Читать книгу Краеугольный камень - Аида Рашидовна Ланцман, Аида Ланцман - Страница 1

Умение появляться не вовремя, возникать из ниоткуда было бесспорным и очевидным изъяном отставного полковника Уильяма Миллигана. Он являлся как черт из табакерки. Мог позвонить среди ночи, подергать за ниточки и выйти на нужного человека в любой точке земного шара, прислать к порогу своих парней или, что случалось крайне редко, нагрянуть с личным визитом, без предупреждения. Полковник Миллиган не задавался дурацкими и бессмысленными вопросами гостеприимства и людского терпения. Его не заботили правила приличия. Он слишком долго был человеком, устанавливающим правила. Слова: «мне неудобно говорить», «я сплю», «я перезвоню», «не звони больше» – Миллиган считал белым шумом, чем-то не заслуживающим внимания. Снисходительно ждал, когда собеседник закончит искать способы отвертеться от него, и продолжал гнуть свою линию. Его не заботил чей-то распорядок дня и режим. Полковник Миллиган большую часть жизни положил на то, что называлось армейской муштрой и военной доктриной, поэтому жил, не оглядываясь на время. И считал, что все остальные тоже.

Тех несчастных, (если бы спросили его, он бы сказал: счастливчиков) кто воевал под его началом во время вторжения в Ирак в две тысячи третьем году, полковник Миллиган даже спустя десятилетия считал своими подчиненными. Абсолютной и безоговорочной своей собственностью. Пусть он покончил с войной, снял камуфляж и убрал в шкаф китель, Уилл Миллиган своих людей не забывал и всегда находился поблизости. Контролировал, как мог, посылал емкие эсэмэски, держал на периферии зрения тех, кого он заклеймил еще в армии, как заботливый отец семейства, как вожак стаи.

С тех пор, как он вышел в вынужденную отставку, утекло так много времени, что оно трижды окупало общий срок боевых командировок на Ближнем Востоке. Но Уильям Миллиган был принципиальным. Полковник Миллиган, к которому продолжали обращаться по званию и с уважением, людей отпускать не умел, хоть и не был излишне сентиментальным. Скорее, он был ревнивцем, поэтому и обрел удивительную способность доставать людей буквально из-под земли.

И потому же звонок в два часа ночи с пятницы на субботу для капитана Стивена Хэммонда не стал сюрпризом. Скорее, неприятностью, неурядицей: Стивен заранее знал, что от звонка полковника не стоит ждать ничего хорошего. Он усмехнулся и в очередной раз поразился, как упоительно Миллиган был верен себе, своим принципам и привычкам.

Несколько лет назад, точнее никто бы не сказал, незадолго до того, как Стивен взял машину и махнул на Юг страны, без четкого понимания, что ему делать со своей жизнью, Уилл Миллиган дал ему одноразовый телефон. Стив зачем-то исправно заряжал мобильник и держал в прикроватной тумбочке, и чем дольше тот молчал, тем спокойней Стиву жилось. Капитан Хэммонд был бы рад, если телефон так никогда бы и не зазвонил. Но он стал тем ружьем, которое обязательно должно выстрелить. Выстрел состоялся, он был ожидаемым. Тревожная вибрация, словно металлическими крючьями, выдернула Стивена из беспокойного сна. И когда игнорировать нелепую мелодию стало сложно, мужчина отмахнулся от стылого кошмара и проснулся. И хотя номер на дисплее не высветился, но по настойчивости и продолжительности звонка стало очевидно, кем был звонивший.

Стивен пытался взять себя в руки, не поддаваться панике и провокациям полковника, чего бы он от него не хотел. Сбросить с себя мутное и неявное опьянение, и вспомнить, наконец, в какой момент он посчитал хорошей идеей напиться в шумном и многолюдном баре.

