Читать книгу Повесть о храбром зайце - Акс Цевль - Страница 1

Оглавление

Глава I: Возвращение


I

Заяц спускался с горы. Козлы и ориксы смотрели ему вслед. Не блеяли, не визжали – провожали взглядом как провожают тех, с кем если б можно было не расставались никогда. Заяц всё хотел обернуться, чтобы посмотреть в ответ, но уже не мог этого сделать – он бежал слишком быстро, поворот мог стоить ему жизни. Прыжок, ещё прыжок. Вот и скрылся заяц из виду. Козлы посидели, покурили и разбрелись по козлиным делам своим кто куда.


Долго ещё бежал заяц и не мог остановиться. На поле он упал и какое-то время лежал мордой в землю, почти не двигаясь как мёртвый. Он совсем отвык от воздуха земли – такого тяжкого теперь и тёплого. Воздуха этого набиралось так много, что на бегу в нём можно было захлебнуться.


«Тяжело».


«Надо переждать», думал заяц.


«Сейчас, сейчас привыкну.»


Повернулся на бок. На спину.


«Эх, а солнце выше, чем обычно. А от чего же так тепло? Хорошо мне или нехорошо? Не могу понять… Дома я или не дома?»


«Вставать, идти. Надо идти, пока не передумал.»


«Хотя куда я денусь?! И думать не о чем.»


Заяц поднялся, отряхнулся, отпил воды из фляги и пошёл. Расходился немного и побежал по-заячьи: быстро-быстро, с прыжками да кувырками.


Путь был недолгим, да и зублудиться было негде. Сколько бы лет не прошло, а дороги родные не забудешь. Зайцу казалось, что знает он каждую травинку у дороги, каждое деревце было тем самым, из его памяти и снов. Каждый камень, каждый холмик, и кусты, и цветы. Даже ветер был тем самым ветром. И он был тем самым. И вся жизнь была той – той его жизнью из далёкого детства, той, где познал он лучшее на земле.


«Так дома я или не дома? Принимает меня земля моя или нет? Любишь ли ты меня, дерево? А ты, камень мой, любишь? Я нужен вам или нет?»


«Ох, боюсь…»


Как это часто бывает, переполненный радостью погружается в печаль. И страшно, и грустно сделалось зайцу. Вот как на зло, именно сейчас – в шаге от дома – все недобитые призраки повылазили разом и опять погрузился заяц «в темень сомнений своих ночных». И старая рана загудела и заколола. И что-то видно стало плохо. И очень стало жалко себя.


Заяц остановился. Посмотрел во все стороны. Горы в туманах уже не видать, а лес совсем рядом. Вон он! Весь!


«Нет, тут уж, что думай, что не думай… Боюсь? Ну боюсь. Так, что теперь? Не примут, не признают, обидят ещё как-нибудь? Так плюну и уйду обратно в горы. Так ли? Или нужно добиваться их признания? Вот почему одного любят за то, что он есть, а другой любви добиваться должен? А должен ли? Любовь, которой ты добиваешься подвигом – эта любовь чего-нибудь стоит? Нет… Нет! Любят за то, что есть и только за то, что есть. За подвиги прощают и терпят. Но не любят».


Заяц отдышался и снова побежал вприпрыжку. Бежал ещё быстрее прежнего. Уверенность вернулась к нему.


«То-то. Не надо за любовь бороться. Не примут – убегу. Не привыкать мне, зайцу, бегать.»


Вот и лес родной – роднее не найти. Теперь один прыжок вперёд и скроется заяц в гуще растений. Погрузится в жизнь лесную, вольётся в воздух её, войдёт и исчезнет.


«Была не была.»


Прыжок, и нету зайца.

II

Медведь восседал на пне государском, а кругом суетились звери. Доклады, доносы, отчёты, прошения – всё мешалось в его голове и сливалось в единую не вызывающую чувств серую массу повседневности. Он жил от мёда до мёда, глядел разумно, не разумея ничего, кричал, когда душа молчала, плакал со всеми, но только от того, что любил иногда поплакать. Медведь правил.


День рабочий шёл к концу, и медведь предвкушал надвигающийся на него полуденный завтрак, уже третий с утра. Глаза его закрывались, он засыпал опять и опять, вдруг вскакивал и оглядывал всех строго. Хотелось наказать кого-то, отчитать по-царски за несоответствие чего-нибудь чему-нибудь, но сон брал своё – крик его тонул в зевоте.


Тут подбежал к царю ёжик в колючих доспехах и доложил:


«Государь! Заяц вернулся! Аудиенции просит! Целует, обнимает! Всё понимает! Привет посылает! Злодеев проклинает, тебя обожает!»


Медведь приподнялся, разом проснулся и отвечал.


Медведь: Так ты чего тогда?

Ёж: Я – ничего. Я так. Я ёж. Сечёшь?

Медведь: Кто ко мне?

Ёж: Заяц к тебе! Приехал извне! Ко мне и тебе! За кремом-брюле!

Медведь: Заяц?! Мой заяц?

Ёж: Твой заяц! Заяц твой! Белый заяц, не голубой! Морской бой, заяц – кавбой!

Медведь: Зови его сюда! Зови немедленно! Всем расходиться. Сегодня царь не принимает никого. Всем уйти, а зайца сюда давай!

Ёж: Есть, мой царь! Будет тебе рыцарь! Царь, да, царь! … Корица. Курица не птица. Корица, корица, царь, гусеница…

Медведь: Заткнись и пошёл вон отсюда! Зайца хочу. Вас не хочу. Все пошли!

Ёж: Есть, пошли! Есть, верши! Щи полощи, щи полощи…


Все придворные животные разбежались, разползлизь, разлетелись – медведь остался один. В глазах его горела жизнь, что-то забытое, что-то настоящее. Он даже хотел привстать с пенька своего, но не смог – запутался в складках медовых.


Очень долгая минута, а может две: вот и заяц пришёл. Вот он, приклонил колено, смотрит и говорит чего-то. Какие-то слова… «зачем слова»? «Тут нет чужих!»


Медведь: Заяц! Заяц.

Заяц: Да, государь. Я вернулся.

Медведь: Иди, подойди! Я сам не могу!


Заяц подошёл к медведю, и тот приобнял его как родного сына. Даже всплакнул по-настоящему. По-медвежьи, не по-царски.


Медведь: Садись! Садись рядом! Вот тебе пенёчек. Высоковат, но ты залезешь.


Заяц запрыгнул на предложенный ему пенёк. Теперь они глазами были в ровень.


Медведь: Ну давай, заяц! Говори!

Заяц: Что говорить, государь-медведь?

Медведь: Что хочешь говори. Всё говори. Как ты сам? Здоров?

Заяц: Здоров, не жалуюсь. Раны есть, но как без них?

Медведь: А счастлив ты?

Заяц: Я?!


Заяц не ожидал такого вопроса. Само сочитание слов его удивило. Разве его это касается?


Медведь: Ты, заяц, ты! Счастлив ты или нет?

Заяц: А я не знаю.

Медведь: Вот! Видишь?

Заяц: Что?

Медведь: И я не знаю. Понимаешь, никто не знает!

Заяц: А нужно знать?

Медведь: Мне не нужно, но им-то нужно! Желает лесной народ счастья, понимаешь!

Заяц: А где ж его найти?

Медведь: Да кабы я знал, послал кого-то. А так… Я думал может быть ты там… в горах за туманами видел что-то такое.

Заяц: Нет, не видел. Нет его там. Там вообще немного что есть. Горы и туманы.

Медведь: А у нас деревья и трава. Тоже немного как видишь. Крути как хочешь, а того, что нет ты никакими средствами не возьмёшь. Проявиться должно. Тогда уж лови. Но это ж время!

Заяц: А куда торопиться?

Медведь: Я-то никуда не тороплюсь – мой век долог. А народ вот требует всё сейчас и сразу!

Заяц: А что именно требуют?

Медведь: Я ж тебе и говорю, заяц: «всё и сразу»! То есть ничего. Нечто какое-то. Счастье волшебное.

Заяц: Эх, ничего не понимаю. Воздух вроде тот же, деревья те же, но чувствую что-то изменилось у вас и сильно. Отстал я от жизни?

Медведь: Отстал, отстал. Тут тебе не горное безвременье. Тут жизнь кипит. Но ты не бойся, заяц! Я тебе всё расскажу. Всё, всё, всё. Мы теперь друг за друга стоять должны. Меня не станет, и тебя не станет. Потому, что ты ко мне сейчас пришёл. Ты выбор сделал.

Заяц: Какой выбор?

Медведь: А такой выбор! Не все теперь за царя и Бога лесного! Раскол у нас, страшный раскол!

Заяц: Да кто ж не за царя?

Медведь: Раздольеры.

Заяц: Это кто?

Медведь: Кто, кто! Да пол леса уже таких у нас. Бродят там идейки всякие. Раздолье они хотят, волюшку! Я по началу сквозь когти смотрел. Думаю: да ладно, чем бы не тешелись! Поиграются и бросят. А не бросили. Собираются кружками, встречи у них, гулянья, понимаешь! А я-то знаю чего они хотят! Смерти моей хотят. Власти хотят моей! Богатств каких-то придуманных. Идеи-то не причём.

Заяц: Так, появилась определённость. Кто лидер их?

Медведь: Волк серый.

Заяц: Опять серый волк бедокурит! Что же он не угомонится никак?

Медведь: Натура! Интеллигент хренов!

Заяц: Да какой он интеллигент! Быдлан лесной!

Медведь: Э, нет, заяц! За ум он взялся. Пол леса на книжки испилил. И сам писал гадости всякие.

Заяц: А что писал-то?

Медведь: «Манифест Раздолья», понимаешь. Ходит такая книжица уж несколько лет по рукам. Даже я читал. По долгу.

Заяц: И что там?

Медведь: Бунт там. Бунт. Про то как всем объединиться и свою же жизнь разломать и испоганить.

Заяц: И почему же звери этого не видят? Что должно было случиться, чтобы им самим свою жизнь сломать захотелось?

Медведь: Депрессия.

Заяц: Что? Что это?

Медведь: А ещё одно словечко новое. Ты не застал. Ты ведь когда в горы уходил, всё ещё только готовилось. Тогда у нас никаких проблем не было. Всего было в достатке, никто ни на что не жаловался. Стабильность полная и окончательная (как тогда казалось).

Заяц: Так. А потом что случилось?

Медведь: А вот и началось потом. То самое. Застой, стагнация, депрессия. Всё замерло как во сне. Наука встала – ни изобретений новых, ни знаний. Культура тоже куда-то отошла – ни песен новых, ни сказок – всё о том же поём по сей день. Производства перестали развиваться – темпы снизились, затраты раздулись. Воровать кругом стали. А как ты хотел? Вот так! Спорт тоже как-то потерял свою актуальность. Войн не было. Соседи к нам не совались, да и мы к ним не рвались. Вот так оно всё и… скатилось. Как это в старых сказках говорится: «медленно, но верно».

Заяц: И тогда волк написал свой манифест. Началось движение.

Медведь: Да, всё так. Невменяемый маргинал становится чем-то вроде… героя. Подвигов-то не было и нет, а герой вот нашёлся. Придумали себе легенду о том, как власть травила его всю дорогу. Травили-то травили, но травили ж то за дело! Ты помнишь какой он был? Тебе ли не помнить?

Заяц: Помню, всё помню. Бандит. Говорить не о чем.

Медведь: То-то. Я думаю за годы там ничего особенно не изменилось. Какой он был, таким и остался. Что толку от знаний, если душа чёрная? Злодею знания – только оправдания грехов. Так он просто витрины бьёт, а так со смыслом. Теорию выведет ещё какую. А с теорией ты сам знаешь: и убийство не убийство. Так только! Преодоление трудностей на пути к высшей цели. Главное, чтобы оно на словах звучало красиво. Истории ничего кроме слов не останется.

Заяц: Мда. Надо что-то делать. Кто в дозоре сейчас?

Медведь: Свинтус.

Заяц: Я могу вернуться?

Медведь: Уже. Указ напишу, сова слетает. Получишь оружие, все дела.

Заяц: Можно приступать?

Медведь: Можно, заяц! Надеюсь наведёшь порядок тут! Кто если не ты? Я так долго тебя ждал!

Заяц: Надеюсь оправдать.

Медведь: Каков план твой?

Заяц: Надо со свиньёй обговорить что там да как. Может есть что на него.

Медведь: Будь осторожен, заяц! Не верь никому! И свинье не верь! Вдруг он заодно с раздольерами? Я не исключаю.

Заяц: Буду иметь ввиду.

Медведь: Давай, заяц! Давай! Ты вечером завтра опять зайди. Доложишь, что узнаешь.

Заяц: Есть!

Медведь: Давай. Удачей всяческих.

Заяц: И тебе, государь.


Заяц оставил царскую поляну и направился к дубу дозорных. Инфраструктура леса в общих чертах не изменилась – он без труда нашёл дорогу. Над головой его пронеслась сова. Что-то кричала, но он не разобрал.


«Указ на меня, стало быть, свинье доставлен».


Подходя к дубу, заяц закричал:


«Эге-гей, свинтус! Опять спишь на посту?»


С дуба раздались нечленораздельные хрюканья, зажёгся фонарь и морда свинтуса показалась в окошке штаба.


Свинья: Я-на? Хрю-на? Сплю-на? Ты… Заяц! Заяц, ты что ли?!

Заяц: Я, свин, я. Ты ж знаешь, что я?

Свинья: Зная, на. Знаю, на. Давай забирайся. Потолкуем.

Заяц: Ну давай потолкуем.


Быстрыми и точными прыжками заяц взабрался на верхнюю ветку дуба. Тут и был штаб дозорных.


«Ничего не изменилось. Хоть бы дырки забили – зима ж скоро. Как он только сюда забирается?!»


Заяц: Как ты сюда забираешься, свинтус?

Свинья: Я-на? Это хрю-на стремянка! Лифт, не хрен волчачий!

Заяц: Ну, про «хрен волчачий» мы потом отдельно поговорим.

Свинья: Забирайся, заяц! Давай-на!


С ветки заяц прыгнул на крышу штаба и влез в окно.


Свинья: Я вижу-на ты всё такой же бодрый! Ничего тебя хрю-на на не берёт!

Заяц: Да берёт, свин, берёт. Никто моложе не становится.

Свинья: Это да. Берёзку будешь-на?

Заяц: Ты ж на службе?

Свинья: А мы по маленькой! Ещё скажи хрю-на, что повода у нас нет?

Заяц: Ну давай свою берёзку. А по ходу рассказывай.

Свинья: Щааас!


Свинтус встал на карачки и полез куда-то под пол. Ухватился за косяк и потянул какую-то верёвочку. На конце её оказался мешок из листьев, а в нём бутыль с берёзовой.


Заяц: Конспиратор!

Свинья: То-то-на! Щас всё будет! … А чего тебе рассказывать, Заяц? Тут всего и много. Уж больно долго ты пропадал на!

Заяц: Ну давай по текущему. За что браться?

Свинья: Э-на! Типографию взяли вчера. Подпольщики-на.

Заяц: Волчьи?

Свинья: Ни хрю-на не факт. Но… может быть. Пока ничё-на нет-на.

Заяц: Надо сходить. Где?

Свинья: А помнишь-на, у болот? Где сома хрю-на валили?

Заяц: Помню.

Свинья: Вот там-на. Огорожено – увидишь. Ну?


Свинтус разлил самогон по кружкам, разложил какую-то колбасу с огурцами и, заливаясь слюнями, встал торжественно.


Свинья: Давай-на!


«Тост что ли говорить?»


Заяц взял кружку и тоже встал.


«Да. Ждёт тост. И что же мне ему сказать?»


Заяц: Ну что сказать? Я рад, что вернулся. Рад, что все мы живы, ходим по земле. Силы есть, значит что-то ещё можно сделать. Так и давай, свинья! Сделаем мир лучше, безопасней. Кроме нас некому. … Давай за всех за нас.

Свинья: Давай на!


Выпили, закусили, сели обратно за стол.


Заяц: Мощная зараза.

Свинья: Сам-на! Хрю-моя, авторская! Ещё на?

Заяц: Нет. Значёк мне выложь и оружие.

Свинья: Щас всё будет, заяц! Не хрю-на на тебе приветы!


Свинья опять полез куда-то под пол.


Заяц: Что у тебя тут за тайники кругом?

Свинья: Тайники-на, тайники! Параноик я, заяц!

Заяц: Давно?

Свинья: Давненько. Всё только хуже и хуже.

Заяц: Совсем один?

Свинья: Один.

Заяц: Что никого не взял в напарники?

Свинья: Некого. Все к волку ушли-на.

Заяц: Волк! Не уж-то он такой авторитет у вас имеет?

Свинья: Других-то хрю на нет.

Заяц: А на него стало быть никаких зацепок? Чистый?

Свинья: Как стёклышко. Всё так-на.

Заяц: Ну хорошо. Что там с типографией? Много их вообще?

Свинья: Нет, они на скорую руку делают-на. Отпечатают партию-на и хрю вон оттуда, больше никогда.

Заяц: А что печатают?

Свинья: А вот хрю сам посмотри-на. Щас!

Заяц: Да погоди ты! Ты мне мои причендалы выложи, а потом уж всё остальное.

Свинья: У-хрю-на! Щас всё будет-на!

Заяц: «Щас всё будет, щас всё будет…»


Свинья копошился и копошился, мимоходом ещё пол бутыля берёзки выпил. Наконец выложил на стол всё, что причиталось зайцу.


Свинья: Получи и распишись-на!


Заяц расписался большой буквой «З», нацепил значёк, надел шляпу и плащ. Шляпа его же, старая, а плащ новый, немного длинноват. «На вырост», подумал заяц. Собрал свой старый лук и разложил стрелы в привычный порядок. Стрел всего 9. Стрела 1, стрела 2, стрела 3, стрела 4, стрела 5, «где она? … а вот она!» стрела 6, стрела 7, стрела 8 и наконец стрела 9. «Все разные, все нужные».


Свинья: Всё на месте-на?

