Читать книгу МУП - Константин Костенко - Страница 1

1

Все началось с потрепанной брошюры с выцветшим библиотечным штампом на фронтисписе. Она лежала под одним из мусорных контейнеров, в стопке вместе с другими книгами. Это была «Феноменология духа» Гегеля. Из всей стопки Василий Солодкин, мужчина 36-ти лет, выбрал именно ее. Там были и рассказы о Мегрэ, и Паустовский, и рецепты вегетарианской кухни, но Василий взял именно «Феноменологию». Почему? Трудно сейчас сказать; он и сам не смог бы назвать точную причину, но, как только он развернул обложку, на него, во-первых, посмотрела репродукция портрета, глаза с отечными складками, в которых были и укор, и требование, и призыв, а в строгой линии губ читался скепсис, недоверие и как будто бы немой вопрос, обращенный, казалось, именно к нему, Василию: «Сможешь?» Во-вторых, прочтя несколько начальных строк («…в этой истине природа исчезла, и дух обнаружился в ней как идея, достигшая своего для-себя-бытия…»), он был поражен какой-то внутренней силой, энергией, которая плескалась и шумела под тканью напечатанного текста; он ни черта не понял из того, что прочел, но это оставило какое-то мощное, неизгладимое впечатление. Поэтому он аккуратно положил книжку в кабину, сбоку от водительского сиденья, надел промасленные перчатки и, возвратясь к работе, принялся орудовать рычагами на пульте, наблюдая за тем, как стальное щупальце гидравлического захвата лениво тянется к контейнеру, доверху набитому мусорными пакетами и обломками оконной рамы.

Вечером дома, дождавшись, когда жена с дочкой улягутся, он прошел на кухню, развел в кипятке пару ложек гранулированного кофе и раскрыл книгу. Он по-прежнему ничего не понимал, делал над собой усилие, концентрировался и возвращался к только что прочитанному, стараясь осознать каждое отдельное слово, а затем это объединить, но, не смотря на усилия, все рассыпалось, как песок, и нужно было вновь собирать это по крупицам. Промучившись некоторое время, Василий вдруг понял: не нужно пытаться понять о чем там идет речь, нужно просто впитывать текст, чтобы он лился в тебя свободно, как музыка. Может быть, именно в этом его назначение? Так он и поступил. Дело сразу пошло. Непонятные слова и составленные из них фразы одним только своим звучанием и мелодичностью, по мере того, как он все это, страницу за страницей, поглощал, доставляли ему глубочайшее, неизъяснимое наслаждение. Как при падении с высоты захватывало дух, и даже было какое-то приятное покалывание в пятках.

Остановившись на 12-й странице, он взял сигареты и тихо, чтобы никого не будить, вышел на балкон. Он посмотрел на город с редкими огнями; со стороны речного порта донесся сиплый и протяжный гудок, у кого-то из соседей снизу, сквозь приоткрытое окно была слышна пальба в телевизоре. Дул легкий, промозглый ветерок. Стоя в одной футболке и затягиваясь дымом, Василий вздрагивал, но, скорее, не от холода, а от странного, счастливого возбуждения. Все, что он сейчас видел перед собой – город, покачивающиеся в темноте верхушки деревьев, квадраты окон в соседних домах, – приобрело вдруг какое-то совершенно новое, особое значение. Все было проникнуто и насыщенно тайной гармонией и сложным контрапунктом непонятных слов, которые все еще струились и переливались у него внутри, сладко туманя мозг, и ему казалось, что город – до самой мелкой соринки на асфальте и далекого собачьего лая – благодарен ему за это. Нет, это еще не было стопроцентной уверенностью, скорее, наитие и какое-то сложное предчувствие, но все же эта благодарность и умиротворение, которые были разлиты повсюду и как бы возвращались к нему отзвуком, он сейчас будто впитывал в себя вместе с прохладным воздухом и табачным дымом, и от этого было так невероятно хорошо, что где-то у себя внутри, под сердцем он ощутил легкую щекотку и чуть не расплакался. В самом деле, кроме шуток: было очень, очень хорошо!

2

А на следующей неделе, в среду произошло следующее. Был вечер. Придя после работы домой и съев на ужин пару голубцов со свининой, Василий, чтобы ничто не отвлекало, закрылся в ванной и прочел еще одну страничку Гегеля. Он теперь читал небольшими порциями, поддерживая и сохраняя в себе необходимый градус посетившего его на прошлой неделе восторга. Положив книгу поверх шкафчика с зубными щетками и бутылочками шампуня, он прошел в гостиную, уселся рядом с женой на диване и стал смотреть телевизор. Шли новости. Рассказывалось о взрыве газа в жилом доме. На экране возникли разрушенные стены, горестное зияние оконных проемов, носилки на земле, на которых кто-то лежал, накрытый простыней, и какой-то старик со впалыми от худобы висками и в пиджаке на голое тело, стоя в профиль, что-то возбужденно говорил на камеру, а когда он повернулся, Василию сделалось не по себе: другая сторона лица у старика была сплошной кровавой ссадиной.

