Читать книгу Блокада. Запах смерти - Алексей Сухаренко - Страница 1

Июнь 1941 года подходил к концу. Месяц был очень теплым, но жара не радовала горожан, не звала за город к прохладе водоемов на семейные пикники. В общественной атмосфере чувствовался какой-то негласный запрет на радость, по крайней мере, на ее публичное проявление. Да и кто бы рискнул показать свое счастливое состояние, даже имея на это все основания, на фоне тяжелейшего положения на западном фронте? Рабоче-крестьянская Красная Армия отступала под натиском фашистской армады, сдавая один населенный пункт за другим. Даже школьные выпускные вечера больше становились похожи на торжественные комсомольские собрания, которые в своем большинстве проходили как проводы мальчишек добровольцами на фронт. Улыбающиеся люди воспринимались с удвоенной подозрительностью и непониманием. Растерянность и страх перед неизвестностью – вот те основные чувства, которыми было пронизано все советское общество. Или почти все, поскольку, конечно, было немало бравады, особенно среди молодых людей, испытывавших неподдельный интерес к происходящему как к некому историческому рубежу, за которым они могут покрыть себя неувядаемой воинской славой, как когда-то их кумиры – герои Гражданской войны. Но таких было мало. Перед агитационными плакатами «Ты записался добровольцем?» редко задерживались мужчины призывного возраста. Видимо, потому, что красноармеец с гневным, обличительным лицом неизменно указывал пальцем на любого остановившегося перед ним. И человек начинал себя считать в чем-то виноватым перед Советской Родиной, перед теми, кто погибал на фронте в тщетных попытках остановить врага, перед членами их семей. Ему становилось стыдно. Как правило, подлежащие призыву на военную службу в начале разговора старались не смотреть прямо в глаза собеседникам и почти всегда заканчивали беседу словами: «Вот и мне скоро на фронт…» И только после этой фразы мужчины поднимали взгляд, и в глазах у них читалось облегчение. Те же, чьи родственники уже находились на фронте, отличались от остальных более прямым и открытым взглядом, в котором, впрочем, угадывалась заметная тревога за своих близких.

Ивана Ефимовича Зарецкого по кличке Ванька Зарецкий или Цыган разбудил голос Левитана. Ванька прислушался. Трагический голос диктора извещал о тяжелом положении советских войск на Ленинградском фронте. Немцы вплотную подбирались к городу, преодолевая нечеловеческое сопротивление Красной Армии. У Ивана было двоякое чувство. С одной стороны, как у любого деклассированного элемента, его переполняло злорадство. Победы немецкой армии он воспринимал как пинок под зад Советам и, прежде всего, его ярчайшим представителям: милиции, госбезопасности, комиссарам и иным активистам, то есть тем, кто всю жизнь не давал Ваньке спокойно жить, начиная с беспризорного детства. Но с другой стороны, его беспокоила затянувшаяся беспомощность хваленой Красной Армии – «самой сильной армии мира».

«Стрелки ворошиловские… Только и могут стрелять в затылок, – завертелось в его голове. – Где этот усатый хрен? Как там его… Буденный! Где его конная армия?!»

Чтобы унять беспокойство, Ванька раскурил старую лагерную трубку. Цыган в свои двадцать восемь лет был одним из уважаемых ленинградских воров. Этим он был обязан лихой воровской карьере, насчитывающей две судимости за карманные кражи, побег из лагеря и целый ряд квартирных погромов, за которые он отбыл шестилетний срок, так и не выдав в НКВД своих подельников. Под одеялом на кровати рядом с ним заворочалась Софочка Вайнштейн, дочь врага народа и бывшего профессора юриспруденции, а в настоящее время проститутка и сожительница вора-рецидивиста Ваньки Зарецкого.

Цыган познакомился с профессорской дочкой на Кузнечном рынке на следующий день после возвращения из лагеря. В рыночном закусочном павильоне, облюбованном местным криминалом, он встретил своих бывших подельников по квартирным погромам – Людвига Нецецкого по кличке Дед и Федора Гордеева по кличке Федуля. Воры встретили Цыгана с нескрываемой радостью. Сорокапятилетний Федуля, мужчина под два метра ростом, с нечеловеческой силой в руках, чуть не сломал Ваньке ребра медвежьими объятиями. Дед вел себя чуть сдержанней, как и положено вору, державшему в подчинении практически весь преступный мир города, но и он отдал должное воровскому корешу, не сдавшему его легавым. Вместе с ворами за столиком сидели и их подруги, на одну из которых Цыган сразу обратил внимание.

– Вот, познакомьтесь, девочки: самый фартовый петроградский парень – Ваня Зарецкий, – представил Дед вновь прибывшего.

– Наконец-то молоденький кавалер, – игриво улыбнулась ярко накрашенная, полная рыжая дама лет тридцати пяти, протянув ручку для знакомства. – Зиночка.

– Софья, – представилась девушка, удостоив Цыгана коротким, но внимательным взглядом.

– Дочка моего адвоката Льва Иосифовича Вайнштейна, который меня отмазал лет восемь назад от грабежа ювелирки, – кивнул на нее Дед.

Цыган помнил то дело и пожилого адвоката, на редкость смелого еврея, от дотошности которого выли и агенты уголовного розыска, и следователи.

– Бедный, бедный Лев Иосифович… – сделал огорченное лицо Нецецкий. – Надо его помянуть, раз уж к слову пришелся.

– Не смейте моего отца хоронить! – вспыхнула злостью девушка. – Я же говорила – «десять лет лагерей».

– Знаем мы эти червонцы, – зло усмехнулся Дед, наливая водку в стаканы. Но тему сменил: – За тебя, Ванечка! С прибытием!

К Деду то и дело подваливала местная шпана – то передавала вору пачки мятых денежных банкнот, то ювелирные изделия и часы, то просто шепталась с ним, косо поглядывая на женщин и Цыгана. Все подходившие были молодые парни, которые шесть лет назад еще не помышляли о воровстве, и потому Ваньке не знакомые. Но Цыган понял: рыночные щипачи несут дань в воровской общак. Дед передавал полученное Федуле, который складывал все в старый кожаный портфель.

«Все как до моей посадки», – порадовался Цыган сохранению воровских традиций, вспомнив, как сам начинал воровскую жизнь с карманных краж. Немало денег и золотишка переносил и он, пока его не стали брать на крупные дела.

Но мысли о прошлом быстро ушли, так как при каждом взгляде на профессорскую дочку Цыган чувствовал: вот женщина, о встрече с которой он мечтал все шесть лет в Архангельском лагере. То ли от выпитого, то ли от охватившего его желания Ванька все меньше вслушивался в слова Деда и все чаще смотрел на Софью, пытаясь в ее взгляде понять свои шансы. Дед давно увидел неприкрытый интерес бывшего лагерника к девушке и с хитрой улыбочкой переглянулся с Федулей.

Зинка бесцеремонно, словно гордясь своим правом демонстрировать отсутствие культуры и женской скромности, позвала Софью «отлить». Та смущенно глянула на Цыгана, словно пытаясь сказать, что ей неудобно за подругу. Воры, наоборот, одобрительно засмеялись, почитая это за некий дамский флирт.

– Тебе, Ванька, сегодня не до дел. Надо отдохнуть от жизни у «хозяина» и стряхнуть лагерную пыль. – Дед подвинул стул поближе к Цыгану и достал из кожаного портмоне пачку денег, протянув Цыгану: – Оттянись недельку-другую.

– Благодарствую. – Цыган машинально принял деньги, думая о Софье.

– Чтобы тебе не таскаться по городу в поисках бабы, возьмешь Софью, – Дед с удовольствием следил за реакцией молодого вора, – вижу, что глянулась тебе девка. Что же, бери, хотя и от сердца отрываю. Я свои долги умею отдавать. У нее, кстати, и хата путевая в подвале на Лиговке, без соседей. Бывшая дворницкая.

Цыган хотел подробней расспросить о Софье, но в тот момент дамы вернулись. Софья, узнав о решении Деда, со злостью посмотрела на Цыгана, но перечить не стала.

– Опять меня обскакали… – обиженно надула губки Зинаида, которая сама надеялась провести с чернявым молодым вором бурную ночь. – Дед, ну почему самое сладкое мимо меня проносят?

– От сладкого толстеют, Зинка, – заржал Нецецкий.

На следующий день объявили о войне. Затем о мобилизации. Но для Ваньки Зарецкого время как будто остановилось в сыром полуподвальном помещении дворницкой, где кроме широкой пружинной кровати, обеденного стола да платяного шкафа практически не было больше никакой мебели. Имелся, правда, еще патефон. И груда книг. Они были везде, даже под умывальником и в туалете. От нечего делать Цыган стал листать их. Он приучился к чтению за время своих лагерных отсидок, однако тут книги были посложней. Но Цыган не торопился, перечитывая по два-три раза предложение или страницу, если чего-нибудь не понимал.

Раз в три дня Софья уходила на рынок и возвращалась с человеком Деда, тащившим за ней многокилограммовые сумки с продовольствием и спиртным. Все свободное время, за исключением сна и еды, они отдавали любовным утехам под звуки классической музыки и русского романса. Говорили мало. Цыган наслаждался женским телом, не рассчитывая на какую-либо взаимность со стороны девушки, понимая, что она была любовницей Деда и сейчас просто выполняла его указание. Софья поначалу делала вид, что отдается Ваньке лишь по обязанности, но спустя несколько дней перестала себя сдерживать и скрывать, насколько ей с ним хорошо. Цыган сразу почувствовал перемену, польстившую ему.

Однажды утром, разбуженный очередной сводкой с фронтов по радио, Ванька не выдержал и спросил лежащую рядом подругу об ее отношениях с Дедом. Девушка, к удивлению Цыгана, не захотела говорить об этом, а когда Ванька продолжил расспросы, заплакала. Настроение у Цыгана испортилось, и неизвестно, чем бы разговор закончился, но в окно дворницкой постучали условным сигналом. Пришел посыльный Деда – молодой парень по кличке Шкет. Ему едва исполнилось семнадцать, и на его веснушчатом лице легко читались уважение и зависть к Ваньке Зарецкому, который отлеживался с такой биксой на полном пансионе, в то время когда воровскому сообществу приходилось все тяжелее и тяжелее в условиях объявленного военного положения. Шкет пришел за Цыганом, которого Дед звал на воровской сход. И Ванька даже обрадовался, так как оставаться с Софьей наедине после ее слез ему не хотелось. К тому же он уже начал скучать без привычных воровских занятий.

В городе было много патрулей, а у Ваньки не имелось никаких документов, кроме справки об освобождении, к тому же он не встал на учет в райотделе милиции после приезда в город, что в условиях объявленного военного положения грозило большими неприятностями. Поэтому Цыган со Шкетом добирались до окраины города с предосторожностями. Дед собирал воровской сход в частном доме небольшой деревушки Каменка, сразу за выездом из города. Дом был крайний, на самом отшибе.

У сельского ларька стояли легковая машина и два грузовичка с покрытыми брезентом кузовами, на которых, видимо, приехали приглашенные воры, оставив свой транспорт у магазина в целях конспирации. У калитки маячил на стреме щербатый парень, который, увидев Шкета, поздоровался с ним кивком головы. В доме Цыган застал Деда, Федулю и еще трех пожилых воров. Двое были ему знакомы, а третьего, с внешностью конторского служащего, он видел впервые. На столе, кроме самовара и баранок, ничего не было, что предвещало серьезный разговор.

– Ну что ж, уважаемые господа-товарищи уркаганы, – любимой присказкой начал Дед, – собрались мы в тяжелую пору. Не потому тяжелую, что Гитлер на гоп-стоп Хозяина взять хочет, это их личная свара, а потому, что на нашей делянке жить трудно стало. Легавые неделю облавы чинили, вязали всех подряд. Все наши норы прошерстили. Блатных уже нема в городе. Из воров только мы остались, по мудрости и волчьему нюху. А кому-то просто фарт вышел… – Дед повернул голову к Цыгану, намекая на его отлежку.

– Истину толкуешь, – вступил в разговор Фомка, пятидесятилетний вор-взломщик плотного телосложения, с изъеденным оспой лицом. – Не с кем стало не то что на дело пойти, а просто потрындеть или колоду побунтить.

– Мож, пересидеть смуту в лагерях, где потеплей? На Ростовский спец отъехать? – предложил длинноносый и худощавый вор-карманник средних лет по кличке Драга.

– А не сдать ли тебя, Драга, в военный трибунал за пораженческое настроение? – моментально отреагировал Дед, и все одобрительно заржали, оценив шутку.

– Теперь в городе без прописки и ксивы не выжить, – продолжил Дед, дождавшись окончания веселья, – надо нам правильные бумаги делать, пока старые связи остались.

– Верно говоришь, Дед. У меня ж, кроме «портянки», нет ни черта, – быстро отреагировал Цыган.

– И самое неприятное – проблема с харчами в городе, – продолжил Дед. – Началась повальная инвентаризация, подвоз продуктов ограничен. По нашим сведениям, горсовет собирается вводить продуктовые карточки.

– Ну, мы-то голодными не останемся, – ухмыльнулся Драга, – всегда продмаг подломить сможем.

– По этому вопросу толковать будет Афанасий Игнатьевич. Надеюсь, все его знают? – кивнул на человека, похожего на конторского служащего, Дед.

– Что ж, Кубышка – барыга заслуженный, еще до красных всю скупку в городе держал, – покивал Фомка. И усмехнулся: – Как только тебя губчека не шлепнуло, не пойму?

– Губчека тоже красиво жить хочет, – недовольно огрызнулся пожилой мужчина, протирая стекла стареньких очков полой стеганой душегрейки. – К тому же я все старые следы замел, так что Кубышки больше нет, а есть Афанасий Игнатьевич Сосков, ветеран гражданской войны, начальник продовольственного подотдела горисполкома.

– Оба-на! – чуть ли не хором вырвалось у присутствующих, к нескрываемому удовольствию старого мошенника.

Афанасий Игнатьевич говорил долго. Прежде всего, он убеждал воров начать организованные кражи продовольствия, хозяйственных товаров и другого имущества, дефицитного в военное время. Говорил о необходимости похищать продовольствие машинами, железнодорожными вагонами и обеспечить его тайное хранение в труднодоступных для обнаружения местах, лучше всего за городом, в одном из недостроенных подземных хранилищ, которое возводилось исполкомом для тех же целей, но не успело быть сдано в эксплуатацию по причине консервации объекта в начале войны. Подчеркивал, что при его возможностях в оформлении товарно-транспортных и складских документов они за месяц запасутся достаточным количеством продовольствия, и если придет немец, то смогут открыть свободную торговлю или продать запасы немцам, которые, в отличие от коммунистов, допускают и поощряют на оккупированных территориях коммерцию, платят дойчмарками без обмана.

– А если продовольствия в городе будет мало, то за продукты мы можем по весу рыжьем брать. Небось, не забыли, как было в голодное время в Петрограде… – разгоряченно окончил свой монолог старый спекулянт.

Воров не очень радовало заниматься продуктами, они привыкли к шуршащим банкнотам и золотишку, но открыто выражать свое несогласие никто не рискнул, слишком убедительно говорил Кубышка, у которого нюх на любую спекуляцию был природный.

Афанасий Игнатьевич, даже не попив чая, что-то обсудил наедине с Дедом, а затем поспешил к своей служебной машине. Вместо него в хату вбежал Шкет с профессиональным фотоаппаратом и сделал фотографии воров на новые документы, которые им должен был справить работник горисполкома.

После ухода Цыгана Софья Вайнштейн, к своему немалому удивлению, вместо ожидаемого облегчения почувствовала внутреннюю пустоту и подкрадывающуюся тревогу. Такие же ощущения, только гораздо сильнее, были у нее после ареста отца. Мать Софьи умерла от тифа в 1921 году в деревне, куда она во время голода поехала, чтобы выменять на вещи какие-либо продукты. С того времени девочка воспитывалась отцом и нанимаемой им прислугой.

В день своего ареста отец попросил у энкавэдэшника разрешения проститься с дочерью.

– Деньги в иконе, в окладе, – кося глазом на стоящего рядом милиционера, шепнул он ей на ухо. Затем добавил: – Если через пять-шесть месяцев не выйду, помолись за меня и уезжай из города.

После его ухода Софья просидела всю ночь в оцепенении, не зная, что делать. Еще вчера на юридическом факультете, где Соня училась, все завидовали ей, зная ее отца, профессора кафедры уголовного права. А сегодня она – дочь врага народа! Опасения оправдались с лихвой. На первой же лекции в аудиторию вошел парторг университета. Совершенно не церемонясь, он вызвал ее и объявил об аресте профессора Вайнштейна. По аудитории пронесся шумок удивления. Сколько раз за время учебы в школе и в университете Софья слышала подобные объявления, касавшиеся кого-то из соучеников, и даже ощущала в себе чувство негодования в отношении тех комсомольцев, которые не смогли выявить в своей семье зачатки предательства Советской Родины. Более того – тех, кто не хотел отказываться от своих родителей-преступников, она просто ненавидела. Один раз даже выступила по поручению парторга университета с осуждением студента, утверждавшего, что его отец невиновен.

Сейчас все происходило по тому же сценарию. Парторг, рассказав про преступную контрреволюционную группу, куда входил профессор уголовного права, стал цитировать слова Сталина о том, что дети за своих отцов не отвечают, отметил безупречную комсомольскую деятельность Софьи, ее принципиальность в подобных случаях и, подводя итог, обратился к ней, как будто вопрос об ее отказе от отца они с ней уже решили и теперь дело лишь за формальным публичным подтверждением. Софья пробежала взглядом по аудитории в надежде найти свою лучшую подругу Анастасию, но не увидела ее. Зато то и дело натыкалась на глаза других своих сокурсников – кто смотрел холодно и равнодушно, словно видел впервые, кто с еле скрываемым презрением, а некоторые с радостным любопытством, как на захватывающем театральном действии. На языке стали по-змеиному клубиться фразы отказа от отца – врага народа. «Поверьте, я и подумать о таком не могла… если бы я знала, я сама бы сообщила…» И вдруг Софья будто вновь ощутила запах отца – одеколона и курительной трубки, такой родной, близкий и такой далекий.

– Я любила и буду любить своего отца! – вырвалось из уст девушки.

В аудитории повисла холодная тишина. Парторг хотел что-то сказать, но Софья бросилась к дверям, словно боясь, что в следующий раз у нее не хватит смелости повторить то же самое. Дальше было как у всех. Исключение из университета; выселение из отдельной трехкомнатной квартиры и предоставление взамен сырой однокомнатной квартирки в полуподвале того же дома; на работу устроиться невозможно… Слова «дочь врага народа» делали свое дело. Поначалу деньги, оставленные отцом, дорогая мебель и вещи позволяли прилично существовать, но и не очень долго. И тут пришло письмо от отца. Спустя полгода он все еще сидел в следственном изоляторе и просил передачу. А денег не было. Тогда девушка пошла на панель. Однажды возле Московского вокзала к ней подошли двое блатных и, приставив к боку финку, привели на Кузнечный рынок к Деду. Пожилой вор дал денег на передачу, помог ее переправить, чтобы дошла до адресата. А потом решил, что опеку над симпатичной девушкой нужно продолжить, и предложил ей лечь с ним в койку в обмен на материальное покровительство. Софья согласилась, поскольку выжить в тех условиях самостоятельно не смогла бы. А теперь новая беда – она влюбилась. Влюбилась в Ваньку Зарецкого, в вора!

Настя Петракова давно проснулась, но продолжала лежать с закрытыми глазами, перебирая в мыслях события вчерашнего вечера. На занятиях в конно-спортивной секции «Буденновец» было объявлено, что в связи с войной секция закрывается. Говоря это, старый тренер Матвей Георгиевич Канцибер с трудом скрывал горечь. На вопрос ребят о судьбе лошадей он ответил, что животные теперь будут приписаны к городскому штабу обороны. Девушки и парни пошли прощаться со своими любимцами. Настя с трудом сдерживала слезы, подходя к стойлу Бурана. Словно предчувствуя плохие времена и разлуку с всадником, конь тыкался в грудь девушки, испрашивая ласки.

Буран достался Анастасии полгода назад, когда подруга по институту Софья Вайнштейн перестала посещать секцию, в которую ее и привела. Анастасия была больна, когда Соню выгнали из института, но из рассказов сокурсников знала о поступке подруги и почему-то не осуждала ее. Может, потому, что часто бывала в доме профессора и помнила о его добром отношении к ней. Как только Настя узнала о случившемся, она хотела отыскать Соню, чтобы хоть чем-то ей помочь, но родители категорически запретили, ослушаться их девушка побоялась. Ее отец, заслуженный коммунист, прошедший всю Гражданскую войну в дивизии самого Чапаева и работающий в НКВД, сказал всего несколько слов:

– Встретишься с дочерью врага народа, сама станешь дочерью врага народа.

Сегодня было воскресенье, поэтому за завтраком собралась вся семья Петраковых. Во главе длинного дубового стола, на своем обычном месте, восседал восьмидесятилетний Матвей Порфириевич Петраков, известный когда-то, еще в Санкт-Петербурге, портной. Рядом с ним, по левую руку, сидели бабушка Анна Ефимовна, затем тетя Мария с пятилетней дочерью Катей, Настина мать и братья – четырнадцатилетний Вячеслав и семилетний Андрей. По правую руку от деда находился отец Насти, за ним было место дяди Володи, мужа тети Марии, мобилизованного на фронт в первые дни войны и воевавшего теперь на Ленинградском фронте командиром артиллерийской батареи. На завтрак подали манную кашу со смородиновым вареньем и чай. Все взрослые сидели грустные. Каша была вкусная, только вот порции небольшие – бабушка, предупрежденная отцом Анастасии о введении продуктовых карточек, стала экономить. Взрослые члены семьи сразу озаботились созданием продуктовых запасов, и кто где мог доставал консервы, крупы, сахар, соль, спички, табак и другие товары первой необходимости в условиях военного положения. Казалось, что этим руководил глава семейства, отдавая указания и деньги младшим Петраковым, но все знали, что без одобрения Анны Ефимовны ничего брать не следует, поэтому всегда советовались с ней.

Настин отец был категорически против заготовок и даже наложил на них запрет. Ведь непосредственно при его участии в городе уже проводились мероприятия по предупреждению скупки продуктов и спекуляции ими. Частые облавы на рынках, инвентаризация продуктовых и хозяйственных магазинов выявляли огромное количество злоупотреблений и наглядно показывали, как много жителей Ленинграда занято созданием домашних продовольственных запасов. Недавняя директива Ленгорсовета об усилении ответственности за спекуляцию прямо указывала причину начавшегося дефицита продуктов – повальная их скупка населением – и ставила перед органами НКВД задачу по усилению репрессивных мер к скупщикам и спекулянтам. Поэтому Настин отец беспокоился, как бы кто-нибудь из членов его семьи не попался на продуктовых сделках. Приходя поздно вечером с работы домой, он первым делом осматривал кладовку, ища в ней новые продуктовые поступления, и только не найдя их, со спокойной душой ложился спать. Если бы он знал! Конечно, за его спиной семья продолжала приобретать все, что может пригодиться в военное время. Только теперь дед и бабушка хранили запасы не в кладовке, а в чулане, в комнате деда.

После завтрака к Матвею Порфириевичу пришел за заказом его давний клиент Бронислав Петрович Христофоров – известный в городе оперный певец. Несмотря на военное положение, Бронислав Петрович выглядел очень импозантно, как и прежде – белый парусиновый костюм элегантно дополняли светло-серые кожаные туфли-сандалии и белая широкополая шляпа, а в руках неизменная трость. Христофоров сел на диван и взял на колени сибирскую кошку Петраковых.

– Откуда сие прелестное существо? – обратился он к Анастасии, крепко держа вырывающееся из рук животное. – Раньше, помнится, ее у вас не было.

– Братья откуда-то принесли. – Насте было жалко домашнюю любимицу, уже от негодования шипевшую.

– Сразу видно, что дикая. – Христофоров поспешил сбросить кошку с коленей.

Очистив с колен прилипшую шерсть, певец переключил свое внимание на Анастасию, начав воспевать дифирамбы ее молодости и красоте.

– Приходите, Настя, ко мне в оперу, приглашаю. – Он достал из кармана контрамарку, а потом, о чем-то подумав, вынул второй билет. – И подружку свою приводите, чтобы одной скучно не было.

– Спасибо. – Анастасия с радостью приняла подарок.

– А после представления я вам театр покажу. Изнутри, как говорится.

– Не нужно ей театром интересоваться. – В комнату вошел старший Петраков, вынося шикарный твидовый костюм в мелкую полоску. – Она у нас будущий юрист. Неровен час, собьете девушку с правильного пути…

Последние слова Матвей Порфириевич произнес так, словно высказал недовольство предложением клиента. Увидев настоящее произведение портняжного искусства, Христофоров моментально переключился на костюм, не скрывая своего восхищения.

– Да, Матвей Порфириевич, вы – просто Шаляпин своего ремесла! Сколько я вам должен? – Бронислав Петрович достал кошелек.

– Ну, зачем деньги теперь, дорогой мой, на них же ничего не купишь… – вздохнул старый портной, строго следуя инструкции, полученной от Анны Ефимовны. – Сейчас все на натуральный обмен переходят.

– Понимаю, – улыбнулся Бронислав Петрович. – Что же, я тут недавно через свой союз папирос получил. И прикупил еще у некурящих артистов театра, так что могу табачком рассчитаться.

– Вот и хорошо, вот и по рукам, – моментально согласился дед, который постоянно ссорился с Анной Ефимовной, которая экономила деньги на его куреве.

Перед уходом, уже в коридоре, Христофоров перекинулся парой слов с Марией, но та, заметив любопытный взгляд племянницы, оборвала фразу, не договорив ее до конца. Впрочем, Анастасия не придала инциденту значения, так как мысли девушки были заняты предстоящим посещением театра, куда ее пригласил Христофоров. Бронислав Петрович был ровесником отца девушки, но, не в пример Алексею Матвеевичу Петракову, имевшему несколько ранений в Гражданскую войну и много работавшему в настоящее время, выглядел лет на тридцать пять, не более. Ни одного седого волоса, гладкая кожа, холеные руки – все это выделяло его на фоне других мужчин. Насте льстило, что признанный в городе красавец обращает на нее внимание. Она интуитивно понимала, что его приглашение продиктовано чем-то большим, нежели простая благодарность за сшитый костюм.

«Почему он сначала дал только одну контрамарку, а потом предложил прийти с подругой? И еще приглашение за кулисы…» – замелькали в ее голове путаные мысли. Девушку даже охватила легкая паника.

Настя вспомнила о своей бывшей подруге Софье Вайнштейн, с которой было так хорошо дружить, и единственной, которой она могла бы доверить свои юные переживания.

«Может быть, отыскать ее втайне от отца?» – подумалось ей. И Настя решила, что ничего страшного не будет, если она встретится с Соней и сходит с ней в театр.

После ухода из дома девушка быстро собралась и отправилась разыскивать подругу.

Алексея Матвеевича Петракова вызвал дежурный ОБХСС управления УНКВД по Ленинградской области и городу Ленинграду. Еще не войдя в здание, он увидел дежурную машину, в которой уже сидела выездная группа.

– Залезай, Петраков, тебя ждем, – приветствовал вновь прибывшего старший, майор госбезопасности, заместитель начальника управления НКВД Огурцов.

– Константин Сергеевич? – удивился его присутствию Алексей Петраков, сразу сообразив, что случилось ЧП, раз замначальника выезжает с оперативной группой.

– Убит начальник Бадаевских продуктовых складов. Дело особой важности, на контроле горкома партии, поэтому самых опытных собрали, – пояснил тот.

Кроме Петракова, в оперативную группу входили его хороший приятель старший оперуполномоченный отдела по борьбе с бандитизмом капитан Виктор Солудев со своим подчиненным лейтенантом Сергеем Мышкиным, старший следователь УНКВД Андрей Григорьевич Грязунов, эксперт-криминалист Вася Хрулев и дежурный судмедэксперт из горздравотдела – пожилой мужчина, которого Алексей Матвеевич неоднократно видел. Петраков понимал: его участие в сегодняшнем выезде на место происшествия обусловлено тем, что убитый был весьма важной персоной, особенно сейчас, когда в городе начался продовольственный кризис и введены карточки. Перед ним, сотрудником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности, будут стоять вопросы о мотивах данного убийства. Значит, предстоит огромная работа по инвентаризации всех запасов продовольствия на складах, анализу складской документации, а также проверке деятельности убитого и его подчиненных по отпуску материальных ценностей.

Старенький автобус оперативников свернул на Рыночную улицу и остановился у большого каменного дома с барельефом по фасаду здания. Поджидавший приезда группы участковый подбежал к Огурцову с докладом.

– Товарищ старший майор госбезопасности, в восьмой квартире на третьем этаже ориентировочно ночью совершено убийство гражданина Павлухова Андрея Кузьмича. Труп обнаружен прислугой в восемь часов утра. Убитый находился дома один, так как жена и дочь уехали неделю назад к родственникам в Москву. На месте происшествия была применена служебно-розыскная собака по кличке Шарик. Собака взяла след, но, дойдя на проезжую часть, след потеряла.

– Шарик, говоришь… – как бы про себя произнес начальник группы. Было видно, что его расстроило отсутствие видимых зацепок.

Возле подъезда Петраков увидел милиционера-проводника с худющей овчаркой, которая лежала у его ног, не обращая внимания на приезд большого начальства.

– Чего у тебя собака такая дохлая? – поинтересовался Петраков.

– Так уже неделю продуктов не выделяют! – возмутился милиционер, словно надеясь найти помощь у офицера управления. – Говорят, что сняли с довольствия, а как ей, бедной, работать на голодный желудок…

Труп начальника складов Павлухова группа обнаружила на полу в гостиной. Покойник был одет в домашний халат на голое тело и лежал в скрюченной позе в луже крови, обхватив руками живот. Обстановка в квартире говорила о том, что здесь что-то искали. Вещи, белье и другие предметы были раскиданы по всем комнатам. Домработница, полная женщина лет тридцати пяти с заплаканными глазами, полными страха, в очередной раз рассказывала капитану Солудеву, как она пришла утром, открыв дверь своими ключами, и сразу заподозрила неладное.

– Вчера уходила – был полный порядок, а Андрей Кузьмич был очень аккуратный мужчина. А потом увидела хозяина на полу… – Женщина начала всхлипывать.

– Давно вы здесь работаете? – задал вопрос Огурцов, до того момента не вступавший в опрос свидетельницы.

– Второй месяц пошел, только и успела плату за первый получить.

– Зинаида… Как вас по батюшке? – поинтересовался лейтенант Мышкин, напарник Солудева.

– Васильевна.

– Зинаида Васильевна, а что было ценного в квартире, что могло пропасть?

– Ой, я даже и не знаю толком. Думаю, Полина Сергеевна, жена покойного, самое ценное увезла с собой в Москву.

– А что все-таки было ценного-то? – не отставал от прислуги лейтенант.

– Драгоценности у хозяйки. Но когда я помогала ей собирать вещи, видела, как она шкатулочку в свой ридикюль положила. Про деньги не знаю. Может, и были. У них и письменный стол в кабинете на ключи закрывался, и комод.

– Мышкин, проверьте, – моментально отреагировал старший группы.

Лейтенант убежал проверять.

– А где вы раньше работали? – поинтересовался Петраков.

– В столовой номер шесть.

– А чего ушли? – подхватил эстафету Солудев. – В столовой работа поинтересней же…

– Заведующей – может быть, а не простой работницей, – возразила прислуга. – Зарплата небольшая, вся черная работа на тебе, а пенки заведующая снимет.

– Странно все же, Зинаида Васильевна, как вы решились из такого сытного места, как столовая, да в такое время уйти? – продолжил развивать свою тему Петраков.

Зинаида Васильевна в недоумении вытаращила глаза на оперативника, словно говоря: «Ну я ведь вроде уже ответила…» Зато коллеги Петракова, моментально смекнув подтекст вопроса, оживились, и их интерес не прошел не замеченным для свидетельницы. Женщина напряглась, обдумывая, что сказать, словно понимала: сейчас последует еще более сложный вопрос.

– Ну, когда я уходила, карточек еще не было же… – прозвучало словно не ответ, а просьба верить в чистосердечность ее показаний.

– Вы знали, кем работал убитый, когда устраивались к нему в дом? – Алексей подошел к самым интересным для него вопросам.

– Да. Наша столовая продукты с Бадаевских складов получает.

– А кто вам помог устроиться к убитому? – не выдержал заместитель начальника управления, поняв, на какую информацию пытается выйти его подчиненный.

– Да никто. Старая горничная у нас в столовой часто обедала, ее хозяин прикрепил. А тут она собралась к дочери в Караганду, вот и сказала мне, что ищет себе замену. Я, дура, взяла и согласилась… – Женщина опять начала всхлипывать. – Думала, при таком начальнике и я без голода проживу.

– Солудев, Петраков, продолжайте работать, я поеду в управление. По окончании ко мне на доклад. – Огурцов потерял интерес к допросу, так как понял, что по горячим следам убийство раскрыть не удастся.

Бывшую прислугу в сопровождении милиционера отправили в ближайший участок, чтобы проверить все ее данные. К тому времени судмедэксперт, Эммануил Моисеевич Кучик, закончил предварительный осмотр трупа.

– Смерть предположительно наступила от проникающего колото-резаного ранения в область живота, причем убийца хладнокровно провернул воткнутый в тело нож, сделав своеобразное харакири, – доложил он.

– Ящики комода и письменного стола в кабинете взломаны, и в них пусто, – сообщил Мышкин.

– Протокол осмотра места происшествия я уже закончил. – Проинформировав группу, следователь Грязунов обратился к специалисту научно-технического отдела: – Василий, ты нашел что-нибудь для приобщения?

– Только пару смазанных отпечатков, – доложил Василий Хрулев, продолжая осыпать черным порошком все контактные поверхности.

– Пригодные? – поинтересовался капитан Солудев.

– Условно пригодные. Очень мало папиллярных линий, – вздохнул специалист.

– Значит, у нас практически ничего нет, – с горечью констатировал лейтенант Мышкин. – С чем же мы предстанем перед Огурцовым?

В тот момент участковый привел личного водителя убитого, который все это время сидел в машине на улице. От него оперативники узнали, что вчера вечером шофер привез своего начальника домой в половине десятого и помог ему занести большой продуктовый набор. Мужчина также пояснил, что еще вчера утром Павлухов вызвал его в кабинет и дал указание пойти на главный склад к его заместителю и получить там продукты. Сегодня же утром перед работой они должны были завезти данный набор в городской комитет партии.

«Ну вот, и по моей теме пошла информация, – моментально отреагировал про себя Петраков. – Только, кажется, не очень полезная».

– А кому нужно было передать продукты? – поинтересовался работник ОБХСС у свидетеля.

– Не знаю точно, хозяин сказал только, что в секретариате у кого-то день рождения.

– Какие продукты были в наборе? – продолжал интересоваться Петраков.

– Понятия не имею. Они все были упакованы в большие коробки, как на почте. Три коробки килограммов по десять весом каждая, – выдал последнюю, исчерпывающую информацию водитель.

Алексею Петракову хотелось еще поговорить со столь важным, в его понимании, свидетелем, но коллеги полностью утратили интерес к водителю после слов о горкоме партии, и Петраков решил пока закончить допрос.

Вечером Солудев и Петраков явились с докладом к Огурцову. Старший майор, говоривший с кем-то по телефону, жестом пригласил их войти.

– Да, товарищ генерал-летенант, слушаюсь! – услышали оперативники ответ своего руководителя в трубку и поняли, что он разговаривает с начальником военного гарнизона города.

– Ну вот, нам дано семь дней на раскрытие данного дела, – передал самый важный момент диалога Огурцов. – Надеюсь, вы меня хоть чем-нибудь обнадежите?

Выслушав малооптимистичный отчет, он посерел лицом, проведя рукой по левой стороне груди, словно проверил, на месте ли орден Красного Знамени. Но оперативников обмануть не удалось – все в управлении знали о его больном сердце.

– Может, воды? – подскочил к Огурцову с графином Солудев.

– Коньяку бы лучше, – попытался пошутить начальник, – да где его взять?

Через минуту он пришел в себя и определил с оперативниками первоочередные следственно-оперативные мероприятия по раскрытию дела.

– Думаю, за основную, рабочую версию следует взять мотив ограбления. Все же знают, какой сейчас дефицит продовольствия, – подытожил Огурцов.

– Да, главное, что не диверсионный акт, – с лету понял его капитан Солудев.

– Для пущей убедительности мотивов ограбления надо составить перечень проднабора, чтобы от чтения у всех слюнки текли, – грустно улыбнулся Огурцов. И кивнул Петракову: – Это за тобой.

– А что начальник гарнизона сказал? – не выдержал любопытный Солудев.

– Сказал, не раскроете дело, пойдете вшей кормить в окопы, – снова грустно улыбнулся Огурцов.

– А что, может, на фронт даже лучше, там намного проще, – выйдя от начальника, продолжал бубнить Солудев. – А то думают, мы за жопу свою трясемся.

– Ты прав, Вить, за свою мы не трясемся, – поддержал его Петраков. – Как, кстати, жена и дети, ты их не эвакуировал?

– Нормально, – удивился такому резкому переходу коллега. – Да нет, не эвакуировал, управление разнарядки так и не дает.

– Да, боюсь, им без нас трудно будет жить, – поделился своими опасениями Алексей. – Чуешь, какое время грядет?

– Голодное, – понял с полуслова Солудев.

– Голодное… – эхом откликнулся Алексей.