Заяц: Всё на месте. Спасибо, что сохранил моё.

Свинья: На ладно на! Там только этот… плащ твой моль сожрала на. Хрю есть на!

Заяц: Всё равно спасибо. Другой бы не хранил, а ты вот… спасибо.

Свинья: Я ж параноик.

Заяц: Справимся с твоей паранойей. Всё бывает со зверями. И такое бывает.

Свинья: А, хрю на на! Вот тебе листовочки!

Заяц: А, это с типографии?!

Свинья: Ага-на.

Заяц: Почитаем.


«Так-с, что тут у нас? … Буковки корявенькие, но краски много – всё читабельно. Ошибок грамматических не вижу. Грамотные негодяи. Так-с…»


Заяц повертел в руках листовки, общупал, сравнил несколько экземпляров. Прочитал текст. В нём авторы призывали к стачке на фабриках, разного рода мелких производствах и в сфере обслуживания – в общем всех, кому листовка эта могла б попасться на глаза.


Заяц: Вредительство!

Свинья: Вредительство на!


«Стой! Дата не указана – стоит пробел. Дату должны были вписать потом, от лапы. Вопрос: почему?»


Заяц: Дат на всех нет?

Свинья: Хрю-нет на всех на.

Заяц: И когда же они собираются всё это организовывать? Есть предположения?

Свинья: Не-а.

Заяц: Плохо. На типографии могут быть какие-нибудь… ну скажем, инструкции? План какой-нибудь?

Свинья: Я не нашёл на.

Заяц: Мне стоит проверить?

Свинья: Стоит, заяц, стоит на. Их таких много. Я за пол года хрю на на 3 накрыл на. Посмотри на, сходи.

Заяц: Ну хорошо. Вот что мы сделаем, свинтус. Я к болотам – посмотрю что да как. А ты пройдись по предприятиям – облазь всё, что можно. Найди мне эти листовки, но только с датами. Уверен такие же (или похожие на них) уже обошли сотни лап. К вечеру встретимся, обсудим, решим, что делать дальше. Вопросы?

Свинья: Вопросов нет, капитан хрю! Выполнять на?

Заяц: Выполняй!

Свинья: Вот теперь ты вернулся, заяц! Эт ты на!

Заяц: Я на, я на. Удачи.


Заяц попрощался со свинтусом, собрался и выпрыгнул в окно.


Свинья: Ты так и будешь-на по окнам прыгать? (Выкрикнул свинтус ему вслед)

Заяц: Один из нас двоих должен быть шустрым. (Ответил ему заяц уже с другого дерева)

Свинья: Эх на.…

III

Вечерело. Заяц прыгал с дерева на дерево, не всегда даже и понимая где он и куда движется. Он просто хотел прыгать. Он и не думал, что так скучал по ним – этим безформенным рукам леса, этим башням зелёной крепости, столпам всего божественного мироздания. Он искал для них красивые слова, на лету давал им имена, чтобы не было ему деревьев незнакомых, неродных. Это единство хотелось облечь в какую-то форму. Хотелось служить ему. Посвятить себя этому новому старому миру.


«Нет, я не позволю тебе свести их с ума. Никакого раздолья тут не будет, Волк. Вся твоя братия кровожадных и злых: ни за какими листовками вы не спрячетесь. Вам же дела нет до леса нашего! Вы просто жрать хотите. Сожрать всё, что движется и дышит, потом удавиться с воем на луну. Вот оно, ваше раздолье. «Волюшка» ваша… Не дам. Сдохну, но не дам.»


По запаху заяц понял, что приближается к болотам. За ними древняя часть леса. Тёмная даже на рассвете, зловонная и непроходимая ни с какой стороны – ни вползти, ни влететь, ни проскакать по деревьям. Если спрятаться и не шуметь, то иногда с болот можно подстеречь чуда-юду, если повезёт даже нескольких сразу. Эти таинственные создания живут здесь века, но с животными никаких связей не держат. При попытке контакта бегут. Заяц только раз их видел, но черт не разобрал. Сейчас он смотрел во все стороны и чувствовал, что кто-то там из мрака смотрит на него в ответ.


Заяц: Аууууу! (Крикнул заяц тому из мрака, но в ответ услышал только эхо.)


«Ну и ладно. Не туда я забрёл. Надо назад.»


Долго заяц скакал по деревьям. Только к закату он случайно вышел к типографии. Это была небольшая землянка, закиданная сверху всяким маскировочным мусором. Мусора тут всегда было много – всё ненужное топипи в болоте. Кто-то оставлял, что б другие забрали, а кто-то кидал куда попало, чтобы и близко к древнему лесу не подходить.


«А эти не боятся. Ничего не боятся. Интересно как свин сюда забрался?»


Заяц зажёг фонарь (видимо оставленный здесь свинтусом) и полез в землянку. Внутри не было практически ничего. Голые стены, голый пол и 2 раздолбанных станка печатных.


«Наспех делали, наспех ломали. Ничего особенного тут нет, но тем не менее… они всё это сделали сами. Они не привезли это откуда-то. Пресс – просто обработанный камень (тут много таких), вся конструкция из дерева. Металла нет вообще. … Интересно, а из чего они делали краску? Охры тут накопать можно, угля добыть уж точно не проблема… но нет. Скорее всего краску делали где-то в другом месте. Или воровали её. Или даже покупали. Тут я никаких следов не вижу, в округе тоже ничего. Я всё раз 5 оббегал. Нет, тут всё чисто… Как-то даже ненатурально. Как-то…»


Раздался стук над головой. Ещё, ещё. Кто-то ходит по крыше. Заяц поставил фонарь в угол у двери, а сам встал в углу напротив. Приготовил лук и стрелы.


Некто с крыши явно никуда не торопился. У зайца затекли лапы – держать на готове лук он уже не мог. Сел на колено и приготовил стрелу-девятку как кинжал.


???: Э-гей! Кто тут?! Не прячься! (Крикнул некто. Он слез с крыши и стоял теперь у двери.)


«Эх, не войдёт он! Не дурак.»


???: Что не отзываешься? Фонарь-то не сам себя зажёг, а нет?


«Да уж не сам, не сам. Умница какая!»


???: Я тебя подожгу. Крышу я залил горючкой. Щас вот камушками постучу и аля-улю тебе, приветы.


«Аля-улю тебе, приветы?! Свинтус что-то похожее говорил. Это что какое-то новое выражение, а я не в курсе? Или они одного круга какого-то, похоже выражаются.»


???: Раз! Разз! (Некто пытался развести огонь или просто бил камнем о камень.)


«Что же, будет жечь? Блефует. Сейчас зайдёт.»


???: А я тебя вычислил. Кабы ты был свой, то отозвался бы. А ты не отзываешься. Чего не отзываешься? Не свой ты. А кто не свой тут?»


«А это хороший вопрос! Кто ещё тут вам не свой? Кого ещё не вербовали?»


???: Ты заяц! Ты ж вернулся недавно. И посмотри каков! Сразу за дела взялся! Бегает он тут! О! А вот и искорка хорошая! Горит! Горит, деревяха трухлявая! Гориииит!


«Горит?! Горит или не горит? Повеяло, но на крышу огонь не идёт. Блеф! Сейчас зайдёт!»


???: Гориииит! Гориииит!


«Давай!»


Некто в плаще и маске вбежал в землянку. Бросил что-то в сторону фонаря и отпрыгнул назад, оказавшись в полушаге от зайца. Заяц схватил его за шею и подставил стрелу к горлу.


Заяц: Привет, падла. Пройдём-ка в отделение без шума, без крику.

???: А, заяц! Заяяяяяц! Это ты! Нюхни-ка газку!

Заяц: Обосрался что ли?!

???: Хе хе хе, ты даже не представляешь!


Предмет брошенный к фонарю разорвался и испустил клубы какого-то серо-зелёного газа.


???: Гранатааааа!!!

Заяц: Что?!


Газ заполонил всё пространство от потолка к полу, в глазах защипало и зарябило. Ничего не видать, дышать тяжело, ведёт из стороны в сторону.


Заяц ослабил хватку – он сделал это намеренно. Некто сразу вырвался, но заяц успел ухватиться за плащ. Вместе они вышли наружу. Некто отпрыгнул и отбежал к болотам, а заяц приготовил лук. Зрение возвращалось к нему, но прицелиться наверняка он ещё не мог.


???: А, заяц! Ментяра позорная! Я знал, что ты там! Я знал!

Заяц: А зачем полез тогда? Устроил тут спектакль!

???: А я тебя лично хотел расцеловать! Ждал-то как! Ждал-то как!

Заяц: Маску-то снимай раз ждал. Узнал и я тебя… гиена.

Гиена: Ух ты какой! А может не гиена? Может чуда-юда я морская?!

Заяц: За нападение на дозорного при исполнении, за попытку убийства (вполне очевидную) я тебя к чудам-юдам и отправлю. Надолго.

Гиена: А не отправишь!

Заяц: Это как так?

Гиена: А закончилась ваша власть! Попили кровушки звериной – хватит! Свобода теперь для всех! В светлое будущее айда! Раздолье! Хэй!

Заяц: Раздолье у него, раздолье… Пока я тут, не бывать никакому раздолью, слышишь?!

Гиена: Тогда тебя не будет, заяц!

Заяц: О-го-го! Кто ж тебе такую смелость внушил, ась?

Гиена: А тебе не понять.

Заяц: А ты поясни.

Гиена: Я с народом. И в народе смелость моя. А ты-то с кем, душегуб?

Заяц: А я сам по себе. Всегда. Я с совестью своей. Всегда. Мне «народом» прикрываться не надо. И новых миров мне не надо, чтобы собою быть! Понятно? Я – сильный.

Гиена: Ну вот! Что и требовалось! Вот за это мы вас и ненавидим. Пока вы строите свой мир отборных сильных, слабых рвут на тряпки и плесень – в перегной, на почву! Как топливо! Для вашей вот машинки сильных!

Заяц: Ложь! Вы потому и слабые, что друг друга сами и месите «на почву, в перегной»! Калечите свои своих потому, что по-другому не можете! Не доросли ни до чего другого! Вы же вешать хотите! Рубить головы! Ась? А дальше что?!

Гиена: А дальше раздолье, ваааа! Все равны будут! Не будет слабых потому, что сильных не будет!

Заяц: Сильных не будет?! Значит и умных не будет, да? И красивых не будет, и одарённых. И добрых, и мудрых, и верных, и чистых… Только слабость, уродство и всякого рода гниль. Ты пойми… Свободно можно только гнить. А рост требует дисциплины. И вот её вы ненавидите. Её вы боитесь, её вы убить хотите.

Гиена: И убьём. Вот тебя для начала. Здесь и сейчас. А потом и всю твою дисциплину. Готов, глазки разлиплись?


Заяц всё ещё видел плохо, но после достаточно продолжительного разговора он мог ориентироваться по звуку. Теперь он не был уверен в том, что зрение восстановится полностью. Однако надеялся: ведь не станет же гиена рисковать и своим зрением? «Ненастолько же одурманены они?!»


Заяц: Какое благородство! Твои-то глазки как?

Гиена: Не хуже твоих. Видишь, как нас техника уравняла? И гиенка-молодец, и заяц-подлец – мы оба да на равных! Когда такое было?!

Заяц: Никогда не было и никогда не будет! Я тебя и без глаз положу!Единственный раз предлагаю: сдайся. Отделаешься по-лёгкому, гнобить не стану. Сдавайся сейчас!

Гиена: Хрен те два! Дерись, собака!

Заяц: Тогда лови в лобину, падла!

Гиена: Э-гей!


В бой!


Бой Первый.

Сложность: минимальная.

Время: около минуты.


Примечания, краткое руководство:

Первый бой самый лёгкий. Задача тут – освоить азы. Дальше будет сложнее, поэтому важно разобраться в основах, понять принцип атаки (защищаться в этом бою не понадобится).


Итак, у зайца 9 стрел. 1,2,3,4,5,6,7,8,9. Стрела 1 даёт урон в единицу здоровья. Стрела 9, соответственно, в 9 единиц здоровья. (Стрелы можно использовать только один раз!) Здоровья и у зайца, и у гиены по 10 единиц ровно. Задача: используя стрелы 1-9, обнулить очки здоровья гиены, сохранив хотя бы одно очко собственного здоровья.


Арена состоит из 9-и клеток (для удобства рекомендую нарисовать свои собственные арены на любом листе бумаги, необязательно в клетку). Заяц может выстрелить одной стрелой или двумя стрелами за шаг (эти выстрелы вы и впишите в свои арены). Выбор стрел и цели (клетки) выстрела – на усмотрение игрока.


Бой проходит в реальном времени. Вам понадобятся часы с секундной стрелкой (или с экраном, показывающим время в секундах). После завершения шага (выстрела одной или двумя стрелами) узнайте примерное время в секундах. После смотрите на хронокарту оппонента и определите его месторасположение на арене в эти секунды. Если вы попали, минусуйте здоровье оппонента (и свою потерянную стрелу). Если нет – переходите к следующему шагу.


Если очки здоровья гиены обнулены, вы победили и можете продолжать историю. Если же у вас закончились стрелы, а гиена не побеждена, соберитесь и начните тур 2-ой. На 2-ом туре заяц восстановит весь набор своих стрел, но здоровье его уменьшится на 5 единиц. Так же уменьшится и здоровье гиены. На 3-ем туре (если до него конечно дойдёт) здоровье обоих комбатантов упадёт до единиц. Итого:

1-ый тур (5-9 шагов): 10 против 10-и

2-ой тур (5-9 шагов): 5 против 5-и

3-ий тур (5-9 шагов): 1 против 1-ого.


Вот и всё, что нужно знать. Удачи!


Гиена побеждена. Ранена, падает. Стрела в груди, стрела на лапе. Кровь, но немного. Поднимается. Кряхтит, трясётся, встаёт на коленки. Заяц готовит новую стрелу.


Заяц: Теперь сдавайся! Целюсь в голову.

Гиена: В голову, в голову! У меня головы давно нет! Давай, стреляй! Чего ты?

Заяц: Лапы подними, падай в пол!

Гиена: Не хочу.

Заяц: Давай! Выстрелю!

Гиена: Выстрели, давай…. Хотя нет, погоди! Щя лягу!

Заяц: Давай, давай! Лапы в небо! Что задумал?

Гиена: Не поверишь, внезапно захотелось жить!


Гиена подняла правую лапу, чуть помедлила и подняла левую. Из рукава выпал ещё один округлый предмет – как тот что с газом, но наверно подлиньше. Не заметить его было нельзя – гладкая поверхность сильно оствечивала луной и звёздами, только появившимися на небе.


Гиена: Начальник, не поверишь! Случайно выпала! Не хотел!

Заяц: Не двигайся!

Гиена: Щас рванёт! Я не знаю какая это! Одна газовая, другая ударная! Разнесёт в кусочки!

Заяц: Врёшь! Сам выкатил!

Гиена: Правду говорю! Заяяяц! О!


Из гранаты пошёл газ.


Гиена: Мой день, заяц! Пошёл на хрен, я свободен! Хе хе хе хе!

Заяц: Стоять, падла!


В один момент разнёсся газ на ветру и ударил зайца в глаза ещё сильнее, чем в первый раз. Гиена орала, смеялась, ползала на карачках. Потом внезапно заткнулась и как буд-то исчезла.


Заяц: Ауууу! Ты где?


Ни шороха в ответ.


«Где-то рядом. Притаился. Не мог уйти так быстро. Раны несмертельные, но всё же… приятного ничего.»


Заяц: Ауууу!


«Ничего. Тишина. Будет таиться. … Что теперь делать? Искать или уходить? Как же я его найду, если ничего не вижу? Может и обойти аккуратно, зарезать может – мало ли что у него там ещё припасено? Нет, надо уходить.»


Заяц: Никуда от меня не денешься! Слышишь, гиена?! Всю жизнь будешь озираться, бегать у стеночки! Завтра сам сдавайся! Не явишься по доброй воле – наведу такой шухер, что мало не покажется ни тебе, ни твоим подельникам, мечтателям хреновым. Понимаешь?! Сами тебя сдадут! Сами!


Ответа заяц не дождался и теперь. «Всё, схоронился.» Делать было нечего. Выбираться отсюда и как можно скорее!


«… как можно скорее! Но найду ли я дорогу? Может по берегу? Как бы не усосало, болотце зелёное! Опасно. По деревьям надо тереться! По травке. Ух, невесёлое приключение для первого дня дома! Ух, невесёлое…»


Заяц вернулся в землянку, чтобы забрать ещё горящий фонарь. Чуть не споткнулся на рядом лежавшей гранате.


«Граната… Никогда о таком не слышал. Он ещё говорил про какую-то ударную – мол, на кусочки порвёт. Кто же делает такое оружие? Откуда берут? Сами придумали или подсказал кто-то? Надо взять с собой и показать свинтусу. Скажет он или нет? Знает он или нет? Много вопросов…»


Фонарь гас то и дело, масла в нём не было. Его хватило шагов на 100 от землянки. Тут уже не воняло мусором и слышалась река.


«Это что за речка? Не здесь ли сомов валили? Не помню как называется. Да и какая разница?


Пойду по реке, главное не упасть в неё. Чуть ближе к деревьям. Тереться, тереться…»


По деревьям, по травке, по реке заяц брёл и брёл, пока не вышел к мельнице. Тут лес заканчивался, за ним поля-поля и горы за туманами. Оттуда заяц пришёл этим утром. Там он мечтал об этой мельнице, об этой речке, об этом родном его лесу.


«Эх, нигде не бывает столько бед, сколько находится их в родных любимых местах. Здесь (и только здесь), переживая круг жизни снова и снова, ты чувствуешь всю боль земли. А там в горах? Там я ничего не чувствовал, сам был камнем, безучастным, глухим, слепым и оттого видимо мудрым (так по крайней мере казалось). Но какая это мудрость? Какую жизнь знают горные мудрецы, если в жизни не принимают участия? Знают ли они мир того, кто изо дня в день делает выбор, и от выбора этого зависит и жизнь, и судьба, и сам мир? Какую мудрость можно найти в горах за туманами? Почему я смотрел на них снизу вверх? За что мне теперь обидно?


