Читать книгу Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы - Абрам Рейтблат - Страница 1

Мой «роман» с Булгариным начался более четверти века назад – в 1987 г., когда я был достаточно далек от историко-литературных сюжетов и занимался изучением современных читателей. Правда, мой диплом на философском факультете МГУ был посвящен соотношению эстетики и критики в русской литературной мысли 1820 – 1830-х годов, а в диссертации о показателях изменений в чтении была историческая глава, для которой пришлось немало посидеть в архиве Н.А. Рубакина, хранящемся в Государственной библиотеке СССР им. В.И. Ленина (ныне – РГБ). Но ни историком, ни литературоведом ни по образованию, ни по профессии я не был, и Булгарин возник на моем пути достаточно случайно. Дело в том, что М.О. Чудакова, работавшая тогда в том же Секторе социологии чтения и библиотечного дела ГБЛ, что и я, в 1983 г. позвала сотрудников сектора на одно из заседаний секции документальных памятников культуры Общества охраны культурных памятников, которой она руководила. На этом заседании сотрудники редакции литературы издательства «Советская энциклопедия» (К.М. Черный, Л.М. Щемелева, Н.П. Розин) увлеченно рассказывали о подготовке многотомного биографического словаря «Русские писатели. 1800–1917». Я заинтересовался этой работой и предложил свои услуги в написании биографий интересовавших меня персонажей – поэтов-самоучек, лубочных и «бульварных» писателей и т. п. После первой пробной статьи сотрудники редакции сочли, что сотрудничать со мной можно, и доверили написать для первого тома десятка два статей. Через какое-то время Людмила Макаровна Щемелева, отвечавшая в словаре за первую половину XIX в., попросила меня посмотреть статью о Булгарине, с тем чтобы дополнить ее «с точки зрения социолога», т. е. вписать фрагменты о его читательской аудитории и о месте в литературной среде. Подобные противоречивые фигуры, особенно те из них, которые в советском литературоведении единодушно осуждались, да и при жизни подвергались резкой критике со стороны «прогрессивных» литераторов, всегда меня интересовали, поэтому я охотно согласился. После этого на несколько месяцев погрузился в публикации Булгарина и исследования о нем, и в ходе работы выяснилось, что в статье есть ряд ошибок и неточностей. Пришлось идти в архивы, в том числе и смотреть материалы фонда III отделения. В итоге значительная часть словарной статьи была мной переработана, и в первом томе словаря (1989) она появилась под двумя фамилиями. Однако наблюдений и находок собралось немало, гораздо больше, чем удалось вместить в словарную статью.

В результате я напечатал в 1990 г. статью о литературной репутации Булгарина[1], осуществил ряд публикаций архивных документов[2] и дальше уже не мог расстаться в этим «сюжетом».

Оказалось, что и биография, и взгляды Булгарина почти не изучены (если не считать нескольких аспектов, главным образом его отношений с Пушкиным, которым посвящено десятка два содержательных работ). Это, конечно, было не случайно. Отечественная история литературы формировалась как чрезвычайно идеологически «нагруженная» наука.

В просветительской идеологии, в рамках которой возникла и развивалась русская литература, было сформировано несколько ключевых идеологем: о высокой моральной ценности литературы, воспитывающей членов общества; об общественном долге писателя, создающего эту литературу ради возвышенных целей (а не ради денег или развлечения), и т. п. В советское время к этому добавились представления о борьбе писателей за свободу, против деспотизма, монархии, о защите угнетенных и т. д.

Для подкрепления этих взглядов был сформирован классический канон – корпус лучших писателей, наиболее совершенных в эстетическом отношении и наиболее «продвинутых» по своим общественным взглядам. В рамках этой мифологии нужны были и их оппоненты – враги, реакционные и бездарные писатели. В этой манихейской картине роль светлого начала, абсолютного совершенства играл Пушкин, а роль начала темного – Булгарин. Даже самые талантливые исследователи – Тынянов, Эйдельман, Лотман – не выходили за рамки обозначенной схемы, задающей общие основания развития русской литературы. Это не значит, конечно, что не предпринимались попытки если не избавиться от этой схемы, то хотя бы несколько расшатать ее (применительно к Булгарину это делали А.Л. Погодин, З. Мейшутович[3] и др.), но в Советском Союзе они быстро пресекались[4]. Только ощутимая встряска, которую испытали русская литература и русское литературоведение в период «перестройки», позволила несколько изменить ситуацию. Во-первых, были переизданы многие произведения Булгарина, что сделало их более доступными и рядовым читателям, и литературоведам[5]; во-вторых, отпали цензурные препоны и появились работы, в которых делалась попытка объективно взглянуть на журналистскую и литературную деятельность Булгарина (см. работы М. Салупере, Н.Н. Акимовой, Н.Л. Вершининой, А.И. Федуты, М.Б. Селезнева, мои и ряда других исследователей во включенном в настоящий сборник библиографическом списке посвященных Булгарину публикаций); в-третьих, смягчились идеологические стандарты в диссертационной сфере и появились диссертации, посвященные Булгарину, – восемь кандидатских[6] и одна докторская[7].