Николка проснулся от бабушкиной молитвы и, лежа на каменке, стал вторить ей, словно незлобиво ее передразнивая. Ефросинья Александровна, или просто баба Фрося, услышала внука, но никак не отреагировала, продолжала стоять перед иконой Спаса, пока не закончила свою молитву.

– Ну, ты что, божья букашка, проказничаешь? – произнеся «Аминь», обратилась она к внуку. – Раз проснулся, так встань сначала, а потом и помолись.

– Николашка-таракашка, гордая букашка, – отрывистым гортанным голосом отозвался Николка.

– Утро давно, уже скоро к молитве идти, – привычным голосом оповестила его бабушка, – отец Амвросий не любит, когда опаздывают.

– Он тебе отец, а мне Амвроська, – возразил Николка.

Бабушка не стала спорить с больным внуком, который потерял рассудок после того, как в пятилетнем возрасте стал свидетелем трагической смерти своих родителей.

Его отец был настоятелем церкви Сретения Господня на Выборгской стороне. В 1921 году, когда рабоче-крестьянская власть объявила о конфискации церковных ценностей в целях борьбы с голодом, отец Георгий вначале не стал противиться и снял дорогие оклады с икон храма. Кроме того, прибавив кое-что из церковной утвари, сам добровольно отнес и сдал все в финотдел губчека. Только на трех главных иконах храма оставил оклады: Сретения Господня, Спаса Нерукотворного и Божьей Матери Взыскания Погибших. Кроме того, у него имелись еще предметы золотой церковной утвари, при помощи которой в храме в самые великие православные праздники велась служба. На батюшку донесли. Во время утренней службы в храм ворвались красноармейцы с постановлением губчека об обыске и изъятии всех церковных ценностей. Отец Георгий стал выгонять чекистов. Боясь за мужа, между ним и красноармейцами встала его жена, матушка Пелагея, пытаясь как-то унять конфликт. А маленький Николай вместе с бабушкой стояли невдалеке, метрах в пяти. Тут и случилась трагедия. Один из красноармейцев то ли нечаянно, от толчка в спину, то ли преднамеренно ткнул штыком матушку в грудь. Женщина вскрикнула от боли, показалась кровь. Николка закричал на весь храм, и в тот момент его отец со всего размаха ударил целовальным крестом, который держал в руках, обидчика по голове. Попал прямо в висок. Красноармеец как подкошенный упал без дыхания. Старший группы, уполномоченный губчека, со словами: «Ах вы суки белогвардейские!» – тут же достал револьвер и разрядил весь барабан в священника и его жену. Увидев это, маленький мальчик потерял сознание. В суматохе бабушка с ребенком на руках выбежала из церкви и принесла его домой. Николка сутки находился без сознания, периодически бредя и крича от страха, а когда пришел в себя, сразу стало ясно, что он лишился рассудка. Данное обстоятельство и спасло мальчика от отправки в детский дом, когда на следующий день в дом священника пришли чекисты. Власти оставили старую бабку и полоумного ребенка в покое, понимая, что от них рабоче-крестьянской власти нет никакой опасности.

Старуху с ребенком взяла под опеку церковь, в которой служил отец Николки. Ну а после того как в городе закрыли практически все храмы, старушка с внуком жили исключительно за счет своего огорода да благодаря помощи прихожан православной общины, почитавших Николку за блаженного. Их маленькая изба-сруб, бывшая баня, куда он и баба Фрося переехали сразу после трагедии в церкви, располагалась на окраине Ленинграда, на самом отшибе Волковой деревни. За время многолетних гонений на православную церковь Советская власть к 1941 году оставила в Ленинграде и ближайшем предместье не более семи действующих церквей, поэтому многие верующие объединялись для совместных молитв в православные общины, которые собирались в домах у оставшихся после репрессий священников. Стараниями отца Амвросия (при отце Георгии второго священника церкви Сретения Господня) в трех километрах от Волковой деревни на старом сельском кладбище незадолго до войны на собранные пожертвования была отремонтирована полуразрушенная часовня – по договоренности с сельской администрацией, исключительно для проведения ритуальных обрядов.

После ремонта часовня обратилась маленькой церковью и никогда не пустовала. Поначалу службы были короткими, да и то при отпевании покойников, но с начала войны службы стали проводиться ежедневно по два раза в день. Расположение Волковой деревни, а она начиналась на трамвайном кольце, на конечной маршрута, облегчало дорогу верующим горожанам, и с конца июня 1941 года службы проходили при большом стечении народа.

Покормив Николку постными щами с ржаными сухарями, бабушка, прихватив внука, отправилась на утреннюю службу. Со стороны, не для посвященных, эта пара выглядела немного комично – сгорбленная старушка в черных одеяниях семенила мелкими шажками, одной рукой опираясь на палку, а другой держа под руку высокого двадцатишестилетнего парня в коротких, выше щиколоток, узких брючках и в белой самодельной рубашке, которая смотрелась так, словно ее скроили за пять минут из большой грязной наволочки. Они шли короткой дорогой напрямки через пролесок и колхозное поле. На окраине города чувствовалось приближение военных действий. Навстречу старушке с внуком маршировал строй пехотинцев, двумя колоннами человек по пятьдесят в каждой. Солдаты были в чистой, но сильно застиранной летней форме, без оружия, и только вещмешки да прикрепленные к ним котелки и лопатки, издающие бряцающие звуки, создавали впечатление военного строя. Позади колонны двигался обоз из двух телег. На первой ехала рыжая девушка в такой же, как и солдаты, форме, только при повязке с красным крестом на рукаве, выдававшей в ней военного медработника, и молодой офицер. У него, единственного, виднелась кобура с пистолетом. Вторая упряжка тащила полевую кухню. Старший лейтенант лихо заломил пилотку на затылок, а во рту держал цветочек, явно стараясь произвести впечатление на санитарку подразделения.

Поравнявшись с колонной, бабушка стала крестить солдат, прося у Бога защиты для воинов. Николка, словно ребенок, начал маршировать на месте, приложив руку к голове.

– Пошли с нами, паря, – раздалось из строя, – хорош бабку охранять.

– Отставить разговоры в строю! – отреагировал на реплику и смех пожилой сержант.

Увидев рыжеволосую девушку, Николка вдруг прекратил маршировать и стал серьезным, даже немного испуганным. Он подбежал к телеге и, схватив санитарку за руку, принялся стаскивать ее на землю, приговаривая:

– Нельзя тебе туда. Твоя дорога в церковь.

– Товарищ лейтенант… – позвала на помощь командира испуганная девушка.

– А ну, пошел вон, придурок! – Старший лейтенант пнул парня ногой в живот, и тот повалился на бок.

– Не тронь его, больной он! – Баба Фрося замахнулась клюкой.

– Ну вот, боевое крещение наша рота уже прошла, – раздался все тот же голос из строя.

– Ты, что же, сестричка, с женихом своим не простилась? Из-под венца, что ль, от него на фронт сбежала? – продолжил шутить ротный весельчак, с трудом перекрикивая хохот товарищей.

Девушка закрыла от стыда лицо, проклиная деревенского чудака, который так ее оконфузил. Несмотря на приказ командира прекратить смех, гогот не смолкал, пока колонна не свернула за пролесок.

– Ты чего чудишь? – Баба Фрося отряхнула пыль с одежды внука, который, с искаженным от переживаний лицом, смотрел на удалявшихся солдат.

– Мертвые они все, Фрося, а у нее душа светлая, – утирая накатившую слезу, промычал внук. А потом добавил: – Но тоже будет мертвая и освободится.

– Все мы будем мертвыми когда-нибудь, – вздохнула баба Фрося.

Она знала, что у внука есть божий дар предсказывать события. За неделю до закрытия церкви Сретения Господня он не сходил с паперти, без устали повторяя проходившим прихожанам: «Торопитесь каяться, скоро черти придут и двери заколотят».

Показался крест над часовней, и путники ускорили шаг. Народу было много, преимущественно женщины в возрасте. На исповедь приходили немногие. В основном прихожанки заказывали молебны за здравие, пытаясь всеми силами поддержать и оберечь от смерти своих сыновей и мужей, воюющих на фронтах. Службу вел второй священник, отец Сергий, а настоятель, отец Амвросий, принимал исповедь.

– Грешна я, батюшка, – подошла к отцу Амвросию баба Фрося.

– Покайся, Ефросиньюшка, в грехах своих, – с улыбкой встретил священник мать своего убитого духовника, отца Георгия.

– Давеча перед сном опять мысли ко мне лезли плохие, негожие. Все думаю, как мне дальше жить-то в такое трудное время, чем кормить Николая, если совсем туго станет. Ведь даже здоровым трудно, а каково ему, дитю великовозрастному, если со мной что случится. И от дум так стало мне дурно, что прилезли мысли в голову: лучше бы Николке покинуть землю нашу, оно и мне сразу легко умереть станет, – перешла под конец исповеди на всхлипывание старая женщина.

– Грех это, Ефросинья, мысли такие чертей привлекают. Ты о Спасителе нашем вспомни, про муки его адовы на кресте, черти из головы-то и повыскакивают, – улыбнулся бабушке отец Амвросий, отпуская ей грех и благословляя.

Николка не ходил на исповедь, так как не понимал данной процедуры, или смысл его исповеди не могли понять священники. Зато он неистово крестился во время службы, пугая новых прихожан отрешенностью, или подпевал сильным гортанным голосом, заглушая всех остальных.

Служба заканчивалась, и верующие пошли к причастию, которое Николка никогда не пропускал. Его одного допускали к причастию независимо от соблюдения поста. На этом причастии из-за отсутствия красного вина и пшеничной муки отец Амвросий был вынужден впервые применить святую воду и кусочки черного хлеба и с некоторой горечью наблюдал за реакцией верующих, начавших шептаться. Николка принял кусочек хлеба и святой воды, поцеловал крест и громко произнес на всю церковь:

– Господь своей кровью и телом призывает к терпению. Радуйтесь, ибо вы стали к Нему ближе.

Редко Николка говорил так складно. Люди в церкви почувствовали откровение Господа, переданное словами блаженного.

После службы отец Амвросий позвал двух церковных служек, кладбищенского сторожа да бабу Фросю с Николкой во флигелечек за церковью, где жена отца Сергия поставила самовар. Помолясь, все принялись за кипяток с крыжовниковым вареньем, не решаясь притрагиваться к сухарям, которые гостеприимная матушка выставила на стол в качестве угощения. Только Николка, не понимая всеобщей деликатности, схватил сухарь и стал его макать в розетку с вареньем.

– Что же будет с нашим приходом дальше? – после нескольких минут чаепития прервал молчание церковный староста. – Из-за военного положения и дефицита товаров в церкви нет ни просвир, ни вина для причастия. Иссяк запас свечей, а скоро закончится и масло для лампад.

– Господи помилуй… – начали креститься женщины.

– Сколько денег в церковной кассе осталось, Семен Федорович? – грустно спросил старосту отец Амвросий.

– Десять тысяч двести сорок рублей с копейками, – сразу назвал остаток хозяйственный дед Семен.

– Прошу, выдайте девять тысяч отцу Сергию. Они с матушкой Натальей и детишками уезжают завтра с эвакуационной колонной из города.

Матушка Наталья, хлопотавшая вокруг стола, зашмыгала носом. Все, кроме Николки, заохали от неожиданности.

– Отходная, значит, у нас, кхе-е, прощальное застолье, так сказать… – кашлянул растерявшийся староста.

– Оно, может, и правильно, с другой стороны, – зачесал голову дед Семен. – Их с детьми четыре едока, а батюшка Амвросий один. Опять же детки малые…

Отец Сергий сидел, понуро теребя редкую бороду, не вступая в тяжелый для себя разговор. Церковные бабульки крестились. Баба Фрося проследовала вслед за вышедшей матушкой, чтобы успокоить женщину и спросить, не нужно ли ей чем-нибудь подсобить перед дорогой. Один Николка после горячего чая с вареньем и сухарями был в хорошем настроении.

– Серьга, не горюй, – обратился он к молодому священнику, – я за Амвроськой прослежу и кадилом помашу.

Николкины слова хоть на немного сняли охватившую всех горечь от предстоящего расставания, заставив улыбнуться.

Анастасия выяснила в домоуправлении место жительства подруги и теперь с замирающим от волнения сердцем спускалась в полуподвальное помещение, куда переселили Софью.

Софья Вайнштейн уже собралась выходить, как услышала стук в дверь.

«Наверное, Шкет от Деда пришел», – подумала девушка, зная от толстушки Зинки, что пожилой вор вновь стал вспоминать о ней в разговорах, после того как Ванька Зарецкий ушел из ее подвала. Прошло несколько недель, и девушка, лишенная воровской опеки, опять стала испытывать большие затруднения. Зная о ее положении, Зинка предложила ей отовариваться в своем хлебном ларьке, куда ее устроил несколько дней назад Нецецкий. Несмотря на тяжесть своего материального положения, Софье не хотелось начинать все с начала и опять становиться подстилкой для старого вора. Поэтому первой ее реакцией на появление Анастасии было приятное удивление, и она даже поддалась желанию обнять неожиданную гостью. Но вскоре нахлынувшие воспоминания заставили вспомнить об отце, и огонек радости в ее глазах погас.

– Странно, что ты не побоялась ко мне прийти, – после возникшей неловкой паузы обронила Софья, жестом предлагая подруге войти.

– Соня, я так по тебе соскучилась! – Настя старалась не замечать резкого изменения в поведении подруги.

– Извини, угостить тебя нечем, сама знаешь, какое время, – холодно продолжила Софья, на самом деле раздираемая противоречивыми чувствами.

– Ну, что ты, я уже поела, спасибо, – поблагодарила Настя.

– А я еще не ела, у меня шаром покати, – начала злиться Софья на девушку, являющуюся напоминанием о прошлой, радостной и беззаботной, жизни.

Настя вдруг с ужасом поняла, как тяжело подруге было все это время, и что будет еще тяжелей, так как у нее, кроме отца, нет никакой родни. Ей стало ее так жалко, что она заплакала.

– Ну ты чего, Настька? – увидев брызнувшие из глаз Анастасии слезы, моментально оттаяла Софья. – Я что, тебя обидела? Ты меня прости, огрубела я немного… – Вытирая подруге слезы, девушка сожалела о своей негостеприимной встрече.

– Знаешь, а нашу секцию закрыли, и Бурана отдали военным, – все еще продолжая всхлипывать, пожаловалась Настя.

– Ну, может, оно и к лучшему – поставят Бурашку на довольствие, глядь, на военном пайке он как-нибудь и переживет лихолетье, – продолжала успокаивать подругу Софья, хотя у нее самой потекли крупные слезы.

Софья плакала об отце, о том, через что ей довелось пройти, и от того, что просто не представляла, как дальше жить.

– Ладно, ревы-коровы, прекращаем воду лить, – решительно тряхнула головой Софья. – Я вообще-то собиралась идти хлебную карточку отоваривать. Пойдешь со мной?

– Да, – с радостью согласилась Настя.

Пока добирались до булочной, Анастасия рассказала о полученном приглашении в оперу. Софья, к ее радости, с удовольствием согласилась пойти на представление, поскольку уже полгода не была даже в кинотеатре. Услышав от Анастасии о ее переживаниях по поводу Христофорова, Софья, сильно повзрослевшая в таких вопросах, чтобы не обидеть подругу, не стала высказывать свои сомнения, но посоветовала ей не торопиться, не искать встреч с известным оперным певцом.

– Пойми, глупышка, если у мужчины намерения серьезные, он даст это понять, а нам нужно быть посдержанней, иначе о нас плохо думать будут, – сказала она, а лицо ее посерело, словно на него легла тень мрачных воспоминаний.

Первая булочная оказалась закрытой из-за отсутствия хлеба. Во второй была многометровая очередь, причем сказали, что хлеба всем не хватит.

– Ладно, пойдем на Кузнечный рынок, там в хлебном ларьке женщина знакомая работает, – с тяжелым сердцем предложила Софья, боясь встречи с Нецецким.

В ларьке также висело объявление, что хлеб закончился, но магазинчик был открыт для продажи дрожжей. Народ возмущался тем, что пачка дрожжей идет за дневную норму хлеба, и отходил, не соглашаясь на такую замену. Увидев Софью с подругой, продавщица позвала их внутрь.

– Кто это с тобой? – опасливо поинтересовалась у нее Зинаида. Но услышав, что близкая подруга, успокоилась, заулыбалась, показывая золотые коронки.

– Что, девка, решила все-таки вернуться к нам? Оно и правильно, без Деда щас не прожить.

– Да я хотела хлебную карточку отоварить, – показала глазами на спутницу Софья, давая понять, что не надо много говорить. – Да вижу, хлеба нет.

– Ладно, давай свою бумаженцию, – последовал неожиданный ответ торговки, – так и быть, отоварю тебя по старой памяти.

Взяв иждивенческую хлебную карточку, Зинка, ловко орудуя ножницами, вырезала хлебную норму за текущий и следующий день, а потом откинула полог прилавка, за которым девушки с удивлением увидели почти целый поддон хлеба.

– Бери, подруга, вот твоя норма на три дня. – Она сунула одну буханку в руки обалдевшей от неожиданности Софье.

– Так вырежи еще за день, – протянула та карточку снова.

– Это тебе мой подарочек, – отмахнулась Зинаида. – Может, когда и ты мне уступочку сделаешь.

– О чем ты? – еще больше растерялась Софья.

– О Ванечке, конечно, – рассмеялась разбитная толстушка. – Скажи ему, когда будешь снова с ним, чтобы и про меня не забыл.

– На, забери! – Софья, залившись краской, протянула буханку обратно.

– Ну, ты, девка, даешь, шучу ведь я, – заржала Зинка. А потом обратила внимание на ее спутницу. – Тебя что, тоже отоварить?

– Спасибо, не надо, – резко отказалась Анастасия от предложения неприятной ей женщины. – У меня отец на работе на все семейные карточки получает сполна.

– Хорошо, когда так, – равнодушно кивнула Зинка. – Хотя сейчас это уже редкость. Он у тебя на оборонку работает?

Софья попыталась сделать Насте знак о молчании, но та в запальчивости или желая испортить настроение воровке, выпалила:

– В НКВД!

Зинаида побледнела, а затем бросила на Софью такой взгляд, что у девушки по спине пробежал озноб.

– Да вы не бойтесь, я отцу ничего не расскажу, – попыталась исправить свою ошибку Анастасия, которая хорошо поняла всю эту немую сцену.

– Вот и ладушки, голубушки мои, – перешла на заискивающий тон Зинаида. – Заходите, если что понадобится. А ты, Софочка, заверни буханочку-то, а то не ровен час увидит кто, так нам всем и влетит, без разбору, кто у кого где работает.

Торгашка весьма красноречиво посмотрела на Анастасию, и девушка в очередной раз пожалела, что не сдержала язык за зубами.

Настя не ожидала, что у Софьи так резко испортится настроение. Она пыталась извиниться за несдержанность, но подруга ее не слушала, погруженная в свои мысли. Девушки покинули рынок и шли молча. Уже возле дома, неожиданно, словно в сказке, они наткнулись на небольшую очередь, стоявшую за… самым настоящим мороженым.

«Если на нас хватит, порву с прошлым», – загадала Софья.

– Одну порцию в руки! – гудела очередь, когда видела, что кто-то пытается взять побольше, и тем самым помогала Софье в принятии решения.

Через пятнадцать минут девушки подошли к самой тележке и стали уже отсчитывать деньги, но в этот момент на прилавок кто-то вне очереди положил купюру.

– Я угощаю!

Софья увидела прямо перед собой улыбающегося Ваньку Зарецкого, одетого во френч военного образца, который хорошо подчеркивал достоинства его крепкой фигуры, в галифе и хромовые сапоги. Своим внешним видом парень напоминал горисполкомовского работника, что сильно отличалось от прежнего его образа.

– Не узнала? – продолжал улыбаться опешившей девушке Цыган.

– Здравствуй, Ваня, – с некоторой задержкой отозвалась Софья.

Очередь снова зашумела, и молодые люди отошли в сторону, сели на скамейку.

– Давно не виделись. А я, признаться, скучал, – продолжил разговор Цыган. Затем перевел взгляд на Настю: – Познакомь, что ли, с подругой.

– Анастасия, – сама представилась та.

– Иван. – Цыган мысленно отметил красоту девушки.

Настя с интересом наблюдала за Софьей и симпатичным молодым мужчиной, к которому, как подруга, испытывала какие-то чувства.

– А ты как здесь оказался? – поинтересовалась Софья, все еще не оправившаяся от неприятности на рынке.

– Хотел тебя навестить. Говорю же, соскучился, – улыбнулся своей завораживающей улыбкой Цыган.

– А я подумала, ты прямо с рынка, – все еще не веря в такое счастливое совпадение, сомневалась девушка.

– Я на рынке больше не бываю. Теперь я человек при серьезной должности, – успокоил ее Цыган.

Софья рассказала ему о приглашении в оперный театр, а также о знакомстве Насти с певцом Христофоровым. Цыган, к ее удивлению, захотел пойти с ними вместе. Встретиться договорились вечером перед спектаклем.

После ухода мужчины Анастасия долго не решалась спросить о нем свою подругу, но та и так поняла ее интерес.

– Всего не могу тебе сказать, но… я люблю Ванечку, – произнесла Софья тихим уверенным голосом.

– Как я за тебя рада! – Настя бросилась обнимать ее, закружила в вальсе Софью, словно заколдованную встречей с любимым.

Проходившие люди с явным неудовольствием и даже осуждающе смотрели на двух танцующих девчонок.

Вечером в Мариинском был аншлаг. Давали оперу «Иван Сусанин», и патриотическая тематика как нельзя лучше отвечала военному положению в городе, поднимая дух сопротивления у его защитников. Софья надела свое лучшее платье из черного панбархата, а Настя контрастировала с ней в платье кремового цвета с завышенной талией, которое дедушка сшил ей в подарок за поступление в университет. Цыгану было приятно, что рядом с ним такие милые молоденькие женщины и что все мужчины оглядываются на них. Ванька в очередной раз отметил красоту Анастасии и даже поймал себя на мысли, что девушка нравится ему все больше и больше. Единственное, что портило ему праздник, это задача, которую поставил перед ним Дед. После того как прибежавшая из хлебного ларька Зиночка в страхе рассказала, что к ней приходила Софья с подругой, у которой отец энкавэдэшник, Нецецкий был взбешен и хотел послать шестерок «вправить мозги неблагодарной лярве», но потом, немного успокоившись, попросил Ваньку разнюхать, насколько серьезная опасность грозит их банде от той девчонки и кем работает в НКВД ее отец.

– Сонька же от тебя без ума, после меня, старика, ты ей принцем кажешься, она тебе все расскажет, – подвел итог короткого обсуждения Нецецкий. – Смотри, какой ты прикид справный носишь, и ксива у тебя что надо. Разве хоть одна баба может устоять?

– Я бы не устояла, – согласилась с Дедом Зинка.

Ванька не стал артачиться – хотя ему не очень было по нраву такое задание – лишь потому, что уже и сам подумывал заскочить к Софье, о которой он последнее время начал все чаще вспоминать.

Ванька Зарецкий, раздобывший контрамарку в ложу, без особых трудностей поменялся местом с пожилой женщиной, которая оказалась соседкой Анастасии. Опера с самого начала полностью захватила девушек, которые, казалось, растворились в музыке. Цыган первое время ерзал на кресле, больше озираясь по сторонам, чем следя за действием, но когда действие оперы подошло к трагической развязке, замер и стал сопереживать народному герою, заводившему врагов Родины в непроходимые болота. Партия Сусанина в исполнении Христофорова была изумительна. Ванька представил себя на месте Сусанина и проникся огромным уважением к его подвигу.

– Давай, старик, не дрейфь, – донеслись до Анастасии его слова.

В сцене убийства героя Цыган сжал кулаки, словно намеревался кинуться на сцену. Из правого глаза у него выступила крупная слеза, и действо расплылось неясными очертаниями. Словно испугавшись, что его застанут в столь не мужском проявлении, Ванька украдкой убрал прозрачную помеху и взял себя в руки. По окончании оперы зрители приветствовали артистов стоя, многие дарили своим любимцам незамысловатые букетики. Анастасия, тоже заранее купившая возле театра букет гладиолусов, с некоторым трепетом пошла к сцене. Христофоров, с наклеенной бородой и в старческом гриме, увидев девушку, сделал ей шаг навстречу, принимая цветы.

– Так я жду вас в гримерной? – напомнил он о своем предложении.

– Я не одна, – робко возразила Анастасия.

– Все равно приходите, отметим премьеру, – настаивал артист.

Услышав о приглашении Христофорова, Ванька поддержал идею и стал уговаривать Софью с Анастасией, которые находились в сомнении. В конце концов они согласились.

Бронислав Петрович встретил молодых людей уже без бороды и с полусмытым гримом, отчего его лицо выглядело несколько комично.

– О, да вас целая делегация! – несколько натянуто улыбнулся актер, не подавая виду, что разочарован присутствием симпатичного мужчины.

– А знаете, молодые люди, поедем-ка ко мне домой, там и отметим премьеру, – обратился он больше к Анастасии, чем ко всем остальным.

– Да мне уже домой скоро надо, – засмущалась Анастасия.

– А мы недолго, всего по бокалу шампанского, – настаивал Бронислав Петрович. – Там все готово, я еще утром прислуге дал указания.

– Я, как ты, – ответила на вопросительный взгляд подруги Софья.

– Да чего там, девушки, съездим на часок, – поддержал Христофорова Ванька Зарецкий.

Через пять минут вся компания уже сидела в закрепленном за ведущим певцом театра легковом автомобиле, который быстро подвез их к дому Христофорова на Фонтанке. В просторной трехкомнатной квартире певца все было убрано и блестело чистотой. Огромное венецианское зеркало в гостиной и предметы старинного интерьера поражали роскошью и красотой. Пока гости, словно в музее, осматривали квартиру, Бронислав Петрович принял душ и, переодевшись в костюм, пригласил всех к накрытому прислугой столу. Здесь было на что посмотреть. Салатик с обильно политым подсолнечным маслом винегретом стоял в центре круглого стола, притягивая к себе голодные взгляды молодых людей, и прежде всего Софьи, которая, кроме четвертинки хлеба с чаем, сегодня ничего не ела. От винегрета в разные стороны, словно солнечные лучики, расходились тарелочки с сельдью, посыпанной кружочками лука, с кабачковой икрой, тонкой колбасной нарезкой и даже с бутербродами с черной икрой. Дополняли это великолепие бутылка советского шампанского и армянского коньяка.

– Как красиво! – вырвалось у Насти.

– Даже есть страшно, – растерянным эхом подтвердила Софья.

– Остатки былой роскоши, – отмахнулся Христофоров, наполняя рюмки.

После тостов за премьеру, за хозяина и за дам начались танцы. Анастасия, приглашенная Христофоровым, закружилась в крепких руках мужчины под музыку вальса, но вдруг почувствовала, что ее нестерпимо тошнит.

– Мне нужно к умывальнику, – попросила она Бронислава Петровича.

– Я вас провожу. – Христофоров повел ее в ванную комнату, отметив про себя, что Софья и ее кавалер уединились в его кабинете.

– Можете принять душ, если хотите, вот и полотенце, – предложил гостеприимный хозяин, оставляя Настю одну в ванной комнате.

Девушка умылась холодной водой, но ей не помогало. Закрыв дверь на крючок, она, чтобы прийти в себя, сбросила одежду и встала под ледяную струю.

«Больше не буду столько пить», – успела подумать Настя и услышала звук распахивающейся двери. На пороге ванной стоял Христофоров.

– Не заходите, я не одетая, – просипела, потеряв от страха голос, Анастасия, пытаясь, присев, загородиться руками от пронизывающего взгляда мужчины.

– Ну, что ты, девочка, я же люблю тебя, не бойся, – похотливо улыбнулся Христофоров и, взяв полотенце, протянул к ней руки. – Давай я тебя оботру, ты же закоченела.

– Уйдите, а то я буду кричать, – отмахнулась от него девушка.

– Твоя подруга с молодым человеком уже давно любятся, а ты артачишься, – распалялся при виде девичьего тела Бронислав Петрович. – Думаешь, я такой стол накрыл и тебя с твоими дружками кормил просто так?

Перейдя от слов к действию, мужчина обхватил сидящую в ванне девушку и стал ее вытаскивать. Анастасию обдало запахом мужского пота. С новой силой к горлу подступил рвотный позыв, заставивший забыть о происходящем.

– Ах ты тварь! – услышала она визг Христофорова, почувствовав, что он ее отпустил. Ничего не понимая, она схватила одежду и выбежала в кухню. Накинув платье на голое тело, прошмыгнула мимо злополучной ванной, в которой, продолжая материться, смывал с себя ее рвоту неудавшийся соблазнитель.

– Софья, я ухожу! – уже в дверях крикнула Настя и тут же поспешила вниз по ступенькам, поскорее на свежий воздух.

Через пять минут ее нагнали Софья и ее молодой человек. Узнав, что произошло, Ванька стал порываться вернуться и набить морду «бекасу», как он назвал Христофорова. Настя попросила не делать этого. И Софья, видя, что все обошлось, тоже попросила не связываться с известным в городе человеком, от которого незамедлительно последуют большие неприятности. Цыган нехотя согласился, пообещав разобраться с «бусыгой». Ванька испытывал такие чувства, словно обидели его девушку.

– Надо же, а ведь такой приличный с виду человек – интеллигент, певец, – недоумевала Софья, все еще переживая за подругу. – Уму непостижимо!

– Жалко, харч такой не уберегла, – то ли пошутил, то ли сказал серьезно Цыган.

– Неудобно все-таки вышло, – сконфузилась Настя, – ну он тоже хорош… – Настя рассказала о словах Христофорова о том, что он далеко не так бескорыстно решил их угостить.

– Так ты ему все и вернула, что съела, – засмеялась Софья, решив шуткой поддержать подругу.

Настя не выдержала и тоже засмеялась вслед за Софьей и ее другом. Домой она добралась поздно. Тихонько пробралась в свою комнату и легла в уже разобранную постель.

– Ты где шатаешься столько времени после театра? – привстала на соседней кровати тетя Мария.

Анастасия не отвечала. Да и что она могла сказать?

– Надо будет отцу рассказать про твои похождения, а то твоя мать слишком много тебе разрешает, – не дождавшись ответа, пригрозила напоследок сестра Настиного отца.

«Не дай бог, в семье обо всем узнают!» – испугалась Настя, прося помощи у Господа Бога и давая Ему обещание не вести себя так опрометчиво в будущем.

Ранним утром капитан Петраков с группой оперативников приехал на Бадаевские склады. Вооруженный охранник, увидев сотрудников НКВД, моментально связался с начальником, который проводил Алексея Матвеевича до здания центрального продуктового склада, в котором находился заместитель убитого Павлухова. Другие милиционеры, во главе с капитаном Солудевым, направились в кабинет убитого, чтобы провести обыск. Извещенный охраной о прибытии оперативника, заместитель начальника складов Михаил Давидович Гуревич вышел ему навстречу. Поверх костюма на нем был темно-синий рабочий халат, который словно скрывал значимость этого человека, ставшего после смерти начальника лицом, распоряжавшимся основным продуктовым запасом осажденного города. Петраков про себя отметил, что халат явно не его размера, и наблюдение сразу лишило капитана доверия к человеку, пытавшемуся произвести хорошее впечатление на сотрудника НКВД, надев чужую рабочую одежду. В небольшом, но уютном кабинете Гуревича Петракову бросился в глаза поднос с двумя стаканами горячего чая и четырьмя бутербродами с сыром, стоявший на рабочем столе.

– Пожалуйста, товарищ капитан, не отказывайтесь, подкрепимся чайком, а то день впереди долгий, – предложил складской работник.

– Ну, если только чайку… – отказался от соблазнительных бутербродов Петраков, собрав свою волю в кулак.

– Мы все тут, когда узнали о случившемся, были просто в панике, – проглатывая первый бутерброд, поведал Михаил Давидович о реакции коллектива на убийство руководителя. – Но потом я призвал всех мобилизоваться, ведь сейчас не то время, нужно, наоборот, стать более ответственными и требовательными к себе.

Чай был крепкий и сладкий, капитан давно не пил такого. Он не особо вслушивался в болтовню Гуревича, потому что вкусный чай заставил его вспомнить о семье. «Взять бы два предложенных бутерброда да разрезать пополам. Как раз детям и жене», – бродили в голове оперативника грустные мысли.

– А ведь какой был принципиальный руководитель! Я уж не говорю о нем как о коммунисте. Истинный пример для нас, – продолжал нахваливать мертвого начальника его заместитель, отправляя в рот последний бутерброд.

– Я, собственно, хотел выяснить о продуктовом наборе, который вчера получал у вас водитель Павлухова, – поставил на стол пустой стакан Петраков.

Гуревич закашлялся. Явно был сильно озадачен и обдумывал ответ.

– Меня интересует список и вес продуктов, – помог ему работник милиции.

– Да, конечно, у меня все учтено. – Михаил Давидович открыл ящик стола и достал накладную. – Вот, как положено: мною выдано, водителем Павлухова получено, подписи на местах.

– Не понял… – пробежал глазами бланк Петраков. – Почему не указано, какие продукты отпускались, а написан только общий вес?

«Двадцать!» – моментально зафиксировал в голове Алексей Матвеевич десятикилограммовую разницу.

– Так ведь это из продрезерва исполкома и горкома партии, – выдавил из себя Гуревич.

– И что?

– А то, что существует служебная инструкция, в которой предписано при отпуске продуктов данной категории не указывать наименований, – многозначительно произнес хозяин кабинета.

– С ней можно ознакомиться? – спросил удивленный милиционер.

– Нет, инструкция была в устной форме получена Павлуховым оттуда, – Гуревич показал глазами на потолок.

– Надо полагать, что данный продрезерв на складах как-то по-особенному учитывается, не в общем порядке? – поинтересовался работник ОБХСС.

– Да, учет резерва ведется отдельно, продукты находятся в спецхранилище.

– А как осуществляется отпуск продрезерва, кто им распоряжается?

– Начальник продовольственного подотдела горисполкома товарищ Сосков, он ведет учет норм выдачи из резерва, по его запискам или распоряжениям Павлухов и отпускал продукты.

– А где книга отпуска товара продовольственных резервов?

– Дело в том, – замялся Гуревич, – что Павлухов хранил ее дома и сам вносил записи по приходу и расходу данной категории продовольствия.

– А как же вам теперь вести учет? Проведете инвентаризацию остатков в спецхранилище? – поинтересовался милиционер, зная, что никакой складской книги в квартире убитого обнаружено не было.

– Слава богу, нет. Сегодня назначен новый начальник продовольственных складов, он и примет решение, – облегченно выдохнул Гуревич.

– Кто же? Если это не является тайной? – спросил Петраков, поднимаясь с места.

– Так Афанасий Игнатьевич Сосков и назначен, – радуясь, что больше не будет неприятных вопросов, ответил служащий складов.

Обыск в кабинете убитого ничего не дал. В рабочем столе, в сейфе и среди бумаг не было обнаружено ничего, что могло бы продвинуть следствие по делу. Пока капитан добирался до управления, его не покидала неприятная мысль: что-то в этом деле не так. Интуиция подсказывала, что мотивом убийства Павлухова были не привезенные им накануне продукты, а его трудовая деятельность в должности начальника продскладов города. То, что утрачена книга учета спецпродовольствия и несовпадение в показаниях водителя Павлухова и накладной об общем весе продуктового набора, только усилило в нем эту уверенность. Сложность была в том, что речь шла о продрезерве партийной и исполнительной власти города. Конечно, на многие его вопросы мог бы ответить новый начальник складов, но без разрешения Огурцова выяснять, кому и для каких целей предназначался злополучный паек, было опасно. Поэтому Петраков собирался сейчас сделать только одно: еще раз допросить водителя Павлухова, а затем доложить все руководству, прося разрешения на опрос важного служащего горисполкома, назначенного на место убитого.

Однако в управлении капитана ждало огромное разочарование – дежурный по управлению сообщил ему, что сегодня ночью водитель Павлухова был зарезан.

Появившийся вскоре Мышкин, который выезжал на место происшествия, поделился оперативной информацией.

– В подъезде его караулили, и как только зашел, тут же, в парадной, порешили. Зарезали, как и его начальника, один к одному: вспороли пузо, как на бойне, все кишки вывалились.

– Собака след взяла? – поинтересовался его непосредственный начальник капитан Солудев.

– Собак уже нет, сняли их со службы, – удрученно доложил Мышкин.

– Хоть какая-нибудь зацепка есть? – занервничал Петраков.

– Есть! Да еще какая! – заулыбался Мышкин, который, видимо, специально приготовил самое интересное на потом.

– Ну не тяни! – вырвалось сразу у обоих оперативников.

– На месте преступления, прямо под трупом, обнаружен вещмешок, в котором находились большая банка черной икры и пять тысяч рублей. – Мышкин с нескрываемым удовольствием следил за удивлением своих коллег. – Жена убитого показала, что он с утра отправился в райвоенкомат для продлении брони, и больше она его не видела.

– Откуда у простого водителя такая роскошь? – недоумевал Солудев.

– Вот и я так же подумал, – отреагировал лейтенант на вопрос своего начальника. – А потом позвонил Огурцову, и тот моментально все разложил по полочкам.

– Попробую отгадать, – перебил Петраков. – Он предположил, что именно водитель Павлухова с сообщниками в целях ограбления и убил своего руководителя, а потом, не поделив украденное с дружками, сам попал на нож.

– Точно. А что, водитель ведь получал и заносил продукты в квартиру Павлухова, знал, что жены и дочери его в городе нет, а прислуга приходит утром. Так?

– Ну, так, – кивнул Солудев.

