Читать книгу Слюни - А. А. Казаков - Страница 1

А. А. Казаков

«СЛЮНИ»

Посвящается Нати.

Лучшей из всех Лесли.

Ты видела, как душа покидает тело – ещё до встречи со мной.

А я зачем-то заставил тебя смотреть, как безумие сжигает разум.

«…Совершенно невозможно представить себе, чтобы Бартлби с кем-либо совещался…»

Энрике Вила-Матас «Бартлби и компания»

«…Иными словами, и после этого я заткнусь, придуманные истории и романтические романы о том, что произойдет, ЕСЛИ, – для детей и взрослых кретинов, которые боятся прочесть себя в книжке ровно так же, как могут бояться смотреть в зеркало, когда болеют или ранены, или с бодуна, или с ума сошли…»

Джек Керуак «Сатори в Париже»

«… У меня ни работы, ни сбережений, ни надежд. Я – счастливейший человек в мире. Год назад, даже полгода, я думал, что я писатель. Сейчас я об этом уже не думаю, просто писатель. Всё, что было связано с литературой, отвалилось от меня. Слава богу, писать книг больше не надо… »

Генри Миллер «Тропик Рака»

«…Я находчив, – говорит Прайс. – Я личность творческая. Я молод, беспринципен, высокомотивирован и хорошо образован. В сущности, я утверждаю, что общество не может позволить себе потерять меня. Я – его актив…»

Брет Истон Эллис «Американский психопат»

Ты такой же, как все, но посторонний, чужой.

Блабл (п. у. А. А. Казаков)

– Покажись.

– Кому, например?

– Врачу? Миру? Мне?

– Меня нет. Я в домике.

Если скрываться, то у всех на виду.

Если прятаться, то в своей фантазии.

…а ещё такие слова:

– Ты меркнешь.

– Я знаю. Круто, да?

– Нет. Совсем не круто, друг.

– Почему? Мне кажется, так лучше.

– Ещё немного и ты пропадёшь окончательно.

Комментарии без текста

Аннотация

Роман-размышление. Роман-собеседник. Роман-сатира и трагикомедия. Яркое хитросплетение реальности и вымысла. Коктейль из острых переживаний и фантасмагорий.

Знакомьтесь. Это Блабл. Неординарный молодой человек. Мечта девушек. Кошмар всех матерей. Словом, воспитанный мальчик – так он говорит. Каждый день он ищет своё место в меняющемся мире, всё глубже погружаясь в пучину собственного безумия. Сам Блабл высокого мнения о себе, и не очень высокого – о других. Он начитан, но ненавидит все книги одинаково сильно. У него есть диплом о высшем техническом образовании, но нет работы. Он отслужил в армии, но так и не научился подчиняться и уважать старших.

Блабл не признаёт устоев общества, в котором живёт, и поэтому выдумывает собственный мир со своими правилами. Иногда он отправляется погостить в Дом с красной дверью, где чувствует себя спокойнее всего. Он борется с искушением. Он воюет со своими соседями. Он наблюдает за людьми вокруг. И он уверен, что за ним пристально следят.

Блабл вынашивает план мести тем, кто отказывается брать его на работу. Он ходит по собеседованиям, общается с людьми, которые даже не подозревают о том, что происходит у него в голове. Если у тебя богатая фантазия, то зачем жить реальностью, верно? Если ты знаешь толк в веселье, то почему в твоём присутствии люди так часто плачут? Этими вопросами задаётся Блабл, герой романа "Слюни". Эта история о том, кто не чувствует себя в безопасности среди людей. Это исповедь молодого человека, находясь с которым люди не чувствуют никакой опасности, хотя следовало бы: так считает сам Блабл.

Выражаясь его же словами: "Я безумен, я устал, я ушёл".

Автор vs. Блабл

Я хочу кое-что прояснить.

Ещё до того, как Блабл, герой романа "Слюни", начнёт свой разговор.

Несмотря на то, что роман написан преимущественно от первого лица, главный герой не является отражением авторской натуры. Более того, у меня есть подозрения, что Блабл сам себя написал.

Я пытался контролировать его, старался удерживать в рамках приличия и морали, но в итоге проиграл этот спор. Я сдался и позволил парню жить своей жизнью – на страницах книги. Это большее, что я мог дать ему сделать: выговориться.

Блабл придумывает прозвища для других персонажей, которых встречает на своём пути, и называет разные заведения и публичные места довольно странными наименованиями. Все они надуманы, взяты из головы автора: они ничего не значат.

Также Блабл перечисляет множество реальных современных музыкантов, чьё творчество ему нравится. А ещё фильмы и художественные произведения других авторов. Это сделано без всякого злого умысла. Я надеюсь, что никто не обидится.

Вот и всё, что я хотел сказать.

Ну, практически. Есть ещё кое-что важное.

Предостережение или Строго 18 +

Эту книгу категорически запрещается читать лицам, не достигшим восемнадцатилетнего возраста. Обрати на это предостережение особое внимание.

В этой книге, как и на любом повороте в реальной жизни, встречается нецензурная лексика и сцены откровенно эротического содержания. Закрой книгу, если тебе нельзя думать о таком. Отложи книгу, если ты не хочешь о таком слышать.

Прочитаешь эту историю позже, если, конечно, книги тогда ещё будут читать.

Повторюсь: эта книга является плодом воображения автора. Герои – вымышлены, ситуации – надуманы. Любое совпадение с реальными людьми, местами и событиями – случайно и непредумышленно. Автор не преследует цели оскорбить кого-либо.

Эта книга написана исключительно в развлекательных целях. Не следует относиться серьёзно к тому, что ты прочитаешь в ней. Не следует верить главному герою на слово.

Книга не несёт в себе призыва к насилию, проявлению ненависти и агрессии по отношению к другим людям. Эстетам, моралистам, беременным женщинам или просто вежливым, хорошо воспитанным людям не рекомендуется прочтение данного произведения.

И на прощание. Эта книга и не книга никакая. Просто слюни.

Всё ещё здесь? Ждёшь продолжения?

Тогда автор от всего сердца желает приятного прочтения.

На этом автор ушёл. Дальше говорить будет Блабл. Передаю микрофон.

На входе не спрашивают документы

Я всегда хочу обратно, но не знаю куда.

Я никогда не скучаю по тому, что было. Только по тому, чего у меня не было.

Перебирая в памяти места, где я жил, людей, с которыми общался, или вещи, которые меня окружали, я понимаю, что никогда к ним не привязывался. А к разным событиям в своей жизни я всегда относился одинаково равнодушно: как будто я находился на пересадочной станции, с которой готовился сорваться в будущую жизнь.

Но как бы там ни было можно бесконечно долго анализировать факторы, которые предшествовали тому или иному событию, и удивляться: как легко находятся пути отхода, которых раньше почему-то было не видно. Но задним числом всё просто, не так ли? Если вдуматься, этот разговор тоже не имеет особого значения, так как является всего лишь комментарием: поменять что-либо уже нельзя. А что важнее: ни один разговор ещё никогда никому не помог. Я это точно знаю. Я тот ещё Блабл. И говорить – это мой удел.

Так меня зовут, Блабл. Точнее, так меня называли мои друзья, когда они у меня были. Вот уже два года, как мне никто не звонит, не пишет. Я не жалуюсь, просто говорю, как есть. Наверное, я сам виноват: раньше я был общительным, не то, что сейчас. Заводил друзей на каждой вечеринке, в каждом баре. Я посещал такие места в огромном количестве. Знакомился с девчонками, напивался с парнями. Это было давно, в прошлой жизни, можно сказать. Когда я пил алкоголь по выходным, курил сигареты в перерывах между занятиями в Техническом Университете и безобидно изменял своей девушке, если подворачивалась такая славная возможность. С тех пор много слёз утекло. С той девушкой я давно не общаюсь. Моя квартира, в которой я жил, заканчивая обучение, уже не принадлежит мне. А всё, во что я тогда верил – либо умерло, либо потеряло свою красоту, прежний смысл, что в принципе равносильно. Я всегда вспоминаю обо всём ушедшем с каким-то щемящим душу уколом совести, ревную прошлое к настоящему что ли. Можно сказать, что таким образом я признаюсь себе, что прежде я был глупее. Если так, то где гарантии, что в будущем я не скажу того же самого о себе сегодняшнем?

Мой отец, давая объективную оценку моей жизни, как правило, говорит такую умную, но совершенно бесполезную фразу:

– Ты часто буксуешь там, где другие проскакивают. Спотыкаешься о невидимые барьеры.

В последний раз я слышал что-то подобное от отца, когда он допытывался у меня (буквально выматывал из меня душу своими серьёзными разговорами), пытаясь узнать причину, почему я ушёл из фирмы "ПостельКа", куда меня взяли стажёром в конце осени.

Я ничего не ответил ни отцу, ни коллегам по работе. Уволился без объяснения причин. Скажу только, что я чувствовал себя более чем отвратительно в этом паршивом месте. А если честно, иногда я просто делаю то, что сам не могу объяснить. Так, например, в начале зимы, гуляя по Парку Вдохновения, я сбежал по крутому склону, навернулся и разбил себе губу. Не говоря уже о том, что заляпал чистый, девственный снег собственной кровью. Мне наложили швы – восемь штук, – которые болели, так что я не мог рта открыть, а сняли их только на новогодних каникулах. Еве, моей девушке, очень нравится шрам, который остался у меня с тех пор на память: небольшой, едва заметный над верхней губой, по форме похожий на маленькое сердечко.

Когда это произошло, Ева испугалась, но вопросами меня не донимала. Спросила только, зачем я это сделал?

Я ответил, что сам не знаю. Я сказал: захотелось.

Мы сидели в её машине на парковке перед Центром неотложной скорой помощи, где меня только что заштопали. Ждали, пока прогреется двигатель "жука". Губа саднила и чесалась. Я постоянно одёргивал руку. Мне хотелось кричать, хотя боли я не чувствовал. Во рту стоял металлический привкус крови, как будто монетку съел. Я высматривал девчонок на другой стороне улицы, но время близилось к вечеру. Смеркалось. Не разглядеть никого толком. Помню, как Ева сказала без всякого драматизма:

– Ты мог убиться. Ты ведь понимаешь?

– Конечно. Но я об этом как-то не думал.

– А о чём ты думал, можешь сказать?

– О том, как было бы круто сбежать с горы.

Где-то в то же время, когда я разбил губу, отец сказал мне:

– У тебя что ни шаг вперёд, то три назад.

Я всерьёз задумался над этими словами, не поленился и подсчитал, сколько мне полных лет в таком случае. Если мой отец прав, получается, что каждый новый год моей жизни откидывает меня на три года назад. Если так, то мне сейчас "минус сорок шесть лет". Следуя логике моего отца, я вроде как ходячий труп. Хотя для мертвеца я неплохо сохранился. Высокий, худой, бледная кожа туго обтягивает крепкие кости (я ни разу в жизни ничего себе не ломал и не собираюсь, тьфу-тьфу). Ещё у меня густые чёрные волосы, всегда хмурые брови – типа я думаю о чём-то "глубоком и важном", как говорит моя мать в шутку, а я улыбаюсь ей в ответ, но не по тому, что мне смешно, а потому что она моя мать. Ещё у меня есть своя фишка: я нигде и никогда не снимаю куртку. Меня нет и никогда не было в социальных сетях (это другой мир, я называю его Вирт или просто Сети), но я вынужден пользоваться электронной почтой: это уступок, на который я пошёл ради того, чтобы найти работу. Я ношу бороду, хотя до недавнего времени брился каждый день в течение многих лет. Я из семьи военных, родился на северо-востоке страны, в посёлке Сухое Дно: довольно невзрачном месте с богатой историей (когда-то там располагался лагерь для репрессированных). Описать этот посёлок лучше всего старой, но актуальной среди местных жителей шуткой: одна половина населения отбывает тюремный срок в исправительном учреждении, пока другая половина их охраняет. Последние семь лет (не считая армии) я живу в городе с населением в полмиллиона человек, мои родители давно вышли на пенсию и переехали сюда же в город. У меня есть законченное высшее образование, я отслужил в армии по призыву и прошёл стажировку в мебельной фирме.

На самом деле я ненавижу рассказывать о себе, но, говоря так, я, по сути, противоречу своим словам, так что будем считать это исключением. Иногда мне кажется, что даже среди исключений я сам себе исключение. Я долгое время хотел стать писателем, потом плюнул на эту затею, и в итоге стал Бартлби. Я даже собрал свою собственную коллекцию таких же неудачников, как я. Знакомство с Евой обошлось мне дорого: я рассорился с лучшим другом. Ждал угрызений совести или хотя бы тоски, но не почувствовал ничего. Когда мне хорошо, я пою песни, которые сам сочиняю, и вообще поднимаю настроение всем, кто окажется рядом. Когда мне плохо, я думаю о том, как причиняю боль другим людям. Суммарно за девять месяцев я посетил более пятидесяти собеседований, а работал всего десять недель. Такой я человек.

– Как ты будешь жить? – спрашивает мать, вконец теряя терпение, когда звонит мне третий раз за неделю, чтобы узнать, как мои дела. А я просто молчу, слушаю её. – Ты собираешься как-то устраивать свою жизнь или нет?

– А я, по-твоему, чем занимаюсь? – говорю. – Хочешь сказать, я не живу? Можно подумать, я уже умер?

Мать вздыхает. "Как я могла воспитать такого идиота?", так она, наверное, думает обо мне в этот момент. Я без труда могу представить, как в этот момент она задирает голову, обращая вопрошающий взгляд к небу. Но потом голос её смягчается.

– Я просто хочу, чтобы у тебя всё получилось.

– Да? Что именно?

Мать теряется с ответом.

– Ну, то, чем … вы… там … занимаетесь.

– Мы – это кто? – спрашиваю я, заинтригованный.

– Ты и твои друзья? – говорит мать, и это звучит как вопрос.

Перед тем, как отключится, мать просит сказать что-нибудь, что успокоит их с отцом. Я говорю, что иду завтра на собеседование. Мать радуется. Это звучит как план.

– Соглашайся на любую работу. Хватит копаться.

– Ага, – говорю. – Спасибо за совет, мам.

Я говорю: счастливо. А потом отключаюсь, пока она не передала телефон отцу.

Когда я прихожу на собеседование, у меня появляется чувство нереальности происходящего. Как будто я сплю, а собеседование мне снится. Менеджер по управлению персоналом или, как я называю её, Кукла, выглядит так же, как другие девушки, занимающие аналогичные должности в таких же компаниях. Они все для меня Куклы: одно лицо, одни вопросы. Вот эта конкретная Кукла, например, спрашивает, почему я считаю, что подхожу на должность "Специалист ОТК" в компанию, занимающуюся производством кукольных домиков и колыбелей – очень оригинальный вопрос, ага, как же.

Я отвечаю ей без всяких заготовок, даже не задумываясь:

– Потому что ваша компания предлагает соискателям вроде меня тридцатидневное обучение с узкой направленностью, которое, в свою очередь, оплачивается, как полноценный рабочий месяц, а я хочу обучаться новому. Более того, ваша компания с первого дня официально трудоустраивает новых сотрудников, оплачивает больничные листы и отпуска, что в принципе не так важно для меня: я совсем не болею. Но приятно осознавать, что компания заботится о своих работниках, согласитесь? Это располагает к продуктивной работе. В числе прочего, у вас действует смежная система оплаты труда. Оклад плюс премия. Я правильно понимаю? Хорошо. Фиксированный оклад. А чем больше и лучше я буду работать, тем выше я смогу заработать себе премию, верно? Это впечатляет. Такой подход сильно мотивирует. А ещё у меня имеется диплом по деревообработке. Я – технолог по мебели. Данная вакантная должность: моя прямая специализация. Смею вас заверить, я человек порядочный. Вы не должны верить мне на слово, я понимаю. Но у меня имеется служебная характеристика, выданная мне Вооруженными Силами, и там написана чистая правда. Дисциплинированность, исполнительность – вот мои сильные стороны.

И так далее. Я могу наговорить ей, что угодно. И даже больше.

Кукла кивает, повторяет стандартные "угу", "ага", пару раз изображает неубедительное удивление, и говорит что-то вроде "правда?" или "как интересно" – и всё это без всяких эмоций, как будто её только с конвейера сняли и посадили за стол. В итоге она показывает характер или проявляет профессионализм, в этом деле не всегда до конца ясно – в общем, делает то, что ей и положено делать в рамках её программы. Кукла спрашивает:

– Почему вы ушли с прежнего места работы?

Я изображаю смущение, как будто по моему самолюбию нанесли непоправимый удар. Но так, чтобы не выглядеть легко ранимым, чтобы она поняла: это личное. Как если бы я спросил её, что она использует во время месячных: прокладки или тампоны.

А отвечаю я то же, что говорю всем Куклам с тех пор, как уволился из фирмы "ПостельКа", чистую правду. Я говорю:

– Потому что захотел.

Кукла ожидает продолжения. Но его нет, и не будет.

– Хорошо. В таком случае, вопросов больше нет. Мы свяжемся с вами.

Или как-то так. Меняется только расстановка слов, их последовательность. Сами слова, интонация голоса, с которой это произносится, остаются без изменений. Всегда. Везде.

Мы прощаемся, обмениваемся дежурными улыбками. И я ухожу, зная, что она мне не перезвонит. Так как в любом деле, за какое бы я не взялся, находится тот, кто делает это лучше меня. Более опытный. Более коммуникабельный.

А вот то, чего не узнает ни одна Кукла.

Моё имя – Блабл. Отличительные черты: я сумасшедший. А ещё – я только что изнасиловал её у себя в голове.

И с этими мыслями я выхожу в город.

Коридор потерянных людей

В кафе "Коридор потерянных людей", куда я захожу, чтобы пообедать после очередного собеседования, я заказываю блюдо дня и чёрный кофе, усаживаюсь за тот же столик, за который садился, когда приходил сюда в обеденный перерыв, работая в фирме "ПостельКа", и жду заказ. Факт номер один: я сумасшедший. Факт номер два: сумасшествие не имеет ничего привлекательного, кроме своей внешности. Факт номер три: в кафе заходят мои бывшие коллеги по работе. Парень и девушка. Они заказывают еду, занимают столик, оживлённо разговаривают. Потом замечают меня, изображают радость, приглашают за свой столик. Но я отказываюсь, зову составить мне компанию, не особо надеясь на то, что они согласятся. Он и она ломаются, но в итоге подходят ко мне. Не охотно, как будто их силком тащат. Как будто не знают, о чём со мной говорить.

Девушку я зову Симка. Она плоская, как сим-карта. Грудь отсутствует, попы тоже нет. Симка проводила со мной собеседование в фирму "ПостельКа". В общем, она – Кукла.

Парень с ней – Гуру, мой наставник. По идее я должен был у него всему научиться, но Гуру постоянно пропадал на производстве. Мы с ним так и не нашли общего языка.

А вот Симка, звёздочка офиса, то и дело обвивалась вокруг меня, каждый день в новом образе. Меняла духи и постоянно спрашивала: как мне этот запах, а что я скажу про этот аромат? К тому моменту, как я уволился из фирмы, все её духи слились для меня в какой-то один устойчивый шлейф похоти: так пахнет от губ девушки, которая проглотила сперму и прополоскала рот – маскировка страсти, остаточное явление секса.

– Привет, – говорит Симка с деланным энтузиазмом, как будто очень рада меня видеть. – Ты что тут делаешь? – И хлопает длинными, наращенными ресницами.

– Здорова, пацан, – говорит Гуру без улыбки.

– Привет, ребята, – говорю, улыбаясь шире, чем следует. – Какие дела?

Мы обмениваемся рукопожатиями с Гуру. Он худой, как я. Но ладонь у него грубее, хотя руку он жмёт слабее, чем я. Это не может не радовать. Сколько мы работали вместе, он всегда называл меня "пацаном". Это бесило, и однажды я так и сказал ему. Гуру не воспринял мои слова всерьёз.

Неловко обнимаемся с Симкой. Я замечаю, что пахнет от неё так же сладко, как раньше. Феромонами каким-то.

Симка и Гуру переглядываются. Видно, отвыкли от меня. Хочется думать, что я тоже о них забыл. Но это вряд ли.

– Всё в порядке, вроде как, – говорит Гуру, отвечая на мой вопрос, который и не вопрос никакой. Я всегда так говорю людям при встрече, чтобы сбить их с толку.

– Нормально всё, – говорит Симка, усаживаясь за стол. Гуру топчется на месте, потом тоже садится. – Работаем, если это, конечно, можно так назвать.

Как и прежде, у меня появляется чувство, что когда-то давно Гуру пропустил урок по межличностному общению, и впоследствии так и не восполнил пробел. В их фирме была традиция отмечать дни рождения всем коллективом. Меня, как стажёра, не приглашали на эти сборища. Но я всё равно не упустил момент и сделал подарок на день рождения Гуру. Я подарил ему книгу Дейла Карнеги "Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей". Но он не понял намёка и вроде как обиделся на меня.

– Людей не хватает, – говорит Гуру, имея в виду производство, где каждый сотрудник работает за троих, а получает зарплату как за себя одного.

– Новых сотрудников не набираете? – спрашиваю я, обращаясь к Симке.

– Хочешь вернуться? – спрашивает она в ответ. Но шутит, конечно.

Когда я уволился, мы катались с ней весь вечер на её машине по городу. Говорили о разном. В том числе о фирме: Симка тоже была не в восторге от работы, но это уже не важно. Интереснее то, как мы обсуждали с ней измены. Прощупывали почву, так сказать. Симка замужем, так что я не рассматривал её как потенциальный вариант. Мне нужна была девушка, у которой я мог бы жить. Я понимал в тот вечер, что могу трахнуть её прямо сейчас, достаточно нам заехать в какой-нибудь тёмный двор. Не думаю, что она стала бы особо сопротивляться. Но тогда это ничего не изменило бы. Я не стал даже пробовать.

В тот вечер Симка спросила:

"Ты любишь свою девушку?".

А я перевёл тему, отвлёк её внимание какой-то ерундой или ответным вопросом, и потом, спустя время, спросил у неё то же самое: любит ли она мужа?

Помню, как Симка пожала плечами. И сказала, как будто только что прочитала великолепный роман Фредерика Бегбедера:

"Я верю, что любовь живёт три года".

"И что это значит?".

Симка посмотрела на меня и сказала с какой-то печалью:

"Моей дочери три с половиной".

– Чем занимаешься, пацан? – спрашивает Гуру.

Вопрос не застаёт меня врасплох. В последнее время я только и слышу: как дела на работе? Что у тебя с работой?

Никак. Нет работы – нет проблем.

Но сказать правду это не всегда лучший вариант.

Я говорю спокойно, как если бы это не было ложью:

– Продаю тексты к песням.

И смотрю на их реакцию.

– Серьёзно? – спрашивает Симка. Кажется, её это и правда вставляет. – Это круто. А кому?

– По-разному, – говорю. – В основном пока ещё никому не известным исполнителям.

– Что за жанр? – спрашивает Гуру без всякого интереса. Просто для галочки. Чтобы показать, что настоящий мужик может поддержать любую тему в разговоре.

– Рэп, трэп, поп, клуб. Всё такое. Что в моде у моего поколения.

– Мы могли слышать что-нибудь из твоего сочинения? – это Симка.

– Сомневаюсь, – отвечаю как можно прискорбнее, с серьёзным видом.

Я думаю: ещё немного и я сам поверю в этот бред.

Я думаю: принесли бы уже обед что ли.

– А зарабатываешь как? – это Гуру. – Хорошо платят?

– На жизнь хватает, вроде как.

– Да ну? – снова он, не верит мне.

– Как-то так, – говорю.

И качаю головой для достоверности.

Гуру улыбается. Как будто знает, что я вру.

Но мне это может просто казаться, верно?

– Ну что я могу сказать, – говорит Симка, подводя итог. – Желаю тебе успехов. – Пускай у тебя всё в жизни сложится лучше, чем у нас.

Она говорит это с улыбкой, снова шутит.

Но Гуру почему-то воспринимает это на свой счёт.

– Брось, – говорит он. – У нас ещё нормально.

Симка кивает.

– Бывает и хуже, – говорит она. А потом добавляет: – Наверное. Где-то.

– Бывает, можешь мне поверить.

Дальше Гуру сидит с таким видом, как будто мы дети, а он – наш отец. Хотя он не на много старше нас с Симкой.

– Удар по самолюбию? – спрашивает Симка, надоедая ему.

Как и любая Кукла, Симка умеет выматывать из человека душу.

– Да мне всё равно, – отвечает Гуру, отмахиваясь. – Я просто жду, когда мне принесут обед.

Молчание. Честь нарушить его, видимо, выпадает мне.

Я говорю, чтобы разрядить обстановку:

– Почему, когда я рядом с вами, у меня такое чувство, что я ребёнок, от которого родители скрывают, что он – приёмный?

Они смотрят на меня.

Потом друг на друга.

– Извини, – говорит Симка. – Мы что-то увлеклись.

– Всё круто, пацан, – говорит Гуру. – Это мы так, о своём.

Я думаю, что Гуру вряд ли нравится работать в этой фирме, но другого выбора у него нет. Он смирился. У него жена и двое детей. Он должен играть роль добытчика.

А ещё: нам, парням, просто нельзя показывать свои слабости.

Я жду, что они всё-таки расскажут что-нибудь плохое о фирме, чтобы мы все дружно посмеялись, но этого не происходит. Официантка приносит нашу еду.

Я желаю всем приятного аппетита – я ведь вежливый.

Мне отвечают тем же, но уже с набитыми ртами.

Рот у Симки огромный. Яркая красная помада, точно мишень, очерчивает ориентиры, выделяет цель: не промахнёшься, я думаю. Для такой фирмы, как "ПостельКа", Симка – кристалл, услада для глаз парней. Она, бедная, наверное, по ночам не спит: всё икает, когда мужики с производства вспоминают её, взбираясь на своих жён.

Симка заказывает латте. Я уже выпил свой кофе. А Гуру осушил стакан с компотом. Он предлагает мне выйти покурить. Я соглашаюсь, хотя мне больше хочется почирикать с Симкой. Но я понимаю: это просто предлог. Очередная проверка.

Уже на улице Гуру протягивает мне сигареты:

– Бросил, – говорю.

Мне холодно, но я стараюсь не трястись.

Он качает головой.

– Легко тебе это даётся, да? Бросать всё, – в голосе упрёк. Сам-то он так не может.

– Ненавижу чувство, когда ты под контролем, – отвечаю просто.

Гуру кивает с многозначительным видом. Как будто тоже так думает. Затягивается сигаретой и говорит спокойно:

– Я так и не понял, где ты работаешь?

– Я ведь уже сказал.