Он не мог отделаться от образа этого лица почти полночи. Стоило закрыть глаза и попытаться уснуть, как тут же старик являлся из темноты, нарочно поворачивался к нему поврежденной стороной и как будто бы ждал: когда же он, наконец, примет какое-нибудь решение? Но какое решение он должен был принять? Что от него хотели? Лежа с открытыми глазами и глядя на настенный ковер, освещенный луной, Василий напряженно думал; мысль плутала сложными лабиринтами вместе с ворсистым круговым узором; и вдруг его осенило. Он все понял! Да, да, сразу, мгновенно, как яркая вспышка в недрах мозга, поразила простая и, вместе с тем, глубочайшая идея. Как же он сразу не догадался! Он знал, как и чем он сможет помочь этому старику и еще миллионам других, таким же несчастным, заблудшим. Странно, как он мог жить без этого все эти годы? Неудивительно, что жизнь казалась такой пустой и бессмысленной. Но теперь-то он точно знал, в чем его задача. Подумав об этом и вновь придя в то приятное и безмятежное состояние, которое навевалось Гегелем, Василий Солодкин плавно погрузился в мягкий, обволакивающий сон.

3

В первую очередь, нужно было избавиться от курения. Далее – выпивка. То есть ни вина, ни пива; ни по праздникам, ни на выходных. Никогда. С последним было легче; с куревом пришлось повозиться. Понимая, что здесь привычка не столько во вдыхании дыма, сколько удерживает сам акт, он нарочно выточил ножом палочку размером с сигарету, нарисовал на ней желтой краской фильтр, остальную часть закрасил белым и теперь, выходя на балкон, вставлял ее в край рта, наподобие градусника, и смотрел, как это у него водилось, сверху на город. При помощи различных тайных знаков – гудков, шелеста редкой осенней листвы и т.п. – город, казалось, общается с ним, подбадривает и высказывает свое полное одобрение.

Его манера одеваться тоже претерпела изменения. Теперь вместо нестиранной и обвислой футболки под рабочей спецовкой у него можно было видеть белый воротничок рубашки и тугой узел галстука. Старые пыльные кроссовки остались в прошлом; он стал выходить на работу в начищенных до блеска туфлях. Он вызывал насмешки и недоумение у сослуживцев, у жителей окрестных домов, рядом с которыми, используя гидравлический захват, он очищал контейнеры, но это его сильно не трогало, он пропускал шуточки и косые взгляды мимо. Ведь у него была задача, о которой никто не знал; нельзя было отвлекаться на мелочи.

Он взял в библиотеке книгу о правилах хорошего тона. Прочтя ее в перерывах между Гегелем, он выписал оттуда в тетрадь отдельные пункты, которые следовало заучить. Оставляя в гараже старый «Москвич», намеренно стал перемещаться по городу в общественном транспорте; спешил выскочить на какой-нибудь остановке, вставал у раскрытых дверей и со словами: «Позвольте вам помочь», – подавал руку выходящим женщинам, которые в большинстве своем шарахались и смотрели на него, как на идиота, но некоторые – те, что постарше – все же принимали правила игры и, сходя с его помощью, говорили: «Какой вежливый молодой человек!»

Первое время он всерьез подумывал о смене профессии. В самом деле, что это: мусорщик! Грязно и неподобающе в сравнении с той миссией, которая на него возложена. Возможно, следовало подыскать что-нибудь поэлегантнее. Может, стоило вообще перестать работать? Ведь, даже если он перейдет на какое-нибудь другое предприятие, все равно неизбежно будет втянут в коллективные склоки, интриги, снова за спиной будет шепот, хихиканье. К чему это? Это будет отвлекать. И без того половина жизни прожита и потрачена, можно сказать, впустую; осталось еще примерно столько же, но разве это много? Ведь столько еще предстоит сделать! «Но если я прекращу работать, что будет с женой, дочкой?» – подумал он. Ничего страшного, у жены, слава богу, есть работа, значит, не пропадут. Если же дома начнут стыдить и донимать, он всегда может, безропотно собрав самое необходимое, покинуть квартиру; будет жить в пригородном лесу или внизу, в подвале. Но вскоре он понял: если до настоящего момента он работал мусорщиком, следовательно, так было нужно. Невидимый узор судьбы, по которому он скользил, привел его в это место и там он должен оставаться. Точно, точно! В этом было что-то символическое. Он освобождает город от грязи, он рыцарь очистки, Иисус Христос отбросов и мусорной свалки. Поразмышляв еще некоторое время, он решил, что, название организации, где он был трудоустроен (Муниципальное унитарное предприятие «Санэкотранс»), должно было, по всей видимости, означать что-то другое. Что? МУП. Международное… Нет, межгалактическое управление пространством. Да, да, именно так! Само собой, никто, кроме него, не мог этого знать; ведь только он был посвящен. Все остальные вынуждены были довольствоваться обманчивой поверхностью.

