Читать книгу По ту сторону. Из жизни одной послушницы - А. Даль - Страница 1

Глава I

I

Тео ненавидел садиться за руль в состоянии, в котором пребывал этим ранним воскресным утром. Рассвет на дворе ещё только занимался, не спали, казалось, разве только птицы, а он вынужден был ехать к чёрту на рога – в захудалую деревушку, спрятавшуюся от цивилизации за целым мотком безликих и пустынных дорог. И всё ради прихоти одного человека.

«Почему обязан мчать по первому же зову?!», – негодовал, наверняка зная ответ, но всячески пытаясь от него отмахнуться.

«В вопросах вся соль, Тео. Зачем мне это? Почему я так, а не иначе поступаю? Отчего мне хочется именно того, а не иного? Задавая себе подобные вопросы, приближаешься к пониманию того, что представляешь собой на самом деле, всё яснее начинаешь видеть свои «больные» стороны», – говорил вечность тому назад человек, которому Тео готов был поклоняться. Но то время прошло. И именно к нему, свергнутому или, точнее сказать, свергнувшемуся своему кумиру, он и держал свой путь этим ранним воскресным утром, совсем не подозревая, какие перемены грядут в его жизнь.

Ничего, как говорится, беды не предвещало. Филипп Беленов – тот самый человек, формально – всё ещё друг, буквально – непосредственное начальство, безвылазно окопался в захолустье, оборвав почти все связи с миром, простиравшимся за пределами его нового дома. Призывал к себе он Тео редко: всего лишь раз в полгода, да и только (этим было обусловлено временное замешательство, в которое пришёл Тео, получив сообщение с требованием явиться гораздо раньше оговоренного дня, сообщение, собственно, и вынудившее его отправиться в путь этим утром). И всякий раз казалось, встречи с Тео Филиппу нужны, лишь чтобы снова убедиться: сбежал он от всего не зря.

Что представлял собою Филипп? Отшельник с холодным презрением во взгляде и вечно хмурым выражением лица, на котором если и случалось видеть улыбку, то не иначе как язвительную или, по меньшей мере, снисходительно-ироническую. Был ли он таким всегда? На вопрос этот большинство бы ответило: «Нет, что вы! Виной всему лишь то несчастье». Под последним в виду имели травму позвоночника, усадившую этого совсем ещё молодого человека в инвалидное кресло. Была в увечности причина или нет, а Филипп с прежней жизнью попрощался. Окружение своё он ограничил малочисленной обслугой да Тео, последнего назначив доверенным лицом в компании, где власть сосредотачивалась в руках странноватого, но чрезвычайно влиятельного семейства Диевских.

Собственно, Филипп был и сам Диевским: прижитое на стороне дитя, отнятое в малом возрасте у родной матери и воспитанное в отцовском доме. Папенька души в нём не чаял и носился, словно со священным свитком. Хоть от жены своей законной Диевский-старший и имел уже отпрыска, слегка безбашенного, но далеко не дурака и вполне способного, от участия в управлении семейным бизнесом, представляющим из себя крупный строительный холдинг, любимому Филу отклониться не позволил. Несмотря на то, что после случившегося несчастья сын в компании практически не появлялся, укатив в глухомань, подальше от честного семейства, и исполняя свои обязанности исключительно через Тео.

Чем приглянулась та деревня одичавшему наследнику, человеку нормальному понять было бы трудно: никакой тебе цивилизации, ближайший город в десятках километров. Сбежал туда как преступник: не оставил никому ни адреса, ни координат. Никому, кроме Тео. Дом выстроил себе в соответствии с потребностями физическими и социальными, а точнее отсутствием последних. Мощный каменный забор придавал этой вполне скромной усадьбе внушительного, враждебного вида. Даже высокие стены монастыря, до которого было рукой подать, выглядели в сравнении с ним приветливо и радушно.

Зачем удумал Фил селиться у монастыря, представить было сложно. Пусть в сердце самого дремучего леса или на вершине какой-то горы – это бы Тео не удивило. А вот соседство со святой обителью никак с Филиппом не вязалось: на всё, связанное с религией, он и до своего несчастья реагировал с равнодушным, а подчас и брезгливым презрением. «Колокольным звоном прельстился что ли, – предположил Тео, заслышав звуки трезвона, зазвучавшего как раз в момент, когда подъезжал к воротам. – Вполне в его духе».