– Ой, да ладно тебе, – Гуру усмехается, качает головой. Даёт понять, что не собирается играть по моим правилам. – Не хочешь, не говори. Но пиздеть не надо, пацан.

Вот он – истинный наставник. Пример для подражания.

Я вздыхаю. Думаю о том, как закуриваю, а потом тушу окурок о правый глаз Гуру.

Мне немного легчает, когда я представляю себе такое.

– Ну ладно. И как зовут тех парней, которые поют твои песенки? – спрашивает Гуру настойчивее, как будто это мне нужно сознаться перед ним в чём-то.

– Это секретная информация, – говорю. – Я подписал бумагу о неразглашении.

– Так я и думал.

– Правда? Зачем спрашивал тогда?

– Только чирикать можешь.

Гуру показательно докуривает в два причмока. И возвращается в кафе, так ничего и не добившись от меня.

      Я думаю о фирме "ПостельКа".

Начальник отправляет меня на производство, чтобы я помог Гуру провести инвентаризацию. Чем скорее мы закончим, тем быстрее нам выдадут зарплату. Я езжу на производство и позже, осваиваю фрезерный центр. Моя задача: разобраться в том, как в перспективе удалённо управлять этой штукой, сидя в офисе в городе. Это реально, но трудновыполнимо. И точно не по зубам тому, кто работает всего третий месяц стажёром. И вот я всё реже бываю в офисе, всё чаще езжу на производство. Уезжаю из города в половину седьмого утра, приезжаю обратно в восемь вечера. Людей увольняют, зарплату снова задерживают. Заказов нет. От мужиков на производстве я узнаю, что зарплату задерживают постоянно. Отпускные – по минимальной ставке. Больничные листы – тоже, как не людям. Наконец, фирма берёт крупный заказ на производство кухонь. Я снова в офисе. Занимаюсь этим проектом. Сплошные ошибки. Не успеваю в сроки. По указу директора крадём разработки у конкурентов. Меня заваливают работой. Спрос, как с опытного сотрудника. Девушки в офисе смеются надо мной: я злюсь ещё больше, ругаюсь с ними. В конце рабочего дня думаю уже только о том, как завтра, придя на работу, перережу всем глотки. Представляю эту картину в деталях. Я думаю об этом дома. Не могу избавиться от этих мыслей, когда сплю. Просыпаюсь разбитым, неудовлетворённым положением вещей. Иду на работу, и там погружаюсь в это болото с ещё большей силой. Так продолжается до тех пор, пока я не увольняюсь.

На улице холодно.

Я плюю в урну по привычке. Вытираю ноги и захожу в кафе.

Гуру уже в куртке. Он помогает Симке надеть шубу. Она держит свой латте.

– Выпью по дороге, – говорит она. – Рада была повидаться.

Мы обнимаемся на прощание. Я невольно целую Симку в щёку. Она ловит мой взгляд, улыбается уголком рта. Мне почему-то становится обидно за неё. Могла бы найти себе должность получше в фирме посолиднее. Такая девушка точно бы не пропала.

Гуру протягивает руку.

Процедура повторяется.

Я снова в выигрыше.

Хотя это, конечно, как посмотреть.

– Бывай, пацан.

Мы все выходим на улицу.

Они идут налево. Я стою на месте.

Поднимается ветер.

– Эй, – кричу я им вслед.

Мои бывшие коллеги оборачиваются.

Я смотрю Гуру в глаза. Точнее, сквозь него. Взгляд, от которого Еве часто бывает не по себе. Я говорю громко, чтобы он меня услышал:

– Сын Сэма. Убийца Золотого Штата. Ларри и Рой. Большой Эд. Леденец. Пол и Карла. Патрик Бэйтмен.

Гуру в недоумении. Он спрашивает – то же криком, изо рта у него вырывается пар:

– Это ещё что значит?

– Как что? – говорю. – Имена.

– Что за имена? – спрашивает Симка.

Наверное, боится, что пропустила что-то важное.

– Тех, кому я пишу, – говорю. – Ты же хотел знать, верно?

Гуру молчит. Симка улыбается, глядя то на него, то на меня. Теперь её очередь не понимать, что происходит. Она держит стаканчик обеими руками, как ребёнок – игрушку.

– Запомнишь? – спрашиваю.

– Ага. Как же, – отвечает Гуру.

Я улыбаюсь. Изображаю радость. Но они этого уже не видят.

Знакомая среда обитания

Район, в котором живёт Ева, и где, как следствие, вынужден жить я – дыра мира. Серьёзно. Я ненавижу это место. Здесь вроде как располагается историческая часть города. Отсюда в своё время, лет тридцать назад, город разрастался. И когда-то такие районы, такие дома, как эти, наверное, были нормой, и это меня сильно печалит. Не знаю почему.

Спальный район. Дом старый, многоэтажный, безликий. Внутри живут грустные люди с невесёлыми историями. Главное, чтобы было чем запить тоску и боль. Самогон есть, значит, можно жить. В Сухом Дне такого не было: я о домах. Там были только трехэтажные здания из кирпича (военный городок, что с него взять, или когда-то таким был).

Весь день я слушаю песни Хаски и мучаюсь от бессилия. Безразличие, озлобленность, неудовлетворённость – всё это, как болезнь, которая разъедает жителей таких домов изнутри, проглатывает их интерес к жизни, а с этого всегда всё начинается. С безумия тех, кто живет внутри таких домов. Здесь и жить-то не хочется. Только напиться, чтобы не думать о том, где находишься. В таком месте всё чаще посещают мысли о самоубийстве.

Я много где жил, меня нельзя назвать нежным или хотя бы притязательным. Нет. Я просто разборчив и, наверное, в отличие от других людей, я не хочу довольствоваться малым. Мириться с тем, что это и есть норма жизни. Я уехал из Сухого Дна не для того, чтобы работать на пыльном производстве фирмы "ПостельКа" – где-то в таком же, но немного другом посёлке. Я уехал из Сухого Дна не для того, чтобы жить в такой убогой дыре.

Должно же быть какое-то развитие. У меня есть высшее образование. Но я здесь.

И я ненавижу себя за это. Ненавижу себя за то, что не могу убраться отсюда, потому что у меня нет денег. А чтобы они были, нужно идти и работать на кого-то, кто будет говорить мне, что делать, будет указывать мне. Я не могу и просто не хочу подчиняться. Мне совсем плохо. Из стен дома торчит арматура, под потолком смеется младенец, а где-то за плинтусом прячутся Маракашки – самые трусливые твари на свете: они просят, чтобы я убил соседа, который сверлит с утра до вечера. Я считаю: это конец. Лучше не будет.

В Сухом Дне не было ни кинотеатра, ни кружков для талантливых детей, ни кафе, ни торговых центров. В Сухом Дне был стадион, где я занимался на турнике, чтобы быть, как все, а ночью трогал случайную девушку, сидя с ней на трибунах под надкусанной луной. В Сухом Дне был тренажерный зал, тесная комнатка размером два на два, куда набивались по десять парней разом: они врубали музыку, выкручивали сабвуфер на полную мощность и тягали железо. И я тоже тягал, пытался, по крайней мере, чтобы быть, как все, чтобы не отставать от людей, чтобы не быть одному. Я пил алкоголь вечерами со всеми, но так и не понял вкуса пива, зато втянулся во вкус водки. И у меня были друзья. Мне было пятнадцать или шестнадцать, и у меня была подруга – все они были старше меня, но я не был один. Мои родители не знали, что со мной происходит, и сильно расстраивались. Они переживали. А теперь я сижу здесь, в этой дыре, уставший, всеми покинутый, смотрю на район в окно. И хотя внутри в квартире у Евы всё сделано красиво (новый ремонт), за окном непроглядная серость. Нищие постоянно просят денег, алкоголики роются в мусорных корзинах. На лавках по выходным молодые матери с колясками устраивают пивные церемонии. В подворотнях кружатся трупные мухи с камерами вместо глаз. На тротуарах серебрятся битые бутылки. Я ищу тела по кустам, как искал следы мёртвых, будучи ребёнком. Но тут только Агенты, которые ждут, когда я оступлюсь и покажу свое истинное лицо. А ещё ангелы, сосущие твердые соски мёртвой женщины – матери всего живого.

Повсюду девушки, одетые, как проститутки, но модные и молодые, а я хочу их всех и ненавижу себя за то, что хочу их, а не Еву. В луже возле мусорного бака использованные презервативы. На парковке курлыкает мёртвый голубь, которого поделят и растащат по подвалам слепые коты. Дальше этого злачного района только река и лес. Это конец города, край моей жизни, и я хожу здесь, гляжу себе под ноги, ищу среди корней деревьев человеческие кости, так как это идеальное место, чтобы спрятаться и напасть на кого-нибудь. Сидя в кустах с Агентами я мастурбирую на проходящих мимо девушек, а они не видят меня. А может, я сплю под кустом, как настоящий алкоголик, и мне это всё снится.

Шастая по лесам в Сухом Дне, я натыкался на разное, в том числе на старое, давно заброшенное кладбище, где в прежние времена хоронили заключенных: тех, кто так и не вернулся домой, тех, кто остался нигде навсегда. Самопальные кресты попадали, земля провалилась, могилы ушли под землю, легко было упасть в одну из них. Я чувствовал себя везунчиком, победителем в лживой викторине, когда находил пару человеческих черепов без кожи, которые сырая заботливая мать-земля сама выплёвывала наружу, как будто не хотела иметь ничего общего с этими людьми. Мы с парнями из кряк-бригады, моими бывшими друзьями, собирали эти черепа и уносили с собой в какой-нибудь домик на дереве, скрытый в глубине леса, которые мы строили в огромном количестве. Мы отмывали эти черепа от земли или отвалившейся плоти в грязной реке, пахнущей тухлой рыбой, красили их в яркие цвета, но краска, как правило, быстро сходила. Требовалось нанести несколько слоёв, а лучше всего было использовать краску для автомобилей. После чего ставили эти черепа на пеньки в лесу или насаживали на палки. Отходили подальше и кидали в них камнями. Или стреляли по ним из пневматических винтовок. Это веселее, чем бить бутылки, а больше в Сухом Дне заниматься было нечем. Только изнывать от скуки, познавать мир – взрослеть, в общем.

И вот теперь, уже в городе, но всё ещё в лесу, я ссу жгучей струёй на прожжённую землю, что урчит у меня под ногами. Плюю на камни и рву траву, когда понимаю, в каком месте я оказался спустя семь лет. Мне горько от того, что я так никем и не стал, лучше усыпите меня. Я не жалуюсь, никого не обвиняю. Студентом я жил на съемных квартирах. Мы жили впятером в двухкомнатной квартире или вчетвером в однокомнатной. В армии я служил в учебном центре, где нас было сто двадцать парней в казарме, где было всего три туалета и пять раковин на всех нас. Я ночевал в окопах, я спал на бронежилетах и ящиках с боеприпасами, на голой земле в мороз, у воды в дождь, на камнях в горах в жару. Я умею выносить тяготы и лишения жизни, не думайте. Но я не обязан радоваться этому.

…выходя из дома я не знаю куда именно мне идти потому что мне нигде не рады уже два года как мне никто не звонит только семья да и с ними не всё так гладко и вот я просто иду в лес так как мне лучше держаться подальше от людей и улиц хотя я уже среди вас я иду рядом с тобой по тротуару перехожу улицу все эти дворы многоэтажные серые дома услышь меня бог и забери к себе в объятия я хотел умереть но я не умру пока не захвачу с собой пару кукол нет ответа я зол и вот я иду и не нужно за мной следить агенты не нужно искать смысл в том что ты слышишь так как я никто и завтра на моё место придёт другой а я стану тенью я уже тень и призрак но по моему внешнему виду не скажешь что со мной что-то не так не подумаешь что мне всё настолько отвратительно а мне просто никак среди людей очень узко не развернуться у меня в голове и то места больше вот где настоящий простор вот где живёт свобода я улыбаюсь главное улыбаться вот то что я понял а вы думаете парню весело девочки думают я забавный и это смешно они думают я необычный я не хочу тебя расстраивать дорогая но я безумнее пса хочешь быть таким же парень просто прочитай две с половиной тысячи книг как это сделал я в своё время и ответь всего на один вопрос потому что только это имеет значение что останется после тебя если завтра ты умрёшь а варианты ответа такие одежда вещи фотографии рабочее место недописанный пост в сети недотраханная сука нет лишь кучка костей это вот и есть ты.

Ещё только утро, но я уже не дома. Пока ты на работе, я тоже работаю: изучаю людей, слежу за всеми, как паразитолог. И недалеко от того места, где я живу, есть полуразвалившийся трамплин, на котором живёт призрак. Он смотрит на всех нас, следит, как спят девушки, как мастурбируют на них парни. А в другое время этот сторонний наблюдатель просто выдаёт лыжи в прокате, прикрывается так. Я приглядываюсь и вижу на склоне среди других людей, которые катаются на лыжах туда-сюда, знакомое лицо-маску. Соображаю, роюсь в чулане-памяти: это мой одногруппник. Мы проучились вместе сколько-то лет, но он отчислился, так и не получив диплома. Устроился работать в магазин спорттоваров, хотя, насколько мне известно, он никогда этим не интересовался.

Его зовут Спек. Имя выплывает из памяти, как воздушный корабль. Встречаемся взглядами, и я понимаю, что он тоже узнаёт меня, хотя обычно никто не узнаёт меня.

Здороваемся. Он снимает перчатку, пожимает мне руку. Спек говорит, что катает девчонок на склоне холма, учит их технике спуска, помогает освоить сноуборд. Я смотрю на девчонок, они ничего: фотографируются на фоне леса, одетые в тёплые комбинезоны.

– Какие дела? – спрашиваю. Я всегда рад видеть знакомое лицо.

– Все нормально, – отвечает Спек, отряхивая снег с ботинок. – Сам как?

– Всё круто, – говорю. – Порядок. – И улыбаюсь, как псих, то есть как улыбается знакомый ему Блабл, потому что Спек, возможно, единственный, кто ещё тогда, много лет назад, заметил, что со мной что-то не так. По его словам, я был нелюдимым, точнее как раз становился таким. Он в шутку называл меня социопатом. Интересно, думаю я, удивился бы Спек, обрадовался бы, если бы узнал, насколько был прав. Наверное, это здорово потешило бы его самолюбие. Но я не дам ему такого повода, пускай работает спокойно.

Разговариваем, и оказывается, что он женат, есть ребёнок – девочка, ей два года и три месяца или три года и два месяца, не важно, на самом деле всё перестало иметь смысл.

– Поздравляю, папаша, – говорю и трясу его руку, а сам думаю: ну, ты точно попал.

Спек благодарит меня, с ним приятно. Он спрашивает, где я работаю.

– Мебель проектирую, – говорю.

– Доучился всё-таки, – говорит он. – Удивительное дело.

Я злюсь из-за того, что он подшучивает надо мной, но не показываю этого.

Наоборот, предугадывая его реакцию, говорю, что ещё и в армию сходил.

– Ох, даже так? – говорит он, поражаясь: – А там как?

И в этот момент насмешка пропадает, остается только интерес, потому что сам он в армии не был: испугался, получил билет по состоянию здоровья, а теперь вот тренирует.

– Круто, – говорю. – Лучший год в жизни.

Спек смотрит на меня с недоверием.

– Да ну? А если честно?

Говорю, что так вообще-то и есть.

Он кивает, шепчет: ясно. Не верит мне. Но что я могу объяснить тому, у кого нет ни образования, ни дисциплины? Мне становится жалко его, мы ещё немного болтаем.

– Ладно, – говорит Спек в итоге. – Мне работать надо. Сам-то куда?

– На работу, – говорю не задумываясь

Он оттягивает резинку на рукаве куртки, бросает взгляд на часы.

– Ну, бывай, – говорит и спрашивает напоследок. – Ты здесь живёшь что ли?

– Вроде того, – говорю. – Проездом.

Он спрашивает: а как же тот район, где я жил раньше.

– У тебя же там, – говорит, – квартира вроде была, нет?

– Не думай об этом, – говорю. – Хорошо покататься.

Я машу рукой девчонкам, которых он учит кататься. Они недоумевают.

Спек возвращается на склон, а я иду на автобусную остановку, думая о том, сколько именно мы не виделись с ним. Суммирую в уме годы совместной учебы и получается, что не виделись мы больше, чем вообще общались с ним за жизнь. Не страшно, думаю.

Комментарии без текста

Если я не ищу вакансии в Сети, не рассылаю своё резюме, кому попало, не достаю Кукол звонками по поводу своей кандидатуры, не хожу по собеседованиям или просто не шатаюсь без дела – значит, я сижу дома у Евы. Предаюсь нехорошим фантазиям, погружаюсь всё глубже в пучину собственного смятения. Или работаю над книгой Янни Плака, моего бывшего лучшего друга, но на самом деле вообще-то моей книгой, так как название, идея и финал той истории, которую он написал, принадлежат мне. Это моя заслуга.

Если вернуться на какое-то время назад, когда меня ещё не взяли стажёром в фирму "ПостельКа", и большую часть свободного времени я проводил, сидя в пустой квартире (когда она ещё у меня была, моя квартира). Я читал статьи о расследовании убийств, просматривал криминальную хронику, залипал в документальные фильмы, посвящённые всё тем же темам, и вроде как собирал материал для своего собственного произведения, но по факту: впервые после возвращения из армии по-настоящему во что-то врубался. Вот тогда, где-то посреди этого полуночного безумия, мне позвонил Янни Плак, пьяный, расстроенный, может, в слезах, я не помню, но это было бы очень на него похоже.

Он позвонил мне, чтобы в очередной раз спросить совета о том, как ему быть с девчонкой, за которой он таскался в ту пору, точно собачонка. Но, как и положено любой собачонке, таскающейся за сексуальной девчонкой, у него не было права даже потрахать её ногу, не говоря уже о чём-то большем. Я слушал его, не перебивая.

– Я не знаю, что мне делать, Блабл, – сказал Янни Плак, признавая своё поражение. – Я не интересен ей, это понятно. Я не хочу быть у неё на поводу. Я вроде как забиваю на неё. Но потом скучаю. Быстро успокаиваюсь и сам выхожу на связь. А когда она объявляется, а она всегда объявляется, даже после долгого молчания, я не могу прогнать её. В общем, я совсем запутался. Потерялся где-то в себе. Не знаю, что и делать. Мы провели с ней столько времени вместе, много где были. Но я вижу, что для неё это ничего не значит. Путь в никуда, как ты говоришь. Я не интересен ей, как парень. Она не хочет быть со мной, как с мужчиной. Я для неё кто-то вроде друга. Мне начинает казаться, что она проводит со мной время не потому, что хочет этого. А потому, что не знает, с кем ещё ей пообщаться. Она нелюдимая, как ты. И ненормальная. Недавно у неё умер отец, и она совсем умом поехала. Так она говорит. Короче, я не знаю, что делать. Подскажи, Блабл.

– Как её хоть зовут? – спросил я.

– Ева, – ответил он. – Её зовут Ева.

В те времена Янни Плак мог рассказывать мне о своей жизни часами. Потому что: а) я хороший слушатель, который знает, где нужно вставлять все эти "ага", "да ну?", "что дальше?", так что вам и в голову не придёт, что вы мне неинтересны; б) по натуре своей очень сентиментальный Янни Плак видел себя главным героем собственной мелодрамы, где все остальные действующие лица-статисты по непонятным мне причинам пекутся о его счастье; в) он доверял мне, что в корне нелепо, учитывая, что я сам себе не доверяю. Скажу честно: мы были хорошими друзьями, но в тот момент судьба Янни Плака волновала меня меньше, чем когда-либо прежде. Я злился на него за то, что он бросил меня, когда я вернулся из армии. Янни променял наш общий интерес к тому, чтобы вырваться вперёд в жизни, на сиюминутные щенячьи бега за какой-то девчонкой. Писать, публиковаться, реализовываться – всё это отошло на второй план. А в те редкие моменты, когда Янни снисходил до того, чтобы навестить меня, то он не хотел говорить о делах, не хотел обсуждать стратегию к действию. Янни больше не хотел писать песни, как это было до армии. Не хотел работать над сценариями видеоклипов, которые, как мы надеялись, помогут нам забрать своё, выбиться в люди. Теперь он хотел говорить лишь об этой девчонке.

В общем, Янни Плак, сам того не ведая, настраивал меня против себя. Спрашивая у меня совета, как понравится Еве, он вкладывал свою судьбу в мои скользкие, трясущиеся от бессильной ненависти руки. Может немного, но я всё-таки завидовал ему, признаюсь.

Вот вырезка из прошлой жизни: смазанная, но довольно точная:

Я: Ты хочешь заявить о себе на весь мир, пацан, или нет? Если да, то кончай тратить наше время в пустую.

Он: (слишком воодушевлённый, наверное, под чем-то): Конечно, хочу. Но ещё я просто хочу быть счастливым.

Я: А если бы пришлось выбирать?

Он: (трезвея, как-то неуверенно): Я выбрал бы то, что посчитал наиболее подходящим для себя в этот конкретный момент.

И я учу Янни Плака писать. Учу всему, что знаю сам. Теперь мы развиваем мысль вместе. Мы ведь друзья, верно? Столько лет знаем друг друга. Но это быстро проходит.

– Ева не такая, как все, – говорит Янни Плак в другой раз. – Она особенная. Она путает слова "лестница" и "скамейка". Она носит только чёрную одежду, но при этом выглядит стильно. Она ходит в караоке, где поёт песни, которые найдёшь только на сборниках вроде "Лучшие хиты девяностых" или "Главные песни нулевых". Она ходит к психиатру, и никак не может перестать плакать после смерти отца. Она другая. Она снимает забавные ролики в Сети. Вот, посмотри, Блабл. Но Ева не поколение, чтобы ты понимал.

И Янни Плак показывает мне профиль Евы в Сети. Я листаю её фотографии с его телефона, смотрю какие-то её видеозаписи. А потом говорю:

– Быть не таким как все, и быть особенным – это две разные вещи.

– Не надо, Блабл, только не начинай.

– Не начинать – что?

– То, что ты любишь больше всего.

– И что же я так люблю, мой невнятный друг?

Янни Плак говорит осторожно:

– Ненавидеть всех? Искать изъяны? Не знаю.

Янни Плак говорит:

– Иногда мне кажется, что тебе нравится всё портить.

Я молчу.

Опомнившись, он пытается вернуть моё расположение.

– Лучше скажи, как ей понравится, – говорит он. Просит меня о помощи, значит. Как будто мне это важно.

– Тогда начинай говорить по делу, – отвечаю я. Так, чтобы он понял: мне плевать на него и всех вокруг.

И потому, что Янни Плак рассказывает мне об этой девушке дальше, исходя из их переписок, которые он мне показывает, я скоро понимаю: эта девушка ему не по зубам.

Она не косит под сумасшедшую, как ошибочно полагает Янни. Она отчаянно пытается вырваться из собственного страдания. Но я не говорю этого другу. Это знание я оставляю себе. На всякий случай.

…страдание ломает людей, опустошает их, поселяет в груди ангела, который поёт день и ночь, пока не умрёт молодым.

Не трудно догадаться, чем заканчивается эта история любви.

Тупиком.

Ева плюс Янни Плак равняется ничего.

Тем не менее, в вопросе нашей с ним дружбы я пытался цепляться за что-то. Наверное, мне нужен был единомышленник, чтобы не сойти с ума окончательно. И я предпринял последнюю попытку вразумить Янни Плака. Можно сказать, что таким образом я пытался сохранить нашу дружбу. Так как я придерживаюсь строгого мнения, что всякая дружба – это в первую очередь общий интерес: дело, которое связывает вас вместе.

Когда их общение с Евой совсем разладилось, он позвонил мне в очередной раз, и тогда я предложил Янни написать книгу. Точнее, попытаться записать те чувства и переживания, которые он испытывал по поводу своей неразделённой любви.

Он ответил мне, что не знает, как это делается.

– Что за бред? – сказал я. – Всё ты знаешь. Не прибедняйся. А если что, я помогу тебе. Расскажу, что и как. Слова освобождают. Лучше любого лекарства.

Важно понимать, что тогда я не был знаком с Евой. И мне было плевать на неё.

– Боюсь, у меня не получится, – ответил Янни Плак, но по его голосу я понял: идея парню понравилась.

В тот момент я думал о том, что Янни, мой друг, наверняка улыбается, счастливый. Радуется, что ему предложили решение вопроса, выход из тупика, протянули руку в помощь – и кто же это? Я, его лучший друг. Но возникает вопрос: где ты был, Янни, когда я сидел один в четырёх стенах или шатался призраком по городу. Я жил всеми забытый, покинутый надеждой, разбитый и жаждущий разговора, проглоченный цифровой эпохой технологий, переваренный и выплюнутый на мокрый от чужих слёз и плевков тротуар, обратившийся в прах через сморщенное лоно Безразличия, только в другой плоти, уставший призрак поколения, выглядывающий из-за угла, рассматривающий людей из-под козырька кепки, пленённый красотой молодости. Это всё я, твой друг, Блабл.

Перемотка.

Настоящее время.

И что на выходе? Я нахожусь в квартире у Евы, перечитываю то, что написал Янни Плак о своих переживаниях к ней, теперь уже моей девушке, проживаю с ним то единственное лето, когда ещё можно было что-то изменить, а сейчас и стараться нет смысла. Я читаю о том, как они проводили время в горах, ночевали в палатке, пили вино, спускались в соляные пещеры. Читая об этом, я вроде как следую за ними. Я даже могу представить без всякого труда, что тоже был там, рядом с ними – вот до чего я довёл себя.

Вот то, что сделали со мной все эти люди.

…они катаются на лошадях в природном парке, а я запрягаю лошадей, помогаю Еве забраться на лошадь – так, чтобы она не упала и не свернула себе шею – усаживаю её в седло, любуясь тем, как узкие брюки цвета хаки обтягивают её ягодицы, складываются в треугольник у неё между ног. Янни Плак тоже смотрит туда, но краснеет и, смущаясь, отводит взгляд в сторону. Я – скромный слуга Бартлби, помощник, на службе слова. Они кормят уток на пруду, а я подаю им отравленный хлеб. Я наливаю им пиво в баре "Горбыль", куда они идут в пятницу вечером, чтобы немного повеселиться. Я ставлю для них музыку, пишу тексты к песням, которые они будут петь в караоке, обнявшись, кривляясь, как все молодые и пьяные. Я суфлёр, и я подсказываю Янни Плаку, что говорить Еве, когда они переписываются. Я помогаю ему составить предложение так, чтобы Янни казался умным и интересным, чтобы Ева захотела общаться с ним.

