни шевеления кустов на противоположной стороне. Я спустился к броду и пошел к ребятам, чтобы дать знать про непонятки последнего получаса. Но все всё и так слышали, а Дуга даже засек, что в нашу сторону пробежал кто-то двуногий.

– Товарищ старший лейтенант, – прогнусавил Дуга, не отрывая взгляда от пространства перед собой. – Кто-то, как тень, мелькнул и пропал за вон теми деревьями, справа тридцать. Больше ничего не видел. Только пальбу слыхал, и все.

Детонатор тоже лишь пожал плечами, его вообще пронять трудно. Славка по-хозяйски разложился в небольшой вымоине на склоне холма, откуда хорошо просматривались брод и часть леса ниже по течению ручья. По его словам, он слышал только стрельбу, но переправиться на нашу сторону никто не пытался. Разговор ничего толком не прояснил, и я уже собрался идти к Лису, как на том берегу ахнули подряд три взрыва и заговорили стволы нашей передовой группы – Батя начал работать. Картина прояснилась: Серебрянников на ходу изменил план, решив нахлобучить караван, не дав головному дозору противника переправиться и попасть к нам в руки. Скорее всего, он подумал, что стрельбу начали «няньки», пострелявшие кого-то в лесу, и решил не ждать, когда насторожившиеся амеры начнут шнырять у переправы. Пока картина боя складывалась удачно – группе Бати отвечало семь стволов, один из которых успел дать только одну длинную очередь и захлебнулся.

Вернувшись к радисту на НП^{20}, я прильнул к прицелу, всматриваясь во всполохи света, выглядевшие не слишком ярко в мертвенно зеленой мути «ночника». Рисунок схватки изменился снова, Батины бойцы оттеснили охрану каравана вниз по течению и прижали четверых огрызающихся короткими очередями местных к зарослям у самой воды. Ракеты не было, в рации по-прежнему завывали помехи, поэтому ничего другого, кроме как наблюдать за развитием событий, не оставалось. Спустя пару минут обстановка вновь изменилась, и стало твориться непонятное: в тылу передовой группы, связанной боем, прогремели два взрыва. Но это были не ручные гранаты, скорее, выстрелы из РПГ: звук взрывов был звонким, отличавшимся по тембру от нашей «семерки»^{21}, но, судя по шелесту осколков, это были противопехотки. Стрельба с нашей стороны стихла и… В воздух взвилась красная ракета. Батя давал сигнал уходить, словно был атакован превосходящими силами и принял решение спасти хотя бы часть отряда. Но я не спешил с отходом и отправил Лиса обойти позиции и передать мой приказ оставаться на месте. Между тем бой продолжался, слышался ответный огонь Батиной группы, поредевшей до трех стволов, да очухались караванщики, став переправляться через ручей. Парням крупно не повезло – быстрое течение вынесло двоих, переправившихся прямо на Славкину позицию. Я отчетливо видел, как сначала один низкорослый бандит нырнул в черную стремнину с простреленной из бесшумного ПБ (которым был вооружен Детонатор) головой, а за ним последовал и второй караванщик с двумя дырками в спине. Видимо, никто из обозников больше не мог ходить или они пошли куда-то еще, но я понял, что это наш шанс вытащить Батю и поквитаться с противником. Я обернулся к Лису и вполголоса скомандовал:

– Лис, мухой к Дуге, оставь там этого увальня, потом спускайся к Славкиной лежке, – я кивнул на съежившегося от страха и дурных предчувствий на дне оврага Пако. – Ждите меня, пойдем Батю выручать. Быстро выполнять, ящик свой тоже у Дуги оставишь, налегке пойдем.

Формально я не имею права нарушать прямой приказ командира группы и лезть в пекло поперек, но чутье подсказывало, что шанс вытащить командира из передряги еще есть. Лис скрылся, подгоняя впереди себя что-то жалобно лопотавшего местного.

Спустившись по отлогому склону и перебежав тропу, я в три минуты преодолел расстояние до лежки Детонатора. Слава уже все прибрал за собой, оставил только подрывную машинку, на которую были завязаны мины, расставленные по берегу и вдоль тропы. Спустя минут пять подтянулся Лис, и я ввел бойцов в курс дальнейших действий:

– Значит, так – похоже, засада это. Сейчас вынем всех, кто остался, и уходим на базу. Надо выяснить у этой суки Рауля, как он нас так красиво под пиндосов подвел и зачем это ему понадобилось. Лис, – повернулся к радисту, – на тебе левый фланг. Иди вверх, дистанция тридцать метров. Ставо, – это уже к Славке, – ты пойдешь справа. Ориентируемся по засветке, слышите: нашим кисло совсем.

На том берегу говорили уже только два наших ствола, а пока я давал вводную, рванули почти одна за другой три гранаты. Дистанция боя сократилась до двадцати метров, Бате и тому, кто выжил, приходил звездец. Дав отмашку, я рванул вперед. Проточная вода обожгла холодом, ручей-то ручьем, но воды было почти по пояс. Лис и Славка шли следом, стараясь держаться точно за мной, течение было довольно сильным, и нас сносило вправо. Звуки выстрелов на правобережье звучали все реже, я ускорил шаг, но выбраться на берег удалось лишь спустя долгих десять минут. Не теряя больше ни секунды, мы рассыпались цепью и пошли на звук боя. Через три минуты в разных местах пересекли тропу, ведущую к переправе; тут уже все было кончено – мулы, сбросив часть поклажи, разбежались, в разных позах застыли несколько тел их охраны, я насчитал троих в головной части, и еще четверо лежали справа на обочине. Судя по положению трупов, караванщиков накрыло взрывами развешанных на деревьях и прикопанных по обочинам тропы мин. Остальных быстро оттеснили на северо-восток, а потом в тыл нашим ударила неизвестная группа. Но что еще более странно: чужие не помогали каравану лоялистов, попавшему в беду, они косили всех подряд. Впрочем, анализировать произошедшее было некогда. Я вынул ПБ и проконтролировал близлежащие тела – не хотелось бы оставлять у себя в тылу недобитков.

Бойцы показали жестами, что у них тоже все чисто, и мы двинулись дальше, стараясь зайти с фланга, чтобы не оказаться на линии огня. Сельву изрядно проредило взрывами, и через просветы в кронах деревьев проглянула полная луна. Стало светло, совсем как днем, джунгли окрасились в полутона синего, серого, на листьях заиграли серебряные блики, давая еще больше света. Подул ветер, и в неровном свете метрах в пятидесяти впереди я увидел одного из нападавших. Он стрелял от бедра, совершенно не целясь. Оружие незнакомца походило на амеровский пулемет М60^{22}, но со странным, утолщенным стволом. Звука и пламени почти не было; слышался лязг затвора и стук падающих на землю гильз, и ствол оружия чуть дергался в руках… Не думая больше ни секунды, я плавным движением поднял автомат и, целя в голову, дал две короткие очереди, одновременно уходя вправо приставным шагом.

Незнакомец пошатнулся… но не упал! В бою резко обостряются все чувства, и я отлично видел, как вздрогнуло от попаданий тело незнакомца, но он не упал и даже не прекратил стрелять. Он мгновенно развернул ствол пулемета в мою сторону, перенося огонь на новую мишень. Тяжелые, 7,62 мм, пули веером стеганули по тому месту, где я только что стоял, срезав кусты, словно косой. Бывают такие моменты во время боя, когда понимаешь, что противник неожиданно оказался сильнее тебя, но поделать с этим уже ничего нельзя, нужно драться, надеясь только на то, что фортуна – дама ветреная. Я снова попал, но стрелок опять остался невредим и, опять поведя стволом пулемета, согнал меня вправо, где, на мое счастье, росло толстое, обхвата в два, дерево с пятнами мха по всему стволу. Оно приняло на себя удар еще одной длинной очереди, спасая жизнь совершенно запутавшегося в обстановке человека. За те доли секунды, что мне были отпущены на быстрое, как вспышка магния, осмысление произошедшего, я успел понять, что Лис и Детонатор тоже напорются на сюрприз в виде неубиваемого парня с пулеметом. Или это только мне так повезло?..

Мои мысли прервали щелчок и последовавшая за ним возня: пулемет заклинило. Поняв, что это мой шанс, я выхватил оборонительную «американку»^{23} и, вырвав предохранительное кольцо, швырнул гранату в сторону противника, тут же швырнул и вторую, причем так, чтобы разрывы пошли справа и слева от незнакомца. Сдвоенный взрыв прозвучал совсем близко, меня обдало горячей воздушной волной, а по стволу дерева несколько раз тенькнуло осколками. Я откатился к соседнему стволу, расположенному от прежней моей позиции метрах в десяти. Однако выстрелов больше не последовало, и стрельба наших двух «калашей» впереди слева тоже прекратилась. Я выглянул из укрытия, но ничего, кроме медленно оседавшего в безветрии порохового дыма, не увидел. Незнакомец исчез или валяется где-то неподалеку, держа автомат наготове. Я осмотрелся – ничего. Только ямки от разрывов моих же гранат да скошенная осколками и ударной волной трава. Никого. Словно этот двухметровый амер растворился в ночной темени, как морок.

Водя стволом перед собой, я осмотрелся внимательнее, но опять ничего не обнаружил. Опустив оружие, прикинул, в какой стороне находится приблизительное место первого взрыва и где в последний раз слышалась стрельба из нашего оружия. В воздухе стоял смешанный запах пороховой гари, порезанных осколками и пулями растений и, само собой, человечьей крови: тяжелый, сладковато-приторный запах смерти. Вдруг справа ворохнулись кусты. Я вскинул автомат, но тут же опустил его – это Лис и Детонатор вышли из зарослей. Вид у обоих был обескураженный. Завидев меня, бойцы тоже было вскинулись, но узнав, опустили оружие и подошли.

– Нашли кого-нибудь из наших?

– Нет, – ответил Лис. – Только трупы местных, да куча гильз. Темно кругом, вряд ли до рассвета что-нибудь отыщем.

– Добро, – я глянул на светящиеся стрелки часов. – Сейчас расходимся, дистанция тридцать метров. Выдерживаем юго-восточное направление, первые два взрыва были оттуда, стреляли тоже в том секторе, ищем наших еще час. Потом собираемся у брода и уходим на базу. Вперед!

Мы разошлись в стороны и стали быстро, но внимательно осматривать место схватки, постепенно продвигаясь строго на юг. Первые мои предположения подтвердились: сначала группа Серебрянникова сработала точно по плану. Затем по какой-то причине Батя решил не дожидаться, пока часть груза переправят через ручей, и дал команду на подрыв заложенных вдоль тропы противопехоток. Что его подвигло на изменения, не знаю, – вот еще одна причина для того, чтобы его отыскать.

В общем фоне лесных звуков мне послышалась диссонирующая, новая нотка… Кто-то стонал впереди справа. Крикнув по-совиному, я подал бойцам сигнал «все ко мне» и замер на месте, фиксируя направление, откуда слышался стон, несомненно человеческий. Лис с Детонатором появились спустя пару минут. Я знаками дал команду страховать меня с флангов, а сам медленно пошел в направлении, откуда доносился стон.

Через десять долгих минут мы увидели две воронки от взрывов осколочных гранат, а под одним из деревьев, посеченных осколками, лежали Серебрянников и парнишка-проводник. Батя был без сознания и стонал, он был тяжело ранен: грудь замотана, но крови нет. Скорее всего, осколками посекло спину, а вот вторая рана – в живот, и это пулевое. Пацан кое-как раны перевязал, но сделал это не слишком умело. Симон направил на нас Батин АКМ и время от времени пытался нажать на спусковой крючок. Видимо, патроны кончились, иначе кто-то из нас непременно словил бы очередь в упор. Лис подошел к парнишке и забрал автомат из его окровавленных рук.

– Магазин пустой, следы ведут на север. Паренек тащил Батю волоком от места боя. Сам-то он невредим, только пара царапин да легкая контузия. Наших никого вокруг нет. Попробуй его расспросить, Сова.

Присев рядом с парнем на корточки и махнув Славке, чтобы занялся Батей, я отстегнул с пояса флягу с водой и дал парню глотнуть. Симон глотнул, закашлялся, но взгляд его приобрел осмысленное выражение. Он узнал меня и заговорил.

Сначала все шло как обычно, но потом послышалась стрельба от водопада, что в двух километрах на юге. По словам Симона, Батя приказал затаиться и выслал разведку. Судя по описанию, это был Юра по прозвищу Крокодил, отменный следопыт, пожалуй, лучший в группе. Спустя какое-то время Юра вернулся, но ничего толком сказать не смог: видел свежие стреляные гильзы, но и только. Потом Батю вызвал я, и тот решил, что стрельбе особого значения придавать не следует, но следует ускорить акцию и взять караван чуть раньше намеченного, разумно посчитав, что часть целого больше, чем ничего. Потом появился караван, шестеро охранников и пара мулов легли под осколками, остальных диверсы прижали огнем, оттесняя к берегу ручья. Все уже почти закончилось, как вдруг сзади грохнули два взрыва и некто открыл ураганный пулеметный огонь с тыла и справа сзади. Убило сразу троих из Батиной группы, остался только командир, но уже раненный, поскольку во время взрывов закрыл парнишку своим телом от осколков. Дальше парень изъяснялся сумбурно и не мог описать, кто же на них напал, слишком все быстро случилось. Слышал, как стрелял первый радист, Вадя Комаров. Только благодаря ему им с подполковником и удалось отползти и спрятаться. Батя продолжал стрелять, пока Симон тащил его тяжелую тушу, и в результате словил еще одну пулю в брюхо.

Лис срубил носилки, и мы с Детонатором положили на них продолжавшего стонать Батю. Я подхватил его оружие и, взяв проводника за шиворот, потащил того к берегу, чтобы оказаться под прикрытием пулемета Дуги.