– Кому ночью убитый мог без опасений открыть дверь в квартиру? Только тому, кого хорошо знал. Так? – Лейтенант загнул второй палец на руке.

– Да, да…

К тому же оказалось, что в 1934 году водитель был судим за хулиганство, следовательно, мог иметь связи в уголовном мире.

Даже Петраков, несмотря на скептическое отношение к этой версии, про себя отметил: с логикой и аргументацией у лейтенанта все в порядке.

– Ну, значит, так тому и быть, – подытожил Солудев.

– Для порядка надо проверить, откуда икорка, – высказался Петраков.

– Верней верного, что из похищенного проднабора, – высказался Мышкин.

– Вот я и говорю – проверить надо, – кивнул Алексей Матвеевич.

Заместитель начальника управления старший майор госбезопасности Огурцов встретил оперативников явно в лучшем настроении, нежели то, в коем был при расставании с ними. Он не пытался скрыть своего удовлетворения тем, как складывалась ситуация по расследованию убийства Павлухова. В его кабинете оказался также и следователь управления УНКВД Андрей Григорьевич Грязунов, получивший указание Огурцова на соединение этих двух убийств в одно дело. Услышав доклад Петракова и посмотрев продуктовую накладную, Огурцов не расстроился.

– Я договорюсь, чтобы по вопросу выяснения принадлежности банки с черной икрой нам пошли навстречу и дали исчерпывающую информацию, – уверенно заявил он. – Дело практически раскрыто и, слава богу, имеет чисто уголовный подтекст.

– А если… – хотел высказать сомнения Алексей Матвеевич, но не успел.

– Не надо никаких «если», Петраков, – недовольно поморщился Огурцов. – Мне уже звонили, и я доложил, что следствие закончено. Всей группе объявлена благодарность.

«Ну что же, может быть, все на самом деле проще, чем мне кажется», – попытался успокоить себя капитан милиции.

Вечером, перед тем как поехать домой, Петраков просмотрел сводку преступлений по городу и с удивлением увидел среди потерпевших клиента своего отца – Бронислава Петровича Христофорова. В сводке сообщалось, что неизвестными преступниками ограблена квартира оперного певца, причем в списках похищенного, кроме денег и мелких ценностей, значилась даже мебель.

Ванька Зарецкий, а по новой ксиве Петров Дмитрий Сергеевич, стараниями Соскова был устроен экспедитором на Бадаевские продовольственные склады. После посещения оперы он снова вернулся жить к Софье и даже зарегистрировался по новым документам в домоуправлении. Соня рассказала ему о том, как попала к Деду, и Цыган, прочувствовав ее боль от пережитого, понял, что все сильнее привязывается к образованной девушке. Кроме него, еще два подручных Деда – Шкет и Чеснок были оформлены складскими водителями на грузовые машины. На всех троих по линии продуктового отдела горисполкома была оформлена бронь от призыва на фронт.

Несмотря на строгое указание Деда «залечь на дно» и до поры не высовываться, Ванька уговорил Шкета и Чеснока совершить кражу на квартире оперного певца, которого Цыган решил наказать. То, что Христофоров оскорбил подругу Софьи, затронуло его намного больше, чем он мог предположить. Новое ощущение было непонятно, и, поскольку Ванька привык к определенности в своей жизни, ему становилось немного не по себе. Его также задело то, что Христофоров выказал свое презрение к ним, людям второго сорта. Ванька, много натерпевшийся от милиции и исправительной системы, реагировал на это очень болезненно. Цыган решил не просто наказать певца, а нанести такой удар, от которого тот никогда не оправится.

Установив, когда Христофоров уходит на репетицию, он рассчитал время и, получив ранним утром на складе маршрутный лист на овощехранилище, вместе со Шкетом подъехал к его дому на служебном грузовике с заранее замененными номерами. К тому времени Чеснок, оставив свою машину, дождался ухода Христофорова и вскрыл дверной замок его квартиры. Цыган с Чесноком зашли в квартиру и занялись поиском ценностей. Долго искать не пришлось. Деньги, пятьдесят тысяч рублей, Христофоров прятал под матрасом в спальне. Золотые карманные часы, золотой портсигар, дорогущая антикварная трость с ручкой в виде золотой головы змеи с двумя изумрудами вместо глаз и другие золотые безделушки чуть ли не в четверть килограмма весом воры нашли в кабинете певца, в оборудованном под ковром тайнике. Чеснок, восемнадцатилетний урка, бывший учащийся ремесленного училища, при виде такого богатства выглядел полным идиотом, так как не мог от удивления закрыть отпавшую нижнюю челюсть. Затем по намеченному Цыганом плану они совершенно открыто подогнали машину к подъезду и откинули борта. Цыган решил воспользоваться тем, что в городе идет эвакуация целых предприятий и учреждений. Чтобы выглядеть как настоящие грузчики, парни стали кричать и материться, вынося дорогущую мебель из квартиры.

– Осторожней заноси! – на весь подъезд руководил ответственный за «эвакуацию».

Из соседней квартиры вышла пожилая интеллигентная женщина с маленькой собачкой на руках и поинтересовалась у старшего грузчика:

– А что, молодой человек, Бронислав Петрович переезжает?

– Какой переезд? Эвакуируется ваш сосед, – уверенно ответил Цыган.

– А где же он сам?

– На улице. Следит, чтобы ничего не украли, – соврал вор.

– Так хотелось с ним попрощаться… – посетовала соседка.

Машина была уже почти полностью загружена, когда соседка Христофорова вышла-таки со своей собачкой на улицу. Пока она озиралась по сторонам, к машине подошел пожилой мужчина. Женщина, узнав в нем управдома, поздоровалась.

– Что здесь происходит? – поинтересовался тот.

– Бронислав Петрович эвакуируется, – опередив Цыгана, доложила женщина.

– А почему он меня не поставил в известность? – удивился управдом.

– Вы в какое время живете? – раздраженно, повысив тон, рыкнул на него Ванька. – Сейчас все решается в один день. Принято решение эвакуировать весь оперный театр. Мы уже вторую квартиру вывозим.

– А где товарищ Христофоров? – уже мягче спросил мужчина.

– Наверху, увязывает последнюю мелочь, – пошел ва-банк Ванька.

– Подождите меня здесь, – бросил управдом, направляясь к подъезду.

Ванька подал сигнал подельникам, и те моментально сели в грузовик.

– Вагоны ждать не будут. Отойдите, гражданочка! – Цыган закрыл задний борт.

– Как, вы уезжаете? – удивилась женщина – А как же Бронислав Петрович? Что ему передать?

– Передайте ему пожелание всего хорошего от почитателей его оперного таланта, – улыбнулся Зарецкий.

– Да, Цыган, ты просто знатный босяк! – с восхищением, как только тронулась машина, подал голос отошедший от испуга Шкет. – Так вот на шарап хату взял!

Овощехранилище находилось сразу за городом, недалеко от Волковой деревни. Понимая, что от мебели нужно срочно избавляться, Ванька решил остановиться, как только проехали деревушку. За пять минут парни прямо с борта скинули всю антикварную ценность Христофорова в дорожную грязь. Из поломанного шкафа на землю посыпались дорогие костюмы Христофорова.

– Цыган, а зачем же мы корячились? – изумился Чеснок, указывая на разбитую мебель и одежду. – Я думал, толкнем все на рынке. Ведь хорошие фити-мити сорвать можно было.

– С этим барахлом нас враз заметут, а таскали мы его для аферы, чтобы маза перла, – соврал Ванька, рискнувший с мебелью лишь желая нанести непоправимый урон любителю сладкой жизни.

– Ну и жук ты! – восхитился Чеснок.

Овощехранилище, у которого заканчивалась однорядка дороги, находилось в километре от старого сельского кладбища и напоминало большое бомбоубежище. У ворот стояла бытовка, из крыши которой торчала труба буржуйки. На звук вышел мужик, одетый, несмотря на теплый день, в ватную телогрейку и с винтовкой образца 1914 года.

– За овощами! – Ванька протянул ему заказ-наряд.

– А че на двух машинах? – удивился охранник. – Там овощей осталось центнеров десять, не более.

– Наше дело малое: получил и вези, – пожал плечами Цыган. – Открывай калитку!

Охранник, оказавшийся единственным человеком на складе, не спеша распахнул ворота, и первая машина задним ходом въехала внутрь. К удивлению Цыгана, внешне неприглядное хранилище внутри оказалось огромным помещением с хорошим освещением. Двери и ворота в склады были открыты настежь, что говорило об отсутствии здесь продуктовых или иных запасов.

В самом конце хранилища охранник открыл последнюю закрытую дверь, за которой оказалось мешков двадцать с картошкой и морковью.

– Ну что, дядя, тебе можно и домой теперь? – когда все погрузили, спросил охранника Цыган.

– Да нет, паря, я трошки посижу тут еще. Глядь, и вспомнят обо мне, – хитровато улыбнулся страж пустоты.

– А ты, я не пойму, из ВОХРы или армейский?

– Нет, я тутошний, – указал в сторону леса мужичок.

Вечером Ванька Зарецкий с напарниками приехал к Нецецкому в деревню Каменку, куда осторожный вор перебрался из города – подальше от облав. На воровской малине, распивая самогон, сидели Дед, Федуля, Зиночка и еще пара молодых воров. Поздоровавшись, Ванька высыпал на стол украденные из квартиры певца деньги и ценности.

– Большой скос, ничего не скажешь, – без особой радости произнес Дед, перебрав золотые вещицы. – Сколько ассигнациями?

– Пятьдесят косых, – гордо отозвался Шкет. Затем протянул трость: – И вот еще…

– Ну-ка, растолкуй, какого карася на уши поставили, – обратился к нему Нецецкий, с интересом рассматривая последний трофей.

Шкет принялся рассказывать, по молодости приукрашивая события, отдавая должное смелости Цыгана, но и себя с Чесноком не забывая выставить в приглядном виде.

– Что скажешь, Федуля? – повернулся Нецецкий, выслушав его, к напарнику.

– А что бодягу разводить, когда все полный ажур? – порадовался за молодежь добродушный силач.

– А ты что скажешь, Зиночка? – продолжил опрос своей банды Нецецкий.

– Что Ванечка самый фартовый, я и раньше знала, – Зинка томно посмотрела на Цыгана, – но то, что он подставляется, когда у нас такие планы, мне не нравится.

– Дело толкует бесовка, – поддержал женщину Нецецкий. – Ты, Цыган, теперь Дмитрий Сергеевич Петров, и не имеешь права рисковать собой.

– Хватит баланду травить! – начал злиться Ванька.

– Баланду ты с лялькой своей травить будешь, а я тебе дело толкую, – разозлился в свою очередь Нецецкий. – Мы уже двоим кишки выпустили, дорогу к харчам расчистили. Тебя опять же с пацанами к делу определили. То, что ты принес, – мелочевка по сравнению с тем, что мы скоро возьмем. И риск твой беспонтовый. Вон Зиночка как потрудилась, могла ведь на крючок к легавым попасть и не слезть. Под вышаком ходила, так для дела общего, а не для форса. Вот о чем толкую тебе.

– Да что мы, Цыгана не знаем? – вступился за Ваньку Федуля. – Ну, подурил парень немного, немного разогнал кровушку по жилам. Я насколько старше, а тоже по делу скучаю.

– Адвокат выискался… – недовольно, но уже без злобы пробурчал Дед.

– Я банкую, – Федуля разлил самогон по стаканам, – обмоем хороший приход.

– Чего твоя лялька не приходит? Забыла совсем старых знакомцев? – поинтересовался Дед о Софье.

– Да чего ей со стариками гулять? – избегая неприятной темы, попытался перевести разговор в шутку Цыган.

– А мусорская дочка, подружка ейная… – напомнила Зинка.

– Да, ее отец мент, но нам ни от нее, ни от ее папаши нет никакой угрозы. Я с ней в знакомцах, – отчитался Цыган.

– Хорошо, что не с батяней, – хрипло рассмеялся Нецецкий, а за ним и все остальные, оценив его шутку.

Когда молодые воры напились и ушли на сеновал, а Федуля в соседней комнате занялся податливой Зинкой, Дед перешел на задушевный разговор.

– Ванька, ты же для меня как сын, тебя только одного и вижу в случае чего вместо себя. Есть, конечно, более авторитетные урки, но с мозгами у них слабовато, не то что у тебя. Я же тебе оторвал от себя и назад не требую. Сам без ляльки живу, хоть мне не солидно. Ты цени мое отношение. И слухай старого босяка.

– Чего толковать, Дед, – дал понять, что ценит его расположение, Цыган.

– Все толковище больше нужно было для бакланья молодого, чтобы знали сявки место, к порядку привыкали. – Нецецкий по дружески похлопал Цыгана по спине. – Завтра, кстати, начинаем дело делать. Ты с утра зайди в кабинет к Кубышке и передай ему эту папку с бумаженциями. – Дед, зевнув, уменьшил огонь в керосиновой лампе. – А щас – по нарам…

Николка собирал грибы, выискивая их в давно примеченных им грибных местах на опушке леса. Он любил это занятие, которое умиротворяло его душу. Единение с природой погружало его в детство, и в памяти всплывали отрывки чего-то хорошего. В лесу на небольшой полянке находился перепелиный выводок, и Николка любил прилечь в кустарнике, наблюдая за птичьей жизнью. Птицы настолько привыкли к его появлению, что иногда подходили к Николке всем выводком, останавливаясь в одном метре от его лежки и, вытягивая шейки, пытаясь рассмотреть необычного соседа. В такие моменты Николка не выдерживал – ему становилось смешно, и он каждый раз начинал смеяться, а перепелки отбегали на более безопасное расстояние.

Вот и сегодня, собрав лукошко колосовиков и подберезовиков, он осторожно занял свою позицию, приготовившись к встрече с пернатыми друзьями. Через несколько минут появился выводок подросших перепелок, в котором их мать можно было узнать только по месту ее расположения – впереди стайки. Птицы живым ручейком приближались к Николке, но вдруг вспорхнули и, перелетев на другой конец полянки, скрылись в лесу. Николка не сразу понял, что произошло, но затем услышал грохот со стороны проселочной дороги. Пробравшись к месту шума, он увидел отъезжающую в направлении овощехранилища грузовую машину, а на месте ее остановки груду развалившейся мебели. Подойдя ближе, он, к своему удивлению и радости, обнаружил, что из поломанного шкафа вывалилось много красивой мужской одежды. Такую Николка видел только в фильмах, которые смотрел в деревенском клубе. Не мешкая ни секунды, он стянул с себя узкие подростковые брюки и залатанную рубаху и стал облачаться.

Баба Фрося работала в огородике, с тревогой прислушиваясь к слабо доносившейся артиллерийской канонаде. Фронт неумолимо приближался к городу. Жители Волковой деревни, собравшиеся к отъезду, пытались продать то, что не могли взять с собой, за бесценок, чаще всего за любые продукты, но остающиеся в деревне не покупали, так как и сами готовились к скорому отъезду. Однако пустующих домов в деревне не было, так как в освобождаемом жилье всегда ночевали военнослужащие, находящиеся на марше перед отправкой на фронт. Деревенскую школу переоборудовали под госпиталь, который уже начал принимать первых тяжелораненых. Ефросинья Александровна, с трудом разогнув поясницу, стала высматривать Николку, который с утра пошел собирать грибы в ближайшем леске. Обычно к обеду внук возвращался, поэтому старая женщина, обеспокоенная его задержкой, отложив дела в огороде, пошла ему навстречу. Пройдя пятьсот метров, она увидела какого-то молодого человека, который на дороге к колхозному овощехранилищу ковырялся в груде сваленной мебели. Она хотела обойти незнакомца, но, приглядевшись, узнала в нем своего Николку.

– Ты ли это? – удивилась старушка разительной перемене в облике внука.

В новой одежде ее внук выглядел как совершенно нормальный молодой человек.

– Николка жених, – осматривая себя в остатки венецианского зеркала Христофорова, неожиданно произнес он.

Баба Фрося удивилась: внук впервые проговорил то, чего, по его душевному заболеванию, ждать не приходилось.

– Так, может, теперь и невесту подыщем? – поинтересовалась с надеждой на просветление разума внука бабушка.

– Фроська, тебе зачем невеста? Ты же бабка! – ответил Николка, в очередной раз разочаровав Ефросинью Александровну.

– Ладно, снимай все это, пока никто не видел. – Баба Фрося даже в уме не держала, чтобы что-то взять из чужого богатства.

– Нет! – заартачился внук. – Мне перепелки, птички Божьи, все это подарили.

«Может, и впрямь взять? Что-то на рынке можно будет продать или обменять на продукты», – подумала женщина.

– Ну ладно, согласна, только ты сейчас переоденься, а то в деревне увидят и все отберут, – схитрила баба Фрося, и Николка, испугавшись, послушался.

Собрав содержимое вещевого шкафа в большое покрывало и увязав все в узел, они через огороды вернулись в избу. Перекусив с внуком картошкой в мундире с зеленым луком и кусочком хлеба, баба Фрося отправилась в сельсовет за продуктовыми карточками. Николка, как только бабушка вышла, опять облачился в новую одежду и отправился гулять по деревне. Дойдя до трамвайного кольца, уселся на скамейке и стал наблюдать за приезжающими из города людьми.

Анастасия пришла из университета как раз к обеду. На обед был рыбный суп из мороженой мойвы с небольшим количеством перловой крупы и порцией хлеба. Анна Ефимовна проявила чудеса кулинарии, сделав из этого набора на удивление вкусное первое блюдо. Андрей, а за ним и Вячеслав нарезали свою порцию хлеба на ровненькие узкие полоски, которые назвали солдатиками, и хвастались между собой, у кого их больше остается. Игру придумал для них дед Матвей, чтобы ребята не проглатывали хлеб сразу. Победил за обедом старший Вячеслав, у которого после супа оставалось три узеньких кусочка.

– Сегодня был у Христофорова, – стал рассказывать Анне Ефимовне, а заодно и всем домашним Матвей Порфириевич, – хотел папиросы забрать за костюм.

Анастасия при упоминании о Брониславе Петровиче внутренне сжалась.

– Прихожу, а у него беда страшная – всю квартиру лиходеи какие-то вынесли, даже мебель вывезли из квартиры.

– Что, вообще ничего не осталось?! – удивленно ахнула бабушка.

– Письменный стол остался, на кухне мебелишка кое-какая, а из гостиной и спальни все вывезли, даже одежду прихватили.

– Теперь он тебе не заплатит, – вздохнула Анна Ефимовна.

– Ну как можно так говорить, когда человек, считай, голый остался! – вступилась за Христофорова тетя Мария. И предположила, испепеляя Анастасию пронзительным взглядом: – Сам виноват, живет один, гостей к себе водит, вот, видимо, и навел кто.

– Нам о себе надо беспокоиться, – сменила тему бабушка. – Я слышала от женщин в очереди, что в Волковой деревне можно выменять на картошку какие-нибудь вещи. Не проехаться ли вам с Настей туда, попытать удачу?

– Неспокойно там, – возразил Петраков, – фронт близко подошел, не ровен час под обстрел попадут.

– Поэтому там и меняют охотней, – поддержала мать Мария.

– Ну съездите разок, пока не так опасно, – согласился Матвей Порфириевич.

Через полчаса семья собрала лишние вещи, кое-что из обуви, Анна Ефимовна отдала свой старый пуховый платок. Анастасия с теткой Марией отправились к трамвайной остановке маршрута, что останавливался на окраине города, в начале деревни.

– Послушай, Настя, а это не твои друзья навели на квартиру Бронислава Петровича? – как только вышли на улицу, без всяких обиняков спросила тетка.

– Какие друзья? – Анастасия больше всего боялась того, что ее отец узнает о ее встрече с Софьей Вайнштейн.

– Нечего овечкой прикидываться, я знаю, что ты была у Христофорова с профессорской дочкой и ее хахалем, – грубо вывела племянницу на чистую воду Мария.

– А откуда это известно? – удивилась информированности тети девушка.

– Бронислав Петрович мне рассказал, что последний раз у него в гостях была ты с подружкой по имени Софья. А уж кто такая Софья, я сразу догадалась, не так много у тебя подруг, которые бывали у нас в доме, – рассказала Мария.

– А больше Бронислав Петрович ничего не говорил? – разозлилась Анастасия, не понимая, почему тетка так заботится о неприятном типе.

– О чем ты? – насторожилась женщина.

– О его недостойном поведении! – выпалила в сердцах девушка.

– Что, он к тебе приставал? – изумилась тетя Мария.

– А с чего это вы с ним встречались? – вместо ответа задала вопрос Настя.

– Буду я еще перед соплячкой отчитываться! – раздраженно вырвалось у женщины. – Ты смотри за своим поведением, а то твои знакомые, и особенно дочка врага народа, всю нашу семью отправят туда, куда Макар телят не гонял.

После столь резкого разговора родственницы замолчали и до самой конечной остановки трамвая ехали, не проронив не слова.

Мария злилась на своего любовника за то, что тот заинтересовался этой девчонкой, да к тому же ее племянницей. Они с Христофоровым познакомились пять лет назад, когда оперный певец впервые пришел к Петракову-старшему, чтобы заказать пошив какой-то одежды. Мария была очарована талантливым и красивым молодым мужчиной с первого взгляда. Ее муж, инженер-взрывотехник, все время ездил в долгие служебные командировки – то на строительство плотин, то на работы по проходу горных тоннелей, поэтому бывал дома не больше трех месяцев в году. Видимо, поэтому у них в течение трех лет не было детей, к явному неудовольствию Анны Ефимовны. Бронислав Петрович еще не был известным оперным певцом, и ему польстило внимание молодой красивой женщины, и через пару встреч после театральных представлений они стали любовниками. Вскоре приехал и опять уехал ее муж, а уже через короткое время Мария поняла, что беременна. Кто являлся отцом ее будущего ребенка, было известно лишь ей одной, да и то она до конца не была уверена. Однако она поговорила с Брониславом, сказав ему, что ребенок его. Певец категорично заявил, что сейчас не готов что-либо менять в своей жизни, которая его полностью устраивает. Поэтому все осталось, как прежде, а после рождении Кати Мария подумала, что все закончилось. Однако она ошиблась, и отношения между любовниками возобновились. Именно сейчас, в военное лихолетье, Марии больше всего хотелось надежной опоры в лице близкого мужчины, и казалось, что Христофоров наконец готов начать совместную с ней жизнь. Поэтому ее очень расстроило ограбление любимого мужчины, так как теперь уже не могло быть и речи о проживании вместе, как заявил ей при последней встрече сам Бронислав…

На конечной остановке пассажиры трамвая толпой повалили наружу. Каждый торопился первым предложить жителям Волковой деревни свой нехитрый товар.

– Давай разделимся, так у нас будет больше шансов набрать продуктов. Ты заходи в деревню справа, а я пойду налево, встретимся через три часа. – Мария передала Анастасии вещмешок, сама взяла холщевую сумку и торопливо последовала за почти бегущими горожанами.

Девушка, набросив вещмешок на плечо, пошла к ближайшему деревенскому дому. Впервые занимаясь таким делом, она захотела спросить у кого-нибудь из местных жителей, к кому ей лучше обратиться, и огляделась. Кроме спешащих по своим делам военнослужащих и хорошо одетого молодого человека, одиноко сидящего на скамейке рядом с остановкой, она никого не заметила. Она решила, что парень – один из ленинградцев, приехавший для обмена вещей, и ждет трамвая в сторону города.

– Здравствуйте, – поприветствовала его девушка.

Молодой человек не ответил, лишь внимательно посмотрел на нее. У него было доброе лицо и синие, как чистое небо, глаза. Девушка немного смутилась.

– Не скажете, кому бы предложить вещи для обмена на картофель? – спросила Анастасия.

Парень встал и протянул руку к ее вещмешку. Девушка подумала, что он хочет посмотреть, что в нем, и с охотой передала ему мешок, описав содержимое:

– Там детские вещи, на мальчика, а также сарафан для пожилой женщины и пуховый платок.

Незнакомец без слов закинул вещмешок на плечо и, взяв Настю за руку, направился в деревню.

«Странный какой-то. Может, немой?» – подумала девушка, но не испугалась, так как облик молодого человека не внушал ей опасений.

– Меня Настей зовут, а вас? – попыталась познакомиться с неизвестным она.

– Николка я, – выдавил из себя парень громким голосом.

Анастасии показалось, что с ним что-то не в порядке, и она, высвободив руку, хотела попросить свои вещи обратно. Но неожиданно ее спутник остановился у последнего деревенского домика, похожего на банный сруб. В огороде девушка заметила пожилую женщину, вмиг успокоилась и смущенно улыбнулась ей:

– Здравствуйте..

– И вам дай Бог здоровья, – приветливо откликнулась старушка.

– Я привезла вещи на обмен, – показала Настя на вещевой мешок на плече Николая.

– Ой, деточка, да мы сами последнее с прошлого урожая доедаем, – пожаловалась на нищету баба Фрося. – Но ты проходи в избу, чайку хоть попьем.

– Фроська, дай ей картошки, – вдруг резко выпалил Николка, – ей нужно.

– Так ведь и нам, Николка, она нужна, – вздохнула старая женщина.

– Фроська, не гневи Бога!

– Ладно, может, малость и подмогнем, – еще раз вздохнула старушка.

В домике было довольно чисто, но бедно. Через маленькие окошки света поступало мало, изба освещалась больше за счет улыбки Николки. Бабушка вскипятила чаю, заваренного на зверобое, и угостила гостью малиновым вареньем.

– Ну, лезь в погреб, набирай картошки, – к радости Николки, распорядилась баба Фрося, и тот кинулся исполнять.

– Пиджак хоть сними, а то уделаешь! – вслед ему крикнула женщина.

– А что такое с Николаем? – решилась поинтересоваться симпатичным, но очень странным молодым человеком девушка.

Пока Николки не было, Ефросинья Александровна рассказала приятной гостье их семейную драму, к изумлению заметив в конце разговора, что у девушки потекли слезы.

– Я и не предполагала, что в нашей стране случается такое, – всхлипнула Настя. – Прямо на глазах у ребенка…

– Эх, деточка, – погладила ее по голове баба Фрося, – не мы одни с Николаем страдаем, много людей мук страшных приняли. И еще примут.

Появился улыбающийся Николка, неся мешок, наполовину наполненный картошкой.

– Эхва, всю, что ли, собрал? – с грустной ноткой охнула баба Фрося.

– Не боись, там еще столько же осталось.

– Да зачем так много? У меня и вещей столько на обмен нет, – испугалась девушка.

– Бери и ешь, – тоном, не терпящим возражения, прервал ее молодой человек. – А закончится, опять приезжай.

– Ну что же бери, раз внук настаивает. Мы, думаю, месяц до следующего урожая перекантуемся, – поддержала Николку баба Фрося. – У нас еще грибки и огурчики соленые остались.

При этих словах Николка моментально испарился, а через несколько минут вернулся, неся в руках по банке грибов и огурцов.

– Нет-нет, я не возьму! – Настя с мольбой посмотрела на старую женщину.

– А ты ему скажи, – кивнула на внука баба Фрося.

Настя повернулась к Николке, но, встретив взгляд его лучистых глаз, смутилась и ничего не смогла промолвить. Она открыла вещмешок, желая хоть чем-то отблагодарить добрых людей.

– Вот сарафан бабушкин, он вам подойдет. И платок пуховый, скоро же осень, а там и зима.

– Что ж, хорошие вещи, спасибо, деточка, – приняла дары старушка.

– Не знаю, что Николаю подарить, у меня только детское осталось, – смутилась девушка. – Может, от отца привезти его поношенные сапоги? Ему недавно новые выдали, а прежние в очень хорошем состоянии.

– Вот это было бы очень кстати, – обрадовалась старушка.

– Ну и хорошо, – немного успокоилась Настя.

– Николке не нужно сапог, его в армию не берут, – вклинился в разговор молодой человек, – ты лучше с нами к заутрени сходи, вот и будет Николке приятно.

– Он про утреннюю службу в церкви говорит, – пояснила баба Фрося, видя, что городская гостья не понимает приглашения.

Анастасия не хотела ничего обещать, но и не могла отказаться, поскольку знала, что для людей с изломанной судьбой этот вопрос очень важен.

Незаметно пробежало время, и Настя заторопилась обратно домой. Николка взвалил мешок на плечо и отправился провожать сказочную гостью – девушка казалась ему доброй феей – к трамвайной остановке. Баба Фрося перекрестила девушку и еще долго смотрела ей вслед, боясь даже подумать, как все могло быть хорошо, если бы не болезнь внука.

Раскаты орудийных залпов, словно приближающаяся гроза, становились все более отчетливыми и пугающими. Горожане суетились, стараясь побыстрей покинуть опасную окраину. На трамвайной остановке Настю ждала начинавшая волноваться Мария, которая так ничего и не смогла обменять из привезенных вещей. Увидев Анастасию с молодым человеком, тащившим увесистый мешок, тетка обрадовалась, воскликнув:

– Ну наконец-то! Давай быстрей залезать в трамвай, а то поговаривают, электричество могут отключить.

– Спасибо, Николай, – протянула руку для прощания девушка, стесняясь присутствия своей неприятной родственницы. – Я скоро приеду, как обещала.

Николка не отвечал, видимо, тоже стеснялся напористой незнакомой женщины. Но потом указал на скамейку, где они встретились:

– Николка тут будет ждать.

– Это что за дурачок? – едва затащили мешок в трамвай, поинтересовалась тетка.

– Да просто больной, несчастный парень. – Насте не понравились ее слова.

– В таком-то костюме да несчастный? – ехидно усмехнулась Мария.

– При чем здесь костюм? – Насте не хотелось продолжать разговор.

– Да уж больно мне знакомый… – закинула удочку наблюдательная женщина, узнавшая в Николкином одеянии один из любимых костюмов Христофорова.

Анастасия не придала значения словам Марии, задумавшись о странных людях, с которыми познакомилась и к которым прониклась жалостью. А Мария размышляла над тем, как ей поступить. Рассказать Брониславу о том, что увидела его похищенный костюм, или промолчать? Ведь Христофоров подозревал в наводке на свою квартиру Настиных знакомых. Сейчас появление племянницы в сопровождении молодого человека в одежде певца можно истолковать как связь Насти с преступниками… Мария более мягким тоном стала расспрашивать девушку о ее встрече с Николаем и его с бабкой доме. Слишком все выглядело с ее слов наивно. Количество вырученных девушкой продуктов настолько не соответствовало цене переданной взамен одежды, что даже данное Настей обещание привезти отцовы хромовые сапоги не могло существенно устранить разницу. И Мария еще больше стала сомневаться в непричастности своей племянницы к краже у Христофорова.

Афанасий Игнатьевич Сосков, приступив к работе начальника Бадаевских складов, решил не мешкая, пользуясь недавней смертью предыдущего руководителя, начать хищение продовольствия. По его криминальному замыслу, кражи продовольствия нужно было совершать по поддельным, оформленным задним числом заказ-нарядам с такой же поддельной резолюцией о выдаче продуктов покойного Павлухова. Для этой цели Нецецкий должен был, используя криминальные связи, изготовить достаточное количество поддельных печатей и бланков различных городских организаций (в том числе ленгорисполкома), которые являлись постоянными заказчиками хранящегося продовольствия. Образцами печатей и бланков Сосков запасся заблаговременно, когда еще работал в продотделе горисполкома. Оформить же липовые документы на получение продуктов для профессиональных преступников, среди которых имелись такие асы, которые могли за час нарисовать по памяти денежную ассигнацию, было просто плевым делом. Кубышка торопился, понимая, что у него в распоряжении не больше недели, поскольку последующий отпуск продуктов с резолюцией покойного Павлухова может вызвать подозрение и привести к провалу. Поэтому, когда в его кабинет вошла секретарша и доложила, что к нему пришел старший экспедитор Дмитрий Сергеевич Петров, он не смог скрыть своего нетерпения.

– Дмитрий Сергеевич, с самого утра вас жду! Присаживайтесь поскорее, – пока секретарша закрывала дверь, официально встретил Кубышка Ваньку Зарецкого. А как только створка захлопнулась, жестко спросил: – Бумаги с тобой?

Ванька расстегнул военный френч и достал из-за пояса папку с изготовленными фальшивками.

– Вот и славненько, – заулыбался Афанасий Игнатьевич, углубившись в их изучение. – Хочешь чаю с бутербродами? – вспомнил он наконец о Цыгане.

– Можно, – кивнул Ванька.

– Только бутербродов нет. Тогда одного чая? – решил похохмить Кубышка в прекрасном расположении духа при виде высококачественных подделок.

– Так ведь теперь скажешь, что и сахар с заваркой кончились, – опередил продолжение шутки Иван.

– Сам понимаешь, какое время голодное, – саркастически произнес Сосков и опять стал просматривать бумаги, принесенные от Деда. А закончив, спросил: – Ты к овощехранилищу за Волкову деревню ездил?

– Да, совсем недавно.

– Ну так теперь будешь ездить туда каждый день, перевозить со склада продукты – огорошил его Кубышка.

– Так там фронт рядом! – удивился Ванька.

– Вот поэтому там и схороним, – улыбнулся Афанасий Игнатьевич. – Тебе что, Дед ничего не сказал?

– Дед не любит трепаться, – равнодушно ответил Цыган, на самом деле уязвленный недоверием Нецецкого.

– Там, рядом с бомбежкой, ни одна сука легавая рыскать не будет, – стал объяснять Сосков. – Хранилище официально уже перестало работать, по указанию горисполкома все продукты вывезены, охрана снята.

– Когда мы последнее вывозили, там был мужичок с берданкой, – вспомнил Цыган недавний визит в хранилище.

– Это мой человечек, корешок из старой жизни, – отреагировал Сосков и продолжил инструктаж: – Будешь ездить по одному утреннему рейсу на двух машинах и один дневной рейс на одной машине. По моим расчетам, за неделю должны управиться.

– А почему дневным рейсом на одной? – не понял Цыган. – На двух же мы быстрей справимся?

– На двух, одних и тех же, машинах, полных продовольствия, два раза в день, да в одно и то же время, да с одним и тем же экспедитором даже в потоке выезжающих со склада машин вы примелькаетесь, – убедительно аргументировал Сосков, и было видно, что им заранее продуманы все тонкости дела.

Получив надлежаще оформленные накладные, по которым полученные продукты надлежало доставить на сортировочную базу городского треста столовых, и загрузившись под завязку, обе машины выехали в сторону области. На окраине города машины остановил комендантский патруль. Внимательно осмотрев пропуска и документы на груз, старший лейтенант комендантской роты пожал плечами:

– Что за бардак – сортировочная продуктовая база у самого фронта!

– Сначала туда тащим, а завтра – оттуда повезем, – в тон ему посетовал Цыган, снимая малейшие его подозрения.

На овощной базе машины с продовольствием поджидала вся воровская братия. Дед с удовлетворением осмотрел груз и дал команду разгружаться. Шайка, руководимая Федулей, с шутками и прибаутками в течение часа перебросила все в складские помещения. Настроение у всех было приподнятое. Когда Ванька собрался ехать обратно, воровская компания уже соорудила из привезенных продуктов обильный закусон и расселась за импровизированным столом, намереваясь обмыть почин.

– Жаль, Цыгану посидеть с нами не удастся, – посочувствовал Федуля.

– Ванька для общества старается, ему за это воздастся, – заявил Дед.

– Я даже знаю, когда, – вступил в их диалог Цыган, усаживаясь в кабину грузовика. – Вечером сухим пайком возьму.

– Ванька человек степенный, у него жинка завелась, домой без харчей не пустит, – донесся до Цыгана голос кого-то из молодых урок.

Зарецкий понял, что такое в его адрес молодой урка мог сказать только с одобрения Деда. Вору иметь не только жену, но и женщину, с которой живешь, как с женой, запрещалось. Вору, чтобы сохранить авторитет, можно было иметь только подружку, «бесовку», но не более.

– Кто там бодягу разводит? – моментально вылез из кабины грузовика Цыган и добавил, видя, что никто не торопится сознаться: – Ну кто в бубен захотел?

– Ванька прав, негоже на его авторитет баллон катить. Он попользовался лялькой, которую я ему подогнал после откидки, а теперь мне ее взад вертает. Так, что ли, Ванечка? – ехидно улыбнулся Нецецкий.

– А кто она мне? – попав в хитрую ловушку, выдавил Цыган. – Бери!

Ванька возвращался в город злой. Ему было жалко Софью, судьба которой теперь зависела только от Нецецкого. Всю обратную дорогу его переполняла ненависть к Деду, который разыграл козырную карту ради сохранения своего авторитета. Явиться с такой новостью к Софье не хотелось, поэтому ночевать он решил в общежитии Бадаевских складов, где ему была выделена койка.

Вечером Софья ждала возвращения Ваньки с какой-то необъяснимой внутренней тревогой. Девушка не могла найти себе места, постоянно поглядывая на настенные ходики. Несколько раз она ставила остывший чайник на примус, чтобы к приходу молодого человека без промедления сесть за стол. Ванька все не шел. В голову закралась мысль: с ним что-то случилось. Потом она сменилась грустным предположением, что любимый бросил ее. Девушка стала вспоминать, каким заинтересованным взглядом он смотрел на ее подругу, и ей захотелось плакать. Подозрение, что Настя понравилась Ивану, появилось сразу после того, как они вернулись к ней домой после неприятной сцены у Христофорова. Цыган долго поносил оперного певца, подробно расспрашивал о родителях Насти и ухажерах, а успокоился, только узнав, что она ни с кем серьезно не встречалась. Соня припомнила и реплику подруги тогда, у лотка с мороженым: «Счастливая ты, Софочка, у тебя какой красивый молодой человек».