Я выскребаю из себя душу, остатки разума, прежней человечности, которая в итоге суициднулась, разбилась об асфальт непонимания. Я поджигаю эту смесь на ложке, остужаю её под сладкими слезами мёртвых, ловлю последний вздох жертвы, вдыхаю его носом, выдыхаю ртом, ложка запотевает. Я давлю эту смесь чьим-то большим пальцем с наманикюренным ногтем, высыпаю содержимое на пергамент, скручиваю, слюнявлю край бумаги шершавым языком проститутки, поджигаю и передаю Янни Плаку.

Я говорю:

– Затянись, как следует, брат.

Я говорю:

– Это дерьмо лучшего сорта.

И что делает Янни Плак? Разумеется, он затягивается. Потому что духовно, интеллектуально он кормится с моих рук, хотя у меня самого нет денег на приличный ужин.

Используйте меня, опустошите меня, высосите из меня все соки – вместе с моей кровью, потом, слезами и спермой. Упейтесь моим смехом досыта. А потом изобразите удивление и спросите: почему ты так жесток, парень? Спросите меня, почему я забираю девушек, которые вам нравятся? Я не люблю людей. Я ненавижу себя, как человека, за те слабости, что присущи всему нашему роду. Ужасно, но факт.

И вот я работаю над книгой, точнее, над тем собранием набросков, сочинений, эссе, диалогов, вычлененных из переписок. Описаниями поездок, переживаниями и чувствами, которые испытывал мой некогда друг, Янни Плак, к моей девушке, Еве. Я перебираю их встречи, его фантазии и любовные сцены, которые придумываю сам. Случайные замечания, нелепые появления других людей, которые так же быстро исчезают из повествования, так как это история двоих, не более того. Взаимные претензии, ссоры и слезы – много слёз, преследуемых лихорадочным жаром прошлого лета, которое схоронилось в прежней жизни. Я пытаюсь собрать воедино то, что понаписал Янни Плак, следуя моему совету, и отправил мне, чтобы я вынес свой вердикт на счёт прочитанного. Старый друг поделился со мной этим бредом в ту пору, когда ещё доверял мне. Когда мы общались.

Дневниковые записи, истории для себя. Воспоминания, к которым и обращаться не хочется. Герой жалок. Он скулит всю дорогу, сколько бегает за девчонкой, чем сильно бесит меня, как читателя. Девчонка, прототип Евы – кто же ещё? – пребывает в постоянной прострации, убитая горем по умершему отцу (правда жизни). Она либо пьяна, либо под таблетками, которые покупает по рецепту своего психиатра (к сожалению, тоже правда). Она выглядит законченной стервой, которая нагло использует героя, чтобы выбраться из депрессии, но героя это вроде как устраивает. Отсюда вопрос: зачем он жалуется, что его используют? Непонятно. Всё написанное Янни Плаком – это страдания псевдоинтеллектуала, скрашенные попытками предать значение и скрытый смысл, которого на самом деле просто нет, каждой мелочи, каждому слову. А ещё: попытки найти своё место в мире, понять, почему героиня не хочет заниматься с героем сексом (он не в её вкусе).

Каждая минута, потраченная на прочтение этого черновика, наносит непоправимый ущерб моей фантазии: мой шестилетний племянник и тот придумал бы лучше. Пробираться через эти дебри становится труднее с каждым днём. Но я продолжаю трудиться с тех пор, как уволился. Копаюсь в том, что написал Янни Плак до того, как мы рассорились, с дотошностью пожарного инспектора, который топчется на пепелище того, что когда-то было домом. Перерабатываю. Редактирую то, что он отправил мне.

Складывая переработанные страницы в стопку, собирая новый текст, и называю полученный результат: "Комментарии без текста". Как и положено истинному Бартлби.

Зачем я делаю это? С одной стороны я намерен показать Янни Плаку, как на самом деле нужно писать книгу. Крепкую, добротную книгу с необычными, запоминающимися героями и просто интересным, правдоподобным сюжетом. С другой стороны мне нужен повод, чтобы встретиться с Янни Плаком. Я много чего так и не сказал ему, а наш последний разговор, который состоялся по телефону, был односторонним и неоднозначным: я орал на него, а он молчал и слушал. Когда я закончу работу над "Комментариями без текста" (это будет отредактированная, вычищенная версия путешествий Янни Плака без меня), я обязательно позвоню ему, и устрою нам встречу.

До тех пор звонить ему я не собираюсь. Всё равно он не ответит. Он сильно обиделся на меня. Впрочем, это его право.

Иногда мне становится совсем скучно, и я думаю о том, чем Янни Плак сейчас занимается. Как он живёт без меня? На ум не приходит ничего хорошего. Ничего, чему бы я мог позавидовать. Мне следует перестать думать обо всём этом, забыть, оставить в прежней жизни – как я поступил с большинством того, что у меня было. Но пока не получается. Может, позже? Хочется думать, что когда-нибудь я всё-таки перестану злиться. Найду покой внутри себя. Полагаю, Янни Плак всё так же напивается по выходным с парнями по кряк-бригаде, курит, тренируется в зале, преподаёт в колледже или где он там сейчас работает? Всё-таки, должен признать: хочется позвонить ему, чтобы: а) узнать, как он поживает; б) наорать на него ещё сильнее за то, что он предал меня прошлым летом. Хотя он, безусловно, думает, что это я предатель, раз увёл девчонку, за которой он так долго бегал.

А пока я думаю о том, что моя затея написать "Комментарии без текста" – на самом деле самая годная мысль. Янни Плак, наверное, забросил эту книгу, без меня у него всё равно ничего не выйдет. Я не хвалюсь, говорю как есть. У него ни знаний, ни фантазии.

Когда "Комментарии без текста" будут закончены, я всё-таки наберу Янни. Не смогу сдержаться, я себя знаю. Или просто приеду к нему домой. Я примерно помню, где он живёт: с памятью у меня беда, если честно. Полагаю, я просто завалюсь к нему без приглашения, чтобы он дара речи лишился. Брошу ему на стол отпечатанные листы с заглавием "Комментарии без текста" и спрошу с улыбкой:

– Ну как ты, друг?

Я хлопну его по плечу и спрошу:

– Так и будешь обижаться или, может, делом займёмся?

А потом мы обязательно напишем что-нибудь вместе.

Как и собирались сделать это в прошлой жизни.

"Комментарии без текста" – это так. Просто набор слов.

Но чем не повод старым друзьям встретиться, верно?

С наименьшими эмоциональными потерями

Каждая девушка, с которой я живу в разное время своей жизни, называет меня вымышленным именем. Как правило, я предлагаю девушкам самим выбирать, как ко мне обращаться. Так им будет проще забыть обо мне. Произнесите имя любимого человека, перекатите его на языке и почувствуете вкус связанных с ним воспоминаний. Человек, у которого нет имени, покидает вашу память с меньшими эмоциональными потерями.

Вот точный, но неполный список прозвищ, которыми меня называли в разное время разные девушки:

Мальчишка (не оригинально).

Призрак (потому что меня нет в Сети, и никто никогда не знает, где я и с кем).

Холодок (синоним: бездушный).

Кряксти (не спрашивайте).

Мистер Мур (альтернатива скучному "Котик").

БуБу (говорят, я много ворчу).

Царь моих дырочек (но я могу что-то путать).

С Евой мы зовём друг друга так: я – Бартлби, как из моей Коллекции, а Ева – Лесли, как девчонка из фильма "Мост в Терабитию".

– Я на неё совсем не похожа, – говорит Ева. – Я старше неё лет так на пятнадцать. И я даже не блондинка.

– А я, по-твоему, похож на Бартлби?

– А как он выглядит?

– Никто не знает, – отвечаю.

– Тогда это точно про тебя.

Проведите эксперимент.

Возьмите к себе домой питомца из приюта для животных. Но с расчётом, что вернёте его обратно, скажем, через неделю. На протяжении этого времени вас не будет покидать чувство, что питомец не принадлежит вам. Животное принадлежит приюту. Сомневаюсь, что вы захотите привязываться к нему, зная, что через неделю вам придётся вернуть его обратно. Отдать другому владельцу. Зная об этом, вы не выставляете кота или собаку за дверь. Не обделяете его или её вниманием. Не морите голодом. Наоборот, вы всем сердцем хотите помочь этому несчастному созданию. Времени у вас немного, верно? Вы сделаете всё возможное, чтобы рядом с вами этот питомец чувствовал себя, как можно лучше. Вы дадите ему дом. Тепло и уют. Покой и свою заботу. Безвозмездно. Чего вы ему не дадите – так это имени. Его уже придумали за вас. И оно не имеет значения. Даже, если вам его называли в приюте, нет смысла запоминать его. Питомец вернётся обратно. Вы забудете, как его звали. Может быть, через неделю. Или через месяц. Поиграйтесь с ним и верните туда, где нашли. Дайте бедному животному немного заботы, как он, в свою очередь, даёт вам любовь, наполняет вашу жизнь смыслом. Это взаимовыгодная сделка.

      Что-то подобное происходит у меня с девушками.

Они знают, что я уйду: рано или поздно.

Они узнают об этом не сразу, спустя какое-то время.

И каждая реагирует по-своему.

Если провести опрос среди моих бывших девушек, то, услышав моё имя, они непременно ответят что-то такое:

"Да, знала такого парня. Но я много кого знала, понятно?".

"Он ещё жив? Удивительно. Я думаю, что при таком отношении к жизни он должен был уже давно сдохнуть".

"Я была так молода и не знала, что творю, когда связалась с ним".

"Он был младше меня, но развитый не по годам. Так я тогда думала. Дурой была".

"Я думала, что люблю его".

"Я думала, он любит меня".

Я Блабл. И я пересадочная станция.

Я тот, с кем можно отдохнуть душой и телом перед забегом: тернистой дорогой в жизнь. Отключиться от проблем, на какое-то время почувствовать себя любимой. При условии, что девушка сама этого хочет. Я не ловелас, я не авантюрист. Мне не нужно от вас ничего, кроме вас самих. Я просто честный. Врать девушкам? Не вижу смысла.

Дурачиться – это уже другой разговор.

Как ни странно, мысль о том, что наши отношения не будут вечными, когда-нибудь закончатся – как и всё в жизни вообще-то – никого особо не расстраивает. Осознание этого открывает новые уровни поведения и взаимодействия. Границы расширяются. Появляется надежда, что именно ты станешь той единственной, кто пробьёт его безразличие. Именно с тобой он захочет чего-то большего, так как ты сама изо всех сил будешь пытаться стать чем-то большим для него. Оправданная мотивация. Без обмана.

Мы договариваемся с Евой, что если захотим изменить друг другу, то первым делом расскажем об этом: она – мне, а я – ей. И никому другому. Никаких подруг. Никаких родственников. Психиатр? Ева больше не ходит к нему. Бросила это дело, когда познакомилась со мной. Всё просто: ты говоришь о своих проблемах с другими, даже самыми близкими людьми, спрашиваешь у них совета или просто жалуешься им, выговариваешься. Тогда будь готов, что эти люди решат твою судьбу за тебя. Считай, что вкладываешь свой выбор в руки посторонних людей. Есть вещи, которые касаются строго двоих.

Я спрашиваю Еву, что она собирается предпринять, когда я брошусь на другую девушку. А я брошусь, рано или поздно. Я знаю себя.

– Есть два варианта, – говорит Ева. – Вот первый.

Она обидится на меня, уйдёт в себя, попытается выставить меня виноватым, неблагодарным. Но я не приму эту роль. И тогда она, разочарованная во мне, в жизни, в людях, будет действовать импульсивно. И на этом всё закончится.

– А вот второй, – говорит Ева. И объясняет мне.

Она возмутиться самой мысли о том, что я хочу кого-то, кроме неё. Примет эти слова на свой счёт. Отреагирует остро, но хладнокровно. Будет искать проблему в себе, а когда найдёт, то изо всех сил попытается устранить её. Она поменяется, чтобы привлечь моё внимание. Она станет одеваться и краситься по-другому. Изменит внешность, расширит свой словарный запас. Или наоборот сузит его до самых банальных фраз, чтобы казаться проще, наивнее или просто доступнее. Она будет играть роль. Чтобы я остался.

Если я захочу, она притворится другой девушкой. Это её слова. Не мои.

– Как-то так, – говорит Ева, довольная собой. – Ещё вопросы есть?

– Но есть и третий вариант, – говорю я. – Слушай.

И Ева слушает.

– В этом варианте событий, – говорю я, – всё предельно просто. Мы находим девушку, которая эстетически тебя устроит, будет красивой, не глупой. Ты знакомишься с ней, возможно, через Сети, вы общаетесь какое-то время, она уже начинает тебе доверять, когда в один день ты говоришь ей, как тебе плохо, тебя бросил парень или ещё что-то – мы придумаем. Ты говоришь, что чувствуешь себя одинокой, всем подругам не до тебя, у них своя жизнь и это не ложь вообще-то. Ты просишь её приехать, ненавязчиво приглашаешь её к себе в гости, и когда она соглашается – необязательно в этот же день, но всё-таки соглашается, ты будешь настойчива – ты опаиваешь её, так чтобы она потеряла сознание, а потом прихожу я, и все веселятся так, как умеем веселиться только мы с тобой.

      Какое-то время Ева смотрит на меня, ожидая продолжения.

– А где ты будешь в это время? – спрашивает она. – Пока я буду, как ты выразился, опаивать её? Где ты будешь?

– Это уже… издержки… производства, – говорю я, приятно удивлённый тем, что Ева обращает внимание даже на такие мелочи. – Подожду у родителей, если что.

– Ты сумасшедший, – говорит Ева и улыбается. – Ты сам-то это понимаешь? Кошмар просто. – Она качает головой, как будто не верит в то, что только что услышала.

У каждой девушки, с которой я живу в разное время своей жизни, найдутся вещи от её бывшего парня. У каждой из них имеется что-то такое, что связывает её с прошлым. Память. Или напоминание о том, что люди могут быть жестоки. Отделавшись от редких совместных фотографий, картин, написанных телами в припадке безумного секса. Давно устаревших песен, которые вы слушали, катаясь на её машине по ночному городу. Окровавленных простыней, которые так и не отстирались. Одежды, которую он перевёз к тебе в квартиру, а ты с такой заботой всё разложила по ящикам и полочкам – словом, избавившись от всего, ты, считай, закрываешь дверь в прошлое. А никто на самом деле не хочет окончательно и бесповоротно что-то бросать. Все хотят знать, что можно будет вернуться обратно в случае чего: если постигнет неудача или станет невыносимо наедине с собой.

Сидя у Евы дома, я нахожу вещи парня, жившего в этой квартире до меня. Нахожу их случайно без всякого злого умысла. Натыкаюсь на них, когда ищу скрепки или что-то другое, чем можно соединить страницы моей работы "Комментарии без текста". Я нахожу их в шкафу, в самом углу, у дальней стенки. Или в комоде под какими-то документами, тетрадями с чьими-то записями, пожелтевшими чеками. Мужская одежда. Смятая пачка сигарет. Одеколон, израсходованный на две третьих. Может быть, эти вещи принадлежали отцу Евы, думаю я. Но потом, в нижнем ящике письменного стола, на самом дне, я нахожу фотографию: зима, Ева сидит на шее у какого-то парня, тот держит её руками в варежках за ноги, лица у обоих красные, позади них лыжный склон. Это бесит меня ещё больше, потому что я знаю, что Ева терпеть не может лыжи. Я опускаюсь на пол, смотрю на свои находки. Первая мысль – сжечь их в раковине. Или в мусорном ведре. Сжечь вместе с квартирой. И соседями, которых я ненавижу. Но следом приходит вот такая мысль. Какая мне вообще разница, если я всё равно исчезну? Вопрос переворачивается. Что оставить на память о себе? Если так, то наплевать. Всё одинаково. Я слушаю, как сверлит сосед снизу. Я слушаю, как кричит пьяный сосед справа. Слушаю, как топают соседи сверху, ходят по моей голове, как по крышке гроба. Как будто я умер, но всё ещё чего-то жду.

Я беру телефон и звоню в похоронную службу. Я говорю им:

– Пришлите, пожалуйста, катафалк, для моих соседей снизу, их там двое, этих ремонтников, я хочу, чтобы они влезли в машину. А ещё пришлите, пожалуйста, автобус – это для моих соседей сверху, их там целая семья, им нужен простор. А для соседа-алкоголика хватит мусорного мешка – такого большого, который используют, чтобы выносить строительный мусор. Впрочем, я могу взять такой мешок у соседа снизу.

Я диктую всё это, а потом понимаю, что просто молчу.

Записанный голос в телефоне говорит мне в ответ:

– Здравствуйте. Вы позвонили в службу дезинфекции. Мы с радостью избавим вас от паразитов, очистим ваш дом, и сделаем всё это за практически символическую цену. Наши специалисты – профессионалы. Мы – лучшие в городе. Оставайтесь на линии.

После этих слов Маракашки в ужасе разбегаются по квартире.

Вот краткий, но исчерпывающий список того, что от меня останется у Евы на память. Шрамы на теле, ожоги на коже. Рубцы на душе, которые уже никогда не заживут. Истерзанное, надломленное сердце, на котором следы моих зубов. Обкусанные до крови губы. Зуд на её красивой груди: в том месте, к которому я прижимал раскалённое лезвие кухонного ножа. Красные полосы на ягодицах: следы ремня, железной линейки и розги. Разорванная вагина, ослабевшие мышцы ануса. Выплаканные глаза, остекленевший взгляд. Ужасные слова на теле, выведенные чёрным маркером, которые так и не отмылись до конца. Грязные слова, которые будут вылетать из её рта, когда она будет спать с кем-то другим. То, чему я научил её, к чему привил вкус. Страдание, боль, разрушение.

Надеюсь на то, что другой парень, который займёт моё место, превзойдёт меня во всех смыслах. Мне хочется думать, что у него, этого будущего парня Евы, получится заботиться о ней лучше меня. Но даже сейчас, думая об этом, я не испытываю ничего, кроме злости: по отношению к Еве. По отношению к тому, с кем она будет, когда я покину её.

Я понимаю, что всё это находится у меня в голове. Но для меня эти образы, чувства и желания реальнее и сильнее тех, что испытывают другие люди в повседневной жизни.

В руке у меня зажат телефон. Голос в нём – это уже оператор, живой человек, какая-то девушка – кричит мне:

– Алло? Какая у вас проблема? Тараканы? Мухи? Моль?

Этот крик вкупе с ремонтом у меня под ногами, сотрясает стены квартиры – рушит мой мир, делает в нём дыру, которая засасывает в себя всё живое, включая меня самого.

Коллекция Бартлби

Они говорят: "смирись,

Не бунтуй". А ну-ка брысь!

Я крадусь по миру рысью,

У меня всё заебись.

На самом деле Коллекция Бартлби – это всего лишь папка на рабочем столе моего ноутбука, который я таскаю с одной квартиры на другую, от одной девушки к другой, который на время армии я оставлял Янни Плаку, чтобы тот мог писать на нём песни (заметки в телефоне его не устраивали). Он признался мне, что мой ноутбук заколдованный.

– Пальцы сами стучат по клавиатуре. Попадают во вмятины на кнопках, и тогда их уже не остановить. Охренеть просто.

Я пишу на этом ноутбуке тексты песен, которые никто никогда не услышит. Сценарии видеоклипов, которые не снимет ни один режиссёр. А в прежние времена – книги, которые не имеют значения, так как все истории мира давно рассказаны.

Коллекция Бартлби – это редкие (или не редкие) фотографии, архивные материалы, видеозаписи, аудиозаписи, которые я с трудом разбираю, так как между мной и некоторыми Бартлби стоит языковой барьер. Любительские рисунки, шизоидные арты, эскизы к татуировкам, переведённые статьи, зарисовки, сделанные художниками в залах суда, куда не пускали прессу. Обложки книг, сами книги, написанные либо Бартлби, либо кем-то другим, но всегда о них. Случайные кадры, которые, на мой взгляд, идеально отображают суть Бартлби: пустота в глазах, оскал зверя, скрытый под натянутой улыбкой. А ещё: газетные ксерокопии, воспоминания современников, интервью коллег по работе, показания свидетелей, точные описания мест обитания и невнятные дополнения к их жизни – всё, что, так или иначе, отражает природу Бартлби. Отрицание, отторжение. Сплошной бунт.

Моя Коллекция Бартлби – это в первую очередь люди, не сумевшие найти себе места в жизни. Среди них: разбитые и неприкаянные, психопаты и манипуляторы, отверженные, опустошённые. Массовые и серийные убийцы, идейные вдохновители, лидеры и просто те, кто указывал путь другим. Вечно пьяные ангелы, голые демоны, сомнительные знаменитости, потухшие звёзды. Странники и скитальцы, беглецы и бродяги. Ну и, конечно, писатели, которые могут быть авторами всего одной-двух интереснейших работ: мыслители, алкоголики, бездельники. Имён называть не стану. Не вижу в этом смысла.

Коллекция Бартлби – это мой круг друзей, к которым я обращаюсь за советом, на чьих ошибках я учусь. Все они либо мертвы, либо доживают свои дни в тюрьме или психлечебнице. Они – прошлое. Невосполнимая утрата для мира, как и их жертвы. Как и ненаписанные ими книги. Как и начатые, но брошенные ими дела. Невоплощённые мечты. Выцветшие и стёртые надежды. Гении и сумасшедшие. Те, кто окончательно во всём разобрались. Те, кто ничего не поняли. Те, кто при жизни так и не обрели покой.

Несмотря на мой интерес к теме Бартлби, я воспринимаю их всех, как законченных неудачников. Для меня Бартлби – синоним слова Никто. Это люди, которые могли стать великими, у них был потенциал и амбиции. Но вместо того, чтобы реализоваться, утвердиться в обществе, добиться успеха в той или иной сфере деятельности все они, как один, погубили себя. А что ещё хуже: некоторые из них погубили жизни других людей.

Разглядывая свою коллекцию Бартлби, вглядываясь в выражения лиц этих людей, изучая их биографии и привычки, я узнаю о них больше, чтобы знать, как не надо себя вести. Когда ребёнка спрашивают, кем он хочет стать, он, как правило, отвечает: хочу быть как папа. Или как брат. Или как ещё кто-то, кого он знает или просто видит на экране. Кем восхищается. Кем гордится. Мне кажется, что важнее знать: кем становиться не следует.

Мы гуляем с Евой по природному заповеднику. Вокруг сплошная тайга. Ни души вокруг. Шаг с тропы – и ты пропал. Я отлучаюсь, чтобы справить нужду. Ева зовёт меня по имени. Я не отвечаю. Ева зовёт меня снова – на этот раз громче. Нет ответа.

Ева кричит мне, но как-то неуверенно:

– Бартлби?

– Да здесь я, здесь, – говорю.

И выхожу к ней, раздосадованный, так как вообще-то я собирался неожиданно выпрыгнуть из-за дерева и напугать её.

Ну да ладно. В другой раз как-нибудь.

Собеседование это то же прослушивание

Собеседование на новую должность проходит по тому же принципу, что и прослушивание на роль в пьесе. Или в кино.

Место работы – фирма или компания – это постановка. Отлаженный сценарий, который обыгрывается изо дня в день. Как твой любимый сериал.

У каждого работника своя роль. И приходя на собеседование, ты пробуешь себя на эту роль.

Покажи своё умение вживаться в образ. Умение играть роль работника той или иной фирмы. Роль коллеги или подчинённого. Роль техника, инженера или помощника.

Если ты неопытный сорванец, бездарь и неудачник, как я, ничего не знающий ни об актёрской игре, ни о принципах кинопроизводства, не смыслящий ни в постановке пьес, ни в их реализации, то тебе придётся пройти долгий, тернистый путь. Сначала ты будешь устанавливать свет, строить декорации, красить стены, забивать гвозди, сооружая сцену, шить костюмы для настоящих актёров. Тебе уготована роль статиста, мальчика по прозвищу "принеси-подай". Тебя будут использовать все, кому не лень. Тебя будут доставать новыми, всё более глупыми поручениями. Тебя буду испытывать. Но не печалься. Считай, это проверка. Иногда она затягивается, но всё-таки. Если ты не сломаешься, если пройдёшь её, этакое крещение трудом, то тебя повысят. Или переведут в другой отдел.

Когда я работал стажёром в фирме "ПостельКа", одна девчонка из отдела Сервиса часто доставала меня. Она имела полненькую фигуру, лишний вес и пыталась компенсировать этот недостаток своим наглым характером. Назовём её Мисс Пончик, потому что за всё время работы там я не видел, чтобы она обедала чем-то, кроме пончиков. Так вот, Мисс Пончик была чуть старше меня, и даже я, человек без опыта, совсем новый в коллективе, заметил, что без неё фирме не жить. Она – важная, незаменимая часть команды. Профессионал своего дела. Мисс Пончик умела убеждать людей в том, что им нужен этот и именно этот продукт, это конкретное изделие. Её любимое литературное произведение, если я ничего не путаю: добрый рассказ Стивен Кинга "Я знаю, что вам нужно".

Будучи стажёром, я совершил ошибку: отправил на производство неверное техническое задание. Неправильно указал фасады кухни. Такими их и сделали. Заказчик разозлился, но Мисс Пончик сумела убедить его в том, что эти фасады ничем не хуже других. Когда я пришёл в офис на следующий день, Мисс Пончик поздоровалась со мной, проходя мимо нашего кабинета, но ни слова не сказала на счёт того, что она сделала. Я не успел поблагодарить её за оказанную помощь. Я был почти восхищён её скромностью, но позже, на планёрке, она принялась в красках описывать директору фирмы о том, что она сделала, какую услугу оказала мне. Сама доброта, Мисс Пончик, говоря об этом, явно упивалась собой. Довольная, как легко она может поддеть других людей, особенно парней, своим длинным языком. Сидя на планёрке, Мисс Пончик сверлила меня взглядом, приговаривая:

– Ничего, мальчик, ничего. Видимо, в университете не учат различать цвета фасадов. Но когда-нибудь и ты всему научишься. Не всё сразу, мальчик, не всё так просто.

Она называла меня мальчиком. А коллеги смеялись в ответ на её слова. Смеялись надо мной. У меня не было опыта работы. И уже не было желания получать его. Я хотел задушить Мисс Пончик. Я хотел сбежать от них всех. Я не боялся неудач, мне было плевать на них. Более того, я не боялся никого в этой фирме. Я опасался тех нехороших мыслей, которые, переворачиваясь, тихо дремали у меня в голове, дожидаясь своего выхода на сцену. Я боялся Духа. Переживал за Мисс Пончик и других. Но они этого не понимали.

На этой неделе я пробовался на роль мастера в цех по производству пеллетов, но на эту роль утвердили другого актёра. Более опытного, того, кто разбирается в соответствующих документах, а не просто знает стандарты, заученные наизусть в актёрской школе. Роль отдали тому, кого будут слушать другие, опытные актёры. Это правильно, я считаю.