… Возможно я напрасно жил все эти годы. Вот сейчас, вот здесь я это понял. Я до этого дня не жил. Я смотрел только. Наблюдал. Будь прокляты эти горы. Не дай мне Бог лесной ещё одну ссылку! Я тебе служить вернулся. Я так легко теперь от тебя не отрекусь.»


Отдохнув у мельницы, смочив речной водой глаза, заяц прыгнул на дерево и поскакал к известной ему дороге. Зрение восстановилось, но осталась неприятная жгучая боль. Сейчас глаза его были большими и красными как яблоки. «Главное, что б не выпали», в шутку (но и всерьёз тоже) думал заяц.

IV

Уже глубокой ночью, уставший и сонный, заяц подходил к дубу дозорных. Его окликнул знакомый голос. Довольно высокий для самца, режущий воздух и уши своими рычащими «Р».


???: Здоррров, заяц!


«Чей же это голос? Знаю же! Точно знаю.»


Показался угловатый силуэт. Подходит к фонарю, выходит на свет. Это он! «Волк!»


Волк: Заяц! Давно тебя жду. Столько лет тебя не было и вот, даже не навестил меня! Старррого дрруга!

Заяц: Волк! Извини, забегался.

Волк: Да ладно, заяц. Я всё понимаю. Видишь, сам пришёл. Скучал.

Заяц: Скучал, говоришь? Ну что ж, я может быть тоже скучал. Ты однако ж в окошко-то меня не высматривал, занят был делами всякими. Ась?

Волк: Пррравда, заяц, прравда. Дел у меня всегда по горррло.

Заяц: А ко мне какое?

Волк: Никакого! Как есть никакого! Пррросто посмотрреть на тебя прришёл. Смотрррю вот.

Заяц: Да и я смотрю.

Волк: Ты помни, заяц, что я на тебя смотррю.

Заяц: И ты не забывай, волк. Я тоже на тебя смотрю.

Волк: Хе хе хе… Вот и посмотрррим кто кого перрресмотррит.

Заяц: Посмотрим, посмотрим. … Всё? Или ещё что-то?

Волк: Гади, заяц. Есть тут у меня кое-кто. Прривёл, вот. Что б ты и на неё тоже посмотрррел.

Заяц: Кого ж ты привёл?

Волк: А ты не знаешь?! А вон она подходит, вон!


Заяц обернулся и душа его ушла в лапы.


«Она! Зая!»


Зайка слушала разговор с дерева, потом спрыгнула и тихо (как только самки умеют) подкралась к зайцу. Красивая, высокая, повзрослевшая и как ни странно… поблекшая. Что-то ушло из неё. Штрих, нюанс, последний мазок, последняя нота… последнее слово решающее судьбу всего произведения – вот это… ушло, не оставив и тени. Что? Как? Столько вопросов, которые заяц никогда-никогда не задаст. Он смотрел молча, без смысла – так же смотрел он в горы у мельницы. Совсем забыл про волка…


Волк наслаждался своей партией, надрывал пасть в безумной улыбке до ушей. Он победил так просто! «Всё той же фигурррой!»


Волк: Я вас оставлю! Поговорррите. Посмотрррите дрруг на дрруга.


Заяц не отвечал, всё смотрел. Как буд-то было какое-то важное слово, оставленное для неё, заготовленное годы назад, но теперь слово это превратилось в звуки. Произнести их можно, но сам себя не поймёшь. А раз других слов нет или не ищешь их, не говоришь, а только смотришь.


Когда волк ушёл она заговорила.


Зая: Зря вернулся. Рано вернулся. Не мог подождать?


Заяц отвёл глаза и почувствовал себя неуютно – как буд-то разбудили в лучшую минуту сна.


Заяц: А чего мне было ждать? Ждать, пока вы тут… «новый мир» построите?

Зая: Да. «Новый Мир».

Заяц: Нельзя построить мир топором палача. Нужны тонкие инструменты, а у вас один топор.

Зая: Ты ничего о нас не знаешь. Это у вас топоры и палачи, дозорные башни и штабы, а нам их не понадобится. Ты это увидишь. И скоро.

Заяц: А если не увижу? Если не захочу увидеть?

Зая: Тебе придётся увидеть. Придётся открыть глаза один раз в жизни!

Заяц: Вот! Раз «придётся», значит будет и топор, и палач. Тебя используют.

Зая: А тебя не используют?

Заяц: Я на службе.

Зая: А ты брось. Уйди! Встань плечом к плечу с народом! Со мной встань!

Заяц: Против кого? Против тех, кому как и мне придётся ещё прозреть, чтобы в живых остаться? «В новый мир войти»? А степень прозрения будет измеряться чем? Полным с вами согласием? А несогласие станет преступным, разве нет? И вот их-то преступных за вернозрячий народ я должен буду расстрелять? Ты что мне предлагаешь?

Зая: Ну теперь уже ничего… Если останешься – ты обречён. Лучше уходи.

Заяц: Я дома. Идти мне некуда.

Зая: А мне есть куда идти. Потому что дома у меня никогда не было, но скоро и у меня будет дом!

Заяц: Дом разрушенных фантазий и несбывшихся надежд. Дом у тебя есть. Просто ты его не любишь, как и все твои «друзья». Или кто вы там – «товарищи»?

Зая: Мы животные. Мы то, что мы есть, а не то, что вы хотите из нас вылепить.

Заяц: Ну всё правильно, деградировать-то веселее. Лепить ничего из себя не надо – это ж усилий требует…

Зая: Ты не видел этот лес в депрессии! «Деградировать веселее»! Не говори мне про деградацию – она сидит на троне и ты ей служишь! Ты – убийца и преступник! Ты служишь преступному режиму, прогнившему и проклятому! Проклявшему нас всех!

Заяц: О, начался митинг под луной! Ничего не меняется у вас! Всё те же словечки, всё та же вода.

Зая: Так и у вас ничего не меняется! Это вы лес в застой и скатили, вы!

Заяц: Меня лично тут не было. В этом одном ты права – я не всё про вас знаю. Но знаю достаточно.

Зая: Уходи. Возвращайся в горы. Хоть ненадолго.

Заяц: Нет.

Зая: Почему?!

Заяц: Потому, что ты предлагаешь мне побег. Предательство. А всё то, что ты можешь предложить мне взамен… меня не интересует.

Зая: А я тебе ничего «взамен» не предлагала!

Заяц: Потому, что я тебя предупредил.

Зая: Потому, что ничего нет!

Заяц: Ну и ладно.

Зая: Последний раз тебе говорю: подумай. Время у тебя ещё есть.

Заяц: Сколько?

Зая: Немного. Мало.

Заяц: А точнее?

Зая: Не скажу.

Заяц: Не знаешь?

Зая: А я не на допрос к тебе пришла.

Заяц: Ну, на допрос я к тебе сам приду.

Зая: Не придёшь, не успеешь. Прощай.

Заяц: Ну прощай.

Зая: .…

Заяц: .…


Зая ушла, а заяц остался. Прислонился к дубу и опять же без мысли смотрел на луну и звёзды.


«Где-то там есть созвездие «Заяц». Козлы всякому бреду козлиному учили меня, а я учился от скуки. Всё думал: ну как это можно зайцем назвать?! Может они зайцев не видели до меня? Хотя нет, видели, раз назвали…»


Зашумели рядом кусты – кто-то сидел в них и сидел давно. Заяц потянулся за луком, но услышал знакомое хрюканье.


Свинья: Заяц хрю на на!


Из кустов выполз свин с арбалетом и щитком. Обмотанный с ног до головы какими-то верёвками с ветками, в странной шапке с гнездом.


«А, это камуфляж! С таким в болота ходить, не в кустах сидеть.»


Свинья: Заяц на! Я его на мухе держал всю дорогу на! Потом она на! Ааа! Заснул на.

Заяц: Пить меньше надо, свинтус!

Свинья: Меньше не надо! Я тебе мигал на! Мотал хрю на веткой! В морду пихнул себе на! Обпотел, чуть не сдох там!

Заяц: Молодец!

Свинья: Чё не стрелял на?

Заяц: А ты чё не стрелял?

Свинья: Ждал на!

Заяц: Вот и я ждал.

Свинья: Чего ждал на?

Заяц: Да разобраться надо. Понять всех и каждого. Она ж права: я многого ещё не понимаю. Что вы тут и как вы тут… слова какие-то новые.

Свинья: Это! Она!

Заяц: Что она?

Свинья: Это она же хрю на на!

Заяц: Ну говори, говори! Что она-то?

Свинья: Она же на тебя доносы писала и других подговаривала! Всё – липа! Всё она на! Она тебя упекла!

Заяц: Да я знаю.

Свинья: И тогда знал?

Заяц: И тогда знал.

Свинья: Чё не оправдывался на? Чё молчал на суде на?

Заяц: А чего мне оправдываться? Я и сейчас оправдываться не буду. К тому же… правда-то там тоже была. И если б начали копать, то и тебя бы, верный друг, «упекли». И кто знает: может и не говорили бы сейчас.

Свинья: Это да на. Верно на.

Заяц: Верно и ладно. Закрыть старьё, давай работать.

Свинья: Есть, капитан на!


Заяц взабрался на дуб и влез в окно штаба. Свинья поднимался по стремянке: в начале она раскладывалась, потом цеплялась к верёвкам. Свинья лез наверх и тянул одну из верёвок за собой. Так добирался до первой ветки и поднимал вперёд стремянку, тут же складывал и раскладывал её снова (теперь уже в другую сторону), наконец цеплял верхней ступенью за другую такую же под штабом. Свинья лез дальше, забирался на вторую ветку. Отсюда первая стремянка падала вниз, а верёвка цеплялась за крючёк рядом. По второй ветке свинья полз на брюхе, вторая стремянка тянулась за ним, опять раскладывалась и опять же вешалась на крючёк. Это был какой-то несуразный лабиринт из дерева, свиньи и огорчённой физики (от того работавшей здесь лишь частично).


«Эта свинья ещё и летать научится», думал заяц, подавая лапу товарищу.


Сели за стол. Свинья выложил найденные им листовки.


Свинья: Нашёл на!

Заяц: Отлично! Где взял?

Свинья: Эти 2 у бобров на, на плотине. Вот эту у бывшей охранки нашёл. В помойке хрю на на!

Заяц: Да я тоже сегодня полазил. Мусора на болотах стало ещё больше.

Свинья: Правда на! Скоро утонем в собственных отходах. Будет хорошо!

Заяц: Ну нескоро ещё, нескоро… не радуйся. Вот эта вот последняя откуда?

Свинья: А эта на… на рынках ходят такие.

Заяц: Интересно…


По форме листовки ничем не отличались от тех пустых с типографии. Но в этих была дата, одна и та же на всех. Небольшие отличия были только во времени: в ночь, с рассветом или в полдень.


Заяц: На полную луну выходит.

Свинья: Точно.

Заяц: Ну, это хорошо. Есть время.

Свинья: План?

Заяц: План?! … Будет тебе план, будет. Но будет завтра. Я очень устал. Развезло меня… от сложности бытия лесного.

Свинья: Бывает на. Ты поспи тогда. Выспись на. Где остановишься?

Заяц: А где ещё я могу остановиться? Тут и заночую. Нору-то мою завалили?

Свинья: Завалили на.

Заяц: Ну вот. Тогда и говорить не о чем. Поживу пока на деревьях.

Свинья: Ты это… извини на. К себе не приглашаю – семья.

Заяц: Сколько у тебя там уже?

Свинья: Выводок на! То ли 12, то ли 13!

Заяц: Что же ты детей сосчитать не можешь?

Свинья: Могу, но не считал. Много их, много хрю на на.

Заяц: Да уж. Семья так семья! Счастлив ты, свинтус? Меня вот король спрашивал сегодня. Счастлив, мол, или нет? Ась?

Свинья: Я на? Пожалуй, что и счастлив на. Работать только надоело. С ума схожу на. Мерещится всякое.

Заяц: Может и не просто так мерещится. Тучи-то сгущаются над лесом.

Свинья: А то на! Революция на!

Заяц: Опять эти революции! Опять эта беснота, эта… слов не подобрать культурных. … Мне тоже, знай, надоело. Пусть я в горах сидел всё это время – странно же жаловаться, казалось бы – но вот вернулся. И что я вижу, что я слышу? Всё тоже самое! Слово в слово! Революция у них с минуты на минуту!

Свинья: И это «с минуты на минуту» на длится хрю на на сколько лет уже! Я ни хрю на не понимаю чё они хотят на!

Заяц: Чё хотят, чё хотят?! Да всё тоже, что все и всегда. Ценности у них из песенок и сказок. Но не в этом дело! Ты пойми, я не против их ценностей. Я против их методов. Ведь в конечном счёте нам останется не то, к чему они придут, а то, что за собой оставят. Кто разгребать-то будет за господами революционерами?

Свинья: Понятно кто на! Мы на!

Заяц: «Мы на»! Так нас же первых расстреляют за доброту и всё святое! И тут же ад начнётся на земле! Угробят лес за песенки и сказки.

Свинья: Да были б на хоть сказки наши…

Заяц: То-то и оно. … Задерживаю тебя? Иди домой, свинтус. Иди к семье.

Свинья: Пойду на. Пойду.

Заяц: И детей сосчитай пожалуйста.

Свинья: Хе хе хе, жену спрошу на.

Заяц: Привет передавай.

Свинья: Передам на, передам. Дай покажу тебе перед уходом мои убранства на!

Заяц: Чего-чего?

Свинья: Что б ты знал что да как на…


Свинтус показал зайцу некоторые «секретные отсеки» штаба – всё то, что он тут понаделал под воздействием своей запущенной паранойи. В стенке было оружие, за стенкой щиты, под полом «припасы», полезные и бесполезные, в потолке ловушки и «инструменты для допросов», модифицированные и улучшенные. Были и совсем необычные ноу-хау у свинтуса, но в основном только в планах, на бумаге. Планировал он танк, механического голема и цепелин (некое летательное средство).


Свинья: Це-пе-лин! Большой на, круглый на!


Свинтус особенно гордился этой штукой. Ему казалось, что вот её он сделает, и все проблемы мира решатся окончательно и бесповоротно. Прежде всего его проблемы должны были разрешиться. И паранойи, и видения, и осточертевшая революция – все эти ужасы, мучающие его свининую душу. Почти счастливую, но очень уставшую.


Свинтус то кричал, то шептал, хрюкал и ругался, всё не мог остановиться – рассказывал и рассказывал о своих волшебных мирах. Заяц слушал и грустил.


«Не место тебе в дозоре, свинтус. Надо уходить, мой старый друг. Сейчас не скажу – больно будет. А потом скажу. Завтра же начну подыскивать кого-то. Вот гиену бы перевербовать… он был хорош сегодня. А ты, свин, прости. Не твоё это.


И как ты справлялся только все эти годы без меня? Хотя чего я спрашиваю?! Не справлялся он ни с чем. Себя запустил. Лес запустил. Да и семью свою наверно тоже… запустил. Эх, свинтус…»


После большого воодушевления приходит большая усталость. Свинтус уже не держался на копытах, чуть не повис на стремянке, чуть не запутался в верёвках. Кое-как приземлился в кусты (те самые), поднялся, почесался и пошёл. Заяц смотрел ему вслед, пытаясь понять насколько и как быстро восстанавливается его зрение. Наперёд нужно было это знать.


«Так… а теперь самое время решить, где и как я буду ночевать. Свинтуса я люблю, но я ему не доверяю. На осознанное, идейное предательство он вряд ли способен, а вот по глупости предать может. Даже не заметит и не поймёт как оно случилось. Потом раскаиваться будет искренно, но будет поздно.


Вот если я знаю, что друг мой слаб, не предаю ли я его, возлагая на него ответственность, с которой он почти наверняка не сможет справиться? И тогда, когда он предаст меня, буду ли я в праве винить его? Винить-то я его буду. Буду, буду. Но лучше, конечно, не проверять ни дружбы, ни любви. Всё ценное тонко и хрупко. Рвётся и бьётся. .…


Нет, надо уходить отсюда. У реки, недалеко от музея, была у нас квартирка секретная для встреч с агентом. Нора на пару голов. Тогда свинтус ещё учился, не знал про неё. А теперь знает? Может и знает. Но почему тогда не предложил её? Я же вспомнил про неё. Почему он не вспомнил?


Надо проверить. Отсюда недалеко. Прыг-скок и там.»


Память не подводила зайца: за несколько минут он проскакал всю дорогу от дуба к секретной норе. Кругом уже зажглись фонари, закружились светлячки и широкой дугой засияли звёзды. Вечером было облачно и пахло дождём, а теперь облака ушли, не проронив ни капли, и небо буд-то исчезло – чёрная-чёрная пропасть над головой и звёзды висящие на невидимых нитях.


«Очень много света этой ночью. Даже странно думать, что кто-то освящённый всем этим богатством может желать чего-то другого. Вот если бы каждый на свете мог проникнуть в лучшие мысли мои и лучшие чувства мои, смог бы он ненавидеть меня? Этот каждый. Если бы мы все умели так проникать друг в друга, пришло бы кому-нибудь в голову разделить себя на верных и неверных? Созвучных и несозвучных? Родных и инородных? Какая им нужна революция? И нужна ли она вообще нам?


… Не знаю. За себя знаю, за всех… нет, не знаю.»


Под меченым камнем заяц нашёл ключ. За виноградом нащупал ручку, открыл дверь. Казалось замок был хорошо смазан, дверь открывалась тяжёло, но не скрипела, за ней не разлеталась пыль, не разбегались мыши.


«Всё как-то слишком аккуратно. Кто-то здесь бывает. Бывает часто.»


Заяц зажёг фонарь, стоявший прямо за дверью – стоял он так, чтобы входящий обязательно наткнулся на него. Были тут и свечи, старые огарки и целые, в связке. Коробка с инструментами, гора разноцветных тряпок, пустые бутылки от берёзки.