Славка и Лис несли раненого, а я шел сзади. Два раза крикнул по-совиному и мигнул инфракрасным фонариком в сторону позиции пулеметчика. Пока мы добирались до брода, прошло минут сорок, и в момент переправы из леса со стороны разгромленного каравана послышался шум вертолетных винтов. Кроны деревьев скрывали, кто за кем прилетел. Вдруг лианы раздвинулись, и высокая тень показалась на правом берегу. Мгновением позже ручей впереди нас располосовала пулеметная очередь, взметнувшая фонтаны воды, швырнувшая потоки ледяной влаги прямо в глаза и на миг ослепившая. Почти сразу ответил пулемет Дуги, серия из двух коротких прицельных очередей в труху распотрошила лианы и, словно тяжелой плетью, стегнула по застывшей на берегу фигуре. Я тянул пацана за шиворот к близким уже спасительным зарослям. Послышалось шипение реактивной струи, и впереди справа ухнул взрыв – позицию Дуги накрыли из РПГ. Но еще через секунду пулемет заговорил снова, скупыми, как и раньше, сериями загоняя пули куда-то в чащу позади нас. Так я и знал – чтобы Дуга, да не сменил позицию… Не дождетесь. Бросив тело вперед, я перехватил передний край носилок у Славки и крикнул, перекрывая шум боя:

– Как выйдем на берег, рви мины!.. Эти гады почти на них стоят… Если не поможет, берите Батю и отходите в двенадцатый квадрат…

Детонатор кивнул и, преодолевая сопротивление течения, рванул влево, к своей позиции. Снова впереди забурлила фонтанчиками вода, но тут же огрызнулся в ответ Дуга. И снова мы, словно в киселе, рвемся к такому близкому уже берегу. Вот речка, словно бы нехотя, отпустила сначала меня, затем, словно пробка, из воды выскочил Симон, а потом мы уже все вместе вломились в заросли кустарника, и тут же позади один за другим прогремели пять взрывов подряд. Не оглядываясь, мы продолжали бежать вперед и остановились лишь минут десять спустя, когда переправа скрылась за деревьями.

Осмотревшись, я понял, что мы отдалились метров на триста от берега и сошли с тропы, углубившись к северо-западу от точки встречи. Крикнув Лису, что нужно сменить направление, я посмотрел на Батю: лицо хоть и бледное, но живое. Как придем на дневку, нужно будет перевязать. Парнишка выбился из сил, но держался молодцом. Передав ему свой край носилок, я показал сторону, куда нужно идти, а сам двинул обратно, чтобы проверить, не организовали ли пиндосы преследование. Забирая чуть правее от нашего следа, через полчаса вышел к переправе. Взрывы мин выкосили кустарник и посекли заросли метров на двадцать подчистую, но на том месте, где час назад стоял незнакомец и садил по нам из пулемета, играючи держа тяжелую бандуру одной рукой, не было никого.

Небо стало синеть, близился рассвет. Все произошедшее стало напоминать кошмарный сон с продолжением. Ты вдруг просыпаешься, но липкие объятия ночного видения снова и снова возвращают тебя в пучину ночного морока, где спящий ни над чем не имеет власти. Передернув затвор «калаша», я зашел в чащу, где все еще царил сумрак, и взял направление к месту встречи. Нам предстояло выйти к базе и разобраться во всем, что произошло нынешней ночью.

* * *

15 февраля 1990 года, 06:00 по среднеамериканскому времени. Борт авианосца «Энтерпрайз». Капитан Шон Эндерс, командир оперативно-тактической группы «Коготь» Агентства национальной безопасности США.

Жутко трещала голова, казалось, что некто, наделенный определенно садистскими наклонностями, методично раскалывает череп Шона на сотню кусочков и тут же собирает их воедино, чтобы одним ударом размозжить вновь. Доктор сказал, что это побочное следствие одной из прививок и скоро мигрень пройдет сама собой. Эндерс, чертыхнувшись, раздавил в ладони голубую таблетку болеутоляющего и, забросив кусочки в рот, с хрустом разжевал их, смакуя горечь. Странно прозвучит, но капитан с детства не любил сладостей; пристрастившись с ранних лет жевать таблетки не запивая, он даже находил в сводящей скулы хинной горечи нечто приятное, заставляющее быстрее соображать. Шон не курил, но втайне от всех мог напиться до соплей, а потом как ни в чем не бывало сутками работать, не щадя ни себя, ни находящихся с ним в одной упряжке Мэтьюса и Нила.

Результаты по программе были просто ошеломляющими: найденная в Перу сфера таила в себе сотни тысяч терабайт информации, на расшифровку только десятой доли которой у их группы ушло более шести лет. Способ записи напоминал простейший двоичный код, а ключом послужила надпись на камне, под которым и нашли сферу. Артефакт был величиной с крупную горошину и едва заметно мерцал, вспыхивая лиловым светом. Данные записывались на носитель, который все звали просто «сферой», казалось, без какой-либо логики: рядом лежали данные по фармакологии, и тут же всплывало описание некоего оружия, а далее следовали гигабайты текста, определенно напоминавшего некую стихотворную поэму. Само собой, оружие интересовало хозяев Шона более всего, но, как выяснилось после полугода упорной работы над расшифровкой данных, все записанное на сфере и было оружием. Бессистемные на первый взгляд массивы информации давали представление о том, как и из чего можно создать армию непобедимых солдат. Неуязвимых, быстрых и практически не нуждающихся в сне и отдыхе. Эндерса подключили уже на этапе доводки опытных образцов до создания прототипа того, что теперь именовалось тактическим комплексом «Nebula». Работа велась в строжайшей тайне, даже русские толком ничего не разнюхали – им скормили историю про новое космическое оружие, и даже позволили контролируемую утечку «дезы» на данную тему.

Комплекс представлял собой нечто вроде защитного костюма, позволяющего своему владельцу поднимать до трехсот килограммов полезной нагрузки, и обладал уникальными камуфлирующими свойствами. Но что самое главное – снижал урон, наносимый солдату, почти на сорок процентов, за счет комбинации полимеров, из которых он создавался, а также целого набора боевых стимуляторов, снижающих восприимчивость к боли, заглушающих также и инстинкт самосохранения. При этом каждый солдат развивал скорость на марше под тридцать миль в час^{24} и мог поддерживать ее в течение шести часов без особого ущерба для здоровья.

Управление функциями костюма осуществлялось усилием мысли, чему способствовал тонкий слой желеобразного бесцветного геля, которым тело солдата окутывалось полностью. Далее шел термоизолирующий костюм, поддерживающий постоянную температуру тела и отводящий избыточное тепло и энергию, возникающую при попадании пуль и осколков, в накопители тончайших аккумуляторов, подобно плитке покрывающих внешний слой термокостюма. Далее шла броня, сотканная из сотен тысяч микроволокон прочнейшего полимера, имеющего пластичность обычной ткани и обладающего прочностью броневой стали.

Но главным свойством «пластали», как решено было назвать полимер, являлась необычная вязкость текстур. Пули увязали в такой броне, теряя почти половину своей энергии, и в конце концов сминались, не пройдя и трети защитного слоя. При этом боец ощущал едва ли треть той силы, с которой пуля ударяла в него, а остаточный незначительный эффект запреградного воздействия компенсировался мгновенно впрыскивающимися в кровь стимуляторами. Шлем оснащался системой кругового обзора. Бойцу не нужно было вертеть головой – любое движение справа, слева или позади мгновенно выводилось на внутренний дисплей смотрового забрала.

Внешне костюм не сильно увеличивал габариты бойца, делая его чуть массивнее. Солдат в костюме напоминал рыцаря в латах, но лишенного угловатости и массивности древних воинов. Изначально цвет брони был матово-серым, но стоило включить репликатор сред, как волокна брони имитировали цвет, доминирующий вокруг; солдат не исчезал полностью, но на расстоянии тридцати футов его было очень трудно отделить от общего фона. Это обстоятельство и стало роковым для бойцов взвода морских пехотинцев, игравших роль условного противника: группа из четырех бойцов пропустила цепь и технику через свои позиции и ударила в тыл и правый фланг. И техника и люди погибли почти одновременно, не успев ни разу выстрелить в ответ или сообщить о нападении. Сервоприводы прятались в суставах рук и ног, позволяя прыгать на высоту до двенадцати футов и сгибать двутавровую балку без особых усилий.

Загвоздка была только с оружием, но это быстро было решено: за штатную стрелковую единицу был принят пулемет М60, который существенно доработали, снабдив оптико-визионной системой наведения, позволяющей быстро наводить оружие на цель, не вскидывая его к плечу. Бойцу достаточно было лишь повернуть голову и найти врага взглядом, совместив две прицельные марки. Снайпера вооружили прототипом крупнокалиберной винтовки пятидесятого калибра, его задача была прикрывать подразделение и давать сигнал к началу действий. Решено было сделать его командиром подразделения. Остальные же пятеро обладали достаточной огневой мощью, чтобы вообще забыть про другие средства поддержки на стадии непосредственного огневого контакта с противником. В ранце за спиной боец нес четыре тысячи патронов и, кроме этого, мог осилить еще до пятидесяти килограммов полезной нагрузки. Снайпер дополнительной нагрузки не имел, да и задачи у него были несколько иными. При всей, казалось бы, загруженности отпадала необходимость нести дополнительное снаряжение и припасы: солдат не нуждался в сне и питании десять суток, а по истечении этого времени мог довольствоваться сублимированным в таблетки рационом, продлевающим срок автономного существования солдата вдвое.

По своим возможностям это было сродни атомной бомбе – таким бойцам почти ничего не угрожало в бою. Единственным минусом была зависимость от сферы как ретранслятора энергии, и всего обмена телеметрической информацией внутри подразделения и с группой тактического командования. Батарей самого костюма едва хватало на сорок минут автономной работы. Проблемы были и со спутниковой группировкой: сигнал запаздывал на доли секунды из-за несовершенства аппаратуры спутников, что существенно сужало свободу маневра подразделения. Но все это были частности, которые не портили перспективы развития проекта в целом.

Нужно ли говорить, что министерские шишки уже получили все эти данные от руководителя проекта – полковника Тэлли. Сам полковник был довольно незаурядной личностью, с дипломом знаменитого MIT^{25}, гарвардской степенью доктора философии и весьма циничным взглядом на мир вообще и на технический прогресс в частности. Тэлли завербовался в армию после окончательного вывода войск из вьетнамской мясорубки в 1976 году и возглавил комиссию при объединенном комитете начальников штабов, взяв под свое крыло всяких полоумных искателей сокровищ и пришельцев. С тех самых пор он фанатично искал по всему свету чудеса, как настоящие, так и мнимые.

И вот, перевернув горы шлака и нагромождений из всевозможных слухов, суеверий и домыслов, Тэлли вышел на этот затерянный перуанский храм. Находка оказалась своевременной – после Вьетнама в чудеса уже никто не верил. Предпочитая старую добрую «ядерную дубинку», сенатский комитет по обороне урезал финансирование, почти две трети проектов, которые курировал полковник, были заморожены, а сотрудников раскидали по разным подразделениям. Многих просто уволили. Тэлли скрежетал зубами, ругался с большезвездными генералами и тогдашним главой комитета сенатором Финнеганом, но все тщетно – нужен был прорыв, требовалось настоящее чудо. После нескольких лет работы ему наконец-то есть что показать: настоящие супервоины, не знающие страха, стремительные и почти неуязвимые.

После закрытой премьеры на полигоне в Техасе, где трое бойцов расправились со взводом пехоты и тремя БТР за четырнадцать секунд, атакуя растерянных солдат практически в лоб, полковник Тэлли наконец-то получил карт-бланш. И вот теперь полностью укомплектованное подразделение из шести бойцов ждало приказа. Солдат погружали в некое подобие сна, поскольку после частичной модификации на генном уровне эти люди уже мало чем напоминали тех добровольцев, которыми они были год назад. Комплекс инопланетных препаратов изменил организм морпехов настолько, что вне защитных костюмов они были обречены на быструю и болезненную смерть. Органы чувств и вся моторика организма была подогнана под костюм, человек являлся лишь своего рода придатком к нему. Более-менее целыми оставались речевые и мыслительные функции, но и тут был ряд особенностей: без акустического сигнала, транслируемого через информационную сферу, солдаты отказывались повиноваться приказам, и это был досадный нюанс, о котором Тэлли руководству докладывать не спешил. Как и не мог пока внятно объяснить, почему модуляцию сигнала никак не удается воспроизвести на самой современной аппаратуре, и, что более всего тревожило Шона, источником энергии тоже был этот проклятый шар, который лишь ретранслировал потоки неведомой энергии в накопители костюмов бойцов. К расшифровке данных были подключены огромные мощности мэйнфрейма Минобороны, но пока результат был нулевым.

Эндерс миновал просторный коридор и очутился в комнате для инструктажа пилотов, которую адмирал Уоррен любезно выделил для Шона и его команды. В зале уже сидели Нил, Мэтьюс и четверо техников, обслуживавших криокамеры бойцов. На столе были разложены чертежи, а на растянутом белом квадрате настенного экрана была высвечена схема управления подразделением. Парни из технической команды, почти не стесняясь, орали на старших офицеров. Мэтьюс уже находился на грани, чтобы дать по морде зарвавшемуся рыжему сержанту О’Мэлли. Оба вскочили. Рыжий ирландец, перемежая технические термины с отборной бранью, что-то доказывал, тыча пальцем в диаграммы рядом со схемой костюма в разрезе.

– Сколько тебе можно долбить, проклятый тупой янки?! Ретрансляция возможна только на расстоянии двадцати – тридцати пяти миль, после этого наши парни превратятся в безмозглых баранов…

– Да с чего это ты взял, сержант? На испытаниях в каньоне расстояние было пятьдесят!..

Невысокий, щуплый Мэтьюс был почти на голову ниже довольно массивного ирландца. Мэтьюс был с Шоном в одном звании, но, в отличие от Эндерса, имел степень по прикладной математике и ни разу не был в поле. Однако именно этот щуплый потомок уэльских переселенцев первым нащупал ключ к шифру сферы, и именно он, Стэн Мэтьюс, догадался о взаимосвязанности всех фрагментов найденных массивов информации.

– …В жопу меня поцелуй, мистер образованный английский капитан-всезнайка! Там был полигон, плоская как стол равнина, без всяких магнитных аномалий, посторонних переговоров и прочих прелестей. Тут совсем другая песня: долбаные джунгли, и против нас выступят отмороженные индейцы с русскими «калашниковыми»! Нельзя ребят отпускать дальше четвертного, это мое последнее слово, мистер!..

О’Мэлли же просто был отличным техником-самоучкой, способным на лету ухватить практически любую идею и воплотить ее в конкретный чертеж. Отличаясь взрывным характером, Филипп, или же просто Фил-дам-в-грызло О’Мэлли, проявлял ангельское терпение только в тех случаях, когда дело касалось воплощения в чертеже какого-нибудь хитрого механизма. А его здоровенные ручищи, напоминавшие экскаваторные ковши, могли провести сложную пайку схемы такой тонкости, что любой нейрохирург просто удавился бы от зависти. Кроме того, Фил обладал чутьем на всякого рода технические подлянки еще на стадии теоретической разработки и, только взглянув в выкладки теоретиков, почти сразу мог сказать, будет та или иная хрень работать или так и останется красивой мечтой. Когда же очередь доходила до общения с людьми, рыжий ирландец никаких границ не признавал. Поэтому, поморщившись от накатывающих приступов мигрени, Эндерс решил обозначить свое присутствие:

– Всем смирр-на!

