Обойдённые

Оглавление

Николай Лесков. Обойдённые

Часть первая

Глава первая. Крючок падает в воду

Глава вторая. Небольшая история, случившаяся до начала этого романа

Глава третья. История в другом роде

Глава четвертая. Главные лица романа знакомятся ближе

Глава пятая. Кое-что о чувствах

Глава шестая. Роман чуть не прерывается в самом начале

Глава седьмая. Дора знает, что делает

Глава восьмая. Пансионер

Глава девятая. Мальчик бобка

Глава десятая. Интересное домино

Глава одинадцатая. Звездочка счастья

Глава двенадцатая. Симпатические попугаи

Глава тринадцатая. Маленькие неприятности начинают несколько мешать большому удовольствию

Глава четырнадцатая. Капризы

Глава пятнадцатая. Присказка кончается и начинается сказка

Глава шестнадцатая. Дело темной ночи

Глава семнадцатая. Опять ничего не видно

Часть вторая

Глава первая. Маленький человек с просторным сердцем

Глава вторая. Темные предчувствия

Глава третья. Шпилька

Глава четвертая. Туманная даль близится и яснеет

Глава пятая. Немножко назад

Глава шестая. Все обстоит благополучно

Глава седьмая. На устах и в сердце

Глава восьмая. Любовь до слез горючих

Глава девятая. Повторение задов

Глава десятая. С другой стороны

Глава одинадцатая. Ум свое, а черт свое

Часть третья

Глава первая. Живая душа выгорает и куется

Глава вторая. Ницца

Глава третья. Цветут в поле цветики да померкнут

Глава четвертая. Приговор

Глава пятая. Finita la comedia

Глава шестая. Сирота

Глава седьмая. Письмо из-за могилы

Глава восьмая. Сладкие начала злого недуга

Глава девятая. Птицы певчие

Глава десятая. Не куется, а плющится

Глава одинадцатая. Иной путь

Глава двенадцатая. Батиньольские голубятни

Глава тринадцатая. Батиньольские отшельники

Глава четырнадцатая. Новое масло в плошку

Глава пятнадцатая. Русский tawianczyk

Глава шестнадцатая. Искушения

Глава семнадцатая. Заблудшая овца и ее пастушка

Глава восемнадцатая. Решительный шаг

Глава девятнадцатая. Кто с чем остался

Пара строк вместо эпилога

Отрывок из книги

Этот русский роман начался в Париже и вдобавок в самом приличном, самом историческом здании Парижа – в Лувре. В двенадцать часов ясного зимнего дня картинные галереи Лувра были залиты сплошною и очень пестрою толпою доброго французского народа. Зала мурилевской Мадонны была непроходима; на зеленых бархатных диванах круглой залы тоже не было ни одного свободного места. Только в первой зале, где слабые нервы поражаются ужасной картиной потопа, и другою, не менее ужасной картиной предательского убийства – было просторнее. Здесь, перед картиной, изображающей юношу и аскета, погребающих в пустыне молодую красавицу, тихо прижавшись к стене, стоял господин лет тридцати, с очень кротким, немного грустным и очень выразительным, даже, можно сказать, с очень красивым лицом. Закинутые назад волнистые каштановые волосы этого господина придавали его лицу что-то такое, по чему у нас в России отличают художников. С первого взгляда было очень трудно определить национальность этого человека, но, во всяком случае, лицо его не рисовалось тонкими чертами романской расы и скорее всего могло напомнить собою одушевленные типы славянского юга.

В трех шагах от этого незнакомца, прислонясь слегка плечиком к высокому табурету, на котором молча работала копировщица, так же тихо и задумчиво стояла молодая восхитительной красоты девушка, с золотисто-красными волосами, рассыпавшимися около самой милой головки. Эта стройная девушка скорее напоминала собою заблудившуюся к людям ундину или никсу, чем живую женщину, способную считать франки и сантимы или вести домашнюю свару. Наряд этой девушки был прост до последней степени; видно было, что он нимало не занимал ее больше, чем наряд должен занимать человека: он был очень опрятен и над ним нельзя было рассмеяться.

.....

– Не понимаю! – произнес, пожав плечами, Долинский.

– И не нужно, – сказала Юлия.

.....