«Ну а теперь поищем тут «секретные отсеки». Они тут точно должны быть…»


Заяц зажёг несколько свечей и расставил их по углам. Стал ощупывать стены и пол. Где-то стучал, где-то топал, пытался куда-нибудь просунуть лапу. По началу было и любопытство и азарт, но скоро заяц выдохся. До рассвета всего ничего, а он так и не спал.


«Ну и ладно. Надо понимать, тут у свинтуса что-то вроде секретной мастерской. Что он тут делает? «Цепелин»? Танк? «Инструменты для допросов», «модифицированные и улучшенные»? Под землёй? Хотя где ещё? Надо будет по возможности скрыть свои следы.»


Заяц потушил фонарь и свечи, попытался разложить всё так, как оно было. Запер дверь, лёг к стенке и уснул.

Глава II: Переворот


I

Заяц шёл по болоту. Ступал в зелёное месиво, но не тонул в нём, а скользил грациозно как птица. Он не чувствовал тела, он был лёгким, прозрачным. Его как буд-то бы не было. Но он был.


«Всё это по-настоящему!»


И мрак, и мерзость, и зелень шуршащая то низко, то высоко. У всего, казалось, есть мысль и цель. Всё подчинялось единому закону, разуму. Это разумное, это нечто безусловно видит зайца и чувствует его так же, как он чувствует его.


«Кто ты? Если ты в голове моей, покажись! Хоть видением призрачным покажись!»


И оно показалось. Из болотной массы и тьмы над ней поднялись столпы ожившей жижи, за ними стенки слизи с волосами плетёными, а в них шары воздушные, цветные. Всё это пульсом поднималось вверх и расширялось волнами вокруг. Приобретало форму. Твердело.


«Что это?! Что ты такое?»


Не разобрать – ни на что это не похоже. Не зверь, не дерево, не камень. «Разум». Только это слово крутилось у зайца в голове. Оно разумно и будет говорить с ним.


Тяжёлый и как буд-то далёкий гул, свист, впивающийся в уши как пиявка и бассистое урчанье с перекатами – всё это, как орган церковный, сливалось в музыку, напоминающую речь. Да, именно так казалось зайцу. Разум повелевал своему великому организму двигаться и шуметь, так, чтобы в этом движении и шуме заяц мог понять его. Это, бесспорно, было честью и нужно было научиться эти звуки понимать.


«Но что? Что я должен понять? Ответь.»


Оно ответило.


Оно: Ты найдёшь меня. Ты придёшь ко мне. И ты расскажешь мне.…

Заяц: Что? Что я могу тебе сказать?

Оно: Я хочу знать… сколько вёрст до приморья.

Заяц: Что?!

Оно: Ты скажешь мне?

Заяц: Если узнаю… то конечно. Скажу!

Оно: Узнай.

Заяц: Узнаю.

Оно: Где-то должно быть написано.

Заяц: Я найду.

Оно: Найди и посмотри. … И иди. Иди. И ди-ди-ди-дидиииии…


Внезапно вернулось чувство веса и заяц стал тонуть. Он провалился на слой ниже, потом ещё один ещё ниже, потом ещё, ещё… закрыл глаза ушами, остановил дыханье, задрыгался как только мог, но всё без пользы.


Мир погрузился в темень. Заяц потерял сознание, возможно даже умер, но… тут же проснулся.


Проснулся заяц в луже. Захлёбывался в мутном потоке уже минуту или две. Кашляя и рыгая, тресясь от холода, заяц мучительно поднялся и пополз по стенке. Не сразу понял, где находится.


«Это та же нора? Что случилось за ночь? Воды набежало много. А! Тонем! Потоп? Река разливается? Нет, не сезон. Могло плотину прорвать. Тут же река рядом! Чем там бобры занимаются?! А может что похуже? Надо выбираться отсюда. А то ещё свин придёт, вопросы лишние…»


Вода набиралась быстро. Там, где стена кривая и земля пониже, уже по колено. Там же образовалась воронка.


«Ага! Вот, где «отсеки секретные»!»


Заяц запустил руку в воронку и под слоем песка за плитой нащупал загнутый дважды штырь – приподнимая и подкручивая его, заяц поднимал плиту – это заняло какое-то время. Под плитой обнаружился люк, круглый, с шипами.


«Вот и нашёл я твои мастерские, свинтус! Но сейчас не время. Надо уходить.»


Заяц закрутил штырь в исходную позицию и присыпал песчяной массой «как было» – плита опустилась на место, снова образовалась воронка.


«Во всём остальном свинтус обвинит потом. И правильно сделает. Свечки, фонарь… да, всё на месте. Перед сном раскладывал.»


Дверь открывалась наружу, всё набиравшаяся вода никак ей не мешала. Заяц вышел, закрыл дверь и спрятал ключ под камень.


«Как бы его не вымыло.»


Тут вода растекалась на уровне лап, но собиралась в ложбинах, больших и маленьких.


«Если прорвало плотину, то многие лишатся своих жилищ. Малые норы у берега уже не восстановишь. Куда бежать? Надо посмотреть что там с плотиной – это наверх, недалеко.»


Заяц поднимался по холмам. Земля под лапами дрожала, деревья подпрыгивали и как буд-то ещё глубже впивались в землю. Кое-где холмы поменьше сносило мусорной волной, появлялись трещины. Кажется где-то был пожар, доносились вопли и сверху и снизу.


«Что это – судный день?! Хоть бы кто попался!»


Заяц вышел на дорогу. Тут казалось природа успокоилась и замерла. В шагах 30-и заяц увидел указатель – столб с десятком расписных дощечек и фигуркой совы, расправившей крылья. Почему-то очень захотелось подойти к нему и узнать «сколько вёрст до приморья». Заяц не помнил зачем, но был уверен: эта информация ему необходима жизненно.


Заяц уже подходил к указателю, уже рукой к нему тянулся, но снова удар! Задрожала и разверглась земля. Западали крестами деревья. Дорога растрескалась и теперь кусками съезжала на холмы. Хлынул мощный горячий поток – камни, мусор, коренья, тела – в белом обжигающем глаза пару уже не разобрать. Опять вопли и стоны, и с высот и с низин.


Заяц ухватился за столб указателя и держался так крепко, как мог. Прямо перед глазами болталась оторвавшаяся дощечка – та самая: «Приморье, запад, 1030 вёрст».


«Вроде было всё это, разве нет? Было, было. Чувство такое. Зачем мне приморье? Там контрабанда и пингвины с чайками. Что я там забыл? Странно всё это. Проснись наконец, надо выбираться!»


Столб накренился; уже ломался в двух местах. Дорога ушла совсем, образовался водопад. Там внизу трещина только ширилась и сосала в себя всё то, что намывало в неё течение. «Верная смерть», думал заяц.


Столб висел уже кверх ногами, а с ним и заяц, и дощечка «Приморье, запад, 1030 вёрст». Он пытался пролезть к основанию указателя, но каждое его движение отзывалось хрустом ломающегося дерева.


«Что же делать? На чём-то же он держится? Залезть туда, а оттуда куда? Куда, куда… Не знаю куда! Так и висеть? Нет, лучше побороться.»


С новой уверенностью заяц ухватился за ещё неотломавшуюся часть фигурки совы и вместе ней полетел вниз – прямо в сосущую трещину. До пояса ушёл в песок, смягчивший падение; стал погружаться, прощаясь с жизнью, но вдруг ногами уткнулся во что-то твёрдое.


«Может быть дерево встало поперёк! Несёт! Опять!»


То ли дерево вставшее поперёк тонуло, то ли пески закручивали и голову и ноги – болтало как в шторме на море. Ещё и на голову сверху падал всякий хлам. И пар клубящийся, и брызги тяжёлые как град. Заяц набрал воздуха и нырнул в песчяные воды. Ногами и руками обхватил дерево и попытался ползти вверх по стволу. Продвигался он или нет понять было невозможно. Все чувства были забиты шумом, движением, потоком, падением, разного рода кишением частиц. И сам он был частицей этого бездушного, не считающегося ни с кем и ни с чем перемола земли.


«Зачем? Зачем ты снова и снова перемалываешь себя в кровь? Зачем воздвигаешь по травинке храмы и крепости, и разрушаешь их мигом одним? Неужели без смерти прошлого твоего, не может рождаться будущее твоё и наше? О как бы я хотел не видеть смерти больше никогда! Да пусть и новая жизнь не рождается – это ладно! Пусть повиснет время, пусть остановится земля. Но… Но так ли хорош этот миг, чтобы в нём остаться, застрять? Не умрут его добродетели, но и грехи его не умрут. Прекрасное ни-ког-да не станет прекраснее, а ужасное так и останется столь же ужасным, сколь ужасным было оно в любое время до нас. Так что же… я должен принять твою смерть? Я только смиряться могу с тобой? Как жители гор смирились? Ушли, оставили природу собственным законам. А зачем тогда воля? Зачем я руку совал в огонь, зачем с холмов высоких прыгал в камни? Чему учила меня боль? Смирению и только? Неужели ничего в своей короткой жизни я так и не смог изменить? А должен был? Я даже этого не знаю. И вот так уходить, с одними вопросами.…


Больше не могу! Воздуха нет, сил нет, лапы онемели – смерть! Не могу…»


Снова удар, ещё один, ещё другой – заяц уже не мог понять внутри его колотит или снаружи. Колотило в весках, колотило в сердце, колотило в земле и цепью отдавалось всему лесу. Новый страшный поток ещё выше, ещё громче, ещё мощнее прежнего: большая голубая волна упала сверху и раскрошила остатки разбитых холмов с упавшей дорогой. Как меч дорубила сосущую трещину, высвободив накопившееся в ней. Полетел вниз мусор, вырванные изломанные деревья, раскуроченный кусок указателя с совой, бездыханное и окровавленное тело зайца. Что-то ударило его по голове, что-то резануло его в руку, что-то ободрало ему спину и изорвало одежду.


Волна спала. Заяц как тряпка повис на ветке высокого клёна, залив его кровью до земли.

II

Сознание вернулось. Вернулась боль и зачесались раны. Нашёлся воздух в лёгких, сердцебиение утихло. Утихла и земля, и воздух. Начался дождь. Ливень с градом. Небо стемнело, как буд-то ночь опять.


«Значит не смерть. Значит воля! Значит надо работать. Надо идти. Бежать, лететь… К плотине!»


Раны оказались неглубокими. «Царапины». «Уж точно несмертельные». Плащ в негодном состоянии: рваный в нескольких местах, капюшон отваливается. «Ну что ж, придётся мокнуть.» Потерял почти все стрелы. Осталась тройка и единица. «А вот это нужно исправлять как можно скорее. Вообще неплохо бы расширить арсенал.»


Дороги теперь не было, пришлось обходоми наворачивать круги. Попадало много деревьев – по некоторым (из тех, что побольше) можно бегать теперь как по мостам, по другим только катится и падать. Из котловин растекались озерца, в расщелинах образовывались новые сосущие ямы. Разваленные жилища с деревьев, прижатые норы, тела погибших. Много их.


«Неужели с этого берега… я один выживший? Да, тут почти никто и не живёт – это правда. Места-то тихие. Были. А теперь вот… Кто-то должен будет за это ответить.»


Плотина оказалась разваленной, и, как показалось зайцу, разваленной самовольно. Уже на подходе он обо всём догадался. «Стачка.»


Бобры бастовали с утра. Никто не работал, а кто-то (пока предположительно) сам разваливал плотины. Бегали хороводами, кричали раздольерские лозунги, жгли какие-то соломенные чучела. Призывали, проклинали, тужились и храбрились. Глядя на них и вспоминая морды 19-и трупов, насчитанных на пути сюда, заяц испытывал глубокую звериную ненависть к этим одурманенным болванчикам революции и тем особенно, кто их дурманит и зовёт.


???: Кто здесь власть?! (Вопил заводила.)

Толпа: Мы здесь власть! (Как рабы своему господину отвечала отупевшая от чувств толпа.)


Заяц подходил к бобрам всё ближе, пытался высмотреть заводилу.


«Ну давай! Давай ещё раз!»


???: Кто здесь власть?!

Толпа: Мы здесь власть!


«Вот он!»


На этот раз заяц заметил его. Красная повязка!


«Ничего не меняется! Всё те же, всё то же! Надо брать его! Но как я подойду? У меня нет ничего. Стрелы и то две. Надо ждать. Ждать.»


Не спуская глаз с заводилы, заяц вернулся к деревьям на краю поляны; залез на ветку повыше, стал ждать. Отсюда он хорошо видел всю местность, но так же хорошо видели и его. Дозорного в нём верно не узнавали – слишком уж потрёпанный был вид. К тому же был он один, а это странно.


«Очень странно. Какого лешего я тут один?! Где гвардия, где дозоры?! А они что творят? Это вот кому они показывают? Если я тут единственный представитель власти (а меня и не узнали) вы для кого тогда всё это делаете? Вот для того павиана в перьях? Он кто у вас, журналист свободной прессы? Я даже не знаю, что это за вид такой. Они видимо знают. Свои, родные. Чем дальше, тем роднее. В одном-то поле не садиться.


Какая-то дикая, пустая бессмысленность… и 19 трупов. Застрелить его что ли?! Этого, с повязкой. Нет, могу попасть в «мирного». Павиан потом расскажет всему миру про режим, который нужно свергнуть. А какие-нибудь «свои, родные» помогут нам умереть за высокое. Желательно всем и сразу. Желательно за справедливость. Чтобы потомкам ничего не объяснять.»


Заяц копил злобу. Он не мог оторваться от этой красной повязки, не мог вырвать из памяти погибших. «19, 19, 19», повторял и повторял он про себя.


Заводила призывал идти к царской поляне, «соединиться с братьями и сестрами», «в едином порыве», «гидру свергнуть» и ещё много чего банального и подсудного. Толпа неособо его слушалась – вроде бы и собирались, но явно не торопились. Для решительного броска «рабочих масс» чего-то не хватало. Что-то ещё должно было произойти здесь и возможно кто-то даже знал, что именно.


В небе показалась сова с матюгальником. Требовала расходиться и угрожала посадками. Из-за дождя слышно было плохо. Сплошное «бу-бу-бу».


Сова спустилась пониже. Этого и ждали: тут же стали закидывать камнями и палками. Всё было у них на готове, под лапой. Припрятано, положено, роздано кому надо. Действовали хаотично, но с большим революционным воодушевлением. Пели песни и бросали.


После пары случайных попаданий, хитрая сова сманеврировала и закружила прямо над толпой – стрелять вверх трудно, камни падают обратно на голову и локтями при размахе разбиваются носы.


Сова ещё раз повторила свою речь и поднялась на безопасное для себя расстояние. Заметила зайца и подлетела к деревьям.


Заяц: Сова! Где наши?!

Сова: Заяц! Немедленно к царю! Немедленно на поляну!

Заяц: Что происходит?!

Сова: Приказ, заяц! Немедленно на…


Сова не договорила. Выстрел. Выстрел со стороны толпы. Стрела средняя, в левое плечо. Артерия, кровь.


Сова упала на землю и как-то печально заныла, что-то проорал заводила и тут же с гулом рванула в миг обезумевшая толпа: бежали к деревьям, бежали добивать – камни держали, но уже не бросали.


Заяц спрыгнул с дерева и пошёл к толпе. На ходу изготовил стрелу, натянул лук, прицелился.


«Вот она, красная повязка! Впереди всех бежит!»


Выстрел.


Заводила падает, вопит, другие падают на него. Давка, паника, растерянность. Заяц приготовил вторую (и теперь последнюю) стрелу. Сделал пару шагов назад и через плечо крикнул сове.


Заяц: Сова! Можешь лететь?

Сова: Не знаю!

Заяц: Поднимайся! Поднимайся как хочешь и лети на высокое дерево – тут их много. Так, что б поглубже и что б не достали. А я пока… задержусь.

Сова: Хорошо. Попробую!

Заяц: Давай!


В это время зайца уже закидывали камнями. Сова поднималась, но ещё не улетала – кажется она пыталась вырвать стрелу. Заяц не видел этого, он немного отступил, чтобы подобрать валявшийся в грязи матюгальник – штука эта удобно вешалась на шею и почти не мешала.


«Поговорим пока. Ты улетай, а мы поговорим.»


Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!

Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!

…


…он хотел прочитать какую-то осмысленную речь, хотел призвать их к осознанности. Хотел так сказать, чтобы они проникнулись, чтобы почувствовали «его лучшие чувства», чтобы поняли «его лучшие мысли». Он наверное даже мечтал об этом моменте – мечтал всю жизнь. Представлял, что однажды он встанет вот так же – один против толпы – всё им скажет, а они ничего сказать не смогут, потому что слезами будут давиться. Потому, что против правды не попрёшь, а правда-то точно за ним.


Заяц разочаровал сам себя. Он не знал ещё, что именно так и именно в такой всю жизнь ожидаемый момент оно и случается. «Ах, печально и глупо в самом себе разочаровываться.» Глупо и тяжёло. «Опять этот давящий воздух. Это от дождя…».


Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛЫ! БУДУ УБИВАТЬ!


Только это одно заяц кричал толпе, снова и снова. А толпа? Толпа отвечала ему привычной взаимностью: «ментяра позорный», «ментовское отродье», «сам падла, самого убьём».


«Бог лесной, в который раз смотрю я тот же спектакль! И сцена та же и тот же сюжет, только роли мои отличаются – это какое-то проклятье: проживать одно и тоже, но в разных ролях. Ведь и я был глупым неотёсанным юнцом и тоже вопил им: долой несправедливость, даёшь революцию! А потом что было? Потом… Потом надо было кем-то становиться. Учиться и работать. Много и всё через боль. Потом боли стало слишком много, мир мой сломался, сослали на кудыкины горы. 15 лет в ссылке, 15 лет! … 15 лет и вот я здесь. Смотрю на себя молодого и, повзрослевший, кричу себе: »


Заяц: СТОЯТЬ, ПАДЛА! БУДУ УБИВАТЬ!


«Прав я теперь или не прав?! Ась? Кто рассудит, где судья?! Покажись! … А нет его! Я тут один стою за всех. Один во всём мире: и там я, и тут я. Так есть ли правда?!