Шон гаркнул так, что эхо долгих три секунды гуляло по помещению, а спорщики аж присели от неожиданности. Обернувшись, они приветствовали командира, вытянувшись во фронт. Работая вместе с Эндерсом уже без малого восемь лет, они притерлись к нему до состояния неформального обращения. Оба пожали капитану руку, а флегматичный капитан Грэхем Нил, попыхивая своей длинной, изогнутой трубкой, кивнул: он никогда и никому руки не подавал. Инженер-связист только отсалютовал старым морским приветствием, приложив к правому виску, а затем четко выбросив вперед сложенные вместе указательный и средний пальцы правой руки. И, словно осьминог, тут же окутался облаками ароматного сизого дыма. Эндерс поневоле втянул воздух – Нил славился умением подбирать смеси трубочного табака, не жалея на это ни сил, ни денег. Результат был просто поразительный: с обычной сигаретной или сигарной вонью аромат трубочной смеси специалиста по системам связи Нила не имел ничего общего. От его выхлопа не хотелось бежать без оглядки, многие даже специально становились рядом, чтобы вдохнуть необычный букет, будоражащий помимо воли различные чувства.

– Вольно, господа.

Шон с видимым усилием прошел на свое излюбленное место, крайнее слева в первом ряду, намеренно не садясь за общий стол, как бы подчеркивая свое положение руководителя. Даже одно это позволяло Эндерсу удерживать в подчинении таких своенравных и недисциплинированных людей, какими были присутствующие. Он словно все время был чуть в стороне, оставаясь над схваткой.

Спорщики сели каждый на свое место и, храня упрямое молчание, уставились каждый в свои записи. Шон выдавил из пачки новую таблетку и, с хрустом начав ее жевать, продолжил:

– Господа, через трое суток нам надлежит высадиться на базе, подготовленной командой приданной нам сводной роты майора Ковальски, встретиться там с куратором от NSA подполковником Стоксом и развернуть оборудование для полевых испытаний. Полковник Тэлли ждет, что через сорок минут я представлю ему доклад, по материалам которого он споет брачную серенаду этим засранцам из сенатской комиссии, и тогда господа в хороших костюмах дадут нам зеленый свет. Так что же мне ему сказать, Фил? Что ты поперся в такую даль лишь для того, чтобы сказать нам: идите в жопу, парни, я ошибся и ни хрена не работает? Я верно уловил суть вашей дискуссии, господа?

Мэтьюс было снова вскочил, но Нил остановил физика, давая возможность вечному скандалисту Дам-в-грызло первому начать оправдываться. Эндерса в команде уважали не только за обширные познания в разных областях точных наук, но и за проведенные в разных паршивых местах боевые операции. Действуя почти всегда «в темную», Шон долгое время стажировался в форте Брэгг, где снискал немалое уважение среди спесивых морпехов из отдельного батальона разведки. Когда нужно было, Эндерс умел быть жестким, фанатическая преданность делу давала ему иммунитет ко всякого рода рефлексиям, свойственным интеллигентам и вообще людям гражданским.

– Дело плевое, босс: я говорю нашему умнику, что двадцать пять миль – это пока предел и парней отпускать дальше не следует. По крайней мере, пока не пройдет первая фаза испытаний, а потом будет видно. А мистер англичанин говорит, что я-де перебздел, и тычет мне в нос полигонными испытаниями. Хотя ну ни фига это не доказательство, ты же знаешь…

Фил смешался и, зло блеснув пронзительно-синими глазами, какие бывают только у рыжих и у сильно пьющих людей, плюхнулся обратно на стул.

– Стэн, твое слово, – Эндерс перевел тяжелый взгляд на физика.

Тот поднялся и уже спокойно начал излагать:

– Сэр, я ни в коей мере не хочу портить отчетность, тем более что О’Мэлли, как всегда, осторожничает. На полигоне группа работала на удалении в пятьдесят миль. Параметры телеметрии были устойчивыми, связь ни разу не прервалась, перебоев с энергией тоже не случалось. Сфера функционировала исправно, вчера я прогнал все положенные тесты – все в норме. Думаю, что поводок можно отпустить на максимум.

– Грэхем, что скажешь? – Шон обернулся к связисту, круговыми движениями пальцев растирая виски.

Связист только пыхнул трубкой и, не вставая, начал говорить. Говорил он негромко, четкими рублеными фразами и всегда по делу, поэтому его голос был решающим.

– Я не оракул, Шон. Мы делаем то, что до нас еще никто не делал, понять, кто прав, а кто ошибся, можно, только сделав первый шаг. Но ирландец прав, лучше не горячиться. В конце концов, в здешних местах достаточно дичи, чтобы далеко за ней не бегать. Пусть разведка даст цели на компромиссной дистанции, а там посмотрим, что получится. Сенаторам в Вашингтоне все равно, как далеко разлетятся мозги каких-то поганых латиносов. Им нужны красивая картинка и впечатляющие результаты. Это мы им дадим, а доводкой можно заняться позднее, на то мы и здесь. Красивое шоу сделаем, будь спокоен. Уверен, что только этого от нас Тэлли и ожидает. Но, сам понимаешь, сейчас вся наша затея выглядит, как игра младенца с заряженным револьвером. – Нил выпустил через нос две струйки дыма и продолжил: – И либо все обойдется, либо револьвер выпалит и стены детской окрасятся в цвет мозгов. Ведь мы даже на треть не владеем технологией, которую воссоздали. Если что-то сломается, уйдут годы на то, чтобы понять причину. Это объективный факт. Но если облажаемся сейчас, нам просто перекроют финансирование и разгонят по тем норам, откуда вытащили восемь лет назад. Я – за испытания. Хуже будет, если мы отступим, шансы на успех есть, и у нас они немаленькие.

Нил замолчал и уставился немигающим взглядом в пространство, продолжая пыхать трубкой. Остальные тоже притихли, слышался только гул механизмов корабля, да свист истребителей, заходящих на посадку. Шон откинулся в кресле, опустив лицо, чтобы подчиненные не видели гримасы боли, и так сидел пару мгновений, разглядывая носки начищенных до зеркального блеска ботинок. Он перебрал в уме десяток вариантов развития ситуации, но связист кругом оказывался прав: если не будет хорошего отчета по второй фазе испытаний, то проект в лучшем случае просто прикроют. Вернувшись снова в мир реальных ощущений, капитан Эндерс наконец произнес:

– Решено. Готовим группу к испытаниям. Грэхем, – глянул он на связиста, – дай пинка разведчикам, пусть назовут ближайшее к месту будущей базы партизанское логово и подберут цели для уничтожения. Передай, что мы можем все там зачистить, и если они сами что-то роют в том районе, пусть уберутся с дороги и не путаются под ногами. Стэн, Фил, – капитан перевел требовательный взгляд на инженера и шефа механиков, – гоняйте тесты вплоть до самой погрузки группы на транспорт, мне нужны отчеты каждые два часа. А я доложу Тэлли, что группа готова к работе. Все тщательно запротоколируем, потом нам может понадобиться любая кроха информации. За работу, друзья!

Эндерс поднялся с жесткого сиденья и, не прощаясь, вышел из помещения. Миновав сеть запутанных коридоров, капитан вышел на палубу. Солнце еще не начало жарить вовсю, но Шон все равно нацепил на нос темные очки и прошел к контейнеру, стоявшему почти у самой стены надстройки и накрытому маскировочной сеткой. Через шесть часов транспортный «борт» подцепит эту многотонную махину и унесет шестерых покоящихся там существ в сельву. Капитан поймал себя на том, что непроизвольно поглаживает ребристый бок контейнера и бормочет вслух слова старинной молитвы, которую на ночь нараспев читала его мать, чтобы маленький Шон не боялся существ, таившихся в углах его комнаты, затканной тенями вечернего сумрака. Тьма тогда отступала, приходил покой, но вот теперь, несмотря на зачинающийся новый солнечный денек, Шону было жутковато. Словно тень набежала на небо, притушив краски и сделав все вокруг серым. Повеяло холодом, ветер с удвоенной силой засвистел в леерах страховочного ограждения.

К черту все! Эндерс оттолкнулся от стенки стального вместилища своих амбиций и заспешил в каюту, чтобы подготовиться к последнему перед высадкой докладу для шефа. Нет, он не поведется на всякие предчувствия, не поддастся настроению этого ирландского неуча О’Мэлли, не даст себя запугать и не отступит.

* * *

Планета Гелион. Полис Медиолантий, столица Конфедерации Семи городов. Седьмой день первого месяца года 5690 от окончания Передела, 02:58 по местному времени (соответствует 00:00 17 февраля 1990 года по земному летоисчислению). Автарх Павлантий, Председатель Совета олигархов Конфедерации.

После бурных дебатов на заседании Совета у Павлантия остался неприятный осадок: представители Аргоса вели себя слишком вызывающе, а автарх Зиновий из Фиванской федерации, почуяв за собой поддержку посла императора Флоксиса, снова требовал расширения торговых привилегий для своего зажравшегося полиса. Зиновий знал, когда вонзить нож в спину, – Конфедерация переживает не лучшие свои времена. Близость к империи и тесные родственные связи с отпрыском Селевка, отца нынешнего императора, давали автарху Фив свободу в суждениях и поступках. Фиванский торговый конгломерат никогда не был так обособлен от остальных конфедератов-полисов, как в последние четыре десятилетия.

А Конфедерации приходится совсем худо: всецело завися от военной поддержки Аргоса, Семиградье увязло в пограничных конфликтах на Среднем Востоке, где войска империи Ра шаг за шагом отвоевывают у конфедератов альвиевые поля, а плодородные долины Сегонтиума уже почти на две трети находятся под пятой империи. Флоксис молод и честолюбив, да и триумвиры не позволят молодому потомку Ра вести переговоры с Семиградьем всерьез. Фивы же почти не принимают участия в войне, доходит даже до открытой помощи войскам империи, правда, пока это касалось поставок легкого стрелкового оружия и провианта, Совет олигархии формально никаких претензий фиванцам не предъявлял.

Армейская разведка экспедиционных сил выявила два госпиталя, где при полном попустительстве властей полиса находили убежище имперские солдаты, но, как всегда, прямых доказательств причастности фиванской автархии не нашлось. Авиация нанесла по местам, где располагались лечебницы, ракетный удар, здания перестали существовать, вой поднялся нешуточный, и разведчики еле оправдались перед командующим. Выглядело все так, словно это конфедераты явились как захватчики, а несчастные имперцы стали чуть ли не мучениками. Солдаты пока не ропщут, но судя по докладам, поступившим за последние три недели, настроения в экспедиционных силах упаднические.

Павлантий досадливо поморщился: командующий экспедиционным корпусом архистратиг Варбис слаб для подобной должности, треть всех поражений в затянувшемся конфликте – его прямая вина, не требующая доказательств. Вот что значит компромиссная фигура: этот мямля был назначен не без деятельного участия фиванцев, более решительный полководец, предложенный Спартой, – достаточно неудобная фигура…

Только военное искусство аргосских наемников и их мощная, современная армия удерживают имперцев и соглашателей внутри самого Семиградья от перехода под протекторат Флоксиса. Аргос вообще слишком вырвался вперед; хоть диктатор Константин и не предъявляет претензий на спорные земли в мягком западном подбрюшье Конфедерации, однако лиха беда начало.

Но это все равно лишь до тех пор, пока сетевые борзописцы из того же «Папируса», принадлежащего автарху Феоктисту Александрийскому, не разнюхают правду. Страшную истину о том, что рудники конфедератов на северном полюсе Гелиона будут выработаны в ближайшие три года. И тогда снова встанет вопрос о необходимости поиска путей на континент Ма. Пронырливые репортеры александрийского автарха своими виртуальными перьями сгубили уже не одну политическую карьеру, способствовали началу критского конфликта и еще десятка локальных войн как внутри Семиградья, так и за его пределами.

Александрия – самый малый из полисов, но именно там сосредоточено девяносто процентов всех университетов, престижных школ и, самое главное, именно там, в подземном комплексе Селлириум, уцелевшем еще со времен войн Передела, стоит и действует самый быстрый вычислитель планеты – «Минотавр». Как он работает и долго ли еще протянет без ремонта – неизвестно даже лучшим умам Гелиона, но говорят, что Архиппа Сиракузский и его десять учеников почти раскрыли тайну принципа работы вычислителя. Однако это пока только догадки, сам же ученый лишь загадочно ухмыляется, перебирая четки, а его ученики вообще чураются людей, закрывшись в подземных помещениях Селлириума. Харон побери этих ученых вместе с борзописцами!

Когда три месяца назад Павлантию легли на стол листы доклада коллегии по природным ресурсам, у него зашевелились волосы на голове и похолодели кончики наманикюренных пальцев. Сообщения ставили крест на благополучном исходе переговоров с представителями Флоксиса. Вести из полиса Амаг, центра горнорудной промышленности на Северном полюсе, – словно острый кинжал, вонзившийся в спину политике сдерживания, проводимой Советом олигархов Семиградья. Конфедерация не сможет более оплачивать услуги аргосской армии, и тогда… Автарху не хотелось думать, что будет «тогда». Рынки Гизы, Херсонеса и Гевста наводнят сотни тысяч рабов, еще недавно гордо носивших звание «гражданин Конфедерации». Вряд ли император уничтожит Медиолантий, Фивы и другие полисы олигархии, но посадит в них своих наместников, а жителей расселит по имперским провинциям. И это будет бесславный конец демократии, не способной более защитить себя и своих граждан.

Павлантий ступил на платформу подъемника и провел ладонью по сенсорной панели управления. Мелодичный сигнал уведомил автарха о том, что его персональный код принят. Двери с мягким стуком сомкнулись за спиной Председателя Совета. Скоростной лифт за три четверти минуты вознес вельможу на шестьдесят этажей вверх, в башню, венчавшую самое высокое здание полиса. Выйдя и кивнув Клавдию, комесу канцелярии, Павлантий вошел в просторный, с высокими окнами зал. Мельком глянул на свое отражение в полированных, из черного агата стеновых панелях, обрамлявших помещение от пола до потолка. Оттуда на него смотрел высокий сухощавый мужчина с резкими чертами, коротко стриженными, черными с глубокой проседью волосами и пронзительным взглядом. Прямой, чуть длинноватый нос все портил, но именно из-за него Павлантия считали обладателем сверхъестественного чутья на всяческие козни и политические ловушки. Журналисты даже пытались предсказывать по движениям обонятельного органа Председателя, будет ли принято то или иное решение на Совете олигархов или его с треском провалят. Самое забавное, что в двух из трех случаев обозреватели угадывали «знаки» верно. Сам же автарх никогда над этим не задумывался, поскольку общался с прессой только через комеса канцелярии, а в приметы не верил, оставляя это сомнительное занятие жрецам.