Незадолго до комендантского часа в дверь постучали, и девушка радостно кинулась открывать.

– Ну, здравствуй, деточка, – на пороге стоял Нецецкий. А за его спиной маячил его постоянный спутник Федуля, который так же приветливо кивнул.

– Что-то случилось с Ваней? – вырвалось у девушки.

– А чего с Цыганом может случиться? – неприятно улыбнулся Дед. – И при чем тут он? Я за тобой приехал. Собирайся, поедем в Каменку.

– Я хочу поговорить с Иваном, – решительно заявила Софья.

– Подожди нас во дворе – отослал Федулю Нецецкий, присаживаясь на стул. А как только тот ушел, приступил к разговору: – Ты что, забыла, кто ты?

Софья молча наблюдала, как на лбу авторитета вздувается синяя венка. Она уже поняла, что Иван не придет, ее судьба решена, но не собиралась возвращаться к старому.

– Ты вся моя с потрохами, и твой с Ванечкой романчик всего лишь моя блажь. – Старый вор схватил девушку и попытался посадить к себе на колени.

– Не трогайте меня! – вырвалась она. – Вы мне противны! И шайка ваша тоже!

– Шайка? – Нецецкий позеленел от злости. – Ты так свою семью называешь, тех, кто тебя с улицы привел, дал крышу над головой, кормил-поил?

– И в постельку укладывал, – зло передразнила его Софья.

– От нас не уходят, детка, – пугающе спокойно произнес Дед и встал.

– Можете не бояться, я про ваши делишки никому не проговорюсь, – постаралась предугадать его опасения Софья.

– А я и не боюсь, – все так же спокойно обронил пожилой вор, задумавшись на секунду, словно принимал важное решение. Потом посмотрел на девушку и неприятно ухмыльнулся: – Пока я не вышел за дверь, еще не поздно мяукнуть.

Нецецкий нарочито медленно направился к выходу. У двери еще раз посмотрел на Софью. Девушка нарочито отвела глаза, показывая, что ее решение окончательное.

Когда створка захлопнулась, от пережитого нервного напряжения сползла по стенке на пол. И в тот же момент в дверь опять постучали. «Неужели Ванечка?» – мелькнула в голове радостная мысль. Но на пороге стоял Федуля.

– Софа, дай попить, в горле пересохло. Да шевелись, а то Дед ждать не любит.

«Когда же все это закончится?» – устало подумала Софья, поднимаясь на ноги и шагая к раковине, чтобы налить воды для Федули.

После отъезда отца Сергия с семьей отец Амвросий, в силу своего пожилого возраста и скудного питания, стал быстрее уставать и уже с трудом справлялся с церковными службами. Как деклассированный элемент, он не мог получить даже иждивенческую карточку, а редкие подношения прихожан становились все скромнее. Да и самих прихожан становилось все меньше, потому что артиллерийский обстрел противника уже достиг окраин Волковой деревни и приезжать на службу стало небезопасно. За два последних дня только баба Фрося принесла батюшке чугунок с грибным супом, который голодный священник растягивал как можно дольше, боясь остаться совсем без пищи. Батюшка с надеждой поглядывал на огород, разработанный еще женой отца Сергия, на трех сотках которого были посажены картошка, свекла, капуста и другие нехитрые овощи. После утренней службы батюшка сходил на окраину кладбища, где находился его собственный огород, и, к своему ужасу, обнаружил, что половина урожая картофеля кем-то выкопана. Священник впал в уныние, но вспомнил слова Николки: «Господь своей кровью и телом призывает к терпению. Радуйтесь, ибо вы стали к Нему ближе», – и успокоился.

В последнее время, принимая исповедь прихожан, батюшка обнаружил, как на фоне голода черствеют души верующих. В первую очередь люди каялись в краже продовольствия на работе, объясняя это необходимостью кормить семью, в последнее время чаще звучало покаяние в воровстве еды у своих близких. Амвросий знал, что сказать кающимся, как поддержать их, внушить надежду и наставить на путь правильный. Но исповедь, которую он услышал сегодня утром, окончательно лишила его физических сил. Даже вспомнился лейтенант госбезопасности, который вызвал его на допрос незадолго до открытия церкви.

Молодой человек с голубыми петлицами и с такими же голубыми глазами, увидев входящего в кабинет священника с узелком, сразу попытался его расположить к доверительной беседе.

– Это вы явно поторопились, гражданин Веселовский, – красноречиво кивнул он на узелок, – никто не собирается применять к вам мер социальной защиты.

Несмотря на обращение к нему как к простому мирянину, отец Амвросий понял, что беседа будет очень сложная.

– Вы, как нам стало известно, отремонтировали часовню на сельском кладбище? – проницательно глянул на священника молодой чекист, и батюшка подумал, что часовня будет закрыта, так и не начав службу. – Но ведь у вас нет разрешения, – ледяным голосом произнес лейтенант.

– Да, – кивнул Амвросий, уже не сомневаясь в закрытии церквушки.

– Вы, наверное, решили, что мы вас вызвали для того, чтобы закрыть церквушку? – Лейтенант словно прочитал его мысли.

– Думаю, теперь закроете, – вздохнул батюшка.

– А разве для этого нужно вызывать? – хитро прищурился гэбист. – Проще было бы приехать на «воронке» и загрузить всю секту во время отправления вредного для государства религиозного культа.

Священник с трудом сдержался, чтобы не возразить офицеру по поводу «вредности религиозного культа».

– Так вот, принято решение не закрывать часовню, если вы докажете свою лояльность Советской власти.

– Да-да, – обрадовался священник. – Что я должен сделать?

– Вы, батюшка, – сотрудник безопасности впервые назвал его таким образом, – должны всего-навсего сообщить в органы, если во время исповеди вам станет известно о преступлении против государства. В противном случае у меня есть указание на ваш арест за организацию религиозной секты, направленной на подрыв Советской власти.

– Я согласен, – кивнул отец Амвросий, в памяти которого всплыли слова знакомого священника: «Этой власти служить нельзя, но притвориться не грех ради служения Господу».

На несколько месяцев батюшка забыл о своем обещании, твердо зная, что тайну исповеди не выдаст даже под пыткой. А сейчас вспомнил и растерялся. Ведь последняя исповедь была такой неожиданной.

Церковь уже опустела, когда к нему подошел мужчина старше средних лет, крепкого телосложения, с крупными загорелыми кистями рук. В руках у него был туго набитый желтый кожаный портфель.

– Прими исповедь, батюшка. – Мужчина огляделся по сторонам, явно не желая, чтобы в церкви оказался свидетель их разговора.

– Поведай о грехах своих, облегчи душу, – привычно подбодрил его священник.

– Душегуб я, – выдавил наконец из себя мужчина.

– Кого же ты лишил жизни? – с внутренним ужасом, но внешне оставаясь спокойным, спросил отец Амвросий.

– А ты, батюшка, не стучишь легавым? – с некоторой угрозой в голосе задал вопрос кающийся грешник.

– Если хочешь каяться, то кайся, не хочешь – уходи, – нахмурился священник.

– Ну ладно, верю тебе, у тебя вид располагающий, – пошел на попятный мужчина. – Я, кстати, тут тебе принес за работу… – Он открыл портфель, в котором священник увидел хлеб и банки с тушенкой. – Надеюсь, за такие балясины ты мне отпустишь грешки, а то последнее время сплю плохо.

– Я не торгую отпущением грехов, – с трудом сдержал себя Амвросий, чтобы не выгнать неприятного посетителя.

– В общем, завалил я трех человек. Двоих-то по делу, пустые людишки, а вот последнюю девку жалко.

– А за что ты, сын мой, порешил их? – с дрожью в голосе спросил священник, которому неимоверно трудно было разговаривать и стоять рядом с убийцей.

– Вор мне приказал, а я не смог против его авторитета переть, вот и наколол их на перышко.

– Еще есть в чем покаяться? – спросил священник.

– Ты, поп, странный, – ухмыльнулся неприятно преступник. – Я тебе толковал здесь, как на чистосердечном признании в НКВД, харч даю, а ты морду воротишь. Прямо говори, отпускаешь мне грехи или нет.

– Тебе нужно месяц молиться и соблюдать пост, потом придешь ко мне, я побеседую с тобой еще раз и приму решение, – как можно тверже ответил отец Амвросий. – Сам должен понимать: три загубленные души – не три матерных слова.

– Наверное, я харчей маловато принес, – понял по-своему его слова убийца. – Хорошо, давай этот харч за один трупик пойдет, а за другие я еще притараню.

– Нет, будет, как я сказал, – отрезал отец Амвросий.

– Смотри, борода, я-то в другом месте понимание найду, – закрыв портфель, зло выговорил преступник, – а вот тебя могу и не простить.

Прозвучавшая угроза озаботила священника, и в голову пришла мысль донести на уголовника. Но к концу дня Амвросий передумал и стал усердно молиться, прося у Господа защиты против темных сил, которые искушают.

Доев грибной суп, батюшка помыл посуду и направился к дому бабы Фроси, чтобы вернуть чугунок. В сентябре Волкову деревню начала обстреливать артиллерия. Днем с интервалом в тридцать минут в деревне и ее окрестностях разрывался мощный снаряд. Убитых хоронили без отпевания, поскольку не было ни средств, ни возможности привезти покойного в церковь. Отец Амвросий рассчитал время и после взрыва снаряда где-то в центре деревни отправился в путь, зная, что дорога от церкви до избы Ефросиньи занимает ровно полчаса. Уже подходя к калитке, он услышал гул следующего снаряда, который взорвался ближе к трамвайному кольцу. Николки дома не было, а баба Фрося молилась перед иконой Спаса.

– Батюшка! – обрадовалась старушка. – Беда, Николка с утра ушел к остановке трамвайной. Уж не знаю, чего и думать.

– А зачем он пошел туда? – удивился Амвросий.

– Все началось с того времени, как он привел девушку, которая меняла вещи на продукты, – запричитала старая женщина. – Словно подменили парня, только и бредит теперь ею, каждый день ходит туда – ее ждет.

– Зачем?

– Так обещала привезти ему сапоги отцовы. – Баба Фрося зашмыгала носом. – Уж не влюбился ли внучок в ту горожанку? Только может ли он со своей болезнью влюбиться?

– Любовь от Бога, а Николай Божий человек, поэтому, думаю, он вполне способен полюбить, – уверенно заявил отец Амвросий. – Только более чистой любовью, не как другие смертные.

– Этого нам еще не хватало… – заохала баба Фрося.

Через час обстрел закончился, и священник со старушкой отправились на поиски Николки. В деревне был пожар. От прямого попадания в большой деревянный дом в центре деревни огонь стал распространяться в сторону города, перескакивая на соседние крыши из-за сильного ветра. Тушением занималось все оставшееся население деревни. Люди, по старинной привычке выстроившись в линию, передавали друг дружке ведра с водой, поливая охваченные огнем деревянные строения. Местные пожарные поливали из шлангов соседние с горящими дома, чтобы локализовать пожар, не дать ему распространиться дальше. Похоронная бригада грузила на подводу обгорелые тела погибших. Из-под обломков сгоревшего хлева вытащили обгорелую коровью тушу. Она еще дымилась, но ее уже начали терзать, вырезая ножами и вырубая топорами куски мяса. Цепочка передающих ведра стала лишаться звеньев, так как каждый хотел заполучить немного бесплатного мяса. Начальник пожарного расчета матерился на уходящих, но это не помогало. В считаные минуты от коровы остался скелет.

Николая они нашли на остановке. Тот сидел, зажав голову руками, и раскачивался. В пятидесяти метрах от него зияла огромная воронка от артиллерийского снаряда. Взрыв искорежил трамвайные пути перед въездом на конечное кольцо. Из правого уха Николая тоненькой струйкой текла кровь. Увидев внука, баба Фрося чуть не лишилась чувств.

– Что же ты сидишь тут, под бомбежкой? Вот и дождался… – запричитала старушка. – Ну-ка, дай я посмотрю.

Она отвела его руки от головы. Увидев, что это не ранение, а результат контузии, оторвала от подола нижней юбки кусок материи и стала перебинтовывать внуку голову.

– Я сам к ней в город поеду, – произнес вслух свои мысли Николай.

– Я тебе поеду! – разозлилась баба Фрося. – Нужен ты ей!

– Да, нужен, – вполне серьезно заявил парень.

– Тебе надо отлежаться вначале и выздороветь, – вступил в разговор батюшка. – Опять же рельсы попорчены, когда их еще заменят.

– Ты, Амвросий, странный. Да разве я без трамвая ходить не могу? – усмехнулся «недогадливости» священника Николка.

– Как же ты ее в городе найдешь, если адреса не знаешь?

– И правда, – тяжело вздохнул блаженный. – Она же не сказала, где ее дом.

– Ничего, не расстраивайся, она сама приедет, раз обещала тебе сапоги. – Отец Амвросий решил поддержать его и пустился на хитрость: – Только ты жди ее дома. А то она придет к тебе домой, а тебя нет, вот и уедет обратно.

– Ой, а я и не подумал! – засмеялся Николка.

После занятий в университете Анастасия решила заехать к Софье. Девушка опасалась, что тетка расскажет отцу об их визите к Христофорову и о своих подозрениях. Сама же ни на секунду не сомневалась, что Софья с Иваном с кражей никак не связаны, но предупредить подругу считала своим долгом. Еще издали девушка увидела карету «Скорой помощи», милицейскую машину и сотрудников, которые проверяли документы у входящих в подъезд. Анастасия решила прийти в другой раз, но неожиданно узнала в одном из милиционеров коллегу отца, капитана Солудева, который несколько раз, еще до войны, бывал у них дома, и, успокоившись, пошла к подруге.

– Здравствуйте, дядя Вить, – поздоровалась девушка со знакомым офицером.

– Настя? – удивился тот. – А ты здесь какими судьбами?

– Я к подруге по университету, – немного соврала девушка.

– А как зовут твою подругу? – неожиданно серьезным тоном спросил ее Солудев.

– Софья.

– Вайнштейн? – уточнил милиционер.

– Да, – испуганно прошептала Настя с нехорошим предчувствием.

– А когда ты ее видела последний раз? – последовал очередной вопрос.

– Что произошло? С Софьей что-то случилось? – заволновалась девушка.

В это время дверь подъезда открылась, и два пожилых санитара вынесли на улицу носилки с телом человека, покрытого с головой белой простыней. На белой простыне, где-то посередине, проступило большое красное пятно.

– Это Софья? – спросила Настя дрожащими от ужаса губами.

– Стойте! – крикнул Солудев санитарам, которые уже намеревались занести тело в карету «Скорой помощи».

– Ты в силах помочь следствию, нужно провести опознание, – с некоторым сомнением обратился к испуганной девушке капитан милиции.

Настя, не понимая до конца, чего он от нее хочет, машинально кивнула.

– Вот и хорошо, ты же все-таки будущий юрист. – Он подвел Настю к носилкам и откинул простыню.

Анастасия на мгновенье увидела искаженное страданием лицо подруги и в тот же момент потеряла сознание.

Очнулась она на кровати в квартире Софьи и увидела испуганное лицо Солудева.

– Слава богу! Ну, ты меня и испугала. Хотя я, дурак, не подумал. Попадет мне от твоего отца. Я его вызвал, он сейчас приедет.

Алексей Петраков после звонка Солудева находился в шоке. Всю дорогу до квартиры Вайнштейн он думал о дочери, больше всего опасаясь, что та каким-нибудь образом навлечет на себя подозрения. Одно его успокаивало: старшим на выезде был его друг. Это гарантировало, что Настю никто допрашивать не будет, пока он сам с ней не переговорит. Он также предупредил коллегу, что приедет его жена и отвезет дочь домой. Петракову просто необходимо было вначале изучить все обстоятельства убийства Софьи, побеседовать с Виктором Солудевым, а уж потом вести разговор с Анастасией.

Приехав на место происшествия, он сразу направился в подвальное помещение, где проживала подруга его дочери. Отрывисто поздоровавшись с сотрудниками, подошел к Солудеву и с чувством пожал ему руку.

– Вот здесь находилось тело, – почувствовав в рукопожатии друга благодарность, перешел к делу Виктор, указав на кровяное пятно в прихожей.

– Чем убили? Орудие преступления нашли? – поинтересовался Петраков.

– В том-то и дело… – тяжело вздохнул Солудев. – Но даже не столько важно, чем убили, сколько – каким образом.

– Чего темнишь? Скажи попроще, – усмехнулся Алексей, ощущая на душе груз нехороших предчувствий.

– Девушку зарезали точно так же, как начальника Бадаевских продовольственных складов и его водителя, – выдохнул Солудев, понимая, что для отца «единственной ниточки» к раскрытию преступления известие будет тяжелым.

– Точно? – упавшим голосом переспросил Петраков.

– Характерный почерк – кишки наружу, – словно извинился перед ним коллега. – Эксперт, как только увидел ранение, сразу вспомнил про Павлухова и его шофера.

– Что ж, это и хорошо, и плохо, – задумчиво произнес Петраков, который сразу понял, что предстоит пройти его дочери, если о ее связях с убитой узнает следствие.

– Кстати, нам из Москвы пришел протокол допроса вдовы Павлухова. Та сообщила массу интересной информации. Прежде всего, сказала, что уехала с дочерью к родителям в Москву, потому что муж завел любовницу. – Солудев сделал паузу, наблюдая за реакцией коллеги.

– Не томи! – взмолился Петраков, который искал любую зацепку, которая позволила бы оградить его дочь от пресса следственной машины НКВД.

– Как она сказала, любовницу звали Зинаидой, а никакой домработницы у них с начала войны не было.

– Взяли? – с надеждой спросил Петраков.

– Ни в столовой, ни в общежитии треста женщина, которую мы допрашивали как домработницу Зинаиду, не значится, – огорчил его Солудев.

– Так ее же проверяли тогда! – недоумевал Петраков.

– Документы у нее, судя по всему, липовые, – пожал плечами Солудев. – В отделе записали данные и отпустили.

– Значит, ограбление не простое, если под Павлухова специально «подвели» женщину, – констатировал очевидное Петраков.

– А ведь как сыграла, зараза! Все до одного купились.

– В розыск подали? – поинтересовался Петраков.

– Да еще вчера, да только по ее липовым данным, – с сожалением произнес Солудев. – А бабенка сейчас наверняка с другой ксивой ходит.

– Ну и что ты думаешь про все это?

– Я думаю, что за всем стоит организованная банда, – заявил капитан.

– А с какой целью они животы вспарывают?

– Не знаю, как последнее убийство связано с предыдущими, но похоже, что Павлухова убрали из-за его должности, – словно прочитал мысли Петракова Солудев.

– То есть из-за продовольствия.

– Да.

– Вот Огурцов обрадуется! – иронично усмехнулся Петраков.

– Чего я и опасаюсь, – согласился с его иронией Виктор. – Эту версию он примет только раскрытой, иначе… иначе ни перед чем не остановится.

Последние слова были адресованы лично Алексею, что тот почувствовал.

– Что бы на моем месте ты сейчас сделал? – попросил совета Петраков.

– А ты на моем? – с некоторой горечью произнес Солудев.

Мужчины помолчали.

– Ладно, слушай, – после недолгой паузы заговорил Виктор. – Кроме меня, с твоей дочерью никто не разговаривал, и что она шла к убитой, не знают. Я сказал, девушка проходила мимо, и я ее пригласил в качестве понятой. А она упала в обморок.

– Витя… – Глаза Петракова засияли радостью.

– Подожди благодарить! – строго оборвал Солудев. – Ты же понимаешь, что со мной будет, если выяснится, что я ее укрыл от следствия. Так вот, я даю тебе десять дней, чтобы что-нибудь нарыть. – Солудев всмотрелся в осунувшееся лицо Петракова. – Максимум две недели.

– Мне больше и не надо, – воспрянул духом Настин отец.

– И на меня рассчитывай, что смогу – сделаю, – подытожил Виктор.

– Дай тебе бог! – поблагодарил его Петраков.

– Ты чего, как старорежимник, разговариваешь? – засмеялся Солудев, радуясь, что нашелся приемлемый выход из сложного положения.

– Тут еще не так заговоришь… – вздохнул Петраков.

Пока Алексей Матвеевич добирался до дома, он не переставая анализировал сложившуюся ситуацию. Больше всего Петракова пугала опасность, нависшая над его дочерью от банды, которая, по его предположению, убирает ненужных свидетелей. Он поставил перед собой первоочередную задачу поговорить с Настей и реконструировать все события с того момента, когда она, несмотря на его запрет, возобновила отношения с университетской подругой. Необходимо было выяснить все об убитой и ее знакомых, куда Настя с ней ходила, с кем они встречались. Сейчас были важны все, даже самые незначительные детали.

Дома его ждала жена. Вид у нее был напуганный и усталый.

– Девочка спит, не буди ее, – стала она умолять мужа, понимая, что пришлось пережить дочери. – Поговоришь завтра, прошу тебя.

Петраков, ничего не ответив, прошел в гостиную. За столом сидели его сыновья и сестра с дочкой. Жена поставила перед Алексеем тарелку перловой каши с куском рыбных консервов и тоненький ломтик черного хлеба, на который положила кусочек рафинада к чаю.

– Все уже поужинали, – предупредила она мужа и махнула на сыновей полотенцем, прогоняя их спать.

– Я хочу с папой посидеть, – недовольно возразил старший Вячеслав.

– И я, и я! – моментально стал вторить ему младший Андрей.

– Я тоже хочу с папой, – запищала пятилетняя племянница, которую Мария тут же уволокла в кровать со словами: «Это не твой папа».

Алексей Матвеевич догадался: его сыновья, которые поужинали несколько часов назад, опять хотят есть, и ему, несмотря на зверский голод, было очень тяжело приступить к еде под их взглядами. Взяв ножик, он порезал хлеб на три части, потом щипцами расколол рафинад и положил кусочки на два хлебных ломтика.

– Ну, давайте, сынки, со мной чайку попьем, а то мне одному скучно. – Петраков протянул мальчикам незамысловатое угощение. – Лариса, налей им.

– Леша, ребята уже ели, – с укоризной взглянула та на детей.

– Пап, мы не хотим, – поддержал мать пятнадцатилетний Вячеслав, отодвинув хлеб.

Андрей, сглотнув слюну, промолчал, но по его взгляду было видно, что мальчик не согласен с братом и матерью.

– Ешьте! – нахмурил брови Петраков. – Я сегодня плотно пообедал в столовой.

Лариса знала мужа достаточно хорошо, поэтому решила ему не перечить. Также она знала, что талоны на сентябрьские обеды задержали и муж соврал. Она и сама, при возможности, подкладывала детям порции побольше за счет своей доли в семейном обеде, и лишь грустно вздохнула, наливая детям чаю. Андрюшка, не дожидаясь повторного приглашения, с удовольствием проглотил дополнительный хлебный рацион и, заложив кусок рафинада за щеку, стал запивать его кипятком. Вячеслав посмотрел на брата, на мать, перевел взгляд на отца, затем неожиданно встал из-за стола.

– Я спать хочу, спокойной ночи. – Взъерошил волосы младшему брату и быстро, словно боясь, что его остановят, убежал в спальню.

– Твой характер, – улыбнулась Лариса.

– Мужик растет, – кивнул Петраков, которому поступок сына сказал о многом.

– И я мужик, – надул губы Андрей, не понимая, что произошло, но почему-то почувствовавший себя не в своей тарелке.

– А ты вообще мужичище! – рассмеялся отец, придвигая младшему нетронутый кусок брата.

– Нет, это Славкин, ты что? – удивился Андрейка.

– Ну тогда отнеси ему в спальню, – предложила мать, и малыш с радостью кинулся исполнять ее поручение.

– Хорошие дети у нас, – улыбнулся Петраков, но, вспомнив о Насте, нахмурился.

– Так что с Настей случилось? – угадав его мысли, поинтересовалась Лариса.

– Да ничего особенного, завтра после разговора с ней расскажу. – Алексей не хотел пугать жену. – Пойдем лучше спать.

Но уснуть ему не удалось. Зазвонивший телефон – дежурный по управлению срочно вызвал Петракова на работу.

– Пусть Настя после занятий ждет меня дома, я в обед приду, – дал Алексей последнее указание жене.

Все лекции в университете Анастасия просидела, словно в анабиозе, слова преподавателей не вызывали ответной реакции мозга. Девушка прокручивала в голове события, связанные с погибшей подругой. В памяти всплывали неприятные лица продавщицы хлебного ларька, Бронислава Петровича Христофорова. Она еще раз осмыслила разговор с тетей Марией. Затем пришло воспоминание о душевнобольном, но очень добром молодом человеке и его бабушке из Волковой деревни. Насте стало стыдно, что она так и не выполнила данное им обещание насчет отцовых сапог. Но родители ей запретили туда ехать, так как там шел непрерывный артиллерийский обстрел и гибли люди. Последним вспомнился молодой человек Софьи. Он ей понравился еще при первой встрече, и мысли о нем почему-то заставляли ее волноваться. Красивый мужчина, с крепкой спортивной фигурой, от него исходила какая-то сила. Правда, Иван не показался Насте хорошо образованным, в его словах и жестах проглядывалось уличное воспитание, но этот недостаток почему-то не вызывал отторжения. Она понимала, что отец потребует подробных объяснений ее отношений с Софьей и людьми, окружавшими убитую подругу. Ей стало страшно за Ивана, который мог пострадать при расследовании уголовного дела.

«А ведь он, наверное, и не знает, что Софью убили, – подумалось девушке. – Интересно, насколько крепкие отношения их связывали?»

Настя постеснялась спросить Софью о том, кем ей приходится Иван: другом, любимым или просто хорошим знакомым. Она видела, что парень за подругой ухаживал, но в то же время заметила, как молодой мужчина смотрел на нее саму. Особенно ей бросился в глаза его гнев после ее рассказа о недостойном поведении Христофорова. Даже покойная подруга реагировала спокойней.

«Что это? Может, я ему понравилась?» – просочилась в голову девушки странная мысль, и Настя растерялась.

Размышления девушки были неожиданно прерваны объявлением о том, что последнюю лекцию отменили в связи с уходом преподавателя на фронт. И тут же к Насте пришло понимание, что ей нужно разыскать Ивана. Она вспомнила: парень говорил, что принят на работу на Бадаевские продовольственные склады. Не мешкая, пользуясь неожиданно предоставившимся свободным временем, девушка выбежала из здания университета, желая побыстрей найти Ивана и обсудить с ним произошедшую трагедию.

Ванька Зарецкий совершил с ворованными продуктами последний рейс. Склад-овощехранилище теперь был забит до отказа, продовольствия в нем хватило бы для прокорма жителей города по существующим проднормам на несколько дней. Цыган был рад тому, что теперь больше не нужно воровать продовольствие. Последние дни, после того как ушел от Софьи и поселился в общежитии, он все чаще сталкивался с теми несчастьями, которые нес горожанам недостаток продовольствия. Наблюдая за изголодавшимися людьми, особенно беженцами из оккупированных фашистами зон, каждый раз, получая по поддельным документам продукты, он испытывал злость к себе. Похожее на стыд чувство возникло у него чуть ли не впервые в жизни.

Ванька не понаслышке знал, что такое голод. Это невыносимое, животное ощущение он испытал сполна, когда малолетним беспризорничал по городским подвалам, и в детдоме, где персонал откровенно воровал, да к тому же порции отбирали старшие воспитанники. Потом были лагеря, где Цыган, несмотря на определенный авторитет, никогда не лишал простых лагерников их продуктовой пайки. Ванька получал удовольствие только от карманных краж или краж со взломом. Они ему нравились, потому что сначала возникал страх быть пойманным, который затем сменялся радостью от удачно прокрученной операции. Вот именно за ощущение перехода от страха к радости он и любил воровать. Но, в отличие от хищения продовольствия в начинающем голодать городе, в кражах денег, драгоценностей и иного имущества, по его уразумению, было все по-честному. Тем более что крали чаще всего по наводке у спекулянтов, вороватых функционеров Советской власти и других богачей. Да, людям наносили урон, но не по предметам первой необходимости, и тем более не ставили их в необходимость голодать. Ванька никогда не воровал у простых людей, которые едва сводили концы с концами. Поэтому теперь он радовался, что сможет вернуться к своим привычным занятиям, и уже подыскивал с помощью Шкета и Чеснока «жирную» квартирку.

За время перевоза продуктов молодые урки полностью признали Цыгана, и не только потому, что он был авторитетом. В отличие от жадного Деда, который выделял им из ворованных продуктов довольно скудный паек, которого не хватало на всех их родных, Цыган всегда разрешал им взять что-нибудь из перевозимого. Себе Ванька ничего не брал, считая это недостойным себя, но он жил один, и ему нужно было немного. А у Шкета на руках была больная неработающая мать и еще малолетние брат с сестрой. Чеснок же, родители которого были арестованы в тридцать седьмом году, жил со старой бабкой и дедом, которые нуждались в его помощи.

Подъезжая к воротам складов, Ванька заметил у проходной Анастасию и почувствовал, как у него забилось сердце.

– Заезжай без меня, – дал он указание Шкету и на ходу выпрыгнул из машины. По инерции налетел на Анастасию и, обхватив девушку руками, свалился вместе с ней на землю.

– Ой! – закричала та от неожиданности.

– Настенька, прости дурака, не рассчитал скорость, – по-ребячьи улыбался Иван, который при падении подстраховал девушку от ушиба и теперь лежал под ней на грязной дороге перед проходной.

– Ваня, разве так можно? Я со страху чуть не умерла! – никак не могла отойти от испуга Анастасия.

– Совсем ополоумели! – пошамкала рядом какая-то старушка.

Опомнившись, Анастасия и Ванька вскочили на ноги и, отпрянув друг от друга, пряча глаза, начали отряхиваться от грязи.

– Я спрашивала про тебя, а мне сказали, что Ивана нет среди экспедиторов, – первой начала разговор девушка.

– Да у нас текучка такая, что многие не успевают узнать всех работников, – выкрутился Цыган, по поддельному паспорту «Дмитрий Сергеевич Петров».

– Мне нужно с тобой поговорить, – сообщила Настя.

– Что-то случилось? – встревожился Иван, услышав в словах девушки серьезные нотки.

– Да, только пойдем куда-нибудь, – попросила Анастасия.

Молодые люди прошли всего метров сто, как раздался сигнал воздушной тревоги. Не теряя времени, они поспешили в ближайшее бомбоубежище.

– Ну вот, дождались… – пробурчала там пожилая тучная женщина. – Восьмое сентября, первая бомбежка города.

Восьмое сентября – эхом отдались в голове Ивана ее слова, которые он ассоциировал не с бомбежкой, а с очень важной для него встречей с Настей.

– Вань, я пришла, чтобы сказать тебе о большой трагедии, – с трудом подбирая слова, начала Анастасия.

– О чем ты? – Ванька украдкой любовался чертами лица девушки, неожиданно для себя робея.

– Ты когда последний раз видел Софью? – решила подготовить его к вести об убийстве Настя.

– Софью? – Ванька поморщился. Увидел Настю, он забыл о существовании своей бывшей подруги. – Ну, наверное, с неделю назад.

– Ее больше нет, – перешла на шепот Анастасия.

– Что, уехала из города? – не понял Иван.

– Нет, умерла. – едва выговорила Настя. И добавила: – Ее убили.

– Когда, как? – спросил Ванька, уже сообразивший, чьих рук это дело.

– Вчера обнаружили тело, ее зарезали ножом.

Девушка стала подробно рассказывать все с самого начала, с того момента, как она ушла с лекции. Лицо Ивана посерело, а на скулах заходили желваки. Он слушал, но у Насти создалось впечатление, что парень думает о чем-то другом. Потом девушка поведала о ее подозрениях тетки и о предстоящем разговоре с отцом.

– Но тебя-то ведь не подозревают, – высказал свои мысли Иван. – И Софья, царство ей небесное, ни при чем.

– Ну, значит, мы все не виноваты. Это, наверное, совпадение, – облегченно вздохнула девушка.

– Нет, Настя. – Ванька собрался с духом, набрав в легкие как можно больше воздуха. – Я как раз при чем. Именно я вывез все имущество гада.

– Как? – Девушка от неожиданности даже встала со скамьи.

– Ну что вы, девочка, скачете, как коза? – подала голос тучная соседка, обеспокоенная ее движением. – Сядьте и дождитесь отбоя воздушной тревоги.

Настя, чтобы не привлекать внимание, села и замолчала.

– Настенька, выслушай меня, – снова подал голос Иван. – Я так сделал, чтобы отомстить. Просто не мог простить этой гадости!

– А вещи и деньги ты в детский дом отнес или сдал на нужды фронта? – съязвила девушка.

– Я себе ничего не взял, – ответил Цыган, обрадованный, что так и было.

– А куда же они делись? – не поверила собеседнику Настя.

– Да прям с машины вывалил все на землю, – опять не соврал Иван. – За городом, в Волковой деревне.

– В Волковой? – Девушка вспомнила о своих добрых знакомых.

– Не веришь? – обиделся Иван. – Давай съездим на то место, там наверняка обломки мебели или осколки зеркала остались.

– А кто и за что мог убить Софью? – неожиданно перевела разговор Анастасия, поверив Ивану насчет похищенных вещей.

– Я пока не могу точно сказать, но у меня есть определенные подозрения, – уклонился от ответа Иван.

– Можешь о них рассказать отцу? – наивно попросила Настя.

– А ты что, уже рассказала ему обо мне? – спросил мужчина.

– Нет еще, поэтому и пришла с тобой посоветоваться.

– Я не хотел бы встречаться с твоим отцом, но могу рассказать тебе о своих мыслях, – отказался от беседы с капитаном НКВД Ванька Зарецкий, понимая, чем она могла бы для него обернуться.

Он поведал о судьбе Софьи. Настя слушала Ваньку и удивлялась: погибшая подруга ничего ей не рассказывала.

– А как же ты с ней познакомился? – Девушке очень хотелось разобраться в том, какие у них были отношения.

– Случайно. Так получилось, что ее отец был адвокатом одного моего давнего знакомого.

– У вас с Софьей были серьезные отношения? – задала последний интересующий ее вопрос Настя.

– Да разве это сейчас важно? Ведь Софьи больше нет! – попытался уклониться от прямого ответа Зарецкий. Но видя, что девушка ждет, добавил: – Я ее не любил, если тебя это интересует, просто попытался ей помочь.

– А если отец будет спрашивать про тебя, что мне сказать? – спросила девушка.

– Говори правду и за меня не бойся, – спокойно предложил Иван, уже решив, что с сегодняшнего дня больше не будет работать на складе.

Так же неожиданно, как начался авианалет, прозвучал отбой воздушной тревоги. Люди стали покидать убежище, но молодые люди не торопились на выход. Девушка находилась в сомнении и никак не могла понять своего отношения к Ивану. С одной стороны, ей было приятно, что он ради нее рисковал, совершая своеобразный акт возмездия за непристойное поведение оперного певца, с другой стороны, между ними еще стояла тень умершей подруги, что не давало ей покоя. Ванька Зарецкий, ошарашенный известием об убийстве Софьи, не мог не думать о том, как в дальнейшем будут развиваться его отношения с Нецецким, и эти мысли мешали сосредоточиться на чувствах к Анастасии. Наконец девушка встала, и они направились к выходу.

– Я тебя провожу, – предложил Иван.

– Не надо, сейчас может отец с работы возвращаться. Я не хотела бы, чтобы он нас с тобой увидел, – отказалась девушка.

– Может быть, сходим в кино? – предложил молодой человек, не зная, как по-другому назначить свидание.

– А зачем? – сделала удивленное лицо девушка, которую на самом деле взволновало его предложение.

– Я бы хотел с тобой встречаться, – заволновался Иван.

– А для чего? – слукавила девушка, понимая, в каком направлении текут его мысли.

– Ты мне нравишься, – угрюмо, словно обреченный, выдавил Цыган.

– Разве сейчас можно об этом говорить? – укоризненно произнесла девушка, щеки которой покрылись розовым румянцем. – София даже не похоронена.

– Извини, но я должен был сказать, – протараторил Иван и, боясь, что девушка откажет в его надежде, подскочил в проезжающий трамвай. – Я люблю тебя! – крикнул он, стоя на подножке, уже отъехав метров на сто.

Дома Анастасия застала беседующих за обеденным столом отца и его сестру, и поняла, что Мария все рассказала. Увидев вошедшую девушку, тетка вышла в другую комнату, оставив отца и дочь наедине.

– Сегодня, пока тебя не было, кошка принесла дохлую крысу и положила ее на кухне, – нейтрально начал Алексей Матвеевич.

– Правда? – удивилась Настя. – А почему не съела, мы же ее почти не кормим.

– Видимо, решила нас подкормить, – грустно улыбнулся Петраков.

– Ой, ты знаешь, в последнее время я почему-то не вижу на улицах ни кошек, ни собак, да и наша приходит преимущественно по ночам, – развивала тему Настя.

– Дочь, давай вернемся к нашей проблеме, – прервал ее отец. – Расскажи мне подробно каждый свой день, после того как ты навестила свою подругу.

– Как? Каждый день? – удивилась Анастасия. – Я думала, тебя будет интересовать только то, что связано с ней и ее знакомыми.

– Каждый день, – твердо повторил Петраков.

Девушка начала рассказывать отцу про первый день посещения Софьи, уделив много времени объяснению причин, почему она все-таки решилась ослушаться его. Алексей Петраков болезненно сморщился, но ничего не сказал. Перейдя к вечеру, проведенному в гостях у Христофорова, Анастасия задумалась, как тактичнее поведать о поведении Бронислава Петровича. И в конце концов обошла тему неудавшегося изнасилования. Но Петракова во всей истории интересовал только спутник Софьи.

– Ты мне поподробней о нем, Иване, расскажи, – попросил он.