Где

Тут

Правда?!


Теперь я точно знаю ответ. Я точно его знаю! Я только сказать себе не хочу.»


Кажется сова уже улетела. Осталась только лужица из крови, кучка перьев и кусок стрелы.


«Ну что ж…»


Заяц бросил матюгальник в толпу и ринулся в глубь леса. Толпа попыталась бежать за ним, но бежала недолго. Бобрам зайца не догнать. Старый мир, новый мир – ни при каком мире бобрам зайца не догнать.


«Но куда бежать теперь?», думал заяц. Надо бы найти сову, но…


« …но можно навредить. Пока искать буду эти за мной увяжутся или ещё кто похуже. Нет. Раз сама улетела, то справится как-нибудь. Что она говорила? Ах, да! Приказ! Приказ! «К царю немедленно! Немедленно к царю!» Немедленно не получилось, но если поторопиться, если вниз по холмам и сваленным деревьям… я буду там и буду скоро. Давай, вперёд. Отдышался, теперь поскачем.»

III

Дождь утихал, но небо оставалось мрачным. Стало холодно. Того и гляди, снег пойдёт. Какое сейчас время года? Одно из четырёх. Точнее не скажешь.


Лес погружался в безумие революции. Припадки смелости борцов за справедливость сводили с ума и согласных с ними, и несогласных. Безумие, раз выпущенное и дозволенное, ломает привычный мир в мгновение, он кажется им более ненужным. Это потом они узнают, что раны болят. Это потом они увидят, что кровоточащий умер. Потом поймут, что ребёнка затоптали, а старик упал не потому, что выпил. Всё это придёт к ним потом. А сейчас они бились головой в землю и били головой в землю тех, кто не бился головой в землю сам. Они ломали, рвали, били и убивали. Одни уничтожали, атакуя. Другие, защищаясь.


Продвигаясь по ревущему, пульсирующему гневом лесу, заяц смотрел сверху вниз и не узнавал никого. Вчерашний лес был тишью перед бурей. А его, зайца, просто обманули. Но кто?


«По всему лесу стачки. План-то простой оказался. Простой план.»


Заяц влез на старую дозорную башню – она была по пути ему. Надеялся найти какой-то арсенал, но зря. Башня давно заброшена, ничего тут нет – даже старьё негодное повыносили. Пушку разобрали, ничего не оставили. Теперь только на лес отсюда смотреть. Вот заяц и смотрел свысока. Перевести дух, поглазеть минутку и дальше бежать в «огонь революции».


«Вот он весь план как на ладони. Вот они пять точек с разных сторон – как звезда сходятся в центре. Там плотины, там рынки, там школы – куда же без студентов, там фабрики – куда же без рабочих, а там ещё что-то. 15 лет назад в той стороне вообще ничего не было. Посадки какие-то. Может и сейчас что-то выращивают. В 5-и точках с утра стачка (и звучит-то как хорошо) – готовились, конечно, заранее. Песни, пляски, пламенные речи. Потом в каждой из точек должно было что-то случиться: какая-то провокация, что-то вопиющее, что-то кровавое. Потом они собираются и идут. Вот сейчас идут. Факелы, соломенные чучела, поджоги разного «неправедно нажитого» имущества – проще говоря, всего, что попадётся на пути.


Хорошо просматривается движение. Как буд-то нарочно так получается.


Что дальше? Массы соберутся в центре, у царской поляны. Будет давка, будут драки, убийства. Одним словом, будет «движение». А потом им там же на месте и объявят: царь повержен, да здравствует раздолье. Надо думать, волк со своей бандитской братией уже там. Вот сейчас оно случается, вершится суд. Заслуженный? Не знаю. Даже если и есть преступления (а они наверно есть), суд бандитов разве может справедливо судить? Нет, будет ещё большее преступление. За каплю крови от обиды вырежут весь род. Им обида точит зубы, а правда им ни к чему. Не за правду всё это. Неважна она сейчас – ни им, ни мне. Я…


Я должен быть там. Вопреки здравому смыслу и житейской мудрости я должен быть там. А там меня и… повесят на кривом суку, казнят подручными средствами. Чувствую и кожей и костью: на казнь иду. Умирать за правду и ложь, за любовь и ненависть, за дружбу и вражду. Как я устал умирать, как не хочу умирать. Боюсь умирать! Боюсь-то как! Поджилки трясутся, посмотри! Страх девичий, мелкий страх! С ног до головы обуял: «Беги!». «Беги!» Ведь есть же куда бежать, ась? Что мне стоит сейчас развернуться и в горы? Да мало ли ещё куда можно убежать?! У труса мир велик: можно всю жизнь пробегать, ни к чему не приростая и ни чем не становясь! А вот у смелого один путь. Один на всю жизнь бой: бой со смертью.


Ну а раз победить в этом бою нельзя, надо идти. Пусть казнят. Пусть видят, что я в слезах-соплях, дрожащий и смердящий, пришёл к ним. Пришёл и стою. Сам себя не уважаю, но стою.


Пора. Вот сейчас пора.»


Ни малейших сомнений в своём поражении у зайца уже не было. Бывает такая мрачная уверенность. Он знал, что погибнет сегодня. Сколько ему оставалось? 15 минут, 1000 шагов, 3, но самых главных, слова? Всё решится там, на царской поляне.


Заяц спустился с башни, и понёсся по знакомым и незнакомым дорожкам к центру. В эти места революционные толпы ещё не добрались, но слышно их было уже и здесь. Сама же центральная улица была на удивление тихой – как буд-то сбежали все: бросили город, предали страну и лес. А может быть они все были там – каждый в своей толпе, со своей бубняще-гудящей песней, со своим флажком, с собстенной маленькой революцией, не считающейся даже с собственной маленькой революцией соседа, его таким же флажком, его таким же пением без слов. Они все были там. И лебедь, и рак, и щука. И множество других, таких же.


Считая тела убитых стражников, заяц вбежал в разбитые измазанные кровью ворота. «19».


«И тут 19. Чем их убили? Я не вижу стрел. Ни одной стрелы! Хоть подобрать что-то, но ни одной!»


Пробегая по аллее древних дубов, заяц в начале услышал их, потом увидел их, потом почувствовал их запах – все они были тут! Волки! Он спотыкался на телах – в тенях дубов обычно так темно, что и собственных лап не видишь, а тут ряды и горки тел – уже не сосчитать. Он упал, он встал, он что-то крикнул. Кто-то заметил его, и вот он выбежал на поляну.


Против толпы стоял один. Это был ёж. Залитый кровью (и своей, и несвоей), уставший смертельно, с тяжёлым арбалетом в трясущихся лапах.


«Герой! На его месте должен был быть я! Хоть рядом с тобой встану.»


Ёж заметил зайца. Направил на него свой дребезжащий арбалет, приготовился стрелять, но так и не выстрелил. Вовремя догадался, что заяц бежит к нему. Выстрелить он не успел бы всё равно. Да и не попал бы.


Ёж: Заяц молодец! Не подлец, эй не подлец! Серый песец! Холодец, холодец!

Заяц: Ты один? Где царь?

Ёж: А царь вон! Несёт урон! Зла вагон! Это он! Это он-на! Это он! Это он-на!

Заяц: Это он…


Ёж показал на волков. Это он. Все они. Все пятеро. Бандитская стая, интернационал. Главный – Волк Волков, «тот самый, наш». Рядом Волк Волченко, «я думал он погиб». С ним Волк Волкер, «вырос на наши головы, я его помню подростком». Чуть поодаль стоит Волк Волкошвили, «в первый раз его вижу, но знаю – это он». И ещё подальше – Волк Волканян, «и его никогда не видел, но это он – больше некому». Рядом с Волканяном на коленях стоит медведь – морда разбитая, шатается. Кажется он на грани сознания. Уже не понимает, что происходит вокруг, никого не узнаёт. «Отбили голову, отбили…»


Заяц и сам не узнаёт тут многих. Революционная толпа пестрит всеми возможными цветами и их сочетаниями. О некоторых из видов заяц только слышал, о других даже не читал. Крылатые-пернатые, хвостатые, носатые, рогатые, парнокопытные, южные и северные, морские и сухопутные – «откуда вы тут все?» «Кто вы такие?».


«Кто

Вы

Такие?!»


Заяц искал глазами свинтуса – ему важно было сейчас понять предал он его или нет. Нужна была определённость, как с заей – та-то стояла с волками, послушная, на всё готовая. «Вон она, вон стоит гордая!» А свина не было ни с одной стороны.


«В кустах сидит, целится? В кого? Ладно, липовые листовки – может и самого развели на них. Всё бывает! Но сейчас-то ты где? Сбежал? Эх…


Нет, кажется подмоги нам не ждать. Только я да ёж…»


Волков спрыгнул с пенька и сделал шаг навстречу зайцу. В руках у него какое-то необычное оружие – на вид странная комбинация из ножниц и 2-ух труб. Трубы сделаны из того же материала, что и гранаты гиены. Ножницы – механизм. «Что-то где-то там нажимается и наверно эти трубы… отваливаются?! Не понимаю. Похоже на миниатюрные пушки, но как он будет из них стрелять? И чем?».


Волк: Попррреветствуем зайца нашего, согррраждане ррраздольерры! Вы может быть не поняли, но это подкрррепление! Ещё век подождём и арррмия соберрётся!


Толпа засмеялась, кто-то загудел в медные трубы, кто-то бросил камень, потом ещё один, ещё и ещё. Сбили ежа. Заяц к нему:


Заяц: Вставай, поддержу! Ты можешь встать?

Ёж: Встать-то могу! Стрелять не могу! Рычаг в труху! Орех в тетеву!

Заяц: У тебя… арбалет сломанный?

Ёж: Сломался, да! Встряли болта! Пуста и больна! Нога и рука!

Заяц: Вижу, вижу! Ладно, вставай! Не долго осталось!

Ёж: Ты меня не бросай! Пришёл – выручай! Волк не бабай! Это наш родной край.

Заяц: Не брошу – постоим. Постоим! У меня одна стрела у самого.

Ёж: Одна стрела? Плохи дела! Надежда хила. Заволокла, заволокла… Волк на, заволокла!


Заяц помог ежу подняться. Встал рядом, чтобы ёж мог опереться на его плечо. В разноцветных глазах революционеров смотрелись они комично. Опять засмеялись, опять загудели трубы, полетели нескончаемые камни и палки. Волков поднял руку, Волченко хлопнул в ладоши – всё успокоилось. Волков собирался что-то сказать – по-видимому что-то окончательное, решительное вольчье «да» или «нет». Заяц опередил его. Другого шанса сказать своё слово у него уже не будет. Вот только сейчас можно втиснуться, одна секунда на 2-3 самых важных слова.


Заяц: Я не отдам тебе страну!


Секунда тишины и взрывы смеха один за другим. Они напрягались, они рвали уставшие глотки, чтобы показать ему и друг другу, как неизмеримо мелок он в их глазах и как смешны его слова, ещё меньшие, чем он сам. Хотели показать ему и друг другу, что смеялись они над ним всю свою сознательную жизнь. Всё они знали, умники и провидцы, а он не знал ничего. Потому что дурак. Просто дурак.


Заяц: Я НЕ ОТДАМ ТЕБЕ ЛЕС! Я НЕ ОТДАМ ТЕБЕ СТРАНУ!


Это было слышно отчётливо. Кажется теперь все подавились своим смехом. Порвались глотки от натуга. Замолкли, ждали ответа волков.


Волков сделал шаг назад и опять залез на пенёк – видимо отсюда он читал свои речи до прихода зайца. Все уставились на него. «Из этого рта сейчас вылетит истина!», тихо сказал ежу заяц. «Истина. Софистика. Казуистика. Максималистика», ответил ему ёж. Они посмеялись (не менее натужно, чем их оппоненты), а волк начал.


Волк: Стррана! Твоя стрррана?! А где ты её видишь, заяц? Твоей стррраны нет. Её давно нет. Вы потерряли её, доррогие. По чуть-чуть, по кусочкам. «Медленно, но верррно», как писали в старых книжках. Вы потерряли свою культурру и свои таланты, вы потерряли своё обрразование и свою молодёжь, вы потерряли свою науку и свои умы. Так, шаг за шагом вы сдавали стррану на прротяжении всей моей жизни. Вогнали наррод лесной в деппррресию, существование лишённое всякого смысла. Жизнь в длинной-прредлинной тени нашего же прошлого. Тень всё длиннее, а жизнь в ней… и без того мрачная, только мрачней. И что сделал он – вот он! (Волк указал на медведя, всё так же бессмысленно созерцавшего свою унылую реальность; сейчас со рта у него свисала длинная кровавая слюна, а где-то у земли на ней болтался выбитый зуб мудрости.) Вот он. Что он сделал? Что он сделал? (обратился волк к толпе)


Толпа: НИ-ЧЕ-ГО! НИ-ЧЕ-ГО! (хорошо слаженным хором ответила хорошо воспитанная толпа)


Волк: Ничего! И в этом тррагедия. Ничего он не сделал. Вместо него… сделали мы. Мы дали лесу новую культурру, и заигррала новая музыка, запели голоса иные! Мы дали лесу новые знания, новые идеи и дела, и-и? И молодёжь пошла за нами – прравда, неожиданно?! Мы объяснили ей, что есть добрро и точно указали как к нему стрремиться. Мы принесли лесу новые технологии (волк поднял вверх своё странное оружие), и умы перетекли к нам тоже. А воины – врроде тебя, заяц; врроде тебя, ёж – сбежали или полегли. Но в основном перрешли к нам. Прравда, неожиданно? … Так, что брросайте ваши оружия и сдавайтесь. Вот, Волканян, вас будет судить. Нет вашей стрраны. Она стала нашей. Вы прроиграли, доррогие.

Заяц: Я не проиграл. Я стою. И у меня есть оружие. Не знаю, что дали тебе твои технологии – вряд ли они научили тебя стрелять, ты всегда был мазилой – а я тебе в лоб попаду. (заяц готовился стрелять – «только быстро достать стрелу и никакие технологии тебя не защитят», «один, один единственный мой шанс»).

Волк: О, так ты не знаешь, что дали мне технологии! Ты же не видел, да?! Волченко!

Волченко: Шо?

Волков: Прродемонстррирруй!

Волченко: В кого?

Волков: В ежа давай!

Волченко: Будь ласка, заэц, видступись трохи!

Волков: Щас я тебе видступлюсь!

Волченко: Ну як хочешь, заэц!


Волченко поднял своё оружие – такое же как у Волкова, только труб не 2, а одна – прицелился и нажал на петлю механизма. Раздался громкий звук, похожий на гром. Из трубы вылетел снаряд и облако дыма.


Ёж: Заяц… конец! Пал… боец. На душе рубец. Вон он… жнец…


Мгновение какое-то и всё. Снаряд буд-то невидимый из дыма вырвался и тут же, только ветром заметный, вошёл в грудную клетку ежа, разорвал и вылетел, пронзив насквозь. А после медленно – как во сне – держась за зайца лапой, он съезжал и съезжал на землю. Смотрел в глаза пока не умер, впивался в них, искал. Последний взгляд последней пары глаз – в них отразились все, что любили его. Глаза возлюбленной, друга, отца… и матери.


Заяц: Ёжик.…


Ёж лежал на земле, зрачки закатились, морда без выражения.


Заяц: Ёжик.…


Заяц опустил веки ежа, оторвал от себя лапу вместе с плащем – накрыл. Тут же кинули камнем. Это вернуло зайца в себя. Медведь тоже что-то понял и завопил.


Медведь: Аааааа!! Ааааааааргх!!

Волков: Заткни ему пасть, Волканян!

Волканян: Ара, завали свой громкий дирка!


Волканян ударил медведя трубкой своего оружия. Набросились и другие животные, стали забивать. Медвель силился подняться – откинул кого-то в толпу, на другого наступил лапой, третьего укусил остатками зубов – орал и плескался кровью. Заяц пытался прорваться к нему, но его сталкивали вниз (тронная часть поляны была на возвышении, а все подступы к ней перекрыли наверное ещё с утра).


Недолго бодался медвель. Заломали, повалили, кто-то пытался прыгать на голове, но скатывался и падал.


Волков: Хватит, разойтись! Он до суда дожить должен.


Зайца в очередной раз пнули копытом – он покатился вниз. Сил уже не было никаких, стоял на коленях, готовил стрелу.


«Вот сейчас стрелять! Пока отвлеклись, пока не видят. Мой единственный шанс! Одна стрела, один выстрел! Сейчас!»


Заяц уже натянул лук. Целится.


Кто-то из толпы: ВОЛКОВ! ЗАЯЦ!


Волков оборачивается – сейчас заяц убьёт его – его, победителя! Отработанным жестом вздымает левую лапу и наставляет на зайца, из рукава показывается маленькая трубка с механизмом. Волк не успевает прицелиться, но попадает. Попадает прежде, чем заяц успевает выпустить стрелу. Лук выпадает из лап, где-то из области живота течёт кровь.


Волков: А я дал тебе шанс! Я дал тебе шанс, заяц! И как ты мне отвечаешь, а?!

Волченко: Дай мени вбити його! Я вбью його!

Волков: Я сам!

Зая: Нет! Не дам!


Зая пробивается через толпу, скатывается с возвышения, становится между волком и зайцем.


Зая: Ты обещал! Мы договаривались!

Волков: Мы?! Ну да… договарривались. А я что по-твоему должен улыбаться, когда в меня стрреляют изподтишка? Не боись, зая. Будет ему честный суд. Будет! Всех под суд! А, народ? (обратился он к толпе) Под суд?

Толпа: ПОД СУД! ПОД СУД! ПОД СУД!


На этот раз буйствовали с удвоенным остервенением. После забиения царя, всё было можно. Так казалось и потому не могло быть иначе.


Зая продолжала стоять между волком и зайцем. Не оборачивалась, не отступала в сторону, хотя теперь нескончаемые камни и палки задевали её тоже. Один из этих камней попал зайцу точно в голову, но она не видела этого.


