Читать книгу Мир Сердца - Алекс Кайнес - Страница 1

1. – Волнуешься? – застал врасплох путешественника вопрос, который пришелся к самому что ни на есть месту, поскольку действительно казалось, что наблюдатель всего действа, что происходило вокруг, никогда в жизни не ощущал себя в столь волнительной ситуации, выйти из которой он уже позволить себе не мог. И не то чтобы вариантов отступления не было. Ведь он конечно мог бы попытаться пробраться наружу через толпу гостей, что уже приветствовали исполнителей главных ролей у входа в грандиозный Колизей на мировой премьере нового фильма, однако, в чем тогда вообще был смысл всего того, что путник делал до этого момента? И чего он стоит сам, если струхнет перед всем миром в лице этой избранной публики?

– Но что, если она не примет его? – вновь раздался взволнованный внутренний голос наблюдателя, – освистает его самого, как весь его образ жизни, так и всё, что он делал до этого самого момента? Что, если… – путешественник тряхнул головой и вслух произнес конец этой фразы, чем вызвал пару недоуменных взглядов со стороны, – хватит, заканчивай! – твердил он себе, позволяя этим мыслям сожрать друг друга.

Это не слишком хорошо помогало ситуации в целом, так как на их месте тут же вырастали новые, трансформируясь в гигантскую гидру идей, которая обгладывала сама себя, с которой в конечном счете пытался совладать и сам автор, внезапно при этом ощутив прилив сил и энергии, которая безошибочно пробежала приятным холодком по поверхности всей его кожи. Она заставила его выпрямиться и ощутить, что никаких мыслей уже не было и в помине, но была тотальная предопределенность, что и была той отличительной частью опыта, которым путник так хотел поделиться с другими людьми, ведь иллюзия беспрестанной пляски его умственных построений и была на самом деле залогом его триумфа, который, хотя и казался до сих пор совершенно призрачным, на деле был ближе, чем думал сам путешественник, что до сих пор и сам искренне не подозревал, в чем именно он будет заключаться на самом деле.

2. Проснувшись рано утром, юный граф Арчибальд, потянувшись навстречу солнечным лучам, что ласкали его лицо через отрытое окно, обдувавшее его свежим летним воздухом, вновь зарылся в подушки, слушая божественную мелодию, что до сих пор лилась в его голову, заставляя сердце сладостно трепетать в предвкушении чуда нового дня.

Примечательным было то, что музыка, которую неоднократно слышал во сне юноша, звучала так, как ни одна из ранее услышанных им на балах и концертах. Казалось, она будто бы была и вовсе создана не в его мире и не являлась компиляцией из воспоминаний, музыкальных инструментов, способных извлекать хотя бы отдаленно похожие звуки, которых не существовало в принципе в мире. Этот факт заставлял сновидца ощущать сладостное томление от прикосновения к чему-то совершенно прекрасному и необъяснимому, даже божественному! С другой стороны, это откровение было и тем, что он не мог в физическом смысле иметь, и по своему собственному желанию призывать в свою реальность, а потому оставалось лишь смиренно ожидать того момента, когда это волшебство опять проявится в его жизни, а точнее снах, что стали тем самым убежищем, в которое юный писатель возвращался каждый раз, когда хотел приобщиться к тайнам мира, в котором бодрствовало его подсознание.

Это и было слегка парадоксальным – поскольку выходило так, что для того, чтобы понять один мир, ему приходилось попадать при этом в другой, потому как «извне» оценить те условия, в которых оказались заперты разум и тело путешественника, не представлялось возможным.

Путешественник – да, такое определение вполне подходило для юного графа, который, хотя и редко физически бывал дальше своего родового поместья, тем не менее посещал разные острова и даже целые миры в своих безграничных фантазиях, которые в тому же подогревались оставленной в наследство фамильной библиотекой и периодическими изданиями научных журналов и художественных книг, что услужливо выписывал для юного господина дворецкий.

Впрочем, одними фантазиями всё это ограничивалось далеко не всегда, и нередко вдохновение приходило к нему во сне, однако, зачастую не просто в виде обычных сновидений, что хоть и были весьма странны, но по сути – бесполезны. Иногда, конечно, из них и можно было вычленить целые куски для задела проплешин в сюжетных перипетиях романов графа, но, тем не менее, они представляли собой скорее медвежью услугу, поскольку именно из-за них сюжет зачастую пробуксовывал. Материал из сна часто ощущался как инородное включение в теле романа, который, в свою очередь, со своей стороны всячески пытался избавиться от подобного паразита.

Совсем другое дело – видения, самые настоящие видения, которые, он был уверен, были обычным делом для многих примитивных племен, в том числе, что жили когда-то и на его родном острове, и которые называли подобные феномены сновидения наяву состояниями транса, надличностными каналами связи с духами природы и предков. Подобные спонтанные встречи с иным восприятием действительности зачастую так сильно пугали своей реальностью юного графа, что он иногда мог после подобного столкновения с непознаваемым остаться в поместье на несколько дней, поскольку тот «обычный» мир, что окружал его, после подобных путешествий казался уже совсем не настоящим, а виделся какой-то подделкой, которая к тому же была подсунута ему с самого рождения.

Юный граф даже однажды отдал кругленькую сумму нескольким высококлассным врачам, что съехались к нему с разных уголков острова Сердца лишь для того, чтобы сорвать хорошенький куш, что достался ему в наследство от родителей и констатировать, что, несмотря на небольшие недомогания вроде сезонной мигрени, граф был полностью здоров как физически, так и психически.

Этим ученые мужи ставили юношу в неудобную позицию полной растерянности, поскольку он-то лучше них знал, что с ним действительно что-то происходит. Затем уже, вежливо прощаясь с господами, что уезжали богачами, граф, громко и не сдерживаясь, ругался всякими непотребными словами до тех пор, пока не появлялся дворецкий, чтобы в мягкой форме пристыдить графа и внушить ему чувство реальности хотя бы на некоторое время.

Дорогой юному сердцу дворецкий сейчас был на своих непродолжительных каникулах, во время которых ему пришлось уехать в один из соседних городов к своей больной матушке, оставив графа на попечительство нескольких служанок, на которых юноша уже давно перестал обращать хоть какое-либо внимание, что лишь изредка проявлялись в мире мыслителя в зависимости от ситуации, и которые в целом воспринимались как функции, поддерживающие чистоту поместья или отвечающие за готовку.

Именно с таким пренебрежительным отношением, которое в дальнейшем, впрочем, разовьется в нечто качественно иное, юный граф, зная об отсутствии дворецкого, который порой только и мог сдержать безумство своего господина, выпрыгнул из задней калитки в гигантский ухоженный парк, который через несколько сотен метров плавно сливался с лесом, отгороженный в то же самое время от него небольшой речкой, с перекинутым через нее каменным мостиком, который уже пересек юный граф, будучи в одном парике и в накинутом сверху лиловом смокинге.

Юноша бежал, подобно маленькому оголтелому ребенку, через чащу, совершенно не боясь, что его кто-то увидит в его собственных охотничьих угодьях, пытаясь изо всех сил хотя бы на секунду своей жалкой скоростью зацепить ту мелодию, что играла в его голове во время сна. Граф надеялся всеми фибрами своей души, что в этом девственном лесу, в отличие от душного поместья, она заново родится, и ее уже ничто не сможет сдержать. Однако ничего не происходило, и юный граф в конце концов без сил изнеможенно свалился в кусты и, желая разрядиться, начал бесстыдно мастурбировать, представляя себе одну их тех барышень, что была на презентации его новой книги, и которая ему особенно приглянулась. В тот момент, когда граф готов был сдаться чувствам и закончить начатое, напрочь позабыв как о той глупой мелодии, что еще совсем недавно стучала в его мозгах, так и об обворожительной улыбке графини, он в самый ответственный момент застыл, услыхав, как рядом с ним раздались какие-то странные голоса.

      Граф не поверил своим собственным ушам – кто мог оказаться здесь, на территории, что принадлежала его семье, да еще и без приглашения? Юный граф был уверен, что это просто невозможно, ведь, зная своих придворных, он был на сто процентов уверен, что и они не стали бы заходить так далеко в чащу, даже если бы знали, что он был в смертельной опасности.

– В опасности! – вдруг испугался своих же собственных мыслей граф, – а вдруг это разбойники, а вдруг!.. Пусть только попробуют напасть! – пытаясь хоть как-то взбодрить самого себя, отряхнулся граф, комично, ползком преодолев с выпяченным задом несколько метров, дабы выглянуть из-за кустов по направлению того самого места, откуда, как ему казалось, звучали голоса.

Как только юный граф коснулся своим взглядом источника этого странного смеха, его сердце сжалось, а всё остальное тело будто бы в секунду превратилось в каменную глыбу. Он просто не мог пошевелиться, поскольку оказалось, что прямо посреди дикого леса образовалась идеально вычищенная и подстриженная кем-то полянка, однако даже не само это чудное место заставило графа ощутить суеверный страх, но то, а, если вернее, те, кто находился на ней. Граф Арчибальд, не в силах даже пикнуть, наблюдал из-за небольшого пригорка за танцующими существами, что водили хоровод, ритмично пританцовывая, а всё окружающее их пространство, казалось, причудливо извивалось, как при очень сильной жаре, в ритм их движениям.

– Черт подери – это же эльфы! То есть самые настоящие! – вспомнив старые сказки из детства, даже слегка вспотев, размышлял граф, – но те, кто их изображали, не могли передать и тысячную долю того трепета и того мистического предвкушения, что испытывал граф, наблюдавший воочию за танцем, которой, как он сам вспомнил, нельзя было видеть посторонним, ведь тогда побеспокоенные чужаками волшебные существа могли… – не успел додумать граф, как один из этого народца бросил в его сторону небрежный взгляд, после чего Арчибальд буквально оглох от собственного истошного вопля, и, не успев даже как следует опомниться, уже обнаружил себя уносящимся прочь от этого безумного места.

