Оглавление
Яков Сенькин. Белые скалы Дувра
Предисловие
Белые скалы Дувра, или Попытка краткой автобиографии
Ножки президента Буша
Гуляя по Покровке, я подумал, что сошел с ума
Вечный трек, или Записки невольного натуралиста
Раздача у круглого стола
Академический фольклор
Как я пытался создать ячейку гражданского общества в своем дворе
Ястреб и Петя
История жизни и смерти Коли Рулева
Герберт Маркузе в подлиннике
Арденнский вепрь
Гагарин и Фидель – кумиры моей романтической эпохи
Париж в сердце моем
В гостях у Кота
Историк Берхин
Книги в Америке
Открыта охота на фальсификаторов, ура!
Килограмм денег
Церковь в метро
Нарден и Ниеншанц
Моя Елизавета
Дом варяжского дракона. Рассказ для дочери
Призрак академика Лихачева
По маршруту дружбы
Рыжий пень, или Как я миловался с дорожным столбиком (увы, с обсценной лексикой)
Весна в Америке
Номер в Гонолулу
Встреча с Горбачевым
Медведь на обочине
Мы и «HMRY Britania»
Три истории о войне
Второй план
Как я не встретился с королевой
День Победы, или Олик
Старый Дункель
О прочности советской власти
Пасхальный мемуар
Пикуль и 20 августа
Впервые на концерт в Бостон-симфони. Из дневника 1991 года
Псковская лексикография
Шона-Шона на Тяньаньмэнь
Снежная буря в Кембридже (США)
Тигриное говно
Заметки невольного сельского хозяина и натуралиста
Школа
Приложение. Речь, обращенная к выпускникам Европейского университета в Санкт-Петербурге 22 июня 2012 года
Отрывок из книги
Никогда не думал, что начну писать нечто мемуарное. Моя жизнь уже столько десятилетий стремительно неслась напропалую, и некогда было оглядываться назад, да и, честно сказать, не очень-то и хотелось оборачиваться – сколько я глупостей и ошибок в прошлом наделал, сколько сказал слов не к месту, стольких людей обидел, что порой рдеют от стыда и сожаления за содеянное мои уши. Но вот внезапно, благодаря ковиду в сочетании с моим, увы, почтенным возрастом, произошла перемена. Я с детства, со времен увлечения пиратскими романами, помнил редкое для почтенной публики слово маронинг. Так называется высадка наказанного за что-то моряка на первый попавшийся кораблю необитаемый остров. Да на прощание капитан весело кричал бедняге: «Джон, назначаю тебя губернатором острова!» Для многих это была лишь оттянутая по времени голодная смерть, а некоторые все же (в зависимости от ресурсов острова, удачи и трудолюбия) выживали и даже процветали. Наш маронинг, или «губернаторство» в совершенно необитаемой деревне, начался в марте 2020 года и длится вот уже второй год, причем маронинг развивается по второму, благополучному, сценарию, а новый теплый дом с печкой и уютной лежанкой (получившей название «Тысяча котов» из-за совершенно кошачьего нежного тепла, излучаемого ею), исправная машина, «Пятерочка», «Красное и белое» в 40 километрах от нашей пустой деревни, интернет и зум сделали маронинг совершенно комфортным, общение с природой, при полном отсутствии людей, нервных новостей по «Эху» – благостным. Как-то я взялся пересматривать в компе старые файлы и вдруг обнаружил отрывочные дневниковые записи (вести ежедневно дневник у меня никогда не хватало терпежу, но вот что-то интересное я стремился записывать). И в этих старых файлах оказалось немало забавных, памятных, любопытных историй, заметок, наблюдений из моей и чужой жизни и даже одна сказка и изрядная публичная речь. И все это не показалось мне так уж глупо – между мной и этим материалом уже возникло расстояние, некая перспектива, которая в моем возрасте уже измеряется десятилетиями, и справедлива французская пословица: «Il faut donner du temps au temps» («Надлежит времени дать время»). Несколько переработанных из этого материала новелл я поместил на своем чате в фейсбуке и стал получать на некоторые из новелл по полсотне, а порой и по сотне лайков. У меня фейсбучных друзей относительно немного (около трех сотен), поэтому такое число лайков, да и порой с комментариями, меня поразило: значит, моя писанина оказалась кем-то востребованной. Это обстоятельство обычно меня воодушевляет больше, чем привычное для автора ожидание наживы, а неосторожное письмо Иры Прохоровой, давшей совет собрать публикуемые новеллы в виртуальную папочку, чтобы потом издать на бумаге, осмыслило весь мой псковский маронинг. Возникла, правда, проблема, в какой последовательности всю эту пестроту размещать: по алфавиту скучно, по хронологии – нелепо, ибо прошлое и нынешний день в новеллах переплетаются, да и порой я не помню, когда что произошло и произошло ли вообще именно так. Поэтому последовал примеру одного французского новеллиста шестнадцатого века: написал названия всех новелл (кроме одной, сознательно помещенной в самом начале книги на листочках, вышел на галерею и бросил пачку этих листочков по ветру в сад, а потом собрал. В таком, определенном случаем порядке, и публикую их ныне. А читателю уже судить, катит все это или не катит.