Кровь с головы заливала зайцу глаза. Кровь с живота растекалась в ногах. Он сидел на коленях всё в той же позе, опять готовился стрелять.


«Я не отдам тебе страну… Я не отдам тебе страну…», только одна эта фраза осталась в голове у зайца. Повторял уже без смысла, как заклинание древних, как молитву Богу лесному.


Теперь и мысли, и чувства, и сил хватало на одно последнее усилие. Заяц натянул лук и выпустил последнюю свою стрелу. Стрелял на угад, на память, на веру. Куда попал не видел. Выронил лук, плюхнулся в землю, закрыл глаза и уснул летаргическим сном.


«Я не отдам тебе страну.»


Зая вскрикнула и упала на колено. Стрела попала ей в ногу, но заяц не видел этого.


Волков: Вот тебе, зая! Ну, какова благодаррность? Нрравится?

Зая: Мы договаривались.

Волков: Я слово своё дерржу. Ты стала… мягкой. Это не лучшее твоё качество.

Зая: Мы договаривались. Ты обещал.

Волков: Хоррошо, хоррошо. Заладила! Эй (крикнул волк в толпу)! Где конь?!

Конь: Здесь я, неээээээ! (Отозвался конь и вышел из толпы.)

Волков: О, какой конь! И вы двое! (Волк указал на пару рядом с конём) Погррузите этого… стррелка этого недобитого и везите в больничку. Авось, выживет – будем судить.

Конь: А ёжик?

Волков: Не, этого по дрругому адрресу – ты же видел всё. Этого потом. Давай, порработай немножко.

Конь: Есть, есть, неээээээ!

Волков: Зая! Тебе тоже надо бы в больничку. Сама не выдиррай – не то всю жизнь хрромать теперрь будешь.

Зая: …

Волков: Давай, давай.

IV

Волков дал ряд распоряжений. Все забегали, засуетились. Сам, в сопровождении своей волчьей свиты, отправился на зелёную площадь, речь читать. Сюда и шли народные массы с пяти сторон леса. Теперь всё было готово. Все нужные и незаменимые были на местах, а кого не было, тому и места не предполагалось. Только последний аккорд ждали. Знак победы. Речь триумфатора.


Обыденно и просто, волк взабрался на башню большого рога (то, что царю давалось с всё большим трудом) и начал говорить давно заученный, давно написанный и переписанный, местами выстраданный, местами вымученный текст.


Волков: Вот и настал день, которрый мы все так долго ждали. Победа! Монаррх на коленях, а пррихлебатели его разбежались. Больше никогда! Больше никогда мы не посадим над собой эту чугунную тушу, безрразличную ко всему, кроме собственного желудка. Ни один ррразложенец не назовёт себя наместником Бога лесного, ибо нет у него наместников! Не говоррит он с ними – никогда не говоррил! Хватит волюшку свою житейскую выдавать за прромысел божий. У нас воля есть своя! У каждого из нас! Вот здесь! Внутрри! Ррраздолье!!!


Тут толпа взорвалась. Пытались скандировать нараспев «РА-ЗДО-ЛЬЕ», но звуки мешались в атональное месиво, тонули друг в друге. Стали просто орать из всех оставшихся к концу длинного дня сил. Каждый своё.


Минут через 10 успокоились и волк продолжил.


Волков: Вы даже не прредставляете какую волшебную ценность мы вам принесли. Мы прринесли вам власть! Теперрь вы царри и царрицы! Теперрь вы выбирраете себе судьбу! Вы ррешаете, что есть благо для вас, а что есть зло для вас. И так теперрь будет всегда. Готовы ли вы к свободе? Вам хоть раз её обещали? Вы хоть знаете – как это?! Быть свободным? Страшно?! Не надо бояться нового мирра. Потому, что теперрь это ваш мир. Не уж то не сумеете устрроить его так, как всегда мечтали? А мечтали ли вы?!


Толпа пыталась отвечать на вопросы лидера, но опять запуталась в собственных криках и уже не сдерживалась. Гудели ещё минут 5, потом волк продолжил.


Волков: Эта ночь будет долгой и славной. Мы сфоррмирруем врременное прравительство, назначим министрров на все основные, на все прроблемные отррасли нашего леса. Оррганизуем советы для ррешения любых жизненноважных вопрросов, более локальных, личных даже. Постепенно, шаг за шагом, мы выстрроим новую систему отношений, где не тот пррав, кто высоко сидит, и потому плевать на низших может, не тот пррав, у кого орружие в крровавых лапах и ненависть ко всему, что непокоррно, не тот, кто вам годами обещает благо, а сам смеётся над вами, просящими. Пррав будет тот, кто говоррит прравду. Неожиданно, да? Не прривыкли к такому? Прридётся прривыкать, грраждане ррраздольерры!


Очередная истерика одобрения. Волк выждал минуту и продолжил.


Волков: Нас ожидает воистину великий путь! Мы весь мирр перреверрнём! Мы звёзды заставим светиться яррче! Мы небо ррасширим, чтобы дальше смотрреть! Я прросто не знаю! Просто не знаю, что может у нас не получиться и что смогло бы нас остановить! Мы ведь всё теперрь можем! Мы в шаге от счастья. А счастливы мы рровно настолько, насколько души наши соединены дрруг с дрругом. Это соединение всех нас и есть ррраздолье. Кончился ад без прросвета! Да здрравствует новая жизнь!


Буря раздирающего вопля, безумного ржанья и истерического плача разнеслась над толпой в последний раз. Потом застучали в барабаны и запели новый раздольерский гимн.


«…

Раздолье!

Всеморье!

Каждый берег твой!


Раздолье!

Вседорожье!

Каждый путь – домой!


Раздолье!

Верховье!

Каждый стал скалой.


Раздолье!

Поголовье!

И каждый – боевой!

…»


То ли заслушался, то ли лапой застрял, Волков долго не слазил с башни. Волки свиты уже хотели лезть за ним, но, сами не зная почему, не решались нарушить традиции свергнутой ими монархии – «на башне большого рога стоит один, и один этот – царь наш законный.».


К концу гимна волк спустился к товарищам. Его как буд-то тряпкой выжали – ни бодрости, ни блеска в глазах, совсем иссякший.


Явно желая поддержать (и быть в этом первым), Волканян подбежал к своему вождю.


Волканян: Волков-джан! Я плакал!

Волков: А меня выррвало на лестнице…

Глава III: Тюрьма


I

Тёмные звуки и громкие цвета. Быстрая тишина и пустое движение. Долгое поле, длинное время. Чёрное белое. Доброе злое. Первое второе. Ничто вселенское и бесконечное… бесконечное… бесконечное…


«Бесконечное… что бесконечное? Я ничего такого не знаю. Не видел. … Когда смотрел с горы с ориксом, думал, что мир кругом меня бесконечен. И я в нём, стало быть, конца не имею. Я всё пытался понять – древний их коан про небытие. Небытие, которого нет. Не существующее не существует как минимум дважды, значит оно есть мужду первым несуществом своим и вторым… несуществом. И вот это сплетение – сущее. Жизнь меж 2-ух смертей. Мгновение в глубоком сне. А за ним – бесконечное… бесконечное…


Бесконечное… что бесконечное? Я ничего такого не знаю. Не слышал. … Когда смотрел с горы с ориксом, верил, что мир кругом меня бесконечен. И я в нём, наверняка, ни конца не имею, ни начала. Я всё пытался понять, уловить – древний их коан про бытие, про сущее. Бытие, которое есть. Существующее существует как минимум дважды, значит нет его между первым существом и вторым существом. И вот он, узел этот – небытие. Смерть меж 2-ух жизней. Вечность в мгновении ока. А за ней… а что за ней? Что? Ах, да… вечное… частое в длящемся… упорядоченное в частоте, распределённое в длящемся… бесконечное…


Бесконечное… что бесконечное? Я ничего такого не знаю. Не слышал, не видел. … Когда смотрел с горы с Ориксом, верил, что мир кругом меня бесконечен. Бесконечен… бесконечен… бесконечен. …»


Звёзды, фонари, светлячки – тихие огни на тонком небосводе. Время бежит как бежит река, а дали тонут в веках, как тонут камни в реках.


«Я помню, орикс. Созвездие Заяц в декабре долгой зимы. 72 звезды, все до одной. А дальше Орион, Единорог и Эридан.»


Под лапами, которых нет, болото звёзд, а шары воздушные – планеты. Столпы и стены – волокна и войды. Не понять, что близко, а что далеко. Планета умещается между зубами, а пыль космическая накрывает с головой.


Планеты умели говорить, но молчали. Небесные тела, небесные пустоты – они сошлись, сплелись, слетелись – на этот раз они хотели слушать, и заяц говорил.


Заяц: Долгое моё путешествие в звёздном небе подходит к концу. Я созвездие заяц, я странник из древнего леса. А вы великие явились, чтобы судить меня? Я должен говорить? Ну что ж, я буду говорить, если такова воля ваша.


Планеты молчали и свет их гас. Едва заметно, медленно сгущалась чернь великих войдов. «Заволокла, заволокла…», вспомнил заяц.


Заяц: Тогда, теперь уже тысячелетия назад… на той поляне я… погиб. Видимо слишком много крови из меня вытекло. Отвезли в больницу, наверное что-то вкололи, потом что-то отрезали, что-то пришили… но ничего из этого, увы, не помогло. Я всё равно умер. Потерял своё тело и отправился в путь. В пути я был один, всегда один. Но одиночества не чувствовал. Казалось даже, я не мог его чувствовать. Спектр моих переживаний был или слишком широк для одиночества, или слишком узок. Ты же чувствуешь себя одиноким тогда, когда точно знаешь, что таких как ты много. Надо только сделать какое-то усилие и может быть ты будешь принят. А вот сомнение в возможности такого их принятия и есть чувство одиночества. Я же… я не был одним, непринятым другими. Я был одним в своём роде. Я шёл. Я шёл и наблюдал вселенские процессы.


Я видел как умирали леса (и мы вместе с ними). Я видел как тонули материки в океане, а потом в океане этом рождалась новая жизнь. Потом взрывались вулканы и вода превращалась в камень. Потом, обожжённая безжалостным солнцем, земля разлеталась в пыль и газовые облака. Потом гасло солнце (вот как сейчас, только медленнее в миллионы раз). А потом… Потом наступила космическая зима. Тёмная, холодная, совершенно пустая. Безнадёжная (так мне тогда казалось). Путешествие моё оборвалось у края, пришло время гаснуть и мне.


Но зима закончилась. Космос вывернулся наизнанку. Полинял, сбросил мёртвую кожу. Узкое расширилось, а широкое сузилось. Твёрдое обмякло, а мягкое затвердело. А, я узнавал этот процесс! Я видел его много раз на земле! Вселенная перемолола себя и началась её весна. Прекрасная, волшебная, полная новых жизней.


Родилась новая планета – вон та! (заяц указал на одну из планет у солнца). Зелёная, лесная. Много разных животных – половины их не видел никогда. И птицы новые, и рыбы. Даже цветы (красоты которых я никогда не понимал) поражали меня… если честно, не знаю чем. И до сегодняшнего дня я не постиг всей этой цветастой науки.


Один из лесов я узнал. Он почти во всём напоминал тот старый. Тот, в котором я родился тысячелетия назад. Там сформировалось почти такое же общество всего за каких-то 20 веков. И в один прекрасный день в этом новом старом лесу родился новый старый заяц. Новый старый я. Почти такой же. И жизнь прожил почти такую же. Если и было что-то отличное, то было оно настолько мелко, что только я один и мог заметить эти незначительные отклонения в наших биографиях. Впрочем, они на что не влияли.


Закончилось всё так же. Та же поляна, те же герои и те же враги. Слово в слово, минута в минуту. Сыграли на бис. Внешне, со стороны всё было точно так же. Только я теперь был немного другой и в решительный момент я почувствовал:


«Это было со мной! Не знаю как, не знаю где, но это было со мной раньше! Было!»


Повинуясь этому странному не пойми откуда взявшемуся предчувствию, я дёрнулся в сторону, отстранился как мог, но… этого было мало. Он всё равно попал в меня. И от камня я не уклонился (хотя и его предчувствовал). Упал и замер в той же позе. Дальше снова мрак, знакомый до боли – глаза закрылись. Глаза закрылись, а кровь… кровь, конечно, была, но не так много. Отвезли в больничку. Что-то вкололи, но не резали ничего. Я даже слышал голоса! И сейчас слышу! Вот кто-то говорит:


«Потерял много крови, но может и выживет. От тебя теперь зависит».


Что от меня зависит? Ты кто?


«Я врач. Я грач. Врааач! Отдыхай. Глазки закрывай!»


Он врач или грач?!


«И грач и врач! Я «птах чумазый»! Ох, чувствую я, наломаем мы дров с этой новой властью!»


Он слышит меня?! Отвечает мне?


«Ты, я вижу, ещё не пришёл в сознаньеце-то заячье своё? Ну это нормально. Ты и не торопись. Я-то за тебя – я монархист (мне и деваться некуда) – а вот они… сидят и ждут вон там, за дверью. Хотят тебя «сопроводить». Сам знаешь куда. Понимаешь?! Боятся, что сбежишь с больнички моей грачёвой. А я, стало быть, класс враждебный, с тобой побегу или что ещё похуже придумаю. Вот они и сторожат. И тебя, и меня. Ох, наломаем мы дров с этой властью!»


А где же небо? Планеты?


«Планеты? Какие планеты?! А! Это галлюцинации, ничего больше. Если что-то жуткое мерещилось – ты забудь и ничего не бойся. Потому как жуткое – оно всё тут, и, увы, не мерещится.»


Где я?


«О! Ты начинаешь задавать правильные вопросы – это хорошо. Больничка моя. Я врач. Я грач!»


Грач или врач?


«И грач, и врач! Я совмещаю! Ты отдыхай пока. Отдыхай. Я тебя на ноги поставлю. Поставлю на лапки твои быстрые. Будешь как новый! А пока отдыхай.»


Отдыхай…


«Правильно! Отдыхай. Раз, два, веки закрываются, три, четыре, отдыхай, отдыхааай, отдыхааааай…»


Отдыхаааа…

II

Заяц бредил, не приходя в сознание. Ему казалось, что он плывёт на лодке, потому, что плыло всё вокруг. Уплывали стены, потолки. Непонятно сколько их было – они двоились, троились, слоились друг на друге и расходились в стороны цветком калейдоскопа. Стенки и потолки, мотивационные плакаты и иконки.


Потом зайцу казалось, что он сидит в кристалле, и это он насылает волшебные образы на мир. «Та-да-да-даааа!», накрикивал он старую мелодию одной симфонии. «Та-да-да-дааа!», отвечал ему грач, если был рядом.


Потом («тысячелетия спустя») появилась перед зайцем зая. Он обращался к ней на разных языках, но она не понимала его ни на одном.

«Kam atejei? Ko nori?», бубнил он на приморском.

«What do you want from me? Why now?!», бубнил на западном.

«Ni shi shei? Ni xiang yao shenma?», на горском.


Потом, уже отчаявшись, спросил и на родном, но только это:

«Кто ты?»


Услышав наконец голос зайца, зая опустила голову, уставилась без смысла в точку на стене. В этот момент она показалась зайцу «бесконечно… бесконечно печальной» – «космически печальной» – печальной как пейзаж, как небо, как что-то большее, чем он. За эту печаль он всё простил ей. Да и было ли что-то за что он должен был её прощать? Сейчас он напрягал все свои силы для того, чтобы сказать ей: «эй, не стоит! Всё хорошо! Если ты заплачешь, я этого не вытерплю. Я потеряюсь в жалости к тебе, к себе, к миру этому, к богу лесному. Я потеряюсь, я исчезну в мечте о счастье твоём.»


Но зая не плакала. Бесчувственная, холодная, она презирала себя за свою мрачную зрелость. Именно здесь в больнице ей подумалось об этом. Как быстро она привыкла к смерти! Как легко ей было смиряться с ней – «неожиданно, прравда?», спросил бы сейчас всё наперёд знающий волк. Она же верила, что вот со дня на день переродится её многострадальная страна и она вместе с ней переродится! Она о внутренней революции мечтала. Она сама должна была умереть и воскреснуть. А кажется теперь, что только умерла.


Остановившись на последней мысли, зая встала и ушла, не смотря на зайца. Боялась смотреть на него этим страшным новым взглядом.


«Кто ты?», спрашивал заяц медленно исчезающий образ заи.

«Та-да-да-дааа!», насылал он чудо на землю. «Помоги ей! Та-да-да-даааа! …»


Снова мрак и космос. Пустыня, путешествие по звёздам. Дальние леса и горы. Туманы, снега…


Пришла гиена на костылях. Нога в гибсе, голова перебинтована. Лапы в зелёнке.


Гиена: Вот он, ментяра позорный, а-ха-ха! Ну, кто победил, заяц?! А? Не слышу, заяц! Чтооооу? А ничего! Тебе и сказать нечего! Лежишь тут, занимаешь собой народное имущество, дышишь народным воздухом! Ты кто? Мент коррумпированный! Тфу на тебя! Тфу! Да я из-за тебя всё веселье пропустил! Сколько лет я ждал этого дня! О, дети мои, гиенчики малые! И вы дождались! Сколько лет отца не видели?! А сколько лет нормально не питались?! Где там на пирог с медком-то раскошелиться?! Все дни рождения – как серпом по яйцам! Нечего дочке мне дать! Гляжу в самые прекрасные глаза на свете и понимаю что говно я! Я – говно подберёзное и ни-че-го исправить не могу! Вон, старший уже вырос – сам по воровской пошёл, весь в папку, а-ха-ха! А почему?! А потому, что жили в дыре убогой и понятно было каждому: так будет всегда! Никто даже не пытался нас куда-то «приподнять». Плакатиков – вот таких – и то не рисовали нам, понимаешь? В этом преступление. Сбросили «не столь удачные» слои как ботинки дрявые – пускай гниют! Лишь бы нам, красавцам, этого не видеть – отгородились от болезни, от бедности, от неграмотности… и прочей нашей темноты. Отгородились! И в этом второе ваше преступление. А третье… третье – то, которое мы не смогли, не захотели вынести… это презрение ваше к нам. Вы стали презирать нас за безнадёжность нашу и нашу темноту. Вот тут всё и случилось. Вот тут и спали маски. Революция, э-гей! Теперь заживём по-другому! Теперь не будет первых и вторых! Правильно волк говорит! Правильно! А тебя сгноят, ментяра! Если б не суд и не прокурор наш – новый, справедливый – я б тебя здесь сам вот этими лапчёнками и придушил! Видишь?! Изрисовали всего зелёной смердячкой! Что это? Что они со мной сделали, а? Граааач! Эй, граааач! Лечи меня, ты птах чумазый! Лечи пока сам живой! Героя революции мучишь, вааа!