– Нет, нет, нет, нет! Я этого не видел, не знаю и знать не хочу! Мне не нужна никакая музыка, никакие мифы и загадки, никакие эльфы, о, Богиня! Я даже не буду больше, никогда в жизни, трогать себя в лесу! Только прошу, пожалуйста, пусть это будет просто галлюцинация, просто наваждение… –повторял про себя граф, пока не выбежал снова на ту же самую поляну, где танцующий кружок эльфов всё так же продолжал свой ритуал.

– Ах! – чуть не задохнулся от неожиданности граф, вновь бросившись в противоположном направлении наутек. Это повторялось снова и снова. Не важно, в какую бы сторону ни бежал испуганный граф, он снова и снова возвращался в одно и то же место, раз за разом натыкаясь на пристальный взгляд одного из этих существ. Уже догадываясь, что попал под их чары, беглец заревел от ужаса и понимания, что, похоже, он обречен остаться в этом лесу навсегда, что он стал очередной жертвой, очередным «мальчиком, которого не найдут», которого похитили не какие-то там кочевые бандиты, а самые настоящие эльфы!

– Нет, я выкарабкаюсь! Я… – не успел утешить себя граф, как вдруг обнаружил себя уже в кругу этих танцующих существ, ощутив при этом покалывания в своем теле и острую боль в спине, которая буквально заставила упасть, ощущая, как из позвоночника будто бы идут какие-то теплые волны по всему телу.

– Наверное, одно из этих существ огрело меня сзади, – трясясь, как в лихорадке, подумал граф, использовав последние силы, чтобы, перевернувшись на спину, наблюдать воочию, как его зрение странным образом исказилось. Он как будто бы мог теперь видеть весь мир со всех сторон и с любой точки, по крайней мере, единственная точка восприятия, что была в круге танца, как будто бы исчезла, оставив лишь наблюдающее со стороны пространство за ритуалом. Так граф понял, что его никогда и не было вовсе тут, ведь эти эльфы не могли так просто взять и разорвать круг, остановить свой ритуал, который должен был…

– О, Богиня! – испугался граф, – они уже забрали меня домой! В страну эльфов, а я даже еще этого не понял! Но я живу здесь! Я не хочу, я не…

Вернувшись на мгновение в свое тело и попытавшись таким образом встать, граф снова ощутил странный зуд в спине, уже и думать перестав о том, что он мог хоть как-то пошевелиться. Так ему оставалось лишь с полной беспомощностью наблюдать, как мир вокруг меняется, как голубое небо становится разноцветным, как деревья вокруг начинают менять свою форму, превращаясь в странные геометрические конструкции, что начали сливаться с самими небесами, превращаясь в странный туннель, который затягивал путешественника. Еще более удивительным было то, что граф ощущал себя и внутри и снаружи живого тоннеля, который как будто сросся буквально с его позвоночником, с его собственной спиной, одарив путника неописуемой болью, что, пробив его насквозь током, заставила тут же вскочить на ноги и броситься в пляс прямо посреди круга трансформирующихся существ под звуки музыки из его собственного ума, что заставила мир измениться до неузнаваемости. Но что было на самом деле поразительно – так это то, что заставляющая графа плясать до упада музыка в итоге превращалась в те самые телодвижения, которые юный граф знал еще до того, как его родная матушка дала своему родному мальчику имя Арчибальд.

3. Сидя на спинке скамейки, юноша исподлобья оглядывал редких прохожих, которые в столь поздний час всё еще позволяли себе пройти, а точнее даже, пробежать в данном районе. Он был уже практически готов вспорхнуть хищной птицей и вонзиться в одного из них, однако этот примитивный импульс уже успел прервать подошедший друг.

– Как сам?

– Пойдет, – кивнул молодой человек в капюшоне, продолжая буравить взглядом прохожего.

– Боун, ты че, брат? – ударил по плечу его друг, далее проследив за его взглядом, – да, н*****и бы его сейчас, но пока у нас вот что есть… – ловко подбросив в руке пакетик с переливающимися лиловыми линиями, которые напоминали маленькую микросхемку.

Боун смог всё же оторвать свой взгляд от прохожих и уперся слегка блуждающим взглядом в пакетик, мгновенно почувствовав, как всё его тело заколотилось в предвкушении.

– Хорош? – продолжая глазеть, сплюнул Боун.

– Фарас сказал, что лучший товар в столице, – ну так что?

– Идем, – не вынимания рук из карманов своей куртки, спрыгнул на асфальт Боун, направившись вслед за чуть не успевшим скрыться из горизонта виденья хищника прохожим, приблизившись к которому, резко присвистнул, заставив жертву обернуться.

4. – Всё в порядке? – с легкой иронией обратился голос извне.

Девушка, несмотря на явно предназначавшийся ей оклик, продолжала смотреть назад через плечо, пытаясь прорваться сквозь узорчатую занавеску, которая отделяла их от других посетителей заведения. Вместе с этим внутренним преодолением, параллельно она также пыталась совладать и со льющейся со всех сторон музыкой, что была похожа на гул роя пчел. Подобными характеристиками своеобразного улья обладали и закрытые от ее взора посетители, которые, хотя и на первый взгляд казались хаотично разбросанными по ресторану, имели в сути своей упорядоченную структуру, где каждый участник имел свое собственное предназначение, включая и ту ячейку «сот», в которой находилась и сама путешественница, всё еще вглядывающаяся в узоры, которые танцевали на шторке. В них, казалось, наблюдательница переживала целые эпохи, и не просто была свидетелем, но живым очевидцем и, что еще более ценно – участницей всех тех событий прошлого и будущего, что отрывались ей, не просто подобно символам в книге и даже не голографическими проекциями, но целыми пластами реальности, частью которых становилась она сама, в то же самое время как ее собственное пребывание в данном заведении ставилось под вопрос, а вся ее прошлая жизнь со всеми связями и памятью становилась не более чем выдумкой, если угодно, эскапизмом от всех тех миллионов жизней, которые вопили о своей важности и неотложности, но от которых путешественница неизменно могла в любой момент с улыбкой отвернуться, дабы встретиться глазами со своим любимым, который, судя по довольному выражению лица, переживал нечто подобное.

– Думаю… да, – слегка уклончиво, но в то же время допуская некую игривость в тоне своего голоса, произнесла девушка, бросив томный взгляд на своего ухажера, который, наверное, уже не первую минуту думал о том же самом, что пришло в голову и разнеслось по всему телу девушки в это самое мгновение.

– А то я уж было испугался, что ты не дождешься основного блюда и захочешь уйти, – улыбнулся мужчина.

Девушка перевела взгляд с его лица, которое в полумраке маленькой комнатки без стен периодически меняло свои очертания на точно такой же непослушный, в смысле формы и цветов, поднос, который стоял на невысоком столике посреди наваленных друг на друга подушек, на которых развалились друг напротив друга любовники. На блюде, стоящем на подносе, лежали надкусанными несколько фруктов, которые буквально сияли изнутри, тем самым освещая, подобно прекраснейшему ночнику, их интимный мирок. Примечательным было также и то, что на поверхности этих фруктов, будто бы перескочив с занавесок, продолжалась история, которую зрительница наблюдала уже не первую минуту. Это доступное только одной девушке представление продолжалось, казалось, целое тысячелетие, что, несмотря на насыщенность событиями и всё разнообразие действующих лиц и обстоятельств, сливалось в единый сладковатый вкус, который уже танцевал на губах и во рту девушки, уже в форме поцелуя ее друга, который успел перегнуться через миллионы лет эволюции, что наглядно лежали между ними, чтобы на очередные несколько мгновений разбудить ото сна свою любимую.

Также быстро отпрянув, не дав девушке заключить кавалера в свои объятия, «любимый» занырнул обратно в свои подушки, которые уже представлялись не просто удобными элементами интерьера, а целыми органическими системами, которые, светясь, сливались с телом мужчины, трансформируя его в тысячи форм, что генерировало восприятие пары глаз, с жадностью поглощавших его напротив.

– И долго ты еще будешь играть со мной? – без злобы, но скорее с любопытством спросила обладательница пары глаз, сама превратившись в темный уголок комнатки, будто бы не пропуская света энергетических фруктов и лишь отражая их энергию лиловыми узорами, которые, подобно раскрывающимся бутонам, расцветали на ее поверхности.

Молчание и было тем ответом, который объяснял всё и давал ответы на все вопросы, что полностью удовлетворил вопрошающую, которая, уже громко хихикая и едва сдерживая свой божественный смех, наблюдала, как ее партнер, уже не помня ни ее, ни себя, с волнительным видом выпрямившись, вскакивает на маленький столик, разбрызгивая вокруг себя лопающиеся фрукты, которые, взрываясь своим неоновым соком, освещали комнату, превращая ее в многомерную реальность, что переливалась тысячами символов и форм, среди которых гордо возвышалась фигура человека, который, хотя и чувствовал совершенно необычайнейший для смертного человека душевный и интеллектуальный подъем, даже не представлял о том количестве информации и энергии, которая на самом деле сочилась сквозь него в эту секунду.

