Оглавление
Виктор Голков. Путешествие по апельсиновой роще
На горах, или уголь Толкова
Жажда
Михаилу Зиву
«Мы живем в муравьиной общине…»
«Белым-бело, как на том свете…»
Мысль
«Революции голос картавый…»
«Я жалкий наблюдал распад…»
«Жаркой верой сытно накормили…»
«Завопить бы: вы мне не родня…»
«Живи пронзительно и строго…»
«Кто умер, вышвырнут на свалку…»
«Так исчезло мое поколенье…»
«Подо мной земля зашевелилась…»
«Пасмурное, хмурое похмелье…»
«В этом тихом движении вбок…»
«Свободы страшное лицо…»
«Мой мозг распух, и нервы обнажились…»
«Опостылело мне королевство мое дорогое…»
«Убирайтесь, мысли, вон…»
«Я судьбу ломаю о колено…»
«Всё затрещало, накренилось…»
«Стучат в окно листы…»
«Когда утихает свирепая жажда добра…»
«Поёт скворец в апреле на заре…»
«Не зарезали меня в лесу бродяги…»
«Опять перечеркнуло плечи…»
«Круговую безысходность вижу…»
«Выхожу из судьбы, ненавистной и милой…»
«Вы здесь останетесь лежать…»
«Я Родину выжег железом калёным…»
«Всё, как прежде, но страшно иное…»
«Каждая жизнь, приходящая в мир ниоткуда…»
«Умирают осенние травы…»
«Тихо белые кусты…»
«Я тащу за собой мертвеца…»
«Сошлись молдаване и русские…»
«…идущие на смерть приветствуют тебя»…
«Повис между двумя мирами…»
«Жизнь бросаю на весы…»
«Вообще говоря, я не мог бы любить этот город…»
«Незачем душой кривить…»
«Я слежу за тучею косматой…»
«Не будет более Союза…»
«Не уходит в туман электричка…»
«И я вошёл с отцом и сыном»
«Крах моей души свершился…»
«Завершилась пора бескорыстья…»
«Зачем я это делаю…»
«Не дать себя подмять…»
«Улыбаясь, говорить о смертях…»
«Улыбаясь, говорить о смертях…»
«Улыбаясь, говорить о смертях…»
«В изгнании горьком и сладком…»
«Жгучее солнце, не устающее жечь…»
«У синагог средневековых…»
«Нас крестила перестройка люто…»
«Моя тюрьма, томленье духа!..»
«В раскалённой расплавленной сини…»
«Так сумрачно, чуждо и ново…»
«Я очнулся на Ближнем Востоке…»
«Любовь к мёртвому миру…»
«Мёртвые не имут сраму…»
«Я ощутил родство между собой…»
«Когда убитые враги со мной объединятся…»
«В пространстве этом замкнутом и узком…»
«Опять каштаны расцвели…»
«Нас всех смело, и лишь проплешины…»
«Я поколение настиг…»
«Решили раз изгои всех племён…»
«Черный день за ближним поворотом…»
«Сюда навек заключены…»
«Ты никуда не едешь…»
«Бессильней, чем травы дрожащий локон…»
«Лампочка коптит, как папироса…»
«Душа, не боли…»
«Душа, не боли…»
«Правда, что жила во мне…»
«Пыль над городом – жёлтая маска…»
«Я растоптан обширностью нашего вида…»
«Две фигуры чёрных у дороги…»
«Логика крысиная ясна…»
«Я был человек знаменитый…»
«Кишенье атомов – реальность естества…»
«Обступила времени трясина…»
«Полезет в ноздри газ угарный…»
«Итак, родиться в Молдавии…»
«О органика, мощи твоей я подвластен…»
«Хоть зарплата регулярно приходит в банк…»
«Остров Израиль – горящий барак…»
«Никакая дисциплина…»
«Когда, одурев от невроза…»
«Если что-то есть во мне…»
«Воздух, желтый и щербатый…»
«На песчаную дорогу…»
«Дождь прекратился…»
«Аркашка не дотянет…»
«Жизнь молодого солдата…»
«Мир открывается твой…»
«Все таинственно и дико…»
«В этом тихом, непрестанном гуле…»
«К песку прижатая мимоза…»
«Тополя вырастают из туловища земного…»
«Тяжеловесный свет на части землю режет…»
Отрывок из книги
Виктор Голков родился в Кишиневе, окончил МЭИ в Москве, в Израиль взошел в 1992 году, обитает в Азуре. Автор двух сыновей и шести книг стихов. Вот и все вешки – «как человеческая речь, рифмованная жизнь струится, в пространстве памяти таится, чтоб смысл на образы рассечь».