Уходя из палаты, гиена ударил зайца костылём, поплевался в него и сорвал плакат со стенки. Он не знал как ещё ему навредить. Заяц просто смотрел, почти не двигался и ни на что не реагировал. Это бесило гиену. Он – «герой революции» – пользовался своим новым положением и ругался со всеми как невменяемый. Особенно доставалось грачу – пернатому.


Для зайца прошла ещё одна вечность, для остальных прошёл день. Вечером заиграла громкая музыка где-то вдалеке.


«Какой-то… концерт?! Опять кричат? Опять гуделки эти? Революция, которая по счёту?! Что же там происходит?! Ась? …»


???: Концерт, концерт! (ответил кто-то)

Заяц: Ты… грач?

Грач: Да, это я. Ты извини, что я тебе мешаю. Дым тебе… не вредит?

Заяц: Какой дым?

Грач: Не чувствуешь? Ну хорошо. Я тут… спрятался у тебя. Сижу, курю. Окошко открыл – вот ты и слышишь концерты их.

Заяц: Их? Празднуют что ли победу свою?

Грач: Э, нет. Это ноу-хау у них такое. Новое слово (не пойми в чём)! «Концертная демократия»!

Заяц: Это как?!

Грач: А вот так! Каждый день в 6 вечера на зелёной площади идут у нас концерты революционные. Первым актом песенки поют. Открывашки. Девочки, мальчики… главное, чтобы не пернатые. Потом выходит кто-то из министров с докладом. Рассказывает о великих своих преобразованиях (что он там за день понаделал), поднимает вопрос на голосование. Все орут. Решают, кто орал лучше. Потом планируют чего-нибудь и как-нибудь (я бы сказал мечтают). Потом по обыкновению запускается революционный их бредомёт с оргазмами небесной чистоты и раздиранием врагов – естественно, на клочья. Ну и… под конец опять песни.

Заяц: И долго оно будет?

Грач: От артистов зависит. Бывает, что за час справляются, а бывает и до утра.

Заяц: И это каждый день?

Грач: Каждый, каждый.

Заяц: Как же так жить?

Грач: А я не знаю как так жить! НЕ ЗНАЮ! Это вертеп! Это не страна! Я тут жить… да и… кто меня спрашивает-то? Мою судьбу решили за меня.

Заяц: Потому что ты пернатый?

Грач: Да. Есть такая особенность.

Заяц: А в чём ваша вина перед этой «новой властью»?

Грач: Ну как тебе сказать… вина наша символическая. И как я теперь понимаю, вина эта самая страшная. Неискупима она одна. Пернатые ведь издревле назывались глашатаями короны: мы несли слово царское народам лесным! «Вестники побед и трагедий». Такова была наша роль на протяжении многих и многих веков. Оно конечно всё изменилось. Я вот никаким глашатаем не был, но кому это интересно?!

Заяц: Ты… собираешься бежать?

Грач: Улетать. Улетать я собираюсь, да! А что мне делать? Вот прячусь тут в собственной больнице! Шагу боюсь ступить! И я-то ещё ладно! Невелика птица! Братка мой, у него поликлиника по зубам и клыкам здесь на углу. Был наверно и сам?

Заяц: Да, помню.

Грач: Вот и я её помню. Ничего не осталось. Ворвались, разнесли, братке клюв разодрали, дочь – племяшку мою – изнасиловали. Она теперь сидит у окна цельными днями, жить не хочет!

Заяц: Сволочи!

Грач: Сволочи, сволочи! Жене его повезло – не застали. Но ей-то легче что ли? … Теперь улетают. Сегодня. Вот я тоже… у окошка смотрю, высматриваю. Может увижу, как улетать будут. Уже должны бы.

Заяц: А сам?

Грач: К утру. Осмотрю всех в последний раз, пропишу что надо. Исполню долг и… на крышу. Всё. Замучали. Больше не могу.

Заяц: А куда?

Грач: Куда? В западный. Хотел в приморье, но что-то мне подсказывает там скоро тоже начнётся. Волк призывает к мировой революции, а значит первым делом туда и ринутся. А об западный зубы сломают!

Заяц: Ну правильно.

Грач: Надеюсь, что правильно. Надеюсь. Извини, что загружаю тебя проблемами своими. У тебя у самого их навалом, нет?

Заяц: Навалом. Так и есть.

Грач: Сам-то не побежишь?

Заяц: Нет. Я буду бороться.

Грач: За что?

Заяц: За царство лесное. За царя.

Грач: А если казнят его? Видать-то казнят.

Заяц: Тогда я буду мстить.

Грач: Смотри, заяц. Там, где ты идёшь, лёд исключительно тонкий. Смотри как бы… не ошибиться с выбором.

Заяц: Не ошибается тот, у кого выбора нет. Я присягу давал. И буду ей верен до последнего вздоха. Там так и написано.

Грач: Понятно. Понятно. … Отдыхай, заяц. Я потом ещё зайду.

Заяц: Конечно.

Грач: Отдыхай, отдыхай.


Грач выкурил пару сигарет, надымил страшно. Уходя, поправил плакат, сказал пару крепких слов на неизвестном зайцу языке, аккуратно прикрыл скрипучую дверь. Она уже почти не плавала, а значит заяц идёт на поправку.


«Ещё немного. Надо смотреть в одну точку. Концентрироваться. Потом встать и идти. Потом выпрыгнуть в окно. Ветки длинные, бьются, колышатся. Смогу пробежать по ним, а дальше… спрячусь на секретной квартире свинтуса. Заберу всё, что может пригодиться и буду ждать. У меня очень много вопросов к тебе, свинтус. И я надеюсь задать их все до одного…»


Из коридора раздались крики. Кричала мед-сестра, кричал грач, агрессивно квакали какие-то лягушки. Что-то упало. Разбилось. Крики утихли.


Открылась дверь. Вошли две жабы в новых доспехах со звёздами.


Жаба: Заяц! Ты симулянт! Собирайся и на выход! Ква! (Проквакала вышестоящая жаба.)

Заяц: Сейчас, сейчас. (Заяц пытался поднять себя на передних лапах, но сил в них не было. Его опять несло в сторону – слишком долго он спал.)

Жаба: Даже не думай хитрить, ква. Квака! (Обратилась вышестоящая жаба к другой.)

Квака: Квакер?

Квакер: Взвали-ка его, ква ква. Придётся поработать!

Квака: Есть, ква!


Квака схватил зайца за лапу и быстрым рывком вытащил его с койки. Взвалил на плечо (здоровенный детина) и понёс к выходу.


В коридоре заяц увидел лежавшего без сознания грача. Осколки каких-то бутылей, кровь. Медсестра опять закричала что-то – она пряталась в палате напротив. Зайцу показалось, что кричит она ему, но в рыдании её слов было не разобрать.


Квакер: Погоди, Квака! Что б два раза не вставать, ква! Дай, перевяжу, ква!

Квака: Есть, ква!


Квака остановился и присел на колено. Квакер перевязал зайцу глаза.


Квакер: Не надо тебе ничего видеть, ква. В камере насмотришься. Ква-ха-ха!


Тугая чёрная лента с острыми краями, оставляющими след на морде. «Куда же меня ведут? Зачем секретность?».


Погрузившись в темноту, заяц тут же потерял сознание. Опять он странствовал по звёздам, наблюдал историю вселенной, перерождался и умирал.

III

???: Бррр, бррр! Ну что? Очнулся, дикий?


Заяц приходил в себя. Противно, мерзко. Холодно, сыро, темно.


«Кто это? Не разобрать.»


Заяц: Ты кто?

???: Не узнал, дикий? Бррр! Это я, твой старый знакомый!

Заяц: Дикобраз!

Дикобраз: Он самый, дикий-дикий! Э-хе-хе! Я устал на тебя смотреть. Хорошо, что проснулся, бррр!


«Дикобраз. Тварь из старого мира. Когда я тут был, ты в город ступить не мог ни за какие взятки! Знал, что застрелю на месте. Но видимо и новая власть тебя не очень ценит. Что ж ты так? Не пригодился? Или разошёлся через край (как обычно у тебя и бывает)?»


Заяц: Где мы?

Дикобраз: А ты не знаешь?

Заяц: Догадываюсь, но хотелось бы уточнить. Вдруг мне только кажется?

Дикобраз: Не кажется. Тюрьма, бррр. Угораздило, брр! Видишь как оно бывает, начальник? А! Что это я?! Ты ж теперь не начальник, а так. По старой памяти разве что.

Заяц: Угораздило, угораздило. Я и не зарекался.

Дикобраз: Это тебе не ссылка в горах, где воздух горный, мясо, вино, источники тёплые и прочие радости горской жизни. И девочек тут нет, бррр!

Заяц: Там их тоже не было. Не в девочках дело…

Дикобраз: А в чём тогда «дело» твоё?

Заяц: А я знаю?

Дикобраз: Не знаешь? Представляешь, дикий, я тоже не знаю! За что сидим, начальник? То есть не начальник, а так.

Заяц: Эх… ты что спросить-то хочешь, я не пойму никак?

Дикобраз: Как же не понимаешь? Ты говори, говори, дикий. Тут-то у тебя секретов нет, брр. Тебя уважали те, кто тебя знал. Те, кто имели с тобой «дело». Но… (как это говорится) «в глазах общественности» ты был сволочью, заяц. Уж прости за реверансы мои. Напрочь коррумпированный ментяра. В своём роде символ прогнившей монархии – так тебя рисовали революционные наши. И теперь ты удивляешься, что тебя такого упекли? Да ты ещё скажи спасибо, что не расстреляли! «Девочек» ему не прислали в горы! Дело-то не в них, ну конечно, бррр!

Заяц: Не беспокойся, дикобраз: расстреляют. Расстреляют обязательно. И тебя расстреляют. Рядом поставят и… читай свои молитвы.

Дикобраз: Что ты про меня знаешь, брр?

Заяц: Всё, что мне надо я про тебя знаю. Знаю как малолетних совращал. Как на грибочки наркотические подсаживал. Педофил и мразь ты, дикобраз. Вот, что я про тебя знаю. А что ты дальше делал меня мало волнует.

Дикобраз: Дикий, брр… Глаза привыкли к темноте?

Заяц: Нет. Я в темноте только по звуку ориентируюсь.


Заяц солгал. Он быстро привыкал к темноте, различал силуэты, движения, чувствовал пространство возможно даже лучше, чем днём. Но дикобразу (ночному животному) лучше этого не сообщать: «пусть будет уверен, что он тут король, пусть не сомневается».


Дикобраз: Придётся на тебя спичку истратить, дикий. Не дыши, когда зажгу.

Заяц: О, даже спички у тебя есть!

Дикобраз: И камушки, и спички. Всё есть, брр. Я тут не первый день. Я отойду сейчас к стенке, бррр. Не боись. Только покажу.

Заяц: Ну покажи.


«И что ты мне покажешь?»


Дикобраз отошёл к стенке, прислонился спиной и стал снимать штаны. Вытащил шнурок – штаны упали на пол. Достал из кармана потрёпанный коробок, зажёг спичку, поднёс к поясу.


Заяц: Ну и что это? (Заяц не понимал на что он должен смотреть.)

Дикобраз: А это то, что осталось… от совращалки моей.


Заяц присмотрелся и ужаснулся. Жалкий скрюченный обрубок висел у дикобраза между ног. И вокруг незаживающие шрамы.


Заяц: Отлинчевали? Нашли-таки?

Дикобраз: Нашли, дикий, нашли.


Спичка потухла. Дикобраз оделся и сел обратно на нары.


Дикобраз: Понимаешь, бррр? Мои счета закрыты. Оплачены. Ты ничего обо мне не знаешь.

Заяц: Ну что ж. И ты обо мне знаешь не всё. Горы, не горы, а 15 лет от жизни своей я потерял. И мои счета закрыты, дикобраз. И мои оплачены. Есть ещё вопросы?

Дикобраз: Вопросов много, бррр. Но торопиться нам некуда. Я о тебе всё знать буду, а ты обо мне всё знать будешь. Потому, что нет у тебя теперь никого меня ближе, брррр! Ха-ха-ха-хабррр!

Заяц: И меня это сильно не радует.

Дикобраз: А будет радовать! Посидишь год в карцере как я и будешь радоваться! А они ещё и разные бывают, бррр.

Заяц: Кто?

Дикобраз: Карцеры. Маленькие такие комнатулички для души. Друзья мои. Я во всех побывал. И в горбатом, и в горячем, и в холодном, и в мокром, и в тёмном. В горизонтальном, вертикальном (самое страшное в вертикальном – не дай Бог). На мне их… тестировали. Ваши. Царские.

Заяц: Я тебя не сажал. Ты мои правила помнишь.

Дикобраз: Помню, помню. Люблю, ценю и уважаю. Но… ты нас оставил. Съели они тебя и выплюнули. А эти новые даже не выплюнут! Просто съедят.

Заяц: Да знаю я всё, знаю. Съедят, казнят, да! Предложения есть?


Заяц ещё не понимал кто перед ним, поэтому старался не выдавать своих намерений. «Избегать любых прямых ответов. Больше задавать вопросов! Наводящих, наводящих! Как-то он… слишком витьевато говорит. Или сумасшедший или…».


Дикобраз мог докладывать «кому надо». Важно было понять какая именно информация его интересует, на что он делает акценты.


Дикобраз: Предложения, бррр! Если б у меня были «предложения», я б разбогател. У меня ничего нет, дикий!

Заяц: А спичички?

Дикобраз: Спичички? Сдикобразил, бррр.

Заяц: Обкарманил?

Дикобраз: А ты не выпячивай!

Заяц: Тоже правда.

Дикобраз: Правда, бррр.

Заяц: И много ты так «надикобразил»?

Дикобраз: Кое-что. Кое-что, бррр.

Заяц: Покажешь?

Дикобраз: Может и покажу…


Прозвенел звонок в коридоре. Отвратительный, тонкий, резкий.


Заяц: Обед?

Дикобраз: Хавчик.

Заяц: Что дают?

Дикобраз: Дерьмо.


Открылось дверное окошко – ударил в глаза свет. Свет белый-белый, неестественный. «Какие-то новые лампы. Обжигают как батареи в горах!».


Дикобраз: Две! Две порции, бррр! Заяц проснулся! Две порции, дикий!

???: Не ори! Вижу, что проснулся, ква! Две (крикнула лягушка кому-то позади)!

???: Ква ква! (ответил этот кто-то позади).

???: Жрите!


Вкинули 2 свёртка в окошко, закрыли, поржали над чем-то и пошли дальше.


Заяц: Что это?

Дикобраз: Дерьмо.

Заяц: Дерьмо да дерьмо… Нормально сказать не можешь?!

Дикобраз: Сам посмотри. На! (Дикобраз передал зайцу один из свёртков)

Заяц: Себе побольше взял?

Дикобраз: Ты меня слышишь вообще, дикий? Побольше, брр – тебе. Мне «этого» много не надо. И мало не очень-то хочется, брр.

Заяц: Ну посмотрим.


Заяц развернул свёрток. К рукам прилипли какие-то крупы, ещё что-то похожее на листья салата, но мокрое и склизкое. В темноте всё это вместе действительно напоминало чьё-то испражнение.


Заяц: Я надеюсь это рис.

Дикобраз: Комбикорм.

Заяц: Из чего?

Дикобраз: Полурис-полугречка, гы гы гы.

Заяц: А зачем так делать?

Дикобраз: Отходы. Всё в одну бадью.

Заяц: Ну, не такие уж плохие отходы. А это вот что? Салат?

Дикобраз: Какой салат, дикий?! Водоросля из задницы козерога! Вот что это!

Заяц: Водоросля?!

Дикобраз: Говорят, полезна очень.

Заяц: Ну… приятного аппетита.

Дикобраз: Ага, тебе того же, брр.


Не без удовольствия заяц съел полурис-полугречку, а вот от водорослей морских его ещё долго тошнило.


Заяц: Бог лесной, какое дерьмо!

Дикобраз: Гыыыыы, я тебя предупреждал, дикий!

Заяц: А сам-то съел?

Дикобраз: Нет. Я этим задницу вытираю, когда на параше сижу.

Заяц: А больше нечем?

Дикобраз: Больше нечем.

Заяц: Хорошо у вас. По-домашнему.

Дикобраз: Привыкай. И да.…

Заяц: Что?

Дикобраз: Мы, дикобразы, спим днём, брр. Я сейчас прилягу. Ты меня не буди – сам проснусь когда надо.

Заяц: Ты хочешь сказать, что сейчас… день?!

Дикобраз: Да, дикий! Тут, что день, что ночь – всегда так. Придётся нам как-то подстраиваться друг к другу. Ты ж дневной, брр?

Заяц: Дай мне пару дней попривыкать. Перестроюсь на ночь. Мне не в первой.

Дикобраз: Ну да, брр. Ну да.


Дикобраз втянул свои иголки, лёг на бок, укрылся. Что-то напевал минут 5 – всё медленнее и медленнее – потом заснул. Захрапел.


Заяц принялся исследовать камеру. Это не отняло у него много времени: исследовать было «решительно нечего», как писали в старых книгах. Единственная полезная находка – средней длинны иголка с дикобраза. С него их много нападало, но в основном падали или мягкие или слишком короткие, а эта могла сойти за оружие: не стрела, но вполне себе «колющее».