Стивен сел в кровати, спустил ноги на холодный пол и прикрыл глаза. Жаркая и влажная новоорлеанская ночь липла к телу отголосками джаза из бара на Бурбон-стрит, дешевым пойлом, чужим потом – запахом разодетой, необузданной толпы из Французского квартала. Капитан провел пятерней по темным, выгоревшим на кончиках волосам, сгреб их в кулак и с сожалением отметил головную боль, маячащую где-то на задворках сознания. Утром ему был обеспечен похмельный синдром, но Стив не особенно по этому поводу печалился. Это напомнило бы ему, что он все еще жив, раз способен чувствовать. Его жизнь была до тошноты богата на подобные эпизоды. И сегодняшний даже не был самым худшим, потому что он проснулся в своей квартире, и это уже хорошо. Стивен так и не научился справляться с трудностями самостоятельно, а потому нашел хороший источник, чтобы забыть, кем он стал, во что превратился по доброй воле.

К моменту, когда Стив встал с кровати и натянул джинсы прямо на голое тело, телефон затих. Мужчина с облегчением выдохнул, и в тот же момент снова услышал занудное гудение.

Стив печально и обреченно улыбнулся, решив, что он все же поговорит с полковником, потому что тот был самой неотвратимостью. Это детское сопротивление бесполезно и, в лучшем случае, приведет к тому, что в следующий раз он услышит дверной звонок. Стив, наконец, принял вызов.

– Сэр, – сказал он, остановившись возле распахнутой настежь балконной двери, и сам не узнал свой голос. Ночь, несмотря на редкие капризы октября, была душной. Стив ждал предутренний холодок, а вместо него получил отдаленный, глухой звук живой музыки, затхлый дух подворотни и недвижимый воздух. В голове пульсировало, а во рту пересохло, как по щелчку. И следующую фразу Хэммонд уже просипел: – Какого черта?

– И я рад тебя слышать, Стивен, – усмехнулся полковник. – Мучаешься от похмелья?

– Рановато для похмелья, – возразил Стив. – Я еще пьян.

Хэммонд поиграл плечами и прикрыл глаза – старые шрамы на спине заныли, как вестники надвигающейся беды. Он получил их на память о проваленной боевой операции. Полковник Миллиган тогда лишился ноги, но они оба решили, что отделались малой кровью, потому что шестеро солдат из взвода Стива вернулись домой в цельнометаллической оболочке оцинкованных ящиков.

– Ты себя угробишь, – строго предупредил Уилл.

В Ираке он тщательно следил за порядком в лагере. Алкоголь был запрещен уставом. Бутылка холодного пива считалась смертным грехом. Неясно откуда (полковник подозревал силы коалиции) Стив раздобыл несколько бутылок польской водки. Поддавшись юношеской восторженности, возбуждению от приятной тяжести оружия в руках, разморенные жарой, парни из его взвода налакались, как щенки – быстро и сильно. И тогда полковник вышел из себя. На следующее утро он заставил провинившихся пробежать двадцать миль по пустыне при полном обмундировании. До смены личного состава ни у кого из них больше не возникало желания напиться.

Острое раздражение от назидания бывшего командира разливалось по телу и зудело под кожей.

– Знаешь что, Уилл? – выдохнул Стив и провел ладонью по заросшим щетиной щекам. – Теперь, когда армейская иерархия перестала висеть над моей головой дамокловым мечом, я мог бы ответить тебе.

– Мог бы, – рассмеялся полковник. Стив успел забыть, как неестественно звучит его смех, потому что редко слышал, чтобы полковник смеялся. – Но не станешь, – он зашелся в приступе лающего кашля – так сказывалось курение. Миллиган шутил, что родился с сигаретой в зубах. – Ты все тот же мальчишка, каким был, Стив, знаешь. И ты мне нужен.

– М-м-м, – лениво протянул Стив и крепче сжал телефон в руке. Одноразовый мобильник угрожающе затрещал. – Еще немного, и я решу, что ты соскучился, полковник.