Шаркающей походкой автарх подошел к окну. Толстое стекло не пропускало внутрь ни единого звука. Город внизу разливался сотнями тысяч огней. Многоярусные автострады, петляющие меж колоссальной высоты зданий, словно диковинные морские змеи Аларнийского океана, бежали куда-то, теряясь в ночи. Жизнь в столице никогда не замирала, даже во время пятилетней осады 5670 года, когда в ресторанах Галли – квартала, где сосредоточены все знаменитые театры, казино, гастрономии, – как ни в чем не бывало подавали доставленных с побережья осьминогов и устриц. Шестьдесят миллионов человек населяют этот огромный улей. Из них только сорок миллионов – граждане полиса, потом идут три с лишним миллиона приезжих и торговых гостей, а остальные более чем семнадцать миллионов прячутся по трущобам у городских стен, в заброшенных кварталах Сели. Рейды милиции – это почти самоубийство, поэтому все, на что способен Авнир, префект милицейской курии, – это приказать своим людям не соваться туда менее чем тремя малыми фалангами. Пикеты и рейды по прилегающим к Сели кварталам мало что дают, но ежедневно эти забитые и бесправные изгои выходят на задворки улиц богатых кварталов, чтобы стать уборщиками, официантами.

Даже известными актерами популярной студии-мультикарма «Эос» были эмигранты из восточных земель, откуда война гонит тысячи беженцев, растекающихся по городам Конфедерации. Угроза новой, куда более страшной и разрушительной катастрофы нависла над всеми, не делая различий по рангам, заслугам и даже возрасту. Большую часть жителей полиса имперцы, конечно, истребят, в рабство попадет едва ли треть всех этих людей. Аргос не сможет принять всех желающих, да и времени на эвакуацию Флоксис не оставит. Павлантий отвернулся и все той же походкой человека, придавленного непосильным грузом забот и прожитых лет, отошел вглубь зала. В окно больше смотреть не хотелось, особенно когда на глаза постоянно лез купол Форума, закрывающий своей сияющей огнями громадиной обзор с северной стороны. Вид этого вместилища амбиций и алчности, прямо-таки источающего эманации власти, претил автарху, особенно после сегодняшнего провала переговоров.

У длинного и массивного, украшенного резными барельефами стола Председатель отодвинул старинное кресло с высокой спинкой и тяжело опустился, почти упал в его жесткие объятья. За двадцать лет, что он руководил Советом, этот неудобный предмет обстановки, являющийся обязательным приложением к должности, даже стал нравиться Павлантию. Проведя рукой над датчиком терминала, Председатель вызвал командный интерфейс зала Совета. Над столом возник голоэкран с иконками управления. Этот предмет обстановки тоже был частью старинного интерьера, оставшегося еще от Арогмаха – третьего и самого известного из тиранов Элисия. Длинная низкая столешница, покрытая зеленым сукном, чья поверхность так и манила положить на нее руки, перекрывала зал от одной стены до другой, разрезая его на две неравные части. Павлантий тронул старомодную кнопку звонка, что была утоплена в поверхность стола прямо под руками, напротив традиционного места главы Совета олигархов. Как странно: прошло столько веков, а она все еще работает и ни разу не сломалась. Что просто, то труднее всего сломать. Жаль, что не все в нашем мире так тривиально, как эта кнопка…

Раздался мелодичный перезвон колокольчиков за дверьми зала, мягко засияло окошко видеовызова в правом нижнем углу голосферы, в котором появилось осунувшееся, но внимательное и собранное лицо Клавдия. «Бедный мальчик, – отметил про себя Павлантий, – ему приходится очень нелегко в эти дни». Смирив разыгравшуюся боль в правом боку, автарх ровным голосом произнес в пространство перед собой:

– Клавдий, принеси вина. Красного фиванского… – Голос предательски захрипел, на лицо наползла гримаса боли, но автарх быстро прогнал ощущение слабости прочь. – Кувшин возьми тот, который нам подносил аркадийский наместник.

Павлантий вновь стал разглядывать резной барельеф, идущий по краю столешницы, не задрапированному зеленой тканью: сцены какой-то забытой битвы, толпы людей с холодным оружием в руках и множество ныне вымерших животных. Как скоро забудут и нас, что оставит наша раса после себя и нужна ли будет потомкам красивая мебель, вот вопрос…

– Да, господин, – немедленно откликнулся комес. – Прикажете подать сыр и фрукты? Вы с самого утра ничего, кроме воды, не пили.

– Неси, а то действительно скоро свалюсь в обморок, и Асклепиевы служки потащат меня к себе в больницу. Нет, не дождутся, неси сыр, хлеб и той острой похлебки, которую так хвалит Эсфей.

– Сию секунду, господин.

Комес отключился, в его голосе слышалась неподдельная радость. Клавдий был из раздавленной Империей ромуланской колонии, всех жителей, которые остались в живых после штурма этого небольшого поселения, угнали в рабство. Взрослых, не годившихся для вживления аксона управления, продали на фабрики Асклепия как доноров органов. Клавдию и остальным детям повезло чуть больше: аксон прижился, и их перевезли на рынок второго по величине полиса империи Ра – Гевста. В этом рассаднике всевозможных пороков можно купить и продать все что угодно, и людская жизнь – не исключение.

Павлантий, тогда еще сорокалетний сагитар-капитан^{26}, бывший в миссии посланника Конфедерации начальником охраны, сопровождал племянницу автарха Климента – Зоэ, приехавшую в Гевст от какого-то благотворительного фонда. Посол лично просил его, Павлантия, ветерана Критской войны, сопровождать капризную девушку на невольничий рынок. Председатель был тогда уверен, что находится на пике своей карьеры и большего уже желать невозможно, но этот поход на рынок все круто изменил. Через три года Павлантий взял в жены племянницу одного из десяти богатейших промышленников Элисия. А еще через три стал преемником вскоре отошедшего от дел Климента, дяди прекрасной и веселой Зоэ. Непросто было решиться связать себя брачными узами повторно, но юность и красота племянницы посла опьяняла, как и ее восторженная влюбленность в него, уже пожившего и не самого красивого мужчину в мире. Кажется, это все было только вчера…

Створки входных дверей разъехались в стороны, вошли трое прислужников и сам Клавдий с подносом, на котором стояли высокий кубок зеленого стекла и стилизованный под антику узкогорлый полуторалитровый кувшин с неброской наклейкой в виде золотой грозди винограда, перевитой причудливо вьющейся надписью на фонете^{27}: «Око Диониса». Парнишка вырос, окончил школу ритора Савла, и Председатель, взяв его к себе на службу три года назад, ни разу об этом не пожалел. Клавдий вырос старательным, немного замкнутым юношей, но во всех своих начинаниях он никогда не забывал Павлантия, присылая четкие, по-военному лаконичные письма, в коих спрашивал совета или дозволения автарха на то или иное дело. Юноша считал Павлантия своим покровителем и демонстрировал все эти годы поразительную преданность и смекалку при ведении канцелярии автарха.

В такой демонстрации не было особой нужды – Павлантий только стоял рядом, пока Зоэ передавала аккредитив на покупку десяти ромуланских ребятишек распорядителю-гевстиянцу. В Конфедерации рабство считалось позорным пережитком прошлого, а работорговцев казнили без суда. Но в империи Ра – свои порядки, поэтому среди деловых феминистских организаций было принято в качестве жеста благотворительности собирать средства на выкуп из рабства и привозить несчастных людей в полисы Конфедерации. Некоторых, выправив им документы, отпускали по домам, если таковые находились, а детей-сирот оставляли на попечение храмовых домов призрения. Там их лечили, избавляли от позорного, вживляемого только преступникам урезанного аксона^{28} и определяли в школы разных полисов Конфедерации.

Клавдию повезло, поскольку Зоэ, став женой Павлантия, приняла живейшее участие в судьбе смышленого сероглазого ромуланского мальчишки. Его отправили в Александрийский университет, оплатив все десять лет обучения из собственных средств. На недоуменные вопросы отца и мужа девушка отвечала просто: «Богам было угодно соединить наши судьбы посредством этого мальчика, так не буду же я их гневить. А деньги… Верность, с которой этот юноша будет служить Конфедерации, за золото уже не купишь». Жена оказалась права: Клавдия много раз пытались подкупить или переманить на сторону политических врагов Павлантия. Но ни скомпрометировать, ни сбить с толку юного комеса канцелярии Совета так никому и не удалось.

Павлантий жевал сыр, хлебал острую томатную похлебку почти машинально, едва ощущая вкус пищи. Ел он с годами все меньше, всего раз или два в сутки. Отдавая предпочтение простой пище, очень много пил минеральной воды, чей неисчерпаемый источник с давних пор бил в подземельях храма Асклепия на юге столицы. Вода расходилась по всему Элисию^{29} и пользовалась популярностью благодаря различным целебным свойствам. Мелодичный сигнал прервал невеселое течение мыслей Павлантия. Он все чаще замечал за собой рассеянность – верный признак наступающей дряхлости. Временами Председатель уплывал мыслями далеко в прошлое, упуская контроль за настоящим. Вот и теперь вызов заставил его руку с бокалом дрогнуть. Поставив бокал на стол, автарх тронул иконку интеркома в глубине мерцавшего оттенками голубого голоэкрана.

– Господин Председатель, – голос Клавдия звучал официально и холодно, – прибыл его преподобие иерарх Стефаний.

– Проси. – Павлантий отодвинул миску с едва тронутой похлебкой и отпил изрядный глоток вина из кубка, устремив тяжелый взгляд на двери зала Совета.

Стефаний в миру звался просто Софроном, носил звание гипасп-капитана и вместе с Павлантием дрался за Крит. Его преподобие тогда был командиром малой фаланги гипаспистов^{30} и здорово выручил батарею «скорпионов»^{31} самого Председателя – их обошли и взяли в кольцо пельтасты^{32} мятежного гиппарха Солона, из-за амбиций которого и начался критский конфликт. Солон возглавил мятежную курию, сбросив погрязшего в разврате критского автарха Аполония, и провозгласил себя тираном, то есть единоличным властителем колонии Крит. Захлебывающийся в соплях и винном угаре Аполоний вышел по открытому каналу в прямой эфир. Пьяный авантюрист раструбил о своем позоре по пятистам каналам глобальной новостной сети Гелиона. Брызгая слюной в дрожащий объектив бытового коммуникатора, низвергнутый автарх попросил помощи у Конфедерации.

Отказать этому развратнику и пьянице, конечно же, было невозможно: не поддержи олигархия одного из подписавших Хартию Согласия^{33}, само существование такого хрупкого союза между влиятельными и богатейшими городами юго-запада окажется под угрозой распада. Критская война помогла упрочить союз и влияние трех активных его участников – Медиолантия, Спарты и Коринфа. Александрийцы тоже воевали неплохо, но слишком малочисленны и недостаточно организованны были их силы. Остальные полисы только наблюдали, ограничиваясь незначительной помощью конфедератам, не забыв, впрочем, примазаться к победе спустя три месяца – ровно столько длилась активная фаза кампании.

Стефаний-Софрон упругой походкой, отставив левую, согнутую в локте руку, на которую был намотан край багряной тоги, вошел в зал. Тогу жрец носил поверх легкой пиджачной пары, она была из коринфской шерсти глубокого серого цвета. Софрона призвали в храм Хроноса^{34} и сразу произвели в чин таксиарх-прелата^{35}, учитывая огромный опыт шестидесятисемилетнего ветерана; это был достойный финал военной карьеры. Бронзовая маска с ликом Хроноса, чьи рубиновые глаза смотрели всюду и словно в никуда, уставилась на Председателя с осуждением. Мало кто знал, что это были современные фотоэлектронные умножители, позволяющие жрецу одновременно считывать поступающую прямо на сетчатку глаз информацию, распознавая по мимике собеседников, что те думают по тому или иному вопросу. Знать, когда тебе лгут, и не испытывать затруднений с ответной ложью, произнесенной из-под невозмутимой бронзовой личины, – вот фирменный знак всех жрецов. Грозный лик божества плохо сочетался с хохолком седых волос, предательски торчавших на макушке Софрона. Дождавшись, когда комес канцелярии скроется за дверью, жрец с облегчением сорвал с лица личину и бросил маску на стол, рядом сложил и бордовую тогу, оставшись в обычном летнем костюме.

– Привет тебе и долгих лет процветания, Председатель Совета олигархии! Да пребудет над тобой благословение Хроноса и всех олимпийских богов…

– Кощунство – это не то, что может привлечь благосклонность олимпийцев, Ваше святейшество, – Павлантий скупо улыбнулся. – Привет и благословение тебе, старый друг. Что привело тебя ко мне в столь поздний час?

– Хе! Вести из Дельф, что же еще. – Софрон взял с подноса краснобокое яблоко, налил себе полный бокал вина, залпом опустошил его, с хрустом разжевал и в два приема заглотил фрукт. – Опять пьешь этот сладкий компот, Павл! Но рожа у тебя кислая, сладенькое винцо уже не спасает, а?

– Годы не те, чтобы дуть виноградную водку, как тридцать лет назад. – Автарх остро глянул в лицо друга поверх края кубка. – Оракул^{36} сказал что-то касающееся нашей ситуации, Стеф? Не томи, говори скорей.

Павлантий от нетерпения даже чуть подался вперед, напоминая степного коршуна, высматривающего добычу. Между собой приятели не чинились, годы дружбы и семейное родство вполне позволяли – сын Софрона двенадцать лет тому назад взял в жены младшую дочь Председателя от первого брака.

– Оракул дал окончательный прогноз. Войны в ближайшие пять лет не будет, это совершенно точно. Помощь придет, откуда вы ее менее всего ожидали.

Софрон криво ухмыльнулся и, взяв с блюда еще одно яблоко, шумно начал его разгрызать, отвернувшись к окну и задумчиво глядя на звезды в безоблачном ночном небе столицы.