Нужно было привести в порядок физическое тело. Он должен быть идеально здоров. Тело должно стать чистым сосудом, вмещающим такое же содержимое. Он прошел всестороннее медицинское обследование. Выявились камни в почках, коллоидные узлы в щитовидной железе и другие неприятные моменты. Срочно лечить все это, срочно!

4

В один из выходных он отправился в филармонию. Приезжий симфонический оркестр вместе с академическим хором должны были исполнить «Мессию» Генделя. Надев свой единственный костюм с двубортным пиджаком в клетку и с клапанами на карманах, сунув для шику в нагрудный кармашек носовой платок, сложенный уголком, и предупредив жену, что вернется поздно, Василий шел по тротуару вдоль трассы и уже предвкушал нечто торжественное и величественное, к чему он вот-вот приобщится, и нервные, отрывистые гудки клаксонов, а также мельтешащие ноги прохожих, кроящие воздух неровными лоскутами, отходили куда-то на задний план.

Ожидая начала, он сидел в буфете за пустым столом, пил томатный сок и слушал хаотичные звуки настраиваемого оркестра, доносящиеся из концертного зала. Его почему-то смутили высохшие хлебные крошки внутри солонки, которая стояла рядом с салфетками. Было в этом что-то разочаровывающее и вызывающее тревогу. Соль должна быть чиста и девственна, тем более в филармонии, а тут – такое. Но ничего, он это исправит; скоро он все исправит.

Когда он уселся в 7-м ряду, удерживая двумя пальцами программку и непринужденно ею помахивая (сцена в этот момент была задернута серым занавесом), за спиной, в соседнем ряду послышался разговор.

– Тебе не кажется, что он слишком прям? От этого он, естественно, выглядит, как осел, – сказал мужской голос.

Другой голос ответил:

– Да у него и морда ослиная. Не заметил?

После чего оба голоса тихо рассмеялись. Василию показалось, что все это относится к нему. Да, в последнее время он взялся за упражнения для выправления осанки, ему нужен был здоровый позвоночник. К тому же, он был в стенах культурного заведения; разве не положено здесь держать спину ровно, как профессиональному танцору? Не может же он, развалясь, весь скособочится и забросить ноги на спинку близстоящего стула? И почему у него «ослиная морда»? Может быть, имелась в виду его слегка укрупненная нижняя челюсть? Было обидно. Захотелось развернуться и тоже сказать что-нибудь грубое и неприятное, но он вовремя вспомнил, зачем он здесь, зачем у него прямая спину и так далее, и обида, как кубик рафинированного сахара, стала понемногу таять. Может быть, имелась в виду «прямота» как черта характера, и разговор, на самом деле, касался вовсе не его? Возможно. Но, с другой стороны, разве не могли они намеренно употребить это слово: «прямой»? Чтобы была некоторая двоякость и трудно было придраться. Конечно, ведь если бы Василий потребовал объяснений, можно было сказать: «Вы не поняли, мы говорили не о вашей спине, мы обсуждали другого человека». Сделав вид, что наблюдает за входом в зал, Василий обернулся и нашел взглядом этих двух. На них были одинаковые пуловеры с заковыристым орнаментом (но не близнецы, нет), обоим примерно за 30; они по-прежнему шептались и хихикали. Продолжая улыбаться, один из них мельком взглянул на Василия. Василий отвернулся.

Оратория произвела сильнейшее действие. Звуки музыки и стройное пение людей в белых балахонах подхватили его, как вешние воды, и стали уносить куда-то далеко, к яркому свету на горизонте. А когда рослая женщина, сопрано, с высоко завитыми башенкой волосами, перекосив рот, пела: «Rejoice, rejo-o-oice…», – ему показалось, что это обращено к нему: «Давай, дава-а-ай!..» И он знал, что он должен «давать», и обещал мысленно, что непременно «даст», не подведет. Но в какой-то момент в уме вдруг всплыла соль, смешанная с крошками, и спина, в которой чувствовалось напряжение, напомнила о двух насмешниках в одинаковых пуловерах. Это испортило восторг. Он обернулся и увидел, что они до сих пор шепчутся и трясутся от смеха. Скоты! Почему на них одинаковые пуловеры? Что за блажь? И хотя их вовсе не было слышно, Василий, чуть приподнявшись, через головы остальных слушателей, строго сказал:

– Нельзя ли потише, пожалуйста?