– Пап, Ваня не убивал Софью, – решилась вступиться за Цыгана девушка.

– Откуда тебе известно? – недовольно поинтересовался отец.

– От него. Я с ним разговаривала сегодня, – созналась дочь.

– Настя, ты один раз уже допустила ошибку, не послушав меня, и пришла к Софье, – не сдержавшись, повысил голос Петраков. – Теперь можешь совершить еще одну, и она может оказаться роковой.

– Иван хороший, – тихо возразила Настя.

– А ты уверена, что он не причастен к краже?

Настя уже все знала, поэтому просто промолчала.

– Кстати, расскажи о посещении Волковой деревни, – осторожно попросил Петраков, уже зная, что молодой человек, которого видела Мария, был одет в костюм Христофорова.

Анастасия подробно описала удачную поездку, в результате которой семья Петраковых в течение месяца имела к столу рассыпчатый картофель.

– Не заметила ничего странного в поведении тех людей? – уточнил Петраков, пытаясь установить их связь с убийцами.

– Нет, они обычные. Молодой человек с душевным заболеванием, а бабушка очень добрая, – ответила Настя.

– А в одежде? Или у них в избе? – продолжал выяснять Алексей Матвеевич.

– В избе шаром покати, очень бедно живут. Правда, Николай был одет очень дорого, но костюм ему мог кто-нибудь подарить.

– Мария опознала одежду из квартиры Христофорова.

Анастасия неожиданно вспомнила слова Ивана о том, что все вещи и мебель он сбросил с машины в Волковой деревне. Значит, парень не соврал.

– Ну, они могли купить ее на барахолке у воров или найти, – попыталась отвести подозрение от бабушки с внуком девушка.

– Мне больше верится в то, что вещи подарили, – покачал головой опытный работник милиции. – В том числе те, кто обчистил квартиру певца. Что же, придется мне наведаться в Волкову деревню.

– Пап, мы же им не отдали твои сапоги. – Анастасии было до слез жалко ни в чем не повинных людей, которые оказались втянутыми в уголовную историю.

– Вот я их и завезу, – кивнул Алексей Петраков. – Долги нужно отдавать.

Вечером на город обрушился массированный авианалет.

Ванька Зарецкий только прилег на кровать в общежитии, желая обдумать произошедшие сегодня события, как была объявлена воздушная тревога. Комендант общежития спешно выгонял из комнат задержавшихся жильцов. Ванька закрыл дверь изнутри, и тот, пробарабанив в створки, убежал дальше. В первую очередь Иван думал об Анастасии, в которую он по-настоящему влюбился впервые за свою недолгую, но насыщенную событиями жизнь. Он не опасался ареста после того, как Настя расскажет о нем отцу. Во-первых, девушка знала только его имя и место работы. Он же был оформлен на складе совсем под другим именем и больше появляться там не собирался. А кроме того, решил съехать из общаги и ночевать в Каменке на хате у Нецецкого. Его волновало другое – трудности, с которыми будут сопряжены свидания с любимой девушкой. Не только из-за ее отца, но и из-за того, что он мог навлечь на нее опасность – со стороны банды. Течение его мыслей прервал торопливый стук в дверь.

– Цыган, это мы с Чесноком, – послышался голос Шкета.

– Ты чего в подпол не лезешь? – оскалился Шкет, как только Зарецкий открыл.

– Да надо вещи собрать и съезжать отсюда, больше на склады не пойду. – Ванька стал складывать нехитрые пожитки в чемодан.

– Ты как будто в воду смотрел, – удивился Шкет. – Нас как раз за тобой Дед послал, чтобы мы перевезли тебя в Каменку.

– Чего это? – удивился Ванька совпадению.

– Да вроде большой пожар намечается, – подал голос Чеснок.

– Склады скоро заполыхают, – пояснил Шкет.

– Почему? – не понял Цыган.

– Нам Дед не велел тебе говорить, – хитро прищурился Шкет, – но мы уже две ночи на склад керосин завозим.

– В каждом хранилище под кровлей уже по паре бочек, – подтвердил Чеснок.

– Вы что, охренели? – Цыган даже перестал собирать вещи.

– Не наша задумка, Дед с барыгой мутят чего-то, – пожал плечами Шкет. – Уж не знаю, почему они тебе не сказали. Что там меж вами?

– Но если бомба попадет, все заполыхает! – озабоченно произнес Цыган.

– Знамо дело, – согласился Шкет. – Да только сегодня все равно полыхнет.

– Не виляй. Толкуй прямо! – не выдержал Цыган намеков молодого урки.

– Чеснок тут случайно услышал толковище Деда с барыгой о том, что нужно следы заметать и недостачу продовольствия скрыть.

– Так кранты же городу, жрачки ведь и так нема! – возмутился Цыган.

– Вот мы и решили тебе сказать. Самим не по нраву, – пояснил Чеснок.

– Мы же под вышак сработали, сами того не зная, – пожаловался Шкет. – Что делать, растолкуй!

– Да, одно дело щипать на базарах, а другое – фашисту помогать, – задумался Цыган.

– Может, свалить от Деда? – подал голос Чеснок.

– Ванька, мы же знаем, что у тебя с ним напряг, – подхватился Шкет. – Давай свою банду сколотим, а?

– Хм, обмозговать нужно… – Ванька не мог принять решение наспех. – Поедем в Каменку, а потом и посмотрим.

Людвиг Нецецкий по кличке Дед был доволен тем, что самая большая в его жизни кража прошла удачно. Продуктов в овощехранилище у Волковой деревни по ценам черного рынка было на такую огромную сумму, что при правильном подходе к их реализации хватило бы очень красиво прожить оставшиеся ему годы. Тем более что после запланированного с Кубышкой поджога складов и скачка цен продукты можно будет обменивать на золото, камушки и другие предметы антиквариата и роскоши.

Идею с поджогом складов подбросил Сосков, который получил информацию со своей прежней работы, что к нему собираются направить проверку с инвентаризаций продовольственных запасов. Дед согласился, что рисковать быть уличенным в хищениях глупо, если есть возможность замести следы. Единственное, что его угнетало, это просьба Кубышки избавиться от свидетелей поджога, то есть от урок, возивших керосин на склад. В то же время он понимал, что полагаться на двух воришек, которые к тому же еще и перевозили продукты с Бадаевских складов на новое место, опасно. Поэтому старый вор разработал хитрый план, при котором, в случае его воплощения, решались все проблемы.

Когда приехали Цыган с ребятами, Дед позвал Ваньку в растопленную баньку. Федуля, понимавший толк в парилке, быстро разделся и первым забежал в парную. Нецецкий разоблачался не спеша, приглядываясь к Цыгану, словно еще раз прогонял в мыслях разработанный заранее план.

– Давно тебя не видел, – начал неспешно Дед. – Ты какой-то озабоченный. Все в порядке?

– Благодарствую за внимание, – улыбнулся Цыган, почувствовав, что баня растоплена неспроста. – у меня все на мази.

– Вот и ладненько. Есть серьезный базар… – приступил к осуществлению плана Нецецкий. – Осталось, Ванька, последние препоны убрать в нашем дельце.

Ванька перестал раздеваться и присел напротив, показывая всем своим видом, что внимательно слушает.

– Как тебе Шкет с Чесноком?

– Вроде путевое бакланье, – осторожно ответил Цыган.

– Можно их брать на настоящее дело?

– Ну, может, по молодости не на всякое, а так – почему бы и нет. Они и на складе хорошо работали и вели себя достойно, когда хату подламывали, – дал свою рекомендацию молодым уркам Цыган.

– Вот именно, не на всякое, – выловил нужный контекст Нецецкий.

– А что такое? – напрягся Ванька.

– Да ошибся я, Ванечка, в них. По моим сведениям, ссученные они.

– Дед, ты что! – не на шутку испугался Зарецкий. – Если бы парни с легавыми были вась-вась, мы бы сейчас с тобой не в баньке парились, а на нарах в Крестах.

– Сведения точные, – нетерпеливо отрезал Дед. – А то, что мы еще не на нарах, так то наш фарт, который в любой момент может измену кинуть.

– Правило чинить задумал? – продолжал недоумевать Ванька.

– Нет, тут нужно все с толком провернуть. – Дед сделал вид, что задумался. Потом начал излагать: – Ты, кстати, должен быть в курсах: сегодня ночью мы запалим склады, чтобы скрыть нашу поживу. Дело нехитрое – плеснул керосинчику да чиркнул спичкой, а потом заживем, как марксисты учили, при полном коммунизме. Сейчас в том районе постоянный артобстрел, никто и не поймет, в чем дело, решат, что от зажигалок загорелось.

Ванька вспомнил недавний разговор с воровской молодежью.

– Я думаю послать на дело тебя с Федулей. Ну и сучат заодно. Как запалите склады, их двоих там и положите. Пусть в огоньке за предательство пожарятся. На крайняк на них все и спишется.

– Не нравится мне это, – возразил Ванька. – Коли ссученные, дознаться надо, на базар вывести.

– Незачем баланду травить, – не согласился Дед. – Когда ты видел, чтобы легавые прихвостни на базар повелись? Кончать их будем, я уже решил.

– Ну, тогда, может, ты сам их на перо и поставишь? – зло пошутил Иван, зная, что Дед на мокруху никогда не шел.

– Ванечка, ведь не я, а ты с ними хороводил, тебе и отмываться, – строго произнес Дед.

Цыган задумался, не зная, что делать.

– Да ты не боись. Если сдрейфишь, Федуля подмогнет, – заверил его Дед и, сбросив исподнее, вошел в парную, показывая, что разговор окончен.

Ванька пытался придумать выход из создавшейся ситуации, но, как ни старался, не смог. Чтобы Дед не заподозрил неладного, последовал в парную, где сразу попал под березовый веник, который Федуля заранее замочил в дубовой кадке. Потом в предбаннике Дед налил всем по сто граммов «Московской».

– Чтобы все было тики-так! – провозгласил тост Нецецкий.

– Маловато, – подал голос обиженный количеством водки Федуля.

– После дела – хоть обожритесь, а сейчас сто грамм боевых, и все, – вспомнил про военное время Дед и неприятно улыбнулся. – Что, Ванька, молчишь? Не хочешь грязную работу делать?

– Хочешь не хочешь, какая теперь разница! – Ванька выпил водку глотком.

– Другое дело! – Нецецкий по-своему истолковал его слова.

– Вот, Ванек, тебе беда, – протянул Цыгану длинную острую финку Федуля. – Моя любимая, никогда не подводила. А я уж по старинке аркашку наброшу.

– Помню, Федуля, ты раньше хорошо удавку затягивал. Не забыл еще? – хихикнул Дед.

– Напраслину говоришь, – обиделся старый убийца.

Поздним вечером за группой воров приехала служебная машина Кубышки, который, отпустив водителя, сам был за рулем. Четверо воров сели в салон и теперь ждали – Дед о чем-то шептался с Сосковым.

– Там сейчас как раз бомбят, одна фугаска попала на территорию, лучшего времени быть не может, – донеслись до Ваньки слова Кубышки.

Машина тронулась. При въезде в город их остановили для проверки документов, но когда Сосков показал пропуск от военного коменданта города на машину и свое удостоверение, пропустили, даже не досматривая пассажиров. На подъезде к складу Сосков заметил столб дыма над административным корпусом от попадания зажигательной бомбы и проинструктировал пассажиров:

– Расходимся по складам согласно плану и осуществляем поджог в двадцать три часа сорок пять минут. Сверьте часы.

– А у меня их нет, – подал голос Чеснок.

– На, возьми мои, потом отдашь, – недовольно буркнул Кубышка.

Машина въехала на территорию складов и остановилась у административного здания, которое пытались тушить работники складов.

– Молодежь, выходи, – приказал Кубышка. А когда Шкет с Чесноком вышли, попросил оставшихся воров: – Не забудьте снять мои часы.

– Твой кто? – поинтересовался Федуля. – За кем пойдешь?

– Мне все равно. За Шкетом, – предложил Иван.

Они вместе со всеми несколько минут таскали воду и песок, передавая ведра по цепочке для тушения огня. Улучив момент, Ванька приблизился к Шкету и шепнул ему, одним глазом наблюдая за Федулей:

– Есть базар. Топай в свой склад, но не шибко рви.

Шкет осторожно «выпал» из цепи людей и направился в сторону своего объекта. Ванька поймал взгляд Федули и, подмигнув ему, двинулся следом. Отойдя за угол, он затащил ничего не понимающего парня в автомастерскую, чтобы видеть, как пойдут Чеснок и Федуля.

– Ты чего, Иван? – испугался его поведения Шкет.

Цыган быстро и жестко пересказал задачу, которую поставил ему и Федуле Нецецкий. Парень побледнел и с безысходностью спросил:

– Ты чего, меня здесь порешишь?

– Ты, кажется, хотел уйти от Деда на вольные хлеба, – напомнил Цыган.

– Да, – подавленно промолвил Шкет.

– Похоже, пришло это время, – решительно заявил Цыган.

– Что? – не понимал пребывающий в шоке молодой урка.

– Жить хочешь? – более конкретно спросил старший вор.

– Ванечка, да неужели ты ради меня… – начал соображать Шкет.

– Потом, – поморщившись, отмахнулся Цыган, – сейчас Чеснока выручать надо.

Как раз в этот момент показались два силуэта: впереди шел Чеснок, а в метрах тридцати за ним следовала мрачная фигура Федули. Как только последний прошел мимо прятавшейся пары, Цыган поднял с земли обрезок водопроводной трубы и передал Шкету финку, обронив:

– Если не вырублю, поможешь.

– Ванечка, а вдруг я не смогу? – Глаза парня округлились от страха.

– Между прочим, Федуля для тебя приготовил, – кивнул Ванька на блестевший в темноте клинок, – так что лучше смоги.

Чтобы не потерять из виду Федулю, который уже подходил к хранилищу следом за Чесноком, Цыган прибавил шагу. Сзади торопливо семенил Шкет, от страха практически ничего не соображавший. Иван осторожно открыл дверь запасного входа в склад, держа наготове обрезок трубы и вслушиваясь в доносившиеся изнутри звуки. Метрах в десяти послышались шуршание одежды и сдавленный хрип. Ванька бросился туда, увидел огромный силуэт Федули, который, накинув сзади на горло Чеснока удавку, повалил парня на пол и, сидя на нем верхом, стягивал смертельную петлю. Одним прыжком подскочив к подручному Деда, Цыган не раздумывая что было сил ударил его по затылку. Федуля на секунду замер, но удавку не выпустил. Ванька ударил еще. Старый душегуб повернул голову в его сторону и получил еще один удар, в висок.

– О ё… – то ли удивленно, то ли от боли вырвалось у Федули, и он, отпустив веревку, завалился на бок рядом со своей жертвой.

– Ах ты сучья морда! – подскочил к телу Федули Шкет и всадил ему в спину стальное жало финки.

– Оставь! – зло приказал Цыган, схватив его за шиворот и отбросив от бездыханного тела поверженного вора.

– Ванька, надо его порешить, а то он потом нас на куски порвет, – беспокоился Шкет, зная о нечеловеческой силе помощника Деда.

– Уже не порвет, – успокоил его Ванька, склоняясь к Чесноку. Тот как раз шевельнулся и начал хрипеть, словно захлебывался воздухом. – Разыщи воды, – приказал Шкету Ванька.

Парень убежал в направлении конторки и через три минуты вернулся с чайником. Цыган стал заливать Чесноку воду в рот, зная, что это поможет снять отек, который мешает ему нормально дышать. Через некоторое время «новорожденный» принялся кашлять, а затем, придя немного в себя, уставился на бездыханное тело Федули. Потом перевел непонимающий взгляд на Ваньку и Шкета.

– Потом, – отреагировал на его немой вопрос Цыган, – сейчас надо рвать отсюда.

Поддерживая Чеснока, они направились в дальний конец территории, где можно было перелезть через высокий забор, не рискуя быть замеченными охраной.

С утра в районе Волковой деревни взрывов не было. Разбомбив дальнобойной артиллерией больше половины населенного пункта, немцы, видимо, поняли бесперспективность продолжения артобстрела окраины города и перенесли огонь на сам город. Впервые за последнюю неделю оставшиеся в деревне верующие потянулись в сторону сельского кладбища на утреннюю церковную службу. Несмотря на начало дня, всех облетело известие о том, что прошедшей ночью в результате бомбардировки полностью выгорели главные продуктовые склады города. В интонациях и взглядах обсуждавших новость сквозили обреченность и уныние. Люди уже успели испытать недостаток в продовольствии, и страшная весть для многих прозвучала как приговор.

Баба Фрося, ко всему прочему, была сильно обеспокоена поведением внука, который каждый день ходил к разбомбленному трамвайному кольцу в надежде встретить побывавшую у них девушку-горожанку. Вот и сейчас он, облаченный во все тот же изрядно заношенный костюм, собирался по своему обычному маршруту. Однако после напоминания бабы Фроси о сегодняшнем дне, дате трагической гибели его родителей, Николка передумал и, не проронив ни слова, переоделся в старую одежду, чтобы идти в церковь.

Выйдя за калитку, старуха и блаженный не спеша двинулись к кладбищу. В это время немцы снова начали обстрел города. Снаряды дальнобойной артиллерии с пугающим воем пролетали над деревней, разрываясь километрах в трех-пяти за ней, и жители замирали в испуге.

На полпути к часовне бабушку с внуком нагнал работник сельсовета и наказал возвращаться назад, так как к ним приехали милиционеры. На вопросы перепуганной Ефросиньи мужчина только пожимал плечами. В домике в присутствии понятых полным ходом шел обыск. Следователь описывал изымаемые вещи, явно не соответствующие убогой обстановке жилища.

– Костюм мужской, твидовый, иностранного производства, четвертый по счету, – с интонацией, говорящей сама за себя, встретил он хозяев.

– Откуда, граждане, такая роскошь? – обратился к ним с вопросом сотрудник милиции в штатской одежде, представившийся лейтенантом Мышкиным.

– Так внук нашел на дороге, кто-то с машины сбросил, – сообщила истинную правду баба Фрося.

– Такие шмотки не бросают, бабуся, – иронично усмехнулся молодой человек. – На черном рынке за каждый костюм продуктов на неделю взять можно.

– Стара я, чтобы врать, – вздохнула пожилая женщина.

– Ну, а вы что скажете, гражданин Карамышев? – обратился к приветливо улыбающемуся Николке лейтенант Мышкин. – Кто вам передал эти вещи?

– Мне Боженька подарил, – последовал ответ.

– Мой внук инвалид по душевному заболеванию, – вступилась за Николку баба Фрося, понимая, что его ответы не могут удовлетворить работников НКВД.

– Разберемся, – с пугающей интонацией произнес следователь, предъявляя понятым протокол обыска для подписи.

Николай был рад появлению такого количества незнакомых людей. Не понимая происходящего, он радовался всеобщему вниманию к его новой одежде, полагая, что пришедшие гости разделяют его радость нежданному подарку. Парню стало неловко: у него вон столько красивых вещей, а у них одежда скромная.

Алексей Петраков сидел молча в углу комнатушки, наблюдая за хозяевами дома, и все отчетливее понимал: ни старушка, ни ее странный внук не имеют прямого отношения к преступникам, обокравшим Христофорова. Оставалась надежда, что они могли случайно знать некоего Ивана, который, по его мнению, причастен к краже у певца и был единственной зацепкой в череде убийств, последним из которых явилось убийство подруги его дочери.

– Вам придется проехать с нами, – указал хозяевам на выход следователь.

– Надолго? – потухшим голосом спросила баба Фрося.

– Все зависит от ваших показаний, – ледяным тоном ответил работник милиции, давая понять, что дальнейший разговор не имеет смысла.

Когда все вышли, Петраков развязал вещмешок и выложил на стол пару сапог.

В управлении он первым делом вызвал на допрос пожилую женщину.

– Товарищ офицер, вы поймите, мой внук как дитя, он даже ответить нормально не способен, – запричитала старая женщина, войдя в кабинет.

– Но вы-то можете рассказать так, чтобы я понял?

– Я? Да. Только я уже все рассказала, – расстроенно произнесла баба Фрося, понимая, что ей не верят.

Отвечая подробно на вопросы капитана НКВД, женщина детально описала место, где ее внук обнаружил сброшенную с машины мебель с одеждой.

– Значит, там была и мебель? – уточнил Алексей Петраков.

– И большое зеркало, правда, расколотое, – закивала баба Фрося.

– Хорошо, мы проверим, – согласился Петраков, полагая, что таким образом можно удостовериться в правдивости ее показаний.

Закончив допрос, Петраков пошел в соседний кабинет к Виктору Солудеву. Его приятель как раз беседовал с душевнобольным парнем, и, судя по выражению его лица, допрос давался ему тяжело.

– Никак не могу добиться от него правды, – устало сообщил он вошедшему коллеге. – Все твердит о какой-то девушке и сапогах. Ничего не понятно.

– Чего ты хочешь от блаженного? – сочувственно произнес Петраков.

– Ну и чего им вменять? Скупку краденого?

– Я думаю, они ничего и не знают. Скорее всего, и правда наткнулись на брошенные вещи. Надо бы выехать на место и осмотреть его.

– Вот ты и поезжай, – согласился Солудев, – а то непонятно, что с ними делать – то ли арестовывать, то ли отпускать. Кстати, не задерживайся там долго. После обеда совещание у Огурцова по поводу пожара на Бадаевских складах.

Через полчаса Петраков вместе с Сергеем Мышкиным, пользуясь затишьем в артобстреле, подъезжали к Волковой деревне.

– Алексей Матвеевич, а откуда вам стало известно, что у странной парочки вещи с квартиры Христофорова? – поинтересовался молодой лейтенант.

– Осведомитель донес, – вынужденно соврал Петраков.

– А у меня таких вербовок нет, одна рыночная мелочь, – вздохнул Мышкин. – Вот бы кто подкинул информацию по последним убийствам…

– Да, было бы как нельзя кстати, – совершенно честно согласился с младшим коллегой Алексей, обеспокоенный ситуацией с дочерью.

Описанное старушкой место они нашли без труда в полукилометре от Волковой деревни. Сразу увидели обломки красного дерева и множество кусков разбитого венецианского зеркала. Кроме остатков мебели, после тщательного осмотра территории обнаружили концертный галстук-бабочку, пару мужских носков и несколько писем на имя Христофорова.

Пока Мышкин составлял протокол осмотра места происшествия, Алексей Петраков оглядел следы от грузовика на мягком грунте обочины дороги. И перерисовал рисунок протектора его шин. Прикидывая маневр автомобиля, он неожиданно обнаружил, что грузовик поехал не обратно в город, а продолжил движение в сторону колхозных полей.

– А что там дальше находится? – спросил Петраков одного из понятых.

– Ничего, кроме полей и леса, – немного подумав, ответил пожилой местный житель, мужчина лет пятидесяти пяти c рябой физиономией.

– Куда же тогда ведет дорога? – уточнил Петраков.

– Да там тупик. Она заканчивается у бывшего овощехранилища.

– Ты заканчивай осмотр, а я съезжу к хранилищу и гляну, что там, – дал указание Петраков Мышкину.

Через несколько сотен метров дорога закончилась, уткнувшись в шлагбаум перед въездом в одиноко стоящее овощехранилище. На звук мотора из сторожевой будки вышел заспанный сторож с карабином на плече. Когда он увидел удостоверение Петракова, на его лице промелькнула тень беспокойства.

– Что здесь такое? – кивнув на здание, начал опрос Алексей Матвеевич.

– Резервное хранилище продотдела ленгорисполкома, – важно произнес мужчина, протягивая свое служебное удостоверение, в котором он значился охранником-стрелком батальона военизированной охраны.

– Скажи-ка, недели две назад сюда не подъезжала грузовая машина с подозрительными людьми? – поинтересовался Петраков.

– В мою смену ничего подозрительного не было. Да и по другим сменам ничего в журнале не отмечено, – отрицательно качнул головой охранник.

– А вообще много машин сюда приезжает и есть ли книга записи их регистрационных номеров? – уточнил Алексей Матвеевич.

– Товарищ капитан, вы же должны понимать! Я не имею права говорить о том, что связано с режимом секретности на данном объекте, – отчеканил свою инструкцию мужчина.

– Я хотел бы получить списки всех работников на данном объекте. К кому мне обратиться? – настойчиво спросил Петраков.

– К товарищу Соскову Афанасию Игнатьевичу, наверное, – впервые неуверенно произнес мужчина.

«Опять эта фамилия… Интересно!» – отметил про себя Петраков.

Город постоянно тонул в звуках воздушных сирен. К нему прорывались отдельные самолеты врага, по которым сразу же открывался ожесточенный зенитный огонь.

В кабинете старшего майора госбезопасности, заместителя начальника управления НКВД Константина Сергеевича Огурцова, куда зашел Петраков, уже шло совещание. Извинившись, Алексей сел на свободное место рядом с Солудевым.

– Оперативно-следственную группу формируют для расследования пожара на Бадаевских складах, – шепнул приятелю тот.

– Итак, товарищи, – взял слово Огурцов, – в результате пожара на главных продовольственных складах города ситуация стала просто катастрофической. В ближайшие пару дней норма выдачи продуктов по карточкам будет существенно сокращена. Но наша задача сугубо профессиональная – надо провести расследование причин пожара, хотя картина в целом известна. В сегодняшнем выпуске газеты написано, что склады сгорели после прямого попадания зажигательных бомб. Поскольку уничтожены городские запасы продовольствия, а не вагоны с краской, необходимо все перепроверить. Руководство расследованием я беру на себя.

И он стал оглашать список оперативно-следственной группы, в которую от отдела БХСС был назначен Петраков. Распустив совещание, Огурцов попросил его задержаться.

– Вот что, капитан, – без обиняков начал старший майор, – основной упор необходимо сделать на анализ складских документов, чтобы исключить недостачу. Если с ними все в порядке и никаких злоупотреблений выявлено не будет, то и проверку можно прекратить. Разрешаю тебе взять в помощь одного-двух сотрудников.

– А если что-нибудь зацеплю? – поинтересовался оперативник.

– Тогда все последующие действия – только после личного доклада мне и получения дальнейших инструкций. Никакой самодеятельности!

– Но бывают случаи оперативной необходимости, когда нет времени на доклады, – попробовал капитан убедить начальника в необходимости придания ему большей самостоятельности.

– Петраков, вот смотрю я на тебя и думаю: ведь умный же мужик, а рассуждаешь так, будто не понимаешь, что сгорели продукты из продрезерва горисполкома, и любое недостаточно аргументированное, поспешное обвинение ударит прежде всего по тебе самому. Ну и заодно по твоему непосредственному начальству. Знаешь, как в такое время это может быть названо? Попыткой дискредитации Советской власти, а проще говоря, статья 58–10.

Выйдя из кабинета Огурцова, Алексей Петраков заскочил к Солудеву и, доложив ему результаты осмотра места выгрузки похищенных из квартиры Харитонова вещей, договорился о том, чтобы задержанных бабку с внуком отпустили.

Николка так и не понял, почему их прокатили на машине по городу, потом долго о чем-то расспрашивали, а в конце концов под вечер они с бабой Фросей оказались на улице перед главным входом в серое негостеприимное здание. Но больше всего его удручало то, что его лишили новой восхитительной одежды. В своих старых брюках, едва доходивших ему до щиколоток, он вдруг впервые стал чувствовать себя неуютно. Ефросинья, едва они с внуком вышли из здания НКВД, стала креститься, благодаря Бога за чудесное избавление от опасности, на которое она уже и не рассчитывала.

– Фроська, ты что на чистилище молишься? – отреагировал на ее поклоны Николка. – Повернись лицом к Исаакию!

Баба Фрося, закончив молитву, решила, что для возвращения домой своим ходом уже поздно, тем более уже пронесся вой очередного сигнала воздушной тревоги и нужно было искать убежище. По счастливой случайности недавно в церкви старушка встретила свою давнюю подругу, которая не эвакуировалась, а осталась в Ленинграде, и женщина, жившая рядом с Зоологическим садом, приглашала ее с Николкой заходить в гости. Николка, узнав, что они поедут ночевать к тете Зое, с которой он не раз ходил в Зоосад смотреть животных, воспрял духом, забыв про свой не вполне приглядный внешний вид.

Пережидать очередной налет на город пришлось очень долго. Только к двенадцатому часу ночи был дан отбой, и несчастные мытари наконец-то направились к Зоологическому саду. Опережая их, мимо пронеслась пожарная машина, которая прямиком подкатила к воротам сада, поскольку в этом районе была самая сильная бомбардировка. Слава Богу, дом, где жила тетя Зоя, практически не пострадал. Лишь во многих окнах были разбиты стекла, которые хозяева уже заткнули подушками и другими подручными материалами. Тетю Зою они нашли у подъезда в окружении других жильцов дома, очень эмоционально обсуждавших последствия недавнего налета.

Увидев бабу Фросю с внуком, тетя Зоя не проявила большой радости, так как, видимо, все не могла отойти от пережитого. Однако узнав, что с ними произошло, она прониклась сочувствием. К кучке жильцов у подъезда подбежал чумазый паренек лет четырнадцати, успевший побывать на территории разбомбленного Зоологического сада.

– Зверья поубивало пропасть! – выдал он с ходу свежую информацию. – Пожарные уже мясо грузят в машину, – видя, что народ медленно реагирует на его слова, направил его мысли в нужном направлении шустрый юноша.

– Кого убило-то? – оживился мужчина средних лет в рабочей спецодежде.

– Мартышек не счесть. Но это пустяки, самое главное, слона убило.

– Слона?! – разнеслось эхом по толпе.

– Ой, какой ужас! – вырвалось у тети Зои, которая, сколько себя помнила, столько и знала индийского слона, которому было около ста лет и к вольеру которого она приводила маленького Николку.

– А оленей или каких других рогатых не поубивало? – раздались заинтересованные голоса.

– Не знаю. – Юноша исчез во дворе соседнего дома.

Пока все спорили о законности происходящего на территории Зоологического сада, паренек вернулся с оцинкованным ведром и большим кухонным ножом.

– Валерка, разве можно мясо брать? – окликнул его кто-то из подростков.

– А то! – удивился паренек. – Звери же убиты.

Народ засуетился. Несколько мужчин помчались к себе домой.

– Да что вы, не надо туда идти, – попыталась вразумить соседей тетя Зоя. – Это же не говядина, еще не известно, можно ли есть слонину.

– Что слонина, что солонина, какая разница, – оппонировала ей маленькая полноватая женщина с усатой верхней губой. – Завернуть банки мясных консервов, глядишь, и полегче будет, когда жрать совсем станет нечего.

– После пожара на Бадаевских складах скоро и по карточкам продуктов не получишь, – раздался еще один женский голос.

– Ну, кто со мной за жрачкой? – подвел итог спорам Валерка.

– Фрося, дай и мне ведро с ножиком, – не вполне понимая происходящее, но захваченный общим настроем попросил Николка.

– Не надо, Коля, это плохое дело, – отреагировала тетя Зоя.

– Что плохого в том, чтобы еды принести? – возразил молодой человек. – Я есть хочу!

Баба Фрося растерялась, не зная, что сказать внуку. Старушка интуитивно понимала, что скоро придет страшный голод, который обрушится на город бедой, по силе не уступающей фашистской угрозе, а потому нет греха в еде диковинного мяса. Но она боялась отпускать внука, опасаясь возможных неприятностей с милицией.

– На тебе, сердешный, – кто-то из подсуетившихся соседей протянул Николке ведро и нож, – может, и мне килограмм-другой принесешь.

– Давайте за мной, там есть лаз удобный! – скомандовал Валерка, и трое взрослых мужчин и пятеро подростков отправились за ним.

На территории Зоосада полыхали отблески пожаров. Добытчики поочередно пролезли сквозь образовавшийся после взрыва лаз и, пригибаясь словно на передовой, стали продвигаться в сторону слоновьева вольера. Отовсюду доносился запах жареного мяса, от которого у них стала кружиться голова и выделяться обильная слюна. Николка плохо ориентировался в происходящем, и его не раз чуть ли не силой заставляли падать на землю, когда в поле видимости показывались фигуры пожарных или других людей, участвующих в тушении пожара. Недалеко от слоновьего вольера им навстречу выскочила стайка подростков, тащивших огромные куски мяса. Они подробно проинструктировали Валерку, как лучше подойти к туше незаметно. Участники вылазки воспользовались советом и поползли. Николка остановился в полшаге от входа на площадку, как завороженный наблюдая за действиями своих напарников. В отблесках огня туша слона выглядела так, словно слон был живой и просто прилег отдохнуть. Николка забеспокоился за людей, которые подползали все ближе и ближе к гиганту, рискуя быть раздавленными им в случае его пробуждения ото сна. Вот группа достигла туши и слилась с ней в единую серую массу. Николка увидел, что слон начал просыпаться – сначала у него дернулось ухо, потом по телу прошла нервная дрожь…

– Назад, он вас раздавит! – выкрикнул он в темноту и увидел, как от слоновьего тела отделилась тень и поползла в его сторону.

– Охренел? Чего орешь, как оглашенный? – показалась голова Валерки. – На вот, принимай. И давай свое пустое.

В руках Николая оказалось тяжелое ведро с чем-то теплым и липким. Через несколько минут группа стала возвращаться, последним приполз Валерка. Николай был рад, что слон не проснулся и никого не подавил. Настроение у всех было радостное.

– Сейчас скажу жене, чтобы прокрутила пару килограммов через мясорубку, – стал строить планы мужчина в рабочей одежде. – Котлет хочу!

– И мы мяска щас пожарим… – раздался мечтательный голос второго взрослого.

– А мы все в банки закрутим, – практично заявил их проводник, – бабушка хорошие мясные консервы делает.

Народ встречал своих посланников оживленно-радостно. Недовольны были только те, кто не решился на авантюрный поступок, и теперь они с завистью разглядывали содержимое ведер. Хозяйка Николкиного ведра оставила себе треть, а остальное мясо благополучно перекочевало в холщовый мешок, который баба Фрося позаимствовала у тети Зои.

В коммунальной квартире, где жила тетя Зоя, всю ночь никто не спал. Любитель котлет оказался ее соседом, и с общей кухни потянулся специфический запах готовящегося слоновьего мяса. Баба Фрося тоже дала часть добычи, и теперь жена соседа готовила котлеты на всю квартиру, включая тех жильцов, которые не сподобились раздобыть мяса. Совместный стол был накрыт уже под утро, но от этого людей за ним не стало меньше. Не спали даже малые дети, которых вовлекли в застолье родители, желавшие накормить отпрысков высококалорийным продуктом впрок. Жареное мясо было жестковатым, со сладко-кислым привкусом, поэтому лучше всего получились котлеты. Баба Фрося отчаянно крестилась перед тем, как отправить первый кусок слонятины в рот. А тетя Зоя долго отказывалась есть, но после того как выпила сто граммов водки, не выдержала, проглотила слоновью котлету, как и все остальные.

…В доме Петраковых тоже никто не спал. Семья не могла прийти к единому мнению по поводу сегодняшней выходки старшего внука Матвея Порфириевича – Вячеслав перебудил всех, принеся домой полное ведро слоновьего мяса.

Глава семьи не бранил внука, но и не оправдывал его поведение, видя, как негативно к его поступку относится сын Алексей. На защиту внука встала бабушка Анна Ефимовна, которая подошла к совершившемуся событию с практичной стороны и оценила тот объем запасов мяса, который можно было создать для их большой семьи в столь непростое время. Вячеслава осторожно поддержала и тетка Мария, основной аргумент которой был такой: раз все обошлось, то и ладно. Мать подростка полностью соглашалась с мнением мужа, который назвал действия сына воровством и мародерством, требуя выбросить ценный трофей. Алексей Петраков опасался, что по данному факту может быть проведено милицейское расследование, и свидетели укажут на Вячеслава как на участника мародерской вылазки. А юноша, уверенный, что семья отнесется к его поступку исключительно положительно и с благодарностью, пребывал в подавленном состоянии. Анастасия не высказывалась, но она понимала состояние отца, дети которого один за другим стали приносить ему проблемы, отвлекая силы, так необходимые в его и без того трудной работе.

В результате бурного обсуждения под утро семейный совет постановил, что Вячеслав будет наказан, но слоновье мясо выбрасывать не следует, оно войдет в состав продуктовых запасов в виде мясных консервов, к изготовлению которых Анна Ефимовна приступила незамедлительно.

После событий на складах Дед срочно созвал воровской сход, на котором не присутствовал только Кубышка, так как был вызван в горком партии для доклада о нанесенном пожаром ущербе. На сей раз Дед накрыл стол по-царски, используя все продуктовое разнообразие, имеющееся в наличии в овощехранилище.

– Кого коронуем? – пошутил Фомка, который первым из воров увидел великолепное застолье.

– Чтоб я так жил! – не выдержал и вслед за ним явившийся Драга.

– Толковище серьезное и долгое предстоит, вот я и расстарался, чтобы оно было не в напряг уважаемым людям, – дипломатично ответил Нецецкий.

– Федуля, что это с тобой? Кто тебе бестолковку помял? – увидел Фомка сидящего в стороне Федулю с забинтованной головой.

– Давайте поначалу банку опрокинем, а потом и потолкуем, – предложил Дед гостям, наливая по полному стакану.

– Ладно, банкуй, – согласились воры, хотя им не терпелось узнать, кто же мог надавать по голове Федуле, о силе которого все отлично знали.

– А где Цыган? – после опрокинутого стакана поинтересовался Драга.