– Слава богам! – От сердца у Председателя отлегло, ему стало значительно легче дышать. – Завтра же принесу богатые жертвы Марсу и Митре! И твоего патрона тоже не забуду.

– Погоди с восхвалениями, Павл. Это еще не все новости, которые открыл нам провидец. С Геи^{37} придут перемены и принесут переворот существующего миропорядка. Гелиону угрожает новый Передел.

– Что это будет?

Слова с трудом давались автарху, каждый звук словно нехотя выходил наружу. Все существо Павлантия сопротивлялось неизбежным известиям о грядущих бедах. Он, видевший смерть и лишения, уже поживший старик, не хотел этого для своих детей и внуков, но с богами не спорят.

– Вестником будет человек с тусклыми глазами.

– Слепец?

– Это неизвестно, – Софрон повел плечами в приступе раздражения.

– Кто же он такой: герой, полубог или древний?

– Просто человек. – Жрец отвернулся от окна, выражение его лица застыло в гримасе раздражения. – Его жизнь и судьба переплетены с нашими, но сам по себе это простой, обычный человек. Его появление – это знак начала перемен, но сам он не имеет веса и значения в грядущем танце Судьбы. – Софрон принялся отряхивать правый лацкан пиджака от следов яблочного сока. – Поверь мне, Павл, это всего лишь смертный с неясной и малозначительной планидой. Вот как ты или я.

– Ладно, то дело грядущего. – Павлантий взял кубок, наполнил его на треть, разбавил водой и, поморщившись, выпил до дна. – А что удержит молодого Селевкида на этот раз? Может быть, боги явят нам какое-нибудь чудо и император, поджав хвост, удерет вместе со своим войском аж в Гизу еще до рассвета?

По залу неожиданно раскатилось эхо громкого гогота, это преподобный Стефаний ржал, как застоявшийся в стойле жеребец, похлопывая себя по бокам. Посмеявшись и опершись о столешницу здоровенной ладонью, покрытой шрамами от ожогов, он вымолвил:

– Не… непременно явят, светлейший!.. Изволь обождать пару минут, и это чудо само явится к тебе на прием… Ой, не могу – насмешил, хоть и грешно смеяться в такой момент.

Ничего не понимающий Председатель мельком взглянул на голоэкран и только теперь заметил мигающий огонек вызова в левом нижнем краю сферы. Нетерпеливо ткнув в него пальцем, он увидел мелкий текст сообщения от Клавдия: «Первый комес посольства Александрии Полоний просит срочной аудиенции у Вашего превосходительства». Павлантий недоуменно поднял глаза на жреца Хроноса, а тот, все так же согнувшись от смеха, только махал рукой и шел к замаскированной в стене нише, за которой были покои Председателя – оттуда можно без помех слушать все, что происходит в зале Совета.

Аудиенции испрашивал архистратиг Полоний, по сути – глава разведки Александрии, одной из лучших тайных служб Конфедерации. Александрийцы компенсировали недостаточную военную мощь изощренностью своих шпионов, торговля информацией стала одним из основных доходов этого полиса. Тамошний автарх сам когда-то был простым соглядатаем при дворе покойного Кандида, став правителем якобы согласно последней воле внезапно умершего вельможи. Следствие не обнаружило каких-либо следов «помощи» со стороны скромного и на тот момент очень тихого, благостно тупившего взор Феоктиста. Короче, все устроилось ко всеобщему удовольствию – скандала, а тем более войны никто не хотел.

Не раз и не два потом кусали локти все без исключения вельможи Семиградья, жалея, что замяли историю с келейным переворотом в Александрии. Новый автарх оказался не так прост, как казалось сначала: уже через пару лет разведка этого полиса стала лучшей на всем континенте, уступая лишь Тавриде, да и то незначительно. А критский конфликт разразился во многом благодаря громкой кампании в прессе и на телевидении, развязанной медиакорпорацией «Папирус», через третьи руки принадлежавшей все тому же Феоктисту. После десятка провальных попыток покушения на жизнь автарха все приняли его новое положение, и Александрия стала не только светочем знаний. Благодаря обширнейшим базам данных, хранившимся в памяти «Минотавра», и двадцати лучшим на Элисии учебным заведениям, это было несложно. Феоктист сумел-таки утвердиться, добыть себе место в ряду сильнейших и влиятельнейших вельмож. Теперь с выскочкой-шпионом приходилось волей-неволей считаться.

Павлантий вызвал секретаря и велел пропустить александрийца в зал. Полоний – высокий, статный муж лет сорока на вид в скромном бежевом костюме-тройке, вошел не спеша. Увидев Председателя, с достоинством отвесил поясной, положенный по этикету поклон, произнес традиционное пожелание:

– Долгой и счастливой жизни, гражданин. Да покровительствуют тебе олимпийцы, светлейший автарх!

– Рад встрече, славный Полоний. Пусть боги Олимпа даруют и тебе безоблачных дней подолее, – откликнулся Павлантий, указывая жестом на кресло напротив своего, где еще совсем недавно сидел жрец бога времени. – Что привело тебя ко мне в столь неурочный час?

Александриец понимающе склонил голову и налил в бокал минеральной воды. Видимо, поручение было слишком деликатным, комес не решался вот так сразу заговорить, оттягивал начало разговора. Наконец, справившись с волнением, архистратиг заговорил ровным, хорошо поставленным баритоном:

– Прежде чем начать, позволь спросить тебя, почтенный Председатель, как продвигаются дела в споре с имперским послом Тамисом, готовы ли имперцы отступиться от трех спорных областей и отвести войска?

– Твоему господину, как и тебе, впрочем, известно, что имперцы не согласились. Переговоры заморожены, Тамис завтра… – взглянув на часы терминала, Павлантий поморщился, – уже сегодня отбывает для консультаций в Гизу. Чего хочет от Совета твой господин, а, соглядатай?

Павлантий, сделав акцент на последнем, оскорбительном для комеса титуле, обозначил свое нетерпение. Полоний не обиделся, с легкой полуулыбкой поднял в защитном шутливом жесте обе ладони и, не меняя тона, ответил:

– Мира, о светлейший. Чего же еще может желать владетель столь малого и беззащитного народа, как наш? Армии и флотилии кораблей – это все есть и у других, а мы несем свет знаний…

– И вербуете воспитанников университетов и школ к себе в шпионы. Пятьдесят юношей уже отстранены от государственных и военных должностей после того, как вскрылось, что александрийский «Янус»^{38} под разными предлогами сделал их своими агентами! Молчи, посланник, нет времени на пререкания и политесы, – оборвал Павлантий начавшего было оправдываться александрийца, стукнув кубком о стол, отчего капли рубиновой жидкости упали на зеленое сукно. – Время позднее, говори, что привело тебя ко мне, да побыстрее. Я устал.

– Мой господин автарх Феоктист просит дозволения выступить посредником между тобой и N67, – Полоний, несмотря на выдержку, не удержался и нервно сглотнул, – парламентером и голосом царя Митридата, деспота Эвксина. Он в скором времени прибудет в Медиолантий в качестве посла с миссией от Бессмертного. Мы просто хотим предложить Совету свои услуги, никто не знает уловок синтетов^{39} лучше нас. Пойми, о светлейший автарх, правду о полярных рудниках скоро узнают многие. В том числе и Флоксис со своими шакалами-триумвирами.

Павлантий отшатнулся от собеседника, откинулся на спинку кресла, как от удара в челюсть. Заключение противного богам союза с синтетами и их марионеткой Митридатом – это все равно, что говорить о воздержании от мяса голодному льву. Слушать и кивать он будет, но в конечном итоге все равно тобой закусит, когда пустые речи утомят хищника. Но как же быть с империей, если Феоктист через своего шпиона ясно дает понять: или Конфедерация примет помощь Митридата, или Александрия откроет всем истинное положение на альвиевых копях и не исключено, что перейдет под руку Митридата? Имперцы, так или иначе, уничтожат ненавистный им «рассадник ереси» – так они именуют Александрию, и Феоктист это очень хорошо понимает, поэтому и вышел на представителей этого… существа, осквернившего само понятие «бессмертный». Что же хитрый александриец предложил Митридату от имени Конфедерации в обмен на союз? В любом случае выбора нет, нужно вновь созвать представителей олигархата.

Снова взяв себя в руки, Павлантий твердым голосом произнес, глядя александрийцу прямо в глаза:

– Совет соберется немедленно. Мы обсудим предложение твоего господина, более ничего не обещаю. Ступай, и да пребудет над тобой благословение олимпийцев.

Полоний понимающе улыбнулся. С плохо скрываемой иронией в голосе он произнес традиционную формулу прощания и удалился. Чуть погодя из-за отъехавшей в сторону декоративной панели с изображением сцен охоты на оленей вышел и снова оказался у стола жрец Хроноса. Председатель даже не посмотрел в его сторону, отдавая приказания секретарю о срочном созыве Совета. Софрон заговорил сам, и голос его не был веселым, как несколько минут назад, до визита посланника Феоктиста.

– Это единственный выход для нас, Павл. Войска синтетов – весомый аргумент в переговорах с империей. Флоксис не дурак, связываться с «бездушными» он не станет. Это даст нам время на подготовку…

– К чему? Только если собрать шмотки и семейство и отъехать к аргосскому диктатору в изгнание. Или ты говоришь об организованном отпоре, большой войне, как тридцать лет назад? Олигархи скорее принесут ключи от городов имперцам, нежели согласятся выдвинуть единого кандидата на роль командующего объединенной армией. И тебе это хорошо известно. Нас раздавят поодиночке, как и задумывали Флоксис и его триумвиры. Но и на пакт с Митридатом никто из автархов не пойдет – их свергнет собственный народ.

– Не надо преувеличивать ненависть демоса к синтетам. – Софрон вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую «табулу»^{40} и, вызвав небольшой голоэкран, начал водить пальцем по появившейся цветной таблице. – Феоктист уже год как готовит почву для принятия союза с Митридатом. Его борзописцы внушают демосу Семиградья, что синтеты по крайней мере не страшнее рабского аксона в голове. Народ уже почти согласен – взгляни на рейтинги опросов.

– Ну, тогда нашим шпионам из департамента разведки нужно урезать денежные персоналии^{41} ровно на треть, раз они проморгали заговор, раскинувший сети прямо у них под носом.

– Заговорами занимается контрразведка, старый друг, – снова улыбнулся Софрон, убирая «табулу» в карман. – Смирись, придется засунуть гордость и принципы подальше.

– А что это… ЭТО, – Председатель выделил последнее слово, которым обозначил Митридата, не желая произносить вслух титул святотатствующего безумца, – потребует от нас взамен? Душу в заклад, или наших юношей в их армию?! Три тысячи лет тварь дремала в своей норе под развалинами старого Эвксина. Нужно было еще два с четвертью века назад обрушить на этот проклятый остров всю нашу мощь. И мы еще сомневались, насмехались над калекой, не помнящим родства. Теперь уже поздно, кадавр набрался сил, высасывая кровь Элисия… Боги карают нас за невежество, Стеф.

Неизбежность, о которой говорил жрец, злила Павлантия сверх всякой меры. Он понимал, что Софрон прав, но сознание не хотело смириться с лавиной фактов, которая обрушилась на Председателя.

– Митридат жаждет только одного – политической легитимности.

– Да?! А что потом?.. – Павлантий снова вскочил, но резкая боль в правом боку принудила автарха со стоном и ругательствами опуститься в кресло. – Чего еще захочет это древнее пугало, а, Стеф?!

Иерарх снова надел маску, и теперь его синтезированный баритон, каким говорят все жрецы Бога времени, зазвучал из-под маски особенно сухо и официально:

– Чего бы он ни захотел, Совет даст ему это. Собственно, я говорю сейчас от имени Олимпийского синклита. Жрецы всех богов приговорили – дайте Митридату то, что он просит, или Боги проклянут олигархию. Подчинитесь или уйдите.

Павлантия словно окатили холодной водой. Воистину, грядет эра перемен: жрецы никогда до нынешнего дня не осмеливались так дерзко говорить со светской властью, тем более противопоставлять себя ей. Наступило начало конца, Председатель буквально слышал, как дрожит и оседает фундамент с таким трудом взлелеянного равновесия. Мир рушился. Взяв себя в руки и выйдя из-за стола, он, чеканя каждое слово, произнес:

– Решать, что и кому дать, а что запретить, – прерогатива Совета олигархов. Я услышал мнение Синклита и доведу его до их сведения. Не задерживаю тебя, иерарх Стефаний, прощай.

Повисла долгая тягучая пауза, во время которой Софрон замер, словно борец-стасиец^{42}, пропустивший смертельный удар. Впрочем, он быстро совладал с эмоциями, развернулся и, тяжело ступая, направился к выходу. Но на пороге, пока двери еще не разошлись в стороны, он обернулся и, отключив синтезатор речи, сказал уже спокойно:

– К чему этот пафос, старый друг? Сейчас не время цепляться за догмы, лучше пожертвовать малым, дабы избежать потери всего, что мы имеем. В любом случае ты будешь в меньшинстве. Прощай.

Павлантий ничего не ответил. Подойдя к окну, он прижался лбом к толстому стеклу и посмотрел на затягиваемое тучами темно-синее небо. На стекло упали первые тяжелые капли дождя, которые согнал прочь налетевший порывистый северо-западный ветер. Председатель ощутил себя особенно старым, и что самое противное – бессильным что-либо изменить. Грядущий день сулил спасение и гибель, но это опять-таки видел только он сам, да еще этот лукавый кадавр в стеклянной бочке с мутной влагой, которого все зовут Оракулом…

* * *

Временный лагерь диверсионной группы повстанцев EFPLK. 18 февраля 1990 года, 04:55 по местному времени. «Товарищ Мигель», он же Егор Шубин – военный советник.

…После марш-броска на пределе сил и возможностей мы вышли к схрону, оборудованному около полугода назад, как раз на такой поганый случай, как наш. Серебрянников находился в бессознанке, синюшно-желтый оттенок его лица оптимизма не внушал. На жаре он продержится еще часов пять, потом придется по-тихому пристрелить, поскольку здешние места кишат паразитами, просто обожающими открытые полостные раны. Бинтовать не имело смысла, как, впрочем, и выжигать рану марганцовкой – спасти Батю от последствий не самого удачного ранения могли только срочная госпитализация с массированным применением антибиотиков и опытный хирург. Ни того ни другого у нас в наличии не было, а привал я сделал для того, чтобы дать отдых шатающимся от усталости и напряжения Дуге, Лису и Детонатору.