Куда бы я ни пришёл, везде, на каждом прослушивании найдутся люди умнее, образованнее, опытнее, чем я. Мне кажется, что я всегда занимаю чьё-то удобное место.

Однажды Мисс Пончик придумала мне задание. Она хотела, чтобы я распечатал план разработок по новым видам изделий. Я не собирался этим заниматься. Во-первых, это было скучно. Во-вторых, это не было прямым указом моего начальника. Кто-то предложил такую инициативу, а Мисс Пончик решила поддержать идею, только сама она в жизни бы не стала тратить на этот бред своё время. Но главное: Мисс Пончик не была моим начальником. Просто так повелось, в этой фирме, что Мисс Пончик могла заставить, кого угодно делать то, что считала нужным. Я не собирался становиться этим "кем-то".

Я сказал ей, что не буду это делать.

– Найдите кого-нибудь другого, – сказал я.

Также меня бесил тот факт, что я вынужден обращаться к другим работникам в офисе на "вы", хотя разница в возрасте между нами была незначительной. Я понимаю, когда такой принцип работает в армии. Там всё просто и понятно. Но когда гражданские люди берут этот трюк и пускают в оборот, особенно девушки, хочется накричать на них.

Мисс Пончик смерила меня оценивающим взглядом.

– Будешь, – сказала она. – Давай, вперёд.

Я стоял перед ней, не сходя с места. Она вроде как "вызвала меня" к себе в кабинет. "Выцепила" в коридоре. Хотя я просто проходил мимо. Шёл в туалет или к Симке в кабинет, чтобы поболтать. Я часто так делал, когда активность в офисе шла на спад, и мне становилось тоскливо. Ноги сами стартовали, хотелось убежать прочь. Хоть в стену, плевать.

Мисс Пончик посмотрела на меня и сказала:

– За работу.

А потом рассмеялась.

Я сказал без всякого смущения:

– Это не входит в мои обязанности.

– Да? А что входит?

– Изучение программного обеспечения. Создание трёхмерных моделей тех изделий, которые уже стоят на производстве.

– Так ты за это деньги получаешь? За то, что изучаешь программу? Переделываешь чужую работу?

Мисс Пончик не оставляла попыток подловить меня.

– За что я получаю свои деньги – это сугубо моё личное дело. Запомните. Это плохая привычка, считать чужие деньги.

Мисс Пончик охнула.

Возмущённая, она затараторила:

– А чьи это, по-твоему, обязанности? Может быть, мои? Нет. И я скажу тебе, мальчик. Это задача технического отдела. Ты – часть этого отдела. Незначительная, но всё-таки часть. И если нет других специалистов на месте, то будь добр отдуваться за всю команду. А теперь делай, что тебе говорят.

Я не мог сдаться без боя. И спросил:

– А где они? Другие специалисты?

Этими словами я сильно вывел её из себя. Мисс Пончик покраснела. А я уже просто смеялся над ней. Не в голос, конечно. Я ведь вежливый человек. Она знала, что я знаю, где находятся другие парни. Сегодня снова сломался какой-то станок, и они уехали на производство чинить его. Там всегда что-то ломалось, в этой фирме. Всегда не хватало рабочей силы, так что Мисс Пончик искала, на кого переложить чьи-то обязанности или просто нелепые задачи. Наверное, ей за это доплачивали.

– Все твои – на производстве. И если будешь спорить со мной, тоже туда поедешь. Там всегда есть чему поучиться.

Сказав это, она вроде как даже хихикнула.

– То есть в таком случае вы найдёте того, кто распечатает вам все эти графики? Хм. Интересно получается. Почему вы не можете сделать всё то же самое, но сейчас?

И прежде, чем она сказала ещё что-то, я ушёл.

Я сделал то, что просила Мисс Пончик. Список из трёхсот или около того изделий. У каждого свои названия, даты запуска в производство, свои сроки сдачи. Чтобы соединить всю информацию вместе, мне пришлось обзвонить другие отделы. Дизайнеров. ОТК. Экономистов. Я позвонил на производство и что-то уточнил у Гуру. Тот наорал на меня и сказал, чтобы я не отвлекал его по пустякам. Я составил список на новые изделия, которые ещё не запустили в производство, а значит, и информации на них не было.

Уставший, я спросил у Мисс Пончик:

– Сколько копий сделать?

– А сколько сотрудников связано с техотделом?

Она продолжала дурачить меня. А я не люблю чувствовать себя дураком. Я был на пределе. Надоело. Я наплевал на неё и сделал копии. Так, чтобы точно всем хватило.

У меня была новая, только что открытая пачка бумаги. Но я сходил на склад и взял ещё две пачки. Полторы тысячи страниц.

Мой список не занял и тридцати листов.

Разделите полторы тысячи на тридцать.

Вот столько экземпляров графика разработок я сделал.

Я не думал о том, что кто-то поймёт мой поступок.

Так же, как не беспокоился о том, что стоимость бумаги вычтут из моей зарплаты.

Это не волновало меня. Я был преисполнен злости.

И мне требовалось как-то выплеснуть её.

Когда я закончил, в офисе уже никого не было. Я принёс все эти копии в отдел Сервиса и оставил на столе Мисс Пончик.

А на следующий день она подняла крик, нажаловалась на меня. И нас с Гуру вызвал к себе директор. Как в школе: нашкодившего ребёнка и его отца.

Я свалил всю вину на принтер. Сказал, что тот перестал реагировать на кнопку "стоп". Всё выдавал и выдавал отпечатанный материал. Одну копию за другой.

– Но зачем нужно было тащить всю эту макулатуру к ней на стол? – не унимался директор. Он допытывался до меня, но я только пожимал плечами. Ситуация казалась мне смешной и нелепой. Я не собирался им объяснять, они всё равно не поняли бы.

Гуру попытался отшутиться – он всё-таки отвечал за меня – и сказал:

– Ну что же. Черновики ещё никто не отменял, да?

Директор посмотрел на него без улыбки.

Когда мы вернулись в наш кабинет, Гуру сказал:

– Принтер заело, да, пацан?

– Так точно, – ответил я.

Гуру покачал головой и спросил с серьёзным видом, как будто застал меня на месте преступления:

– Ты знаешь, пацан, сколько бумаги входит в принтер? А я вот знаю.

И тогда я не выдержал этого нелепого представления и рассмеялся в голос.

Хотел было сходить к Симке, посмеяться вместе, но в тот день она ушла раньше.

Так всегда. Ищешь, с кем можно посмеяться над кретинами, и понимаешь, что кретины – все вокруг. Один ты ещё более-менее адекватный. Но это тоже как посмотреть.

Дом с красной дверью

Когда я размышляю о тех героях, которых я придумал, и об их историях, которые они рассказывают мне, я представляю себе огромный особняк, расположенный где-то на отшибе: возможно, посреди черного, выжженного поля – необъятного, как сам бог или небо. Я называю этот особняк Дом с красной дверью. Или просто Дом. Там живут все, кого я создал. Там же они и похоронены. Не знаю, откуда взялось это название. На самом деле входную дверь Дома я так никогда и не видел. Если напрячь фантазию, вообразить что-то, то дверь, конечно, появится, и будет непременно красного цвета, я уверен. Но фантазировать – это не то же самое, что просто закрывать глаза и смотреть на то, что уже отстроено. Снаружи этот Дом выглядит уютным и безопасным местом. Три этажа, в занавешенных окнах горит мягкий свет. Фасад белого цвета, никаких трещин. Дом не выглядит устрашающим. Или заброшенным. Глядя на него, вы не скажите: Дом Зверя, Дом Ужасов, Дом с Привидениями. Скорее: Дом Мечты, Дом Снов, Дом Сладких Грёз. Появится желание попасть внутрь, заглянуть за дверь. Я уверен. Непреодолимое желание. Тяга, которую не побороть. Пройтись по этажам, погулять по коридорам. Посетить все комнаты, спальни. Обследовать каждый угол. Заглянуть в шкафы, прогуляться по чердаку и, наконец, спуститься в подвал. Увидеть, что творится за каждой дверью. У Дома много секретов, и вам не терпится разгадать их. Дом старый, как мир. Дом был и будет.

…все сюжеты и линии ускользают от меня, повествование кто-то перехватывает, как сигналы телефона. Компас сломался. Карта местности, которую мне выдали в туристическом агентстве, оказалась подделкой. Рисунок, сделанный ребёнком на выдубленной человеческой коже. Я крепко держу поводья, которые превращаются в змей, кусают меня, и выскальзывают из рук. Чёрные лошади лязгают зубами, ржут надо мной и, фыркая, разбегаются в разные стороны, теряются среди деревьев. Мой дилижанс, окутанный пламенем, катится своим ходом. Я чувствую жар у себя за спиной. Мой фрак горит. Поездка закончилась. Постройте новый маршрут. Вниз с горы, ведущей вверх. Кто-то толкает меня, спрашивая, собираюсь ли я платить за проезд. Поворачиваю голову. Передо мной стоит Дрозд с розовым хохолком. Вид недовольный. Крылья скрещены на груди. Птица качает головой, стучит клювом по могильному камню, надпись на нём: ЗДЕСЬ СПИТ БОГ. По соседству ещё один камень, такой же сырой и серый, надпись шрифтом поменьше: ЧЕЛОВЕК ТОТАЛЬНОЙ НЕНАВИСТИ. "Распишетесь?", спрашивает меня Дрозд каким-то мурлыкающим голосом. И протягивает мне бритвенное лезвие, а я замечаю, что из тысячи таких же лезвий состоят оба его крыла. Я спрашиваю у Дрозда: "Так ты и есть Бог Лезвий?". А он говорит: "Курлык". Дрозд откашливается и говорит: "Определённо". Потом взлетает, цепляет меня когтями за плечи и тащит за собой к солнцу. Выше и выше. Я смотрю, как земля уходит у меня из-под ног и становится всё меньше, пока не исчезает совсем. Мы среди облаков. Летим, а потом Дрозд говорит: "Мы вам перезвоним" и отпускает меня. Я закрываю глаза, готовый разбиться, кричу, но не слышу себя, а когда открываю глаза снова, я уже на земле, в руках я сжимаю кожаные плети: я наказываю двух девушек, которые стоят передо мной на четвереньках. Спины их выгнуты, загорелая кожа блестит от пота, линии бёдер, соединяясь, напоминают два идеальных сердца. Меня слепит свет – яркий, жёлтый, неестественный. Кто-то кричит издалека: "Камера. Мотор. Начали". Кто-то кричит: "Просто танцуй или хотя бы открывай рот под музыку". И, сам того не желая, я замахиваюсь. Плеть со свистом рассекает воздух, проходится по спине девушки, оставляя после себя красный след из крови. Девушка визжит, другая девушка плачет. Первая просит прекратить, вторая просит не начинать. Но я снова замахиваюсь, на этот раз другой рукой, и прежде, чем плеть опускается, я оборачиваюсь, так как в этом момент у меня за спиной раздаются громкие звуки ремонта: кто-то сверлит стену…

Что касается Дома. Скучать в Доме не приходится. Такого чувства в Доме не бывает никогда. Если скучаешь в Доме, наедине с собой, то логично предположить, что другие люди, находясь рядом с тобой, разговаривая или просто соприкасаясь с тобой в жизни, тоже будут скучать. В Доме все истории только для тебя одного. За каждой дверью свой мир. Каждая комната – будь то спальня, гостиная, ванная комната или чулан – хранит свою историю. Хватаешься за ручку, ржавую, золотистая краска облезла, поворочаешь её по часовой стрелке и тянешь на себя. Заходи, устраивайся удобнее. Смотри, слушай. Можешь записывать за героями: у них тут бурная жизнь, не то, что у тебя, неудачник. То, чего ты никогда не увидишь. Фантазия взяла вверх. Я надеваю мешок на голову Фантазии, щипаю её за соски и овладеваю ей. Не Фантазией, а Музой, конечно. Прости, Фантазия.

…по обеим сторонам от меня то и дело возникает какая-то романтическая мишура, липкая, как паутина, слюна, скапливающаяся во рту с бодуна, или сперма, что томится в режиме ожидания, находится на низком старте в члене. Всё это сильно сбивает с толку, пробираясь через дебри густых лесов, я вынужден идти по скользкой тропе, которая пролегает через бурлящее болото. Я прыгаю по кочкам, которые на самом деле являются торчащими из-под мутной, тинистой, зелёной воды ягодицами молодых девушек. Их бледная кожа пестрит синяками, следами укусов и ссадинами. Поверхность болота пузырится, вспенивается. В нос мне бьёт самый мерзкий запах из всех, я отворачиваюсь от него, чтобы не задохнуться. Я с трудом сдерживаю рвоту. Прохожу дальше, и этот запах становится каким-то мягким, даже сладким. Он пробуждает желание, влечёт за собой, как влекут все эти девушки: сок прекрасного тела. Я устал переживать это. Я хочу уснуть навсегда, это моё право, разве нет? Я не хочу больше просыпаться. Отныне я буду говорить только с самим собой. Я буду молчать всю оставшуюся жизнь. Сколько слов я написал за то время, когда хотел стать писателем? Тишина отвечает мне: "Миллионы Слов". Что это дало мне? Жду ответа. Тишина говорит, харкаясь дымом: "Отъебись, Блабл". У меня нет работы, у меня нет денег. Все истории уже написаны. Я получаю удовольствие от того, что просто открываю двери. Я не боюсь Неудачи. Она моя подруга. Я не ищу Кризиса. Он сам находит меня и селится со мной рядом, а потом стреляет у меня мелочь на проезд: по-братски, по-соседски. Отныне я ненавижу все книги мира, серьёзно. Они рождают вопросы. А те, в свою очередь, требуют ответов. Думаешь, прочитаю вот эту книгу, узнаю, что там и как. Пока читаешь её, получаешь один ответ, но тут же, следом, возникает ещё десять вопросов. Ладно, думаешь, прочитаю другую. А там то же самое. И так до бесконечности…

Возвращаюсь к своему Дому так же, как остальные люди возвращаются туда, где живут и ночуют, в конце трудного рабочего дня. Они смотрят сериалы, а я захожу в Дом. Они встречаются с друзьями, а я разговариваю с мёртвыми из своей Коллекции Бартлби. Дом – это моя крепость. Дом – это моя тюрьма. Дом – это огромный кинотеатр под открытым небом, где показ ведётся для меня одного. Дом – это оранжевый торговый центр с тысячей магазинов и фуд-кортом, где всё бесплатно: бери, пожалуйста, сколько унесёшь. Но ты серьёзно думаешь, что унесёшь всё это? Дом у меня в голове, и строительным компаниям его не снести. Никто не будет делать в нём ремонт. Никогда. Пока я в Доме, я свободен. Если невыносимо, то достаточно закрыть глаза и зайти в Дом с красной дверью.

…ладно, говорю я Агентам, которые следят за мной из-за кустов и деревьев и разговаривают со мной через звуки ремонта, который делает кто-то из соседей. Агенты нападают на меня, пока я чищу зубы, и всё-таки допрашивают меня, даже не дав одеться.

– Я никому никогда не желал зла, – признаюсь я Агентам. – Не было такого, чтобы я хотел кого-то убить. До тех пор, пока я не занялся изучением этого вопроса в рамках какой-то истории. Уже и не вспомнить. А когда вопрос был изучен, то я уже не мог смотреть на девиантное поведение, как на абсолютную проблему. К сожалению, я не вижу эту проблему только с одной, конкретной стороны. Мне открылись все её составляющие. Истинные причины. Подоплёки. Соединительные линии. Вся красота безумия. Веселье без эмоций – безудержное, как семяизвержение. Я чувствую, как по спине у меня бегут мурашки. Не думайте об этом. Просто трахайтесь. Фотографируйтесь и трахайтесь. Фотографируйте, как трахаетесь, и выкладывайте свои снимки в Сети. Пускай весь мир смотрит на вас. Получайте оценки к своей жизни. Делитесь впечатлениями с друзьями, а меня оставьте в покое. Я безумен, я устал, я ушёл. Мне не нужны критики, мне не нужны слушатели. Я сам себе критик и слушатель. Я воспитанный и хороший мальчик, спросите мою мать.

Агенты понимающе кивают и оставляют меня в покое на какое-то время. Они берут с меня слово, что я запишу видеообращение к своему поколению, и я вынужден говорить:

– Вставляйте свои эрегированные пенисы огромные как многовековые дубы кривые и ровные одинокие и скрещенные со стволами других деревьев в слезящиеся плачущие вагины своих подружек слипшиеся от пота скользкие подмигивающие но всегда грустные и двигайтесь в них уверенными толчками совокупляйтесь в лесах на полях и лугах в салонах машин в прокуренных вип-кабинках ночных клубов на влажных смятых простынях съёмных квартир на берегу озера на рассвете на камнях на песке или в снегу если сможете засовывайте пальцы себе в вагины девушки насаживайте свои руки снова и снова парни и думайте о том что вы уникальные наслаждайтесь собой как никем другим а потом наслаждайтесь друг другом потому что вы прекрасны потому что если вы начнете думать обратное если осознание всю глубину собственной никчемности вы сойдете с ума.

Мне нужно вернуться к своему Дому, заглянуть в ту комнату, которая находилась дальше других комнат, скрытую от посторонних глаз, тайную или просто не видимую невооружённым взглядом. Эта комната казалось самой страшной, я боялся заходить в неё. Но посмотрите на меня сейчас: я гуляю по ней, устраиваю экскурсию, рум-тур, детка, это мой рум-тур специально для тебя, дорогая, я говорю на твоём языке, чтобы ты поняла. Я сажусь в кресло у окна, жду, пока глаза привыкнут к темноте, и трогаю себя, глядя на картины, которые разворачиваются передо мной в этой и других, похожих на эту комнатах. А возвращаясь в реальный мир, покидая Дом, я чувствую себя увереннее и спокойнее. Я вижу себя обновлённого, лучшего, чем прежде. В принципе, какая разница, как я достигаю покоя, пока я не мешаю другим, верно? Я просто думаю о чём-то плохом и всё. Думать о чём-то плохом само по себе – не преступление. Совершать плохое – вот больше, чем просто преступление. Это как минимум непоправимо. Ситуация напоминает погружение. С каждым разом всё глубже, исследуя дно, пытаясь достать с него камень, который не покажешь другим, как в детстве. Я думаю о девушках, которых когда-то знал. Я думаю о девушках, с которыми когда-то спал. Я думаю о девушках, которых видел сегодня днём, проходя по улице: интересно, они икают, когда я вспоминаю о них? Если да, то, как сильно? О Кукле, с которой разговаривал часом ранее, когда был на собеседовании. О девушках, которых видел в Сети. О девушках, которых уже нет в живых, но память о них хранят фотографии: старые, оцифрованные, блуждающие по просторам виртуального мира.

Красивые девушки в приёмной у стоматолога удивляются, почему я смотрю на них чуть пристальнее других посетителей. Пугаются и говорят, что я смотрю сквозь них. "У меня плохое зрение", говорю: "Не принимайте на свой счёт". Они кивают, но это не устраивает их. "Не могли бы вы смотреть на кого-нибудь другого?". Я говорю: нет проблем. И отворачиваюсь. Любуюсь облезлой краской на стене. Я спокоен. У себя в голове я уже истерзал их: утащил за волосы в лес, утопил в карьере и с тихой жутью обезглавил.

Говорить о том, что происходит в Доме, не имеет смысла. Это нереально, но уместно. Это жестоко, но честно. Печально, как моя жизнь. Красиво, как молодость твоей девушки, но она тоже уйдет (молодость или девушка? ответ: обе). Лучше бы я умер, то есть уснул. Потому что уснуть означает умереть, чтобы переродиться в новом сухом дне.

Я веду свой грустный, невнятный рассказ для этих стен, ремонтных работ, соседей-алкоголиков, сидя в чужой квартире, без денег, без дома, уставший от себя. Я не знаю, куда себя деть, не знаю, как мне жить. Я хочу общаться с людьми, я не хочу видеть никого, даже Еву. Я знаю всё, я забыл собственное имя. Я устал и обессилен, меня госпитализировать бы нужно по уму. Я веду этот скомканный разговор с одной целью: чтобы не уснуть.

Лёд & Каньон

Вот сжатая, но точная вереница событий прошлого лета, когда я только вернулся из армии и, находясь в разбитом состоянии, пытался найти своё место в жизни.

Я звоню парням из кряк-бригады, своим прежним друзьям, чтобы узнать, какие у них планы на будущее: все они, как один, либо пьют на выходных, либо прямо заявляют, что ничего интересного не происходит, и на том разговор заканчивается. Никто из них не предлагает встретиться, я тоже ничего не говорю. Денег у меня нет, возможностей тоже. Кое-кто из них собирается помочь мне с работой, но когда я перезваниваю, не отвечает…

Отец говорит, что мне следует идти служить, а я объясняю ему, что соглашусь на это только в том случае, когда окончательно отчаюсь в своей жизни, когда буду уверен, что у меня ничего не получится. Отец не выдерживает и спрашивает с презрением:

– Кого ты боишься?

И я признаюсь без шуток:

– Себя.

Отец смотрит на меня, недоумевая. Но больше ничего не говорит…

Я звоню Янни Плаку, хочу заехать к нему, чтобы хоть как-то скрасить тоску, но Янни говорит, что его нет в городе.

– А где ты? – спрашиваю.

– Катаюсь, – говорит.

– Когда обратно? – спрашиваю, скрипя зубами.

– Надеюсь никогда, Блабл, – отвечает он и смеётся.

Я слышу, как на заднем фоне у него разговаривает девчонка…

Прихожу на собеседование. Компания большая, но предлагаемая должность – не моя специализация. Я разговариваю с Куклой, и вместо того, чтобы, как все, послать меня куда подальше, Кукла отправляет меня к начальнику отдела. "Ух ты", думаю: "Это что-то новенькое". И вот я уже разговариваю с начальником, который не на много лет старше меня: мы быстро находим общий язык, как мне кажется, оба учились в Техническом Университете, у нас даже есть пара общих знакомых. Я спрашиваю, возьмёт ли он меня.

– Не могу ничего обещать, – отвечает этот тип.

В итоге я ухожу оттуда, уверенный, что начальник сам не понял, зачем Кукла привела меня к нему. Может, ради смеха, думаю я…

Я звоню в какой-то отдел управления персоналом, разговариваю с какой-то Куклой, спрашиваю, что с моей кандидатурой. Называюсь, она просит подождать.

Звонок сбрасывается.

Я звоню снова.

– Со мной обещали связаться. Я всё ещё жду ответа от вашей компании.

Кукла спрашивает – резко, как будто это всё объясняет:

– Кто вам это пообещал?

– Та из вас, с кем я разговаривал.

– Назовите имя.

Я называю своё имя.

– Не ваше имя, – Кукла вздыхает: – Имя девушки, которая проводила с вами собеседование.

– А у вас их много? – отвечаю я, уверенный, что эта конкретная Кукла и есть та самая девушка, которая проводила со мной собеседование.

Всё заканчивается тем, что Кукла переводит меня на другую линию. Там со мной говорит какой-то мужчина.

– Если вы хотите получить работу в нашей компании, то мы настоятельно рекомендуем вам не надоедать нашим сотрудникам своими звонками. Это мешает их работе.

– Разрешите уточнить? – говорю я.

– Что?

– С кем я разговариваю?

Пауза.

– С начальником службы безопасности.

Я уверен, что это какой-то обман. Они смеются надо мной. Но связь обрывается....

Я придумываю сюжеты к видеоклипам, сидя в своей пустой квартире, пишу тексты песен, собираю всё это в отдельные рабочие файлы и отправляю по электронной почте на различные студии звукозаписи, ассистентам режиссёров, артистам и продюсерам всевозможных шоу, но ответа нет, никто со мной не связывается…

Хожу по деревообрабатывающим предприятиям города, разговариваю с технологами, наладчиками станков, инженерами по качеству, операторами станков, конструкторами и проектировщиками, мастерами цехов. Спрашиваю: могу ли я походить поучиться.

– Я не буду мешаться, – говорю. – Вы и не заметите, что я здесь.

Но все они, как сговорились. Каждый перекладывает ответственность на другого, выставляет себя этаким скромным винтиком в механизме производства. Все они говорят мне, чтобы я обращался сразу в отдел управления персоналом. Эти мужики говорят мне:

– Вопросы трудоустройства решаются там.

– Но вы не против того, чтобы обучить меня?

– Такие дела нужно решать в отделе кадров.

И я иду в отдел кадров. Разговариваю с Куклой.

А уходя из таких мест, я чувствую небывалую досаду. В груди у меня расцветает отравленный цветок. Я замечаю кое-что общее и важное во всех этих фирмах. Никто не спрашивает у меня документов. Никто не смотрит на мой диплом. Видеонаблюдения в таких местах, расположенных на отшибе, как правило, не бывает. Охранников тоже. Откуда я взялся? Непонятно. Я могу быть кем угодно. Я могу преследовать совсем другие цели: не те, которые озвучиваю. Например, я могу выбирать среди Кукол самую красивую. Проводить свой личный конкурс красоты, о котором буду знать я один.

Это наблюдение становится моей тайной....

Ничего не получается и, не зная, чем ещё себя занять, впервые за много лет я уезжаю в Сухое Дно к сестре – возвращаюсь домой, если так можно сказать.

Я думаю напиться там от безысходности, но муж моей сестры подхватил какую-то инфекцию, он принимает антибиотики, не до веселья, в общем. Так что я просто листаю книги из библиотеки сестры: что-то перечитываю, но большинство ставлю обратно на полку. Пишу несколько неплохих песен, отправляю их Янни Плаку по электронной почте, но он не отвечает. Помогаю старшему племяннику собрать конструктор. Он сильно удивляется, когда узнаёт, что у меня нет денег на мороженое для него.

– Совсем-совсем? – спрашивает племянник.

– Похоже на то, – говорю, а сам чуть не плачу.

Я хожу по посёлку, заглядываю в те места, которые когда-то имели значение, а теперь выглядят серыми и скучными. Людей нет. Ни парней, ни приличных девушек. Все военные. Утром на работу, вечером с работы. Только форма мелькает.

Я много курю, сижу у реки, о чём-то думаю, что-то вспоминаю. Но так же быстро всё забываю, мысли ускользают от меня. В один из дней я понимаю вот что: я совсем ничего не чувствую. Это осознание не пугает меня. Я пытаюсь докопаться до истоков того зла, которое копится во мне много лет – ещё с детства, наверное. Но всё, что я могу сказать: это началось здесь, в Сухом Дне.

Собираюсь сходить в лес, чтобы поплавать на карьерах, но сестра говорит, что там водятся волки.

