Отрывок из книги
Тайна, на которую случайно наткнулся Беранжер Соньер и которая чуть не стоила ему рассудка, своими корнями уходила в далекое прошлое. Чтобы хоть как-то приблизиться к ней, мы должны из века XIX, где застигли нас все вышеупомянутые события, перенестись в век XIV, дабы понять, что удалось раскопать бедному каркасонскому священнику, чей дом стал посещать призрак внезапно скончавшегося друга.
Когда мир был на шесть веков моложе, то обитатели Земли образца XIV века вполне могли сойти за инопланетян. Жизнь человека в ту эпоху была настолько призрачна и мимолетна, что даже не заслуживала серьезного внимания, и поэтому городское кладбище было и местом свиданий, и местом развлечений, и местом деловых встреч. Никого при этом не смущал смрадный запах, исходящий из открытых братских могил. Проститутки искали здесь богатых клиентов и находили их, влюбленные целовались и объяснялись в любви. Могилы не зарывали потому, что невыгодно было. Трупы привозили сюда почти без перерыва. Места не хватало, и поэтому приходилось отрывать уже старые захоронения, сваливая груды костей в кучу. И подобное зрелище никого не смущало. Memento mori – помни о смерти! Вот девиз эпохи. Находились святые, которые добровольно замуровывали себя в маленьких кельях на кладбище, оставляя лишь небольшое отверстие для воздуха и жалких подачек, дабы подольше продлить собственные страдания. Сам король назначил что-то вроде жалованья для двух отшельниц, поселившихся таким образом на кладбище Невинно убиенных младенцев в Париже.
.....
Та или иная корпорация, цех, братство или орден несли полную ответственность за каждого своего члена. Его грех становился общим грехом, его святость – общей святостью, а при внезапной смерти именно община брала на себя ответственность за жизнь вдовы и ребенка. Великий Данте до конца дней своих так и остался членом цеха аптекарей славного города Флоренции и, говорят, очень гордился этим званием.
Это чувство единения подкреплялось еще и общим религиозным чувством. Всех объединяло одно – жизнь Христа. Его жизнь и становилась тем образцом, тем эталоном, которому следовало подражать в каждом, даже самом малом проявлении повседневности. Так, Генрих Сузо за трапезой, когда он ел яблоко, обыкновенно разрезал его на четыре дольки. Три он съедал во имя Св. Троицы, четвертую же посвящал “дитятке Иисусу” и посему оставлял эту дольку с кожурой, “ибо малые дети едят яблоки неочищенными”. В течение нескольких дней после Рождества четвертую дольку и вовсе оставляли в покое, так как младенец Иисус в это время был еще совсем мал, чтобы есть яблоки. В этот период четвертая, неочищенная долька оставалась нетронутой за каждой трапезой и посвящалась Деве Марии, “дабы через мать яблоко досталось сыну”. Но это еще не все. Любое питье Генрих Сузо старался выпить в пять глотков, по числу ран на теле Господа нашего. И всегда следовало сделать в конце двойной глоток и почтить тем самым рану в боку Иисуса, откуда истекала и кровь, и вода.
.....
