Читать книгу Нина - А. Месропян - Страница 1

Нина

1

День и ночь Арам обещал жене, что никогда больше не обманет и не подведет ее, но уже на следующее утро в его мозгу что-то щелкает, и он вылезает из постели, одевается и выходит из квартиры. Он идет, пряча руки в карманах, нащупывая пальцами мятые купюры, и не поднимает головы, не замечает перемен вокруг. Пришла подлинная московская осень, капает беспрерывный мелкий дождь, уже опали пожелтевшие кленовые листья, деревья, которые еще не тронули, не пересадили и не срубили, мирно раздеваются; но Арам не замечает всего этого и проходит мимо противной ему осени. Его взгляд падает только на слякоть, грязь, изморось, которые вызывают у него раздражение, недовольство, тоску. Он проходит пешком почти три километра.

И вот он стоит у крыльца частного дома и ищет зажигалку, но не находит, и рядом никого нет. Он доходит до соседнего супермаркета «Фортуна» и старается не допускать, не подпускать к себе лишних мыслей, связанных с женою и с обещаниями ей. Эти мысли истребляются за ненадобностью и сложностью. В его мозгу с самого утра обжилась одна-единственная мысль: сегодня его день, сегодня ему повезет, сегодня все решится. Он покупает в супермаркете зажигалку и пачку LD, выкуривает на обратном пути сигарету и еще одну закуривает уже у входа в коттедж. Ему почему-то кажется, что спешить некуда, удача где-то рядом, главное, не отпугнуть ее.

Не отпугнуть, говорит он себе, и раздается звонок, мобильный звонок, одинокий, вопиющий, невыносимо громкий мобильный звонок посреди пустынной улицы. Сердце подпрыгивает, и сигаретный дым застревает в горле, но Арам проглатывает его, чувствуя горький привкус под языком. Он подавляет рвоту, вынимает из кармана вибрирующий телефон – Вика, жена его – и, раздумывая пару секунд, сбрасывает звонок. К мысли о везении подползает из темной глубины вторая, гремучая мысль, что она может все испортить, помешать; может отпугнуть удачу. Он нащупывает во внутреннем кармане куртки связку ключей, крепко сжимает и разжимает ее – и нажимает на дверной звонок.

За покерным столом знакомых лиц нет. Арам садится убить время за игровые автоматы. Уверенный в своем решении, он ровно, спокойно дышит. Затем осторожно, еле заметно движет рукой, словно проводит невидимой кистью по воздуху, как будто рисует крест, или, может, в самом деле перекрещивается, а затем непослушная рука застывает, что-то отпускает, словно роняет невидимую кисть, – и тянется к ручке автомата.

Вика хлопает ресницами, просыпается, а его нет. Она поднимает тяжелое туловище, опираясь рукой на кровать, окидывает взглядом комнату, а вещей тоже нет. Выходит на кухню – и там пусто. Ее лицо искажается, раздражается, багровеет. Ушел, опять ушел, но на этот раз ушел нагло, даже не стараясь перехитрить или обмануть ее, просто ушел.

Она не находит и рубля в кошельке. Звонит ему, а он сбрасывает. Она растерянно стоит с минуту посреди комнаты, в одном белье, с распущенными волосами, смотрит сквозь серые шторы на дождливую улицу. Затем натягивает на себя свитер, колготки, джинсы, сапоги, надевает пальто, обтягивает шарфом тонкую шею, ищет ключи – но не находит. Роется в сумке, расшвыривает бумаги и документы по столу, извлекает все содержимое из тумбочек – но ключей нет. Она звонит ему еще, уже седьмой или восьмой раз, но телефон отключен. Сдаюсь, разносится по комнате ее отвалившийся от тела голос, хватит. Прямо в пальто она падает на стул посреди гостиной их однокомнатной квартиры, обхватывает руками тяжелый округлый живот, опускает голову и отпускает слезы катиться по щекам.

Ее возвращает к жизни телефонный звонок. Она бросается к мобильнику, но видит не его имя, а ее. Хочет бросить телефон на диван, но собирается с силами и глубоко, мужественно вздыхает и проводит указательным пальцем по экрану. И во всем признается, все ей рассказывает.

Нина косо, с недоверием смотрит на своих будущих коллег: механически отвечают на звонки, сосредоточенно стучат по клавиатуре, что-то без конца печатают и подписывают. Когда коллеги проходят мимо нее, она прячет взгляд, опускает глаза на экран своего монитора. Просмотрено пять или шесть обучающих видео на тему ее будущей профессии, прочитано несколько текстов, а она все равно не понимает, что ей нужно делать.

