Отрывок из книги
От Душанбе до афганской границы приблизительно 280 километров. Сначала мы ехали по горной дороге, через перевалы. Вдруг, как на картинке, появилось Нурекское водохранилище – фантастической красоты застывшая, неподвижная ярко-синего цвета вода, а вокруг золотистые горы. Чем дальше от Душанбе, тем дорога становилась все труднее, все хуже и хуже. А километрах в тридцати не доезжая до границы, ее можно было назвать дорогой лишь условно. Первый шлагбаум-контроль прошли без проблем. Проверили только паспорта и аккредитации. Потом снова шлагбаум и ворота, в которые надо врываться с боем, каждая машина норовит проехать первой. За воротами настоящая таджикская таможня и паспортный контроль. Таджики записывают паспортные данные в тетрадь, спрашивают, есть ли у нас декларации на груз и валюту.
Кажется, им нравится, что журналисты из Франции. Узнав, что я из Москвы, таможенный начальник спрашивает, где я живу, на какой улице. Оказывается, он учился в лесотехническом институте в Мытищах. Потом, когда вернулся в Таджикистан, хотел открыть мебельную фабрику, но Союз распался, началась гражданская война, и теперь он работает на таможне. Он проверяет наши декларации, записывает, сколько мы везем с собой денег, но все как-то несерьезно. Затем появляется молодой человек в резиновых тапочках, тренировочных штанах и зимней военной куртке. Он больше похож на бандита-партизана, чем на таможенника. Хочет досмотреть наш багаж, каждый ящик и сумку, с таким трудом втиснутые в машину. Я объясняю ему, что там наши вещи, аппаратура, спутниковый телефон, вода. И вдруг наш звукооператор Гийом дергает меня за рукав: «Скажи ему, что у него очень красивые голубые глаза». Я повторяю слова Гийома по-русски. Парень в шоке, он не знает, как реагировать. Наверное, ни одна женщина не говорила ему подобных слов. И он, удивленный, отходит, так и не притронувшись к нашему багажу. Едем дальше. Последний этап перед переправой – самый тяжелый. Дороги теперь уже просто нет. Едем по пустыне вдоль колючей проволоки – граница. Опять ворота. К переправе пропускают по пять машин. Уже шесть часов вечера, темно.Получается, что до границы мы добирались почти восемь часов. Разгружаемся,расплачиваемся с водителем.
.....
Приходит наша машина, Тойота с водителем Нуреддином, и мы уезжаем на съемки. Для того, чтобы выехать из города, нужно письменное разрешение военных властей или структур, заменяющих МИД. Поэтому сначала наш переводчик едет за разрешением, а уж потом мы можем работать. Мы едем на позиции – вторая линия обороны, которая находится километрах в двадцати от города. Все время объезжаем огромные ямы. Опять горы пыли, Тойота с трудом проходит, поэтому едем часа два. Вдоль дороги сплошные ряды стен-заборов из глины и камней. Дует страшный ветер. На улице мужчины идут или едут на осликах, закутанные в коричневые шали. Нас пропускают на позиции. Они расположены на развалинах древнего города Аль-Ханум. Город стоит на возвышении, и отсюда хорошо видно, что происходит на стороне талибов на другом берегу реки Кокча. Сегодня там полная тишина. Под ногами валяются мелкие осколки античных амфор вперемешку с гильзами от вполне современных снарядов. На обломке коринфской колонны солдат с удовольствием позирует японским журналистам. Своими грязными ботинками он упирается в лепестки знаменитого коринфского цветка, принявшего по легенде форму черепицы, после того, как она упала в горшок, где рос цветок и накрыла его. Но солдат понятия не имеет ни о коринфской колонне, ни о том, что этому городу более двух с половиной тысяч лет и что его завоевывал сам Александр Македонский. Сегодня тихо, не слышно никакой стрельбы, несколько солдат стоят в укрытии. У Северного альянса пока нет сил для наступления, идут ленивые позиционные бои. Чтобы хоть что-то узнать о развитии событий в этой части фронта, мы отправляемся к командиру. Его домик стоит на самой вершине горы. Поднимаемся по крутой тропинке, ведущей к дому. Вокруг лысые серо-бежевые горы, покрытые пылью. Прежде чем войти, снимаем обувь. В комнате командира кровать, матрасы вдоль стен, телевизор и радио. Постоянно издает какие-то звуки рация. Во времена советской оккупации командир служил в правительственных войсках. Он ничего не ждет от американцев, а ждет приказа для наступления от своих высших командиров. Ему кажется, что американцы должны были бы взаимодействовать с Северным альянсом, но этого не происходит. Мы спускаемся вниз, в деревню. Из земли едва виднеются глиняные домики с узкими дверями и крошечными отверстиями-окнами для света. Все голо, ни деревца, только вдоль реки пейзаж разнообразит какая-то зелень. Со стороны деревни – стрельбища. Солдаты опять позируют, за неимением реальных сражений, иностранным журналистам. Один подходит со своей камерой так близко, что даже поправляет бойцу кепочку на голове, чтобы кадр получился красивее. А то, что солдат целится в идущую в голубой парандже девушку, а не в противника, никого не волнует. Перед нами разыгрывают спектакль. Там, в Японии или в Европе, эти кадры соответствующим образом прокомментируют, и весь мир узнает, как войска Северного альянса героически сражаются с талибами, «главными врагами всего цивилизованного человечества». А про то, что на территории, контролируемой противниками талибов, женщины не могут выходить на улицу с открытым лицом и носят паранджу, покрывающую женщину с головы до пят, с густой сеткой на месте глаз(даже если эта паранджа белого или небесно-голубого цвета, унижает она не меньше), про это никто не скажет – войска Северного альянса сражаются с общим врагом. Солдаты одеты в пятнистую камуфляжную форму, высокие черные ботинки на шнуровке, кепки. Форма совершенно новенькая, как будто только что выданная. Мы пытаемся выяснить через переводчика, какая страна поставила ее в Афганистан, но нам долго не хотят отвечать, отделываются общими фразами, что получили ее от высшего командования. Но я настаиваю, тут вообще любой вопрос надо повторять несколько раз, и выясняется, что форма китайская. В ней войска альянса уже больше похожи на армию, чем на «бандитов-моджахедов» в традиционной афганской одежде с автоматами Калашникова. Оказывается, что закупить в Китае форму распорядился еще командующий Северного альянса Ахмад Шах-Масуд, погибший от взрыва террористов 9 сентября.
Едем обратно. Темнеет рано, и в Ходжа-Багаутдин мы возвращаемся в кромешной тьме. Голодные, пытаемся разогреть воду на походной газовой плитке, но она почему-то не нагревается. Выясняется, что по ошибке мы залили в чайник бензин, а не воду – бензин налит в такой же пластмассовый бидон, как вода, поэтому нетрудно перепутать в темноте. С чаем придется подождать. Я делаю салат из лосося в банке и вареных яиц, которые остались еще с дороги к границе. На ужин времени нет, надо ехать в ACTED, где осталось наше оборудование, и монтировать сюжет для вечерних новостей. Афганистан, наверное, единственная страна, где разница во времени измеряется не только часами, но и получасом. Разница с Москвой –полчаса, с Парижем – два с половиной. Я даже не знала, что могут существовать не часовые, а получасовые пояса. Когда завтра весь мир перейдет на зимнее время, мы останемся в старом времени, и этот разрыв, как разрыв цивилизаций, еще больше увеличится.
.....