5. Окружающее пространство стало структурироваться в несколько иную конфигурацию, где на смену мягчайшим и нежнейшим, практически жидким подушкам, что обволакивали тело, пришли на смену довольно жесткие спинки кресел, которые были расположены друг напротив друга, на них уже вновь сидели две фигуры, пристально всматривающиеся друг в друга, одна из которых постепенно выходила из транса собственных мыслей и видений, полностью концентрируясь на текущей минималистической обстановке, в которой уже не первый час шла подготовка к интервью, которое еще пару лет назад казалось чем-то значимым, а теперь было не более чем очередным явлением, которое проживалось через призму восприятия писателя.

– Грегори, – слегка поменяв тон разговора, проговорил собеседник, – во-первых, я очень рад, что ты смог найти время для того, чтобы встретиться…

В этот момент писатель понял, что скорее всего отсюда и будет уже вестись настоящая запись, хотя и до этого камеры работали с десяток минут.

– Во-вторых, хочу поздравить вас с громкой премьерой, к которой мы обязательно вернемся немного позже, и в-третьих…

Грегори уже знал, что последует за этим.

– Хотелось бы все-таки начать с вашего недавнего заявления в искусстве, которое, я уверен, и было тем, благодаря чему вас узнал весь мир.

Грегори улыбнулся. – Ну, если вы так говорите…

– Нет, нет, я без всяческих «наездов», серьезно! Вы ведь действительно понимаете, что до этого вами, тем не менее, интересовались в основном любители литературы и кинематографа и, возможно, еще некоторая часть общества, которая просто хочет быть в тренде, даже особенно и не знакомясь с явлением, но которая обязательно должна быть в курсе происходящих событий.

Писатель выдержал небольшую паузу и вздохнул. – Да, понимаю, но, однако не считаю, что произошедшее имеет хоть какое-либо значение.

– А вот здесь позвольте не согласиться. Итак, для тех, кто еще не в теме…

Грегори уже знал наизусть, что доложит собеседник своим слушателям, решив заново пережить тот, как ему казалось, незначительный эпизод, который на самом деле таковым и являлся для так называемой общественности, а для него же действительно был краеугольным камнем драматургии всей его жизни. Однако совершенно не в той плоскости, в какой об этом думал интервьюер, и, хотя время для этого признания уже и настало, оно всё еще требовало небольших, но весьма значимых штрихов для окончания картины повествования, которые подведут его к действительно важнейшему моменту всей его жизни.

6. Слегка пошатнувшись, но мгновенно взяв себя в руки, неуловимая тень в капюшоне продолжила свой бег сквозь запутанный лабиринт катакомб, чтобы в итоге позволить себе замедлиться и раствориться в величественном свете двух крыльев, которые воссияли прямо перед взором путника.

То было величественное изваяние Богини, чьи два огромных глаза-крыла, казалось, рассеивают полумрак довольно просторного зала, который казался более камерным за счет странных куколок, что свисали с крыльев гигантской бабочки, привязанные к ним хитросплетенными узлами веревок.

Подняв руки в приветственном жесте и начав читать мантру, прославляющую мир в лице Богини, послушник ощущал то сладостное чувство, которое каждый раз охватывало его в присутствии его любимого божества, которое раз за разом распыляло всякий страх, что мог затянуть послушника во внешнем мире, ведь здесь, под землей, в основании Великой Горы, казалось, он наоборот достигает всех возможных небес и высот мира.

Закончив свою молитву, он ступил чуть вперед, подойдя к алтарю, на котором лежали многочисленные яства и украшения, подобно подаркам, которые подносят своей любимой. Несмотря на их изысканность, количество и дороговизну, во всем смысле этого слова – ведь их добыча каждый раз сопровождалось смертельной опасностью, – человек в капюшоне ощущал, что этого было недостаточно, что необходимо было привнести еще больше даров, чтобы Богиня не забыла о его любви. Чтобы напомнить о ней на деле, он и был снова здесь – практически уже забыв о том, что слегка отягощало его путь, о том покоящемся предмете в небольшом рюкзачке, перекинутом через плечо, трофее, который влюбленный, аккуратно достав, бережно положил на алтарь посреди всех остальных украшений.

Подняв глаза на Богиню и увидев ее любящий взгляд, он взял со стола небольшой фрукт и, проткнув его острыми ногтями, провел ими по чувствительным частям своего дара Богине, отчего тот практически мгновенно очнулся и оглушил небольшую комнату своим криком, который чуть не заставил расплакаться от счастья тень, что нависла над столом. Она уже не могла сдерживаться, и сама, проглотив, практически не прожевывая, фрукты, в экстатическом блаженстве накинулась сверху на небольшой столик, который, качнувшись, заставил стоящий рядом с ним факел слегка моргнуть вместе с прервавшимся на мгновение криком, что сменился кряхтящими звуками, перешедшими в хрип и сипение, что затихли вместе с огнем факела, который потух, оставив помещение практически безмолвным, и тишину которого прерывало лишь редкое неровное дыхание единственного свидетеля произошедшего.

7. Ловя ртом воздух, путешественник пытался во что бы то ни стало восстановить дыхание, которое, казалось, полностью остановилось, как будто бы некто невидимый вцепился своей стальной хваткой в горло и не давал сделать и глотка свежего воздуха.

Всё пытаясь продохнуть, путник как будто бы издалека слышал свой собственный голос, который (он откуда-то знал) принадлежал ему самому, но который при этом изменился до неузнаваемости.

– Вот так всё начиналось, и так всё и закончилось. Ты ведь уже знаешь конец своей истории, ровно, как и ее начало, поэтому могу лишь сказать тебе, чтобы ты выбросил всю дурь из своей головы и продолжал наблюдать, до тех пор, пока не вспомнишь, что эту книгу ты уже читал. Сконцентрируйся на том, чтобы запомнить даже ни сам сюжет и все детали повествования, но на самом факте прочтения и опыте, который ты накопил за время прочтения. Ведь если ты отвлечешься хотя бы на мгновение, то вновь с упоением начнешь ее перечитывать, что само по себе неплохо, но, как говорится, лучшее – враг хорошего, и ты снова в который раз оттянешь момент знакомства со всей остальной «литературой».

Наверное, это и значило что-то глубокое, только вот единственное, что радовало слушающего, это было то, что ему каким-то волшебным образом, самому или по чьей-то воле удалось наконец вдохнуть, и в тот момент, когда высокопарная речь прервалась, он и сам смог как будто бы избавиться от всего, что его сковывало. Благодаря выходу, что путешественник интуитивно нащупал, он наконец-то разрядился, казалось, всем своим существом, выпустив наружу из своего сердца всё, что было в нем сокрыто, вновь и вновь по кругу падая в то, что было внутри самого себя, чтобы опять и опять оказаться не снаружи, а изнутри происходящей драматургии событий.

8. – Да! Да, вот этих самых событий, – вполголоса, совершенно не обращая внимания на то, что говорит вслух, продолжала свои размышления девушка, слегка замешкавшись у двери открытого холодильника, к которому она подошла, чтобы выцепить что-нибудь поесть, однако в итоге закончившая на том, что просто стояла и таращилась на полки, залитые неприятным для темной ночи светом, абсолютно не отображая того, что на них собственно лежало.

Задумчивость девушки прервал резкий толчок, заставивший ее оторваться от внутреннего созерцания на кухню темной квартиры, в которую проникали лучи ночного фонаря через полуприкрытые жалюзи.

– Не пугай меня так, – с облегчением выдохнув и попытавшись успокоиться, проговорила девушка, закрыв холодильник, из которого так и не успела ничего достать.

Обнимающая ее сзади фигура ничего не ответила, но лишь продолжила нежно прижимать ее к себе, через несколько секунд позволив себе опуститься чуть ниже и одной рукой уже ловко завернуть меж ног обнаженной посетительницы, не дав ей совершить полуночной трапезы.

Девушка, не сопротивляясь, закрыла глаза, сквозь полную темноту наблюдая за тем, как заполняется едва различимыми геометрическими паттернами ее мозг, которые раскладывались перед ней на фоне разноцветных пятен-«помех» под закрытыми веками, которые всё равно отступали на задний план перед яркостью и отчетливостью изначального четко структурированного рисунка.

Чем интенсивнее работали руки, что ее ласкали, и которых, казалось по ощущениям, уже было не две, но никак не менее дюжины, тем, казалось, в ответ на эти нежные прикосновения интенсивнее и ярче вспыхивали картины в голове девушки, которые формировались из безупречной сетки-рисунка, обнажающие целые сюжеты, которые, переплетаясь, расходились во все стороны за границы самого познаваемого, формируясь в целые пласты исторических эпох, для которых не хватило бы и нескольких жизней для того, чтобы не то что отсмотреть, но даже кратко описать. Дело было даже не в количестве, которое воистину было бесконечным и многоплановым, а еще точнее – многомерным, если рассматривать сюжеты с точки зрения всех участников событий, нет, но в той силе смыслов, что искали все поэты, мыслители и ученые всех времен, в той простоте, той комбинации слов, выражений и формул, которые бы описали универсальный принцип вселенной, лежащий в основе всего, что дано познать человеческому мозгу, а возможно, если конечно повезет, узнать даже то, что выходило за пределы, чтобы чей-то пытливый ум осознал что это одно и то же.

– …Что внешнее и внутреннее – это одно и то же, – на этой мысли девушку слегка тряхнуло, и ей стало нехорошо. Вместе с тем, даже сладостное ощущение внизу живота сменилось неприятным покалыванием, которое она незамедлительно пресекла.

– Энни, что-то не так? – вкрадчиво спросил голос, звучавший как будто бы со дна колодца и расстраивающийся в голове девушки.

– Прости, Лана, – тряхнула головой девушка, – не сейчас.