Мальчишка-проводник готов был топать и дальше, настолько сильным было впечатление, которое на него произвели американские коммандос, а это без вопросов были амеры, только прикинутые как-то странно. За инопланетянами не послали бы вертушку, да и вооруженных пиндосской «молотилкой» М60 инопланетян можно увидеть лишь в плохих, амеровских же, видеофильмах. Похоже, что-то новенькое они там придумали, вот и прилетели проверить свое изобретение, так сказать, на натуре. Поставив в охранение Детонатора и Дугу, я посадил Лиса за рацию и велел во что бы то ни стало прорваться сквозь помехи и доложить о случившемся в Центр. Само собой, не в московский, поскольку все наши операции координировались местной резидентурой, сидевшей, по слухам, чуть ли не под носом у местной «интилигенция милитар» (военной разведки) и насквозь ленивой и гнилой полиции. Мух не ловили только наши американские «заклятые друзья», да их британские помощники, иногда серьезно осложняя жизнь нашим «пиджакам»^{43} и тем, чья работа была еще опасней – пахарям артели «плаща и кинжала», нелегалам.

– Сова, есть связь, – вполголоса сообщил Лис.

– Сообщи, что столкнулись с превосходящими силами противника, вынуждены отойти в квадрат… – тут я, сверившись с картой, понял, что, в случае чего, от лагеря партизан мы всего в двух дневных переходах нашим теперешним темпом, – …19’44. Подозреваем утечку, пусть пробьют по своим каналам. Запроси координаты точки встречи с группой обеспечения, сообщи о потерях и о том, что Батя серьезно ранен.

Лис кивнул и скороговоркой забормотал в микрофон. Потом, спустив наушники на шею, снова обернулся ко мне, вид у него был безразлично-усталый.

– Говорят, что нужно ждать результатов проверки еще три часа.

– Ладно, на быстрое решение я и не рассчитывал, такой форс-мажор, как наш, не каждый день случается. Собирайтесь, поднимемся выше по течению, там есть пара укромных пещер с родниками, там и затихаримся. Амеры, скорее всего, усиленно чешут эфир, могут натравить местных помощников, словить не словят, но побегать заставят. Не хочу их развлекать, да и «тяжелый» у нас, для резких телодвижений момент сейчас неподходящий.

Лис кивнул и быстро собрал свое нелегкое хозяйство, а я высвистел обоих караульных и поставил задачу проводнику. Люди устали, а меня словно зарядили какой-то кипучей энергией – адреналин не отпускал, да и чуйка вещала, что не все еще кончено на сегодня. Вставив в автомат новый «рог» и мягко, без клацанья, передернув затвор, я пошел вперед, раздвигая заросли то стволом, то руками. Места, по которым мы ползли черепашьим ходом, были самыми что ни на есть погаными: узкая тропка шла вверх под углом градусов сорок, а шаг в сторону означал нырок с высоты как минимум пяти метров по заросшим кустарником и лианами скалам. Пещеры тоже еще нужно было отыскать, поскольку все ориентиры в таких буераках меняются буквально на следующий день, как только вы оставите облюбованное для стоянки укромное местечко. Но Симон уверенно шел метрах в трех впереди и всем своим видом показывал, что с пути мы не собьемся. Батя уже не стонал, вырубившись, как только Дуга с Детонатором один раз нечаянно рванули носилки. Лицо подполковника напоминало посмертную гипсовую маску, крови он потерял много, да и паразиты скорее всего уже проникли в кровь и начали медленно убивать раненого.

До пещер добраться получилось ближе к одиннадцати часам утра, солнце стало ощутимо припекать, а мошкара и дневные обитатели сельвы завели свой сводящий с ума монотонный концерт. Вход в новое укрытие имел в высоту полтора метра, зияя темным провалом, откуда несло стылым ветерком. Ни в полный рост, ни тем более вдвоем протиснуться в узкую, заросшую плющом расщелину не удастся. Лис первым нырнул внутрь и через пять минут высунулся, показывая знаком, что все нормально. Втянуть носилки и разместиться получилось ближе к двенадцати дня, избежав начинающейся дикой и душной жары.

Пещера внутри напоминала полупустой мешок с развязанной горловиной: длинный и извилистый коридор заканчивался довольно просторным залом, в дальнем углу которого бил небольшой родник. Раненого разместили у западной стены таким образом, чтобы его не было заметно сразу от входа. Разместились все, вещи и оружие никто не бросил, суеты не было. Лис, едва глотнув воды из родника, сразу же сплюнул, чтобы не запороть дыхалку, и начал возиться с рацией, уйдя к выходу, чтобы вытянуть выносную шнуровую антенну. Детонатор и Дуга устало привалились к стене, усевшись на расстеленные синтетические подстилки.

Дождавшись, когда Лис вернется и подсветит мне фонариком, я сменил повязки на начавшей распространять сладковатый гнилостный запах дырке в животе Серебрянникова. Пулю удалось извлечь, но условия не располагали к самолечению, все чаще и чаще мне приходила в голову мысль, что вся эта возня – зряшное дело. При желтоватом свете карманного фонаря воспаленный участок кожи вокруг разреза выглядел особенно нехорошо. Закончив, я сполоснул руки в спирте из фляги, потом наконец добрался до родника и прополоскал рот, поскольку жажда была нестерпимой, и тут возникло еще одно дело, которое требовало личного участия. Подозвав Славку, я шепотом объяснил ситуацию:

– Трупы ребят нужно найти и спрятать. Я возвращаюсь, а вы сидите тут, ждите результатов проверки.

– Э! – Славка сморщил казавшееся в полумраке черным, как у старого негра с картинки, лицо. – Зачем один идешь? Там сейчас уже полно федералов, трупы если не вывезли, то уж точно сфотографировали и опознали.

– Отставить, – голос я никогда не повышаю, сказывается привычка обходиться без крика, очень полезная в профессиональном плане. – Даже если и есть там кто, то скорее всего, пара часовых с офицером. Вертушек слышно не было, а транспортный конвой вышлют не раньше, чем к полудню, ты это не хуже меня знаешь. Переправлюсь южнее и выше по течению, выну тела ребят и хорошенько их спрячу. Своих бросать нельзя, запомни это и никогда не забывай, лейтенант.

Детонатор потупился, вздулись и заходили под кожей желваки. Я пристыдил друга, хотя и меньше всего желал, чтобы наш разговор шел по такому сценарию. Через мгновение веселый и обычно легкий в общении Детонатор молча кивнул, и уже хотел было уйти в свой угол, но я удержал друга, ухватив за плечо. Тот высвободился, но заметив, что и мне самому неловко, остановился, глядя куда-то в сторону.

– Слава, не время сейчас гонор показывать, давай по-взрослому, без соплей. Остаешься за старшего. Сидишь и слушаешь эфир. Я вернусь… – бросив взгляд на светящиеся стрелки черного с красной звездочкой циферблата «командирских» часов, я автоматически отметил время: – …через пять часов. Если что-то пойдет не так – уходите в точку эвакуации, которую даст центр, это приказ.

– Почему один идешь?

Сил хватил только на то, чтобы пожать плечами. Как сказать другу, что с предшествовавшего выходу на задание вечера меня не отпускает необъяснимое чувство тревоги? Беда словно бы шла за нашим небольшим отрядом по пятам, имея в виду только мою грешную душу. Так уже случалось раз или два, но тогда не было под моим началом трех душ, одного зеленого пацана и умирающего командира. Стремясь взять весь удар ветра Судьбы, о котором говорила Анита, на себя, я хотел тем самым уберечь от бури остальных. Но вслух сказал:

– Потому что я тут самый крайний, пока Батя в отрубе. Береги его, постарайся донести живьем, лады?

Славка только согласно наклонил голову и ушел в дальний угол пещеры, сел на коврик, привалившись спиной к стене, устало прикрыл глаза. Прощание вышло жестким, но сейчас важно действовать быстро, пока федералы не опомнились и не стали рыть носом землю, понукаемые в хвост и в гриву своими американскими хозяевами.

Автомат я оставил, брать с собой ничего, кроме ножа, пистоля и легкой американской МСЛ, смысла не было. Прикрыть или как-то отвлечь противника не удалось, попытаюсь хоть похоронить тела ребят отдельно от местных. Это и почесть и, что самое главное, не даст амерам вывезти тела, чтобы потом козырять фотоснимками мертвых «русских коммандос» в местных и своих, «штатовских», газетах. Наполнил флягу свежей водой и наконец позволил себе выпить мелкими глотками немного; в этой воде не было паразитов, что встречается тут довольно редко. Симон говорит, что это из-за каких-то примесей в горной породе, через которую, как сквозь естественный фильтр, родник пробивает себе дорогу наверх. Обычно приходится пить обеззараженную воду, после которой остается мерзкое послевкусие и дико ноют почки. В голове почти сразу же прояснилось, и я, прислонившись к стене плечом, развернул планшет с картой, подсвечивая себе фонариком. Когда я уже почти нащупал подходящий маршрут, кто-то тронул меня за локоть. Оторвав взгляд от карты, я глянул через плечо. Это был наш парнишка-проводник. Неловко подбирая русские слова, Симон заговорил:

– Ты пойдешь назад, где был бой с демонами?

– Пойду, но это были не демоны. Ты что, учился плохо? Нет ни демонов, ни богов. Все зло и добро на земле только сами люди, амиго. Мистика тут ни при чем. Что ты хотел сказать?

Я перешел на испанский, чтобы не смущать пацана, поскольку его речь была невразумительна, но проводник упорно продолжал говорить на ломаном, чужом для него языке.

– В горах, есть канатный мост, дорога. Быстро быть на другой сторона… другой берег, час, может, два поберечь. Могу показать. Мы пользовались им, очень быть давно. Вместе с мой братья. Давно, лет четыре-пять, никому не известно, кроме братья и мой… Меня.

Парень тыкал грязным пальцем с коротко обрезанным ногтем в карту. Выговорившись, он замолчал, с надеждой глядя мне в глаза. Сообщение выглядело любопытно, я задумался, прикидывая, как лишние полтора часа на дорогу смогут повлиять на уже вырисовывавшийся план акции. По всему получалось, что тогда удастся обойти выставленные посты и секреты федералов и избежать сложностей с переправой по речке с бурным течением. Что ни говори, а ходить в мокрых шмотках очень не хотелось.

– Ладно, боец, – похлопал я по плечу Симона, который снова смутился и даже покраснел: добрые слова парню не часто случалось слышать от взрослых, – пойдем к твоему мосту…

– Нет мост… Канатный мост…

Парень шустро стал перебирать по воздуху руками, и я понял, что он имел ввиду. Значит, это просто трос, натянутый с одного берега на другой. Такие «мосты» часто используют в горах.

– Один хрен – дорога. Веди, время дорого.

– Esto bien[7], – парень впервые за последние сутки улыбнулся, сверкнув двумя рядами белых зубов.

– Ну, вот и договорились. Только давай так, амиго: ты меня до дороги этой своей проводи и сразу обратно, понял?

– Я… Меня…

Улыбка и счастливый тон улетучились, и мне пришлось взять парнишку за плечи и, встряхнув, разъяснить ситуацию.

– Симон, ты солдат, воин. А воин не всегда делает то, что ему нравится, гораздо чаще просто выполняет скучные приказы командира. А командир сейчас я, и мой приказ будет такой: – Парень тут же рефлекторно подобрался и молча слушал, хотя обида, что его не считают способным, еще плескалась в глубине его глаз вместе с еле сдерживаемыми слезами. – Проводишь меня, вернешься в пещеру и во что бы то ни стало выведешь остальных туда, куда прикажет команданте Ставо. Задача ясна?

– Так точно, ясна, – парнишка украдкой смахнул предательски блестевшую на ресницах влагу и утвердительно мотнул головой.

– Вот и отлично. А теперь пошли, солнце уже высоко.

Спустя каких-то минут сорок, постоянно рискуя сверзиться на гладкие глыбы каменистого берега реки, еще недавно бывшей пусть и строптивым, но неглубоким ручьем, мы вышли к вершине скалы. Симон аккуратно, чтобы не повредить дерн, отвалил замшелый камень на краю скального выступа и, запустив руку по локоть в открывшееся углубление, вытянул оттуда трос. Он продел один его конец в не замеченный мной сразу барабан лебедки, который извлек из-под другой ничем не примечательной кучки камней. Вся система была устроена таким образом, чтобы за пару минут переправиться и ликвидировать следы своего пребывания. Такой трос мог выдержать солидную нагрузку, пользовались им регулярно: скорее всего, братья Симона тягали по «канатке» всякий ценный груз, но это меня не касалось. Взявшись за хитро скрученную восьмеркой ручку, я проверил, как она ходит по тросу, и, кивнув парню на прощание, скользнул вниз. Полет получился не таким уж и стремительным, пару раз пришлось чуть дернуть за ручку, как только скольжение замедлялось. Но другого берега достигнуть удалось быстро и, судя по отсутствию пальбы и «комитета по встрече», практически незаметно для кого-либо. Спрятав ручку транспортера, как и сказал Симон, под ствол поваленного ветром дерева, отряхнувшись и поправив снарягу, я начал спуск вниз по течению, чтобы выйти в уже знакомые места.

Заросли по мере удаления от скал становились гуще, солнце скрылось, уступив место привычному полумраку. Когда до цели оставалось чуть меньше пяти километров, я замер и прислушался. Вроде все было как обычно: галдели птицы и… я услышал шум воды в отдалении. Водопад. Первая мысль была о том, что сначала следовало бы осмотреть место возле водопада. Федералы наверняка получат приказ собрать тела своих, а ведь именно оттуда мы в первый раз услышали стрельбу и взрывы. Нужно пробраться к водопаду первым и осмотреть там все как можно тщательнее, важна любая информация о произошедшем. Но на месте расстрелянного каравана тоже железно кто-то уже должен быть, поскольку основной бой и последующая эвакуация десанта происходили именно там. Скорее всего, сейчас там оставили пару-тройку часовых, чтобы потом, уже не торопясь, собрать трофеи и все задокументировать. Вот этим нужно воспользоваться, потому как если расклад именно таков, то я без помех подчищу наши следы, и тогда пиндосы с прихлебателями ни черта не найдут. Взяв левее к востоку, я длинными перебежками рванул к месту боя. Через час быстрого бега впереди показались выкошенные взрывами солидного размера просеки, и я понял, что добрался.