– Волки чувствуют, что людей в посёлке почти не осталось. И теперь не боятся выходить.

Местные жители собираются на собрании в муниципалитете, где решают: отстреливать волков или нет. Я тоже иду туда вместе с сестрой, слушаю все за и против. И не удивляюсь, когда люди единогласно принимают такое решение:

– Учитывая, что на территории посёлка не зафиксированы случаи того, чтобы волки причинили вред людям, решение организовать дружину, которая будет отстреливать волков, отклоняется.

– Лучше ждать, пока они начнут нападать на людей, – говорит мне сестра.

Я помогаю мужу сестры наколоть дрова, а потом, когда сбегает кто-то из осуждённых (обычное дело, ничего нового), моей сестре приходится подскакивать по боевой тревоге. И я принимаю очередное бессмысленное решение: пора возвращаться в город.

Последнее, что происходит. Покидая Сухое дно, рано утром, я вижу на выезде из посёлка волка. Большого и старого. Он не торопясь переходит дорогу, так что водитель вынужден остановить фургон, в котором мы едем: я и другие незнакомые мне пассажиры.

Сырость. По разбитой дороге стелется туман. Глаза волка встречаются с моими глазами. Я замираю.

– Ну и зверюга, – говорит водитель, ни к кому конкретно не обращаясь. – Будь с собой ружьё, пристрелил бы, заразу.

А я думаю: нет, не пристрелил бы…

Тем же летом, но позже. Меня приглашают стажироваться на должность помощника инженера в небольшую фирму, занимающуюся производством мебели в стиле "лофт". Радостный, но настороженный, я посещаю предприятие, которое находится в одном здании с офисом. Кабинета нет, рабочее место оборудовано прямо в коридоре – рядом с цехом покраски. Программа для работы – не профессиональная. Нелицензированное ПО. Инженер, за которым меня закрепляют, отсутствует и никто не знает, когда он появится. Кукла даёт мне пробное задание: сделать инструкцию к сборке кресла, выполненного из поддонов. Запах краски бьёт по мозгам. Проработав полдня, я уже ловлю вертолёты, меня тошнит, а когда я иду пообедать, меня вырывает в мусорное ведро на улице. Назад не возвращаюсь, всё равно задание я уже два часа, как сделал…

Мне звонит Экса, моя бывшая подружка, которая в своё время называла меня то ли Корпускула, то ли Катапульта – уже и не вспомнишь. Предлагает встретиться.

– Зачем? – спрашиваю.

– Обязательно нужна причина?

– Так-то да, – говорю.

– С каких это пор?

– С тех пор, как я съехал от тебя.

– У тебя другая пассия?

– Нет. Но я стал дико занят.

– Чем это? Самобичеванием?

Экса смеётся. Шутница.

Я не отвечаю. Она меняет тактику.

Спрашивает каким-то мурлыкающим тоном:

– Ты у себя?

– Нет, – говорю. Вру ей.

А сам осматриваю свою пустую квартиру.

– Не понимаю, как ты там можешь жить?

А я, например, не понимаю, как могут жить все остальные? Но я молчу.

Экса говорит с тоской:

– У меня остались кое-какие твои вещи.

– Сожги их, – говорю. – Мне плевать.

– Если ты дома, я могла бы завести их к тебе. Или сам заезжай, когда время будет.

Я не отвечаю. Она говорит:

– Просто приезжай, ладно? Вещи я выброшу, если ты, правда, этого хочешь.

– Зачем тебе это? – спрашиваю.

– Что именно?

– Зачем ты звонишь мне?

Она вздыхает.

– Сама не знаю.

А потом говорит:

– Просто ты не такой, как все?

И хотя это звучит, как вопрос, я не отвечаю, так как устал повторять людям, что я такой же, как все, но посторонний…

Мне звонит Янни Плак. Рассказывает, как круто он проводит время с одной девчонкой. Я спрашиваю:

– Это на неё ты слюни пускал?

– И не только слюни, – отвечает Янни Плак, смеясь.

Настроение у него приподнятое.

Мне не смешно. Я говорю:

– Давай по делу, пацан.

И спрашиваю, чтобы приструнить его, хотя прекрасно знаю ответ:

– Мокнул конец?

– Что? Я… Ну… Кхе. Нет, Блабл.

– Тогда не выделывайся, – говорю.

Как будто я не знаю, зачем он звонит: чтобы рассказать о своей жизни, поделиться радостью, спросить совета. Янни Плак пересказывает, где был, что делал, говорит о своих чувствах к этой девушке: он едва знает её, но уже считает, что влюбился. Вот что тут скажешь? Романтик двадцать первого века. Тот, кто заранее олицетворяет девушку, приписывает ей чуть ли не культ божества, а сам лишь мастурбирует на её фото в Сети.

Я слушаю его, стиснув зубы, поддакиваю, говорю, что рад за него. Потому что Янни – единственный человек, который звонит мне за последний месяц, не считая бывшей и моих родителей. Пока он выговаривается, я выкуриваю три сигареты. Сжимаю пачку, понимая с горечью: на новые сигареты денег нет.

– Ну, что думаешь? – спрашивает Янни Плак.

– Ничего такая девчонка, – говорю. – Дерзай.

Я говорю ещё что-то. Какую-то несуразицу. Его это устраивает.

– Спасибо, что поддерживаешь меня, Блабл. Серьёзно. Это очень важно для меня. Твои советы. Анализ происходящего со стороны, так сказать. Это мне очень помогает.

Да наплевать, думаю. А сам говорю:

– Обращайся.

В последний момент, когда я считаю, что разговор уже закончен, Янни Плак спохватывается и спрашивает:

– А как ты?

Это выбивает меня из колеи.

– Я? Да нормально… Порядок… Круто всё.

– Можно будет встретиться, – говорит он.

– Когда? – спрашиваю, и уже ненавижу себя за то, сколько энергии я вложил в это слово.

Янни Плак теряется и торопится объяснить:

– Ну, в перспективе… как-нибудь… позже. Сейчас дела.

– Конечно, – отвечаю. – Я так и понял.

А сам думаю: пошёл ты, друг…

Сдаю кровь, как донор, в специализированном центре, куда от нечего делать наведывался студентом. Я здесь впервые с тех пор, как вернулся из армии. Запасаюсь терпением, потому что, как и в прошлые посещения, приходится отвечать на один и тот же вопрос врачей. А именно: в чём смысл моей выцветшей татуировки на предплечье? Клоун, который ни добрый, ни весёлый. Символ двуличия и лицемерия. Улыбка не значит радость. Всё относительно. Но я говорю только то, что они, эти врачи, хотят услышать.

– Это? Да ерунда, – говорю. – Не обращайте внимания.

– Но что-то ведь она значит? Конкретно для вас?

– Только то, что я был молодым и глупым.

Врачи-девушки смеются, потому что в их глазах – я такой и есть. Меня это не злит. Их наивность кажется мне милой. Они ведь не знают, что я сплю исключительно с их ровесницами. Взрослые девушки, как я люблю. Но что важнее: им плевать на меня и мою руку. Они отвлекают меня, пока затягивают на моей руке жгут. Обрабатывают кожу на татуировке спиртовой салфеткой и вводят иглу в вену, которая чётко выделяется на лбу клоуна, как настоящая: прямо промеж его бровей, если бы они у него были.

Врачи пытаются отгадать, что это за клоун.

– Джокер, Пеннивайз, Пьеро, Джон Гейси…

Они перебирают известные варианты. Я качаю головой.

– Это Виктор, – говорю.

– Виктор? Это ещё кто такой?

– Виктор, – говорю я просто. – Это мой друг.

Девушки переглядываются. В глазах недоверие.

Под медицинскими масками на лице явно прячутся улыбки.

– Понятно, – говорят они.

Полученные деньги я трачу на сигареты и сочный бургер, который съедаю на ходу, по дороге в пустую квартиру, радуясь тому, что сегодня можно не идти на обед к родителям, как я делаю это обычно каждый день…

Я зависаю на Чёрном озере, плаваю, провожу там много времени, пока солнце ещё печёт, а погода позволяет. В один из таких дней помогаю ребёнку выбраться из воды, но это пустяк на самом-то деле. Уже стемнело, когда мальчик десяти-одиннадцати лет заплыл на середину озера и боялся возвращаться обратно. Он испугался, что не может нащупать ногами дно, и запаниковал. Я заметил его с пляжа. Нырнул в воду, доплыл до него и сопроводил до берега. За это его старшая сестра пригласила меня присоединиться к их компании у костра. Её друзья – все хипстеры и блогеры – горланили пьяные. Она сказала: они здесь с ночёвкой. Девчонка вроде как винила себя за то, что недосмотрела за братом. Или просто хотела, чтобы я так думал. Смеялась над всем, что я говорил. Лоснилась ко мне. Склоняла меня выпить, но к тому времени я уже завязал. И это, как ни странно, вставляло её ещё больше. Позже ночью, когда её брат уснул в криво поставленной палатке, а её друзья попадали, кто на песок, кто в спальники, мы отошли с ней к деревьям и страстно сплелись телами на сыром песке. Когда она, покачиваясь, ушла спать к брату, я вышел на проезжую часть, поймал машину до города и больше никогда не видел её…

Когда я прихожу к родителям на ужин, они говорят, что им нужно серьёзно поговорить со мной. Я голоден. Я сильно похудел. А когда я ем, я стараюсь не говорить с набитым ртом. Но родители ждут ответа, и я киваю им.

– Мы решили, что должны внести кое-какую ясность. Прояснить ситуацию, так сказать. Связанную с твоей квартирой.

– Я слушаю, – говорю.

– Мы не намерены платить ипотеку за твою квартиру. Больше не намерены.

– Понятно, – говорю.

– Мы продадим твою квартиру, если ты не сможешь за неё платить. Ты это понимаешь?

Мать смотрит на меня.

Я – ноль реакции. Радуюсь еде.

– Что-то ещё? – спрашиваю.

Отец говорит:

– Ты должен работать, чтобы содержать себя.

– Это логично, – говорю.

– Тогда что ты нам всем мозги делаешь?

– Я просто пришёл повидаться, – говорю.

– Ты пришёл поесть, потому что у тебя нет денег на еду. И нет бытовой техники в квартире, на которой эту еду можно было бы приготовить.

– И это тоже, – говорю. – Приятное с полезным.

А потом они говорят что-то ещё на счёт того, что я безответственный, некоммуникабельный и вообще – как мне слышится – позор семьи. Впрочем, меня это не удивляет. Но я стараюсь не слушать их. Как можно скорее доедаю и ухожу, благодарю их за вкусный ужин. Сожалея только о том, что завтра мне снова придётся прийти к ним. Они это знают, и потому не пробуют остановить меня, чтобы сказать ещё что-нибудь. Какой смысл, если я всё равно приду…

Звонит Берч, мой старый друг, который в своё время, как и я, отделился от кряк-бригады. Я не отвечаю ему, потому что знаю: Берч наверняка позовёт меня выпить, а мне будет трудно удержаться. Потом чувствую себя ничем не лучше других и перезваниваю. Перекидываемся парой слов. В итоге Берч, разумеется, предлагает выпить. Я с трудом отказываюсь. Мне очень хочется встретиться с кем-нибудь и просто поговорить.

На заднем фоне у него дикий шум.

– А ты где? – спрашиваю. – В "Проказнике"?

– Каматозники? – переспрашивает Берч. – Ты о чём?

– В "Проказнике", – говорю. – Ты в баре?

– Ох, "Проказник". Понял. – Берч кричит: – "Проказник" закрылся. Я в баре. Приезжай.

– Что за бар? – спрашиваю.

– Какая тара, Блабл? Ты о чём вообще?

– Как. Называется. Бар.

– "Кости Козы". Знаешь такой?

– Конечно.

– Ты где? – спрашивает Берч криком. – Я вызову тебе такси.

– Я не приеду, – говорю.

Музыка у него гремит громче. Кажется, что Берч говорит каким-то механическим голосом. Как будто перекидываешься словами с роботом или музыкальным автоматом.

– Педро? Ты что, правда, назвал меня Педро, Блабл?

И прежде, чем я успеваю что-либо ответить, разговор обрывается. Я жду, пока Берч перезвонит. Но этого не происходит. Перезваниваю ему сам – он недоступен.

Я осматриваю свою пустую квартиру и вздыхаю…

Встречаюсь с Янни Плаком в каком-то кафе, он покупает мне обед. Я слушаю его историю любви. Врубаюсь в его страдания. Жую, пью кофе. Даю пару никчемных советов. Но даже тогда он не успокаивается. Просит послушать запись телефонного разговора (его и этой девчонки), но мне это быстро надоедает. Он спрашивает:

– Я всё правильно делаю?

– Будь раскованным, – говорю. – Судя по записи, ты сильно напрягаешься. Пытаешься впечатлить её.

– Это так заметно?

– Она ведь не глупая, эта девушка? Или глупая?

Янни Плак не сразу понимает, что это вопрос.

Он говорит, как будто защищает её:

– Нет. Она умная.

– Значит, она понимает, что нравится тебе.

– А мне что с того?

– Веди себя естественно. Не пытайся казаться находчивее, ты у нас не самый большой оригинал. Без обид. Просто будь честным с ней. Если ты чего-то не знаешь, попытайся восполнить этот пробел, а не неси какой-то бред. В другой раз, когда подвернётся случай, блеснёшь умом. Если она просит тебя чем-то помочь – не отказывайся, даже если не умеешь этого делать. Девушка должна быть уверена, что может положиться на тебя. Не нужно бояться. Не нужно ждать, пока она бросится на тебя. Ты даже не целовался с ней.

– Случая как-то не было, – отнекивается он.

– Ты катаешься с ней целыми днями.

– Это ничего не значит, Блабл. Нужен момент, понимаешь?

– Ты слышишь себя вообще? Ты уже в моменте. Что тебе ещё нужно?

– Не знаю, Блабл. У неё настроение меняется каждую минуту. Я пытаюсь предугадать. Но пока не получается.

– Ясно.

Я доедаю обед. Мы прощаемся. Я замечаю, что Янни какой-то расстроенный.

– Если хочешь, я могу поговорить с ней.

Он сразу приходит в себя.

– По поводу?

– Не знаю, – говорю. – На счёт её депрессии.

– Она не станет с тобой разговаривать.

Мне не нравится, каким тоном он это произносит.

Янни Плак говорит, извиняясь вроде как:

– Но я обязательно познакомлю вас.

– Круто, – отвечаю, хотя так не думаю.

– Позже, – говорит он.

– Буду ждать, – говорю я. И на том мы расходимся…

Ещё были многочисленные попытки устроиться в компании по производству и продаже мебели с названиями вроде "Стамеска", "Рубанок", "Деревянная лошадь", "Ящик с инструментами". Не трудно догадаться, что ни в одно из этих мест меня так и не взяли…

Все девчонки в то лето были на одно лицо, все они хотели от меня чего-то большего. Они не понимали, почему я не иду работать грузчиком в какую-нибудь торговую сеть или продавцом-консультантом в винный магазин, а я не объяснял им этого. Они не поняли бы меня. Им нравилась моя беспечность, мой азарт, но, осознавая, что я такой безрассудный и импульсивный всегда и во всём, они бросали меня. Каждый день я хотел напиться, но откладывал это дело на завтра, я хотел написать роман, но бросал всё, что начинал, хотел убить кого-нибудь, но не знал, как именно это сделать, хотел утопиться в озере, но, когда решился, как раз начались холода, а в груди у меня уже образовалась дыра…

Янни Плак звонил, чтобы рассказать о своей подружке. Мне это настолько надоело, что я перестал его слушать. Кроме тех редких моментов, когда он делился со мной идеями каких-то песен, которые собирался, но так никогда и не написал…

В конце лета родители выставили мою квартиру на продажу, и даже здесь у меня не было права выбора, потому что они оба были собственниками моей квартиры, а я в ней был просто прописан. Должен признать, это сильно ударило по моему эго. Это подкосило меня. Родители устали ждать, пока я возьмусь за ум – так они сказали мне. А ещё они сказали, что у меня есть два варианта. Идти служить, как служили они, либо переехать к ним и искать работу дальше. В гневе я выбрал третий вариант. Набрал номер, который значился в моём стареньком телефоне как Экса. Она поломалась ради приличия, а через два дня я уже драл её на столе в её квартире. И это тоже было для меня поражением.

Но до этого я успел возненавидеть всех вышеперечисленных людей, и даже тех, кого не знал. Я возненавидел себя и господа бога – за непонимание, отсутствие выбора, невозможность обрести покой, просто жить, радуясь всякому бреду, как остальные.

Когда хочется сбежать, но некуда податься

Все хотят знать, что с ними не так.

Этими словами Ева встречает меня на парковке торгового центра, весь первый этаж которого занимают салоны мебели. У меня только что проходило собеседование в фирму "Ампирные Спальни", куда меня не взяли дизайнером-консультантом. Как сказал бы мой отец: "Всё стабильно, сынок? Всё – никак, да?".

– Не знаю, чем я не устроил их на этот раз.

Я обращаюсь скорее к полупустым парковочным рядам, просто мысли вслух или даже крик души, если угодно, но Ева говорит мне в ответ, когда я забираюсь в машину:

– Все хотят знать, что с ними не так.

Я смотрю на неё.

– И что это значит? – спрашиваю.

– Просто все хотят знать.

– Понятно, – говорю.

Ева надевает солнцезащитные очки, пристёгивает ремень безопасности. Она следит взглядом за тем, чтобы я тоже пристегнулся.

Когда мы выезжаем на проезжую часть, какой-то исполнитель по радио, имя которого, как мне слышится, Секира Тридцать-Девять, начинает петь такие вот слова:

"Пот ручьём бежит с бровей, Кот с ружьём визжит: убей".

Секира Тридцать-Девять не поёт, а даже кричит мне:

"Гони мышей. Убей их всех, убей, эй-эй, убей!".

– Ты тоже это слышишь? – спрашиваю у Евы.

– Что именно?

– Эти слова?

– Ну да.

– О чём эта песня, как ты думаешь?

– О любви? – отвечает Ева неуверенно. – О чувствах?

– Да. О любви, точно.

– Ну, давай. Расскажи мне, о чём в ней поётся.

– Ты всё правильно сказала.

Я выключаю проигрыватель.

Ева злится на меня, но я не спрашиваю причину.

Вчера я весь день просидел одетый в ванной, смотрел, как из крана мне на ботинки лилась горячая вода. Слушал какие-то песни русских рэперов из подборки типа "20 горячих новинок недели" и рыдал, потому что не мог понять ни единого слова. Накануне мне отказали в должности сборщика мебели. Аргументировали это тем, что у меня нет водительских прав. Мы разговаривали с Куклой по телефону, пока я сидел в ванной, а в спальне гремела музыка, которая вообще-то должна была заглушить звуки ремонта, но тот всё равно стучал мне по мозгам с ещё большей силой.

Кукла говорит по телефону:

– Я объясняю вам. Нужно будет кататься по адресам заказчиков. Выполнять работу в разных точках города. Сборщики не сидят на месте. Они должен быть мобильными, как вы не понимаете? В течение дня один сборщик объезжает семь-восемь адресов. Поэтому нужны права. А лучше – свой автомобиль. Всегда нужно оставаться на связи, а вы сказали, что общение через социальные сети для вас неприемлемо. Тогда чего вы ещё хотите?

– Я готов перемещаться на автобусе, – говорю. – Если надо, я пройду все эти адреса пешком. – Я сдаюсь и говорю: – Мне просто нужна работа. Я хороший сотрудник.

– Решение принято. Ваша кандидатура не подлежит пересмотру. Вы не соответствуете требованиям, выдвигаемым на данную должность. До свидания.

Я не подхожу этой компании. Я не подхожу этому миру.

Вода, в которой я сижу, мутная, синеватого оттенка. Как цвет моих джинсов. Телефон выскальзывает у меня из рук, падает в воду. Со стуком опускается на дно ванной.

Мне плевать на него. Он давно умер. Паршивый, как моя жизнь, как моя одежда, как я. Как всё вокруг меня.

"Порчу всё, чего касаюсь…". Так начиналась одна из песен, которую я писал. Она умерла недописанной.

Раздаётся звонок, потом ещё один.

Я достаю телефон из воды, вытираю его.

Смотрю на него в ужасе. Он звонит.

Старая "Нокиа" – вечность не предел.

Отвечаю на звонок.

– Хм?

– Ну как ты там, Бартлби?

– Ничего необычного, Лесли. Как ты?

С парковки торгового центра мы едем в кафе "Кусь". Заказываем обед. Ева копается вилкой в салате. Я ем бургер. Полупустой обеденный зал. Посетителей почти нет.

Телевизор, закреплённый под потолком, показывает новости без звука: что-то о предстоящем конце света.

– Я хочу уехать, – говорит Ева.

– Куда?

– Просто туда, где ты будешь счастлив.

– У меня вроде всё хорошо. Разве нет?

– Нет. Не хорошо.

– С чего ты так решила?

– Потому что прошлой ночью ты схватил меня за горло и тряс, крича: умри, сука, я хочу, чтобы ты сдохла.

Поднимаю глаза. Смотрю на неё. Она не шутит.

– Я даже не помню этого.

– Потому что ты… спал. Вроде как.

Я качаю головой. Кошмар.

– Так ты из-за этого злишься?

– Нет. То есть да. То есть я не злюсь.

Ева вздыхает и говорит, не глядя на меня:

– Меня бесит та жизнь, которую нам навязывают. Я не хочу так жить. Я хочу, чтобы ты был спокойным и добрым со мной. Я хочу, чтобы мы путешествовали. Я хочу… – она осекается. Я беру её руку. Это придаёт ей уверенности. – Я хочу, чтобы ты увидел море. Это очень красиво. Тебе обязательно понравился.

Я подбираю слова.

– Боюсь, этого уже не произойдёт.

Ева смотрит на меня.

– Не говори так.

– Но это правда.

– Не говори так, прошу.

– Я устал и хочу спать.

– Не хочу этого слышать.

Она закрывает уши руками.

– Помоги мне, ладно? Это не трудно.

– Я не слышу тебя.

– Не будь дурой, – говорю я серьёзно.

Она прекращает прикидываться. Говорит:

– А я не помогаю? Ты сам не даёшь себе шанса. Ты сам себя хоронишь.

Я делаю вид, что не слышу её.

– Просто убей меня, ладно? – говорю. – Когда я буду спать. Так будет лучше для всех. Так точно никто не пострадает.

– Заткнись, идиот! – Ева бьёт рукой по столу. – Если ты не можешь быть счастлив со мной в нормальной жизни, значит это моя вина. Я не могу сделать тебя счастливым. Я самая бесполезная девушка из всех.

Она плачет.

Я молча доедаю бургер.

Спустя какое-то время – мне кажется, вечность – Ева успокаивается. Она оплачивает счёт. Мы выходим на улицу.

– Мне пора возвращаться на работу.

– Пока.

Она садится в машину.

– Тебя подвести?

– Куда? – спрашиваю я, сдерживая смех.

– Не знаю, – отвечает. – А тебе куда-нибудь нужно?

– А мне куда-нибудь нужно? – говорю. – Я не знаю.

Ева улыбается. Глаза у неё красные.

– Я пройдусь, – говорю. – Спасибо.

– Я позвоню, – говорит она напоследок. И уезжает.

Я натыкаюсь взглядом на парочку, они идут в обнимку прямо по тротуару. Сзади девчонка очень даже ничего.

Я думаю, куда мне податься. А потом просто иду за ними.

Мог бы, но никогда не стану

…полагаю, я мог бы стать технологом на мебельном производстве. Я мог бы работать на руководящей должности в офисе. Я мог бы колотить табуреты в гараже. Я мог бы подписать контракт и остаться служить в армии. Я мог бы выплеснуть свою злость наружу и таким образом освободиться от Духа. Я мог бы причинить людям много боли. Я мог бы защищать людей. Я мог бы переехать в другой город, но это ничего не изменит. Я мог бы заботиться о стариках в доме престарелых. Я мог бы выращивать цветы и продавать их влюблённым. Я мог бы написать книгу. Я мог управлять фрезерным центром, но боже, как же это скучно. Я мог бы собрать коллективную жалобу от жильцов этой дыры на шум, который производит сосед со своим ремонтом, если бы они были заинтересованы в этом. Я мог бы выслушивать недовольства других людей и давать советы. Я мог бы стать монахом. Я мог бы лечить людей, но для этого нужно иметь образование. Я мог бы присоединиться к культу. Я мог бы сниматься в фильмах для взрослых, но я просто боюсь камер: они крадут душу. Я мог бы скормить собаку нищему. Я мог бы скормить нищего собаке. Я мог бы снова начать пить, но это ничего не изменит. Я мог бы сдаться в лечебницу и находиться там под круглосуточным наблюдением. Я мог бы соблазнить твоих подруг, но ты их всех спрятала. Я мог бы разбогатеть, но не хочу. Я мог бы позвонить Янни Плаку и предложить написать что-нибудь вместе, но не стану этого делать. Я мог бы перестать думать о других девушках. Я мог бы схорониться ещё глубже и поставить себе могильный камень у пизды. Я мог бы записаться на приём к психиатру и выклевать ему весь мозг. Я мог бы в очередной раз проконсультировать себя самостоятельно, но пока ещё не время. Я мог бы посмеяться над твоей шуткой. Я мог бы вместе с тобой поплакать над горем. Я мог бы купить презерватив стеснительной девушке, чтобы обезопасить её от возможности заразиться СПИДом или от страха забеременеть. Я мог бы снова начать курить, но не хочу, чтобы сигареты управляли моей жизнью. Я мог бы убить себя, но какой в этом смысл? Я мог бы рекламировать модную одежду, но я не люблю фотографироваться. Я мог бы записать свои песни, стать популярным в Сети, но я не люблю людей. Я мог бы позвонить друзьям по кряк-бригаде, позвать их выпить, но нет. Я мог бы зарегистрироваться в Сети, чтобы всегда быть на связи, чтобы меня не теряли, чтобы не быть одиноким, но зачем мне это? Я мог бы начать снимать видео в Тик-Ток. Я мог бы напомнить о своём существовании всем тем, кто похоронил меня, вычеркнул из своей жизни, как непригодного, несоответствующего, но нужно сделать всё красиво, нельзя объявляться нищим с пустыми руками. Я мог бы лишить девственницу девственности. Я мог бы найти ту девчонку, с которой не переспал, когда был студентом, и показать ей, чего она лишилась. Я мог бы зашить себе рот, но Ева спрятала от меня все швейные иглы. Я мог бы найти любую работу и просто жить. Я мог бы вписаться в общество, но мне это не нужно. Я мог бы охотиться на китов. Я мог бы проектировать гробы (подробнее об этом позже). Я мог бы сделать вид, что мне не всё равно. Я мог бы притвориться тобой. Я мог бы приехать и скрасить твою тоску, дорогая, но тогда, будь добра, заплатить за такси. Я мог бы перестать ненавидеть себя.