– Но ты ведь уезжаешь завтра, – в голосе подруги звучал явный укор, который, вместе с тем, что обнажил привязанность самой Энн к этой девушке, также и оголил то ощущение фатальности, которое скрывалось в этом простом выражении, – ведь, несмотря на то, что она всячески маскировала это в повседневной жизни, она знала точно – эта поездка действительно могла изменить всё в жизни, а то и вовсе закончить ее.

      Эта мысль оглушила девушку, и она, даже сама не понимая, как ей это удалось, всё же выскользнула из рук подруги сначала в коридор, по пути захватив одну курточку, затем в подъезд, и уже через несколько секунд, оказавшись на свежем ночном воздухе, уже и не помня тех волшебных фраз, которые помогли ей убедить Лану отпустить ее на какое-то время и даже не увязаться следом, неслась по ночным улицам мегаполиса.

Однако теперь это уже не занимало внимания девушки, оставляя полную свободу для созерцания и эстетического удовольствия от прогулки, в которую она была втянута некой силой, уже подпрыгивая босиком по мокрой мостовой, абсолютно обнаженная, в одной лишь распахнутой курточке, которая раскрывалась от порывов ветра, подобно двум крыльям, что то и дело подбрасывали путешественницу в воздух.

Одной лишь смены обстановки оказалось достаточно, чтобы бесконечная тоска и безнадежность, отчасти связанные с неизбежной привязанностью, сменились восторгом открытий, которые несла бесконечная дорога, которая, постоянно трансформируясь, казалось, играла с практически зримыми потоками ветра. Они визуально теперь представлялись путешественнице в виде частиц эфира, которые, соединяясь и отталкиваясь друг от друга, в идеальной математической пропорции создавали движение, которое подталкивало девушку всё дальше, обнажая ее тело, на котором курточка, уже держась всего лишь на одних локтях, превратившись в подобие лилового шлейфа, который оставляла за собой уже далеко не простая смертная, но сама Богиня, трансформирующая само пространство вокруг себя в то, что было мило ее сердцу прямо сейчас. Так и улица, и деревья преклонялись перед ее волей, превращаясь в бесконечный тоннель, куда, оттолкнувшись от земли, уже успела вспорхнуть Богиня-бабочка, чтобы приземлиться уже в совершенно количественно иной, но качественно всё той же самой роли.

9. На секунду замешкавшись от четкого ощущения того, что последним шагом он не просто ступал на неизведанную территорию, но, перешагивая с одной ноги на другую, будто бы спрыгивал откуда-то сверху, совсем из другого места, мужчина всё же через долю секунды после прибытия уже успел направиться по предопределенному маршруту судьбы вперед сквозь тоннель, который с каждым мгновением обрастал деталями – изысканными статуями по сторонам ковровой дорожки, по которой он шел сквозь богатейшие залы стиля ампир, величие которых тут же померкло в то самое время, когда двое отдавших честь солдат открыли проход в покои, куда и лежал путь наблюдателя. В этот момент путешественник не смог все-таки сдержать слез, выступипивших на глазах при виде его жены, которая, лежа в императорской спальне, прижимала к груди своего маленького малыша. Растроганный отец медленно подошел и опустился на одно колено, погрузившись с ними в одно бесконечное блаженство поля семейного уюта, где гасли все окружавшие их богатейшие украшения, арабески и мраморные статуи вокруг, оставляя место лишь сиянию счастья дорогой императрицы и наследного короля, который смотрел на Императора, радостно улыбаясь, не из-за положения этого добросердечного человека и даже не из-за чисто физического, историко-биологического факта отцовства, но из-за той невероятной энергии любви, которую излучал этот сильный мужчина. Ее ребенок тоже отдавал, в тройном размере, заставляя самого Императора становиться светочем и любящим сердцем своей страны.

Наслаждаясь редкими и столь желанными моментами единения со своей семьей, Великий император Арчибальд также ощущал не только бесконечную любовь, но также и безмерную ответственность не только за свою семью, но и за свои владения, которые до сих пор были разделены мнимыми границами, что, к сожалению, на данный момент было совершенно необходимо. Однако, все тревоги, страхи и сомнения, которые всякий раз одолевали этого великого человека, вмиг рассеивались от одной лишь мысли, скорее даже эмоции, которая была ему доступна, и к которой он раз за разом обращался, превращая все тяготы прошлого и настоящего, а также тревогу за будущее в безграничное безвременное ощущение целостности и праведности происходящего. Так Арчибальд раз за разом возвращался к своему собственному детству, что, хотя и было далеко не таким безоблачным, как у его собственного ребенка, но, тем не менее, было тем бастионом, в котором могло на время спрятаться сердце Императора.

Глядя на хрупкое тельце сына, лицо которого, несмотря на малый возраст, уже было очень похоже на материнское, Император будто бы сам становился ребенком, получая возможность напитаться любовью, которой он сам был лишен, дабы полностью раствориться в той самой игре, что и была залогом существования не только его империи, но и целого мира, который ему однажды все-таки удалось увидеть целиком, благодаря чуду, о котором он никогда никому не рассказывал, и которое всегда, как светоч, вело его по запутанному на первый взгляд лабиринту под названием: жизнь Арчибальда из рода Фландерсов.

10. – Что ты там копаешься? Давай уже, неси его отсюда! – безапелляционно приказала матушка, предварительно быстро проведя нехитрый обряд и прочитав молитву над маленьким свертком, что был привязан к спине ребенка, который в изношенных до дыр ботинках буквально выскочил из дому. Мальчик изо всех сил зажмурился, пытаясь представить, что он был не из бедной семьи, живший в окружении своих семи братьев и сестер, одна из которых умерла (ее-то и велено было унести подальше и закопать), но юным господином, что вышел на очередную неспешную прогулку. «Граф» с достоинством шел по лесу, наслаждаясь каждой веточкой и деревцем, что встречались ему на пути, параллельно пытаясь разгадать замысел всего этого великолепия и, возможно даже, через узоры природы поговорить с самим Создателем.

Размышления и созерцание юноши окружающей его природы прервал странный шорох, который сначала заставил его остановиться, а затем и вовсе обомлеть от ужаса и понимания того, что его плечи заметно полегчали, ведь никакого груза на них более не было, казалось, он медленно растаял за время, пока путник шел по лесу. Иначе как еще можно было объяснить то, как он мог не заметить пропажу свертка и потерять трупик своей родной сестрицы?

В ужасе обернувшись, мальчишка сначала обрадовался, увидев сверток, что остался лежать в нескольких метрах от него, но затем ощутил прилив абсолютно иррационального страха, подумав о том, что возможно ему действительно стоило выучить все те магические заклинания, что читала его матушка, ведь прямо на его глазах сверток с тельцем его сестры подбросило в воздух, и из него на застывшего от страха свидетеля небывалого феномена выпрыгнуло существо, которое не могло являться никем иным, кроме как самим великим Черным Карликом из легенд.

11. – И отпразднуем мы в этот день победу над Арчибальдом, ужасным Черным Карликом, и в честь этого события…

Энни, что шла, слегка пошатываясь, и, несмотря на внутреннюю тяжесть, продолжала смотреть трансляцию, возможно, будучи даже единственной из всего Конгресса, где уже была глубокая ночь, в то время как прямой эфир подготовки к празднеству велся с другой, освещенной в данный момент солнцем стороны планеты.

– Нет, этого просто не может быть… – вслушиваясь в каждое слово, которое изнутри выворачивало ее наизнанку, думала Энни, которую всё же смог отвлечь какой-то нехарактерный для окружающей обстановки спящих ночных улиц звук, заставивший ее тело мгновенно напрячься.

      Услыхав звонкий шлепок, девушка отвлеклась от видео-передачи и уже было приготовилась дать отпор нападавшему, но тут же поняла, что проблемы, по всей видимости, были не у нее. Несмотря на то, что это принесло временное облегчение, тревога затем всё равно накатила на всё ее существо, заставив изнутри практически взорваться защитной агрессией. В таком взвинченном состоянии девушка, оставив ведущего на том конце эфира без внимания, наверное, самой проницательной зрительницы, быстрой и твердой походкой направилась к предполагаемому месту, откуда раздался подозрительный звук.

Проследовав по дороге из падающих на асфальт частиц света, девушка мгновенно встала как вкопанная на одном месте. Причиной тому стал разворачивающийся прямо на ее глазах воистину мифологический сюжет, где древний, ощетинившийся шипастой броней варвар нападал на представителя древней античной цивилизации, даже не потому, что пытался что-то у него отобрать, вовсе нет. Дикарь был ведом совершенно первобытным инстинктом, генетической обусловленностью, которая сама являлась, в свою очередь, не более чем предписанным актом, прописанным действием в этом акте пьесы жизни, которую уже давно наблюдала (и не раз) девушка. Она будто бы растворилась в пространстве, став самой сценой, на которой и разворачивалась эта трагедия, где все роли были уже прописаны и детерминированы заранее, где жертва и охотник постоянно менялись местами, и одни актеры могли играть совершенно противоположные роли, однако при этом всё равно каждая из них была четко очерчена незримым законом, если угодно, универсальным космическим сценарием, который, несмотря на то, что заранее никто из съемочной группы его даже не прочитал, тем не менее, успешно двигал постановку к своему логическому завершению. Единственным и, наверное, существенным отличием от традиционной постановки было то, что зритель сам мог в любой момент принять участие в представлении, причем выбрать роль также уже сам из миллиона предложенных. Даже в этом случае проблем с негибкостью сценария не возникало, поскольку количество вариаций внутри существующей системы было столь разнообразно, что наверняка можно было найти то, что действительно отвечало эстетике и вкусу наблюдателя в полной мере.