Но сначала нужно было выяснить, откуда пришли те странные амеры, от которых нам еле удалось уйти. Сверившись с картой, я повернул на юг, имея в качестве ориентира водопад Эль-Кристалино, чтобы обойти его с северо-восточной стороны и выйти на пересечение трех самых больших троп в этом районе. В свое время мы пару раз караулили в здешних местах, на тропках, которые зверье протоптало к водопою. Стерегли мы как местных коммандос, так и их штатовских учителей. В обоих случаях все прошло без видимых результатов: пиндосы наскочили на оставленные Славкой «сюрпризы», но и только, – трупы они забрали с собой, и с тех пор мы больше в этих местах не пересекались. Несмотря на то, что местный колорит мне не особо нравится, есть и тут красивые места. Вроде этого шумного потока воды, падающего с высоты двадцати пяти метров.

Выйдя к берегу небольшого озерца, образованного падающей с приличной высоты водой, я осмотрелся и, не обнаружив явного присутствия засады, начал обходить озеро с северо-востока. Времени на подробный осмотр места, откуда предположительно явились эти гады, естественно, не было, но я примерно представлял, что случилось. Скорее всего, амеры напоролись на неизвестную группу диверсантов или федералов. Потом был бой, отголоски которого я и слышал, причем постреляться вполне могли свои со своими, в нашем ремесле это обычное дело. Сколько раз происходило следующее: одна группа выходит в патрулирование, обнаруживает следы непонятно кого в зоне ответственности и устраивает на предполагаемого противника засаду. Другая группа, независимо от первой, вполне возможно, даже из соседней части, шарится в чужом секторе, банально сбившись с пути. Причем друг о друге парни ничего не знают, не рассчитывая вообще встретить кого-нибудь из своих. Потом одни попадают в засаду, а другие узнают о том, что вышла промашка, уже на досмотре трупов. В двух случаях из трех промашку скрывают от командования, чтобы избежать неприятных для себя последствий. Редко когда правда выплывает наружу, обычно все списывается на противника, и, в конечном итоге, так и должно быть.

Никто не виновен, что выстрелил первым, потому что раздумья могут стоить тебе и твоим товарищам жизни. Все сводится к формуле: либо ты, либо тебя, что в принципе вполне закономерно, хотя и звучит дико с точки зрения обывателя. Противник в такой войне – это не идущий в полный рост под боевым штандартом пехотинец с ясно видимыми знаками различия и незнакомым оружием. Враг незаметен, быстр и хитер. В лучшем случае успеваешь разглядеть смазанный силуэт, увидеть тень, отбрасываемую кем-то, осторожно перемещающимся от укрытия к укрытию. Может быть, это просто дикий зверь, но чаще всего – именно враг. Зевнешь, и вот уже он, а не ты осматривает быстро остывающий труп с остекленевшим, остановившимся взглядом. Это ты, мертвый и уже безразличный к происходящему, становишься галочкой в чьем-то рапорте, сухой цифрой в активе более удачливого противника. Короче, прав на такой войне тот, кто выжил, а мертвые… Им уже безразличны игры живых – их ждет покой…

Спустя полчаса я вышел на место боестолкновения, тут все еще было не тронуто человеком, только порезвились падальщики и насекомые. Все подтвердилось: группа из шести человек пришла с северо-запада и устроила засаду. Ребята грамотно поставили пару противопехоток, а сами засели так, чтобы любой, кто пойдет по тропе с юго-запада, подставится под атаку в левый фланг и с тыла. Судя по направлению атаки, ждали кого-то из наших коллег, поскольку только так можно выбить звено управления группой у тех, кого обучали, к примеру, Батя или я сам. Я осмотрел оружие, обувь, и картина заиграла новыми красками: передо мной в разной степени разложения лежали тушки людей из группы моего «злейшего друга» – лейтенанта Гарсиа. А вот и сам он, перерубленный пулеметной очередью почти надвое. Тот, кто это сделал, даже толком не остановился и расстрелял людей битого, опытного пиндоса, словно в тире. И заняло все представление около десяти секунд, потом странный противник американцев отправился по наши души. Но вот растяжек эти суперсолдаты не заметили, сначала «суперы», как для простоты я их стал называть, намотали на себя обе мины, поставленные людьми покойного лейтенанта. Скорее всего, не заметили они мины только из-за скорости, с которой перемещались, то есть километров сорок в час, а может, и все шестьдесят.

Но что мне запомнилось из моего сумбурного знакомства с «суперами», так это их необычайные зоркость и слух. Выходит, они ВИДЕЛИ людей Гарсиа и сначала нападать не хотели? Бред, но судя по следам, получается именно так: увидели, сблизились, огня открывать не стали, и лишь подорвавшись на минах… Нет, все равно бред, оставим размышления на более спокойное время, а сейчас нужно уходить. Сориентировавшись по направлению, я оставил все нетронутым, лишь собрал оружие и боеприпасы, в две ходки утопив все под водопадом. На возню времени не было, просто погнул стволы и постарался бросить в самое глубокое место озерца. Глянув на часы, понял, что выбиваюсь из графика, и припустил рысью. Уже отбежав на приличное расстояние, услышал, что с места гибели амеровских диверсантов доносятся отрывистые команды на испанском. Следовало поторапливаться.

Успокоив дыхание и вынув пистолет, стал осторожно продвигаться в сторону реки, поскольку именно там развернулись основные события минувшей ночи. Пройдя метров сто на восток, я присел у ржавого остова какого-то грузовика, оплетенного лианами практически целиком и напоминавшего необычной формы валун. Хотя, вообще-то, в любом лесу творения человеческих рук, даже спустя годы, выдают себя слишком правильными очертаниями, не сливаются они с тем, что придумала мать-природа. Рыдван, у которого я затаился, был когда-то средних габаритов пикапом небесно-голубого цвета, судя по пятнам слезшей лет двадцать тому назад краски. Сидя у правой передней стойки, я внимательно осмотрел место боя.

Стоп, вот оно: часовой… Нет, их трое. Одного просто трудней обнаружить, а этот – здоровенный мужик в полной выкладке, с потертым «паратрупером»^{44} наперевес. Навздевал парень на себя почти все, что положено по усиленному варианту: «разгрузка» оливковой расцветки топорщилась от напиханных магазинов к винтовке, слева на поясе, почти у самой пряжки, черная массивная кобура с пистолем, скорее всего это «кольт» девятьсот одиннадцатого года. Только вместо каски этот шкаф, обвешанный оружием, носил обычное кепи с длинным козырьком, теперь надетое задом наперед, в подражание американцам. Также, как и его заграничные «братья», этот конкретный вояка перемалывал массивными челюстями «бабл гам», не забывая при этом окидывать все вокруг пристальным взглядом исподлобья.

Двое его товарищей, одетых более легко и оставивших оружие сваленным в куче у ног бдящего «человека-горы», обыскивали покойников, сортировали их и складывали в две шеренги, стараясь, чтобы трупы не особо глодала мошкара, роившаяся над раздувшимися и посиневшими телами. Своих я узнал сразу: три тела федералы оттащили в сторону и запаковали в пластиковые мешки. Так, все понятно: вывезут на базу и попытаются идентифицировать. Нужно спешить, пока не пришел транспорт и те двое заняты шмоном.

Убрав пистолет в кобуру, я вынул из кармашка удавку и, осторожно обходя здоровяка справа по дуге, стал подкрадываться к нему сзади. Стрелять в такого детину или совать ему нож под лопатку не имело смысла: парень был здоровым как бык и, вполне возможно, успел бы вскрикнуть, предупредив своих корыстолюбивых приятелей, а тогда шума не избежать. Удавка у меня самая обычная, из рояльной струны, закрепленной на двух ручках, которые выстругал сам, подгоняя по руке. Учился я искусству обращения с этим видом оружия все у того же веселого дядьки из подмосковного учебного центра. Самое главное, внушал нам этот седой как лунь крепыш, не смотреть на цель пристально, чтобы человек не смог почувствовать ваш взгляд; нужно быстро накинуть удавку и провести прием. Только в этом случае жертва не успеет крикнуть или оказать сопротивление. Огнестрельное оружие, даже глушеное, при снятии часового не дает нужного результата, и остается только этот способ, самый действенный и безотказный. Стрельба в нашем деле – это вообще крайний случай. Майор рекомендовал именно рояльную струну, чтобы крови из тушки вытекло как можно меньше или не было вовсе. Спрятанный труп не так скоро обнаружат, а вот пролитую кровь собачки, к примеру, могут чуять за три километра.

Состав, которым я обмазался перед выходом из пещеры, стал подтекать, и на меня тут же набросилась мошкара. Чихнуть или хлопнуть себя по лицу не было никакой возможности, вообще все движения мои совершались пофазно, чтобы ни звуком, ни запахом себя не обнаружить. Спина бугая-федерала уже была в каких-то пятнадцати метрах. Шаг за шагом я подкрадывался все ближе и ближе, вот уже стали слышны голоса обоих напарников часового:

– Анхель, посмотри, я золотой крест нашел. Завтра гульнем в «Арриве»!..

Еще два шага, и я чую запах пота, оружейной смазки и разогретой солнцем кожи ременной сбруи часового.

– Везет тебе, у меня только мелкие деньги да пара коронок зубных, особо не разгуляешься. Крест-то хоть правда золотой?..

Вот и последний шаг. Накидываю удавку и с поворотом корпуса назад тяну ручки на себя. Тело противника напряглось, руки взметнулись к горлу, перехваченному струной. Я проходил тренинг по освобождению от такого захвата, поэтому точно знаю, что чувствует сейчас бедолага: в голове стучит прилившая к вискам кровь, темнота пеленой застит глаза, а стук сердца заглушает все остальные звуки вокруг. В последний раз дергаю ручки на себя, враг испускает еле слышный вздох. Финиш. Прижмурился. Отступаю влево и в сторону. Тело часового обмякло, запахло мочой и экскрементами – дело сделано. Не снимая удавки, оттащил тело метров на десять в заросли. Спрятав удавку и замаскировав тело, прислушался: отсутствие громилы никто пока не обнаружил. Сделав пару дыхательных упражнений, закидал труп стеблями какого-то папоротника с широкими листьями. Здоровый все же лось мне попался, килограммов сто пятьдесят живого веса, никак не меньше.

Достал банку с пахнущей болотной тиной мазью и подновил маскировку в тех местах, где на коже остались разводы – проклятая роса все же сделала свое черное дело, кожа от укусов пошла волдырями и вздулась. Утренняя роса в сельве – это не совсем вода: масса всякой дряни оседает на траве. Пыльца растений делает простую воду малопригодной для питья, выпьешь такой водички, и личинки какого-нибудь паразита сожрут тебя изнутри за несколько дней. Закончив с наведением марафета, я вынул ПБ и вернулся на просеку. Мародеры все так же увлеченно шмонали трупы, не оглядываясь на то место, где свалено их оружие и должен был стоять их бдящий товарищ. Теперь можно работать совершенно спокойно, и даже если бы в руках у меня был обычный, а не специальный пистолет, расстрелять двух любителей падали с расстояния десятка метров – дело совсем не сложное.

Одного, которого звали Анхель, я приложил выстрелом в затылок как раз в тот момент, когда он ползал на карачках, нисколько не реагируя на гнилостный запах трупа, с которого этот добрый молодец стягивал совсем новые «берцы». Так и не успев походить в обновке, Анхель ткнулся лицом в разбухший живот покойника. Второй «везунчик», нашедший крест, успел-таки обернуться и даже попытался задать стрекача, но две пули в спину заставили его упасть ничком в траву.

Спрятав пистоль в кобуру, я осмотрел трупы мародеров, чтобы убедиться, что те не прихватили чего-нибудь из вещей ребят, но ничего не обнаружил. Оттащив тела обоих любителей наживы к удавленному, привел в негодность их оружие и прикрыл тела стеблями кустарника с резким, сильным запахом. Теперь, если возьмутся за поиски, то без собачек им не обойтись. Это растение показал мне колдун, которого я вылечил от радикулита. Криво ухмыляясь во весь свой беззубый рот с черными от жевания коки губами, старик объяснил на ломаном испанском, что стебли надо срезать у самых корней, тогда они отбивают даже запах крови. Колдун сопровождал свою лекцию величавыми жестами рук, скрюченных артритом. Выглядело все очень зловеще – старичок был непростой.

Тела ребят я вынул из мешков, морщась от тяжелого трупного запаха, убедился, что это действительно они, и запихнул в мешки три трупа из выложенных рядком местных покойников. Вся операция заняла около получаса, но никто меня не побеспокоил. Своих я на руках перенес к воде и, опять же, перенятым у индейцев способом заныкал в стволах двух деревьев с выеденным нутром. С виду стволы были совершенно целыми, выдавали изъян только желтоватый цвет коры и какие-то кусты с желтыми цветами, которые всегда растут рядом. Расковыривать углубления в таких деревьях – все равно что резать картон, поэтому занятие было не особо затратным по времени, я управился за час с небольшим. Получилось знатно: щели я замаскировал мхом и лианами, которые за сутки примутся на новом месте, и ребят уже никто не потревожит.

Возвращаться к канатной дороге было нельзя, скоро трупы солдат так или иначе обнаружат. Потом начнут шерстить окрестности, и вполне вероятно, что мой след отыщут тоже. Сверившись с картой и пройдя метров четыреста вниз по течению, я вышел к тому месту, где оно было не таким бурным, поскольку ручей круто поворачивал на юго-восток. Течением меня сносило влево, даже простая речная вода хотела убить, поглотить чужака целиком, чтобы не осталось от него даже малого следа. Потоки желтой ледяной воды захлестывали меня, стараясь сшибить с ног, вынести на огромные скользкие валуны. Наконец, спустя двадцать томительных минут борьбы с холодной, пробирающей до костного мозга водой, мне удалось выбраться на берег. Отплевавшись, я сел в густой тени зарослей и осмотрел пистолет. На такой случай у меня всегда имеется сухая ветошь в полиэтиленовом пакетике. Смазка не даст влаге превратиться в ржавчину, но это непременно случится, если воду вовремя не удалить, и тогда в нужный момент выстрела может и не произойти. Удалив влагу и собрав ПБ, отжал куртку и штаны, вынул из «берцев» пучки жухлых мертвых корней, которыми их туго набил. Корни эти почти повсеместно свисали с деревьев желто-коричневыми длинными патлами, вполне подходя на роль губки. Хоть боты и считаются непромокаемыми, но после такой переправы нужно сушить и их, а также осмотреть одежду на случай, если какая-нибудь водоплавающая живность проникла в ее складки. К счастью, ничего серьезного не обнаружилось, и через двадцать минут я уже уверенно шел к пещерам.