Стив язвил, его тон сквозил сарказмом, и грубостью, и абсолютным нежеланием говорить. Его вело от огромного количества бурбона, от вскипающей злости на полковника за испорченную ночь и грядущие беспокойства. Уильям должен был сказать спасибо за то, что Стив сразу не бросил трубку. Потому что Стивен вовсе не был рад его слышать. Общие воспоминания на поверку оказались слишком болезненными и пугающими, чтобы при встрече травить армейские байки за кружкой рутбира. Того, что Уилл потерял ногу, а Стив едва не истек кровью от шрапнели на чужой земле, было чертовски мало даже для суровой, печальной радости, с какой обычно ветераны общались друг с другом.

За окном внезапно начался дождь. В Луизиане это было обычным делом. И поначалу повеяло холодом, а после духота стала невыносимой.

– Ты один? – спросил Уилл.

– Я взрослый мальчик, – уклончиво ответил Стив, несмотря на то что в его постели никого не было с тех пор, как он снял эту квартиру в бывшем индустриальном районе Нового Орлеана. – Так чего ты от меня хочешь?

– Нужно встретиться, – сообщил Миллиган. – Из всех, кому я безоговорочно верю, в живых только ты.

– И ты хочешь, чтобы я отправился вслед за теми несчастными? – усмехнулся Стивен.

– Нет, – полковник решительно и слишком быстро опроверг его предположение.

– То есть, то, во что ты хочешь меня втянуть – не смертельно опасная авантюра с летальным исходом? – спросил он.

– Оставь свой сарказм для других, – от былой веселости не осталось и следа. Стива передернуло от холодного, резкого тона и от мгновенной смены настроения. – Я бы не позвонил, если бы дело не было важным. Для тебя. Помнишь нашего общего друга Ричарда Мэддена?

Сердце пропустило удар, затем еще один и забилось так, словно он только что пробежал марафон по проклятым пустыням Ирака по милости Миллигана. Стив был закален войной, он спекся под нещадным жаром горячего солнца и превратился в земную твердыню, в скалу. Но имя, спокойно произнесенное полковником, вернуло Стива в две тысячи третий год, когда он был сопливым мальчишкой, стоящим на пороге события, перевернувшего его жизнь. Стив, конечно, помнил военного журналиста Ричарда Мэддена, он стал другом, почти сослуживцем за то время, пока их взвод продвигался из Кувейта в Багдад. Если бы не Ричард, Стив не спасся от трех пожизненных заключений. И тогда одиночная камера в тюрьме для военных преступников могла бы стать его тихой гаванью примерно на две сотни лет. Стив точно не знал, на сколько потянули бы три его гипотетические жизни. Если бы ему повезло, и его судили в штате, где сохранилась смертная казнь, Стива ожидал бы электрический стул. Но Ричард выдернул его из лап системы, вытащил прямо из-под колес отлажено работавшей, коррумпированной машины министерства обороны. А теперь Ричард нуждался в нем.

– Я нужен Ричарду? – усмехнулся Стив. Мэддена вечно тянуло влезть в неприятности. Его толкало на это гипертрофированное чувство справедливости и полное отсутствие понимания, что человек смертен. А может, юношеский дух авантюризма и азарт, который отличает хорошего журналиста.

– Именно.

Если Стив действительно прав, то разговор на самом деле был не телефонным. Прослушивать их не могли. Для этого Уилл когда-то и оставил ему одноразовый телефон. Но сомнения все же закрались в голову.

– Говорю же: нужно встретиться. Перезвони утром.

– Уверен, что я перезвоню? – Стива развеселила эта железная и безоговорочная уверенность полковника.

– Да.

– А если нет?

– Об этом я не думал, – неопределенно ответил Уилл, и из трубки послышались короткие гудки.

По его завуалированному прощанию, Стивен понял, что если не перезвонит утром, то нанесет полковнику смертельную обиду. Не то, чтобы Стива волновали обиды полковника Миллигана: всех и не счесть, но Стив был должен Ричарду, и пришло время этот долг вернуть.