Я мог бы исчезнуть, и вот это уже звучит как план, верно?

Соус ням

– Нет, так ничего не получится. Сейчас другое время, как ты не понимаешь? О таких делах уже всё известно. Психологический профиль. Специализированное ПО. Возможности предсказывать поведение преступника. Предугадывать его следующий шаг. Тебя схватят ещё до того, как ты доберёшься до дома. Нужна слепая зона. Удачный момент.

Мой друг, один парень из Коллекции Бартлби, который орудовал лет сорок назад, вздыхает. Он делает глоток дорогого вина. Закусывает сыром, которого у нас в избытке.

– Как хорошо, что я жил в другое время. Тогда дела обстояли проще. Сел в машину. Выехал на дорогу. Посадил к себе девчонку. А потом оттащил её в соседний лесок.

– Тут-то и оно, – говорю. – В этом всё и дело. Теперь такая тактика не работает.

Ужинаем в столовой Дома с красной дверью. На длинном столе, который мог бы послужить взлётной полосой самолёту, еды столько, что нам вдвоём её никогда не осилить. Сегодня он мой гость. Я встречаю его с радостью. Знаю, как он любит поесть, и потому сам готовлю для него основное блюдо. Мой друг остаётся доволен. Делится со мной своими соображениями на счёт того единственного, в чём он когда-то преуспел. Охоты.

– Как, говоришь, эти штуки называются? Камеры? И они, значит, всё фотографируют? То есть вообще каждую деталь? Номерные знаки? Названия улиц? Всё что ли?

– Как минимум. В них есть даже функция распознавания лиц.

– Уму непостижимо. Кошмар просто.

– А ещё люди выкладывают о себе все данные в Сети. Сами предоставляют информацию, которая может навлечь на них беду. Девицы позируют полуголые. Парни хвастаются, сколько денег они зарабатывают. А все остальные следят за их жизнями, как за сериалом. Комментируют, обсуждают. Это кошмар, ты прав. Как же меня это всё бесит.

– Это очень странно. А нельзя использовать эту… как ты сказал? Паутину?

– Интернет.

– …этот интернет тебе на руку? Может, он даёт какие-то возможности, которых не было в нашем деле раньше? Не может всё быть так плохо? Или я чего-то не понимаю?

– Возможности есть. Кто-то использует Сеть как ловушку, чтобы заманить девчонок на вечеринку или к себе домой. Или в какое-то укромное место. Но это не по мне.

– А что так? Удобная, кажется, штука. Можно следить за ними, не выходя из дома.

– Нет. Это меня не интересует.

– Хочешь как раньше. Охотиться. Выслеживать. Пробовать свои силы. Я понимаю. Незабываемое чувство. Это как в споре между ножом и пистолетом. Быстрый выстрел или скольжение лезвия? Каждый выбирает, что ему по душе. Я вот, например, всегда мог положиться на пушку. И живи я в твоё время, выбрал бы, наверно, эту их… Сеть. Удобно.

После ужина перемещаемся на террасу. Закуриваем по сигарете. На вкус они как горечь несбывшихся надежд. Болтаемся в гамаках, пока девушки, которых я нанял на один вечер, но с правом забрать у них жизнь, машут над нашими головами огромными крыльями бабочек. Девушки нагие, загорелая кожа сдобрена соусом из запёкшейся крови и ссадин. Периодически отвлекаюсь от разговора с моим другом, пробую их плоть на вкус, облизываюсь и добавляю ещё ингредиентов. Мой друг, находясь в их компании, немного стесняется. У него мало опыта общения с живыми девушками. Но я хочу, чтобы он расслабился. Поймал вайб и почувствовал себя лучше, чем в родном доме. Я знаю, что у него, как и у меня, была властная мать. Он от неё много натерпелся, когда был ребёнком. Она кричала на него всё детство, так что он прятался в свои фантазии, скрывался там.

– Нужно быть настроенным на эту волну. Иногда этого достаточно.

– Что? Извини, – говорю. – Я отвлёкся немного.

Я как раз засовываю в горло одной из девушек бивень мамонта: добавляю остроты.

– Просто наблюдай. А когда увидишь возможность, используй её.

– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. На днях я сидел на автобусной остановке и наблюдал за проезжающими машинами. И у меня появилась мысль. Что мне мешает подойти к какой-нибудь машине, припаркованной на светофоре, внутри которой сидит одна только девушка, и просто забраться внутрь? Наверное, я мог бы сделать что-то такое, если бы вокруг не было людей. Если бы Агенты не следили за мной всё время.

– А кто они? Эти Агенты? Ты уже не раз упоминал о них.

– Контролёры. Эти они распустили по всему миру камеры.

– Повторюсь: как хорошо, что я жил в другое время.

Мой друг по Коллекции Бартлби смеётся: громко, раскатисто.

Тем временем мы переходим к массажу в банном комплексе. Ложимся на животы, каждый на своей кушетке. Нас накрывают по пояс полотенцами. Но девушка, с которой я игрался, уже не в состоянии служить мне. Приходится поднапрячься и выдумать другую.

– Как жаль, что я не знал тебя раньше, Блабл. И Дом у тебя шикарный.

– Я хочу, чтобы ты немного отдохнул перед тем, как мы начнём веселиться.

– Спасибо, что позвал в гости, Блабл. Это лучший вечер за долгие годы.

– Это тебе спасибо за то, что навестил меня. Обычно все отказываются.

– Не бери на свой счёт. Ты хороший друг. И приятный собеседник.

– Я очень рад, что тебе всё нравится. Потому что я сильно переживал.

Любой труп должен быть оценён

Если вечером мы с Евой у неё дома, значит, я работаю над "Комментариями без текста" – работа продвигается быстрее, чем я ожидал, это радует. А сама Ева рядом со мной: рисует эскизы одежды для животных, показывает их мне, я что-то советую, хотя ничего в этом не понимаю. Но ей, кажется, важно услышать моё мнение.

Иногда Ева проводит весь вечер за швейной машинкой, воплощает свои идеи в жизнь. Преимущественно она шьёт комбинезоны для кошек и собак. А ещё для коз, уток, свиней и кроликов – но это уже так, ради смеха, как она говорит. Ева занимается этим ради собственного удовлетворения. Так же, как я работаю над книгой Янни Плака. Чтобы разрядиться. Чтобы не трахаться, потому что секс с Евой мне давно надоел.

Нет и намёка на то, что этот род деятельности, шитьё костюмов, заменит основную работу: Ева занимает должность технолога на крупном швейном производстве. У них есть цех, где шьют чехлы для мебели. Я пробовал устроиться туда учеником мастера, но меня не взяли. Мне сказали: не то образование. Ева расстроилась, а я даже не удивился.

Ту одежду, которую Ева шьёт для собак и кошек, мы отвозим в приют для животных. Волонтёры с радостью принимают её, но они не знают, что с этим делать. Ева примеряет на питомцах несколько костюмов, делает фотографии. Когда-то у неё самой были кот и кошка. Кошка была старой и сильно болела. Она скончалась, а за ней и кот. Они умерли с разницей в несколько дней. Это произошло вскоре после смерти её отца.

– Я больше никогда не заведу животных, – сказала мне как-то раз Ева. И призналась: – Я боюсь того, что все, кого я люблю, когда-нибудь умрут.

Я сказал: меня это устраивает.

То, чем занимается Ева, разрабатывая эти костюмы – замечательно. Я так считаю. И говорю ей:

– Это должны увидеть как можно больше людей.

– Ты так думаешь? – спрашивает она.

– Конечно. Это шикарно.

Следуя моему совету, Ева создаёт профиль в Сети, где публикует лучшие из своих работ. Теперь мы катаемся в приют для животных каждую неделю, устраиваем там примерку. Ева всё фотографирует, потом выкладывает в своём профиле. Она даже набирает некоторую популярность среди ценителей такого искусства.

– Тебя это не злит? – спрашивает Ева с опаской.

– А должно?

– Ты ведь не любишь всё это.

– Я не люблю, когда люди используют данные им возможности не как инструмент к воплощению своей мечты или достижению цели, а как средство позировать и торговать лицом. Это нарциссизм. А ты всё делаешь правильно. Костюмы крутые, даже не думай.

– Хорошо, что ты так к этому относишься. Потому что люди пишут мне. Они спрашивают, где можно заказать такие костюмы. Представляешь? Они хотят, чтобы их питомцы ходили в моих комбинезонах.

– Я рад за тебя.

И вот мы уже упаковываем несколько из её костюмчиков: штанишки, курточки, как положено. Мы относим всё это дело на почту и отправляем куда-то на другой конец страны. А потом в Сети появляются фотографии животных в одежде, которую сшила Ева – этим нельзя не гордиться. И вот я уже хожу на почту два раза в неделю, и это тоже работа.

Богатыми нас это не делает.

Деньги, вырученные с продажи костюмов, идут в оборот. Материалы, ткани, нитки, иглы, более современная швейная машинка. Но это дело доставляет колоссальное удовольствие. Впервые за долгое время у меня появляется чувство причастности к чему-то.

– Если мы разбогатеем, ты станешь счастлив? – спрашивает меня Ева.

– Нет, не стану. К сожалению.

– Тогда ты сможешь купить, что захочешь. Одеться, как захочешь. У тебя будет выбор, где есть, а где отдыхать. Как проводить время. На что тратить время.

– Выбор в жизни всего один. Жить или умереть. Всё остальное – просто решения. Их бесконечное количество. Принимай, какое хочешь. От этого ничего не измениться.

– Поподробнее, пожалуйста.

– Если бы я смог реализоваться в чём-то, самоутвердиться в каком-то деле, оставить после себя то, что станет моим продолжением, создать своё наследие, которое будет жить после моей смерти – вот тогда, наверное, я немного успокоюсь. Хочется думать.

– У тебя нереализованные экзистенциальные потребности.

– Именно.

Как-то вечером, когда мы ужинаем, Ева спрашивает меня:

– Мы ведь семья?

Я задумываюсь.

– Маленькая. Но всё-таки, да.

– Значит ли это, что наше дело – семейное?

– Это твоя заслуга.

– Это наше общее дело, семейный бизнес, – говорит она, изменяя голос, делая его грубым, как будто мужским, насколько это вообще возможно.

Короче, уже откровенно дурачится.

Мои братья – Сэл и Дин,

Но Лесли знает: Сэм и Дин.

А потом целует меня и говорит:

– Вообще-то я просто хотела сказать тебе спасибо.

– За что?

– За то, что подталкиваешь меня вперёд. Не даёшь стоять на месте. Иногда мне кажется, что это и есть твоя работа. Мотивировать людей. Помогать находить себя. Заряжать амбициями. Может, тебе попробовать себя коучем?

– В том-то и дело. Тебе – кажется.

– Нет. Это ты неправильно смотришь на вещи.

– Я живу у тебя дома. Ем твою еду. Поддержка – это меньшее, что я могу дать. Пойми.

– А вот и доказательство моих слов.

Позже Ева говорит мне, что пара её знакомых заинтересовалась тем, чем она занимается. Ева говорит, что у этих её знакомых есть свой магазин одежды.

– Они продают одежду для девушек и хотят сделать новую коллекцию. Совместную со мной.

– Соединить одежду для людей и животных?

– Да. Парная коллекция одежды. Что думаешь?

– Это круто, – говорю.

– Вообще-то меня кое-что смущает.

Ева говорит, что эти её знакомые – девушки. И они влюблены друг в друга, эти её знакомые девушки.

– Отлично, – говорю. – Когда ты нас познакомишь?

– Подбери слюни, мальчик.

– Соглашайся. Я должен их увидеть.

Ева показывает мне их профиль в Сети, один на двоих, которые они ведут совместно. Одна девушка блондинка, другая – шатенка. Обе модели. У них много фотографий с одеждой. Есть фото с отдыха за границей. А есть те, где они целуются с языком.

– Одобряю, – говорю. – Откуда ты их знаешь?

– А это важно?

– Важно ли, откуда ты знаешь лесбиянок? Нет, конечно. Что ты. Это не имеет абсолютно никакого значения.

– По работе пересекались. Они предлагают встретиться. Хотят обсудить.

– Мне больше нечего добавить. Я уже всё сказал.

– Я боюсь, они высмеют то, над чем я сейчас работаю.

– А они могут? – спрашиваю.

– Не знаю.

– Если так, зови их к нам. Я выебу обеих граблями, а потом освежую их, и мы сошьём мне новую куртку.

– Я вообще-то серьёзно.

– Ладно. Над чем ты сейчас работаешь?

Пауза.

– Я шью купальные шапочки для уток.

Пауза длиннее. Теперь молчу я.

– Это круто, – говорю, улыбаясь, так что скулы сводит. – Это то, чего не хватало этому миру.

– Не смейся.

– Такого я ещё не видел, – говорю. – А значит это как минимум интересно.

Еву такой расклад устраивает.

Разумеется, на встречу с лесбиянками меня не зовут.

А жаль.

Остаётся ждать подвоха

К сожалению, даже находясь наедине с собой, в относительной тишине, я никогда не могу расслабиться. Я всегда жду подвоха. Агенты следят за мной. Их камерами напичканы все улицы города, каждый банкомат, каждая машина. Они запоминают мои передвижения. Следят за мной. Агенты говорят: "Мы делаем это ради твоей безопасности".

А я отвечаю им:

– Тогда почему я не чувствую себя защищённым?

Агенты переглядываются и пожимают плечами.

На это им сказать нечего.

Мне кажется, другим людям известно то, чего не знаю я. Такое чувство, что каждый из них владеет маршрутной картой, по которой шагает в жизнь. Как если бы у этих людей в комплекте при рождении шли инструкции к сборке. Может, так оно и есть? Свою инструкцию, например, я нарисовал себе сам. Сюда не ходи, с тем не говори, это не ешь. Не пей, не кури. Работай над "Комментариями без текста". Собирай Коллекцию Бартлби. Преодолевай себя, борись с собой каждый день. Сдерживайся, не искушай Духа. Берегись.

Ева говорит, что у каждого человека есть потребность в общении. Я спрашиваю: и что с этого? А она отвечает:

– У тебя эта потребность отсутствует напрочь.

– Это разве плохо?

– Судя по тому, как ты страдаешь – да.

– Полная самодостаточность и абсолютная никчемность. Вот мои друзья. Точнее, подруги. Они как две лесбиянки.

– И как это понимать?

– Не знаю. Я с этим пока не разобрался. Может, они имеют друг друга? Отлизывают по очереди? Как-то так.

Чтобы не сойти с ума от всего этого стиля и моды, нужно самому быть в меру стильным и модным. Иначе пропадёшь.

Соседи по дому, в котором живёт Ева, сверлят с утра до вечера, ведут ремонтные работы. Меня это злит. Я ходил к ним, пытался объяснить, что нахожусь в очень плохом состоянии. Я попросил их не усугублять моё и без того плачевное положение. Бесконечный скрип, сверление стен, скрежет, стук – вот то, что я слышу ежедневно, сказал я. Так нельзя, нужно что-то с этим делать. Нужно составить какое-нибудь расписание для этой деятельности. Нужно найти выход. Иначе это ничем хорошим не кончится, я уверен.

– А то я скоро совсем рехнусь, – сказал я соседям.

Но соседи восприняли мой визит как личное оскорбление. Пригрозили, что сами придут ко мне.

– Ну что же, – сказал я. – Буду ждать.

Что ещё я мог сказать? Я и не надеялся, что они поймут. Если бы они были людьми, то этой ситуации, скорее всего, вообще не было бы. Но они не люди. Твари какие-то.

Это заставляет меня чувствовать себя беспомощным. Каким-то маленьким, как будто я ребёнок. Мне не нравится это чувство. Я хочу избавиться от него. И думаю.

…я думаю, что в один день не выдержу этого безумия, спущусь к ним на этаж, и вобью гвоздь в лоб тому, кто со мной разговаривал. Я уверен: я смогу убить его.

Я много думаю об этом.

Я представляю, как делаю это.

Сначала идёт мысль, потом действие. Я так считаю.

У меня в мыслях беспорядок. И в моих действиях не следует искать явной логики.

Чем быстрее они сделают ремонт, тем быстрее это закончится. Если я совершу убийство, то освобожусь от Духа, который преследует меня, наверное, ещё с рождения.

Я понимаю, что переехав в другой дом, поменяв квартиру, я не решу проблему. Я знаю это, потому что везде, где бы я ни был, мне встречаются глупые, упёртые люди, не желающие искать взаимопонимания, считающие, что все вокруг им что-то должны. Им плевать на меня и других. Если так, то почему мне должно быть не наплевать на них?

Я беру гвоздь подлиннее, молоток попрочнее и иду к соседу, стучусь к нему в дверь, он открывает, снова недовольный, что я отвлёк его от работы. А я бью его ногой в промежность – просто так, чтобы дезориентировать – потом подношу гвоздь к его лбу, замахиваюсь молотком и бью им по шляпке гвоздя. Тот входит на треть, ударяю ещё раз.

Взмах молотка, удар. Сосед – стена, я – ремонтник.

Крик, вздох, кровь бьёт струёй мне в лицо: горячая, подлая.

Ноги у него подкашиваются, он сползает вниз по двери. Я затаскиваю тело внутрь, убиваю того, кто с ним работает. Я делаю это с помощью подручных инструментов, которыми они работают – гвоздь у меня был всего один и тот застрял в голове, не забывайте.

Может быть, я просверлю ему череп. С помощью перфоратора, которым они просверлили дыру в моём покое, в моей человечности. Проблема в том, что меня схватят.

Меня осудят.

Я буду первым, кто попадёт под подозрение.

Меня будет легко связать с убитыми: я живу этажом выше. Я тот парень, который обошёл всех соседей со словами: как вы относитесь к ремонту? Не желаете составить коллективную жалобу? Эти соседи не поддержат меня. Иначе вопрос бы уже решили.

Я смотрю вглубь себя и там, внутри, я уже совершил всё самое худшее.

А ещё меня останавливает тот факт, что их смерть, хотя и принесёт мне покой, не подарит мне ни капли эстетического удовольствия. В их смерти не будет красоты.

Потому что они парни. А парни не будоражат моё сознание.

С другой стороны, если бы эти двое были девушками, их смерть стала бы началом.

Я никогда не кончал внутрь ни одной девушке, так как не верю им всем.

Если они сильно разозлятся на меня, то смогут использовать мою сперму, чтобы отомстить мне.

Пройди тест.

Когда ты кончаешь с девчонкой, что ты испытываешь?

а) опустошённость.

б) завершённость.

в) благодарность.

г) сообщничество.

д) другой вариант.

Как правило, секс – это сообщничество и завершённость. Логический финал. Точка разрядки, к которой все стремятся. Чтобы выплеснуть гнев, усталость, неудовлетворённость. Заполнить пустоту. Почувствовать единение. Переродиться. А потом, умыться, переодеться и жить дальше, как будто ничего не было. Кончил и забыл. Вот вся любовь.

Но это и точка невозврата тоже: ответственность, разделение себя с кем-то другим, доверие, смерть будущего интереса, неминуемая гибель индивидуальности.

Представь себе мир, в котором секс стал бы началом взаимоотношений. С него начиналось бы знакомство.

Дикость? Конечно.

Так я познакомился с Евой.

Пока Янни Плак бегал за ней четыре или сколько там месяцев.

Представь, что ты занимаешься любовью, а только потом узнаёшь человека. Если, конечно, желание узнавать его ещё у тебя осталось.

Ложь отпадает в таком мире. Желание понравиться, впечатлить – то же отходит на второй план. Мир вверх тормашками. И жизнь тоже.

Остаётся лишь потребность удовлетворять желание.

Стремление избиваться от опустошённости.

А ещё – люди просто много болтают. Никому нельзя доверять.

И вот ещё один извращённый вариант развития событий на этот счёт.

Жуткая картина. Изнасилование девушки. Подчинение её полностью. Навязывание ей чужой воли. Но по окончании этого кошмара девушка не освобождается. Наоборот. Лишается того последнего и единственного, что по праву принадлежит ей – выбора, который у неё есть. Жить или умереть? Как следствие: убийство девушки, лишение её выбора. Шаг потребителя. Желание обладать: кем-то, чем-то. В таком случае секс – это начало. То, что происходит с ней потом, после её смерти – вот это уже история, которая останется между двумя. Секрет и тайна. Это так ужасно, что и думать об этом не стоит.

Так какой человек способен на такое? Наверное, тот, кто вконец отчаялся. Человек разбитый. Отверженный. Тот, кто уверен в себе, как никто другой. Кто испытывает глубокую боль и даже некоторую обиду за своё поколение. Кому наплевать на людей – их мнение и горе. Лишённый души. Дышащий жаром к ним всем. Заинтересованный в улучшении своей жизни и жизни других людей. Кто хочет всё изменить. Кому нет дела ни до кого, кроме себя и своих прихотей. Кто не может смириться. Кто горюет по ночам. Кто смеётся над миром при свете дня. Кто ищет ответы. Кто просит немного тишины и покоя, но получает в ответ целую какофонию скребущих, шипящих, пилящих звуков. Кому известно чуть больше, чем другим. Кто во всём разобрался. Кто не знает самого себя и каждый раз, закрывая глаза, переступая порог Дома, испытывает собственные силы, снимает барьеры. Кто не верит в лучшее ни для кого, включая себя. Кто живёт с болью. Кто является воплощением ужаса. Так кто он? Бугимен? Ходячий Кошмар? Нет. Обычный человек. Как все. Но посторонний. Чужой. И каждый Бартлби – это всегда выкидыш своего времени.

Над безмолвным миром

В прошлой жизни, когда это ещё имело какое-то значение.

Сидим с Янни Плаком на шезлонгах на берегу Чёрного озера. Оба в трусах, обсыхаем, так как весь день провели в воде. Отдыхаем, значит. Солнце садится, волейбольная площадка практически опустела. Только какие-то две девчонки прыгают босиком по песку: кидают мяч через провисающую сетку. В остальном пляж, как мёртвый.

Янни Плак закуривает и говорит, поправляя чёрные солнцезащитные очки:

– А была ещё вот такая история. Другая девчонка, тоже студентка, закинулась таблетками и решила провести прямой эфир в Сети. Сначала обсуждала какой-то фильм, потом её стало медленно так развозить, и чем дальше, тем хуже. И вот она уже отвечает на вопросы, которые ей пишут тут же её однокурсники. Пошлые, насмешливые. Вроде такого: Когда последний раз член сосала? Она убитая просто, отвечает зрителям. Совсем уже ничего не соображает. Замечает, что я тоже её эфир смотрю. И говорит, какие у неё ко мне чувства, как ей нравится у меня на занятиях. Предлагает встретиться, позаниматься тет-а-тет. Это её слова, не мои. В конец чердак у девчонки засвистел. Это всё на глазах у других людей. Показала, как садится на шпагат, потрясла задницей. Спросила, как мне? Я ответил сообщением: Нормально. Написал в общий чат пару советов по растяжке. Нет, ну а что ещё я мог сказать? Стыд просто. В общем, всё закончилось тем, что ей стало плохо. Она загрустила, утихомирилась немного. А потом как давай блевать – и всё это на камеру. Зрители смайлики посылают, не понимают ужаса ситуации. А она побледнела и говорит кое-как: Что-то мне плохо, я умираю. Я за неё перепугался не на шутку. Пишу в чат: Где ты находишься? Требую: Называй адрес. А она отвечает мне сквозь слёзы: Вы что, говорит, приехать ко мне хотите? И подмигивает мне. Представляешь? Уму непостижимо.

С озера дует ветер. Холодает. Я надеваю шорты.

Жду продолжения. Янни Плак молчит.

– Ты что, – спрашиваю, – серьёзно хотел к ней приехать?

– Я что, совсем, по-твоему? – говорит. И спокойнее: – Нет. Скорую думал вызвать.

– А в итоге-то что? Живая?

Янни Плак тушит сигарету. Отпивает пиво из банки. Кивает.

– Лучше спроси, где она теперь, – говорит.

– Ну и где?

– Пляшет в Тик-Ток. Целую армию фанатов собрала.

– Ты и сам наверняка на неё подписан?

Янни ухмыляется. Поправляет очки.

– А как иначе? – говорит. – Кто-то ведь должен за ней смотреть, чтобы она душу не отпустила.

И подмигивает мне. Точнее, я так думаю. На нём ведь чёрные очки.

– Да сними ты уже эту хрень. Солнце умерло.

– Тоже верно, – отвечает Янни, но очки не снимает.

До нас долетает смех девчонок. Я замечаю, что мяч они уже не кидают. Просто перекатывают его под сеткой, сидя на песке. Косятся в нашу сторону. Учитывая, что вокруг никого кроме нас, смеются они явно громче, чем следует. Привлекают внимание.

– А этих знаешь? – спрашиваю.

Янни Плак поворачивает голову, смотрит на них какое-то время. Потом говорит каким-то уставшим голосом:

– Нет, надеюсь. Не хватало ещё здесь своих студенток встретить. Хотя они все на одно лицо… – и замолкает.

– Садятся? – спрашиваю я.

– Что?

– Все на одно лицо садятся? Ты это хотел сказать?

– Именно.

– Они кстати сюда идут, – говорю.

– Да ну? – Янни смотрит на девчонок. – И правда. – А потом, всё-таки снимает очки и говорит: – Твою мать.

– Что ещё?

– Только не это.

– Узнаешь их?

– Нет, – говорит Янни Плак с досадой в голосе. – Пока я всё это рассказывал, у меня член, кажется, встал.

– Так кажется или точно?

– Я серьёзно. Прикрой меня, Блабл. Я пока оденусь.

– Ещё чего, – говорю. – Извращенец.

Улыбаясь, наблюдая, как он в спешке надевает шорты, натягивает футболку. Очки слетают. Ругаясь, шарит рукой под шезлонгом. В таком положении его застают девчонки.

Они подходят к нам. Короткостриженые, похожие на мальчишек – не в моём вкусе. Обе одеты в одинаковые купальники, но разного цвета (довольно откровенные, мокрые от воды). В руках у девчонок по незажжённой сигарете, на глазах солнцезащитные очки.

Бирюзовый купальник спрашивает, не будет ли у нас зажигалки? Говорит, что свой огонь они утопили.

– Говори за себя, – отвечает ей Чёрный купальник. – Это ты виновата. Я не причём.

– Ой, молчи уже, ладно? – говорит Бирюзовый купальник без всякой обиды.

Выглядит эта сцена как плохо отрепетированная постановка.