Однако, как оказалось, и сам выбор роли был уже детерминирован и, что еще любопытнее, – активное вовлечение всего зрительного зала шло уже полным ходом, поскольку без всяких раздумий о том, чтобы принимать участие или нет, в данной мизансцене или нет, это и вовсе не являлось выбором, поэтому, буквально взлетев на своих двух крыльях расстегнутой курточки в сторону окропленной кровью мощеной плитки, Богиня уже успела переключить на себя внимание варвара. Костяной шлем с его головы постепенно исчезал, обнажая то нутро монстра, то взгляд тупого животного, которое, завидев ее обнаженное тело, тут же растерялось, несмотря на весь тот звериный азарт, с которым разбиралось со своей жертвой. Потому оно уже и не заметило, как изящная ножка Богини превратилась в самое настоящее оружие, и, несмотря на латы, в которые был закован воин, одним единственным ударом в пах выбила из оппонента все силы, которые он не успел обрушить на едва живую добычу, одновременно с искрами, что буквально брызнули из глаза поверженного супостата.

12. – Господин, с вами всё в порядке? – раздался обеспокоенный голос адъютанта.

Император же, поняв, что его заминка была замечена, лишь, сухо улыбнувшись, заверил свое окружение, что дело это не важное, поскольку даже при всем своем желании не мог он за несколько секунд до предстоящей встречи поведать о знакомом только ему одному ощущении и, даже отождествлением себя не с Императором-освободителем, плывущим на лодке к маленькому нейтральному островку для ведения исторических переговоров, но с самой Богиней, которая плыла не по какому-то там морю, но по самому океану жизни навстречу тому, что было уже предрешено ей самой.

– Наша встреча была предопределена самой Судьбой, самой Богиней! – раскинув объятия, улыбнулся встречающий Великого Императора его партнер по встрече, а также и человек, которого он всегда считал своим безусловным союзником и более того – сердечным другом.

– Приветствую, дорогой друг! – не пытаясь скрыть своего благосклонного отношения, улыбнулся Император, пройдя внутрь открытой белоснежной беседки среди величественной аллеи пронзающих небеса деревьев на малюсеньком островке архипелага, который окрасила в оранжевые оттенки утренняя восходящая звезда. Продолжая находиться в своеобразном пузыре переговоров, которые могли решить судьбу не только Великой Республики Арчибальда и Империи Сердца, но и изменить ход истории всей цивилизованной половины планеты, Император всё же находил время, параллельно с обменом любезностями и мнениями, на созерцание окружающей красоты природы, глядя как пробивающийся сверху свет, подобно гигантскому глазу божества оживляет окружающий пейзаж, создавая всё, на что бы он ни взглянул, включая и покачивающуеся на ветру огненную аллею с ее обителями и отрядами, что стояли по обе стороны от беседки, которые выглядели не более, чем оловянными солдатами в руках той силы, что свела для игры эти две не в первый раз противоборствующие системы в лице двух держав.

Возвращаясь к этому самому небесному свету – это было не просто физическое выражение очередного поворота планеты вокруг своего вечного спутника – Солнца, о котором конечно же был осведомлен император, нет, это сияние утра одновременно включало в себя некий космический закон, некоторую упорядоченность, благодаря которой случайностей просто не могло быть. Так Император Арчибальд и должен был оказаться прямо здесь и сейчас, именно на этой встрече, ощущая всей своей кожей и каждым своим поднятым волоском на ней, что все те лишения, через которые он прошел, были на самом деле и не испытаниями вовсе, а лишь загримированными сюжетными ходами, нужными лишь для того, чтобы он сам поверил в реальность происходящего. Поэтому для Великого Императора – настоящей личности в мировой истории, изменение ее хода было не чем-то невероятным, упирающимся исключительно в природу вещей и людей, но скорее неизбежным проявлением всё той же силы эволюции и развития, что собрала их всех вместе здесь и сейчас. Государь Арчибальд скорее был провидцем, который уже успел посмотреть весь спектакль жизни заранее, и был не более чем инструментом, проектором, живым автором этого процесса, в чьих силах было ускорить скорость воспроизведения уже готового материала, чтобы и остальные могли прикоснуться пораньше к неизбежному.

– Рад видеть Вас в добром здравии, – не решаясь назвать Великого императора своим другом, произнес Император Сердца.

– И я Вас, мой друг, – искренне улыбнулся Император, устроившись напротив в комфортном и изысканном кресле, – иначе и не могло быть, ведь нас с вами ведет вперед Колесо истории, и, будьте уверены, ни с вами, ни со мной не может произойти ничего того, что уже не предопределено в будущем.

Собеседник напротив искусно изобразил интерес и восторженность этими словами, и иной бы, даже самый искусный переговорщик и политик, вряд ли бы и заметил фальшь во всей этой виртуальной игре, однако Арчибальд не увидел и даже не почувствовал, нет, он знал, что эти слова задели Императора Сердца. Ведь как раз-таки он пытался сломать Колесо истории и подстроить ее под самого себя, пытаясь во чтобы то ни стало изменить как положение своей страны на мировой арене, так и свое собственное. Однако, как не мог изменить Император Сердца Стивен I свой рост, который был на голову ниже роста Арчибальда, как не мог вернуть свои выпавшие еще в юности волосы с макушки, которую сейчас прикрывала императорская корона, так и не мог он изменить свою роль на доминирующую в пространстве цивилизованных островов, как бы не пытался. Он ненавидел себя за это, это было видно и понятно Арчибальду, как человеку, наоборот во всем гармоничному, который всё же находил некоторое удовольствие в общение с этим некрасивым и бесталанным льстецом, который, тем не менее, был искусным лицедеем, глубоко ранимым и женственным в душе. Эта черта его души, невидимая снаружи, как раз и подкупала Арчибальда, который, благодаря врожденному добродушию, хотел быть опорой не только для прогресса цивилизованных островов, но и даже для этого отдельно взятого, глубоко несчастного человека.

– Но как же! – с нескрываемым беспокойством нарушил ход мыслей Арчибальда Стивен I, – сейчас так неспокойно на наших островах! Того и гляди, как случится что-то ужасное. Стоит каждую минуту ожидать очередного предательства в наше неспокойное время!

Арчибальд улыбнулся тому, как его собеседник пытается спроецировать свои собственные параноидальные страхи и подковёрные интриги на своего «брата» – Императора Сердца.

– Об этом я и хотел бы поговорить с Вами, дорогой друг, и скажу прямо, слухи не слишком обнадеживающие.

– Слухи? – картинно удивился Стивен, – что еще за слухи? – подобно женщине, которую уличили в измене, попытался увернуться Стивен.

– Говорят, что вы, мой дорогой сердцу друг, готовите выступление против людей свободного Острова Республики в составе нового Союза, чья главная цель – восстановление антиконституционной монархии на территории нашего молодого государства.

– Как!.. – выразил крайнюю обеспокоенность Стивен, – такого просто не может быть! Чтобы я!.. И посмел выступить против вас! – Стивен наклонился ближе и коснулся руки Арчибальда. – Никогда в жизни я не предам вашего доверия.

Арчибальд благодушно улыбнулся в ответ, видя насквозь ложь Императора Стивена, который готовился выступить на него с войной, точно так же, как он знал заранее многие лета назад об изменах его дорогой супруги, и главное в этом всем было его собственное знание, которое перекрывало возможный ущерб против всех этих личных и государственных интриг, ведь он видел на опережение, он знал куда больше, чем думали окружающие его люди, больше чем бывшая императрица, больше чем Император Сердца и больше, чем любой другой человек. Вновь проникнув в суть драгоценного мига, который и был для него всем, Арчибальд вновь услышал звон грандиозного собора, расположенного в самом сердце его родной столицы, будто бы он и сам был там уже в эту секунду, а не далеко, за многие сотни километров. Находясь там, прямо в ту же секунду, он, одновременно оказавшись в том же незавидном положении в прошлом, где маленький мальчик по имени Арчи очутился в западне круга эльфов, уже вспомнил свою истинную природу будущего, где уже не было ни ребенка, ни императора, но была передающаяся по наследству воля, гениальность. Это была сама Судьба, которая соединилась в красоте статуи, что возвышалась над улицей, обращенная своим ликом в сторону многовекового культового сооружения, которое громкими ударами своих колоколов провозглашало начало нового дня.

13. – Уже утро… – слушая ритмичные удары своего сердца, которые совпадали с разносящимся по окрестностям звоном колоколов центрального собора, от которого вскоре у нее выступили на глазах слезы, и вместе со всем этим глядя на статую Великого Императора Арчибальда, Энни впала практически в религиозный, мистический по своей сути экстаз. Этот ступор ее повседневного сознания будто бы стал выражением ее души, что слилась памятью как с возвышавшимся над ней произведением искусства, так и с его источником, сосудом по имени Арчибальд, став единым целым со всем Колесом истории, и, таким образом, видя себя и отдельно, как путешественницу по бесконечному миру своих фантазий, так и самим этим бесконечно меняющимся и полным загадок пространством, в котором была всего лишь одна самая простая тайна, лежавшая у всех на виду.

Единственное, что немного омрачало это поистине божественное в чувственном смысле утро, была маленькая неприятность, которая произошла буквально за несколько десятков минут до уже упомянутого великолепного восхода утренней звезды.

На этом моменте память Энн вновь спроецировала виденье деталей той небольшой сценки, где из лап нападавшего смог выскользнуть юноша. Он дрожал всем телом, поглядывал на Энн, которая выглядела в тот момент практически как древнее дикое божество, как манифестация ожившей колоссальной статуи Богини тысячелетней давности. Появившаяся буквально из ниоткуда она, целиком обнаженная, в накинутой сверху курточке, которая развевалась на ней подобно крыльям, и со взъерошенными от порывов ветра волосами, на площади, где они все оказались, буквально одним ударом смогла сразить неприятеля, который валялся на мостовой, тихо поскуливая и выдавая разномастные ругательства.