Филиппа застал в разбитом во дворе саду, глядевшим перед собой задумчивым, невидящим взглядом. «Словно в трансе», – подумалось Тео. Облаченный, по обыкновению, во всё чёрное, Филипп темным пятном выделялся на фоне буйствующей вокруг весенней зелени. Пятном внушительным и даже несколько затмевающим искрящуюся жизнью красоту ликующей природы: кроме черного своего облачения, он и сам был темноволос, смугловат. Ростом тоже удался: что высок, угадывалось, несмотря на сидячее положение. Еще и довольно плечистый. В общем, восседал в своем инвалидном кресле как на троне. Поверженный князь тьмы – не иначе.

На прибытие Тео Филипп отреагировал, что называется, «никак». У наблюдающего со стороны, сложилось бы впечатление, что виделись они, по меньшей мере, минут десять назад, а не спустя почти полгода после последней встречи, как было на самом деле. Даже поздороваться в ответ на приветствие Филипп не снизошёл.

– Рано ты, – прозвучало вместо ответного «Здравствуй». – Ещё только к службе созвали.

– К какой службе? – не сообразил, растерявшись, Тео.

– Божьей, – ухмыльнулся тот презрительно. – Важная для тебя миссия, друг мой, имеется.

Попытки выяснить подробнее, что за «миссия» и при чём здесь богослужение, тут же были пресечены. Вместо того, Филипп принялся расспрашивать о состоянии дел в компании.

– У отца как? – осведомился, выслушав доклад. Тео был вхож в дом Диевских. Конечно, как посредник Филиппа и только, но глава семейства – тот самый папенька, Егор Федорович, – ему вполне симпатизировал. Возможно потому, что Тео был единственным связующим звеном между несчастным, придавленным чувством вины отцом и одичавшим жестокосердным сыном, который даже на звонки родителя отвечал лишь по особым случаям.

– Неспокойно, – сказал, чтоб не соврать. Но реакция Филиппа была столь равнодушной, что захотелось непременно выложить всё, как есть.

– Рассорились с братцем твоим в пух и прах, – выдал прямо. – Как раз вчера, во время званого ужина. Марк ушёл, горланя, что ноги его в офисе больше не будет. Напоследок прибавил, что отец сумасшедший и нуждается в психиатрическом освидетельствовании.

– Что-то новое…, – на лице Филиппа нарисовалась ироничная ухмылка. – И с чего бы?

– Егор Федорович имел неосторожность признаваться в безграничной отцовской любви к тебе, заявил, что ты единственная его надежда. Марка, естественно, задело – начал выступать, Отец всё отсмеивался, предложил ему пощадить общество да отправиться на необитаемый остров, где не будет конкурентов, а значит, и поводов для зависти. Марк как Марк: кровь к лицу прилила, осатанел. Заявил, что так и сделает, но после того, как дело одно завершит. Какое не уточнил, но понятно, что ожидать хорошего зря.

Ухмылка с губ Филиппа не сошла. Более того, показалось даже, что ироничность ее сменилась непривычным веселием. Это отчего-то задело Тео, причем настолько, что окончательно решил выдать всё до последнего, не щадя чувств.

– Егор Федорович сказал, что уже окончательно решил сделать тебя своим главным наследником и в ближайшем будущем именно тебе передать управление холдингом, – продолжил он. Даже черновик завещания уже набросал. Марк заорал, что всё это – явный признак старческой деменции. Никто в здравом уме при наличии здорового наследника не завещает всё инвалиду, который не только умудрился удрать от обожаемого папочки, при том, что ноги имеет как у тряпичной куклы, но и род продолжить не в состоянии.

Последнюю фразу Тео передал уже как будто и не нарочно – просто машинально выдал все произошедшее в тот гадкий вечер, поздно осознав, что слова эти могли ранить даже такого пофигиста, как Фил.

– Тряпичная кукла…, – словно смакуя, повторил Филипп, и как-то странно при этом улыбнулся. В улыбке той сквозила не обида и не горькое осознание резонности столь жестокого, но небезосновательного замечания, а приятное удивление. – Превосходно сказано. Не ожидал, что Марк способен применять такие точные сравнительные образы. Не замечал… Как впрочем, и многого другого в людях, меня окружающих. Гордыней, как оказалось, страдаю. На всех смотрю свысока, как на низших существ. Знал ты об этом, Тео? Меня тут одна матушка просветила. Игуменья Мария. Забавная дама.

Говорил он, задумчиво глядя куда-то в сторону, но в тоне голоса его при этом слышалась какая-то издёвка.

