В книге Ирины Каспэ на очень разном материале исследуются «рубежные», «предельные» смыслы и ценности культуры последних десятилетий социализма (1950–1980-е гг.). Речь идет о том, как поднимались экзистенциальные вопросы, как разрешались кризисы мотивации, целеполагания, страха смерти в посттоталитарном, изоляционистском и декларативно секулярном обществе. Предметом рассмотрения становятся научно-фантастические тексты, мелодраматические фильмы, журнальная публицистика, мемориальные нарративы и «места памяти» и другие городские публичные практики, так или иначе работающие с экзистенциальной проблематикой. Автора при этом прежде всего интересует тема утопии, официальное отношение к которой на протяжении советской истории не было однозначным и неоднократно менялось. Выявляя особенности «утопического восприятия», книга предлагает не вполне привычный взгляд на место утопии в структуре позднесоветского опыта.
Оглавление
Ирина Каспэ. В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры
От автора
Часть 1. Навык утопического восприятия
1. Утопическое ви́дение: несколько фотографий
1
2
3
4
2. Утопическое чтение: возвращаясь в «Утопию»
1
2
3
3. Утопическое желание: «современная утопия» и Герберт Уэллс
1
2
3
4
Часть 2. Утопическое будущее: близкое, далекое, сакральное
1. В пределах возможного: советская научная фантастика между «сталинизмом» и «оттепелью»
2. Как уверовать в будущее: «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова
3. Краткая встреча с будущим: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»
Часть 3. Конструирование реальности: смысловые ресурсы и подручные средства
1. «Мы живем в эпоху осмысления жизни»: журнал «Юность» и конструирование «поколения шестидесятников»
2. Смысл (частной) жизни и литература Стругацких. К феноменологии позднесоветского чтения
3. Обживая ничье пространство: «частная жизнь» в карикатурах журнала «Крокодил»
4. «Я есть!»: позднесоветское кино и реляционная социология Харрисона Уайта
Часть 4. Место смерти: мемориализация войны и образы Ленинградской блокады
1. Образы блокадного города: канон и аффект
2. Пискаревское мемориальное кладбище в альбомах и брошюрах 1960–1980-х годов
3. Пискаревское мемориальное кладбище в воспоминаниях респондентов
4. Образы блокадного города. Смерть
Заключение
Библиография
Отрывок из книги
В кадр, сделанный Ниной Свиридовой и Дмитрием Воздвиженским в середине 70-х годов, попадают дома типовой застройки, теплая ветреная погода, растрепанные веселые школьники, занятые покраской футбольных ворот, и, кроме этой беспечной будничности, – едва различимая тревога, побуждающая увидеть территорию позднесоветского города как утопическое пространство (ил. 1). Неочевидность и ненадежность подобного зрительского впечатления меня не только не смущают, но, напротив, интересуют. Коль скоро сомнительно, что моя готовность приписать фотографии утопическую ауру в данном случае будет разделена и поддержана кем‐то еще, – значит, такая «аура» не сводится к легко опознаваемым, закрепленным в культуре визуальным канонам. Но следует ли отсюда, что эти впечатления исключительно индивидуальны и ситуативны, что они не имеют никакого отношения к общему, социальному опыту?
Ил. 1. Дмитрий Воздвиженский, Нина Свиридова. «Бескудниковский бульвар, стадион школы № 244». Сер. 1970-х
.....
Интересно посмотреть, что при этом происходит с «выразительными надписями», входившими в пропагандистские замыслы Ленина. Они становятся неотъемлемой частью советского города, однако перестают выполнять какие бы то ни было информационные функции, – по наблюдению Паперного, «врастают в гранит и мрамор»:
Парадоксальным образом «содержанием» здесь является скорее архитектурный материал, поверхность, на которую наносятся слова (в терминологии Паперного – «материальный носитель информации» (Там же: 235)), тогда как сами слова все чаще оказываются «формой», все больше орнаментализуются.
