Оглавление
Группа авторов. Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929
Глава 1. Отход от «генеральной линии»
1. Фиктивная оппозиция
2. «Новый курс»
3. Новая культура
4. Поражение германской революции
Глава 2. На пути к оппозиции
1. XIII съезд партии
2. «Уроки Октября» и «литературная дискуссия»
3. Социализм в одной стране
4. Назначение и устранение Фрунзе
5. «Новая оппозиция»
6. Куда идут Англия и другие страны?
Глава 3. Формирование объединенной оппозиции
1. Интрига с книгой Макса Истмена
2. Выбор союзников
3. Первые совместные выступления объединенной оппозиции
Глава 4. Выработка общего антисталинского курса
1. Июльский пленум и «дело Лашевича»
2. На пути к оппозиционной платформе
3. Попытки смягчить разногласия
Глава 5. Платформа оппозиции
1. Позиция по китайскому вопросу
2. «Заявление 83-х»
3. Июльско-августовский пленум ЦК и платформа оппозиции
Глава 6. Исключение из ЦК и Партии
1. Изгнание из ЦК
2. Празднование 10-летия революции и исключение из ВКП(б)
3. XV съезд
Глава 7. Ссылка
1. Изгнание из Москвы
2. Привилегированный ссыльный
3. Раковский
4. Начало «капитуляций»
5. Оптимизм в условиях карантина
6. «Левый поворот» Сталина
7. «Капитуляция» Радека
8. VI конгресс Коминтерна
9. Ликвидация оппозиции
Глава 8. Высылка
1. Развязка
2. Ошибка Сталина
3. Турция
Список аббревиатур
Фотоальбом
Отрывок из книги
Столкновения, происходившие в 1923 г. между Троцким, с одной стороны, и Сталиным, Зиновьевым и Каменевым – с другой, были пока еще только внутренними стычками, не выходившими за пределы самого узкого круга высшей партийной элиты. К сторонникам Сталина в тот период принадлежал также молодой многообещающий вождь партии Бухарин. По существу, борьба велась за идейное наследие сначала еще не умершего, доживавшего последние месяцы в Горках Ленина. О его возвращении к работе не могло быть речи, что сознавали большевистские лидеры. На практике все сводилось к вопросу о том, кто станет преемником Ленина после его смерти (последовавшей 21 января 1924 г.), хотя реальные цели участниками споров всячески камуфлировались различными пропагандистскими ухищрениями и демагогическими формулами типа: «диктатура пролетариата», «советская власть», «общественная собственность», «социалистическая и коммунистическая перспектива». Американский автор Леонард Шапиро писал: «Никто не понимал до Сталина, что подлинная цель пропаганды состояла не в том, чтобы убедить или хотя бы уговорить людей, а в том, чтобы снабдить их однородной системой официальных формул, в рамках которых малейший признак неортодоксальной мысли сразу же обнаруживается как режущий ухо диссонанс»[1].
В оценке сущности большевистской пропаганды Шапиро был прав. Ошибался он, однако, в определении того, когда таковая возникла и кем она была инициирована. В действительности мифологический характер большевистской пропаганды возник еще в дооктябрьское время, а со времени прихода к власти стал официальным инструментом в руках Ленина, Троцкого, Сталина и других иерархов. Теперь же эту маскировочную одежду использовали все группы и деятели, участвовавшие в борьбе за власть, независимо от того, каковы были их истинные позиции.
.....
Еще раньше, в августе 1922 г., накануне отъезда за границу поэта Бориса Леонидовича Пастернака, который отбывал в Германию по официальному разрешению, Троцкий пригласил его к себе, дав получасовую аудиенцию, которая была больше похожа на допрос. Биограф Пастернака Д. Быков пишет: «Это был первый контакт Пастернака с партийным чиновником такого уровня. Накоротке с Троцким была Рейснер, с которой Пастернак был на «ты»; однако лично разговаривать с вождями ему доселе не случалось. Стратегию он с самого начала выбрал безупречную – разговаривал с вождем очень просто, отвечал, как всегда, туманно. Троцкий спросил, не планирует ли Пастернак остаться за границей. Пастернак горячо – и вполне искренне – заверил, что вне России себя не мыслит. Впрочем, утешил его Троцкий, скоро ведь революция шагнет и в Германию, и повсюду… А почему, спросил он, вы не откликаетесь на события текущего момента? Пастернак принялся объяснять, что «Сестра моя жизнь» и есть самый актуальный отклик, что об этом даже пишут – книга революционная, а ничего революционного в ее тематике нет; революция, говорил он, призвана дать прежде всего свободу индивидууму. Разве не так? Троцкий кивнул, в его концепцию это вписывалось. А если так, продолжал Пастернак, то лирика и есть наивысшее проявление индивидуальной свободы… расцвет личности… Троцкий благосклонно отпустил его»[89].
Незадолго до того, как Троцкий приступил к подготовке книги «Литература и революция», он познакомился с находившимся в России в качестве представителя итальянской компартии в Исполкоме Коминтерна Антонио Грамши[91]. Этот интеллектуал, ставший коммунистическим лидером в силу приверженности марксистским взглядам, но смотревший на марксизм не как на собрание рецептов, а как на метод, требующий не просто совершенствования, но внесения в него существенных концептуальных дополнений и изменений, приглянулся Льву Давидовичу неортодоксальностью своих суждений, в частности по отношению к литературе и искусству.
.....
