Читать книгу Земля без людей - Алан Вейсман - Страница 1

Однажды июньским утром 2004 года Ана-Мария Санти сидела напротив почты под большим навесом из пальмовых листьев и хмурилась, глядя на то, как собирается ее народ из Мазараки, деревушки на Рио-Конамбу, эквадорском притоке верхней Амазонки. За исключением волос, все еще густых и черных, несмотря на семь десятков прожитых лет, все в Ане-Марии напоминало сухой стручок. Ее серые глаза похожи на две бледные рыбы, заключенные в омуте лица. На наречии кечуа и практически исчезнувшем языке запара она распекала своих племянниц и внучек. Через час после рассвета они, как и все остальные в деревне за исключением Аны-Марии, были пьяны.

Поводом послужила «минга», амазонский эквивалент «строительства амбара[1]». Сорок босоногих индейцев-запара, некоторые с раскрашенными лицами, сидели в тесном кругу скамеек из бревен. Чтобы воодушевить людей на вырубку и выжиг леса для расчистки нового клочка земли под маниоку для брата Аны-Марии, они пили чичу – литрами. Даже дети прихлебывали из керамических чаш, полных молочного кислого пива, изготавливаемого из мякоти маниоки, бродившего на слюне запарских женщин, которые целыми днями жевали ее комки. Две девочки с травой, вплетенной в волосы, шли сквозь толпу, наполняя чаши чичей и подавая тарелки с кашицей из зубатки. Старикам и гостям они предлагали ломти вареного мяса, темные, как шоколад. Но Ана-Мария Санти, старейшая из присутствующих, ни к чему не притронулась.

Несмотря на то что большая часть людей уже унеслась в новое тысячелетие, запара едва вошли в каменный век. Как паукообразные обезьяны, от которых, как они верят, произошли, запара все еще преимущественно живут на деревьях, связывая стволы пальм, поддерживающих крышу, сплетенную из пальмовых листьев, лианами беджуко. Пока не появилась маниока, сердцевина пальм была их основным овощем. Для получения протеинов они ловили сетями рыбу и охотились на тапиров, пекари, лесных перепелов и гокко с помощью дротиков и духовых ружей.

Они по-прежнему охотятся, но дичи теперь осталось мало. Ана-Мария говорит, что, когда ее внуки были молоды, лес легко кормил их, несмотря на то что запара являлись тогда одним из самых крупных племен Амазонки, их племя насчитывало около 200 тысяч членов, живших в деревнях вдоль всех соседних рек. А затем что-то где-то случилось, и их мир – и не только их – перестал быть прежним.

А случилось то, что Генри Форд открыл секрет массового производства автомобилей. Спрос на надувные камеры и шины скоро привел к тому, что амбициозные европейцы поплыли вверх по всем проходимым водам Амазонки, присваивая земли с каучуковыми деревьями и захватывая работников, которые собирали бы их смолу. В Эквадоре им помогли индейцы кечуа с нагорий, крещенные испанскими миссионерами, которые были счастливы приковать язычников, мужчин запара из долин, к деревьям, и заставить их работать, пока те не падали. Запарских женщин и девушек, использовавшихся для разведения рабов или в качестве сексуальных рабынь, насиловали до смерти.

К 1920-м годам каучуковые плантации в Юго-Восточной Азии подорвали рынок дикорастущего каучуконоса Южной Америки. Несколько сотен запара, сумевших спрятаться во время каучукового геноцида, продолжали скрываться. Некоторые из них притворялись кечуа, живя среди врагов, захвативших их земли. Другие сбежали в Перу. Эквадорские запара официально считались вымершими. Затем, когда в 1999 году Перу и Эквадор разрешили давний спор о границе, в эквадорских джунглях обнаружили перуанского шамана запара. Он сказал, что пришел наконец-то повидать своих родственников.

Вновь открытые эквадорские запара наделали много шума в мире антропологии. Правительство признало их территориальные права, хоть и на очень небольшую часть земель их предков, а ЮНЕСКО выделило грант на возрождение их культуры и сохранение языка. К тому времени осталось всего четыре члена племени, которые еще говорили на нем, одна из них – Ана-Мария Санти. Лес, который они знали когда-то, практически исчез: от оккупантов-кечуа они научились валить деревья стальными мачете и сжигать пни, чтобы сажать маниоку. После каждого урожая участок должен годами оставаться под паром; высокий полог листьев во всех направлениях сменил вторичный лес из тонких ростков лавра, магнолии и пальмы копа. Маниока стала основным продуктом питания запара, потребляемая целыми днями в форме чичи. Запара дожили до XXI века, но вошли в него навеселе, да так и остались в этом состоянии.

Они все еще охотятся, но люди могут идти днями, так и не встретив тапиров или даже куропатки. Ана-Мария опять оттолкнула предложенную внучками тарелку, на которой лежало шоколадного цвета мясо с крохотной лапкой без большого пальца, свешивающейся за край. Она мотнула узловатым подбородком в сторону отвергнутой вареной обезьяны и спросила: «Если мы опустились до поедания предков, что же будет дальше?»

Вдали от лесов и саванн, давших нам жизнь, мало кто из нас ощущает связь с нашими животными предками. Скорее удивительно, что запара ее чувствуют, при том что отделение людей от других приматов произошло на самом деле на другом континенте. Тем не менее в последнее время мы начали понимать страшный смысл того, что имела в виду Ана-Мария. Даже если мы не дошли до каннибализма, найдем ли мы в себе силы сделать страшный выбор, крадясь по пути в будущее?