Наконец, Янни находит свои очки, надевает их. И садится в шезлонг. Без слов.

– А чего вы добивались? – спрашиваю. – Рыбу хотели поджечь? – А сам думаю: в воде.

– В песке утопили, – говорит Чёрный купальник.

– Когда в волейбол играли, – отвечает Бирюзовый купальник.

– Мы видели, как вы играли, – говорю. Смотрю на Янни, но тот молчит.

– Следили за нами, значит, – говорит Чёрный купальник. И прежде, чем я успеваю что-то сказать, добавляет: – Это я без всякой претензии. У меня никогда не получается подать мяч, как надо, когда кто-то смотрит.

– Оправдывайся теперь, – говорит Бирюзовый купальник.

– Заткнись, – говорит Чёрный купальник.

И обе хихикают.

– Вот, держите, – говорит Янни Плак каким-то не своим голосом. Мастер общений.

Он протягивает им свою зажигалку. Замечаю, что его руки дрожат.

Девчонки подкуривают по очереди сигареты из его рук. Выдыхают дым. Благодарят его, но он – ни слова в ответ. Только кивает.

– Не хотите поиграть? – спрашивает Чёрный купальник.

– Пара на пару, – говорит Бирюзовый купальник.

– Или мальчики против девочек? – говорит Чёрный купальник.

– А то она снова проиграет, – говорит Бирюзовый купальник.

– Не слушайте её, – отвечает Чёрный купальник. – Ну? Так что?

– Или у вас есть дела поважнее? – спрашивает Бирюзовый купальник.

И прежде, чем я отвечаю, готовый согласиться, потому что в этом нет никакого криминала, просто покидать мяч, Янни Плак говорит таким многострадальным тоном:

– К сожалению, мы вынуждены отказаться.

Они смотрят на него. Я думаю, не будь на них очков, в глазах читались бы слова: ты что, дядя, совсем конченный?

– Но спасибо за предложение.

Девчонки смотрят на меня. Я ничего не говорю.

– Как хотите, – отвечает Чёрный купальник.

– Спасибо за зажигалку, – говорит Бирюзовый купальник.

Я провожаю девушек взглядом.

Когда они уходят, я смотрю на Янни Плака.

– Мелкие они ещё, – говорит он, но как-то неуверенно.

Я смотрю на него, а Янни говорит, вздыхая:

– Ну что, по-твоему, я должен был им сказать?

Янни качает головой. Не выдерживает моего взгляда.

Он поворачивается, снимает чёрные очки и говорит:

– Не будем об этом, ладно? – Он прикладывается к банке с пивом, но она давно опустела. – Расскажи лучше о книге, Блабл. О чём она будет?

– Да уж, друг, – говорю. – Твоя неуверенность в себе – это уже диагноз.

И я рассказываю об очередной истории, которую пишу, чтобы отвлечься от других нехороших мыслей.

Соискателям 2020

Вот список вакантных должностей, опубликованных в интернете разными компаниями в течение одного конкретного дня, независимо друг от друга, но в равной степени готовыми принять в свои ряды дипломированных специалистов без предъявления особых требований к опыту работы – выпускников ВУЗов, одним словом.

Компания. Должность. Обязанности. Требования.

Фабрика игрушек "Детский Свисток" – Швея – Пошив паричков для кукол – Усидчивость.

Мебельная фабрика "ТетиваФитПихта" – Упаковщик – Упаковка готовой продукции в гофрокартон, работа со стреплентой – Аккуратность.

Пункт выдачи интернет-заказов "Обнулённые" – Тот, кто выдаёт заказы – Выдавать заказы в соответствии со списком заказов – Внимательность.

Ночной клуб "Стойло" – Тусовщик – Поддерживать праздничное настроение гостей, сеять веселье ночь напролёт – Активная жизненная позиция.

Частное лицо "Не служивший молодой человек" – Армейский тренер – Подготовить к КМБ и к службе в армии по видеосвязи – Навыки работы с детьми.

Аэропорт "Альбатрос-Ворс" – Контролёр – Отпугивать птиц с взлётной полосы – Любовь к животным.

Медицинская клиника "Сглаз" – Ученик проктолога – Проводить приём, учувствовать в осмотре пациентов, выписывать рецепты, консультировать – Наличие специального медицинского образования, Меткость.

Кофе-машины "Чай, Сахар" – Искатель – Искать место под наши кофе-машины в чужих офисах, торговых залах по всему городу – Настойчивость.

Ландшафтный дизайн "Кусты под срез" – Помощник разнорабочего – Носить инструмент, выполнять мелкие поручения – Не конфликтность.

Стоматологическая клиника "Укус Пчелы" – Уборщик служебных помещений – Поддерживать чистоту, осуществлять своевременную замену бахил (утрамбовывать урны с использованными бахилами), ополаскивать лотки под сплёвывание – Чистоплотность, Наличие медицинской книжки или готовность завести её.

Школа оформителей "Старухина Свадебка" – Декоратор – Сушить цветы, красить картон, лизать марки, отрезать скотч – Навыки работы с ножницами, Умение включить-выключить ксерокс.

Никаких звёзд, никаких надежд

– Как всё прошло? – спрашивает Ева, когда я забираюсь к ней в машину на парковке делового центра с кучей офисов, но, взглянув на меня, замолкает, понимая всё без слов.

Ева заводит двигатель, и вот мы уже выезжаем на проезжую часть. Движемся по направлению к центру города, как мне кажется. В голове туман. Собеседование и отказ.

Ева спрашивает:

– Всё так плохо, да?

Ева смотрит на дорогу, потом снова на меня. А потом говорит, как можно мягче:

– Не думай об этом, ладно?

Но мне кажется, что, произнося эти слова, она обращается скорее к себе самой. Успокаивается так.

Поднимаемся в горку, останавливаемся на светофоре, хотя тот горит зелёным светом. Движение транспорта замерло. Пара грязных колдырей, шатаясь, плетутся по проезжей части. Водители других машин сигналят им: ноль внимания. Солнце поворачивается, садясь за многоэтажными домами. Слепит нас. Передаю Еве солнцезащитные очки, она благодарит меня. Надевает их, не отрывая взгляда от дороги. Когда нам предстоит выбрать, куда ехать дальше, Ева спрашивает меня, куда я хочу. Не отвечаю. Долго смотрю на неё. Ловлю собственное отражение в чёрных стёклах её очков. Они предают ей какой-то сюрреалистичный вид. Ева улыбается – робкой, неуверенной улыбкой. Как если бы сомневалась: правильно ли поступает. Как если бы боялась меня разозлить.

– Я поняла, – говорит. – Поедем…

А я думаю: пусть это будет сюрпризом, или хотя бы чем-то, что мне просто понравится, но не произношу этого. Я вообще больше не хочу говорить. Ни с кем. Никогда. Не сейчас точно. В итоге мы едем за город. Дорога пустая, вечер среды. Или понедельника. Мне плевать. Все дни слились в один ДЕНЬ. Уже давно, когда я пошёл на первое собеседование. Когда я родился. Вот то, что я понял за то время, что шатаюсь без дела: выходишь из одной вагины, всю жизнь входишь в другие вагины в попытке отыскать свой дом.

Все автомобили едут в противоположную сторону. Я бездумно переключаю музыку, даже не вслушиваясь ни в тексты, ни в мотивы. Если кто-нибудь вдруг решит написать саундтрек к моей жизни, то в нём непременно должны быть использованы такие слова, как: "пизда", "саблезубый плоскогруд", "мороженщик", "лизать звёзды" и "козьи саки". Песню следует назвать: Никаких звёзд, Никаких надежд.

Ева предпринимает попытку втянуть меня в разговор. Она рассказывает о том, как прошёл её день на работе, и это почему-то вызывает у меня острое желание завыть.

Я делаю останавливающий жест рукой.

– Без этого. Прошу тебя.

И тогда Ева спрашивает:

– Как ты хочешь провести выходные?

– Я просто хочу, чтобы были тихие, спокойные выходные.

Чего точно никогда не будет, так как по выходным все соседи в доме, где живёт Ева, гудят, как будто завтра конец света. Бухают и поют песни богу всех неприкаянных.

Ева говорит:

– Можно сходить к моим друзьям, ты знаешь их. Хорошие люди. Мы праздновали вместе Новый Год.

Я помню, как кричал на неё в новогоднюю ночь за то, что она выглядит слишком красивой, слишком доступной в платье, которое сам же выбрал для неё. Мне показалось, что один тип, пьяный, разглядывает её. Я собирался кинуть в него стулом, но Ева остановила меня. Все напились и смеялись, не воспринимая мой срыв всерьёз. Помню, как пытался вызвать такси, но ни одна машина так и не доехала до турбазы, на которой мы были.

Я не спрашиваю, кого именно из этих людей она имеет в виду.

– Знаешь, чего бы я хотел в эти выходные? Забраться на самое высокое здание в этом грязном городе с арбалетом и стрелами. Устроиться на крыше удобнее, выбрать наиболее подходящую точку обзора. Чтобы было видно площадь. Или какой-нибудь проспект. Прицелиться и расстрелять сердца всех, кого только увижу. Там, внизу. Я делал бы это до тех пор, пока какой-нибудь молодчик не проделал бы в моей голове дыру размером с дыню. Но знаешь, что меня останавливает? Все крыши в этом городе закрыты. Они под замком, чтобы туда не забрались пьяные студенты. Чтобы они не разбились. Я проверял.

– А ещё, – говорит Ева, – у тебя просто нет арбалета.

Она ведёт машину. Дворники со скрипом сметают снег с лобового стекла. По радио звучит песня, слова такие: "Солнце садится, начинает темнеть. Моё сердце червиво, хочу умереть". Даже когда смеркается, Ева остаётся сидеть за рулём в очках.

Она шепчет:

– Прости.

А потом громче:

– Мне так жаль, что я не могу помочь тебе.

Я хочу сказать, что это не её вина, но почему-то молчу. Просто прибавляю громкость, хотя уже ничего не слышу. Замечаю, как по горящим фонарным столбам, перепрыгивая с одного на другой, скачет Дух. Преследует меня, не желая отставать. Ухмыляется.

Мы сворачиваем к аэропорту, паркуемся подальше от главного входа, но не выходим из машины. Работники в наушниках, одетые в комбинезоны и жилеты, обклеенные светодиодной лентой, подгоняют трапы, возят багаж пассажиров на маленьких смешных машинках. Я ищу среди них того, кто отгоняет птиц с взлётной полосы, но такого нет.

У нас на глазах с грохотом, свистят шасси, садится самолёт. Я думаю о том, что если бы не служба в армии, то вряд ли бы я когда-нибудь полетал на самолёте.

Ева предпринимает последнюю попытку растормошить меня.

– В какую компанию ты пробовался сегодня?

Как будто я проститутка, которая предлагает себя всем подряд.

На собеседованиях меня часто просят назвать три моих сильных качества.

Я образован (Высшее техническое образование).

Я дисциплинирован (Служба в вооружённых силах по призыву).

Я мотивирован (Обучение работе по профессии).

Я отчаянно хочу стать частью общества.

Но Куклы не умеют складывать факты.

Ева спрашивает:

– Скажешь, что за должность?

– Это так важно? – спрашиваю в ответ.

Она задумывается. Потом говорит:

– Нет. Вообще-то нет.

На обратном пути мы попадаем в пробку, так как какой-то автомобиль слетел с проезжей части. Рабочие грузят скомканную груду металла и увозят на эвакуаторе. Темноту разрезают яркие сигнальные огни. Возле машины скорой помощи толпятся медики. Несколько встречных машин тормозят на обочине. Полицейские разгоняют людей.

В прошлый раз, когда мы ездили с Евой смотреть, как взлетают самолёты, она чем-то разозлила меня. Не помню. Но я кричал на неё всю дорогу домой. Я требовал остановиться машину, высадить меня, а то я выпрыгну на ходу. Ева молчала, а я орал на неё, называя самыми худшими из слов. Когда мы всё-таки добрались до дома, она долго не могла отпустить руль, а когда решилась, её руки тряслись, как заведённые. Не знаю, что на меня нашло. Вероятно, мы чудом не угодили в такую же аварию. Кажется, Ева спросила тогда, не хочу ли я поработать контролёром в аэропорту? Им как раз требовались сотрудники на полставки. Меня такой вариант, разумеется, не устраивал. Это было совершенно неприемлемо для человека с высшим образованием. По-моему, всё и так понятно.

Собеседствование

КОМПАНИЯ: "НУТРО В ГРУДИ или ВНУТРЕННОСТИ В СЕЙФЕ".

Слоган (добавленный мной, как покорным слугой своей профессии, настоящим фанатом деревообработки): открути этой суке голову, чтобы посмотреть, что у неё внутри. Это загадка. А вот варианты ответа: пустота, тупость, закладка, северное сияние, морж или другая сука? Ну а если говорить серьёзно: в один из дней посещаю производство, занимающееся изготовлением матрёшек. Крупное, но древнее, как мир. Чахлое. Функционирует ещё со времён Союза. Кукла, женщина за сорок, проводит мне экскурсию по предприятию. Я отнекиваюсь, делая вид, что смущаюсь, хотя на самом деле только по одному её кабинету (обшарпанному, холодному, серому) понимаю: я не хочу проводить здесь ни минутой большего того времени, что уже провёл здесь. Кукла говорит, что кроме матрёшек компания производит шахматы, деревянную посуду "под старину" и бильярдные кии.

– Да вы что? Правда? Как интересно.

– Тогда пойдёмте, – говорит Кукла. – Покажу вам, что тут и как. Чтобы вы знали, что вас ждёт, если вы к нам придёте.

Глядя на неё, понимаю, что она настроена решительно, хотя у меня появляется ощущение, что ей: 1) просто скучно; 2) интересны молодые люди вроде меня; 3) хочется завести меня в тёмный угол и там, прижав мне к горлу стамеску, заставить теребить её дурнушку. Соглашаюсь идти, чтобы сделать ей приятно, я ведь воспитанный человек. А ещё потому, что я всё равно сюда приехал, на другой конец города. И торопиться некуда.

ДОЛЖНОСТЬ: Технолог на производство матрёшек.

– Работа тяжёлая, ответственная, кропотливая, требующая полной выкладки, заинтересованности со стороны соискателя. – Говорит Кукла, проводя мне экскурсию по территории производства. Вокруг ничего приятного: горы опилок-отходов, разруха, унылая цветовая гамма на лицах работников как неоднозначная реакция на моё появление.

Кукла облизывает меня взглядом и добавляет:

– У нас дружный коллектив, некоторые работают здесь десятилетиями. Все знают всё обо всех. Что творится внутри коллектива. Кто на кого заглядывается. Мы как семья.

– Ну конечно, – говорю. – Без этого никуда.

Я смотрю на какого-то беззубого типа-алкоголика, который спит за рулём трактора, но подскакивает при виде нас и начинает судорожно дёргать рычаги в кабине. Я думаю: если они все – семья, то кто он, этот тип? Отец семейства? Брат? Спасибо, мне не нужны такие родственники. Лучше одному, чем в такой семье. На ум приходит Чарльз Мэнсон.

ОБЯЗАННОСТИ:

– Нужно следить за соблюдениями технических дисциплин, выполнением плана, – объясняет Кукла. – Заботиться о сроках сдачи продукции. Мотивировать персонал. Поднимать производство вообще. Видите, в каком оно состоянии? Всё потому, что прежний технолог недобросовестно выполнял свои должностные обязанности. А вообще работа многоплановая, интересная. Скучать не придётся. Нужно будет считать нормы расхода материала, загруженность оборудования. Заказ материалов это тоже ваши обязанности.

– Не много ли для одного человека? – спрашиваю без шуток. – Этих обязанностей хватит раскидать на троих-четверых человек. Согласитесь: столько надежд на одного технолога это не разумно. Сильное давление, большая ответственность. Многозадачность. Желание успеть по всем пунктам сразу. Серьёзный подход. Большой спрос с маленького сотрудника. Если говорить о моей скромной кандидатуре, разумеется. Вот я о чём.

Кукла чешет щёку. Тычет в неё языком изнутри.

– Давайте посмотрим цех, – предлагает она.

– Собственно, – говорю, – я здесь ради такого удовольствия.

Мы заходим в здание, похожее на хранилище: в таком же гробу в Сухом Дне пятнадцать лет назад мои родители прятали картошку на зиму. Тот же холод, та же сырость.

ТРЕБОВАНИЯ: Опыт работы в должности технолога на деревоперерабатывающем производстве от трёх лет.

– Как быть с опытом? – спрашиваю у неё.

Отмахивается.

– Не важно, – говорит. – У вас есть образование.

– Оу, – отвечаю, приятно удивлённый. – Это круто.

Но, исходя из того, что я уже видел, находясь здесь – перспектива сомнительная, как по мне. Тем не менее, спрашиваю, ради интереса: у кого я буду тут обучаться.

– Да у всех, – говорит. – Если надумаете, то походите, посмотрите. Пообщаетесь с людьми. Изучите оборудование. Знаний наберётесь. Закрепим вас за мастером. Он заболел, не вышел сегодня. Но если вы надумаете, можете приехать завтра. Он будет на месте.

Мне почему-то кажется, что мастер валяется пьяный где-то под верстаком, а на голову ему сыплются кучерявые стружки. Но я ничего не говорю. Плетусь за Куклой.

РАСПОЛОЖЕНИЕ: слобода "Катафалк Бабкино". Окраина города. Раз в час ходит общественный транспорт.

В цехе два с половиной работника. Оборудование древнее.

Кукла показывает моё будущее рабочее место.

Кабинет ещё страшнее, чем её собственный. Со всех сторон на тебя смотрят матрёшки. Их здесь тысячи.

– Подружки, – говорю, натягивая улыбку на лицо. – Как мило.

– Удобное светлое место, оборудованное компьютером, – так описывает эту дыру сама Кукла. – Осмотритесь.

– Я уже смотрю, – говорю. А сам думаю: было бы на что.

– Не хотите присесть за стол? – спрашивает и указывает на стул.

На таком, наверное, мой прадед шил лапти в деревне.

Понимая что-то по выражению моего лица, Кукла говорит с досадой в голосе:

– Совсем не нравится, да?

– Нет, – говорю, стыдясь своей реакции. – Не совсем.

– Можно будет что-нибудь изменить.

Я киваю. Не говорю, что проще всё сжечь к чертям.

– Мы вообще-то очень хорошо относимся к новым, молодым сотрудникам, – говорит она с небывалым восторгом. – Специалистов мы любим. Специалисты нам нужны.

– Тогда мне точно мимо, – говорю.

И это помогает снять напряжение. Мы смеёмся.

…позор. Стыдоба просто. Работать в таком месте в двадцатом году двадцать первого века, когда тебе самому всего двадцать три года – серьёзно? Не интересует, спасибо. Лучше быть нищим. Лучше я пойду снимать на видео, как открываю рот под музыку.

ЗАРПЛАТА: Средняя.

Когда возвращаемся к ней в кабинет (наконец-то), Кукла считает на калькуляторе мою потенциальную зарплату. Потом озвучивает мне цифры.

– Задерживаете оплату труда?

– Иногда, – признаётся.

– Надолго?

– По-разному.

– Ясно, – повторяю.

Силы совсем покидают меня.

– Всё-то вам ясно и понятно, – говорит Кукла, окончательно опуская руки. – Думайте. Решайте. Как вам угодно будет.

ЛЬГОТЫ: Компенсируется проезд на автобусе в одну сторону.

– Отпуск оплачивается? – спрашиваю.

– Да.

– Больничные листы?

– А вы часто болеете?

И улыбается.

Я не отвечаю.

– Можно договориться с мастером, – отвечает она, становясь серьёзнее. – Он даст день-другой отлежаться. Если нужно. Чтобы не терять время и деньги.

Смотрю в окно: на нём ржавые решётки.

Подоконники грязные, стёкла пыльные и битые.

В окно бьётся ветка. Как по мозгам мне скребёт.

ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ: Номер телефона. Факс.

– Звоните, как надумаете.

– Конечно, – говорю. – Позвоню.

Кукла не знает, но я позвоню.

Чтобы сказать: спасибо, не интересует.

А на её удивлённый вопрос: а что так? Отвечу:

– Знаете, не хочется вас расстраивать, но поступило предложение чуть лучше вашего. Но всё равно спасибо вам, что уделили мне время.

– Назовёте фирму? – спросит она, цепляясь за всё подряд, чтобы удержать мой интерес, которого нет.

– Эйсид Хаус, – скажу я. Но она не поймёт, о чём я.

– Может, загляните к нам ещё? – спросит она, почти умоляя приехать, провести с ней время, скрасить её тоску. – Ещё раз осмотритесь. Я поговорила с руководством. Они готовы выделить средства на новый компьютер для вас. И мастер наш на месте.

Ну как ей сказать, что меня тошнит от одной только мысли о том, что я буду там работать? Это унижает меня больше, чем факт безработицы. Никак не объяснить ей этого.

Я вежливо попрощаюсь и отключусь.

А потом пойду писать "Комментарии…".

Или разговаривать со своими Бартлби.

Пересекая Парк Вдохновения

Наверное, я вынужден признаться. Я не чувствую себя безработным. Поиски работы стали для меня чем-то вроде работы. Печально, но факт. Я не хвалюсь, но я достиг некоторого мастерства в этом деле. Полагаю, я мог бы ходить за вас на собеседования. Я знаю, как понравиться людям. Знаю, как произвести на них впечатление. Но я не делаю этого. Почему? Наверное, я не хочу быть частью команды. В таком случае на меня будут возлагать надежды. А я, как правило, ожиданий не оправдываю. Наверное, я самый безответственный молодой человек из всех. Мой отец, например, в этом абсолютно уверен.

Я работаю над "Комментариями без текста", и это тоже работа. Не та, за которую платят. Не та же работа, что есть у вас. Но я отношусь к этому именно так. Это то, что от меня останется. Когда я уйду от Евы. Когда за мной придут Агенты. Когда Дух приберёт меня к рукам. Когда я решу умереть. Или, наконец, просто возьму и исчезну навсегда.

Я не наполняю свою жизнь тем же, чем наполняют свои жизни другие. Люди, места, вещи. Новые знакомства, дружеские связи. Желание быть среди людей. Здоровое стремление быть причастным к чему-то большему, чем ты сам. Поделиться своими переживаниями. Или радостью в Сети. Мне это чуждо. Команда – это я. И я существую.

Моё поколение – последнее, я уверен. После нас всё изменится. Уже ничего не будет как прежде. Мы – дети новой эпохи. Мы – будущее. Куклы не понимают этого. Мы знаем себе цену. Мы можем зарабатывать деньги без них. У моего поколения есть рупор, через который можно вещать информацию, транслировать своё видение. Все уже меняется. Со мной. Или без меня. Я наблюдаю. Я зритель. Динозавры поняли, что всё херня, и вымерли. Обезьяны поняли, что уже не вывозят, и ушли в тень: позволили эволюции победить.

Я осознано вычеркнул себя из общества. Этой мой выбор. Если не считать права жить или умереть. Всё остальное уже выбрано. Думаешь, что хочешь поехать на море за границу, когда слушаешь о том, как туда съездили другие. Когда видишь картинки-фотографии красивых мест оттуда. Думаешь, что хочешь купить новый телефон, но сначала ты узнаёшь о нём. Сначала тебе говорят: что это есть, это существует. Хочешь фотосессию, как у какой-то девушки. Или машину, как у кого-то парня. Сначала идёт картинка, информация – она рождает желание. Так можно ли сказать, что ты что-то выбираешь? Хочешь одеваться, как модель? Или трахаться, как порно актёр? Или убивать – тоже, как кто-то? Быть свободным, как они? Быть успешным как тот, кого только что пролистал в Сети?

Моя жизнь не делится на мир Реала и мир Вирта. Я живу в своём мире.

У меня есть Дом с красной дверью.

Мир Реала – грубый и жестокий. Это порочный, страшный мир. Мир непонимания, где приходится воевать с собой и другими каждый день. Биться за место в жизни. Мир скитаний. Мир, где приходится искать работу и зарабатывать деньги, чтобы жить. Мир, где люди танцуют и поют, только когда пьяны – как правило. Мир грубости и непонимания. Мир каменных лиц и натянутых улыбок. Мир, где делиться мыслями непринято. Мир, где тебе либо идти на завод, либо служить. Сомнительная перспектива, как по мне.

Я могу стать блогером. Уйти в мир Вирта. Я могу торговать лицом, как другие представители моего поколения. Но я – Бартлби. А они – комментаторы без текста. Большинство их них не смыслят ничего в том, о чём говорят. Это видно. Я пересмотрел тонну этих ребят, их видеороликов, чтобы понять, что ими движет, чтобы приобщиться к культуре своего поколения. Не вышло. У большинства из них нет твёрдого однозначного стержня, вокруг которого выстраивалась бы их жизнь. Ими движет желание стать хоть кем-то. Кем-то знаменитым. Кем-то успешным. Они хотят, чтобы их любили и уважали. Чтобы их узнавали. Чтобы о них помнили. Как будто это важно. Мне это неинтересно.

Я застрял между двух времён. Реал? Вирт? Меня не устраивает ни тот, ни другой.

– Почему вы так хотите стать популярными? Зачем стремитесь набрать подписчиков в Сети? – спрашиваю я при каждом удобном случае, надоедая людям.

А поколение отвечает, пожимая плечами:

– Потому что это круто. Потому что все этого хотят.

Они удивляются, как я этого не понимаю.

А я понимаю. Но просто не принимаю этого.

Я хочу лишь тишины и покоя.

Я хочу надеяться на лучшее, но не могу.

Я везде вижу врагов. Я сам себе главный враг.

Наверное, меня как-то не так воспитывали. В моём видении мира, если девчонки показывают свои полуголые тела в Сети, то они стопроцентные проститутки. Если в Сети парни поют о том, как они курят жирные члены – значит, с ними явно что-то не так.

Я пытаюсь относиться к этому проще, но не могу.

Те, кто не принимают перемены, которые происходят каждый день – либо вымрут, либо сойдут с ума, как я.

Об этом я думаю, когда иду по Парку Вдохновения.

Сухое Дно на связи, приём

– Алло? Алло? На связи Сухое Дно.

Звонит сестра, спрашивает, как я поживаю.

– Всё круто, – говорю. – Как ты? Как там ребята?

Сестра рассказывает, что младший сын заболел. Ей пришлось взять больничный, и теперь она сидит дома. Скучает, вот и звонит. Ещё говорит, что детский сад закрыт. "Вирус гуляет, как-никак". Поэтому старший сын тоже дома, играется с роботами. Веселье, в общем. "Холодно", говорит: "Кутаюсь в шаль". Я слышу, как племянники болтают что-то на заднем фоне. Слов не разобрать, у них свой язык-шифр. Требуется декодинг текста.

