Оглавление
Константин Шавловский. То, о чем следовало рассказать с самого начала
Принцип неопределенности
I. Мы живем в России
RRR
Не-место
Кольца Юпитера
Красный ковчег
«у прохожих на виду…»
Внутренний поцелуй
«в порядке слов продаются конверты…»
II. Настоящие стихи
«палёной кожей пахнет мой язык…»
Кабанчик
Химия и жизнь
Воспитание
1989
Б-да
Настоящие стихи
Стыд
Апноэ
Перемещенные ценности
Трехгорка
Happy nation
III. Близнецы в крапиве
«шум вместо воздуха…»
Гале Рымбу, которая попросила рассказать о себе
Перемена участи
Тоже нет
Рис. 1
Четвертое письмо
Эти дни (пятое письмо)
Бешенство [Rabies]
<шестое письмо>
Вечером
День всех святых (седьмое письмо)
«о моя невозможность»
Перед входом в парк
2013
На экранах убивают не нас
На этой стороне
IV. Машенька, Медуза
Машенька, Медуза
V. Экономика речи
«требуйте отстоя пены…»
То, о чем следовало рассказать с самого начала
Говорит и показывает
no signal
1968
Роза непокоя
Марсово поле
Осколки
После сияния
1. Ностальгия
2. Ночью
3. После сияния
Лазарь не режет язык
А-Я
Анти-Лай
Skidan-54
Экономика речи
1. Шизофазия
2. Глоссолалия
3. Эхолалия:
Видео по требованию
Нас надо убить
Продукты
ЧМПП
Зверь это могила
архив
VI. Что-то ужасное
«и повторяется…»
#прощайречь
Я увижу их и тогда им придется меня съесть
Московский конспект
«мне придется сделать что-то ужасное…»
Десять или двенадцать лет вперед
VII. Некоторые пьески
Три коротких пьески о монтаже и спасении
1. Бесконечный нарцисс (прохождение)
2. Волшебные нити
3. Кардиология существ
Песня освобождения
Магазин семья
Отрывок из книги
Эта книга стихов выходит в свет осенью 2021 года. Предисловие к ней я заканчиваю в конце мая. И несмотря на все, что произошло весной и будет происходить летом, а потом и осенью 2021 года, – это, видимо, довольно обычный год. Такие годы упоминаются в книгах – серьезных и не очень, – но редко, почти никогда, не попадают в заглавия этих книг. В заглавия попадают годы, в которые случается что-нибудь важное: начинается или заканчивается война («Август четырнадцатого»), случается революция («Девяносто третий год») или, в крайнем случае, Гонконг формально переходит под власть КНР (2046, и это вообще кино).
Поэзия, конечно, тоже интересуется Важными Датами, но – по крайней мере, в наши дни, – меньше, чем проза или кинематограф. На вопрос, почему это так, можно отвечать разными способами, но скорее всего, дело не в том, что поэзия не интересуется временем. Просто она интересуется им иначе – точнее, даже не им, а тем, как оно проходит. И тем, что происходит в то время, пока время идет. «То, о чем следовало рассказать с самого начала» Константина Шавловского – это книга о том, как идет время, – и обо всем, что с ними (с автором и со временем) происходит на ходу. Или, если попробовать зайти чуть с другой стороны, – вот как иногда говорят: по ходу действия происходит то-то и то-то. А «То, о чем следовало рассказать с самого начала» – это книга, для которой основной предмет интереса – как раз сам ход действия. Намеренно или нет, но эта книга, написанная за последние – сколько? десять-двенадцать лет, наверное, – выстроена так, что она оказывается книгой о времени, в течение которого она пишется. Что значит «о времени»? Это не о том времени, которое «времена» (нынешние, прежние, тяжелые, счастливые), – а том времени, сквозь которое живет автор, а с ним – по-разному с разной скоростью – и мы все. Или нет, так как-то широковато получается, – лучше просто мы, какая-то часть нас.
.....
Еще одна вещь, зримо отсутствующая в текстах Шавловского, – упомянутая выше компартментализация. Отсутствие ее – не органическое свойство субъекта речи, а результат сознательного усилия, намеренного отказа от разделения потоков жизни, от разгораживания проживаемого ландшафта, который поддерживается в состоянии не совсем, конечно, беспрепятственно проницаемом (пересеченная все же местность), но в каком-то таком, вечно полураспахнутом, продуваемом большими и малыми сквозняками. Проницаемость (но не прозрачность), преодолимость (но не гомогенность) – те самые состояния (свойства?), поддержание которых сопряжено с довольно высоким – честно сказать, с запретительно высоким, как правило, уровнем издержек самого разного рода. Но здесь это усилие, очевидно, имеет высокий приоритет – хотя бы потому, что оно (усилие) предъявляется самой первой строфой первого текста книги: «мы живем в россии / состоящей из снега и пыток / гостеприимства и пыток / книжных магазинов и пыток» («Мы живем в России»).
Здесь, в этой россии, «федя с другом артемом» приезжают кататься на сноубордах «на новый зимний курорт / построенный братьями ковальчуками», а потом «пьют свое пиво / обсуждая кино пытки настольные игры». Здесь рождественская служба – одно со службой исполнения наказаний, «я/мы» превращается в только что вырытые ямы, «животные сворачиваются в зверей», а «вронский дает признательные показания», – и так далее, до самого конца книги. Когда жизнь проницаема, оказывается, что спрятаться особенно негде – и время проживается в постоянном присутствии мучимого (и мучающегося) другого, в ситуации постоянной опасности, связанной с вторжением в жизнь насилия, причем, совсем не обязательно исходящего извне. Обитателю такой жизни – проницаемой по свободному выбору и в результате сознательно прилагаемого усилия – ему из каких-то самых общих соображений о справедливости положено, конечно, что-нибудь хорошее за совершаемую им поэтическую работу. Пусть даже апофатически – «не бессмысленно», «не совсем бесполезно», «хотя бы так». Но ничего такого не происходит, а происходит только необходимость как-то ответить себе самому на вопрос о том, может ли поэзия заставить происходить – хоть что-нибудь.
.....