– Спаси… Спасибо, – дрожащим голосом, пытаясь собраться, отчеканил молодой человек, подбирая рюкзак, успевший выпасть из его рук, и который должен был стать добычей нападавшего, – мы… Мы знакомы?

Энн окинула юного парня взглядом, который его немного напугал сначала, но затем заставил почувствовать некоторую возможную в его положении ложную расслабленность, затем девушка закатилась раскатистым смехом, что заставил бедного пострадавшего в конечном итоге распереживаться еще больше – казалось, голос принадлежал не хрупкой девушке, но какому-то сверхъестественному существу, которое на время поселилось в ее маленьком тельце.

В то же самое время внутри сознания самой Энн эта спонтанная реакция ее организма спровоцировала миллион новых ассоциаций, которые, метаясь от хороших к дурным мыслям, в итоге слились в один бесконечный цикл рассуждений, что прорвался безудержным безумным смехом, который, хотя и не принадлежал ей самой, что ее сначала напугало, но являлся парадоксальным образом куда более реальным, чем ее собственная личность. Он разбивал вдребезги все представления о том, кем на самом деле она являлась, включая характер, внешность, и всю историю с самого рождения до этой секунды. Казалось, Энн была и самим этим смехом и тем неизвестным, кто на самом деле являлся его владельцем.

– Да, – говоря не своим голосом, улыбнулась Энн, чем заставила юношу испугаться ее еще больше, чем напавшего на него бандита, – и мы познакомимся с тобой снова и снова.

Тот, пытаясь понять природу своего иррационального страха, смог все-таки отвлечься с помощью чуть менее выразительной, но неизменно присутствующей угрозы матерящегося вора, и вопросительно уставился на свою освободительницу.

Та едва заметно кивнула, после чего парень сразу дал деру. Сама же Энн, глядя ему вслед, зачарованно наблюдала за тем, как закрытый бутон цветка сердца, что дремал в груди парня, начал распускаться, просвечиваясь насквозь через практически прозрачную плоть своего носителя. Причиной тому был один единственный правильный взгляд и одна единственная фраза при правильных обстоятельствах, которые, стянув воедино ткань реальности, заставили весь мир, само небо с переливающимися разноцветными звездами, начать перестраиваться в тоннель вокруг убегающего парня, который с каждым своим движением приближался к новому и, тем не менее, абсолютно неизбежному будущему.

Та же сила, которая вела его вперед, заставила Энн слегка отклониться влево, когда, дождавшись удачного момента, раненый ею хищник бросился в атаку со спины, чтобы на этот раз уже точно задавить свою жертву, однако, вновь промахнувшись, дикарь был снова усажен весом своего тела на холодную плитку с помощью точного удара локтем в нос, который, выбив в его мозгу очередную порцию фейерверков, заставил зажать своими лапами морду и через пальцы с ненавистью смотреть на обнаженную деву.

Та же, некоторое время возвышаясь над простым смертным, подобно статуе древней Богини, буквально за секунду съежилась до размеров юной девушки, которая, сидя на корточках, совершенно не боясь преступника, смотрела в его глаза, находясь буквально в десятке сантиметре от лица варвара.

– Это правда, чего ты хочешь? – застал его врасплох вопрос девушки.

– Ты обдолбалась что ли, сюка?! – с акцентом гаркнул после затянувшейся паузы преступник, с опаской косясь на шокер, который держала в руке девушка, достав из кармана курточки. Та же, заметив это и оценив ситуацию в целом, одновременно оглядев площадь вокруг них, а также увидев, как перед ней танцуют образы будущего в виде наложенных друг на друга голограмм улиц и идущих по ним людей, пришла к выводу, что это место и время идеально подходили для того, чтобы посадить, а точнее полить нектаром удобрений тот самый бутон, который был скрыт внутри каждого, даже самого последнего убийцы и лжеца. Так, девушка без каких-либо предупреждений подалась вперед и, прежде чем ее противник успел что-либо сделать, обезоружила его на несколько секунд своими объятиями, которыми в скором будущем, она знала, и он одарит ее. Однако пока что, вместо теплой волны тела с его стороны она ожидаемо наткнулась лишь на холодную сталь, которая вошла в ее тело, после чего раненый зверь, оставив свой «клык» в теле жертвы, прихрамывая, уже уносил свои ноги с места неудачной охоты.

Вернувшись из этих воспоминаний и переживаний, Энн смотрела на нож, который она извлекла из своей ноги, что оставил неглубокую, но кровоточащую рану. Ее скоро уже заштопают и обработают, и она уже знала где. Однако, куда важнее этого бытового пустяка был тот восход, который стал так же неизбежен, как ее непоколебимость в том, что она делала. Так Богиня ночи и восхода уже удалялась как можно скорее в сторону дома, чтобы довершить начатое, вновь и вновь прокручивая в голове оранжевые лучи солнца, которые окрасили своим светом статую Великого Императора Арчибальда, к которому она не только сейчас, но и всю свою сознательную жизнь обращала не только свои запачканные в крови руки, но и сердце.

14. Подобные высокопарные мысли частенько заставали Императора, иной раз в самые, казалось бы, неподходящие для этого моменты. Иногда даже в такие мгновения, когда сама его жизнь висела на волоске, что, тем не менее, не являлось помехой, а возможно даже становилось катализатором для тех измышлений, которые обывателю показались бы вычурным бредом, но что в парадигме жизненного опыта Арчибальда становились бесценным откровением вечности, самой непостижимой жизни.

К сожалению, а может даже и к счастью, такие моменты периодически прерывались насущной необходимостью, а посему уже знакомый стук в его кабинет заставил государя отвлечься от своих мыслей:

– Войдите.

В отворившиеся двери вошел генерал, который уверенным шагом проследовал к рабочему столу императора. Тот, в свою очередь, отвлекшись от сторонних мыслей и замыслов, не преминул с полным сосредоточением выслушать доклад своего верного соратника.

– Ваша информация верна?

– Всё так, мой господин, – к своему неудовольствию заключил генерал, – на Острове Сердца собираются войска для пересечения Восточного моря и нападения на Первую Свободную Республику.

– Я не верю, – резко отозвался император. – Этого просто не может быть! После нашей встречи с Великим Стивеном, моим дорогим братом по духу и делу, и после всех наших договоренностей, которых мы достигли, вы говорите… Нет, вы утверждаете, что они не стоят и дешевой медной монеты?

– Всё так, мой господин, прошу Вас прислушаться к этой информации и объявить о мобилизации и наборе войск, дабы нанести превентивный удар.

– Я не хочу воевать ни с Островом Сердца, ни с его обитателями, ни с Императором Стивеном, и… – на мгновение задумался государь, – но даже если всё так, как вы говорите, и Империя Сердца действительно хочет так подло нарушить условия нашего дорогого мира, то, простите меня, на какие средства они хотят провернуть свою авантюру?

– Думаю, этого мы могли ожидать меньше всего, мой господин…

– Нет… – не дожидаясь ответа, выдохнул император, – неужели… Туманные Львы?

– Всё так, мой господин, они выделили крупную сумму золотом на оснащение армии и флота Сердца, и, боюсь, в течение месяца они будут готовы нанести свой удар.

– Немыслимо! Но если с этими пиратами морей всё ясно, то зачем же это понадобилось моему сердечному другу?..

15. – Зависть.

– Что, простите?

– Это всё из-за зависти, – спокойно повторил писатель.

– А, вот значит… то, о чем сейчас все говорят, по вашим утверждениям…

– Конечно, целиком и полностью распиаренная тема, исключительно в рамках поведения неудачников, которые решили нажиться на чужой и, я подчеркну, заслуженной популярности.

– Ох, даже так? Ну, хорошо, но если даже всё это чистая правда, то это всё равно как-то не совсем вяжется с вашим основным тезисом по поводу спасения каждого человека и достижения им счастья. Разве не этот добродетель вы ставите выше остальных?

– Всё верно, но, во-первых, нам нужно еще определиться с терминологией. Вот взять к примеру Человека, нужно ведь еще понять кого можно обозначить этим титулом.

– Не совсем понимаю… – перебил интервьюер своего гостя, – ну, хорошо, к этому мы еще вернёмся, продолжайте.

– Нет, нет, давайте так уже, раз мы эту тему уже затронули. Позвольте тогда уже поведать вам одну историю, дабы наглядно показать, что же именно я имею в виду.

16. Отходя всё дальше от пламенеющего в лучах заката памятника великому полководцу, политическому деятелю и настоящего символа эпохи возрождения и всего того, что сейчас именуют Цивилизацией и странами Конгресса, Энн, повинуясь какой-то неведомой силе, брела по улицам, параллельно в своем мозгу будто бы проигрывая сцену, в которой двое людей, пол, возраст и внешность которых она не могла до конца определить, обсуждали важнейшие на ее взгляд вещи, что, откладываясь в подкорке ее сознания, тут же выпадали из поля ее внимания, как только тема сменялась на следующую. В сознании девушки это было похоже на некоторую голографическую проекцию, которая состояла из мельчайших частиц, напоминающих живой газ, что приобретал различные формы, являясь одновременно и изображением, и звуком, и смыслом происходящего, а сама она как будто была лишь фоном, на котором всё это происходило. В этот момент путешественница являла собой отнюдь не обычную женщину, но нечто большее, даже в чем-то мифическое – то маленького эльфа, то беспредельное божество, которое бесконечно долго шло по так называемому «городу», который на деле был лишь кольцевой дорогой, – а то и вовсе зацикленном на самом себе моменте, где путница бесконечно долго шла по одну и тому же месту, одновременно с этим внимательно слушая диалог двух существ, кроме которых, казалось, не существовало ни мира, ни ее самой, причем она сама в то же время включала и весь космос, который знала до этого, а эти два дискутирующих создания будто бы буквально жили в самом ее сердце.