Внимательно прочитав произведения Булгарина, литературоведы стали приходить к пониманию, что «реальный Ф.В. Булгарин был одним из основателей русской профессиональной, коммерциализированной журналистики и одним из зачинателей русской прозы, в первую очередь исторического романа. Его газетные очерки оказали огромное воздействие на становление фельетонно-бытописательских жанров, и вместе с тем проложили дорогу натуральной школе»[8]. Анализ его деятельности продемонстрировал, что Булгарин – не графоман, доносчик, ничем не брезгующий для извлечения прибыли, а «предприимчивый журналист-издатель, сочетающий просветительские цели с коммерческими интересами, умеющий выстраивать отношения с читательской аудиторией», чья «критическая деятельность явилась индикатором уровня развития русской литературной критики в период ее становления. За сиюминутностью критических выступлений Булгарина не затерялись некоторые его точные и проницательные суждения о литературных явлениях эпохи»[9]. Более того, и сотрудничество с III отделением оказалось не личной инициативой нечистоплотного журналиста: «Журнальная практика Булгарина как редактора “Северной пчелы”, рассмотренная в контексте литературной ситуации 1825–1829 годов, доказывает неизбежность лавирования любого издателя периодического издания между наличными литературными силами, необходимость учитывать авторитетные институты, регулирующие выпуск литературной продукции и выполняющие функцию экспертов ее качества: в рассматриваемый период это – власти, культурные элиты и литературный рынок»[10].

Теперь уже можно в специальных работах анализировать различные аспекты его творчества, например «природу и значение булгаринской иронии»[11], и даже написать в статье, что «в политической и идеологической концепции своего романа [“Мазепа”] Булгарин менее односторонен, чем Рылеев и Пушкин»[12], и тебя не «растерзают» коллеги.

Однако кардинально ситуация не изменилась, поскольку общая рамка осталась. Мало того, как в последние два десятилетия в сфере идеологии идет «откат» назад, реанимируются старые и создаются (и интенсивно пропагандируются) новые идеологические мифы об «особом пути» России, ее «духовности», «традиционных ценностях» и т. п., так и в сфере истории литературы делаются попытки подновить и «освежить» старую литературную мифологию, в частности и применительно к Булгарину. Вновь его изображают человеком, думающим только об обогащении и способным ради этого на все (см., например, многочисленные работы Т.Д. Кузовкиной).

В подобной ситуации я счел важным собрать свои работы о Булгарине: статьи как обобщающего характера, так и по частным вопросам, публикации переписки Булгарина, а также библиографические указатели сочинений Булгарина и литературы о нем.

Работы писались в течение значительного промежутка времени; менялись и степень моего знания Булгарина, и общие представления об эпохе, поэтому в статьях могут быть некоторые несовпадения по частным вопросам. Я не стал унифицировать представленные тут работы, поскольку это сборник, а не монография. Однако в статьях устранены повторы, исправлены неточности и добавлены примечания с указаниями на позднейшие работы по данным темам.

Хочется вспомнить всех, кто помогал мне в работе над включенными в книгу статьями и публикациями. Прежде всего Б.В. Дубина, с которым обсуждались многие положения этой книги и памяти которого она посвящена. Ценными замечаниями (в ряде случаев весьма критическими) по статье «Пушкин как Булгарин» автор обязан В.М. Живову, В.А. Кошелеву и И.В. Немировскому. Существенную помощь при комментировании публикуемых писем оказали А.Л. Зорин, К.Р. Кобрин, Е.Э. Лямина, В.А. Мильчина, Т.В. Мисникевич, Д.К. Равинский, А.И. Федута, Т.К. Шор, М. Шруба – своими замечаниями и справками, К.М. Азадовский, Н.А. Зоркая и М. Шруба – переводами с немецкого, В.А. Мильчина – переводами с французского и Н.А. Богомолова – переводом с испанского. Сведениями о белорусских работах о Булгарине поделилась Г.В. Киреева; о его публикациях в периодике – Н.Н. Акимова. Ряд полезных советов по оформлению рукописи дала редактор М.К. Евсеева. Всем помогавшим приношу большую благодарность.