Голков – поэт незаурядный, без вычисляемых предтеч. Муза его разумна и временами, урывками, сурова, понимая, что для веселья мир-олам мало оборудован, зато жесток и расшатан – «так осыпается песчаник под башмаками на ходу, и муке музыки изгнанник внимает, как Орфей в аду». Родившись и сформировавшись в Бессарабии – еврейство без араба – во радость, казалось бы! – в кишащем добрыми крушевано-погромными традициями столичном местечке – и Кишинев не клюнул, а поцеловал его в темечко «киш ин…» – Голков неуклонно оборачивается и вглядывается в прошлое – «в мое лицо глядят провалами два черных выбитых окна… на месте детства только впадина за этой сломанной стеной…» Кишинев, город детства и геттства, сродства и ино-родства – застрял, как гвоздь, как кость в горловине памяти – «вижу как звездой старинной Кишинев встает, мозг из первозданной глины слов не создает».
.....
В нынешнюю пору постмодернистских кунстштюков и циркового царствия литературных игр, стихи, всерьез несущие благую весть, – редкость. Ведь небо, землю и Интернет опутали бесчисленные пиитические тексты, атрибутированные безвременьем, – приторные веропавловские сны, примитивные эротические опыты в рифму, призванные вызвать щенячье павловское слюноотделение, кассандрийские стоны и хорейное описание конца (этакий апокалипсис от Калипсо) – э, думаешь улиссово-улиточно, не страшно, сударышни, волос долог, на наш век хватит! Заполонили книжные лотки и полки глянцево пузырящиеся ананасы в шампуни, ничтожные рефлексии, коллапс мысли, пустотелый блеск и гель – а тут тебе геллово-азазелловый антрацит, мастерский уголь Голкова, обжиг, духовка. Его книга, как брикет кокса, – концентрат тепла для астрального тела. Откроешь, прочтешь, хватанешь шилом меда – и светлая печаль накатывает коренником, с пристяжными тоской и грустью. «А может быть, лучше где-нибудь, в израильском поселении пулю поймать залетную по дороге домой, услышать во сне тягучее на древнем иврите пение, когда трава пробивается сквозь ржавый песок зимой».
Хочу заметить, что мне не близка его дерзновенная, но хмурая муза. Слишком непросто и несладко читать Голкова. Надо напрягаться, страдать вместе с ним и свято верить в катарсис. Его поэтический бог строг и суров. Я же существо иной плоскости, у меня свой божок – ирония – безобидный истукан, которого я мажу жиром, но не кровью. Мне приятней и легче читать, образно выражаясь, про стеариновый ручей свечей и светлячковые пляски огонька. А Голков упрямо не обходит вниманием нагар и канцероген жизни. Из предложенного небесной канцелярией в разделе «стихи» он с еврейской жестоковыйностью выбирает не сдобную халу, а сухую корку чернухи с чесноком. Эти его строки уже безымянно ходят по лубяно-ледяным просторам Руси, где кипит возмущенный, униженный и оскорбленный, замурзанный разум карамурзовых: «Нас крестила перестройка люто, погружая каждого во тьму, и осколки страшного салюта догоняли всех по одному. И острее запаха помойки, нищеты, что над землей летел, был угрюмый воздух перестройки, сладкий дух непогребенных тел. А свободы едкая отрава все мутила головы как хмель, и лежала мертвая держава, как в прорехах грязная постель».
.....