Поколение назад человечество избежало ядерного уничтожения; если повезет, мы продолжим увиливать от этой и других массовых страшилок. Но теперь мы все чаще спрашиваем себя, не отравили ли мы и не перегрели ли ненароком планету, да и самих себя. Мы потребляли воду и почву и злоупотребляли ими так, что и того и другого стало существенно меньше, и растоптали тысячи видов, которые, возможно, уже не восстановить. Наш мир, предупреждают уважаемые голоса, может однажды превратиться в нечто, напоминающее заброшенный участок, где вороны и крысы роются в сорной траве, охотясь друг на друга. Если уж на то пошло, как получилось, что несмотря на наш хваленый высший разум мы не попадаем в число способных выжить?

На самом деле мы не знаем. Любое предположение запутывается в нашем упорном нежелании принять самое худшее, что действительно может произойти. Возможно, нас подводит наш собственный инстинкт самосохранения, тысячелетиями затачивавшийся на отрицание, пренебрежение или игнорирование предвестников катастроф, чтобы они не парализовали нас страхом.

Наш мир может однажды превратиться в нечто, напоминающее заброшенный участок, где вороны и крысы роются в сорной траве, охотясь друг на друга.

Плохо, если этот инстинкт будет дурачить нас до тех пор, пока не окажется слишком поздно. Хорошо, если он укрепит наше сопротивление перед лицом все новых и новых знамений. Не единожды сумасшедшая, упрямая надежда вдохновляла на творческие ходы, которые спасали человечество от краха. Так что давайте проведем творческий эксперимент: предположим, что случилось худшее. Исчезновение человечества – свершившийся факт. Не из-за ядерной катастрофы, столкновения с астероидом или чего-то еще в достаточной степени разрушительного, чтобы уничтожить практически все остальное тоже, оставив после себя все в принципиально измененном, разрушенном состоянии. И не по мрачному экологическому сценарию, с мучительным угасанием, в которое мы затянем много других видов.

Вместо этого нарисуем мир, из которого мы просто внезапно исчезли. Завтра.

Маловероятно, но в качестве довода возможно. Скажем, какой-нибудь специфичный для Homo Sapiens вирус – природный или дьявольским образом полученный с помощью генной инженерии – убивает нас, но оставляет все остальное нетронутым. Или какой-нибудь злой мизантроп-волшебник каким-либо образом поражает те уникальные 3,9 % ДНК, которые делают нас людьми, а не шимпанзе, или совершенствует способ стерилизации нашей спермы. Или, скажем, Иисус – о Нем мы еще поговорим – или космические пришельцы уносят нас или к нашей небесной славе, или в какой-нибудь зоопарк на другом конце галактики.

Как отреагирует природа, если будет внезапно избавлена от неустанного давления, которое мы направляем на нее и другие организмы?

Посмотрите вокруг себя, на сегодняшний мир. На ваш дом, город. Окружающий пейзаж, мостовые под нами, почву, скрытую внизу. Оставим все это в покое, но уберем людей. Сотрем себя и посмотрим, что останется. Как отреагирует природа, если будет внезапно избавлена от неустанного давления, которое мы направляем на нее и другие организмы? Когда вернется климат и сможет ли он вернуться к тому состоянию, в каком он был, пока мы не завели все наши машины?

Как много времени должно пройти, чтобы восстановить утраченные земли и вернуть Эдем, который блестел и пах до того дня, как появился Адам, или Homo sapiens? Может ли природа стереть все наши следы? Как она сумеет уничтожить наши огромные города, дороги, мосты и дамбы, как сведет наши пластиковые и токсичные синтетические материалы к благотворным исходным элементам? Или некоторые из них настолько противоестественны, что не могут быть уничтожены?

И что случится с нашими самыми прекрасными творениями – архитектурой, искусством, многими другими проявлениями духа? Действительно ли они бессмертны, хотя бы в той степени, чтобы дожить до вспышки Солнца, которая превратит Землю в пепел?

И даже после этого можем ли мы оставить хотя бы слабый, но стойкий след во вселенной; какой-нибудь длящийся отблеск, эхо земного человечества; какой-нибудь межпланетный знак, что когда-то мы были здесь?

Чтобы понять, как мир будет продолжаться без нас, помимо всего прочего, стоит посмотреть на мир перед нами. Мы не путешественники во времени, а летопись окаменелостей – лишь фрагментарная выборка. Но даже если бы эта летопись была полной, будущее не сможет полностью отражать прошлое. Мы настолько тщательно извели некоторые виды, что они, или их ДНК, вряд ли смогут вернуться. Так как некоторые наши действия имели необратимые последствия, оставшееся после нас будет не той же планетой, как если бы нас не было вовсе.

Но, быть может, и не настолько уж другой. Природа переживала худшие потери и заполняла пустые ниши. И даже сегодня на Земле остаются такие уголки, где наши чувства могут ощутить живую память о том Эдеме, что был до нас. Неизбежно они приглашают нас задуматься о том, как пышно цвела бы природа, окажись у нее шанс.

Раз уж мы все равно во власти воображения, почему бы не помечтать заодно о возможности процветания природы, не связанного с необходимостью нашей кончины? Мы ведь, помимо всего прочего, млекопитающие. Любая форма жизни вносит свой вклад в этот праздник. Быть может, с нашим уходом потеря какого-то нашего вклада оставит планету обнищавшей?

Возможно ли, что вместо испускания большого биологического вздоха облегчения миру без нас будет нас не хватать?