При упоминании о Зарецком Федуля выругался и налил по новой. В комнату вошла Зинка с блюдом рассыпчатого белоснежного картофеля. Воры почувствовали напряжение, но сделали вид, что кроме принесенной картошки их больше ничего здесь и не интересует. После выпитого литра водки, когда наступило расслабление и захотелось перекурить, Нецецкий встал и притворил дверь, давая понять, что наступило время поговорить о деле, ради которого он всех собрал.

– Вот ты, Драга, интересовался Ванькой… Думаешь, почему его нет с нами? – издалека начал Дед.

– Неужто повязали Цыгана? – поспешно предположил Драга.

– Как же, повяжешь его, – угрюмо подал голос Федуля.

– Ссученный босяк наш Ванечка, – выдал наконец причину схода Нецецкий.

– Что за порожняк? – удивился Фомка. – Цыган ссученный? Ты ли это говоришь? Он же за тебя с Федулей и за меня паровозом пошел.

– Много воды утекло с той поры. – Дед недовольно скривился. – А вчера на деле он Федулю чуть на тот свет не отправил.

– И еще двух пацанов подговорил, – уточнил Федуля, – так что втроем на меня навалились – монтажкой по калгану и приблуду в бочину загнали.

– А с чего это Цыган учудил? – озабоченно поинтересовался Драга.

– Да любовь закрутил с дочерью легаша, – не моргнув глазом ответил Дед. – Папанька ейный нам поперек дороги встает, на наш продуктовый общак глаз положил.

– Кроме Ваньки, общак никто другой сдать не мог, – подал голос Федуля, который в деталях обсудил с Дедом, о чем говорить на сходе.

Фомка с Драгой замолчали, обдумывая неожиданную новость. Дед заново наполнил стаканы. Воры не чокаясь, как на похоронах, выпили.

– Хорошо бы Цыгана заслушать, – закусив водку соленым огурцом, прервал молчание Фомка.

– Если хочешь, можешь и заслушать в кабинете у следователя НКВД на очной ставке, – иронично усмехнулся Дед.

– Ну и что вы с Федулей удумали? – поинтересовался Драга. – Ставить на правило или мочить?

– Что толку ребра считать? – зло оскалился Дед. – Мочить сучонка надо. И пацанов его ссученных заодно, а то в каждый момент сгореть можем.

– Странно: если хата паленая, то чего менты еще не пришли? – высказал последнее сомнение Фомка, чувствуя, что Дед с Федулей чего-то не договаривают.

– Так завтра же и съедем, – озабоченно кивнул Нецецкий.

– Так что решим, уважаемые? – подал голос Федуля.

– Мочим ссученных, – безальтернативно прошипел ему Дед.

– Лады. Коли продался Цыган, пусть облачается в костюм, – кивнул с некоторой задумчивостью Драга.

– Вам помощь моих ребятишек треба? – поинтересовался Фомка.

– Нет, сами уработаем, – засверкал глазами Федуля. – Вот отлежусь, да с парой проверенных ребят и поставим их на пики.

– Ну что, толковищу кранты? – налил на посошок довольный результатом схода Дед.

После отъезда гостей к продолжающим выпивать мужчинам зашла Зинаида.

– Приговорили Цыганка? – поинтересовалась холодно.

– Твое бабье дело хавку варить, а не в воровские дела нос совать, – резко отбрил Нецецкий.

– Ага, как дела проворачивать, так я не баба, а как мнение высказать, сразу об том вспоминаете, – с нотой обиды произнесла подружка воров.

– Не лезь! – уже с угрозой в голосе прошипел Дед.

– Хоть режь меня, но я свое слово скажу, – разозлилась Зинка. – Не надо трогать никого, тогда и мы выживем в это лихое время. Легаша того если только замочить, который к складу подъезжал, чтобы не вернулся с дружками… А Цыган и пацаны никого не сдадут. Пусть сами по себе поживут, пока в лапы НКВД не попадутся.

– Ты что, дура, они же меня чуть не порешили! – разозлился Федуля.

– Но вы же первые решили урок убрать, а Цыган вор правильный, не пошел на такое, – продолжала спорить Зинка.

– Ну, раз он тебе так мил, может, и пойдешь к нему? – подозрительно прищурился Дед.

– Куда я, Людвиг, от вас с Федулей уйду? Я с вами до конца жизни повязана, – резко покачала головой женщина.

– Тогда, Зинка, чтобы я от тебя больше таких гнилых базаров не слышал, – подвел итог короткой дискуссии Дед. – Скажу, так сама узел аркашки на шее Цыгана затянешь. А откажешься, – в глазах его сверкнули пугающие огоньки, – тебе самой накинем.

– Ой, и зачем я, дура, влезла! – Не на шутку испуганная интонацией сказанного, Зинка налила себе стопку водки и одним глотком опрокинула.

После того как воры уснули, женщина тихонько открыла дверь хаты и торопливо пошла в сторону поселкового сельсовета, где круглосуточно работал переговорный телефонный пункт. У нее был записан домашний телефон Чеснока, который проживал вместе с дедом и бабушкой в коммунальной квартире. «Только бы работала связь…» – переживала женщина, которой Ванька Зарецкий сильно запал в душу еще с первой встречи.

На переговорном пункте никого не было. Заспанная телефонистка с недовольным видом спросила номер абонента. Зинаида вдруг, к своему ужасу, поняла, что, кроме погоняла Чеснок, не знает ни имени, ни фамилии парня. Как же ей его подозвать, если подойдет не он?

– Говорите, – раздался противный голос телефонистки.

– Вам кого нужно? – услышала Зинаида голос пожилой женщины, видимо, соседки Чеснока.

– Мне бы поговорить с парнем, который у вас проживает…

– С каким еще парнем? – Голос на том конце провода стал раздраженным.

– Ну, с этим, как его… Чес… с Чесноковым, – сообразила женщина.

– Вадик уже спит. А вы кто? – поинтересовалась собеседница.

– Разбудите его, пожалуйста, я с его работы, – соврала Зинаида.

– Знаем, какая ты работница… Дня им не хватает на шашни… – недовольно пробурчала соседка.

– Алле! – раздался наконец заспанный голос Чеснока.

– Привет, Чеснок, это Зина. Ванька у тебя?! – выпалила женщина.

Возникла пауза.

– Короче, передай Ваньке, что вам всем нельзя жить дома. Сход постановил примерить на вас костюмы, – специально на фене заговорила Зинаида, опасаясь быть услышанной телефонисткой.

– Какие костюмы? – не понял Чеснок, который еще не сидел.

– Ты передай Ваньке дословно, он тебе переведет, – резко ответила Зинка и положила трубку.

Ничего не понимающий Чеснок вернулся в комнату и стал будить Цыгана, который уже второй день ночевал у него.

– Сход решил одеть нас в костюмы? – переспросил Зарецкий.

– Да нет, примерить только, – с немым вопросом в глазах поправил его Чеснок. – Что это значит, Вань?

– Эх, пацан… Костюм, значит, гроб, вот и делай вывод, – спокойно произнес Ванька. – Завтра утром идем за Шкетом и ищем новую хату, а сейчас – спать.

Цыган демонстративно повернулся на бок, давая понять Чесноку, что ничего сверхважного не происходит. Парень лег тоже, но долго не мог уснуть и даже несколько раз вставал к окну, осматривал двор, ища посторонних. А утром, не мешкая, молодые люди отправились к Шкету.

Народу на улице было немного. Те, кто жил далеко от места работы, вынуждены были ночевать прямо на рабочем месте, так как городской транспорт ходил с перебоями, а опоздание могло кончиться как минимум увольнением. Потерять же работу в такое время равносильно тому, чтобы обречь себя и членов своей семьи на голодную смерть. После выхода германских войск к Неве и взятия Шлиссельбурга на Ладожском озере кольцо вокруг Ленинграда сомкнулось. Город оказался полностью отрезанным от остального мира. Население знало о начавшейся блокаде и все свои мысли и силы направляло только на выживание.

Семье Шкета принадлежало в коммунальной квартире две комнаты. Точнее, полторы, как любил выражаться сам Шкет. В большой, служившей комнатой для встречи гостей, жила его больная мать с двумя другими детьми, погодками, – трехлетней Аришей и четырехлетним Мишей. Шкет же размещался в каком-то непонятном закутке не более семи метров без окна, который ранее служил кладовкой.

Семья завтракала. Благодаря приворованным ранее из овощехранилища запасам, дети пили какао и ели по два куска черного хлеба с топленым маслом и небольшим мазком паштета с костным жиром. Мать Шкета, больная туберкулезом, с огромными синими кругами под глазами, захлопотала, предлагая гостям какао и бутерброды. Цыган поблагодарил и отказался, соврав, что уже позавтракал. Чеснок, с меньшим артистическим искусством, промямлил то же. Дети моментально поглотили нехитрую трапезу и теперь с любопытством разглядывали гостей.

– Сын говорил, что после пожара на складах вас переведут на другое место, – начала беседу мать Шкета.

– Да, только пока неизвестно куда, – охотно ответил Чеснок.

– Жаль, хорошее место было, – вздохнула больная женщина.

– Ничего, думаю, и в другом месте продпаек не хуже будет, – попытался поддержать ее Цыган.

– Мам, а еще хлебушка можно с маслицем? – раздался голос младшего мальчика.

– Пойдемте ко мне, – предложил Шкет, увидев условный жест Цыгана.

В комнатушке Шкета кроме дивана, письменного стола и стула мебели не было, трое мужчин с трудом здесь разместились. Услышав о приговоре, Шкет, как ни странно, не расстроился. Только вздохнул:

– Жаль, не удостоверились, подох ли Федуля.

– Вот посему я так думаю, парни, что нам нужно съезжать в безопасное место, – подытожил сказанное Цыган.

– Да чего там, все равно отыщут, – возразил Шкет. – Надо просто подготовиться как следует.

– Может, и правда, – осторожно поддержал его Чеснок. – Шпалеры бы достать… А то, может, первыми завалить их кодлу?

Цыган с удивлением посмотрел на своих молодых подельников. Его порадовало, что у них такой боевой настрой.

– Что ж, пара стволов нам не помешают, только они должны быть припрятаны до поры до времени, – высказал свое мнение Иван. – Если таскать шпалер в кармане, заметут как немецких шпионов. Под вышак попадем.

– А где сейчас можно тихий причал найти? – поинтересовался Шкет.

– Безопасно там, где нас искать не будут. На окраине города рядом с линией фронта, – высказал свою мысль Иван. – Думаю, Волкова деревня подойдет.

– Ты что, Вань, там же Дедова харчевня неподалеку!

– И хорошо, – заулыбался Цыган. – Их ночной маршрут на склад и обратно в малину, а мы там домик присмотрим среди брошенного жилья. Опять же к складу поближе. Вам же родню хавкой нужно обеспечить, не забыли?

– А чо, толково, – поддержал Цыгана Чеснок. – И если подумаем валить их, так там сподручней.

– А у меня шпалер есть. – Шкет нагнулся и вытащил из-под кровати промасленную тряпицу, в которой оказался наган с полным барабаном.

Поскольку Шкет занимался по поручению Деда изготовлением фальшивых ксив, у него оставались еще бланки нескольких паспортов и удостоверений, в том числе и с настоящими печатями, которые передал им Кубышка для оформления на Бадаевские склады. Поэтому, когда троица вышла из дома, у каждого в кармане были новые документы, по которым они значились работниками механического цеха Холодильника № 6. Причем Цыган обладал еще и пропуском для прохода и проезда по городу в ночное время как начальник данного цеха.

Бронислав Петрович Христофоров переживал не самые лучшие времена своей жизни. После злополучной кражи у него на нервной почве пропал голос, и его место ведущего солиста моментально было занято другим дарованием. Находясь на больничном, он ничего, кроме продуктовых карточек, как и другие жители города, не получал. Не меньше оскудевшего продовольственного рациона удручало его и отсутствие в гардеробе необходимых вещей, без которых он не мог себе позволить даже выйти на улицу. Единственный костюм, в котором он в тот день вышел из дома, быстро пообносился, а ему на смену ничего не было.

Знакомые быстро заметили перемену: из человека заносчивого, но веселого и жизнелюбивого Христофоров стал превращаться в несговорчивого, капризного, а временами и злобного бирюка.

После рассказа Марии о том, что в Волковой деревне она видела парня в его костюме, Бронислав Петрович воспрянул духом и с нетерпением дожидался, когда органы НКВД закончат расследование. Несколько дней назад ему вернули изъятые при обыске в Волковой деревне вещи, но, к его сожалению, кроме помятых и испачканных костюмов и рубашек, больше ничего не выдали.

В тот же день пообносившийся артист взял один из своих костюмов и кожаные туфли и понес на толкучку на Сытном рынке. Одежду он смог обменять на три килограмма пшеничной муки, две банки свиных консервов, десять пачек папирос «Красная Звезда» и килограмм яичного порошка. С обувью дело обстояло хуже: ботинки были слишком претенциозны и малопрактичны в связи с предстоящими холодами. Однако под вечер на рынок зашел мужчина с забинтованной головой и с ходу предложил за них три бутылки «Московской». Продуктов при нем не было, но спиртное сейчас в городе имело спрос не меньший, и Христофоров согласился на обмен.

Плотно поужинав и хорошенько выпив, он вспомнил про свою старую любовницу и, позвонив ей по чудом уцелевшей телефонной связи, пригласил в гости. Через полчаса раздался звонок в дверь, и мужчина пошел открывать. К его небольшому разочарованию, Мария пришла с ребенком, которого не смогла оставить дома.

– Ну, здравствуй, Катенька, – поздоровался со своей дочерью Христофоров.

– Здравствуйте, дядя Броня, – улыбнулась девочка, знавшая его как человека, часто бывавшего у них в гостях.

– Пока шли, несколько раз тревогу объявляли, хорошо что рядом, – смущенно радовалась встрече с любовником Мария. – И дочь не с кем оставить: старики пошли карточки отоваривать, а другие члены семьи по делам в городе.

– Дома только котя, – поддакнула матери Катя.

– Котя? – не понял Бронислав Петрович.

– Кошка, ты ее видел, – напомнила Мария.

– Ее еще не съели? – удивился певец. – Сейчас на улицах уже давно ни кошек, ни собак, ни голубей.

– Так она дикая, ни к кому, кроме нас, не подходит, – пояснила женщина.

– Хорошо вам: будет трудно, всегда под боком кусок мяса бегает, – цинично пошутил Христофоров.

Чтобы пообщаться наедине, взрослые дали ребенку альбом для рисования и цветные карандаши и, оставив девочку в комнате, перешли на кухню. Там осталась грязная посуда и недопитая бутылка водки.

– Гости были? – кивнула Мария на бутылку.

Христофоров рассказал о результатах своего незамысловатого товарного обмена и предложил ей рюмку. Мария, ничего не ответив, принялась мыть посуду. В глубине души она ожидала от Бронислава чего-то большего, чем предложения выпить водки. Несмотря на его нынешнее незавидное материальное положение, женщина надеялась, что отец ее дочери захочет, чтобы она переехала жить к нему.

– Как у вас с продуктами? – выпив очередную рюмку, поинтересовался Христофоров. – Катя не голодает?

Марии стало невероятно приятно от проявленной им заботы о ребенке.

– Да пока, слава Богу, держимся, хотя досыта давно не ели.

– Это хорошо, – равнодушно произнес Христофоров. – А я сегодня впервые за последнюю неделю наелся.

– Ты для чего меня позвал? – не выдержав, поинтересовалась Мария, закончив с уборкой на кухне.

– Я думал, ты одна придешь, – как-то неопределенно ответил Христофоров.

– Я же сказала: не с кем было дочь оставить.

– Ой, ей, наверное, спать уже пора… – решил проявить отцовскую заботу Бронислав Петрович, понимая, что для той цели, с которой он вызывал Марию, ситуация не вполне подходящая.

– Мама, я есть хочу. – В дверях кухни показалась пятилетняя Катя.

– Ой, а у меня и ничего нет, – сделался немного расстроенным хозяин, – мука одна только.

– Ничего, мы уже уходим, – засобиралась женщина.

После ухода гостей Христофоров почувствовал облегчение. Он опять был один. Сам себе хозяин. И продукты не нужно было ни с кем делить. На этих запасах он мог с неделю просуществовать без всяких проблем. Одну бутылку водки можно обменять на съестное, причем на что-нибудь вкусненькое. Например, на сыр или колбасу. Со столь приятными мыслями мужчина погрузился в дрему. А проснулся от громкого стука в дверь. Почтальон попросил его расписаться в графе о получении корреспонденции и протянул бланк райвоенкомовской повестки. Сон соскочил, как рукой снятый, на лбу Христофорова выступил пот.

«Неужели театр снял с меня бронь? Неужели призовут на фронт?» – закрутились в голове артиста страшные мысли.

Афанасий Игнатьевич Сосков был доволен тем, как прошел его доклад в городском комитете партии. В результате авианалета и пожара выгорело семьдесят процентов складских площадей, уничтожены все склады с продовольствием. Второй секретарь горкома, ознакомившись со списком пропавшего, обматерил фашистов и опоздавших пожарных, своевременное прибытие которых могло значительно уменьшить ущерб, причиненный городу. По окончании совещания городской комитет партии постановил провести комплексную проверку как причин пожара, так и действий лиц, ответственных за противовоздушную оборону данного объекта, а также команд, принявших участие в тушении пожара на складах, по результатам которой привлечь к ответственности всех виновных лиц.

Единственным, что обеспокоило Кубышку, было дополнение, которое попросил внести один из присутствовавших, – о необходимости проведении ревизии оставшегося имущества и бухгалтерской проверки складских документов. Хотя чего переживать? Все поддельные документы, находившиеся в бухгалтерии, благополучно сгорели вместе с кабинетом, и особой угрозы с этой стороны Сосков не предвидел. Больше предстоящей проверки его беспокоило поведение Деда с его бандой – те все больше и больше ворованных продуктов стали выменивать на рынке на золото и дорогой антиквариат, рискуя быть задержанными милицией и провалить удачно осуществленный им план. Прибавилась еще и проблема, которую создал Цыган, сорвав попытку убрать двух молодых урок. Теперь он вместе с ними мог доставить всем серьезные неприятности. Правда, Нецецкий заверил, что долго докучать троица не будет, а Дед свои обещания всегда выполнял.

Приехав на место пожара, Сосков направился к административному зданию, уцелевшая половина которого была вполне пригодна для работы. Именно там и собрался временный штаб горкомовской комплексной комиссии. В помещении бывшей диспетчерской Афанасия Игнатьевича ждали члены комиссии, которых в рабочем порядке представил ему давний приятель по работе в продотделе исполкома Семен Иванович Брюжалов, который и был председателем комиссии. Последним он представил работников ОБХСС, лицо одного из которых, капитана Петракова, сразу не глянулось Афанасию Игнатьевичу. Только спустя час, перепоручив членов комиссий своим подчиненным, он, к своему ужасу, вспомнил: о капитане Петракове ему докладывал человек, поставленный им на охрану продуктового хранилища в Волковой деревне. Неужели это простое совпадение? Да нет, таких совпадений не бывает. Так что, может, под него уже начали копать. Неужели его подозревают? От мрачных мыслей Кубышку отвлек давний приятель, который зашел в его временный кабинет, бывший архивом.

– Как твои дела, Игнатьич? – дружески спросил председатель комиссии. – Страшно? Вон сколько народу прибыло по твою душу.

– Каждый хочет свой тыл прикрыть, – спокойно ответил Сосков.

– Но виноватые должны быть, – возразил приятель.

– Пожар ведь не из-за короткого замыкания возник?

– Ну да, тебе нечего переживать, за немецкие бомбы ты не ответчик, – усмехнулся Брюжалов.

– Все равно неспокойно как-то, – признался Сосков.

– Как было здорово при Андрее Кузьмиче Павлухове, – вспомнил покойного начсклада Брюжалов. – Как будто и войны нет, любой каприз выполнял.

– А при мне до пожара разве хуже было? – обиделся Сосков.

– Потому тебя и поставили на это место, чтобы о своих благодетелях не забывал, – сухо произнес работник исполкома.

– Сень, не темни, если есть, что сказать, говори!

– Да что тебе сказать, погорельцу? – ухмыльнулся Семен Иванович. – Наши старшие товарищи считают, что во время пожара не могло случиться так, чтобы часть продовольствия не была эвакуирована.

– Ты серьезно? – не на шутку испугался Афанасий Игнатьевич.

– А поскольку ты в отчете горкому партии доложил, что организовать своевременную эвакуацию продовольствия не удалось по причине отсутствия на территории склада исправного автотранспорта и попадания бомбы в гараж предприятия, – руководитель проверки внимательно всмотрелся в лицо собеседника, – люди, тебя знающие, которых и ты знаешь, решили, что в столь тяжелое время нам всем нужна взаимная поддержка. Понимаешь, о чем толкую? Я имею в виду, что к тем запасам провианта, которые ты смог создать в процессе нахождения на должности, нужно допустить твое руководство и других значимых лиц, круг которых тебе известен, – предельно ясно выразил наконец свою мысль Брюжалов.

– А если я сказал правду, и никаких продуктов я на сторону не уволок? – спросил Сосков, предполагая провокацию или блеф чиновников.

– Тогда тебе и бояться нечего, – недовольно обронил Семен Иванович. – Но если комиссия что-нибудь нароет, учти: поддержки не будет. Думаешь, меня просто так назначили ее председателем? Или я сворачиваю проверку по-быстрому, или ищем до последнего. А последним можешь оказаться ты.

– Но ведь пара коробок продуктов для личного употребления не устроят там? – Кубышка кивнул наверх.

– Ты должен мне написать, что и сколько. Я передам туда. А там решат. – Брюжалов явно был недоволен несговорчивостью Соскова. – Только если список не впечатлит, решат, что ты надуваешь своих, и будет еще хуже.

– Мне нужно время, чтобы составить опись, – сдался Афанасий Игнатьевич. – Но, боюсь, то, что я приберег себе на трудные времена, не впечатлит.

– Главное, чтобы этот запас соответствовал твоему уму и практичности, которую достаточно высоко оценивает наше руководство, – дал последний совет руководитель проверки. – А времени тебе даю ровно сутки.

После ухода Брюжалова Кубышка попытался проанализировать ситуацию, но, как ни прикидывал различные варианты дальнейших действий, по-любому риск был огромным.

Сохранившихся после пожара учетных документов Петракову было явно недостаточно, чтобы составить мнение даже по поводу правильности ведения складской учетной политики, не говоря уж о возможных злоупотреблениях или воровстве. Главный бухгалтер, пожилая еврейка трудно определяемого возраста, на все его запросы отвечала одинаково спокойно: «Уничтожено фашистскими бомбами». При этом ее уверенность и спокойствие могильной плиты для опытного Петракова объяснялись исключительно отсутствием документов.

– Скажите, Исраэла Соломоновна, а кроме основных складов, ваше предприятие имеет какие-нибудь филиалы или резервные хранилища? – поинтересовался капитан милиции, хорошо помня о хранилище в Волковой деревне.

– Товарищ капитан, вам же, работнику ОБХСС, не хуже меня известно, что раз на нашем балансе не значится никакого другого имущества, значит, и филиалу неоткуда взяться, – немного уклончиво ответила опытный бухгалтер.

– А к овощехранилищу в Волковой деревне Бадаевские склады имеют какое-либо отношение? – более конкретно задал вопрос Петраков.

– У нас на балансе нет никакого овощехранилища в Волковой деревне, – более чем уверенно заявила бухгалтер.

– Тогда мне нужно переговорить с Афанасием Игнатьевичем, – обрадовался работник милиции, чувствуя, что нащупал какую-то ниточку.

Бухгалтерша, пожав плечами, пошла выяснять, свободен ли ее начальник, и через пять минут заявила, что Сосков освободится не раньше, чем через полчаса.

– Ничего страшного, подожду, – кивнул Петраков, хотя ему не терпелось выяснить ведомственную принадлежность овощехранилища, его содержимое и, главное, то, почему охранник упомянул Соскова словно своего начальника.

Прошло полчаса. Алексей Петраков подошел к кабинету Соскова и, постучавшись, попытался открыть дверь. Та была заперта.

– Он недавно отъехал вместе с руководителем проверки, – пояснил проходивший мимо инспектор пожарной охраны.

«Ладно, все равно от меня не отвертится», – разозленно подумал Петраков.

Так и не дождавшись Соскова, Петраков по приезде в управление попросился на прием к Огурцову. Профессиональная интуиция подсказывала капитану милиции, что в овощехранилище вполне могли находиться какие-либо материальные ценности, в том числе и якобы уничтоженные фашистскими бомбами. Поэтому, помня слова начальника об осторожности с исполкомовским продуктовым резервом, он решил подстраховаться, поделившись со старшим майором своими подозрениями. Заместитель начальника управления НКВД выглядел уставшим и осунувшимся.

Петраков не спеша начал докладывать об убийстве девушки и ее приятеле Иване, который замешан в краже у известного певца, об обнаруженных в Волковой деревне вещах с квартиры Христофорова, а затем о следах, приведших к охраняемому овощехранилищу, каким-то образом оказавшемуся связанным с продуктовым резервом и фамилией начальника сгоревших Бадаевских складов. Глаза Огурцова загорелись, и он даже одобрительно хлопнул по столу. Но неожиданно лицо его опять стало усталым.

– Значит, говоришь, Соскова не успел опросить?

– Да. Обещал через полчаса освободиться, а затем вдруг куда-то уехал вместе с Брюжаловым, председателем комиссии, – пояснил капитан.

– А Сосков знал, чем ты интересуешься?

– Думаю, бухгалтерша могла ему об этом сказать.

– Еще утром? – уточнил Огурцов.

– Одиннадцати часов не было.

– Так, так… – прикидывал что-то в уме Огурцов. – Кроме тебя об овощехранилище кто-нибудь знает?

– Ребята из группы Солудева, они же со мной на обыске в Волковой деревне были, – кивнул Петраков. – Но о том, что там всплыла фамилия Соскова, кроме меня и вас, никому не известно.

– Что ж, уже лучше, – облегченно вздохнул Огурцов.

– Не понял. – Алексея удивила реакция старшего майора госбезопасности.

– Эх, капитан, капитан… – снова вздохнул Огурцов, – хороший ты спец, но начисто лишен политического чутья.

– Да нет тут никакой политики, – не выдержал Петраков, – банальная уголовщина.

– Уголовщина, говоришь? – усмехнулся начальник. – А вот этот приказ об откомандировании трех сотрудников, тебя в том числе, в комендантский истребительный батальон прочесть не хочешь?

Огурцов протянул Петракову приказ за подписью комиссара госбезопасности 3-го ранга начальника Управления НКВД, в котором значилось, что для борьбы с немецкими диверсионными группами он и еще два офицера откомандированы в качестве командиров контрдиверсионных групп, с прибытием к новому месту службы в течение суток и постановкой на довольствие согласно штатному расписанию.

– Списки откомандированных утверждались три дня назад и тебя в них не было, а час назад принесли приказ, и твое имя в нем появилось, – с явным сожалением пояснил начальник.

– Ну, может, это никак не связано… – начал было капитан.

– Я позвонил комиссару, – прервал его Огурцов, – сообщил, что ты мне нужен на расследовании ряда тяжких преступлений. И знаешь, что наш старик сказал? Что ты проявляешь ненужное служебное рвение, которым сбиваешь комиссию с целей и задач, которые перед ней поставил горкомпартии.

– Таково его мнение? – огорчился Петраков.

– Хоть я и не должен тебе говорить, да ладно… – досадливо качнул седой головой старший майор. – Ему позвонили именно из городского комитета партии, и специально в отношении тебя была рекомендация о срочной отправке на фронт.

– На фронт? – еще больше удивился Петраков.

– Вот поэтому комиссар и включил тебя в приказ, чтобы как-то улеглось все и потом можно было опять задействовать тебя в управлении. Старик-то наш хоть и осторожен, да лучшие кадры разбазаривать не спешит. А ты говоришь, политики нет, – усмехнулся Огурцов.

– По поводу моего нового назначения понятно. А как же с этим делом быть, с нашими подозрениями о возможном воровстве с Бадаевских складов?

– Без санкции Москвы ничего предпринимать не будем. Комиссар разрешил отправить донесение напрямую Лаврентию Павловичу Берии.

– Так, может, я сам проверку на хранилище проведу? – предложил Алексей. – Один черт, дальше линии фронта не отправят.

– Ты, Петраков, не на гражданской, тут тебе не шашкой махать. Есть места и пострашней фронта, не забывай! – неожиданно рассердился Огурцов. – Ты и о других немного думай, хотя бы столько, сколько они о тебе думают.

Петраков понял, что Огурцов на его стороне, только не может показать это открыто.

– Алексей, ты давай, береги себя там, – словно извиняясь за недавний жесткий тон, доброжелательно закончил разговор начальник. – Даст бог, еще разберем все по полочкам.

На Кузнечном рынке в последнее время было многолюдно – после того как норма выдачи хлеба 11 сентября была урезана до 250 граммов на иждивенца. В категорию иждивенца попадали различные круги населения. Основную массу составляли беженцы из районов боевых действий, которые зарегистрировались в городе, но не нашли работу. Их, как правило, чаще всего использовали на рытье оборонных сооружений. Кроме того, к иждивенцам относились коренные ленинградцы, находящиеся на пенсии, а проще говоря, старики. Многочисленной группой иждивенцев были подростки от двенадцати лет, а также иные нетрудоспособные и инвалиды. Продовольственные нормы для них были самые маленькие, и они были лишены возможности питаться в ведомственных и заводских столовых, чей скудный рацион все равно являлся существенным продовольственным пособием в осажденном городе. Неудивительно, что основная масса толпы на рынке состояла из этой, самой изголодавшейся, части жителей Ленинграда, которые выживали за счет обмена вещей на продукты. Звуки фронтовой канонады ощущались все явственней, доносясь практически во все уголки города, но особенно сильно громыхало со стороны Пулкова и Финского залива. Кольцо сжималось все плотнее.

Опорным пунктом Нецецкого на рынке оставался все тот же закусочный павильон, который уже целый месяц был закрыт. Под покровом ночи сюда небольшими партиями доставлялись продукты из наворованных запасов – для дальнейшего обмена на золото или антиквариат. Дед хоть и понимал ценность последнего, но не любил его, отдавая предпочтение желтому металлу и камешкам. Однако он вынужден был по просьбе Кубышки обменивать продукты и на произведения искусства, поскольку подельник аргументировал: они необходимы для подкупа партийной и исполнительной власти. По всему рынку у Деда были расставлены шестерки, которые следили за появлением граждан, продающих мало-мальски ценные вещи. На торги чаще выходили Федуля или пара молодых урок, которых Нецецкий приблизил после ухода троих членов банды. В случае если вещь была дорогой, для обмена посылали Зинку, которая умела быстро сторговаться и которую продавцы не могли заподозрить в обмане, в отличие от мужской части банды, обладавшей колоритной внешностью.

Сегодня с утра к Деду в павильон явился человек от Кубышки и предупредил о его приходе. С точки зрения конспирации, рынок был самым удобным местом для встреч, намного безопаснее, чем дом в Каменке. К полудню в павильон постучали условленным стуком.

– Проходи, Афанасий Игнатьевич, присаживайся, – поприветствовал напарника Нецецкий. – Выпьешь чего-нибудь?

– Если беленькой граммов сто, то не откажусь, – кивнул Кубышка, окинув глазами незамысловатую, по мирным временам, закуску, которая сейчас выглядела непростительно роскошно. – Не боишься выставлять напоказ все это?

Дед, словно впервые, оглядел аппетитно нарезанный шпиг, банку балтийской кильки, тонкие дольки репчатого лука, буханку черного хлеба, соленые огурцы и картофель в мундире.

– Так я накрыл стол под нашу встречу, из уважения к тебе.

– Сейчас так только первый секретарь горкома ест, – продолжал ворчать Сосков, принимая из рук Федули стопарик водки.

– Вот спасибо, вот порадовал старика! – засмеялся Нецецкий. – Я всегда говорил: придет мое время. Так, Федуль?

– Угу, – подтвердил матерый уголовник.

– Разве мог я, урка, хавая тюремную баланду, мечтать, что когда-нибудь мне комиссаровская бацилла перепадет и что я вровень с ним харчеваться буду?

Сосков выпил водки и жадно закусил, налегая больше на шпиг. Дед, глядя на него, удовлетворенно ухмыльнулся.

– А может, Афанасий Игнатьевич, придет время, когда мы будем хавать не как комиссары, а много лучше? – продолжил развивать тему старый вор.

– Вряд ли, – резко ответил Кубышка.

– Есть дело? – Нецецкий почувствовал, что тот пришел с неприятностями.

Сосков пересказал Деду разговор с председателем горкомовской комиссии, добавив, что за тем стоит партийное и городское руководство и что ему уже помогли, убрав работника ОБХСС, который вычислил хранилище в Волковой деревне.

– Нехорошо, Кубышка. Все решил, со всеми перетер, а меня на посошок оставил? – выразил недовольство Нецецкий. – Словно и не подельники мы с тобой.

– Да нет, Людвиг, мне нужно было решать быстро, иначе склад могли взять, – возразил Сосков.

– А может, пришить этого парламентера? – предложил самый простой выход Дед. – И не надо ни с кем харчи делить.

– Поздно. Если с ним что случится, меня арестуют, – замотал головой в несогласии Сосков.

– За что? Ты же себе алиби обеспечишь, – не понял Нецецкий.

– При чем тут алиби? Меня возьмут по любому поводу, например за халатность, и накрутят хоть заговор против власти, хоть шпионаж в пользу врага, – напомнил Кубышка вору о безграничных возможностях обвинительной машины.

В павильон постучался и вошел молодой урка, одетый в шинель железнодорожного проводника. Увидев незнакомого ему Кубышку, он знаком показал, что ему есть чего сказать.

– Говори, все свои, – разрешил Дед.

– Там баба картину диктора толкает, говорит, ценная, – сообщил парень.

– Какого диктора?

– Совинформбюро, – уточнил молодой урка.

Никто из воров не мог понять, о чем он говорит.

– Ты че, пацан, бодягу разводишь? – разозлился Дед.

– Мне сказали: будет холст или доска, так докладывать, – испугался парень.

– Что на картине? – поинтересовался Федуля.

– Деревья там, изба, церковка на отшибе, – наморщил лоб парень, вспоминая пейзаж. И неожиданно заулыбался: – Вспомнил диктора, Левитан его фамилия.

– Левитана нужно брать, – подал голос Кубышка, понимая, что молодой вор спутал известного русского художника с диктором Совинформбюро.

В результате переговоров с продавцом был установлен товарный эквивалент картины Левитана: две буханки черного хлеба, плавленый сыр в ящике весом около пяти килограммов, двенадцать кусков хозяйственного мыла, отсев сахарного песка общим весом три килограмма, девять пачек третьесортного табака и две банки клюквенного джема. Через минуту небольшой пейзаж в золотистом багете лежал на воровском столе.

– И что же ты предлагаешь? – вернулся к прерванному разговору Нецецкий. – Поставить на довольствие всех комиссаров в городе?

– Я составил список продовольствия, который якобы остался после пожара на резервном складе, уменьшив реальный объем продовольствия в два раза, и завтра должен его передать. Делиться придется! Но с другой стороны, наша половина будет находиться под охраной городских властей, а это нам не помешает.

– Значит, ты свою половину отдаешь, и нашего совместного уже ничего нет. Свою пайку мы уж как-нибудь сами хавать будем, – подвел итог Дед.

– Что же, я пустым останусь? – возмутился Кубышка.

– Даже каталу пустым из-за стола не выпускают, – ухмыльнулся старый вор. – Можешь взять себе Левитана.

Кубышка побоялся спорить, зная, что Дед быстр на расправу, поэтому, ни слова не говоря, прихватил его подарок и вышел из павильона.

– Ну, что скажешь? – обратился после его ухода к Федуле Дед.

– Опасным он стал для нас человечком, – ответил подручный, угадывая мысли хозяина, словно верный пес. – От гирей на ногах нужно избавляться.

– Чуть позже и займемся. После того как пайку свою вывезем.

– А куда повезем? – поинтересовался немаловажным моментом Федуля.

– Придется где-нибудь неподалеку прятать, иначе спалят на перевозке, – задумчиво произнес Нецецкий.

После возвращения в деревню первым, что поразило Николку, были яловые сапоги, лежащие на столе в хате. В голове всплыл нежный образ юной горожанки, но охватившая его поначалу радость сменилась грустью несостоявшейся встречи.

– Хорошая девочка, сдержала свое слово. – Баба Фрося, искоса наблюдая за внуком, одобрительно ощупала дорогую для них обновку. – Примерь, что ли…

Сапоги оказались впору, и Николка из них теперь не вылезал, словно сросся с этой важной для себя вещью. Дни потекли в привычном ритме, принимая во внимание близость фронта. Старая женщина добрала на огороде последние овощи, которых за время их отсутствия заметно поубавилось, но сделанный в городе приличный запас экзотического мяса давал бабушке какое-то успокоение. Приведя хозяйство в порядок, она вместе с внуком отправилась в церковку.

Церковь оказалась закрытой, а отца Амвросия они обнаружили лежащим во флигельке – совсем ослабевшего. С первого взгляда стало ясно, что батюшка истощал и занемог от длительного недоедания. Его проведывали сторож и несколько бабушек, но ни у того, ни у других не было ничего, кроме доброго и уважительного к нему отношения. А чтобы поддержать священника телесно, нужна была еда. Ефросинья, оставив Николку с батюшкой, побежала домой и, открыв банку с только что закатанным слоновьим мясом, сварила настоящие мясные щи. Отец Амвросий на удивление быстро пошел на поправку, на третий день усиленного питания уже стал на ноги и отслужил первый молебен. Узнав, какому случаю он обязан своим выздоровлением, батюшка сильно удивился, но потом принял это как Божий промысел и вознес благодарственную молитву. Но не менее он был благодарен Николке с его бабушкой, которых с того момента стал называть своими ангелами-спасителями.