Нина медленно, бесшумно поднимается, уходит в столовую. Встает у кофемашины, ожидая двойную порцию кофе. Пока ждет, еще раз звонит своему сыну, но ответа нет. Она прикусывает нижнюю губу, берет чашку с кофе, уже разворачивается, но кто-то что-то говорит ей. «Все в порядке?» – уточняет полный мужчина в костюме. Нина быстро кивает, тихо, шепотом подтверждает: «Да, да». Затем отворачивается, уже идет по коридору, гадая про себя, там ли я, тем ли занята, а затем возвращается в кабинет и снова опускается в кресло перед монитором и снова косо осматривает своих коллег. Никто, кажется, не видит, как она открывает окошечко браузера, а затем пускается смотреть страницы социальных сетей сына – но его нет в сети уже с неделю. Она пишет ему смс: «Арам, ответь…», но не отправляет – а смысл? Телефон отключен. Нина опускает веки, глубоко вздыхает. Зачем я здесь?

С самого утра ее преследует тяжелая головная боль. Из-за беспрерывной и непонятной работы перед компьютером боль обостряется. А еще под горлом застрял тошнотворный комок. Этот комок возвращается к ней каждый раз после тяжелых ссор или обид.

Еще недавно, еще три дня назад все было в порядке. Арам позвонил ей, рассказал свою неприятную историю про работу, про задержку с зарплатой, про долги. «Конечно, конечно, дорогой мой», – проговорила Нина, не вдаваясь в подробности долгов сына, не обращая внимание на то, что месяц назад он грозился, что «никогда, ни за что больше ни о чем ее не попросит». И весь этот месяц Нина обещала себе стать современной матерью, быть независимой, жить своей жизнью: съездить в Ереван, навестить старую подругу, устроиться на постоянную работу, записаться на интересные курсы, жить по-европейски, для себя. А чтобы жить для себя, надо в первую очередь научиться говорить родным и близким нет. Ведь главное ее несчастье – это безоговорочная любовь к ближним, тупая неспособность отказать им. И тут ее сын звонит ей и просит денег, и что она делает? Она переводит ему деньги. И что потом? А потом звонит Вика, невестка, и выплескивает свою боль, свою опустошенность, свою беспомощность: «Я вас очень, очень прошу: если не можете нам помочь, то не лезьте в нашу жизнь! Нам не нужны ваши деньги! Это так глупо!» Нина не успела ответить, как звонок оборвался. И – конец. Больше никто не отвечал на ее звонки. Они оставили ее одну.

После обеденного перерыва Нина накидывает на плечи пальто, выходит на улицу. Коллеги собрались у мусорного ведра и курят, дымят, смеются. Нина виновато улыбается им, когда отходит от них в сторону, к ограждению. У высокого забора, заслоняющего небо, она снова звонит сыну. Ответа нет. Нина не сдается, снова звонит, но на этот раз Вике. Вика берет трубку, но – молчит. Ненадежное молчание, предупреждающая о чем-то тишина.

Она не сразу расслышала плач – чужой плач. И тогда что-то случается с Ниной, словно что-то жалит ее: вдруг все проясняется, так знаком этот плач, но не тоном, по-другому: знаком, как памятное чувство, как отголосок из прошлого. Она с опаской, с животным страхом, инстинктивно предугадывая ответы, спрашивает: «Он нигде не работает? Он наврал? Он не ночует дома?» И Вика признается, что «да, не работает, но да, долги есть, и нет, он ночует, но иногда – не ночует». «Где он сейчас?» – спрашивает Нина. «Не знаю, – отвечает Вика, – только догадываюсь. Он забрал мои ключи, запер меня, я не могу выйти из дома. Он может, что угодно натворить, мне так…» – и снова плачет, и снова это знакомо Нине, снова какие-то перебои чувств. «Скоро буду», – говорит Нина и заканчивает разговор.

Через десять минут Нина уже идет в сторону метро, идет, словно с самого начала понимала, что иного пути у нее нет и не будет. Она вежливо объяснилась перед своей начальницей, что по «семейным обстоятельствам» вынуждена срочно уехать. И почему-то ей поверили, отпустили, словно понимали – Нина не вернется, у нее другой путь.