«Судя по количеству этого добра, он тут и в самом деле давненько сидит. Не подсадили вроде. А может он думает, что меня к нему подсадили? А что с него можно взять? Что он может знать-то? Что-то может и знает…»


«К игле нужна какая-то ручка, «хваталка» какая-то. Или… «держалка»? Да, держалка. Нужно ещё полазить, пока он спит. Вставлю иголку в иголку – будет хорошо. Будет хорошо…»


Заяц невполне осознавал своё бегство: сейчас он пытался занять себя какой-нибудь мелочью. Иголку вставить в иголку – вот и всё, о чём он мог сейчас думать. Нет больше большого мира. Нет убитых, замученных. Нет революций, нет никаких вождей, царей… может быть даже Бога нет. Есть только маленький заяц, ищущий иголки в маленькой тёмной камере. Вот это и есть теперь вся его реальность. Мысли о чём-то большем могли свести его с ума. Мысли пугали, давили, лишали последней надежды. А так он вставит сейчас иголку в иголку, и вопреки всему на свете, один этот маленький-маленький миг он будет очень счастлив. Потом ещё какая-нибудь мелочь осчастливит его. Потом ещё одна. Другая. Каждая придаст ему немного силы, и когда силы этой наберётся достаточно, он снова станет собой. Он подымит голову и продолжит свой вечный бой со смертью. Но увы. Смерть сама решила навестить его.


Открылось окошко. Кто-то смотрел, но ничего не говорил.


«Чего же ты молчишь? Кто же ты? Ничего не могу разобрать. Этот адский фонарь с белым светом! Он специально им светит мне в морду! Что ты хочешь? Мне уже всё равно! Делайте что хотите…»


Окошко закрылось, некто так ничего и не сказал. Даже не усмехнулся, не фыркнул, не квакнул. «Кто ты?»


«Нужно спрятать иголку. Куда-нибудь между кирпичами протиснуть… Да, вот сюда! Нет, не влазит. Куда-нибудь поближе. Так, что б во сне рядом была. Сюда? Вроде входит. Не-а. И сюда не входит. Тогда под нары только. Но там прежде всего и будут искать! И дикобраз залезет. Обязательно залезет! Нет, надо в какую-нибудь щёлочку засунуть. У дикобраза наверняка тайник тут есть. Но где? Кирпич какой-нибудь отодвигается? А может у него в иголках всё? Кто будет ковыряться? А! … А вот! Вроде влазит. Да, более-менее. Может и у меня тут кирпич где отодвинется…»


Снова открылось окошко. Яркий свет в морду.


«Почему я не слышал шагов? Почему я вообще ничего извне не слышу?!»


???: Заяц! Дикобраз! Встать, ква! Лапы за голову! Морду в стенку! Нижние на ширине верхних! Ква!


«Квака! Это он! Узнал!»


Заяц: Эй, дикобраз! Просыпайся! Вставай!

Дикобраз: Слышу, бррр брр бр.

Квака: Вставай, колючка! Щас по морде иглатой получишь!

Дикобраз: Есть, начальник! Щас всё будет, дикий!


Заяц и дикобраз встали у стенки – «лапы за голову, нижние на ширине верхних». Открылась дверь. Квака просветил камеру фонарём и сделал знак другой жабе за ним: показал что-то своей бородавчатой оглоблей.


Квака: Заходи, бери, Квако!

Квако: Есть, ква!


Квако заковал зайца в наручники и вывел из камеры.


Дикобраз: Удачи… заяц.

Квака: Заткнись и спи, ква!

Дикобраз: Есть, начальник!


Квака закрывал дверь, квакал и ругался. Квако толкал зайца дубиной в зад.


Квако: Иди давай, ква! Иди давай!

Квака: Давай давай ква! Именины будем справлять.


Пошли по коридору. Заяц впереди, Квако прямо за ним, Квака – последний. Квако продолжал тыкать зайца своей дубиной, а Квака крутил фонарём как сигнальным (кажется ему доставляло это большое удовольствие, возможно главное в жизни).


Прошли аппендикс и вышли в главный коридор. Тут почти так же темно, как и в камере.


«Мы под землёй. Теперь всё ясно. То-то я вспомнить не могу здесь ничего! Не было и не могло быть у нас такой тюрьмы. Это новое. «Новострой». А может быть в дореволюционные времена тут штаб какой был? Мало ли чем они могли тут заниматься?»


Прошли коридор, свернули. Ещё одна жаба. Оглядела, осмотрела, пропустила.


Отсюда новый коридор вёл наверх. Глазами это никак не было заметно, но каждый следующий шаг был тяжелее предыдущего. Поднимались, и поднимались быстро.


В конце диагонального коридора последняя дверь за решёткой. Вышли в главное здание. Заяц узнал его.


«Это же музей! Кто позволил?! Как?! Где экспонаты? Где этот… динозавр или как его? Где древние герои в латах расписных? Где всё это? Где моё детство? Где мои мечты? Я же мечтал здесь. Я научился здесь мечтать! А теперь что? Я заключён в землянке под музеем? Нет! Нет… Этого не может быть.»


Теперь здесь расположилась новая прокуратура. Какие-то экспонаты оставили как интерьер – скульптуры, картины, предметы быта. Что сделалось с другими… «да что угодно». Разворовали, распродали, разнесли.


«Вряд ли землянку вырыли пока я спал. Она была тут. Была давно. Заведующий музеем – этот старый гусь, этот бесспорно прекрасный «экземпляр» культурной интеллигенции – сотрудничал с волками всё это время, укрывал их, холил и лелеял! Вот где оказывается готовилось убийство страны! В музее! Эх, не успел я добраться до тебя! Как поздно я вернулся!


Надо полагать, гуся уже нет в живых. Гусь же не знал, что он «пернатая сволочь», не знал – не мог догадаться – что именно его за все его заслуги и погонят. Не знал. Умный, зоркий, творческий… но не знал.»


Шли по южному крылу. «Раньше тут на стенах висели платья.» Разная одежда древних модниц, ожерелья, косметика. Манекены во всё это наряженные. «Тут было скучно-скучно, но пахло хорошо. Палочки вон там дымились. Ароматы разные. Направо пойдёшь – один запах, налево – другой.» Теперь не пахло ничем.


Прошли залу платьев, свернули в тёмный, неосвящённый коридор (заяц никогда в нём не бывал – может терпения не хватало дойти до него, а может и не было такого 15 лет назад). Через несколько комнат опять пошли под землю. Ещё один диагональный коридор. Ещё поворот. Ещё решётка. Жабий пункт, осмотр, пропуск. Коридор, решётка, коридор. Дверь 1-ая, дверь 2-ая, дверь 3-ая.


Квака постучал. Тут же открыли.


???: Привели, ква? Что так долго, Квака?

Квака: Извини, Квакер! Заблудились, ква!

Квакер: Опять, ква? Эх, скоро переведут вас. И нас тоже. Ну давай, заводи его.

Квака: Квако! Заводи!

Квако: Есть, ква!


Квако толкнул зайца дубиной, завёл в комнату. Квакер отошёл в сторону, стал о чём-то говорить с Квакой.


Квако: Давай, заходи, ква! Садись на стульчик. Отдохнёшь!


В комнате света не было. Очертания стула и другой мебели читались только при движении. Пыль видна, лёгкие отсветы на металле, всё остальное казалось выкрашенным чёрной краской. Чёрная-чёрная комната без ничего. Как пустая шкатулка с отделами.


Подбиваемый дубиной Квако, заяц упёрся коленками в спинку стула («маленький, маленький стульчик»), по ней отыскал сиденье и присел.


Квако: Щас не крутись, ква. Я всё сделаю.


«Стульчик» был необычный, «с секретами». Из под сиденья Квако достал ремни и туго обмотал пояс и ноги зайца. Откуда-то из спинки выдвинул раму с «удавкой» (со стороны сооруженье это походило на кривовато висящую где-то в воздухе картину висилицы – в неё просовывалась голова и держалась как «на портрете»). И без того закованные лапы зайца дополнительно закреплялись в отверстии на спинке стула и зажимались плотно-плотно как в тисках. «Час-другой в такой позе и лап у меня нет.»


Квако: Ну вот и всё, ква ква! Хоть женись, хоть вешайся! Ква-ха-ха-ха!


Квако вышел, закрыл дверь. Комната стала чёрной совершенно. Полный мрак, полная тишина.


«Бог лесной, тут можно сойти с ума! Какой смысл в этом? Какие ко мне требования? Вы хоть скажите! Потом уже пытайте. Видимо в начале хотят запугать, «подготовить», «размягчить», а потом уже можно предъявлять любые обвинения, и я конечно же подпишусь под всем, что будет мне предложено.


Подпишусь? Или нет? Не тонка ли кишка? Посмотрим. Будут лепить из меня врага народа, предателя каких-нибудь очевидных не требующих объяснения ценностей. Потом детям будут говорить: «вот кем быть не надо!». «Он предал нас всех!» «Нет большей гадости, чем он.» Аааах! Пусть говорят! В любом случае с дерьмом смешают. Имя моё… а к чёрту это имя! Мне без него теперь легче. Легче страдать без имени! И наверное только без имени можно страдания эти вынести. Они думают, что знают меня, но если отказался я от всего, что знают они обо мне, какая власть у них кроме физической? Ломайте, калечьте. Давайте.


Вы отняли у меня всё. Чем же теперь вы можете мне угрожать?»


Прошло какое-то время. Может быть 10 минут, может быть 20, может – час,а может – два. Где-то в другом конце чёрной комнаты что-то хлопнуло. Вошли двое или трое. «Нет, всё-таки их двое.» Опять что-то хлопнуло: включился белый фонарь. Кто-то из двоих направил его в морду зайца. Совершенный мрак сменился совершенным светом.


Минуту-другую ничего не происходило. Заяц вслушивался в звуки – их было немного, все они были неопределённые, неяркие, тонущие где-то в глубине. Наверно кто-то сидит за столом и просто смотрит, может быть что-то пьёт. «Начальник». Другой стоит рядом, наверно даже не дышит. Идеальный солдат.


???: Ну что… пагаварим?


«Волканян!»


Волканян: Ара, что молчишь?!

Заяц: Поговорим.

Волканян: Харашо. Харашо говоришь.

Заяц: И ты неплохо.

Волканян: Хочишь дамой?

Заяц: Хочу.

Волканян: И я хочу. Давай поможим друг другу.

Заяц: Давай.

Волканян: Э, маладэц! Правилно гаваришь! Будим трудится, далеко пойдём!

Заяц: Очень рад.

Волканян: Сичас суд идёт. Мидвэдя будем вешат! Тебя отвидут на суд – ты свидетэл.

Заяц: Свидетель чего?

Волканян: Массовий расстрэл в горах за туманами. Ты проста гавари: «да, да, да» и всё! И дамой!

Заяц: Не было там никаких массовых расстрелов. Ничего там не было.

Волканян: Било. Ты скажешь, что било!

Заяц: Не скажу.

Волканян: Ни скажишь? Дамой уже ни хочишь?

Заяц: У предателя дома нет.

Волканян: А кто кого предал? Это ты предал!

Заяц: Ещё нет.

Волканян: Паследний раз прашу па-брацки! На суде скажи «да, да, да» и дамой!

Заяц: Нет.

Волканян: Нэт?

Заяц: Нет.

Волканян: .…

Заяц: .…

Волканян: Ну нэт так нэт! Квакер-джан! (Обратился Волканян к стоявшему рядом.)

Квакер: Ква! (Обозначился Квакер.)

Волканян: Вирви ему глаз!

Квакер: Есть, ква.


Волканян что-то бросил на пол, потоптался, плюнул и ушёл, хлопнув дверью.


Квакер: Ну что… начнём, ква.


Квакер погремел ключами, отворил дверцу в шкафу, что-то достал и уронил – тяжёлое, большое. «Наверное там инструменты для пыток. Как у свинтуса. Раньше ничего такого не было. А может и было, а я не знал? А почему я не знал?»


Квакер придвинул стол, открыл чемодан и стал раскладывать инструменты.


Квакер: Ты… ты зла не держи, заяц. Или держи, если тебе так легче, ква ква.

Заяц: Побыстрее бы.

Квакер: Так торопишься расстаться с глазом?

Заяц: Лап не чувствую. Долго так нельзя.

Квакер: Нельзя, ква. Ты прав. Но никто ж тебе и не обещал хорошего обращенья?

Заяц: Не обещал.

Квакер: Вот и я не обещаю. Просто, ква… не получаю я от этого удовольствия. Это вот Квака любит. Ему, чем хуже, тем лучше, ква. А я после такого 3 дня пить буду. Какого хрена, ква? А?

Заяц: Ты меня спрашиваешь?!

Квакер: А кого мне тут спрашивать?!

Заяц: Власть свою спроси!

Квакер: Ты, враг народа, ква, власть мою лапами не трожь! Вы при царях гнобили нас всю дорогу! «Жабы, жабы рвотные»! А вот тебе борьба классов! «Кто был ничем, тот стал всем»! Ква!

Заяц: Так на что ж ты жалуешься тогда? Ты ж победил! «Всем» стал! О как! Давай теперь! Выкалывай глаза за равенство и братство! Давай! Слабо? Мне не слабо! Давай!

Квакер: Щас всё будет, ква! Шас всё будет…


Квакер пытался взвинтить себя, напрячь все нервы. Делал усилия, чтобы возненавидеть класс угнетавший его «всю дорогу». «Вот же он, враг! Почему же не получается забыть о том, что он такой же как я?» Как увидеть в нём что-то мерзкое, если он совсем не мерзок, а даже наоборот приятен ему. «Он смел и красив в этой смелости. Настоящий. А я?»


Квакер: Надо пить.


Квакер открыл бутылку и присосался к горлышку. Похоже, это берёзка. Выпил пол бутылки, втянул ноздрями какой-то платок.


Квакер: Тебе тоже надо пить, ква. Давай.


Квакер подошёл к зайцу и приставил бутылку ко рту.


Квакер: Пей, ква. Пей до дна. Противная гадость, дешёвка. Но ты пей!


Заяц повиновался. У Квакера тряслись руки, часть пролил мимо. Заяц закашлялся, чуть не подавился, прикусил язык.


Квакер: Всё. Молодец, ква. Открой рот ещё. Открой, открой, ква! Вставлю кляп, что б ты зубы свои не съел. … Вот, ква. Хорошо.


Кляп вставлялся в рот и цеплялся за уши. Он явно не был расчитан на уши зайца, да и в рот входил неполностью.


Квакер: А тебе какой глаз вырвать? Правый или левый?

Заяц: Ыыы!

Квакер: Ква! Ты ж говорить не можешь! Правый?

Заяц: Ыыы!

Квакер: Левый?

Заяц: Уыы!

Квакер: Левый. Хорошо, ква. Щас всё будет, ква.


Квакер опять ковырялся в своём чемодане. Что-то бубнил себе под нос. Кажется опять выпил, опять втянул платок. Взял что-то, вернулся к зайцу.


Квакер: В начале, ква, надо установить стабилизатор. Тут два штыря. Они… они вставляются, а потом зажимаются. Зажим, понимаешь, ква? Тут главное не рыпаться. Не будешь рыпаться?

Заяц: Уыы.

Квакер: Вот и хорошо. Хорошо иметь дело с бывшим опером, ква. Знаешь, что лучше не рыпаться. Всё сам знаешь. … Ну что? Готов?

Заяц: Уыы.

Квакер: Ну давай. Вставляю.


Квакер подошёл близко-близко. Закрыл собой свет из фонаря. Теперь заяц видел. Видел как Квакер приближал к его глазу непонятную металлическую штуковину со штырями и винтиком. Руки его тряслись страшно. Он прижал голову зайца к животу и выворачивал её с силой от себя. В начале заяц почувствовал холод металла у себя на переносице, потом металл вошёл в глаз. Резко, как выстрел. Один глаз налился кровью, из другого потекла слеза. Зайцу почудились огромные красно-жёлтые трещины: трескался не глаз, не череп, а всё его сознание. Сердце забилось без пауз, запульсировало тело с ног до головы как барабаны на осенних маршах. Вот-вот, ещё мгновение и сознание зайца растрескается до основания.


«Бог лесной! Позволь мне уснуть. Позволь мне потерять сознание на время! Верни меня к звёздам, к планетам! Хоть в камеру с дикобразом верни! Сломаться! Мне нужно сломаться! Подари мне маленькую смерть! Ещё одну, сейчас! Я ведь только умирать лучше других умею!»


Квакер: Всё, установил, ква! Сейчас, ква! Щипцы, ква! Тоже вставляются. Когда буду прокручивать ты либо вырубишься, либо умрёшь. Вставляю!


Ещё металл, теперь на лбу. Соскочил, попал в глаз. Вошёл. Опять трещины, красные и жёлтые. Наимерзчайшая наиотвратнейшая боль расходится с трещинами по всей голове. Ещё сильнее стучат барабаны. Марш тараканов бежит по артериям и вдруг:


ПРОВОРОТ!


И всё.

IV

Дикобраз: Что воешь, дикий? Бррр!

Заяц: Ааа! Ыыыы… ыыы…

Дикобраз: Пришёл в себя? Или ещё два часа выть будешь?

Заяц: Где я?

Дикобраз: Дома.

Заяц: Дикобраз?

Дикобраз: Дикий, дикий! Я это, я. Ты как?

Заяц: Я? Не знаю. Какое сейчас время суток?

Дикобраз: Скоро день, брр. Где-то светает, но мы этого не увидим.


Заяц попытался открыть глаза. Он открыл глаза. Он открыл оба глаза, но открылся только один. Лапой он прощупывал свой левый глаз, но его не было. Он смотрел им, но ничего не видел. Глаз болел, глаз ныл, глаз гудел и тикал как часы. Он доставлял страдание, но его не было. Из этого глаза покатилась слеза, последняя, ещё кровавая. В ней было всё, что должно быть в слезе. И в глазе было всё, что должно быть в глазе, но глаза не было.

Повесть о храбром зайце

Подняться наверх