– Так растормошила мой ум, что даже задумался. Анализировать начал, – всё тем же насмешливо-задумчивым тоном продолжил он, и вдруг ухмыльнулся. – Оказалось, Тео, что права. Даже малого оправдания себе не нашёл. Ну что ж, горбатого могила исправит. Хотя кое-кто с этим рьяно спорит.

Между тем на террасе послышалось движение, донеслись голоса. Филипп перевел взгляд в ту сторону, задумчиво прищурился, словно составляя мысленно план действий. Заметив его явную заинтересованность, обернулся и Тео: на террасе объявились двое, обе женщины. Одну Тео узнал. Это была домработница Филиппа. Этакая добрая нянюшка. Маленькая, худенькая, спокойная. Во всё время своего разговора с Филиппом Тео краем глаза замечал, как она то и дело выбегала на террасу, суетясь вокруг расположенного там обеденного стола. Сейчас же она оставила свое прежнее занятие и разговаривала с той другой особой, по всей видимости, только что пришедшей. Лица второй издалека видно не было. Да и стояла она боком. Единственное можно было сказать: высокая и худая, как щепка.

– А вот и кое-кто явился, – без тени энтузиазма констатировал Филипп, как будто перспектива провести время в обществе появившейся гостьи его совсем не радовала, а даже, наоборот, тяготила и была вынужденным обязательством. Тем не менее, дожидаться, когда сама подойдёт, не стали.

– Сейчас всё узнаешь, – сказал Филипп, направляясь в сторону террасы. Тео ничего не оставалось, как пойти следом.

Одета была «кое-кто» непривычно. Как рассудил Тео, странновато даже для деревни, если только деревня эта не была из прошлого: грифельного цвета юбка в пол, из простой, грубой, по крайней мере, на вид ткани. Такой же верх, но на тон светлее, наглухо застёгнут, с закрывающим шею воротом и длинными рукавами. И всё на ней висело, как мешок: до того худющая и плоская. Голову её покрывал завязанный сзади, под волосами, платок из той же ткани, что и юбка. Волосы спадали почти до самого пояса. Заплетённые в косу, не белокурые, но и не тёмные. Когда-то, ещё студентом художественной школы, Тео писал портрет приглашенной натурщицы. Волосы у той были похожие – цвета мокрой дозревшей ржи.

Женщиной же особу эту можно было назвать, разве только отвечая на вопрос о её половой принадлежности. До слова «женщина» ей было ещё очень далеко. Но и девушкой назвать было можно лишь с натяжкой, только для приличия. Девчонка – не иначе. Тео удивился бы, если б вдруг оказалось, что ей больше пятнадцати.

Ростом же высока она была разве что по сравнению с маленькой домработницей, а на самом деле не выше среднего. Если бы Тео стал рядом, то едва ли до подбородка ему достала. Лицо совершенно наивное, какое-то светлое, по-детски чистое и открытое, с безмятежным, чуть ли не блаженным выражением. Хотя сама бледновата, даже почти болезненно, глаза крупные, чуть раскосые, не то зелёные, не то голубые. Красивой её многие не сочли бы, хотя всё в этих чертах было ладно: приятный овал лица, чуть вздернутый носик, маленький рот с губами не тонкими, но и не полными, припухлость щёчек, наличие которой было совсем неожиданным при столь режущей глаз худобе. «На такие лица тяжелобольным смотреть, наверное, приятно: взглянут – и легче становится», – подумалось Тео.

– Мир этому дому, – проговорила она, ласково улыбаясь. Голос у нее был звонкий, но говорила спокойно, не торопясь и не повышая тона, размеренно выговаривая каждое слово.

– Знакомься, Тео, – с каким-то вызовом в тоне начал Филипп, проигнорировав её приветствие. – Это будущая невеста Христова, пока ещё Дафна. Расскажи-ка, пока ещё Дафна новому знакомому своему, какое имя ты в монашестве носить собираешься.

Едкий тон Филиппа её совершенно не смутил. Во всяком случае, виду не подала.

– Досифеей, скорее всего, нарекут, – ответила всё так же спокойно, но уже с каким-то радостным блеском в глазах.

– Слышал, Тео, Досифеей? – издевательски произнес Филипп. – Звучит как… Благолепно. В разы лучше, чем Дафна. Но это ей только после тридцати Досифеей стать светит. Ещё десять лет надо в послушницах проходить, смиренности научиться. Но это тоже не сейчас. Сначала в миру поживёт – узнает, от чего отказывается. Скажи ему, Дафна, с какого возраста ты в монастырских стенах.

– Было мне восемь лет отроду, когда матушка Мария приняла нас с мамою моей в обитель свою. С тех пор и живу, – охотно ответила она, всё так же не замечая или не желая замечать издёвки в тоне Филиппа.