2

Шел 1987 год. Была весна, гарун, как говорят армяне. Ереванская весна по-своему прекрасна: немного потеплело и ереванские бульвары снова полны горожанами, которые не спеша гуляют по родному городу, держась за руки. Старики спускаются во дворы, играют в нарды или в блот, дети выбегают на проезжую дорогу за футбольным мячом, матери, свесившиеся с балконов, кричат на своих детей и на автомобилистов, а автомобилисты ругаются на них в ответ и недовольно машут руками, а старики молча наблюдает за ними всеми и дальше перебрасываются в карты или кидают кости. Жизнь как она есть, когда смотришь на нее со стороны.

Нине едва исполнилось двадцать лет, она шла из университета, прижав к груди учебник по статистике и бухучету, и мечтала о большой любви. Два года назад бабушка отправила ее с братом в город: поступать, учиться, образовываться. В деревенской школе все повторяли: вот, они должны поступать в Ереван, особенно Нина, у нее есть не только сердце и голова, но и красота, грех удерживать ее в деревне… И не удержали, отпустили с братом искать счастья в городской жизни. Теперь Нина шла по солнечным ереванским улицам, пока не наткнулась на толчею людей у дороги и череду машин за людьми. Она приблизилась, встала на носочки и из-за мужских спин увидела посреди дороги буйволицу, из-за которой образовалась автомобильная пробка; никто не мог сдвинуть буйволицу с места, она упорно стояла на месте, вызывая шум и смех у толпы. Бедная, перепугалась, подумала Нина, оторвалась от стада, где они, а где она, потерялась, одна, бедная, в этом сумасшедшем месте. Посреди людского и сигнального шума кто-то окликнул Нину – это ее однокурсница Анаит, машет ей рукой. Они поздоровались, и Анаит познакомила Нину со своими друзьями, двумя молодыми людьми с философского факультета, Робертом и Вартаном, и Нина кивнула им. Они пошли в кафе, выпить турецкого кофе, послушать джаза. Молодые люди много курили, шутили, рассказывали анекдоты, делали все, чтобы понравиться девушкам. Но Нина, в отличие от подруги, особо не слушала их. Она вспоминала свою деревенскую жизнь, до переезда в город, до смерти бабушки: у них была своя коровка, Ануш, как называли ее домашние, и Нина нежно любила Ануш, часто прижималась к ней, гладила ее, что-нибудь нашептывала ей… А теперь задавалась вопросами, удивлялась, как все перевернулось, как я здесь оказалась, как меня унесло сюда?

Ее мысли оборвались вопросом Роберта. Анаит, легонько прижавшись к высокому и сильному Вартану, смеялась над ней, а Роберт, худой и низкий, смотрел Нине в глаза. «Все хорошо?» – переспросил он. И Нина извинилась, сказала, что «все хорошо», снова извинилась и уточнила, о чем они говорили. И Анаит сказала, что «Роберт задает всем дурацкие высокие вопросы», и Нина вопросительно посмотрела на Роберта. «Как думаешь, человек сам выбирает свою жизнь – или кто-то уже все за нас решил? – спросил Роберт. – Мы проболтали на эту тему весь семинар по этике». Нина, разинув рот, уставилась на Анаит и Вартана, а те засмеялись в ответ. «В общем, суть такова: мы свободны или нет? Что ты думаешь?» Нина посмотрела на них, а затем на Роберта, а затем на улицу: маленькая девочка лет трех-четырех одиноко пересекала проспект. Нина слегка нахмурилась, почти всерьез задумалась. И неуверенно заговорила: «Я никогда не думала об этом… Но сейчас мне кажется, что я сама все выбираю». «А если в будущем ты передумаешь?» – тут же спросил Роберт. «Значит, – ответила с улыбкой Нина, – я передумаю». «И не боишься этого – всю жизнь думать неправильно?» Нина, шире улыбаясь, пожала плечами. «Нет, не боюсь».

Роберт проводил ее до дома. Что-то его привлекло к ней, может, ее простота. Может быть. Всю дорогу до дома он философствовал, говорил о политике, о роли интеллигенции, много обещал ей, хотя она ничего не просила, но он обещал, громко обещал, что рано или поздно Армения снова возвысится, вернет свои земли, станет прежней Великой Арменией, и народ снова прислушается к интеллигенции, поверит в нее, нужно только вернуть независимость, воскресить церковь, родить детей, по возможности, избежать войны… Нина слушала его, снисходительно улыбаясь, иногда была внимательна и что-то уточняла, а иногда выпадала из потока его слов, погружаясь в бытовые мысли. Наконец они дошли до ее дома. Роберт, потупив взгляд, спросил, можно ли ему встретиться с ней еще, и Нина ответила, что можно. Роберт хотел узнать, когда они встретятся, но Нина лишь уклончиво обещала сказать ему через Анаит. Роберт посмотрел по сторонам, словно раздумывая, как правильнее всего ему сейчас поступить, и Нина прочитала его мысли и испугалась, глаза ее забегали. Но спустя пару секунд Роберт просто поблагодарил ее за хороший вечер и ушел.