В подобном состоянии всепоглощающей задумчивости и погруженности в иное измерение и состояние сознания, девушка достигла сначала своей улицы, с которой выпорхнула всего около часа назад, хотя и казалось, что прошли целые эпохи с тех времен. Дойдя в итоге непосредственно до своего дома, оказавшись на пороге родной квартиры на втором этаже, уже затем проникнув внутрь, девушка оказалась свидетелем столь сюрреалистичной сцены, что она, не найдя никакого другого выхода, развернулась в противоположном направлении, дабы выскочить обратно на лестничную площадку. Уже там, девушка, громко рассмеявшись тому, чему она стала свидетелем, всё же схватилась за некоторые бытовые обязательства, которые касались окружающих ее людей, с которыми она была неразрывно связана в этом слое реальности, и, таким образом, вновь изменив направление своего движения, опять пересекла порог своего дома и, заперев за собой дверь, как путь к отступлению, быстро вновь прошла в гостиную, которая практически не изменилась с ее первого визита, всё еще представляя собой практически невозможную картину, где собрались действующие лица, которые просто-напросто не могли собраться в одном месте, в одно и то же время.

– Ну, привет, – как будто кто-то произносил за нее эти слова, буквально выстрелила Энни, – значит вот так всё и начнется?

***

Вновь оторвавшись от внутреннего созерцания, что предвосхищало некие события, девушка подняла свою голову и обратила взор вновь на статую античного героя минувших столетий, который на сей раз окрасился практически багровым светом, что каким-то мистическим образом заставил ее взволнованно кинуться по направлению к собственному дому, предчувствуя неладное, совсем как это было в ее видении. Однако ему не суждено было сбыться, по крайней мере, не так рано, поскольку, завернув за угол после пересечения пары улиц за площадью, Энни на секунду окаменела, позабыв обо всем на свете, а затем также молниеносно бросилась к окровавленному телу, которое лежало под фонарным столбом, который продолжал светить, несмотря на то, что солнце уже встало.

– О, Богиня нет, нет – да что же это… – причитала Энни, пытаясь остановить кровь от ножевых ранений своей подруги.

– Прости, – быстро и стараясь неглубоко дышать, ответила та ей, – я начала волноваться, вот и…

– Глупая! Глупая… – повторяла Энни раз за разом как зачарованная, параллельно оперативно вызывая неотложную помощь и виня себя в собственной беспечности, проклиная свою веру в то, что ничего не может произойти плохого с ней или ее родными только потому, что она сама не готова нанести вред окружающим. На это наложился и эффект взыгравших в ней ночью чувств, подогретых энергофруктами, что сейчас сыграли с ней злую шутку. Также возможно было, что они хотели показать ей нечто большее или начать процесс, который перевернул бы не только ее собственные взгляды, но и концептуально – всё, что могли знать все остальные люди, которых она так сильно любила и ненавидела.

Наблюдая, как тело ее подруги оказалось внутри реанимационной машины, которая, к чести социальных служб будет сказано, оперативно подъехала, девушка, несмотря на свое безумное желание поехать вместе с потерпевшей, с одной стороны, и неподобающий вид – с другой, всё же, развернувшись, бросилась с места происшествия, не дождавшись полиции, поскольку знала, что всё это окончится ничем. Вместо этого девушка твердо решила во что бы то ни стало решить проблему сама, поскольку она знала, да, она была полностью уверена, что он был всё еще недалеко.

17. – Но разве это может служить хоть каким-либо серьезным доказательством? – с удивлением переспросил интервьюер, с полностью наигранным интересом, который, тем не менее, являл собой не самый плохой инструмент для поднятия рейтингов.

Писатель же, с некоторым разочарованием, но в то же время и пониманием, подбирал аккуратно слова, так, чтобы не только обозначить свою позицию, но и чтобы она оказалась доступна для понимания уважаемых слушателей. Проговорив это всё про себя, он не сдержался от улыбки и продолжил: – Что ж, давайте тогда я всё же кое-что проясню.

18. Энни бежала сквозь улицы просыпающегося города, ощущая то брызг капель воды, то одновременно ощущая, как находится посредине огромной бескрайней пустыни. По ощущениям одновременно она также буквально пролетала через жизни тысяч, миллионов людей различных эпох, слыша миллиарды различный лживых и правдивых историй на всех человеческих языках, которые, одновременно сливаясь в единую музыкальную симфонию, вместе с тем стихали, чтобы путешественница оказалась в оглушительной тишине, где, казалось, само понятие звука было не более чем фантазией, лишь несбыточной мечтой, к которой стоило стремиться просто потому, что ничего иного не оставалось.

Таким образом, периодически то разрываемая голосами, то умирающая от высасывающей саму жизнь тишины, Энн бежала всё дальше и дальше, ощущая то, как она плывет по волнам, подобно кораблю первооткрывателя; то, как превозмогая жажду, пересекает огненную пустыню, пытаясь достигнуть своей цели, которая в конечном итоге может оказаться не более чем подлым миражом, что, парадоксально, может быть самой ценной правдой для человека. Казалось, сейчас ей открываются все знания о мире, они буквально подбрасывают ее тело и дух, проверяя на прочность и первое, и второе. И хотя во многих культурах те молекулы, что блуждали в ее организме, были названы самим дьяволом, а во многих уголках современного мира нещадно клеймились и уголовно преследовались, Энни знала, что несмотря на всю угрозу, которая шла и от самих энергофруктов, и от мира, в котором она сливались с ними, а возможно даже становилась самой их частью, лишь одним из отражений их бесконечной мудрости, несмотря на всё это, она знала, что иначе и быть не могло, и то, что она сейчас испытывала, и то, что несла этот груз знаний в и так переполненном информацией пространстве северной столицы Конгресса. Весь этот мегаполис, со всеми своими узлами переплетенных судеб, когда-то был домом для человека, что заново переоткрыл, возродив из веков мракобесия настоящую Человеческую Цивилизацию, являл собой неотвратимость, которую следовало принять, и во что бы то ни стало постараться сохранить свой разум, по крайней мере, пока ее задача не будет исполнена. Но как девушка узнала бы, что действительно достигла всего того, что должна была сделать? Как она должна была изменить весь мир, только лишь догнав дикаря, который чуть не убил ее возлюбленную? Каким образом она, даже имея все свои знания, всю свою историю, да и всего человечества, могла исправить это дикое, даже не животное, но что-то куда менее разумное? И даже, если у нее это получится, разве ад вокруг прекратится? Разве не был ее нынешний побег лишь бесплодной попыткой самооправдания? Разве это было не бездарным актом творения, частью которого она осознавала саму себя, ведь если бы это действительно было так, если бы мир взаправду был преисполнен разумом, разве потребовалось бы так ухищряться в подобном безжалостном спектакле, где на кон были поставлены судьбы людей, а финальный итог всей пьесы – неизбежная смерть всех актеров? И, как следствие, неизбежное поражение и потеря всего? Энн не знала ответа на этот вопрос, но чувствовала, как на ее глазах выступили слезы, и она, хотя и фокусируясь на убегающей пылающей точке, не отвлекалась на все те ощущения, что щекотали ее кожу и нервы, всё же будто бы видела вереницы людей, а точнее, призраков вокруг себя, что уже давно умерли и были лишь тенями, бесконечным напоминанием бесполезности всего, чем она была занята, ведь даже в будущем нет спасения, так как сама девушка станет точно такой же бесплотной сущностью, которая не найдет покоя и будет лишь бескомпромиссным доказательством, уроком остальным, заключающимся в том, что эту партию у жизни невозможно выиграть никогда.

– Так как, каким образом?.. – Энни, чувствуя, как с каждым шагом эти мысли, подобно свинцу на плечах, придавливают ее к земле, как она должна была еще иметь энергию на то, чтобы сделать хоть что-либо с этим безумным существом, что убегало от нее?

И тут среди скрежета мертвецов вокруг, которые превратились в единый монолитный узор лиловой смерти, который сверкал вокруг нее, подобно микросхемам безжизненного компьютера, раздалась волшебная прекраснейшая музыка, которая также была частью этой величественной архитектуры бытия, что разворачивалась вокруг нее. Энн видела уже перед собой не какой-то фантом, а вполне конкретную цель, которая вырисовалась в силуэте близкого ей человека ее родного племени шаманов, которого, хотя она никогда и не знала, но частью которого была всегда, который в своем образе объединял всю ту симфонию, что слышала она вокруг себя. Улыбаясь, Энн протянула руку, будто бы в ответ на это приглашение слиться с ними в бесконечном экстазе объединяющего их безмолвного знания, которое и единственно было реальным во всем мироздании.

Энни, увидев улыбку старого друга, которая впервые отразилась на ее собственных губах уже безо всяких рефлексий и сомнений, подпрыгнув, понеслась навстречу этой протянутой руке, в которой оказался нож, а лицо ее сердечного вечного спутника оказалось всего лишь маской того, кого, как ей казалось, она преследовала целую вечность. Энн, вернувшись вновь на свое место на шахматной доске своего мира, подпрыгнула, оторвавшись от земли, тем самым заставив свою жертву напрочь позабыть о ее обнаженной плоти, потому что девушка стала неотразима, подобно удару молнии, подобно гигантской сияющей змее, в которой выразил себя целый мир, что своими бесконечными узорами оплелся вокруг своей жертвы и, начав душить, повалил ее на землю, не оставив никакой надежды на хоть какое-то сопротивление. Вся индивидуальная история вмиг испарились, оставив место лишь пониманию того, что, если ты попался на глаза этой воистину всемогущей змеи, то спастись от ее испепеляющего знания уже не получится, поскольку и за тысячу жизней невозможно уже будет забыть свет знания, который она неизбежно принесет вместе с собой.