– Это, чтоб ты понимал, почти четырнадцать лет там провела. А тут я, смутьян, объявился и с пути праведного увожу. Мне это та самая матушка Мария в вину вменяет, – усмехнулся язвительно. – Садись, Дафна, за стол, пообедаешь, – резко обратился к ней. – Мы тоже сядем, кофе выпьем.

– Благодарю, Филипп, – начало было она, взволновавшись. – Храни тебя Господь, но я совсем не…

Договорить ей Филипп не дал.

– Сядь, Дафна, – велел ей, раздраженно скривившись. Затем уже мягче, но со строгостью добавил: – Не уйдёшь, пока не поешь.

Повелительное «сядь» подействовало на неё моментально. Как ни странно, ни обиды, ни досады в лице её совсем не читалось, равно как и восторга. Молча и без тени сопротивления исполнила, что велел. Правда, из всего, что было на столе (а выставлено там оказалось немало), выбрала одно лишь варенье, то ли абрикосовое, то ли персиковое. Помолившись сначала (со стороны это выглядело забавно: крепко сцепила свои чуть ли не прозрачные ручки и, закрыв глаза, почти сияя от счастья, что-то беззвучно проговаривала), ела это варенье ложкой, как первое блюдо.

– Я тебя, Тео, для чего вызвал, – продолжил Филипп, следя за ней хмурым взглядом. – В самом деле, благочестивую игуменью под грех подвёл: чуть ли не в ярости со мной спорила. Обвинил её, что нечестным путём себе штат пополняет. Она, бедолага, так вскинулась, что уже на всё готова была, чтобы доказать обратное. Заключили мы с ней уговор, по которому эту будущую Досифею на год отпускает под мою ответственность. А поскольку ты, Тео, мой представитель, за пределами этой деревни меня заменяешь, то вот, – кивнул он на девчонку. – Моя миссия – твоя. Для начала познакомить вас решил, чтоб не страшно ей было с чужим ехать… Ну что, Дафна, внушает тебе Тео доверие? – повысив вдруг тон, обратился к ней. – Не побоишься с ним ехать?

– Если ты доверяешь, то и я доверяю, – ласково улыбнувшись, ответила она. – С кем не боишься меня отпустить, с тем не побоюсь ехать.

– Слышал? – обратился к Тео, не сводя при этом с нее грозного взгляда. – Доведёт кого угодно. Ещё и обижаться не умеет. Так что при всем своём желании не отделаешься. Как ни оскорбляй. Хотя бы на год отправлю, а то едва ли не каждый день прибегает – спасения нет от неё.

Всё это он говорил нарочито громко, чтобы точно услышала. Она же лишь снисходительно улыбалась, как родители, бывает, с улыбкой выслушивают детскую браваду. У Тео же внутри всё взбушевало от возмущения. Хотя, может, и справедливо сказанное Филиппом было или, вполне вероятно, между ними манера общения такая установилась, вроде как полусерьезная, но невыносимо хотелось вступиться, и стоило немалых усилий желание это подавить.

– И лгать тоже не умеет, – продолжил Филипп невозмутимо. – Так что, если интриги там плетёшь, помни: через неё всё узнаю. Даже если влюбится в тебя, всё равно всё мне выложит, как на исповеди. До мельчайших подробностей.

Слова эти Тео встревожили не на шутку. Нечто, конечно, ещё и смущение вызвало, но всеми силами старался не подавать виду. Кровь от лица его сначала отхлынула, а потом снова прилила – даже очень явно это ощутил. И точно бы спалил себя с поличным, если бы девчонка вдруг не прыснула со смеху, сбив и Тео, и даже Филиппа, с толку.

– Простите, – прошептала она, подавляя смех. – Вы, Тео, так не пугайтесь, – продолжила, почти управившись с приступом веселья. – Филипп вас вовсе ни в чём не обвиняет. Это меня так уколоть пытается. Но тоже всё не всерьёз, по-настоящему никогда не ранит.

Филипп, ещё больше нахмурившись, пронизывал её взглядом.

– Завидная уверенность. Уходи уже, – процедил сердито. – С игуменьей твоей мы обо всём договорились. После вечерней службы придёшь с вещами. И если вздумаешь вдруг рыдать, то сделай это прежде, чем прийти сюда.

Весёлость вмиг её улетучилась, на личико снова вернулось прежнее безмятежное выражение. Опять никакой тебе ни обиды, ни досады.