Стив положил телефон на подоконник и невидяще уставился на зыбкий рассвет. Над крышами бывших фабрик, а ныне жилых домов, курилась роса. Луна играла бликами на рябой глади озера Пончартрейн, пейзаж за окном казался припыленным и серым. В голове мелькали предположения – одно безумней другого. Тяжелые мысли мешались в липкую, дурно пахнущую жижу, наслаивались друг на друга, звучали набатом, шептали что-то, и от них не было ни спасения, ни толка. Но в конце концов они все же превратились в бессмысленный шум и заглушили головную боль.

Стив увлекся, пытаясь выхватить из водоворота мыслей то, что поддавалось бы логичному объяснению, подвело бы его к осознанию, для чего Ричарду нужна его помощь. Он так глубоко погрузился в размышления, что позволил себе уйти далеко, к знакомым местам, вернуться к людям, которых давно не было в живых. И когда небо, скрытое поволокой туч, посветлело, а ливень закончился, Стив безнадежно и непозволительно поздно осознал, что прошлое вернулось. Как бы хорошо он его не прятал, какие бы нелепые объяснения не выдумывал своим шрамам, он так и не смог убежать от себя.

Тело, заведенное с пол-оборота, разгоряченное сном и затравкой полковника Миллигана, забыло, что ему полагается страдать от похмелья. Стив решил, что это хороший знак. Он думал о разговоре с полковником, о Ричарде и о том, во что тот умудрился вляпаться.

Уснуть ему так и не удалось. Хотя он и пытался, потому что не мог, как в двадцать, сесть за руль и гнать до исступления, заблаговременно не выспавшись. Ресурсы организм растрачивал быстрее, чем раньше, а потому недосып был серьезной проблемой.

Стив оставил кровать не застеленной – влажные ото сна простыни скрутились в комок где-то в изножье. На кухне он наспех собрал сэндвич с арахисовым маслом и ягодным желе, заварил кофе и сел за стол.

Одиночество и тишина стали его постоянными спутниками, его Деймосом и Фобосом1. К пустоте он привык. Его пугала неизвестность. Надтреснутый звук разлетающейся на осколки жизни, которую он неумело собирал по частям. И пусть его существование было отравлено сочащейся кровью, зато была стабильность, к которой он шел сквозь песчаные бури и пулеметные очереди. Он усмехнулся. Стив видел Ричарда в перекрестии прицела снайперской винтовки и всеми силами старался отогнать эти мысли и отмыться от них в душе. Но выходило из рук вон плохо.

Капитан Стивен Хэммонд перезвонил полковнику под утро и договорился о встрече. И теперь его полностью занимали вопросы, ответы на которые он собирался получить в Бостоне. Зачем он понадобился Ричарду? Что такого произошло, что полковник нагрянул из ниоткуда, прервав многолетнее молчание? О чем он знал или догадывался в силу своего опыта, раз предусмотрительно оставил Стиву телефон и велел держать заряженным?

Стивен Хэммонд был преданным солдатом и хорошим парнем, этого у него не отнять. Что неудивительно, это ведь не блестящие побрякушки и воинские звания, которыми его сначала осыпали, а затем потребовали вернуть.

Путь из Нового Орлеана в Бостон предстоял неблизкий. Стив заполнил бензобак до отказа и выехал еще до рассвета. Вскоре, за пределами города, серый хайвей лег перед ним бесконечной шелковой лентой. По ветровому стеклу забарабанил дождь, когда Стивен пересек границу штата, а в приоткрытое окно прокрался холодный ветер, и тогда Стив в полной мере ощутил наступившую осень. И вспомнил сентябрь две тысячи первого года, когда его отлаженная жизнь кончилась и началась новая, полная песка и смерти, заключенная в оптике прицела.

Небрежно и расслабленно держа руль тяжелого Шевроле «Субурбан» пальцами одной руки, капитан Хэммонд даже не представлял, что и этой его жизни придет конец. Всего через каких-то двадцать четыре часа. Он вжимал педаль газа в пол, приближая свою неминуемую гибель, и внимательно, словно теперь это имело хоть какое-то значение, следил за дорогой.