Пришлось дать крюк, обходя стороной те места, где мы проходили в первый раз. Делал я это уже чисто автоматически, чтобы, когда начнутся активные поиски уцелевших, не было даже намека на то, что кто-то шел в том же направлении еще раз. Труднее всего выдерживать направление, когда нет солнца или звезд, то есть естественных ориентиров, потому что их практически не видно из-за нависающих над головой крон деревьев. Часто приходилось петлять, возвращаться по своим следам на то место, которое прошел минут десять назад. Наконец, после почти трехчасового марш-броска по душным и влажным зарослям, я достиг пещер.

Когда до лагеря оставалось метров сто, слева сзади из-за дерева выступил Дуга и махнул рукой в знак приветствия. Повезло – ребята еще не ушли. Кивнув в ответ, я протиснулся в пещеру. Сразу стало прохладно, даже озноб прохватил от резкого перепада температур. Ничего здесь особо не изменилось, только, пересчитав бойцов, я не обнаружил Пако. Куда запропастился этот жирный увалень, еще предстояло выяснить, но сейчас были дела поважнее. Подойдя к склонившемуся над рацией Лису, я тронул радиста за плечо, тот вздрогнул, отпрянул от зеленого короба передатчика, но, узнав меня, расслабился и, сняв наушник, начал шепотом докладывать:

– Центр вышел на связь десять минут назад, командир. Приказано в лагерь Рауля не возвращаться, идти в точку рандеву 17’44.

– Это у партизан утекло?

– Айвор не знает, приказано выйти в квадрат и ждать вертушку.

– Спятили они там в городе: сейчас все вокруг начнут шерстить федералы, вертушке не дадут добро на взлет, небо закроют для гражданских.

Лис пожал плечами, как бы говоря, что все понятно, но раз приказано, то наверняка резидент, которого мне представляли только заочно и под псевдонимом Айвор, может знать больше нас. Возможно, так оно и было, но что можно разглядеть из уютной квартирки в богатом районе Картахены? Но приказ есть приказ, поэтому я кивнул:

– Дай Айвору подтверждение, сообщи, что ориентировочное время выхода группы в точку рандеву – четыре часа, а контрольный срок – семь.

– Есть.

– Славка где?

Радист снял наушники и, избегая смотреть мне прямо в глаза, начал рассказывать:

– Пошел идиота этого жирного искать, сбежал крестник Рауля. Через час после твоего ухода. Срать попросился, а там пацаненку этому, Симону, прикладом автомата в зубы сунул и дал деру. Славка, когда пацан весь в кровавых соплях приполз и мы поняли, чего он лопочет, на поиски отправился.

– Ждать его не будем. Оставь метку в обычном месте у входа в пещеру и готовься к выходу. Времени мало, скоро квадрат начнут шерстить, нужно быстро убираться отсюда. Как Батя?

– Хуже не стало, но в сознание не приходит, боюсь, растрясем его снова, да жара эта…

– По-другому нельзя, вертушка – его последний шанс. Все, звони начальству, а потом начинай шустро собирать манатки.

То, что тихоня Пако удрал, было не слишком хорошей новостью, поскольку поймать этого увальня, похожего на хомяка Хому из мультика, мог не только Славка. Если федералы или конкуренты Рауля отловят его первыми, нам гарантирована утечка об инциденте во время засады. Детонатор – отличный подрывник, но следопыт из него так себе, поэтому результат погони мог обернуться не в нашу пользу с большой долей вероятности. Сборы заняли минут десять, следы нашего пребывания в пещере мы тщательно уничтожили, а под валуном у входа Лис оставил автоматную ржавую гильзу. Внутри гильзы, само собой, ничего не было. Это только в кино разведчик доверяет бумаге какие-то сведения, в жизни все иначе: контрольных точек, куда группа может выйти после завершения операции, всегда несколько, и все координаты каждый диверс знает наизусть. Для каждого такого места у нас был оговорен свой условный сигнал, в данном случае это была автоматная «ржавка». Славка найдет гильзу и точно будет знать, куда ему идти, а вот следопыт федералов просто пройдет мимо, гильз в лесу полно.

Мы вышли из пещеры ближе к семнадцати часам, когда жара стала совершенно нестерпима и изматывающая душная влажность не давала свободно дышать. Казалось, что у тебя вдруг отросли жабры и кислород приходится добывать из почти осязаемой водяной взвеси. Еще полгода назад в такой обстановке я не смог бы даже думать, а тем более вести любую осмысленную деятельность. Но ко всему можно привыкнуть, поэтому сейчас я шел, придерживая передний край носилок, и прокачивал ситуацию.

То, что нас сдал кто-то в лагере Рауля, теперь не выглядело таким уж самоочевидным фактом, поскольку действия нашего нового противника свидетельствовали о том, что хоть и шли они к месту засады, но про нас не знали наверняка. Любой мало-мальски понимающий оперативник смекнет, что груз захотят отбить. Для этой цели караван и сопровождали американские диверсы, но ждали они нас со стороны водопада, что вполне логично. «Суперы» же вышли в район операции по своим собственным наводкам, имея целью поиск и уничтожение любого, кто подходит под определение «партизан». Скорее всего, не случись этим козлам собрать на себя все мины и постреляться с группой Гарсиа, мы бы успешно исполнили задуманное Батей и ушли. Но Айвор-то этого знать не может, поэтому и давит на все кнопки, стараясь уберечь остатки отряда от окончательного уничтожения, да и Батя для них очень ценен из-за своих местных связей. Безусловно, его хотят вытащить любой ценой, это ясно как день.

Впереди шел Симон. Парень очень переживал, что не смог прищучить беглеца, и старался не смотреть нам в глаза. Он вообразил, будто суровые русские считают и его трусом, отчего замкнулся, отвечал на все вопросы односложно, иногда невпопад, но вел нас грамотно. Наш маршрут пролегал вдоль стены заросшего лианами и всякой зеленой пакостью ущелья, образовывавшей невысокие склоны чуть выше сухого русла протекавшей тут когда-то давно реки. Причем лианы росли даже на высоте сотни метров над землей. Случись федералам попробовать искать нас с помощью вертолетов, то тут винтокрылым машинам просто негде маневрировать. А растительность у земли такая густая, что со склонов, поросших деревьями, вряд ли возможно разглядеть, кто или что движется по пересохшему руслу. Но за все нужно платить, и наша скорость на марше упала до смешных полутора километров в час. Кое-где заросли становились совершенно непроходимыми, и приходилось прорубать себе дорогу, оставляя пусть и не большую, но подсказку возможным преследователям. И так час за часом. Мы только раз остановились на дневку, хотя сумерки уже начали превращаться в непроглядную ночную тьму и нужно было поторапливаться. Ко мне подошел Лис и зашептал:

– Сова, Батя совсем плох. Рана загнивает, и чую, что жить ему осталось часов пять. Даже если и донесем… Помрет он.

– Предлагаешь пристрелить его и пойти дальше налегке? – Я намеренно произнес эту фразу, зная, что Лис разозлится. Но только так можно было привести бойца в чувство.

– Ты че, упал?!

– Вот и закройся, коли так. Без тебя знаю, что можем не донести. Батя бы никого не бросил, до последнего тащил бы.

– Да я… – Лис вскочил и, сжав кулаки, почти с ненавистью вытаращил на меня свои серые, с желтыми крапинками зенки.

– Мы разведчики, Лис. Нам многое дано, но и многое с нас спрашивается. Наша задача – вытащить командира. Поэтому перебинтуй его, почисть и прижги рану, а потом потащим дальше. Больше мы ничего сделать не можем, но что можем – то будем делать до упора, это ясно?

– Да. Прости, командир, на нервах все… Он… Батя мне как отец почти, – Лис отвернулся и, смотря куда-то в сторону, пробормотал: – Мой-то от водки сгорел три года назад. А Батя…

Он махнул рукой и ушел к раненому. Дуга, все слышавший, поймал мой случайный взгляд и передернул затвор пулемета, который осматривал, как только выдавалась свободная минута. Ему ничего говорить было не нужно, он побывал в положении Серебрянникова еще до моего прихода в отряд, когда его, с простреленной ногой, тащили на себе все тот же Серебряников и погибший вчера Юра Грач. Даже мертвым нужно внимание живых, ибо грань между нами, оставшимися здесь, и ушедшими за нее слишком тонка. Любой миг в нашей жизни может стать последним, и все это понимают, но не каждый способен примириться и жить с таким знанием.

Симон вел нас вдоль северного склона ущелья, чтобы избежать любой вероятности обнаружения с воздуха. Сумерки быстро окутывали сельву, и скоро стало совсем трудно различать, куда ступаешь. В очередной раз избежав попадания ноги в заросшую травой и оттого еще более коварную щель меж камнями, я добрым словом помянул шамана Родриго. Старый хрыч долго орал на нас, плюясь коричневой от табака слюной и скаля пеньки гнилых зубов, а лицо его при этом становилось похожим на печеную картофелину, ожившую по воле какого-нибудь злого волшебника. Шаман натаскивал бестолковых гринго в искусстве ходьбы по местным лесам, рассказывал и показывал, как следует двигаться, на что обращать внимание, в общем, учил нас выживать. Со мной у него было меньше всего проблем, именно тогда мы и сошлись: старик заметил, что я правильно ставлю ногу – с носка на пятку. Потом, уже вечером, Родриго пришел к нам в барак вместе с Анитой, которая немного говорила по-русски, и стал выспрашивать, откуда гринго с мертвыми, словно речные камни, глазами знает лесные обычаи.

Потом было еще много встреч. Колдун, раскрыв рот, слушал о снежных зимах, трескучих морозах моей Родины и о звенящих на пятидесятиградусном холоде деревьях. Снова и снова он просил повторить рассказ о северном сиянии, которое мне самому довелось видеть всего пару раз в жизни. Взамен старик учил меня ориентироваться в местной «тайге», слушать и разбирать нюансы в симфонии джунглей, какую дичь и траву можно есть, а что лучше скормить врагу.

Только благодаря науке, преподанной Родриго, я услышал сейчас, что звуки леса изменились, стали более беспокойными, а метрах в семидесяти позади нас затрещали заросли и в воздух вспорхнула небольшая стайка птиц. Передав край носилок Лису, я сошел с тропы и стал всматриваться в темноту. Но что можно рассмотреть в такой темени? Пришлось включить «ночник» и поводить стволом по секторам: у черных (а при дневном свете – серых) птах были яркие полосы на крыльях. Они светились в темноте! Я усмехнулся, узнавая своих маленьких помощников. Более всего внешне и по размеру они были похожи на канареек, но совершенно серых, с черно-зеленой каймой на обратной стороне крыльев. Именно по этому характерному рисунку я их узнал.

Этих птиц тоже показал мне шаман и назвал их «лос хучичеррос»[8], они раньше всех чувствовали приближение людей, но очень быстро возвращались в свои гнезда. Шептуны могут спокойно пропустить мимо ломящегося сквозь заросли кабана, но обязательно запаникуют, если заметят того, кто крадется, разумно полагая, что враг не всегда тот, кто шумит. Вот и на этот раз птиц всполошил некто, крадущийся по руслу бежавшей тут когда-то реки. Я вскинул свободную руку и дал своим сигнал остановиться. Симон, возглавлявший наш отряд и не видевший моего жеста, прошел еще метров двадцать вперед и, вернувшись, шепотом осведомился, в чем дело. Оставив носилки с раненым возле замшелых валунов, мы устроили короткое совещание.

– Метрах в ста позади кто-то идет, но вряд ли они ищут конкретно нас. И это не федералы. Шептуны даже не вспорхнут, когда солдатня ломится по джунглям. Это кто-то очень осторожный и грамотный. Симон, сбегай и аккуратно осмотрись там. Увидишь кого – сразу назад, понял?

Симон энергично закивал в знак согласия и побежал назад, осмотреть тропу, идущую чуть западнее и ниже нашего маршрута. Если чужаки идут по высохшему руслу, он их непременно заметит. Воспользовавшись передышкой, бойцы осмотрели оружие, привели себя в порядок. Лис обновил повязки у бледного, похожего на восковую куклу Серебрянникова. Радист хмурился, видимо, подполковник был совсем плох. Я снова включил «ночник» и снова стал осматривать окрестности. Как и ожидалось, ничего не обнаружил, но зато мне раньше всех удалось разглядеть петляющего между высокими и тонкими стволами деревьев Симона. Парень ловко перемещался в зарослях, облепивших склоны ущелья. Корни деревьев разрыхляли почву и дробили камень, отчего под подошвами осыпался мелкий щебень, стоило только неосторожно поставить ногу. Как для противника, так и для нас данная особенность рельефа могла сыграть злую шутку: противник мог получить самое очевидное преимущество при нападении – он будет предупрежден.

Симон, приблизившись, зашептал, мешая испанские и русские слова:

– Восемь человек, это «дестино специаль»[9], я точно рассмотрел. У них оружие гринго, одеты как американцы, но не они, это точно.

– С чего ты так решил? Кругом темно, как у негра… – тут я осекся, поняв что парень не поймет метафоры. – Короче, хоть глаз выколи.

– Нет, команданте, одноглазых не видел. Но они ругались по-нашему, совсем тихо, но я услышал. Гринго так не умеют, – парень улыбнулся, – ну, кроме команданте Ставо.

– Хорошо. Как думаешь, куда они идут?

– Идут перекрыть тропу, ведущую к лесу, больше им тут нечего делать. Наших следов они не заметили, слишком темно.

Я усмехнулся: парнишка все верно смекнул. Нас они и впрямь не ищут, просто выбросили десант где-то неподалеку от входа в ущелье, а еще одна группа идет навстречу с другого конца. Видимо, трупы троих незадачливых любителей поживиться за счет покойников уже обнаружены. Вряд ли нашли мои следы, если только не наняли кого-то из индейцев. Поэтому косяка я за собой не видел, федералы всего лишь проверяли возможные маршруты, которыми мы могли бы отходить от переправы. Но, так или иначе, придется разбираться с возникшей проблемой, и сделать это надо как можно быстрей. Я подозвал обоих бойцов и кратко изложил ситуацию, затем поставил задачу:

– Сюда идут местные спецы, группа – восемь голов, направляются к выходу из ущелья. Возможно, им навстречу идет точно такая же. Разобраться нужно быстро и по возможности тихо. Лис, ты на северный склон, там, метрах в десяти от тропы, заросли особенно густые. Пропусти головной дозор, а потом работай гранатами. Сколько их у тебя?