Они не сразу поняли, что обращаются к ним; но потом один из них с вопрошающим видом указал пальцем на себя.

– Да, я к вам обращаюсь, – подтвердил Василий.

При этом он постарался вложить в свои слова и взгляд долю дополнительного смысла. Ему хотелось дать понять, что он обо всем догадывается: для чего они сидят тут, за его спиной, все время смеются и намеренно употребляют слово «прямой». На всякий случай, чтобы знали. Заверив жестами, что они будут соблюдать тишину, мужчины в пуловерах направили взгляды на сцену.

Он не смог выдержать долго. Напряжение росло и не отпускало. Казалось, эти двое у него за спиной продолжают свои безобразия. Но, оборачиваясь всякий раз и делая замечания, можно было открыть подлинные причины своего беспокойства. Зачем? Не надо. Может быть, они только этого и ждут. Может, как раз в этом их тайное намерение: разбалансировать его душевное состояние, довести до срыва, разочарования, краха. Нет, лишнее. Не дождавшись обещанного в программке антракта, он поднялся и, стараясь ни на кого не глядеть, покинул концертный зал.

Проходя мимо ряда зеркал в фойе и убедившись, что вокруг никого, он задержался. Стал разглядывать свое отражение. Из-под воротничка сорочки высовывалась красная обветренная шея, которая вздувалась слишком крупным и острым кадыком, выглядевшим, казалось, особенно пошло и неуместно здесь, на фоне мраморных полов с золотой каймой и флористической лепнины на потолке. Рукава пиджака, который он в последний раз надевал на собственную свадьбу, были коротки и оттуда, вместе с хлопчатобумажными манжетами, торчали крупные и шишковатые, как клешни, кисти рук со скрюченными пальцами, которые будто бы продолжали удерживать невидимые рычаги мусорной машины или черенок совковой лопаты. Почему, черт возьми, был выбран именно он? Ведь у него непрезентабельная внешность и ослиная морда. В чем смысл? Может, те, кто взвалил на него все это, крупно просчитались? Или, может, ошибся он? Но отдаленные и проникновенные звуки оратории, которая все еще продолжалась там, в зале и разносилась эхом, развеяли возникший было дымок сомнений. Он взял в гардеробе куртку и отправился домой.

5

Утром в ванной, когда он полоскал с эвкалиптовым экстрактом рот, сзади подошла жена. Хнычущим и отрепетированным голосом, как крючковатым сверлом, она принялась ввинчиваться в его грудь, нащупывая там оголенный нерв совести. Она жаловалась на то, что ей не хватает денег на еду, на лишние колготки для дочери, а Василий в это же самое время посещает концерты, кабинет педикюра, где ему срезают с пяток отмершую кожу, а недавно, насколько она знает, он записался на протезирование зубов; причем выбрал не пластмассу и не железо с титановым напылением, а то, что подороже: металлокерамику! Сколько можно?! Он ведет себя, как эгоист! Пока она все это говорила, освежающая, терпкая прохлада булькала у Василия в горле. А потом, когда терпение лопнуло, он метнулся в гостиную, нашел в буфете шкатулку с палехской росписью и швырнул сложенную вдвое стопочку купюр вошедшей вслед за ним жене в грудь. Отлетев от ее тела, деньги порхнули в воздухе и стали плавно оседать. «Подавись, дура!» – крикнул он. Задохнувшись от рыданий, жена бросилась в кухню. Дверь за ней хлопнула так, что на полке вздрогнул суповой сервиз. Нет, ну действительно дура! Да, эти деньги откладывались им на зубной мост и пару коронок, а также на уретероскопию. Но надо быть конченной идиоткой, чтобы не понимать, насколько важно для здоровья желудка тщательное пережевывание пищи, которое, в свою очередь, зависит от целостности зубов, и насколько важно здоровье именно для него. Если бы она все знала, ей было бы стыдно. Стоп, стоп. Нельзя нервничать, это может иметь катастрофические последствия. Почему он сам ей во всем не сознался? Почему не доверился? Ведь если бы она все знала, не исключено, что она была бы более чуткой и снисходительной. Он посмотрел на разбросанные по полу тысячерублевки, взвесил «за» и «против», пошел на кухню и все рассказал.