Однажды, вернувшись со службы, Николка, видя, как хлопочет баба Фрося, готовя еду на них с батюшкой, стал смеяться.

– Ты чего это? – удивилась старушка.

– Собирайся, переезжаем к Амвросию, – неожиданно заявил внук.

– Да ты чего, ополоумел? – только и смогла произнести Ефросинья.

– А ты не знала? – опять засмеялся Николка. – Все знают, что я дурак, только ты сейчас поняла.

– Все погибнем, не переживем зимы, – заохала Ефросинья.

– Эх ты, старушка-дремушка… – как-то жалобно произнес Николка и, заплакав, обнял старую женщину.

Отец Амвросий, узнав о Николкином решении, совершенно растерялся и начал категорично отказываться.

– Ты, Амвроська, смирись, за нас Господь все давно решил, – неожиданно жестко ответил ему Николка. А спустя мгновение, смягчив тон, добавил: – Не от того умереть страшно, чего мы боимся, а от того, что страх потерять можем перед судом Божьим.

Больше батюшка не возражал, и бабушка с внуком переехали в церковный флигилек, перенеся небольшие продуктовые запасы и другие нехитрые пожитки.

Цыган довольно быстро сторговался с хозяевами небольшого, но в хорошем состоянии дома, уезжающими к родственникам в город, подальше от линии фронта, которая уже располагалась в нескольких километрах от деревни. Канонада и выстрелы дальнобойной артиллерии создавали здесь впечатление проживания на передовой. Оставшиеся дома занимали военнослужащие, обозные и медицинские службы. Единственным неудобством близкого соседства с фронтом были ночные патрули и посты, преодолеть которые в комендантский час было крайне тяжело. Однако Ваньку Зарецкого это не очень волновало, так как по его подложным документам он имел право беспрепятственного передвижения.

Обосновавшись на новом месте, Цыган стал обдумывать план дальнейших действий, но мысли снова и снова возвращались к Анастасии. Он все больше убеждался, что чувства к девушке у него самые что ни есть настоящие.

От прежнего хозяина дома Ванька узнал нехитрую историю деревни последних месяцев. О том, где находится церковь, и что священник голодает, о юродивом парне и бабке, живущих на окраине, которых недавно забирало НКВД за обнаруженные в их домике вещи, украденные у ленинградской оперной знаменитости. Цыган догадался, что прямым образом связан с этой историей, так как деревенские жители, видимо, подобрали выброшенные им вещи Христофорова. Чтобы хоть как отвлечься от мыслей об Анастасии, Ванька решил посмотреть на странную парочку и отправился в церковь.

Служба подходила к концу. Единственным мужчиной среди верующих был лет двадцати пяти парень, бормотавший что-то себе под нос вне общего ритма службы. В церковке горели пара свечек у образов да несколько лампад.

Странный парень, перестав бормотать обратил внимание на незнакомого мужчину и негромко, почти шепотом произнес:

– Ты, божий человек, хотя и не крестишься в церкви.

– Да мне незападло, – улыбнулся Ванька, трижды осенив себя крестным знамением – православный все же.

– Вы новый человек в нашей церкви, – приблизилась пожилая женщина.

– Переехал в деревню и решил осмотреться, – кивнул ей Иван.

– Вот и хорошо, что с церкви начали знакомство, – приветливо сказал, подходя к ним, священник.

– А как вас величать? – поинтересовалась старушка.

– Иван.

– Отец Амвросий, Николай, а я баба Фрося, – представила всех старая женщина.

– Пойдем с нами чай пить, – неожиданно пригласил Николка.

В церковном флигельке из трех небольших комнат было так же бедно, как в церкви. Единственное, что бросилось в глаза Ивану, это чистота да многочисленные иконы. Баба Фрося завела самовар, поставила на стол блюдце с черными сухарями и небольшую розетку с вареньем из крыжовника. Затем спросила у Цыгана, наливая ему чай на малиновом корне:

– Вы беженец будете?

– Да в каком-то роде, – вспомнил Ванька про Нецецкого.

– А родители ваши… – продолжала интересоваться бабушка.

– Я сирота, – быстро ответил, не дожидаясь окончания ее вопроса, Ванька.

– И я сиротка, – подал голос Николка.

Постепенно они разговорились. Иван узнал о судьбе Николки с момента гибели его родителей до недавнего происшествия в Зоологическом саду. Неожиданно для себя он также разоткровенничался, поведав о своем нелегком детстве и скитаниях по государственным учреждениям для малолетних преступников. О взрослой части жизни, конечно, промолчал, а его тактичные собеседники не спросили.

– Кем и где трудитесь? – поинтересовался только отец Амвросий, и Иван показал свое поддельное удостоверение начальника цеха Холодильника № 6.

– Хорошая работа, – одобрительно закивала баба Фрося, – все же к продуктам непосредственное отношение предприятие имеет, а значит, в столовой кормят прилично.

– Грех жаловаться, – соврал Иван, оглядев нехитрое угощенье.

– Я слышала, что продовольственные нормы скоро опять урежут. – Старушка посмотрела на Ивана, словно ища в его лице ответы на свои страхи.

Цыган уходил с чувством, будто давно знает этих странных, но, безусловно, чистых душою людей. Ему даже показалось, что рядом с ними и сам стал лучше, только непонятно почему. Может, из-за того, что ни разу не успел подумать ни о чем плохом. Сразу в его голову, словно заполняя образовавшийся вакуум, полезли мысли о Насте. И ему захотелось встретиться с девушкой и привезти ее сюда – показать кладбищенскую церковь и новых добрых знакомых. Стало жалко священника, бабушку и ее внука, которые едва сводили концы с концами, но потом забеспокоился о Насте.

«А каково ей и ее семье, хватает ли им еды?» – разбуженным муравейником загудели мысли и привели его к воспоминаниям о воровском продуктовом складе, находящемся совсем рядом с деревней.

Надо начинать работать – пришел Цыган к решению, и на душе стало легче.

Позвав Шкета и Чеснока, он поделился с ними своим планом: нужно сделать подкоп в продуктовое хранилище.

– А я сразу подумал, что Цыган в деревню едет, чтобы Деду с Федулей показать большую дулю. – Шкет на радостях разразился стихотворной рифмой.

– Ага, а то мне деда с бабкой кормить нечем, – кивнул Чеснок.

– У тебя дед с бабкой, а у меня малые начинают с голоду пухнуть. У сестренки зубы стали крошиться, – высказался о своих бедах Шкет.

– Для начала вы должны отследить, когда Дед и его кодла приезжает к хранилищу, сколько там охраны и совершает ли она обход территории, – стал инструктировать подельников Цыган, настраивая их на дело.

– А рыть будем с оврага? – поинтересовался нетерпеливый Шкет.

– Да, лаз будем делать под конец хранилища, прямо в склад с бакалеей и консервами. – Видно было, что мысль ограбить склад у Ваньки созрела уже давно.

После детального обсуждения плана все разошлись по своим делам. Цыган взял на себя задачу раздобыть лопаты и пробойник для проделывания дыры в бетонном полу складского помещения. Эта часть подготовки была ему особенно приятна, так как давала возможность увидеться с любимой девушкой.

В квартире Петраковых из-за откомандировывания Алексея Матвеевича к новому месту службы царила грустная атмосфера. Комендантский истребительный батальон был создан для того, чтобы нести службу, дислоцируясь в непосредственной близости от линии фронта в целях предотвращения проникновения на территорию Ленинграда немецких диверсионных групп. Он как бы являлся резервом на случай прорыва противника и обязан был сдерживать врага до прихода основных сил. Тем самым весь личный состав батальона находился на казарменном положении, и родные Алексея понимали, что смогут его увидеть не скоро. Батальон был мобильным и перемещался на те участки, которые находились в самом критическом состоянии, а кроме того должен был по тревоге прибывать в место высадки парашютного десанта противника. Анастасия интуитивно чувствовала: в том, что отца направили практически на фронт, есть доля ее вины, и, потупившись боялась поднять глаза на родных, словно они могли ее обвинить. Из всех Петраковых только дочь тети Марии и семилетний Андрей были в приподнятом настроении, гордясь тем, что их дядя и отец идет воевать с фашистами.

– Ну, что ж, сын, – старший Петраков откупорил припрятанную от Анны Ефимовны бутылку водки, – будь там поосторожнее, на рожон не лезь.

– Вообще из окопов не высовывайся, – добавила мать.

– Без нужды, – поправил ее Матвей Порфириевич, разливая водку.

– Да вообще нужно было отказаться, – не сдержалась жена Лариса. – Тебя же ценили как специалиста, и к тому же у тебя трое детей.

– Ты что говоришь, мама? – не выдержал ее старший сын. – Как отец может отказаться? Война же!

– Не надо сильно волноваться, мои дорогие. Вот блокаду снимут, и меня опять отзовут в управление, – успокаивал своих близких Алексей.

– Я тоже на фронт пойду, – опять подал голос Вячеслав. – Через год-полтора.

– Тебя там не хватало! – не выдержала долгого молчания Анастасия. – Это ж не по зоосадам ночью лазить!

Вячеслав зло посмотрел на сестру, но не стал с ней спорить, поскольку считал себя мужчиной, добытчиком и не хотел опускаться до спора с девчонкой.

– Ты хоть дай нам знать, как расположишься на месте, – склонила голову на плечо мужа Лариса.

– Вот и твоего забирают… – вспомнила про своего воюющего мужа Мария. – А от моего уже месяц весточки нет…

– Брат воюет по-настоящему, по сравнению с ним я на отдых еду, – решил поддержать жену брата Алексей. – У него просто нет времени на письма.

Расставание не обошлось без слез. Плакали мать, жена и даже охваченная общим настроением пятилетняя племянница.

– Не годится так провожать, – ворчал старый портной, который, казалось, в один день постарел лет на десять.

В назначенное время под окнами раздался автомобильный гудок. В машине уже сидели сослуживцы Петракова.

– Товарищ капитан, опять вместе! – радостно приветствовал Алексея лейтенант Мышкин, который, как говорили в управлении, сам напросился на это назначение.

Второго, старшего лейтенанта Соловьева, Петраков тоже знал – тот работал в кадрах управления и особой общительностью с коллегами не отличался. Через полчаса машина въехала в деревню Каменка, где должно было происходить формирование батальона. Командир его, майор Хрипунов Сергей Сергеевич, и замполит, капитан Земнов Юрий Андреевич, встретили вновь прибывших в штабе, который располагался в здании деревенского клуба.

– Это здорово, что офицерским составом батальон уже укомплектован. И самое главное, что оперативниками, у которых есть опыт борьбы с преступностью. – Хрипунов приветливо оглядел вновь прибывших. – А то ведь могли прислать ребят из училища, которые даже с подчиненными не смогли бы найти контакт.

– Я хоть и офицер милиции, но занимался кадровой работой, – заявил о своем неполном соответствии ожиданиям командира Соловьев.

– Тоже неплохо, – вступил в беседу замполит, – как раз поможете мне с новым пополнением разобраться.

– Основной опорой нашего батальона станут командиры взводов, опытные сержанты и старшины, имеющие боевой опыт и прошедшие специальную подготовку, – продолжил командир. – Личный состав формируется из ленинградцев, которые по состоянию здоровья и возрасту подходят для выполнения поставленной перед нами задачи. Они же займутся подготовкой новобранцев, проведут с ними учебные стрельбы и ознакомят с приемами рукопашного боя. Ваши группы будут состоять из двух взводов и размещаться на второй линии Северо-Западного фронта. Задача – бороться с диверсиями в прифронтовой полосе.

После инструктажа и разъяснений командиры групп пошли знакомиться с личным составом. Петракова сопровождал замполит Земнов. Группа размещалась на первом этаже бывшей школы. И занималась подгонкой обмундирования. Увидев офицеров, усатый старшина с выглядывающей в вороте гимнастерки тельняшкой скомандовал построение, после чего доложил о том, что личный состав в количестве сорока пяти человек на месте. Капитан Петраков пробежался глазами по лицам подчиненных, и ему показалось, что один из рядовых кого-то ему напоминает. После ухода Земнова Петраков пригласил командиров взводов: старшину Хоменко и сержанта Царева в кабинет географии для знакомства. В результате выяснилось, что старшина Артем Хоменко, угрюмый тридцатипятилетний здоровяк, был откомандирован во вновь формируемое подразделение с Балтийского флота, поскольку имел звание мастера спорта по самбо. Второй взводный, двадцатитрехлетний ленинградец, бывший лейтенант-пограничник, встретивший войну в первые дни на советско-финской границе и еще недавно командир этой группы, несколько дней назад был разжалован в сержанты за самовольную отлучку в город к своей семье.

– Жена написала, что семья голодает. Я не выдержал, собрал что есть из нехитрого пайка – и к ним. А на обратном пути попался патрулю, – объяснил он причину проступка.

– Эх, Владимир Петрович, ну какой же вы, на хрен, пограничник тогда! – воскликнул старшина.

– Да не привык я от своих прятаться. – Царев виновато улыбнулся. Зато неделю сплю спокойно, зная, что моим есть что пожевать.

«Как там мое семейство?» – озабоченно подумал Петраков и спросил:

– Личный состав боеспособен?

– Да что вы, товарищ капитан, – досадливо махнул рукой старшина. – С полтора десятка только и наберется стоящих ребят, а остальные – просто штатные единицы.

– Да, очень много людей, впервые увидевших винтовку только здесь, – поддержал его Царев. – Даже бывших оперных певцов сюда присылают.

– Певцов? – удивился Алексей. И тут же вспомнил, кого ему напомнило мелькнувшее на построении группы лицо. – Уж не Христофорова ли Бронислава Петровича мобилизовали к нам?

– Точно, – удивились подчиненные. – А вы откуда его знаете?

– До войны я с женой частенько хаживал в театры, – уклонился от признания в личном знакомстве Петраков. – Ну и как он проходит службу?

– Как все гражданские – то ногу натрет, то с уборкой у него проблемы, – усмехнулся старшина. – Ничего, пообвыкнется.

Когда младшие командиры вышли, Алексей задумался. В Волковой деревне среди украденных и сброшенных там с грузовика вещей Христофорова он нашел и письма на его имя. Ознакомившись с их содержанием, Петраков, к своему удивлению, узнал в авторе родную сестру Марию. Самым неприятным для него было узнать, что отцом его пятилетней племяшки был не муж ее Владимир, а любовник, Бронислав Петрович Христофоров. Петраков делал вид, что ничего не знает, поскольку не мог решиться на откровенный разговор с сестрой. «Это ее личное дело», – подумал он.

Проводив сына, Матвей Порфириевич еще долго не мог успокоиться. Он позвал жену и попросил ее налить ему сто граммов водки, хотя Анна Ефимовна сразу же убрала бутылку со стола. На удивление, жена, не говоря ни слова, выполнила его просьбу.

Едва Петраков-старший успел зажевать выпитое корочкой хлеба, как объявили воздушную тревогу, уже седьмую за день. И каждый раз бомбы падали совсем в других районах города. Женщины начали наспех одевать детей.

– Собирайся, чего разлегся… – заворчала Анна Ефимовна, видя, что Матвей Порфириевич прилег на кровать и не высказывает никакой озабоченности.

– Не пойду, – заявил он. И он кивнул в сторону незаконченного костюма: – Опять туда-сюда мотаться, а я лучше заказ доделаю, завтра уже отдавать надо.

– Ты что, с ума сошел по старости? – разозлилась жена. – Мария, посмотри, что отец твой удумал!

– Пап, ну ты чего? Быстрей собирайся, – попробовала уговорить его дочь.

– Вам что, непонятно? – с угрозой в голосе рыкнул глава семейства. – Сказал… никуда не пойду. Я не боюсь! Вы, бабье племя, дрожите себе на здоровье, а от меня отстаньте подобру-поздорову.

– Ну ладно, – сдалась Анна Ефимовна, понимая, что времени добежать до бомбоубежища почти не остается, – но я с тобой еще поговорю.

После их ухода Петраков-старший сел за швейную машинку и начал, не торопясь, доделывать заказ, за который уже получил вперед два килограмма колотого сахара. Неожиданно ему показалось, что он слышит звук подлетающих немецких бомбардировщиков. Руки портного остановились, и он против воли напрягся в ожидании первых взрывов…

В бомбоубежище то ли из-за плохо работающей вентиляции, то ли из-за многолюдства было душно. Семья Петраковых еле разместилась на скамье, посадив детей на колени. От близких разрывов авиабомб моргало тусклое освещение подвала, грозя в любой момент отключиться. Для Анны Ефимовны время тянулось нескончаемо долго. Через полчаса бомбежка стала затихать, и наконец раздалось оповещение об отбое воздушной тревоги. В этот самый момент по душному бомбоубежищу пронеслась страшная весть – в районе зоосада разрушено два дома.

– Ой! – Анна Ефимовна схватилась за сердце. – Матвей!

У нее подкосились ноги, и дочь с невесткой едва успели подхватить падающую на бетонный пол старую женщину. Пока взрослые пытались привести в чувство бабушку, Вячеслав с братом, расталкивая толпу граждан, направляющихся к выходу, устремились к дому. Подростков вел не только мальчишеский интерес, но и страх за дедушку. Не оглядываясь на отстающего Андрюшку, Вячеслав за пять минут добежал до Зоологического сада и увидел густой черный дым, валивший с того места, где полчаса назад стоял их дом. Он, как когда-то в раннем детстве, закрыл глаза в надежде, что когда откроет их, вновь увидит их дом на прежнем месте. Но дым не исчез. У мальчика одеревенели ноги и спина покрылась холодной испариной. Напуганный, он развернулся и побежал назад, по пути поймав за шиворот брата и, несмотря на сопротивление, увлекая его за собой. Мать, тетка и бабушка выходили из бомбоубежища. Анастасия, увидев Вячеслава, в глазах которого стоял нескрываемый ужас, а лицо было бледнее белого полотна, поняла, что случилось несчастье.

– Ну, как там, все в порядке? – спросила Лариса, увидев сыновей.

Вместо ответа Вячеслав лишь покачал головой. Поведение парня нагнало на женщин еще большее беспокойство, и они уже не шли, а практически бежали.

Остатки разрушенного бомбежкой дома пожирали языки пламени. Их квартиры на третьем этаже не было, так как подъезд был разрушен до первого этажа. Сквозь клубы дыма проглядывала чудом устоявшаяся задняя стена дома, к которой, словно ласточкино гнездо, прилепилась часть их гостиной комнаты, в которой совершенно невредимый стоял любимый бабушкин буфет из карельской березы.

– Может быть, отец успел выбежать из квартиры? – осипшим от волнения голосом произнесла Мария.

Анна Ефимовна оттолкнула поддерживающих ее Ларису с Анастасией и, осматриваясь по сторонам, двинулась к толпе горожан, столпившихся перед пожарищем.

– Матвей! – Ее голос потонул в криках других пострадавших, пытающихся найти своих близких.

Прибывшая пожарная команда и группа военных оттесняла от горящего здания обезумевших от горя людей, пытаясь создать условия для ликвидации последствий бомбардировки. Вслед за Анной Ефимовной, выискивая глазами дедушку, сюда подбежала и Настя. Все происходило словно во сне. Анастасия, выискивая в толпе знакомое лицо, поймала себя на мысли, что на удивление спокойно реагирует на происходящее. Ни истерики, ни слез. Только всепоглощающее чувство безысходности и опустошения, которое, будто гигантская паутина, опутало все ее существо.

Домоуправ, женщина лет сорока, начала составлять поквартирные списки пострадавших. Жители разбомбленного дома, не понимая до конца произошедшего, первым делом обращались к ней по поводу утраты продуктовых карточек и других документов, без которых выжить в блокадном городе было невозможно. Тетя Клава, дворничиха, жившая в доме Петраковых, с жалобным воем безуспешно просила пожарных разрешения на несколько секунд забежать к себе в комнату на еще пока целый первый этаж горящего здания. Анастасия увидела бабушку, которую вел Вячеслав. Анна Ефимовна бормотала что-то себе под нос, совершенно безразличная ко всему. Все трое подошли к Ларисе, которая оставалась на том же месте вместе с маленькой Катей. Через минуту вернулась и Мария.

– Я записалась у домоуправа, – доложила она. – Те семьи, у которых мужчины на фронтах, получат временное жилье в первую очередь.

– А что с карточками? – по-взрослому спросил Вячеслав.

– Домоуправ сказала, что выдача новых карточек не в ее полномочиях, посоветовала обратиться по месту работы и службы.

– Ах, сколько продуктов пропало! – не выдержала Лариса.

– Надо срочно Алексею сообщить, – вспомнила про брата Мария, – он что-нибудь придумает.

– Да, надо сообщить мужу, – эхом отозвалась Лариса. – Но как? Он же сказал, что позвонит, как устроится на месте новой службы.

– Матвей! – раздался слабый голос Анны Ефимовны.

– Его пока нет, бабуль, – обняла бабушку Настя.

– Когда придет, у нас будет с ним серьезный разговор. – Несчастная женщина была явно не в себе. – Ишь чего удумал, крупчатку на свой табак менять!

– Ей надо к врачу, – озаботился состоянием бабушки Вячеслав.

– Всем, потерявшим жилье! – раздался голос, усиленный мегафоном.

В середину толпы вышел офицер тыловой службы.

– Эту ночь вы проведете в соседней школе, а завтра начнем ваше расселение по временным комнатам.

Народ загудел. Всех интересовало только одно: возможность поискать хоть что-нибудь сохранившееся из домашнего скарба.

– Ночью дом будет отцеплен от мародеров. С утра, после того как жильцы дома получат новые ордера, они смогут прийти и осмотреть место пожара, – продолжил инструктаж офицер. – Все, что будет найдено, сначала следует предъявить работникам милиции и доказать, что вещи принадлежат вам. А если доказать не сможете, то на время оставите вещи под роспись милиции с последующим возвратом в случае отсутствия споров по данным предметам. При попытках проникнуть на территорию разрушенного дома самостоятельно выставленная вооруженная охрана имеет право стрелять без предупреждения.

Наступила ночь, и многие жильцы, особенно с маленькими детьми, отправились на ночлег в школьное здание. Оставшихся на пепелище людей милиция настоятельно просила последовать туда же и приходить утром. В школьном спортзале вдоль стен на полу были положены кожаные маты и ватные матрасы из групп продленного дня. Кроме детей, никто больше не спал. Несчастные люди все время провели, обсуждая свою дальнейшую, безрадостную жизнь. Анна Ефимовна бормотала, и из ее несвязанной речи можно было понять лишь одно: она говорила со своим погибшем мужем. Только ближе к рассвету измученные и уставшие от переживаний люди стали засыпать.

Все утро Цыган напрасно прождал Анастасию у входа в здание университета. Девушка не появилась. Узнав от сокурсников, что еще вчера Настя была на занятиях, он немного успокоился. Решив приехать завтра, Ванька отправился закупать необходимый для подкопа инвентарь. Чтобы избежать встречи с людьми Нецецкого, он отправился на Сытный рынок. Лопаты нашел быстро, поскольку в начале октября они были очень ходовым товаром – многие горожане приобретали их для поиска оставшихся овощей на полях и огородах под Ленинградом. А вот инструменты для долбления бетона искал долго. Но и потом повезло: старичок, бывший слесарь, продававший небогатый набор инструментов, обрадовал Цыгана, заявив, что дома у него есть то, что парню нужно. Пока они шли до его дома, пожилой мужчина все спрашивал, для какой работы понадобился столь специфический инструмент, выражая заинтересованность не только в продаже, но и в работе по найму.

– Я недорого возьму, рубликов по двести пятьдесят за день, – продолжал предлагать себя пенсионер, несмотря на отказ покупателя.

Не пригласив к себе, старик ушел, оставив Ваньку дожидаться у парадной. Но вскоре вернулся, неся в руках промасленную тряпицу, в которую были завернуты два пробойника.

– А что съестного взамен дашь? – Старичок продемонстрировал инструмент, не выпуская его из рук.

– Так ничего из еды нет. Но я могу хорошо заплатить, – опешил Цыган, которому хитрый пенсионер про натуральный обмен до сих пор не говорил.

– А что я с дензнаками делать буду? – стал заворачивать пробойники несговорчивый продавец. – На них сейчас ничего и не купишь.

– Ну, допустим, по тройной цене можно купить, – как можно равнодушнее произнес Цыган, понимая, что не должен выказывать излишней заинтересованности в инструментах.

– Вот вы, молодой человек, не говорите, для чего вам пробойники… А то я не знаю, что они для долбления кирпича и бетона! – В очередной раз мужчина попытался вызвать на откровенность Цыгана. – Может, вы где клад хотите достать?! Или, еще интересней, лаз в булочной проделать?

– Вам бы, папаша, книги писать, – удивился его прозорливости Цыган. – Фантазия у вас как у Александра Беляева.

– Это кто еще? – не понял старичок.

– Короче, или называете цену, или я иду искать другого продавца, – нажал Ванька.

– Ну, если по тыще за штуку… – лукаво прищурился пенсионер, понимая, что называет просто нереальную цену.

В результате инструмент сторговали за полторы тысячи рублей. Сумасшедшие деньги! Но Ванька был доволен, так как без пробойников его план был неосуществим, а их с ребятами запасы продуктов закончились еще вчера. Купив у спекулянтов на оставшиеся деньги две буханки черного хлеба, Цыган отправился обратно. А в деревне его ждал подробный отчет подельников о происходящем на овощехранилище.

– Зашевелились сегодня с утра, – докладывал Шкет. – Сначала приехал грузовик, и из него разгрузили два длинных армейских ящика и четыре маленьких. Похожи на оружейные. Затем загрузили грузовик продуктами. Потом еще один раз.

– Кто приезжал? – поинтересовался Цыган.

– Сам Дед и руководил погрузкой.

– Леса для подпорок заготовил, – отчитался по своему заданию Чеснок.

– Что с охраной? – уточнил немаловажное обстоятельство Иван.

– Как и была – один сторож с винторезом. Меняется по утрам, часов в десять. По ночам, кроме как отлить, из сторожки не выходит.

– Сегодня ночью и начнем, – подвел черту Зарецкий.

Шкет и Чеснок легли выспаться перед вылазкой. Ванька же решил навестить новых знакомых. Троих обитателей флигеля он обнаружил за перебором собранных в лесу грибов. Больше всех его приходу обрадовался Николка.

– Иванушка! – нараспев с улыбкой приветствовал он Цыгана.

– По-соседски зашел вас проведать, – объяснил тот цель своего прихода.

– И хорошо, милости просим, – доброжелательно отозвался отец Амвросий. – А мы вот к зиме готовимся.

– Как белки, грибы сушим, – засмеялся Николка.

– Сейчас поужинаем, грибков пожарим, – пригласила баба Фрося гостя к столу.

Ванька в любом случае отказался бы от еды, предлагаемой хоть и от чистого сердца, но людьми, которые сами нуждаются в помощи. Однако сейчас сделал это так, как придумал, – с обоюдной выгодой, желая помочь и себе, и им.

– Я к вам по делу, – издалека начал он. – У меня появилась возможность хорошо подработать на земляных работах, только в моей бригаде не хватает человека. И я подумал: что, если Николай пойдет ко мне подсобным рабочим? Тогда и вам полегче будет.

– С тобой, мил человек, я куда угодно! – заулыбался снова Николка.

– Так вы же на хладокомбинате работаете… – удивился отец Амвросий.

– Так то шабашка. Тут неподалеку нужно погреб вырыть.

– Николку бог силой не обидел, – согласилась баба Фрося, – один за день огород вспахивает, который два мужика одолеть не могут. Завтра с утра может и начать.

– Нет, я же днем работаю, а шабашу по ночам, – уточнил Ванька. – Поэтому могу уже сегодня его взять.

– Пошли, Вань, – вскочил Николка, – я землю, как крот, люблю.

– Через неделю и оплата будет, – видя, что баба Фрося задумалась, попытался снять ее сомнения Цыган. – Оплата продуктовая, причем хорошими продуктами.

– Ну что ж, быть по сему, – согласилась старушка. – Нам продукты в зиму копить надо.

Взяв у бабы Фроси лопату для Николки, «шабашники» за полночь вернулись к Ваньке домой, где Цыган разбудил своих спящих подельников.

– Что еще за пугало? – среагировал на появление Николки Шкет.

– С нами будет работать. – Ванька представил парням Николку.

– Цыган, ты извини, но на тебя это не похоже, – осторожно возразил и Чеснок. – Я видел парня в деревне, у него с головой не все в порядке.

– А разве землю головой рыть нужно? – усмехнулся Цыган. – Парень крепкий, к труду привычный, нам в помощь самый раз.

– Я люблю землю рыть, – кивнул Николка, которого совсем не волновало обсуждение его персоны, – могу целый день копать без роздыха.

– Во, блин, стахановец! – недовольно выругался Шкет, но перечить Цыгану не стал.

Около часа ночи четверка тронулась в сторону околицы. Неожиданно перед последним домом их выхватил из темноты луч фонарика военного патруля.

– Стой, стрелять буду! – раздался окрик часового, и лязгнули два затвора.

– Ну все, кранты, – прошептал Чеснок. – Может, валим?

– Сдаст ведь убогий, бежим, – вторил ему Шкет.

– Стоять молча, говорить буду я, – холодным тоном цыкнул на них Цыган.

Патруль – младший лейтенант и рядовые с карабинами на изготовку – окружил их.

– Кто такие? Документы! – высоким, нервным голосом прокричал вчерашний десятиклассник с офицерскими петлицами.

– Да мы местные, товарищ офицер, рядом живем, – махнул рукой в сторону их дома Цыган, доставая свой ночной пропуск.

Шкет и Чеснок тоже предъявили подделки.

– Что, только сегодня родились? – высвечивая пропуска фонариком, продолжал кричать младшой. – Комендантский час для всех, кто не на работе!

– А мы идем на работу, – подал голос Николка, – землю щас рыть будем.

Офицер только сейчас обнаружил четыре лежащие на земле лопаты.

– А это что такое? – кивнул он в их сторону. – Ну-ка пошли за мной, сейчас выясним, какими шабашками вы ночью занимаетесь.

– Товарищ младший лейтенант, надо бы связать им руки, – один из рядовых нервно двинул карабином. – Может, диверсанты?

– Какие диверсанты, японский городовой! – пошел ва-банк Цыган. – Могилку соседка попросила выкопать на кладбище, а утром нам на работу. Когда же рыть-то?

– Могилу? – недоверчиво переспросил начальник патруля.

– А что же еще можно рыть в той стороне? – махнул рукой Цыган, зная, что, кроме сельского кладбища, на пути к овощехранилищу ничего нет.

– Все равно нельзя ночью шататься, я должен вас начальству для дознания доставить, – уже намного спокойнее, словно раздумывая, как ему быть, произнес офицер.

– Завтра мы должны холодильную установку запускать, второй день ремонтируем, – продолжал блефовать Цыган, – и если с утра не запустим, продукты испортятся. Вот тогда и нам, и всем, кто к этому руку приложил, впаяют как самым настоящим диверсантам.

– Так что же вы поперлись, если такая ответственная работа на вас? – Младший офицер подумал, что лучше бы парней отпустить.

– Так у бабки дед уже пять дней мертвяком лежит. Что же мы, звери какие, помочь не можем? – надавил Зарецкий.

Лейтенант оглянулся на своих солдат, которые уже закинули оружие на плечо и всем своим видом показывали, что готовы идти дальше по маршруту.

– Ладно, валите, – отдал он пропуска. – Только к шести утра должны вернуться, а то меня сменят, и вас другой патруль застукает.

– Большое комсомольское спасибо! – решил внести свою лепту Шкет.

– Разве я не понимаю, что такое продукты для Ленинграда… – произнес напоследок офицер.

Возле кладбища Николка удивился, что Иван не остановился здесь для рытья могилы, а свернул в лесопосадки.

– В другом месте могилку рыть будем, – вместо Цыгана гоготнул Чеснок.

Ивану стало неуютно. Он редко попадал в ситуации, когда не знал, что ответить. Сейчас, с одной стороны, понимал: Николке можно врать что угодно, но, с другой стороны, именно это и не позволяло ему пользоваться его болезнью.

– Доверься мне, я все сделаю, как надо, – только и сказал ему Цыган.

К овощехранилищу они добрались кромкой леса. Перебежав открытое пространство, скатились в овраг и по его дну пошли к задней стене склада. С места работ Чесноком уже были натасканы распиленные полутораметровые березовые столбы для подпорок. Коротко перекурив, ночная артель приступила к рытью тоннеля. Непривычные к физическому труду и испытывавшие недостаток в питании, молодые воры после первого часа работы почти выбились из сил. Еще через час и Цыган вынужден был остановиться на передых, так как руки его отказывались слушаться. Только Николка продолжал ритмично, словно землепроходная машина, вгрызаться в грунт, не проявляя признаков усталости. После первых трех метров лаз стал сужаться, и теперь одновременно копать могли только два человека. Ванька работал в паре с Николкой, и их смена была более производительной, перерыв они делали через каждые полтора часа. Чеснок и Шкет работали по полчаса, после чего оставшиеся полтора до новой пересмены лежали пластом.

– Вань, а что мы роем? – поинтересовался Николка.

– Мы, Николай, ищем себе шанс на выживание, – как мог честнее ответил Цыган.

– А я все думаю, что ж за место для могилы… Да и на могилу не похоже, – засмеялся парень.

К рассвету тоннель под склад был прорыт на десять метров. Такими темпами, прикинул Цыган, можно подвести подкоп под бетонный пол хранилища через два дня, учитывая и то, что почти вертикальный лаз рыть будет гораздо труднее.

Перед возвращением в деревню Цыган отвел Николку в сторону.

– Николай, ты только не говори бабушке и отцу Амвросию о месте нашей работы, пусть это будет нашим с тобой секретом.

– Вань, а мы и для них шанс на жизнь ищем? – вдруг спросил Николка.

– Да. И для всех наших близких.

– Хорошо, – весело заблестели глаза блаженного. – Тогда пусть это будет для них сюрпризом.

С утра над Ленинградом стояла сплошная облачность. Было пасмурно, но тепло. Из района Пулкова доносились залпы орудий. К вечеру пальба усилилась, и в город стали залетать снаряды, которые упали на Обводном канале и в районе Расстанной улицы.

В деревне Каменка, после утреннего построения и развода по занятиям подразделения, капитан Петраков попытался связаться с родными, зайдя в местный переговорный пункт. Телефонистка напрасно пыталась набрать номер.

– Наверное, обрыв на линии, товарищ капитан, – после десятой попытки виновато пожала плечами девушка.

Алексей Матвеевич вернулся в расположение группы в сильной тревоге. Дневальный при входе отдал честь, доложив об отсутствии происшествий. Капитан прошел в свою комнату и, чтобы хоть немного отвлечься от навязчивых мыслей, стал писать план подготовки личного состава. В дверь постучали.

– Разрешите? – В дверях показался Бронислав Петрович Христофоров.

Брюки-галифе и просторная гимнастерка рядового выглядели немного комично на известном когда-то певце.

– Входите, Христофоров.

– А я уж думал, Алексей Матвеевич, вы меня не узнали.

– Ну почему же не узнал? Узнал. Да только вы сами должны понимать, в какой мы сейчас ситуации; вы мобилизованы в армию, а я волей случая ваш командир, поэтому гражданские отношении остались в прошлом, – пояснил Петраков.

– Да, я понимаю. – Христофоров достал пачку папирос «Красная Звезда».

– В казарменном помещении не курят, рядовой Христофоров, – строго заметил Алексей, которого бесцеремонность подчиненного начинала нервировать.

– Виноват, товарищ капитан, – нарочито произнес Христофоров.

– Бронислав Петрович, это последний наш разговор в неформальной обстановке. Предупреждаю: наши отношения на время, пока я ваш командир, не будут выходить за рамки воинского устава. – Петраков сделал движение, показывающее, что он занят работой и беседу пора прекращать.

– Как семья? – поинтересовался Христофоров.

– Не знаю. Не могу дозвониться, что-то с телефоном, – озабоченно ответил капитан Петраков, пойманный на той теме, которая была для него очень важна.

– А давайте, я сбегаю? – неожиданно предложил Христофоров. – Выпишите мне увольнительную, и я их проведаю, привет от вас передам.

«И в самом деле, это выход», – подумал Алексей, всматриваясь в услужливое лицо рядового. – Заодно и продуктовую посылочку передать с ним могу».

Выяснив у старшины, как оформляется увольнительная, Петраков собрал весь свой продуктовый запас за два дня, который, за отсутствием горячего питания, выдавался сухим пайком, сложил буханку черного хлеба, сахар, чай, две банки тушеной свинины в вещевой мешок и передал Христофорову. Капитан немного успокоился и с головой ушел в служебные проблемы.

С самого утра Вячеслав, не дожидаясь, пока проснутся остальные, вышел из душного спортзала школы и отправился к месту вчерашнего пожарища. На развалинах дома уже вовсю копошились бывшие жильцы в поисках уцелевшего домашнего скарба. Кое-какие вещи и документы уже лежали на полуобгоревшем столе, за которым на подкопченном стуле сидел знакомый ему участковый милиционер. Видимо, все это было обнаружено в ночное время, когда тушили пожар и растаскивали завалы в поисках пострадавших. Несколько мертвых тел, покрытых брезентом, находились невдалеке.