– Алло? Алло? Это Сухое Дно, как слышно?

Связь постоянно прерывается. Понимаю через слово, что говорит сестра. Чтобы дозвониться до меня, ей пришлось выйти на улицу, забраться на крышу дома (она живёт в частном муниципальном доме, в котором мы выросли) и сесть там на стремянку. Сестра говорит: всё хорошо. Она говорит: вчера, выйдя на улицу, видела, как волк грыз собаку.

– Алло? Алло? Сухое Дно вызывает Большую Землю!

Сестра рассказывает, что-то о врачах, которые выходят на пенсию и уезжают. Она говорит, что, если введут карантин, то ей, как и другим сотрудникам колонии, надолго запретят покидать пределы посёлка. Я задаю бесполезные вопросы, она постоянно переспрашивает. Мне это быстро надоедает. Узнаёт, как у меня с работой, отшучиваюсь в своей развязной манере. Про свою работу она никогда не распространяется. Тайна, наверное.

– Да ладно, – говорю. – Хоть что-нибудь расскажи.

– Алло? Алло? Это Сухое Дно. Вас не слышно.

– Ага, прикидывайся, – говорю.

Если бы мы были детьми, я бы точно на неё обиделся.

Я спрашиваю, правда ли, что у них в колонии сидит маньяк-убийца по прозвищу Каннибал с Пращёй на Катапульте? Забаррикадировавшись в заброшенной кочегарке, он метал камнями в прохожих и смертельно ранил шесть попугаев в небе. На его след вышли после того, как проверили в интернете статистику по запросу обращений в каменоломню.

Сестра отвечает:

– Не знаю.

А Леденцовый Мальчик? Он убивал смотрителей зоопарков, выкалывал им глаза, а на их месте оставлял карамельки? Он орудовал старым козьим рогом, который отпилил от чучела. Задержали его, когда он полез драться с кенгуру, но тот быстро нокаутировал его.

– Понятия не имею, о чём ты.

Может, Единорог Буржуйский? Или Игнат-Точилка? У них был тандем. Они похищали на ржавой вагонетке девушек с вокзалов и доставляли к своему гаражу, где удерживали силой. Всего за одно прошлое лето они кокнули шесть человек. Оба валили вину друг на друга, но ни тот, ни другой так и не сознались в своих преступлениях. Они там?

– Впервые слышу о них.

А как быть с тем парнем, который устроил пожар в офисе фирмы, занимающейся производством пластиковой посуды, взял в заложники сотрудников и требовал убрать из наборов с пластилином все ножи? Он пытался покончить с собой с помощью пластиковой ложки. Или что стало с типом, который зашёл в мебельный магазин под предлогом покупателя, а потом стал кидать в продавцов фурнитурой? Одна девушка осталась без брови, об этом писали в новостях. Его осудили и тоже отправили в Сухое Дно. Я уверен.

– Откуда ты столько знаешь?

– Я много читаю, – говорю. – Ну, так что?

– Не могу сказать.

– Ладно, – говорю, смиряясь. – Ответь хотя бы на такой простой вопрос. Нужно сказать: да или нет. Это ты можешь сделать, верно? Парень, который позвонил в полицию и сообщил, что в Техническом Университете заложена бомба – тоже под вашим контролем? Он ещё обвинил семидесятитрёхлетнего преподавателя гидравлики в том, что тот якобы домогался его, приставал к нему с предложениями типа… цитирую… "собрать вместе втулку после занятий". Этот тип у вас? Ну же! Его судили за непредумышленное причинение смерти, так как преподаватель, которого он оклеветал, позже умер от стыда.

– Нет, – говорит сестра.

Я чувствую досаду и восторг одновременно.

– Он не у вас? – спрашиваю. – А где тогда?

– Нет – значит, не скажу. Не знаю, где эти люди. Хватит спрашивать меня об этом.

– Ладно, – говорю. – Я всё понял.

Сестра, сама непоколебимость, рассказывает, что сейчас, сидя на крыше, может видеть весь посёлок. С одной стороны, говорит сестра, слышно, как конь грызёт отшельника: тот кричит, что зубы у коня тупые и предлагает перенести своё линчевание на другой день. Откуда-то с окраины, то есть через дом или два, так как Сухое Дно – одна огромная окраина – слышно, как дети кидают камнями в окна заброшенного дома: на обвалившийся балкон выходит какая-то тётка в бигуди, дети извиняются и переходят к другому дому. Сестра говорит, что прямо сейчас у неё на глазах два колдыря тащат по разбитому асфальту санки с металлоломом, который подозрительно напоминает робота-сверхчеловека.

Наступает пауза в разговоре.

– Знаешь, я тут присмотрелась и поняла, что один из них – мой одноклассник, а другой похож на твоего друга.

– А я вчера видел, как сорока толкала ежа через проезжую часть, чтобы тот не попал под колёса автомобилей. То же так себе развлечение, если вдуматься.

Я говорю самым милым и добрым голосом из всех:

– Ну, скажи хотя бы, какие они в жизни? Эти типы.

– Кто? Убийцы? Насильники? – спрашивает сестра будничным тоном. – Не знаю, что и сказать.

– Ну, пожалуйста. Это простой вопрос.

Сестра вздыхает.

– Наверное, такие же приставучие личности, как и ты? – спрашивает сестра, как будто я там работаю, а не она.

– Я приму это за ответ, – говорю.

– Да как угодно, господи…

– Круто, – говорю я, польщённый. – Звони чаще. Не пропадай.

– Ты доволен? – спрашивает сестра. – Ненормальный. Приезжай, служи и сам всё узнаешь.

– Ага, – говорю я, возвращаясь в реальность. – Делать мне, что ли, нечего?

Произнеси вслух

камеры повсюду на каждом углу в каждом доме в каждом кармане каждого человека это глаза которые наблюдают за тобой отовсюду в каждом автомобиле есть видеорегистратор агенты повсюду они следят за мной куда бы я не ушёл во всех дворах на парковках торговых центров в общественных туалетах в небе агенты действуют мне на нервы

я жду когда они придут за мной эти агенты но их всё нет я жду этого ночью когда не сплю я жду этого днём а они просто говорят со мной не показываются хотят запугать меня чтобы я знал своё место а я даже не знаю где оно моё место дух баюкает меня когда мне нехорошо чтобы я уснул но чаще мне просто плевать на всех и на агентов и на духа.

мчусь на автобусе рядом со мной сидит девчонка от неё пахнет мармеладками и свежевымытой вагиной меня посещает мысль покусать её за шею а ещё одолевает необъяснимое желание засунуть ей в горло несколько предметов которые никто никогда туда не засовывал это ножницы костыль с которым ходит хромой а ещё перфоратор моего соседа.

Автобус набирает скорость, автобус набирает скорость, моё безумие, как автобус – тоже набирает скорость. Мы мчимся вниз с горы, мимо вывесок с названиями фирм, в которые я пытался устроиться на работу, мимо учебных заведений, где тоскуют все студенты мира, где они оставляют свои лучшие годы. Мы мчимся мимо склепов и многоэтажных высоток, в которых мне никогда не купить квартиры, потому что просто не заработать таких денег. Мы пересекаем проспекты, не тормозим на светофорах. Мы просто двинулись умом. Наш автобус зовётся "Будущее", только пишется название не совсем верно, и он разноцветный. Водитель под кислотой: мой друг, один из парней по Коллекции Бартлби. Кондуктор – обласканная ножом девушка с ромбом вместо лица. Все пассажиры смотрят на неё по двенадцать часов в день, а она сидит перед ними, как ни в чём не бывало. Молода, но уже потаскана жизнью, как и все. Как и моя Ева. Все мои девушки уже б/у. Кем-то надкусаны до встречи со мной. Заведи девушку, но даже если она будет девственницей, где гарантии, что прежде она не посылала фотографии своего тела какому-нибудь парню.

…чтобы поймать меня, достаточно проследить мой путь, географию моих перемещений по городу. Для этого можете воспользоваться статистикой, предоставляемой Агентами, их глазами и маршрутными картами, которые они рисуют. Благо, камеры повсюду.

…чтобы объяснить то, что я делаю – обратитесь к психиатру. Пускай он осмотрит меня. Проведёт тесты. Обнаружит у меня какую-нибудь болезнь. Или целую обойму отклонений. Короче, на выходе вы получите заключение, которое удовлетворит интерес, даст подобающий ответ. Просто узнайте причины того, почему я такой, и успокойтесь.

…но чтобы понять, как я мыслю, как я вижу людей и жизнь, как я смотрю на вещи и взаимоотношения между людьми и почему, наконец, хочу того, чего хочу – мало разослать по миру Агентов. Мало расставить камеры. Мало узнать диагноз от психиатра. Мало пообщаться со мной. Боюсь, не хватит жизни, чтобы понять меня. Прежде всего, нужно выйти из своего тела, и посмотреть на мир моими глазами. Знаю, это звучит как бред. Но для меня – это искра жизни. Попробуйте пройти столько собеседований, сколько прошёл я, и не сойти с ума. Интересно посмотреть, как вы воспримите свой пятидесятый отказ. Все эти упрёки и взгляды Кукол, которые, как будто говорят: какого хуя ты вообще сюда пришёл? Девушки, которые едут рядом с тобой в автобусе, совсем близко, но ты никогда – слышишь? – ни за что не получишь их. Потому что все они думают, что ты ничтожество.

Работы проносятся мимо меня. Люди проносятся мимо меня. Таблоиды с неоновыми вывесками, новостройки и объекты, которые находятся под видеонаблюдением. На светофоре стоит хорошо одетый молодой парень с зонтом. Рядом с ним девчонка-секс.

Парень берёт зонт и засовывает его девчонке в анус прямо через джинсы.

Девчонка не пугается, не кричит на него. Слегка вздрагивает. И говорит:

– И это всё?

Она признаётся:

– Я думала, будет больнее.

Парень тянет зонт обратно, но тот с всасывающим звуком ускользает внутрь.

– Ой, – говорит девчонка, краснея. – Я не хотела.

Наш автобус едет дальше.

Я смотрю на кондуктора, её лицо приобретает форму треугольника. Я думаю: равнобедренный ли он? Вспоминаю теорему Пифагора и думаю: вот зачем мне эта информация? Я думаю: лучше бы они научили меня искать работу до того, как я решил научиться искать работу – до того, как я решил чему бы то ни было научиться в этой жизни вообще. Когда я ещё не прочитал всех этих книг, когда не поговорил со всеми этими мертвецами…

Я понимаю, что, скорее всего, я не мог бы работать кондуктором. Я не вынес бы на себе такого количества пристальных взглядов. Все тебя осуждают, думая, что ты ни на что негоден. Собирать деньги и отбивать чеки – это твой максимум. Бред полный. Смотрю на девушку-кондуктора, подмигиваю ей. В ответ её лицо искажается, приобретает форму сердца. Разбивается пополам, и вот оно уже напоминает стакан с коктейлем и зонтиком.

…я в лесу, где-то на карьерах. Моя рука набирает скорость и, кажется, что я вот-вот осушусь, глядя, как пара студенток прогуливается по заснеженной грунтовой дороге. С ними бегает собака, а я думаю, что мог бы убить этого пса. В армии я злил собак, когда провёл на полигоне несколько месяцев. Мне было плохо, я чувствовал давление, с которым не мог справиться. Я устал. Там же я охотился на большого старого пса, всеобщего любимца, хотел зарезать его, но когда выследил и напал на него ночью, мой штык-нож даже не поцарапал собаку. Тот пёс посмотрел на меня со скучающим видом. Открыл пасть, зевнул и на том ушёл в ночь. Студентки звонко смеются, голоса у них громкие.

Первая говорит:

– Моя пися может вместить в себя кулак. Я проверяла. А ещё я пробовала засунуть руку в попу но ничего не вышло. Смотрела видео-уроки, даже думала купить курс тренировок. Я так и не смогла извернуться, как нужно. Только вспотела.

Вторая говорит:

– Вспотела? Ты или твоя попа?

Первая говорит:

– А это важно?

Вокруг никого. Я думаю, что чавкающий звук, который я издаю слышно за километр, если не дальше. Но девушки не смотрят в мою сторону. И тогда я понимаю: Агенты могут быть и тут, в густом лесу. Где-то на дереве или в каком-нибудь дупле. Камеры мог оставить кто угодно и где угодно. Думая об этом, я паникую. Озираюсь по сторонам и в итоге кончаю, глядя на гнилой пень, торчащий из земли: он похож на почерневший сосок.

Девушки скрываются за поворотом. Я не чувствую ничего кроме досады. Забираю презерватив со своей спермой – я ведь не дурак, чтобы оставлять ДНК, верно? Вдруг в лесу произойдёт убийство, и кто-то решит подкинуть часть меня на место преступления.

Крадусь через деревья обратно. Чувствую на себе взгляды Агентов, но не оборачиваюсь. Пускай позлятся.

…автобус мчится так быстро, что мне приходится держаться за спинку кресла впереди меня, хотя мне хочется биться об эту спинку головой, не знаю почему, пока девушка на соседнем сидении пишет смс в телефоне, замечаю это краем глаза, читаю написанное:

"рядом со мной едет какой-то немного нервный парень. но он такой красавчик. думаю познакомиться. но не знаю что сказать. посоветуй что-нибудь. плиз".

а следом целая куча смайликов-рожиц, которые поймёт только такая же девушка.

я задумываюсь, по-прежнему смотрю к ней в телефон, а когда возвращаюсь в реальность, экран уже потух, и девушка смотрит на меня в отражении с агрессией.

– Что за нах? – говорит она. – Тебя не учили, что подглядывать не хорошо? – она говорит, шипя: – Что ты ещё видел, признавайся? Мои фотки, которые я отправляла?

Дар речи покидает меня. В грудь как будто углей напихали.

– Извращенец, – говорит она так, чтобы услышал весь автобус. – Охренеть можно.

Её недовольство не знает границ.

Она поднимается, пихает меня, крича:

– Дай пройти, придурок.

И пересаживается на другое место.

Я успеваю заметить, что попка у неё не такая уж и сочная, как я думал. Это немного успокаивает, не даёт разочароваться в жизни окончательно.

Автобус тормозит на следующей остановке и выплёвывает меня, точно разгневанное чрево зверя, на обосранный голубями тротуар. А девчонка смотрит на меня через заляпанное пальцами стекло и показывает язык. Сама улыбается. Я вздыхаю, мне хочется плакать. Так как всю прошлую неделю я просидел дома, слушая звуки ремонта. Ни одного предложения о собеседовании. Моё резюме просматривают, но не отвечают. Если я звоню сам, мне говорят: пришлите резюме на электронную почту, и всё повторяется. Замкнутый круг. Я так устал ждать и надеяться хоть на что-то, что решил устроить войну соседям.

Я включил новый альбом Бульвара Депо на полную мощность колонок, а сами колонки и сабвуфер уронил "лицом в пол", чтобы звук шёл вниз и распространялся по потолку соседа – того урода, который делает ремонт. Я ждал, что он придёт ко мне, как когда-то я пришёл к нему, и я был готов к этому. Музыка гремела на полную громкость, я не слышал ничего вокруг. Мёртвые проснулись. Маракашки спрятались в свои щели. Я бросил кресло-мешок посреди коридора, открыл замки на входной двери. Взял в одну руку водяной пистолет заполненный кислотой, а в другую руку резиновую вагину. На колени положил мачете с ржавым лезвием. Я сидел в кресле, слушал музыку и ждал, когда ко мне придут. Так происходило каждый день – с утра до вечера. Ева уходила на работу, а я занимал оборонительный пост. Когда мне становилось скучно или просто надоедало ждать, я спал прямо в кресле. За неделю дверь так и не открылась. Никто ко мне не пришёл. В итоге я растворил резиновую вагину с помощью кислоты и обжёг себе два пальца на руке.

Я думаю обратиться за психиатрической помощью, но в таком случае меня поставят на учёт, занесут в общий реестр, так что я вообще никогда не найду приличной работы. И в итоге я просто скулю как пёс. Жду чего-то, пока один автобус за другим выплёвывает меня на дорогу. Пока одна девушка за другой показывает мне язык из проносящего мимо такси. Пока девчонка в окне дома напротив прижимается к стеклу грудью и трётся строго против часовой стрелки, а я думаю: что бы это могло значить? Я думаю: есть ли в этом какой-то скрытый смысл? Может, так она пытается что-то сказать мне? Но вряд ли.

Бесполезная инструкция

Чтобы вписаться в новую группу людей, сойти за своего, достаточно найти общего врага – того, кто не нравится всем другим. Это может быть как изгой, так и лидер. Ненависть сближает. Так же, как любовь и общий интерес. Важно уметь находить союзников, где бы ты ни был. Даже на обратной стороне. Мой союзник Дух. Он – обобщённый голос моего недовольства, так как в любом случайном слове больше смысла, чем в молчании.

Как-то раз я спросил одного старого друга по кряк-бригаде, хорошего парня, зачем он тренируется, зачем тягает железо и качает мышцы? Я спросил, что это даёт ему? Чувствует ли он своё превосходство по сравнению с другими молодыми людьми? Или ему просто нравится тот факт, что занимаясь этим трижды в неделю, он смотрит на себя в зеркало через месяц-другой и видит результат своих трудом. Чувствует ли он себя сильным?

Мы крепко напились. Я и мой друг.

Я надоедал ему, пока он не сдался.

В итоге этот друг сказал мне:

– Чтобы боялись.

– Не понял?

Я встряхнул головой. Решил, что ослышался.

– Чтобы боялись, – повторил он. И замолчал.

Больше мы к этой теме не возвращались.

Позже я долго думал над его словами.

Получается, он ходил в зал не для того, чтобы тренироваться ради себя и становиться выносливее. Он просто хотел выглядеть уверенным в себе человеком. Он хотел другое тело. Как ребёнок, напяливший на себя одежду отца, чтобы казаться старше.

И сейчас такое время. Не нужно кем-то быть. Достаточно им казаться.

Мой друг – типичный представитель своего поколения.

Он умный. У него хорошо оплачиваемая работа в офисе.

Рядом с ним вы будете чувствовать себя в безопасности.

Он мобильный. Можно позавидовать его находчивости.

Возможно, вы с ним похожи. Вы и мой друг из прошлой жизни.

Я вот на него совсем не похож. Я не завидую ему. И вам, если вы похожи.

Как и с другими парнями по кряк-бригаде я больше не общаюсь с этим другом.

Теперь у меня другой круг общения. Коллекция Бартлби.

Посмотрите на фотографии убийц. Взгляните им в глаза. В них скрывается больше мрачного, чем на чердаке у вашей бабули. А как выглядят их руки? Подумайте, сколько боли эти руки принесли в мир. А потом сравните эти руки с руками вашего парня, брата, старого друга, который трижды в неделю ходит в спортзал. У всех убийц, как правило, руки очень худые. Слабые руки. Я хочу, чтобы вы представили себя рядом с таким человеком. Всего на минуту, представьте. А теперь скажите мне: вы чувствуете себя в безопасности? Вы чувствуете, что защищены, находясь рядом с ним? Сомневаюсь что-то.

…получи высшее образование, отслужи в армии, устройся на любую работу, куда только возьмут такого молодого и неопытного, как ты. Цепляйся за своё место, боясь, что тебя уволят, улыбайся коллегам на работе, слушай их откровения и знания, которые они копили всю жизнь, чтобы потом вылить на тебя, как помои, потому что это единственное, что они могу сказать тебе, это всё, что они знают, а ты ещё так молод, и ты ничего не знаешь о жизни, у тебя нет опыта. Просто живи, работай, ешь, спи, занимайся сексом, женись, заводи детей, обрастай кредитами, бери квартиру в ипотеку, думай, страдай, снова занимайся сексом, но уже меньше, потому что по-другому никак, иначе жить нельзя, другая жизнь, конечно, есть, но она не для тебя. Твой путь простой, как у всех, дорога наименьшего сопротивления, безопасная тропа, остальное – падение в бездну безумия.

Чтобы понравиться девчонке, не обязательно быть в центре внимания. Не нужно перетягивать одеяло на себя, когда все остальные парни в компании, как один, пытаются обратить на себя её внимание (это касается очень красивых девушек). Достаточно замолчать, находиться в непосредственной близости от неё, пока другие будут лаять издалека, не приближаясь, прыгать у неё на глазах, пытаясь поймать собственный хвост. Не бойся давать оценку происходящему, твои комментарии – короткие, но ёмкие, безразличные, но смешные – не останутся незамеченными. Отвешивая те или иные замечания, говори так, как будто не обращаешься ни к кому конкретно. Говори, как говоришь наедине с собой: прямо, честно (а если ещё не говоришь сам с собой, то пробуй, практикуй, это полезнее, чем смотреть в телефон). Но при этом так, чтобы девушка поняла твой неподдельный интерес к ней – этого можно достичь, обменявшись с ней короткими взглядами. Но будь начеку. Одно неверное слово или жест, в котором проскользнёт хоть намёк на то, что ты, как и другие, просто хочешь понравиться ей, и ты пропал, списан со счетов, переведён в разряд неудавшихся дублей. Главное с девушками: задавать правильные вопросы, сухие и неоднозначные, и просто слушать ответы. Отталкиваясь от их же слов, двигаться дальше. Пускай думают, что ты интересный собеседник. Все девушки ждут необычного парня.

Я сижу дома у Евы, но это даже не мой дом. Я занимаюсь уборкой её квартиры, потому что я ненавижу грязь. Я не вижу ничего зазорного в том, чтобы убираться там, где ты живёшь. Убираться за собой – не стыдно. Убирать за другими – неприемлемо.

Как-то в армии я видел, как парень мыл пол своими слезами. Без шуток. Он плакал, а слёзы стекали по его щекам и капали на пол, пока он орудовал тряпкой, надетой на швабру, не поднимая головы. Пока другие смотрели на него. Они смеялись, приговаривая: давай, плакса, работой, сынок. А я наблюдал за происходящим со стороны. Наблюдал за теми, кто смотрел на плачущего, и размышлял: почему роли распределены так, а не иначе.

Я готовлю ужин для Евы, потому что считаю, что если ты не умеешь готовить еду, значит, всю жизнь будешь есть то, чем тебя кормят другие. И так происходит не только с едой, если вдуматься.

Когда я был студентом, мы, бывало, собирались с одногруппниками в каком-нибудь кафе. Парни, девчонки. Мы заказывали по сэндвичу или по салату или по картошке фри. Парни выпивали по кружке кофе, девчонки по молочному коктейлю. Я всегда пил водку и закусывал лимоном, потому что это самый дешевый алкогольный напиток. То, что я мог позволить себе. Я расплачивался деньгами девушки, у которой тогда жил.

Чопстик, мой одногруппник, бывало, доедал за теми, у кого не хватало сил осилить свой заказ. Такой он человек: непритязательный, необидчивый. Когда Чопстик брал чужой хот-дог или чей-то недобитый салат, мои одногруппники смотрели на него с нескрываемым отвращением. Но смотрели. А я извинялся, выходил в туалет и там блевал.

Я не нежный. Я разборчивый.

Я не ранимый. Я злопамятный.

Я чиню капающий кран в ванной комнате, поливаю цветы в спальне, пока Ева зарабатывает деньги. Пока она играет восьмичасовую роль сотрудника компании.

Я мою посуду и собираю новую тумбу для телевизора, пока Ева ходит на работу в красивом нижнем белье. Пока она общается там с людьми и другими парнями в том числе.

Я пытаюсь петь, но мой голос заглушает соседский ремонт, так что я просто думаю о том, как эти парни снизу просверливают друг другу головы, и немного успокаиваюсь.

Чтобы получить работу, достаточно понять, что именно нужно работодателю. Внимательно читай описание к вакансии, не будь тем, кто задаёт банальные вопросы о работе. Будь тем, кто парирует ответами, как жонглёр, использует известную информацию. Позиционируй себя как уже состоявшегося работника этой конкретной фирмы. Покажи, что ты не боишься трудностей. Даже если ты понятия не имеешь, как поведёшь себя в той или иной ситуации. Даже, если ты никогда не работал, веди себя на собеседовании так, как будто работал всю жизнь. Но при этом важно не оставить после себя ошибочное впечатление. Это вызовет недоумение при следующей встрече. Не показаться зазнавшимся мудаком. Дать понять, что готов обучаться. Им не нужен специалист, они хотят видеть глину, из которой можно вылепить своего специалиста, не знающего другой работы, кроме этой, а потому не способного сравнивать предоставляемые ему блага. Будь готов стать тем, кого заточат конкретно под эту фирму, только под эту должность. Стань послушным ребёнком компании. Стань частью производства. Все работодатели хотят видеть в тебе скромного умника, или умного скромника, так притворись таким. Покажи себя тем, кто готов к переменам. Будь расположенным к людям. Прикинься склонным к подчинению, неконфликтным, но имеющим свою точку зрения, способным её отстоять, и тебя возьмут.

Ты будешь неподражаем, я уверен.

Лицо крошится

В одной из комнат Дома с красной дверью.

Сижу в удобном кресле-качалке, сделанном из крыла птеродактиля, курю сигареты со вкусом любви, наблюдая, как обнажённые девушки резвятся на шкуре снежного человека. Одна из девушек открывает рот, касается губами пламени в камине, а потом переносит огонь на кончике языка – передаёт его другой девушке. И вот они уже целуются, а щёки их горят изнутри, скулы подсвечиваются как на рентгене. Я достаю плоскогубцы, которые я позаимствовал у одного из своих Бартлби, и сжимаю ими соски девушек.

– Ай! – говорят девушки. – Жжётся.

– Расскажите что-нибудь. Чтобы я не уснул.

В ответ одна из девушек лижет моё шершавое сердце своим обожжённым языком, а другая говорит нараспев, немного смущаясь, как мне кажется:

– Когда-когда к нам в село пришла весна я надела сарафан и пошла колоть дрова мама смотрит из окна папа смотрит и ревёт вырастили пацана но сарафан ему идёт.

– Это… прекрасно, – отвечаю я и бросаю им в ноги горсть лайков: – Кормитесь.

Девушки рычат и набрасываются друг на друга.

Автострада № 43

Представь себе автостраду в холодный дождливый вечер.

По обеим её сторонам на огромных скоростях мчатся автомобили. Грузовые и легковые. Разных цветов. Разных габаритов.

За рулём одного из них сидишь ты.

Твой автомобиль ни большой, ни маленький. Обычный, легковой автомобиль. На таком же автомобиле по автостраде ездят и другие люди.

Может быть, это "жук" красного цвета.

Всё, что тебе нужно – это ехать вместе со всеми. Ни быстрее, ни медленнее. Просто держи скорость. Не выбивайся из ряда. Что сложного, верно?

У тебя есть водительские права.