Второе, что определяло мою жизнь тогда, – безотцовщина. Родитель бросил нас с мамой, когда мне не исполнилось и трех лет, и с тех пор я больше его не видел. Для подростка это была глубокая и долго не заживавшая рана. Никогда не забуду моих героических походов в баню. Маме водить меня, достигшего семилетнего возраста, в женский день стало уже невозможно, и я ходил в мужской день самостоятельно – мама доводила меня до бани, а потом терпеливо ждала на улице – обычно коридор был заполнен донельзя жаждущими омовения. Помню, как был для меня страшен шипящий кран горячей воды, как тяжело было стаскивать из-под него полную почти кипятка шайку, часто в раздевалку я выходил недомытый, в мыле, пока какой-то дядька не объяснил, как надо мыться: сначала вымыть дочиста голову и забыть о ней, потом намыливать одну руку, другую, потом ноги, потом грудь и т. д. Это была наука! Но порой мужики в раздевалке шутили: опять не домылся, глазки-то черные! Из-за безотцовщины так и не исполнились горячие мальчишеские мечты: иметь велик с мотором, выстрелить из настоящего ружья, сходить с отцом в ночное, лежать уютно в лодке и смотреть в бесконечное звездное пространство. Третья особенность моей детской жизни – повальное пьянство в городе, во дворе, в семье. Моя бабушка (а я многие годы жил с ней, точнее, с ее сестрой – моей крестной) работала сторожем на ликеро-водочном заводе, и поэтому дома «праздник жизни» никогда не заканчивался. Тогда-то я невзлюбил советскую власть. После того, как веселые гости расходились из нашей кухни, по радио, которое вещало в режиме нон-стоп, в полночь звучал гимн Советского Союза, первые такты которого и до сих пор мне напоминают провал в бездонную яму. Задремавшая к этому времени крестная просыпалась, слезала с печки и выключала свет в моей комнате как раз в тот момент, когда я дочитывал книгу до самого интересного места. Посему на гимн у меня выработался условный рефлекс, как у собаки Павлова на удар током.
.....
Я, несомненно, отличался от своих ровесников этим пристрастием к чтению, своей особой жизнью вне мира, который меня окружал. Много лет спустя моя мудрая жена, познакомившись с моими незатейливыми родственниками, сказала, что я… явно не из их семьи, что меня, верно, подменили в роддоме… В ответ я пошутил в стиле Полиграфа Полиграфовича про кровь ньюфаундленда в нашем роду, а потом вдруг вспомнил рассказ матери, как однажды, зимой, они с бабушкой отправились в гости в пригород Замчаловку, к дальним знакомым. Туда они взяли с собой и меня, двухлетнего, плотно укутав и посадив в детские саночки. И, когда поздно вечером обе пьяненькие бабы, распевая «Рябину кудрявую», уже приближались к нашему дому, вдруг обнаружилось, что саночки-то пусты! – по дороге они меня потеряли! Тотчас протрезвев, они в ужасе бросились назад и через два квартала нашли меня, мирно спящего в сугробе. Вот тогда-то, видимо, ангел и подменил меня… Так что перед вами – это вовсе не я!
Какое-то время я страшно увлекался авиа- и судомоделированием, и вершиной моего творчества стала модель чайного клипера. Соседний пруд показался мне слишком тесным для такого роскошного корабля, и я отважно отправился на весенний разлив реки, спустил «Фермопилы» на воду, ветер надул паруса, и отлично построенный клипер, тотчас взяв крутой бейдевинд, умчался вдаль… Напрасно я бежал, стремительно огибал овраги и препятствия на пути вдоль берега – бесполезно, он уплыл в неведомое – не иначе, как к белым скалам Дувра. Недавно он ко мне «вернулся»: я издал детскую книгу «От мачты до киля» – об устройстве парусного корабля в память о моих умчавшихся «Фермопилах» – и даже получил за нее премию Госкомиздата с замечательным названием «Читаем вместе». Чтение в семейном кругу по вечерам является для меня и до сих пор ярчайшим символом, одним из несравненных достояний и наслаждений мирной и уютной семейной жизни.
.....
