Оглавление
Григорий Аветович Джаншиев. Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
Григорий Аветович Джаншиев (17 мая 1851 – 17 июля 1900)
Автобиографические данные о Г. А. Джаншиеве (сообщены С. А. Венгерову для его «критико-биографического словаря» в 1888 г.)
Предисловие к 1-му изданию
Предисловие ко 2-му изданию
Предисловие к 3-му изданию
Накануне пересмотра судебных уставов и новелл (вместо предисловия к 5-му изданию[19])
Новый фазис работ судебной комиссии (предисловие к 6-му изданию)
P. S. из предисловия к 7-му изданию[59]
К 40-й годовщине смерти Грановского (1855 – 4 октября 1895)
Белинский и эпоха реформ
I. Освобождение крестьян
Глава первая. Объявление воли и его всеобъемлющее значение (Справка к 40-летию)
§ 1. Постановление освободительного законоположения 19 февраля
I
II
III
IV
V
§ 2. Объявление воли
VI
VII
VIII
IX
X
Глава вторая. Роль тверского дворянства в крестьянской реформе (Эпизод из жизни общественного движения 60-х гг.)
I
II
III
IV
II. Отмена телесных наказаний
Глава третья. Отмена телесных наказаний (справка к 30-летию)
I
II
III
IV
V
VI
Post-Scriptum (Как «уцелела» розга на суде волостном?)
III. УниверситетскаЯ автономия
Глава четвертая. Университетский устав 1863 г (справка к 30-летию)
I
II
III
IV
V
VI
VII
IV. Земское самоуправление
Глава пятая. Земское положение 1864 г (Справка к 30-летию)
I
II
III
IV
V. Цензурная реформа
Глава шестая. Закон о печати б апреля 1865 г (справка к 30-летию)
I
II
III
IV
V
Глава седьмая. Первые шаги бесцензурной печати (справка к 30-летию)
I
II
III
IV
Отрывок из книги
В последние годы жизни Г. А. Джаншиева я близко знал его и теперь, когда мне приходится о нем писать, мне трудно относиться к нему только как к писателю и человеку, которого обрисовывают по книгам и документам. Для меня с воспоминанием о Джаншиеве связано нечто гораздо большее, и я считаю необходимым во имя исторической правды оговорить это с самого начала. Заветы этой исторической правды я, конечно, помню очень хорошо, но ведь иногда человек не волен над своим сознанием.
Лет восемь тому назад, студентом, я впервые попал на вечер к своим знакомым. Народу было много, о гостях заботились не очень, и я стал искать знакомую физиономию, чтобы куда-нибудь приткнуться. В одном углу в оживленной беседе сидел профессор, которого я хорошо знал, и я поспешил пристроиться около него. Рассеянно пожав мне руку, он продолжал свой спор с собеседником, который сразу приковал к себе мое внимание. Маленький, сильно сутулый, с живыми, умными, веселыми глазами, очень подвижный, он сидел за столом, из-за которого едва виднелась его голова. Спор шел о каком-то злободневном вопросе, помнится, о том, нужно ли открывать в Москве женские медицинские курсы. Старый профессор спорил солидно, деловито, как в ученом обществе, и точка зрения его – он настаивал на необходимости курсов – была вполне правильная; я ему во всяком случае сочувствовал. Но чем дальше подвигался спор, тем более я убеждался, что курсы в Москве открывать преждевременно. На все аргументы старого профессора маленький человек из-за стола отвечал так искусно, так легко отражал его самые серьезные доводы, так неожиданно осыпал его кучею парадоксов и сбивал с самой неприступной позиции, что опытный в дебатах старик путался все больше и больше. Вначале ему еще удавалось распутывать тонкую сеть, в которую ловил его противник, но потом он начал сердиться и должен был бы сдаться, если бы всех не позвали к чаю. Мне этот спор напомнил… Саламинское сражение, как оно описано у Иловайского: тяжелые, неповоротливые персидские корабли, легкие греческие триремы нападают одновременно со всех сторон и проч. Я тут же познакомился с маленьким человеком, приведшим меня в такое восхищение. Это был Григорий Аветович Джаншиев. И чем больше я узнавал его, тем больше убеждался, какой это ловкий и искусный боец против всевозможных тяжелых кораблей, которые нужно топить и которые свободно плавают по обширному морю русской общественности[1].
.....
Кто враг свободы, тот личный враг Джаншиева. Живой или мертвый, русский или иностранец – ему все равно. Грех против свободы по его политической религии не прощается никому. К мертвому Аракчееву он относится с такой же глубокой ненавистью, как и к живому Бисмарку. Каткова он не оставлял в покое и за гробом. Зато люди, оказавшие свободе услугу, хотя бы и самую незначительную, пользуются такой же горячей любовью Джаншиева. Он воспевает их в юбилейных и скорбных справках, постоянно возвращается к освещению их роли в истории русского самосознания. Очень часто он соединяет обе задачи: обрушившись со всей силою своего сарказма на какого-нибудь апостола реакции, из Ахиллеса вдруг становится Омиром и начинает петь славу апостолу свободы.
И никогда ему не казалось, что он чересчур много поет славу. Поневоле приходится повторять, – говорил он, – хороших людей так мало!» У него была настоящая потребность от времени до времени излить одушевлявшие ею чувства на восхвалении какого-нибудь крупного единомышленника, а если ему не представлялось удобного случая для юбилейной «справки», он принимался за славных мертвецов: Белинского, Грановского, корифеев эпохи реформ. Читатели «Русских Ведомостей» привыкли к тому, что в годовщину каждой крупной реформы в газете будет помещен фельетон Джаншиева или передовая статья, в которой они легко узнавали его руку. Нужны были очень серьезные причины, чтобы Джаншиев пропустил какой-нибудь такой юбилей без своей традиционной справки. Он придавал подобным заметкам большое значение. «Это капли воды, которые точат камень нашего индифферентизма», – говорил он. И он был, мне кажется, вполне прав.
.....