Участковый бросил взгляд на паренька и узнал его, так как был хорошо знаком с его отцом и несколько раз заходил к ним домой. Вячеслав влился в группу людей, ковыряющихся в грудах кирпичей. Бывшие жильцы в основном старались отыскать вещи, которые могли представлять ценность при обмене на продовольствие. Не менее настойчиво выискивались сохранившиеся продовольственные запасы. Но их практически не было. То, что не было уничтожено взрывом и огнем, уже растащили пожарные и солдаты, задействованные на расчистке завала. Вячеслав увидел, как пожилой мужчина, живший над их квартирой, наткнулся на несколько оплавленных банок с трудно определяемым содержимым. Мужчина обрадовался и тут же заявил, что они из его продуктовых запасов. Отковырнув пару кирпичей, Вячеслав наткнулся на какой-то металлический предмет. Вскоре, освободив его из-под обломков, парень, к своему удивлению и ужасу, узнал любимую дедушкину швейную машину «Зингер». Точнее сказать, то, что от нее осталось, поскольку выкопанная им станина была настолько деформирована, что уже не могла служить по назначению. Отойдя чуть в сторону, Вячеслав под грудой обугленной мебели, в которой он с трудом узнал их платяные шкафы, обнаружил жестяной лист. И, приподняв его, к своей радости, увидел совершенно не поврежденные две бабушкины иконы в серебряных окладах. Они лишь слегка покрылись копотью и пылью, не потеряв вида. Это было странно, поскольку рядом торчали оплавленные и искореженные остатки металлических кроватей. В течение часа мальчик прибавил к своим находкам два холщовых мешочка с гречневой крупой и большой, на полтора килограмма, кусок оплавленного сахара, больше похожего на канифоль.

Вячеслав собрался прекратить поиски, но неожиданно до него донеслось… мяуканье. Больше из любопытства, он поискал источник звуков и установил – они идут из-под перевернутой чугунной ванны, наполовину засыпанной обломками кирпича.

– Барматуха, это ты? – позвал он.

В ответ мяуканье усилилось, и даже послышалось царапанье по эмалированному чугуну. Отложив найденное, Вячеслав принялся разгребать крошево возле ванны, сбивая руки в кровь. Поскольку сил поднять ванну у парня явно не хватало, он нашел кусок арматуры и, просунув его под край ванны, навалился всем телом. Чугунина поддалась, оторвавшись на десять сантиметров, и в образовавшуюся щель без промедления выползла худющая Барматуха. Передняя правая лапа у животного была перебита и держалась на «честном слове». Парень бережно подхватил домашнюю любимицу под мышку и, подобрав остальные находки, направился из развалин. Всех выходящих отсюда проверял участковый и после осмотра найденного выносил решение: либо разрешал взять с собой, либо, при возникновении сомнений, оставлял вещи на столе, до окончательного установления собственника. Чаще всего последнее касалось ювелирных изделий и других дорогостоящих вещей.

Осмотрев находки Вячеслава, старший сержант остановил взгляд на иконах:

– Оклад из серебра?

– Да. Они в комнате у бабушки с дедушкой были, – угрюмо произнес Вячеслав.

– А где же твои? Еще в школе?

– Да, но уже, наверное, проснулись. – Вячеслав больше всего переживал, что не сможет порадовать Анну Ефимовну, если иконы задержат.

– А отец где? – поинтересовался участковый своим коллегой.

– Отец командирован в истребительный батальон.

– Значит, Алексей Матвеевич еще не знает, что произошло? – продолжал допытываться милиционер.

– Нет, он же только вчера уехал на службу, – ответил Вячеслав.

– На. – Сержант протянул ему иконы. – И передай матери или бабушке, чтобы подошла ко мне на опознание.

– Что, дедушку нашли? – екнуло сердце подростка, и он невольно перевел взгляд на накрытые брезентом тела.

– Может, и нашли, – неопределенно произнес мужчина. – Там не поймешь, кто.

– Так, может, я посмотрю? – ощутив подкрадывающийся страх, произнес мальчик. Но больше собственного страха он боялся, что бабушка не перенесет процедуры опознания.

– Не боишься? Маловат ты еще, – словно угадал его состояние милиционер. Затем оценивающе посмотрел на парня и согласился: – Ладно, смотри. Раз отца нет, ты теперь в семье за мужика, – сказал участковый.

На Вячеслава напало оцепенение. Словно под наркозом, он приблизился к брезенту. Милиционер, взявшись за край, откинул его с лица первого трупа.

– Нет, это не мужчина. А здесь вообще непонятно что…

Вячеслав видел страшные, обугленные тела, в нос ударил тошнотворный запах. Барматуха стала вырываться и наверняка бы убежала, если бы не травма лапы. Наконец милиционер остановился посередине мертвой шеренги.

Деда Вячеслав узнал сразу по большому нательному серебряному кресту, который торчал между обожженных пальцев. Правая рука старика с крестом была приподнята, словно специально для того, чтобы его было видно.

– Это дедушкин крест. – Вячеслав и не заметил, как брызнули слезы. – Он его всегда носил на шнурке.

– Ну что ж, парень, не горюй, у дедушки хоть могилка будет, а многие и того не имеют, – похлопал подростка по плечу участковый. Потом нагнулся и вытащил из черной руки мертвеца крест. – На, передай своим. И попроси все же, чтобы кто-нибудь из взрослых пришел, подписал протокол.

Вячеслав все не мог отвести взгляда от кусочка серебра, а милиционер продолжал говорить. Про войну, про голод, про его отца, про Барматуху, которую нужно бросить, так как сейчас надо о людях думать. Но парень только кивал – по инерции. Участковый завернул все найденное им в какое-то покрывальце и, передав ему узел, пожелал удачи.

Женская половина семьи Петраковых и младший брат Андрей уже стояли при входе в школу в нетерпеливом ожидании пропавшего мальчика. Увидев сына, Лариса не сдержала эмоций и накинулась на него с упреками, но, вглядевшись в его сгорбленную фигурку и плетью повисшее на руке животное, осеклась.

– Что случилось? Ты где был?

– Как бабушка? – вместо ответа спросил Вячеслав.

– Пока никак в себя не придет, – нетерпеливо произнесла мать. – Что это?

Она только сейчас обратила внимание на узел, который принес ее сын.

– Ты, наверное, был у дома? – догадалась Анастасия, принимая из рук брата совершенно не двигающуюся кошку.

Вячеслав молча передал узел матери.

Бабушка, увидев иконы, на какой-то момент просветлела лицом и словно озябших детей прижала дорогие ей вещи к груди. С какой-то бумагой в руке подошла тетя Мария.

– Вот дали ордер на тридцативосьмиметровую комнату на Лиговке. – Она равнодушно скользнула глазами по найденным семейным иконам.

– Как, семерых человек в одну комнату? – удивилась Лариса.

– Временно. – Мария была недовольна, что ее старания не оценили. – И потом, лучше одна большая, чем две маленькие. Предлагали две смежные комнаты пятнадцать и десять метров, но я отказалась. К тому же эта с мебелью, а те пустые, за выездом жильцов.

– А большая почему с мебелью? – поинтересовалась Анастасия.

– Там какой-то старый ученый жил, одинокий, – нехотя пояснила тетка. – Он то ли заболел чем, то ли… Одним словом, умер.

– Ладно, пока Алексея нет, нам ведь где-то жить надо, – вздохнула Лариса.

– Ну что, поехали смотреть жилье? – Мария кивнула на иконы. – Вещей у нас немного. Бедному собраться – только подпоясаться.

Вячеслав отозвал в сторону мать с сестрой и рассказал им о трупе дедушки, который он опознал по его серебряному кресту.

– Как же хоронить-то его? – ужаснулась Лариса, поглядывая на Анну Ефимовну. – Денег нет даже на самое необходимое.

– Вы езжайте на квартиру, детям же нужно в себя прийти, а я все выясню и потом расскажу, – предложила Анастасия.

Расставшись со своими, девушка направилась к месту семейной трагедии. Участковый еще раз попросил Настю опознать погибшего дедушку, но та не смогла бы узнать в обгорелом человеке деда, если бы не подсказка милиционера, рассказавшего про нательный крест. Девушке стало страшно. Она впервые так близко видела и переживала смерть родного человека. Настя подумала о том горе, которое обрушится на отца, когда он узнает о трагической кончине деда Матвея. От тяжелых мыслей ее отвлек участковый, попросивший расписаться в акте опознания.

– А как же теперь с похоронами? – поинтересовалась девушка.

– Кто из родственников забирает сегодня, я выдаю справку о смерти для захоронения, оставшиеся тела сейчас отправим в прозекторскую, и завтра нужно их забрать. Оставшиеся невостребованными будут похоронены в общей могиле, – объяснил девушке работник милиции.

– У нас все пропало – и документы, и деньги, – поделилась тягостными мыслями девушка. – Как организовать похороны? Даже машину для перевозки не заказать.

– Машину, даже тем, у кого есть деньги, сейчас заказать непросто, – кивнул участковый. Но в НКВД машин достаточно, вы туда, где отец служил, сходите.

Настя поблагодарила за совет и присела на скамейку, обдумывая сложную ситуацию. На работу к отцу она идти боялась – еще было свежо воспоминание об убийстве Софьи Вайнштейн. Вдруг там, в отсутствие отца, к ней возникнут вопросы?

– Анастасия!

Девушка подняла глаза на оклик красноармейца с вещмешком за спиной.

– Вы мне? – все еще находилась в своих мыслях девушка.

– Неужели я так плохо выгляжу?

Боец сел рядом, и только сейчас Настя, к своему удивлению, узнала его.

– Бронислав Петрович?

– Что, у вас несчастье? – Христофоров указал взглядом на развалины дома. – Надеюсь, все живы?

– Дедушка… – не выдержав напряжения сегодняшнего дня, расплакалась Настя.

– Неужто Матвей Порфириевич погиб? – искренне расстроился Христофоров, который по-настоящему ценил мастерство старого портного. – А как Мария с дочкой… и вообще все ваши?

– Остальные живы, вот только бабушка не в себе пока.

– А я вам привет от отца привез, – наконец-то произнес самую важную новость Христофоров.

– От папы?! – Анастасия моментально пришла в себя. – Как он, где?

– С ним все хорошо. Так получилось, что мы с ним сейчас вместе служим.

– Но почему он сам не приехал?

– Так ведь еще не знает о случившемся, а то был бы здесь, – успокаивал ее Христофоров, обняв за плечи. – Вам уже дали новое жилье?

Анастасия, спохватившись, вскочила на ноги и потянула Христофорова за собой.

– Поедемте к нам. Вы не представляете, как вам сейчас наши обрадуются. Заодно папе письмо от наших передадите.

Бронислав Петрович, в общем-то, и не возражал, так как до конца увольнения было еще много времени, а возвращаться к Петракову только с плохими известиями не хотелось.

Через полчаса они были на Лиговке. Шестикомнатная коммунальная квартира, в которой пострадавшей семье выделили комнату, находилась на втором этаже семиэтажного дома, бывшего до революции доходным. Вновь заселенные стали пятой семьей в квартире. Появлению Христофорова с весточкой от Алексея радовались все, кроме Анны Ефимовны, которая лежала на старой кушетке в углу в обнимку со спасенными иконами. Комната и правда была большая и хорошо меблированная: большой кожаный диван, кушетка, двуспальная кровать, отгороженная от общей залы тканевой ширмой, письменный стол, несколько шкафов для одежды, сервант для посуды и большой обеденный стол, за который и усадили рядового Христофорова в ожидании приятных новостей.

– Да, конечно, не чета вашей старой квартире, – осмотревшись по сторонам, произнес Христофоров.

– Не томите, – взмолилась Лариса, – как там мой муж?

– Алексей Матвеевич командует подразделением, в которое волей случая направлен и ваш покорный слуга, – по-театральному произнес рядовой Христофоров.

– Ой как хорошо! – обрадовалась Мария. – Все-таки два старых знакомых. Всегда друг другу поможете.

– Конечно. По поручению Алексея Матвеевича я и отправился справиться о вашем положении. А тут такое… – Христофоров выдержал скорбную паузу. Затем обронил: – Вы бы написали письмо супругу. Кстати, и о том, чтобы держаться вместе тоже.

– Да-да, сейчас, – спохватилась Лариса.

– Вот какая беда, даже чаем вас, Бронислав Петрович, не можем напоить, не говоря уж о каком угощении, – посетовала Мария.

– Это не беда. – Христофоров стал развязывать вещмешок с переданной Алексеем посылкой. – Вы одолжите у соседей чайник, мы и перекусим чем Бог послал.

– Катя, иди ко мне, я тебе сахарку дам сладенького, – увидел свою дочь Христофоров, которая сидела в углу комнаты с мальчишками.

Девочка подбежала, взяла кусочек и, сунув его за щеку, кинулась обратно.

– Катя, нужно ведь сказать «спасибо», – Марии стало неловко за дочь.

– А чем вы тут занимаетесь, молодые люди? – поинтересовался Бронислав Петрович, подходя к ребятам.

– Косоцку лецим, – с охотой поделилась девочка.

Христофоров с изумлением увидел кошку Петраковых, на переднюю лапу которой была наложена шина из школьных линеек.

– Ты смотри, ее еще не съели, – удивился гость.

– Косек не идят, – заступилась за Барматуху Катя.

– Когда приспичит, не только кошек, но и крыс есть будешь, – резко, не делая скидки на возраст дочери, произнес Христофоров.

– Все, садимся пить чай! – пригласила к столу Анастасия.

Анне Ефимовне отнесли кусок черного хлеба, намазанный тушенкой, которая машинально стала есть, на короткое время прекратив разговаривать с покойным мужем.

Получив от Ларисы письмо, Христофоров направился обратно в часть. После его ухода всем хоть на немного, но стало полегче.

После трудного разговора семья вынуждена была отказаться от индивидуальных похорон Петракова-старшего, на которые просто не имелось средств. Единственная надежда была на Алексея, которому Лариса отписала о смерти отца.

…Петраков с трудом дождался возвращения Христофорова и еще до построения на вечернюю поверку позвал его в свой кабинет. Услышав новость, собрал все силы и стал спрашивать о семье, о том, как они устроились на новом месте. Потом нетерпеливо вчитался в письмо жены.

– Отца надо похоронить, – прозвучали его мысли вслух. – Пойду после отбоя просить машину.

– И меня, товарищ капитан, возьмите с собой, – предложил Христофоров, которому очень не хотелось оставаться в подразделении. – Как-никак я хорошо знал вашего отца.

Работа над рытьем тоннеля шла быстрыми темпами. Грунт был легким, к тому же Шкет с Чесноком втянулись в рабочий ритм, теперь практически на равных отрабатывали свою смену. И вот саперная лопата Чеснока заскребла по бетонной стяжке хранилища. Узнав, что цель близка, Цыган поставил подельников на укрепление лаза, а сам, захваченный воровским азартом, тут же принялся долбить пробойником. Им опять повезло: при строительстве хранилища в раствор явно не доложили цемента как минимум в два раза. На всякий случай Цыган попросил Шкета послушать снаружи, не слышно ли звуков ударов. Вернувшийся подельник сообщил, что наверху полная тишина.

Уже сквозь сумерки стал пробиваться рассвет, но работа не прекращалась. Через час в бетонном полу хранилища появилась дырка, в которую можно было просунуть руку. Цыган сменил Николку, и под его ударами образовалась брешь для головы. Еще полчаса – лаз готов. Но пролезть в хранилище мешал тяжелый деревянный ящик. С трудом сдвинув его и щелкнув керосиновой зажигалкой, Цыган первым проник в складской бокс. Выдолбленное в полу отверстие, к сожалению, оказалось не у самой стены, как рассчитывал Зарецкий, а почти по центру, что осложняло дальнейшую маскировку проникновения, но самое главное было достигнуто. Цыган, словно мальчишка, не мог скрыть своего ликования и выбил ладошами своеобразную чечетку по бедрам и груди, а в завершение «хлопнул пробкой», засунув палец в рот. По очереди из тоннеля поднялись Шкет, Чеснок и Николка. Чеснок зажег несколько парафиновых свечей, осветив помещение.

– Ну вот, мы прорыли тоннель в коммунизм, – оглядывая многочисленные коробки и бочки с продовольствием, сверкнул в улыбке золотой фиксой Шкет.

– Начнем по порядку, граждане понятые, – начал ерничать Ванька. – Необходимо составить опись ворованного продовольствия. Что тут?

Цыган осмотрел злополучный ящик, мешавший им проникнуть наверх.

– Похож на те, что в последний раз Дед привозил, – опознал его Чеснок.

В ящике и на самом деле оказались пятизарядные армейские карабины, аккуратно уложенные, со следами оружейного масла. Рядом обнаружился металлический ящик с патронами необходимого калибра.

– Дед воевать, что ли, собрался? – удивился Чеснок.

– Готовился защищать награбленное, – уточнил Цыган. – А ну давай четыре карабина и ящик патронов в тоннель. Схороним до поры.

– Понятие имеем, – хитро улыбнулся Чеснок и сбросил ящик с патронами в тоннель. – Наверняка когда-никогда придется Деда с Федулей «маслятами» угощать.

Спустив в тоннель карабины, подельники стали осматривать помещение. Складской бокс представлял собой сокровищницу тысячи и одной ночи с той разницей, что эквивалентом сказочного серебра было несколько коробок с папиросами «Беломор», около центнера пиленого рафинированного сахара, ящики с трехлитровыми банками томатного сока, вместо золота – мука-крупчатка и пшеничная первого сорта около тонны общим весом, а вместо камней драгоценных – рисовая и гречневая крупы, банки с говяжьими и свиными консервами, масло сливочное и подсолнечное, банки с килькой и сельдью, судак соленый, лещ копченый и даже целый ящик полукилограммовых банок черной зернистой икры. Кроме этого богатства, было еще полно всякой вкусной мелочи: яичный и какао-порошок, шоколад, армянский коньяк, геркулес, манка, перловка, соль, макароны и другие уже забытые продукты.

Чтобы не выдать раньше времени своего посещения бокса, продукты решили набирать в заранее приготовленные мешки из-под картошки. Таким образом, общее количество ящиков оставалось прежним, но их содержимое убавлялось. Через полчаса с туго набитыми мешками, наполненными драгоценной провизией, ночная артель покинула склад, предварительно прикрыв лаз – вернув на место ящик. Завалив вход в тоннель нарубленным кустарником, подгибаясь под тяжестью мешков, мужчины двинулись домой по лесной опушке. Цыган чувствовал себя Али-Бабой, благополучно вышедшим из пещеры сорока разбойников. Довольные, Чеснок и Шкет строили планы о визите к изголодавшимся родным и обсуждали их радостную реакцию. Николка, заразившись общим настроением, не чувствуя тяжести, шел бодро и все время улыбался новым друзьям.

Придя домой в половине восьмого утра, Цыган с молодыми ворами впервые за последнюю неделю поели настоящей пищи. Уставшие после ночной работы, они завалились спать, намереваясь вечером навестить своих родных, а Ванька Зарецкий – решив заняться поисками Анастасии.

Отец Амвросий всю заутреню не мог выкинуть из головы недавний приход Николки с мешком, наполненным давно не выдаваемыми по карточкам продуктами. Конечно, Иван говорил об оплате за рытье погреба, но то, что принес внук бабы Фроси, никак не соответствовало стоимости такой работы. Николка на все вопросы только смеялся и говорил о шансе на жизнь и какой-то тайне. После того как парень поел и лег спать, священник и Ефросинья долго разговаривали. Старушка хоть и разделяла опасения Амвросия – мол, здесь не все чисто, с другой стороны, была благодарна Ивану за помощь. Любой другой на его месте не стал бы разбазаривать драгоценное продовольствие, делясь с чужими людьми. Батюшка для себя все же решил переговорить с Иваном и выяснить все о золотой халтуре.

К концу службы к церкви подъехал военный грузовик, из которого вышел седой офицер в сопровождении рядового. При входе в храм капитан перекрестился, сняв, как и полагается, головной убор.

– Здравствуйте, батюшка, – поприветствовал он настоятеля, – я к вам с просьбой.

– Слушаю тебя, сын мой.

– У нас сгорела квартира, и в ней погиб мой отец, – начал горестный рассказ Алексей Петраков. – Сгорели и все документы на наше семейное захоронение, а комендант кладбища такой бюрократ попался, требует восстановления бумаг, не хочет без них хоронить отца.

– Не волнуйся, сын мой, я во всем тебе помогу, – сказал отец Амвросий, заметив, что офицер сильно нервничает.

– Я забрал тело отца из морга и все утро ездил с ним по городским кладбищам, а потом вспомнил про это кладбище и церковь – был здесь как-то по службе, – немного успокоившись, продолжал Петраков. – Мой отец был верующим человеком, вот я и решил вас попросить: оставьте тело отца в церкви на ночь, а с утра я приеду его хоронить.

– Как не пойти навстречу защитнику Отечества нашего? – не раздумывая, согласился священник. – Только надо могилку подготовить, а людей сейчас мало.

– Батюшка, вы уж помогите мне, а я сухим пайком с людьми рассчитаюсь завтра утром, – предложил Петраков. – Сам бы отрыл могилку, да нужно возвращаться в часть.

– Ладно, что-нибудь придумаю, – кивнул священник, вспомнив про Ивана.

Простой сосновый гроб с телом Матвея Порфириевича принесли в церковку и поставили на специальные козлы.

Алексей Матвеевич Петраков еще не был на новом месте жительства своей семьи и ни с кем не смог повидаться, так как все отведенное комбатом время был вынужден потратить на устройство погребения отца. Командир отпустил его и дал машину, нарушив приказ, пришедший накануне и запрещающий увольнения и другие отлучки из подразделения рядовых и офицеров, так как участились диверсионные вылазки. Как раз когда к нему пришел Петраков, по тревоге поднятая группа лейтенанта Мышкина вступила в бой с немецким парашютным десантом, выброшенным в районе станции Мга. Утром, когда он уезжал, группа его коллеги по работе в управлении НКВД еще не возвратилась. У Алексея щемило сердце от желания заехать к семье, но он понимал: если будет еще одна диверсионная вылазка или иной прорыв обороны города в его отсутствие, то и ему, и комбату не миновать трибунала.

– Товарищ капитан, Алексей Матвеевич! – вывел его из раздумий Христофоров. – А как же ваши? Они-то будут на кладбище?

– Если мне и удастся завтра утром сюда вернуться, то только для того, чтобы бросить горсть земли в могилу, а им сюда и вовсе никак не добраться, – горестно покачал головой Петраков. – Да, может, и не надо. С отцом и дедом как следует все равно не простятся, к тому же вдруг снаряд шальной залетит. Словом, война.

– Не обидятся? – продолжал давить Христофоров.

– После войны, если все будет хорошо, к нему на могилку придут.

Цыган проснулся от стука в окно. Во дворе стояли священник и Николка. Ванька пригласил гостей в хату, но отец Амвросий отказался.

– Иван, я к тебе с просьбой. Подсоби могилку вырыть, Николке одному тяжело будет после ночной работы, – объяснил священник цель своего визита.

– А кто умер? – поинтересовался Цыган.

– Хороший человек, не здешний. Сын его, офицер, приезжал.

– Конечно, поможем, мы уже к лопатам привыкли, словно всю жизнь землекопами были, – пошутил Иван, скрывая разочарование – поехать в город не получится.

– Сын покойного обещал отплатить продуктами, – добавил батюшка.

– Они нам не помешают, – сделал Ванька вид, что это для него немаловажно.

– Потом, я бы хотел поговорить с тобой о ваших ночных работах, – не выдержал священник.

– А о чем говорить, отец Амвросий? – состроил удивленное лицо Цыган. – Труд нелегкий, зато платят хорошо.

– Да мы с Ефросиньей не знаем, что и думать. Николка принес продукты, словно магазин обворовал. – Священник всматривался в Ивана, наблюдая за его реакцией.

– Могу сказать одно: продукты не из магазина. И не сворованы у государства или честных ленинградцев, – с обидой произнес Зарецкий. – А уж Николка так точно получил их за честную работу.

– Ох, Ваня, Ваня… – вздохнул батюшка, понимая, что всей правды от молодого человека не добьется. – Не втягивай несчастного парня в свои дела. Он не все понимает, но доверяет тебе, и ты пользуешься.

– А мне хочется, чтобы Николка не помер с голоду. Как, впрочем, его бабка и вы, – отрезал Цыган, показывая, что больше не намерен говорить на эту тему.

– Благими намерениями может быть устлан путь в ад, Иван. Ну да ладно. Николка покажет место на кладбище, – поставил свою точку в диалоге священник.

Цыган не стал будить Чеснока со Шкетом. Оставив им записку, чтобы к десяти часам вечера вернулись обратно, взял лопату и пошел за Николкой.

Нецецкий весь вечер нервничал, дожидаясь от своих подручных вестей из гаража молочного комбината, где у одного из его урок работал давний кореш. Понимая, что продукты из хранилища нужно куда-то вывозить, он первым делом заполнил подсобные помещения закусочного павильона на Кузнечном рынке. Это, конечно, рискованно, но старый вор понимал, что если не поторопиться, руководство Кубышки может попросту сменить охрану в овощехранилище, и тогда вообще можно остаться без всего.

Когда подсобки были забиты, Дед дал задание соорудить в лесном массиве неподалеку от хранилища блиндаж, чтобы разместить продовольствие там. Землянка была готова еще вчера, и он сам лично осмотрел ее и немного успокоился: три четверти продовольствия туда можно перевезти. Дело оставалось за малым – за грузовиком, на котором в течение ночи сделать как минимум десять рейсов от хранилища к кромке леса, который был в трех километрах, и еще метров триста перенести драгоценный груз на себе. Специально для операции дед кликнул всех работающих под ним воров, которым предстояло поработать сегодня ночью как простые грузчики. Кроме Федули, набралось десять беспрекословно ему подчиняющихся молодых урок, в основном, рыночные шестерки да простая шпана. Контингент был стрёмен, и Нецецкий с Федулей приняли решение убить после проделанной работы восьмерых из десяти «грузчиков».

Наконец в хату вошел Ёрш, который и должен был договариваться насчет машины для перевозки продовольствия.

– Порадуешь старика? – с ходу поинтересовался Дед.

– Все тики-так, полуторка подъедет к одиннадцати вечера. За баранкой будет мой кореш.

– Что стоило?

– Путевка до десяти утра встала в пуд харчей начальнику гаража и банку спирта на воротах, – отчитался в затратах Ёрш.

– А корешу твоему чего? – допытывался до всех мелочей старый вор.

– Говорит, что на наше усмотрение. Мол, не до жиру, быть бы живу, – передал дословно слова своего приятеля молодой вор.

– Толковый базар у кента твоего, – удовлетворенно кивнул Нецецкий. – Ладно, подкинем с понятием.

Вечером банда села ужинать. Водку не пили. Молодежь, оказавшаяся за одним столом с авторитетами, вначале сильно тушевалась, но голод сделал свое дело, и парни, словно саранча, стали наперегонки поглощать съестное.

«Такую ораву не прокормить», – подумалось Зинаиде, которая дважды подносила дополнительный хавчик, пока не встретилась со злым взглядом Деда, красноречиво говорившим, что он недоволен ее расточительностью. В одиннадцать часов группа уголовников загрузилась в фургон, грузовик выехал из Каменки. Дед, имевший на руках документы, в которых говорилось, что они едут в сторону передовой на рытье окопов, сел в кабину.

– Ну что, Бугор, скажешь? Ночка, к удаче, темная выдалась, – попытался разговорить Нецецкого водитель, приятель Ерша.

– Как звать-то тебя, паря? – вместо ответа поинтересовался старый вор.

– Степаном кличут, – простодушно ответил водитель.

– Вот что я тебе скажу, Степка, – жестко произнес Дед. – Ты при мне не блатуй, крути баранку и хлебало не открывай, а то неровен час кишки простудишь.

Такая отповедь полностью отбила интерес у водителя к продолжению разговора на весь путь. Парень лишь оглянулся на говорившего, пытаясь понять, шутит вор или на самом деле угрожает. Но зловещий профиль пассажира внушил еще бо´льшие опасения за благоприятный исход сегодняшнего рейса.

Выкопав с Николкой могилу, Цыган присел перекурить. Болели руки, и полопались мозоли на ладонях, но Иван не обращал на это внимание, планировал ночную вылазку за очередной порцией трофеев.

– Не знаю, Николай, брать тебя с собой сегодня или нет, – заговорил Цыган, помня разговор с отцом Амвросием, подозрительность которого была ему не по нраву. – Опять священник будет недоволен, что ты со мной по ночам пропадаешь.

– Николка пойдет с тобой, – решительно отозвался блаженный.

– Оставайся лучше дома, я принесу харчей на твою долю, – предложил Иван.

Николка с обидой посмотрел на него, ничего не сказал, закинул лопату на плечо и пошел в сторону церкви.

– Эй, ты чего надулся? – кринул вслед ему Цыган.

– Николка уже большой, – с укоризной бросил на ходу парень.

Ванька вернулся домой. Шкета с Чесноком пока не было. Воспользовавшись свободным временем, Зарецкий решил поспать пару часов перед ночной вылазкой и, не успев коснуться головой подушки, погрузился в крепкий сон. Во сне он увидел Анастасию, которая сидела над чьим-то бездыханным телом. Увидев Ивана, девушка заплакала и прильнула к его груди. Цыган подхватил девушку на руки и понес подальше от лежащего тела. «Какая легкая! – подумал Ванька. – Словно ребенок». Посмотрел на нее еще раз и, к своему ужасу, обнаружил, что милые черты ее лица вдруг заострились, кожа натянулась, и сквозь нее просвечивал череп. Ему стало страшно и захотелось бросить тело, претерпевшее такую ужасную метаморфозу, но он сдержался. Стараясь больше не смотреть на лицо любимой, Цыган понес ее дальше… и вдруг проснулся от ощущения, что кто-то сзади положил ему на плечо руку.

Оказалось, вернулись Шкет с Чесноком. Парни наперебой стали рассказывать Зарецкому о той радости, с которой их встретили близкие.

– Братик с сестренкой так накинулись на жрачку, что чуть не лопнули, мать еле-еле тормознуть их смогла, – поведал о пире, устроенном в своей семье, Шкет.

– И мои старики сегодня дорвались, – вторил ему Чеснок.

– Вы их предупредили, чтобы они про вас соседям не сболтнули лишнего? – спросил Цыган. – А то вмиг легавые заметут.

– Бабка с дедом, после ареста моих родителей, умрут, но ничего никому не скажут, – уверенно произнес Чеснок.

– Да, я матери сказал, чтобы продукты из комнаты на кухню не выносила, – успокоил Зарецкого Шкет.

– Ладно, давайте собираться в ночной набег, – удовлетворенно кивнул Цыган.

– Убогий с нами? – поинтересовался Шкет.

– Нет, я сказал пацану, что пойдем без него, – нахмурился Ванька. – Но харчей ему еще подбросить надо.

– А че, подбросим, – согласился Шкет, – там жрачки на всех хватит.

Плотно перекусив на дорогу и выпив по стопарику коньяка, Цыган с подельниками огородами, чтобы не нарваться на патруль, стали пробираться на окраину деревни. Пройдя опушкой леса, уже ближе к полуночи, подошли к оврагу, ведущему к подкопу – и со стороны вагончика охраны услышали чей-то голос.

«Может, смена или за харчами кто приехал?» – подумал Ванька и решил немного обождать. Но сколько ни вслушивался, кроме комариного писка над ухом, больше ничего услышать не смог.

– Погнали, – махнул он рукой на дно оврага, и вся тройка скатилась вниз.

Заваленный кустарником лаз был не тронут. Успокоившись, один за другим, поползли по земляному ходу. Неожиданно сзади раздался шорох, словно кто-то еще полз за ними следом. Цыган, находившийся в середине лаза, как раз у припрятанных карабинов, схватил один из них и передернул затвор. Нацелившись в темноту, Ванька стал ждать. За изгибом тоннеля показался огонек керосиновой лампы, а затем лицо Николки.

– Черт, вот привязался! – не выдержав, засмеялся Чеснок.

– Не бойтесь, это Николка, – успокоил их блаженный, подтверждая своим появлением собственные недавние слова – мол, он уже взрослый, может сам решать, что ему делать.

– Дураком прикидывался, а боится, что жратвы не достанется, – съязвил Шкет. – Наверное, просто от мобилизации косит.

– Перестань молоть! – прервал его Ванька, который, как ни странно, обрадовался появлению душевнобольного парня.

У пробитого в полу отверстия Цыган замер, сделав знак, чтобы все соблюдали тишину. Прислушавшись и ничего не услышав, он удовлетворенно щелкнул языком и, упершись плечом, сдвинул ящик, загораживающий вход в складское помещение. Осмотрев бокс, не заметил следов чужого присутствия. Затем, прибавив фитиль в лампе, подошел к двери и проверил на целостность приклеенный им накануне волос. Тот был на месте. Как в прошлый раз, парни стали набивать мешки различной снедью, беря равномерно из разных ящиков и бочек.

Неожиданно до них донесся шум открываемых ворот, и Цыган потушил керосиновую лампу. Снаружи раздались голоса большого количества людей, лязгнул засов соседнего бокса. Подельники, стараясь не шуметь, забаррикадировали входную дверь, заставив ее самыми тяжелыми продуктовыми ящиками. Иван шепотом дал задание Чесноку проверить выход из лаза, и тот юркнул вниз.

– Федуля, отпирай вон тот блок, надо волыны с «маслятами» в первую очередь забрать, – долетел до Ивана голос Деда.

Чеснок не возвращался. Зарецкий со Шкетом подперли плечами нагроможденные ящики, удерживая дверь. Николка плохо понимал происходящее, но вел себя тихо. Снаружи откинули засов, и кто-то попытался распахнуть тяжелую дверь.

– Людвиг, там изнутри подперто, – услышал Цыган голос Федули, который прикладывал к двери свои недюжинные усилия, из-за чего створка немного качнулась.

– Может, что обвалилось и привалило дверь? – послышался незнакомый голос.

– Ёрш, ну-ка быстро сбегай с кем-нибудь за хранилище, посмотрите, нет ли там дырки в стене, – раздалось приказание Деда.

Как раз в этот момент из лаза показалась голова Чеснока.

– Там грузовик приехал с десятком пацанов, – доложил он. – Некоторых я узнал, они на рынке на Деда ишачили, но уйти еще можно.

– Теперь уже нельзя. За хранилище его люди пошли, могут лаз обнаружить, – тихим голосом произнес Цыган, понимая, что в такой ситуации лучше не спешить.

Зарецкий решил разделиться и направил Шкета с Николкой в тоннель, а сам с Чесноком остался придерживать дверь.

Шкет с Николкой слезли вниз и подали Цыгану два карабина с коробкой патронов. Шкет в тоннеле занял место перед выходом в овраг с таким расчетом, чтобы выстрелить, не особенно рискуя получить в ответ пулю. До его слуха долетали голоса шестерок Нецецкого, осматривающих заднюю стену хранилища.

– Стена целая, проломов нет, – услышал Цыган голос Федули, докладывающего результаты осмотра периметра здания.

– Эй, кто там, выходи! – вместо того чтобы успокоиться, пнул закрытую дверь Нецецкий. – А то сейчас шпалер достану.

Буквально через несколько секунд прозвучал выстрел, и над ухом Зарецкого в двери засияло лучиком света пулевое отверстие. Ванька отскочил и тоже выстрелил. Воры, стоящие снаружи, с криками разбежались в стороны.

– У-у-у, крысы, наши волыны прихватили! – заскрипел зубами Дед.

«Может, там люди Кубышки? Или даже он сам попал в западню?» – подумалось старому вору, но он тут же отмел этот вариант, поскольку Афанасий Игнатьевич Сосков был слишком прожженным мошенником и не попался бы.

– Ищите подкоп, по-другому сюда не попасть, – пришла в голову Деда правильная мысль. И он добавил в сторону бокса: – Щас, сучата, мы вас на куски рвать будем.

– А не подавишься? – не выдержал Иван, понимая, что теперь уж точно придется принимать бой.

– Ой, да там наш Цыганчик… – удивился Дед, никак не предполагавший услышать голос своего недавнего подельника. – Ты что же, Ванька, в своих старых корешей палишь? Нехорошо.

– Так не я первый начал, – спокойно ответил Цыган.

– Не ожидал я от тебя, что ты будешь крысятничать. – Нецецкий прощупывал разговором настрой молодого вора.

– Это ты, Дед, самая что ни на есть крыса и сука, – высказал Ванька накопившееся на душе. – Пацанов приблатненных, которые сейчас с тобой, ты тоже, как Шкета с Чесноком, после мочить будешь, чтобы не делиться?

– Ты, Цыган, бодягу не разводи, лучше выходи с задранными граблями, – пригрозил Дед, по слуху определяя местоположение Ивана. – Может, тогда и не трону.

– С чего это ты такой добрый…. – Ванька не успел договорить, так как дверь прошила очередная пуля Нецецкого.

Неожиданно неподалеку раздалась автоматная очередь, потом другая. В ответ прозвучали выстрелы из револьверов. К Деду подбежал запыхавшийся Ёрш.

– Валим! Там человек двадцать вооруженных людей!

– Легавые? – удивился Нецецкий.

– Кто их разберет? По оврагу идут, нас увидали и полоснули из автоматов.

– Немцы! – забежал в хранилище водитель грузовика. – Я слышал их команды!

– Откуда им взяться? – побледнел Дед и рванул вместе с другими к воротам…

Из лаза показалась голова Шкета.

– Вань, фашисты, мать их, в овраге! Чё делать?

Цыган с Чесноком поочередно нырнули под землю. Вылезши следом за Шкетом из тоннеля, Иван увидел Николку, который с растерянным лицом лежал около лаза, зарывшись в земляной бруствер, оставшийся неубранным с момента рытья подкопа.

В свете полной луны Ванька увидел перебегающие от одного края оврага к другому фигуры вооруженных людей. До них оставалось не больше пятидесяти метров.