– Хорошо, – проговорила тихо, попытавшись, правда, улыбнуться, но получилось не очень убедительно. – Я тебя, Филипп, не расстрою.

Когда Дафна ушла, последовали указания от «господина».

– Ассистенткой своей её устроишь, – заявил безапелляционным тоном. – Сидит пусть с тобой. С бумажками возится, по мелочи что-то выполняет.

– Сейчас же почти всё в электронном виде, – попытался уцепиться за ниточку.

– Познакомишь с современными технологиями, – ухмыльнулся он. –

Договор отдельный с тобой подписывать, Тео, не будем. Но считай, что устроился на подработку. Нянькой.

Ещё с тех пор, как прозвучало «ассистенткой устроишь», Тео собирался возразить. «Нянька» же добила его окончательно – вот-вот с языка должно было слететь что-то вроде: «Прости, друг, но лучше уж остаться безработным». Однако отчего-то осёкся, решил подождать, пока Филипп договорит.

– Будешь за невестой Христовой присматривать, как за ребёнком. Недаром, естественно: акциями своими поделюсь с тобой.

Желание возразить у Тео резко угасло. Много Филипп условий ещё выдвинул, но, в принципе, уже ничего не смущало. Всё сводилось к тому, что лакеем теперь должен стать для этой девчонки: с «миром» познакомить, во всём помогать и в обиду не давать. И вроде можно было даже порадоваться, но нет: Филипп сумел опять взбаламутить воду, хотя начал издалека.

– Жить будет в моей квартире. Всё, что попросит, за мой счёт. Но о том, что она моя, скажем так, протеже, никто знать не должен ни в компании, ни у отца. В особенности Марка к ней не подпускай, – прибавил, задумчивым взглядом смотря куда-то в окно, но вдруг отвлёкся и испытующе посмотрел Тео прямо в глаза. – Не забывай, Тео, лгать она не способна. Хоть обиду держать не умеет, а память у неё не как у рыбки: вопрос правильный задам – сдаст с потрохами, сама того не поняв. Хотя я тебе доверяю, конечно, – ухмыльнулся он как-то странно, лукаво, что ли.

Осадок после всего сказанного у Тео остался гадкий. К облегчению его, до самого вечера Филипп засел в своей библиотеке, не проявляя ни малейшего желания общаться. «Совсем одичал, не иначе», – подумал Тео, но всё же был этому рад, так как получил возможность побыть наедине со своими смутными мыслями.

Уже ближе к вечеру, спускаясь по лестнице, в гостиной он услышал голос Филиппа. Шпионить в намерения его вовсе не входило, но почему-то остановился прямо на ступеньках и не мог сдвинуться с места, как зачарованный.

– Ты меня, Дафна, всё путаешь со своим будущим женихом, – говорил Филипп сердито, но сдержанно. – Мне в ноги бросаться и поклоны отбивать не надо. Вставай.

– А ты встать можешь? – зазвенел ему её голос, но уже не смиренно и робко, как утром, а с вызовом, по-детски возмущенно. – Вот и я не могу. Как мне обнять тебя по-другому? Не на колени же, как ребенку, усаживаться.

– Куда тебе на колени? – ухмыльнулся тот. – Ты же в инокини метишь. Грешно даже думать.

Намёка она, по всей видимости, не поняла.

– Где это написано? – парировала с досадой. – Хотя значения не имеет. Не сажусь только потому, что тебе тяжко будет. Любить я не боюсь. В Евангелии сказано: «Любовь от Бога. Кто не любит, тот Бога не познал, потому что Бог есть любовь. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение». А тебе ведь ведомо, что люблю тебя. Больше, чем тебя, только Бога. Но в моих глазах ты к нему очень близко. Иногда, задумываясь, даже ужасаюсь тем, насколько близко я вас ставлю. Потому, что вот это действительно грешно. Очень. Любить человека наравне с Богом. Но поделать ничего не могу: сердце же не внимает разуму. Но я молюсь об этом. Молюсь о том, чтобы любить тебя меньше. А случается, останавливаюсь и думаю: "Не больший ли это грех: отказываться от того, что подарено Богом? Любовь – ведь подарок. Не благословение ли это – испытывать такую сильную любовь к человеку? Хотя бы для начала к одному". Я потом научусь всех людей так же сильно любить. Когда-нибудь научусь. И ближних своих, и врагов. Может, у меня пока сердце мало, что в нём только один человек помещается, а со временем сердце будет расширяться – и больше места в нем обнаружится. Ведь так? Как ты, Филипп, думаешь?