Дома Нину ждал сюрприз – у брата были гости, его армейские друзья. И среди них был высокий, широкоплечий, с армейской осанкой парень, которого она никогда ранее не видела. Саркис, ее брат, сразу познакомил сестру с Эриком, его «большим другом», который рано утром приехал из Москвы, а «сам он из Карабаха». И затем на ухо, громким шепотом: «сила-а-ач, бога-а-ач…» Смеясь, мужчины вернулись за стол, и Нина селя рядом с братом и покорно слушалась его. Она присматривала за столом, уносила и приносила посуду, иногда вникала в их разговоры, во всем поддакивала им, но – молча, кивками. Когда вино кончалось, то Саркис шептал сестре: «Ниночка, принеси дедушкино… Ниночка, и сыра…» Когда брат и его друзья пили уже дедушкину шелковичную водку и дымили сигаретам, то громко, почти крича стали обсуждать карабахский вопрос, и Нина старалась согласно теме казаться серьезной. Она не сводила с них взгляда, но особенно тяжело ей было оторвать взгляд от Эрика, который, ей казалось, говорил для нее. «Саркис-джан, никакие разговоры не исправят того, что случилось с нами. Только силой мы вернем все, что у нас отняли. Если они хоть пальцем коснуться еще одного армянина, то не только я, но и ты, и Вардан, и Агас, и Месроп, все мы возьмем ружья и будем биться за нашу честь», – говорил Эрик, поглядывая на Нину, а Нине казалось, что она не слышала ничего разумнее и справедливее, и была тем более рада, когда мужчины дружно запели староармянские патриотические песни. Весь вечер они переглядывались, перемигивались и улыбались друг другу. Нина не проронила ни одного слова за это время, может, потому что не знала, о чем говорить, – зато ее горевшие глаза говорили больше, чем она могла выразить словами.

Ночью Нина постелила всем места для сна, а затем отправилась спать в комнату матери – матери, которую она не помнила. Нина лежала в постели под одеялом, разглядывала две ярко горевшие звезды за окном и перебирала в голове все, что с ней случилось за день: занятия в университете, работу в библиотеке, пробку на дороге, Анаит и ее друзей, странного Роберта, который задавал странные вопросы, а затем свой страх, а затем дом, брата, его друзей, Эрика, да, Эрик, и свое легкое поведение, за которое она не испытывала стыда, может, наоборот, счастье, да, подлинное счастье, а затем – затем Нина вдруг, словно по сигналу свыше, по знаменью судьбы поняла: влюбилась. Вот как, вот как оно случается, раз – и влюбилась. Вот как. Это была ее первая влюбленность, и она отдала ей все свое воображение в ту бессонную звездную ночь.

Через неделю Эрик сделал ей предложение, и уже в мае они сыграли свадьбу. Говорят, у жениха было столько денег, что купюры разбрасывались в никуда всю дорогу от дома невесты до ресторана. А летом того же года Нина забеременела и переехала с Эриком в Москву.

Нина стоит в подъезде, роется в сумке, ищет ключи от собственной квартиры – нашла наконец. Дома никого нет. Она проходит мимо гостиной, мимо детской, мимо рабочего кабинета мужа, проходит в спальню, открывает шкаф, вытаскивает тяжелую коробку, а из коробки – ключи. Затем звонит. Рубен выслушивает, уточняет («Какая сумма? Где он? Вика дома? Одна? Ее самочувствие?»), а затем приказывает искать его. Он поедет за ними, как освободится – может, через полтора-два часа, может, позже.

Нина не суетится. Она идет обычным шагом в сторону станции метро «Баррикадная», прикрывая часть лица шарфом. Она стоит на платформе, смотрит себе под ноги, ждет поезд и гадает, где может быть ее сын. В вагоне прямо перед Ниной садится молодая девушка, лет двадцати пяти, с коляской, и Нина рассматривает ее. Девушка одета бедно, рыночно, явно провинциально, но на лице ее нет и следа тревоги, напротив, ее лицо спокойно. Одна ее рука устало лежит на колене и что-то листает на старом телефоне, но другая ее рука крепко, чуть ли не намертво вцепилась в коляску, и от этого лицо Нины вдруг судорожно передергивается.