19. – …И поэтому наш поход просвещения всего мира войдет в историю как величайшее достижение не только нашего века, но и всей истории планеты! Это будет безусловный триумф не только Первой Свободной Республики, но и всех без исключения островов, которые наконец вырвутся из пучины мрака к свету разума!

Толпа взорвалась овациями, а оратор, протянув обе руки к благодарным подданным, обнимая будто бы всю площадь, что растилалась перед ним, подобно любящей женщине, любил ее со всей страстью, на которую только было способно его сердце.

В этот, казалось бы, благоприятнейший и самый желанный для любого человека момент, Император, что стал настоящим фаворитом фортуны, самой жизни, ощутил, как вновь время вокруг него как будто бы замедляется, отрезая его от полнейшего триумфа разума, от победы человека над толпой, от победы самой эволюции перед мраком невежества. Это было необычайное состояние, которое уже доводилось испытывать Арчибальду. Как ни изучал он древние работы по алхимии, философии и мистике религий разных просвещенных и не очень народов, находя упоминания о похожих состояниях сознания, Император не мог не отметить большую пошлость описания и сравнения их то со «снами наяву», а то и просто чудесными сновидениями, которые были самыми настоящими откровениями свыше.

Нет, это состояние нельзя было ни в коей мере сравнивать с состоянием забытья, которое иногда вырисовывало причудливые картины снов. Скорее, весь мир сам становился миражом, в то время как нечто внутри или снаружи, а может и одновременно в обоих состояниях, становилось наблюдателем драмы жизни, отмечая всю несостоятельность картины действительности, которая казалась такой правильной и трагично неизбежной сама по себе. Таким же образом прямо сейчас император, а точнее тот, кто наблюдал изнутри как за ним самим, так и площадью впереди, расширялся в своем наблюдении еще дальше, развертываясь далее столицы, перепрыгивая на соседние острова и страны, выходя за пределы планеты и целых звездных систем, превращаясь на горизонте познаваемого в бесконечно малую величину, стягивающуюся к точке в пространстве, которую действительно можно было поместить на кончике императорской шпаги. Всё это бесконечное пространство было не более массивным, чем самая легкая фантазия, которую наблюдало существо, а возможно группа существ, что с невыразимым спектром эмоций наблюдали за происходящими событиями на сломе эпох человечества, что было, впрочем, не более, чем шуткой для этих наблюдателей, что существовали в переливающемся геометрическими узорами измерении, где в каждом отдельном рисунке, что менял свою форму, отражались не то что столетия человеческой истории, но каждая отдельная жизнь, начиная с самого малого атома и заканчивая колоссальными сущностями, что включали в свои тела целые вселенные со всевозможными световыми годами, пути которые неслись передающимся друг другу светом звезд, подобно кровеносной системе внутри еще больших по масштабу сущностей.

Понять этих настоящих небожителей, хотя и жили они не на небе, а там, где само небо было не более чем плоским изображением, было сродни тому, как если бы маленький муравей, целиком погруженный в работу своей колонии, попытался бы различить и проникнуть в суть политических интриг сильных мира сего, которые сами по себе были настолько непостижимо огромными, что даже идентифицировать их для крохотного насекомого было невыполнимой задачей.

И вот, находясь в этим пространстве, созерцая свою собственную фантазию, один из наблюдателей, уже поделившись своим опытом со своими соратниками, уже заканчивал свой рассказ, и, буквально за мгновение до его окончания, Император вновь смог ускорить время, которое, наоборот, замедлилось для этих существ. Этого на первый взгляд совершенно незначительного момента хватило для того, чтобы вновь осознать, что и для государя, и для всего человечества предстоят еще тысячелетия, если не миллионы лет развития, которые, хотя и были уже отсмотрены заранее его внутренним зрителем, для самого же актера на сцене жизни были величайшим секретом, самым настоящим приключением, целью которого было понять не столько, чем же всё закончится, сколько осознать в полной мере, с чего же всё это началось.

Однако, когда мембрана, отделяющая сознание отдельного героя от его творения, всё же уплотнилась достаточно, чтобы Арчибальд вновь поверил в то, что он и его мозг являются генератором видений, а не наоборот, он со всей силой и энергией, которой обладала его душа, вновь обратился к своим подданным, обещая им новую эпоху свободы и прав личности, которую он, как казалось, обрел, благодаря многочисленным часам умственной деятельности, что на самом деле было чистым откровением универсального знания, которое являлось единым источником всего живого, а также универсальным принципом, по которому структурировалась любая гармонично развивающаяся жизнь в этой реальности.

Несмотря на то, что это знание как будто бы уже было сотни и тысячи раз проговорено и вслух, и про себя, в самых разных формах, Арчибальд знал, что, несмотря на всё то, что бы он ни делал и думал, в итоге всё равно он всегда повторял раз за разом одну и ту же истину самому себе.

20. – Юный господин, где вы были? Мы уже начали о Вас беспокоиться! – раздались обеспокоенные вопли гувернантки, что, хлопоча, бежала навстречу юному мальчику, который, выйдя из чащи леса на границу с небольшим домиком своей семьи, еще не совсем понимал, что происходит, чувствуя, как будто бы это не сам он, а кто-то за него – дышит, мыслит, совершает некие действия, идет в конце концов куда-то с еще до конца не понятной ему, но уже четко сформированной целью. Что предшествовало тому, что испытал мальчик в лесу, он вспомнить никак не мог, но знал лишь, что то, зачем был отправлен, было успешно исполнено. В подтверждение этого в материальном мире возникла практически осязаемая зеленая лампочка, прямо над головой мальчика, которая осветила его существо, давая тем самым подтверждение, что, несмотря на всю странность и экстраординарность ситуации, он всё сделал правильно. И пока он обменивался на ходу репликами со служанкой, которая одна отдувалась за всё хозяйство, помогая таким образом его матери с сестрой, что работали дома во время того, как его братья уезжали по делам в город, юный Арчибальд заметил, что, хотя и шел хоронить свою сестренку с самого раннего утра, на дворе был уже поздний вечер. Казалось, что будто бы не только сменилось время суток, но и сам он при этом целиком и полностью преобразился. Так, оставшись наедине с самим собой в комнатушке, больше напоминавшей крохотный чулан, мальчик погрузился в мысли, которые сменяли друг друга так быстро, что он едва успевал понимать, о чем в принципе они были. Эти внутренние сценки являли собой настолько выразительные образы, что, казалось, были не просто плодом его фантазии, а самыми настоящими, реальными событиями, которые он мог, слегка сконцентрировавшись, увидеть прямо тут, перед собой. Они же заменяли собой всё знакомое убранство дома, кидая его в разные временные эпохи, где он испытывал совершенно не похожие друг на друга судьбы людей, которые по сути, на самом деле, в корне самого явления представляли из себя эволюционную развертку одного единственного сюжета, где маленький наблюдатель был каждым из действующих лиц и одновременно самим полем пространства, где происходили события. Это одновременно и пугало, и заставляло испытывать Арчибальда безудержный восторг, да такой, что без труда перекрывал все эмоции, которые он знал до этого.

– Хотя, нет… – на мгновение задумался мальчик, – это как раз-таки и было чувство, что он знал очень хорошо, и которое было тем, что происходило с ним еще раньше, начиная с его самых первых воспоминаний в этом доме. Да, несомненно, это было абсолютной реальностью, неоспоримым доказательством того, что была некая точка в его существовании, которая могла бы быть охарактеризована подобными эмоциями. Но что это были за события, мальчик никак понять не мог, как ни пытался, и вместо того, чтобы докопаться до сути, оставив этот вопрос созревать до поры, когда ответ проявится сам собой в нужный час, вновь нырнул с головой в те удивительные видения, что открылись перед ним после его знаменательного похода в лес где… не успел даже припомнить Арчи, что же с ним произошло, как ощутил, что его буквально швырнуло со всей силы о стену позади него. Сначала ему показалось, что, возможно, пришли братья и отец, и как раз они-то и были недовольны его столь долгим отсутствием, одно эту мысль отрезало вполне резонное размышление, заключавшееся в том, что вряд ли бы они из-за такого пустяка стали бы применять к нему физическое наказание за подобный проступок, и, тем не менее, удар, вне зависимости от причины, был чудовищен по своей мощи.

Слегка оклемавшись от него, юный Арчибальд поднял взгляд и увидел, как стены его комнатушки разошлись в стороны, будто бы испугавшись его взгляда или же, просто не выдержав его природной проницательности. В появившемся просвете он увидел прекрасную, доселе невиданную фигуру, настоящую скульптуру некоего античного героя, коими он всегда подсознательно восхищался. Сущность архетипа с уверенностью и уверенной полуулыбкой на устах взирала на своего обожателя и того, кем он стал через краткое мгновение. То есть буквально, не успев моргнуть, мальчишка уже растворился, а на его месте уже возвысилась эта самая статуя, что наблюдала за восходящим солнцем над целым мегаполисом будущего, настоящего волшебного города, иначе как было еще объяснить все те чудесные постройки, вокруг которых описывали виражи необыкновенные колесницы, что летали по воздуху?

Наблюдая за этой картиной, и воочию убедившись в существовании самого настоящего райского города, «статуя»-герой сосредоточила свое внимание на болевой точке всей этой великолепной картины, моментально переместившись туда. Казалось, что будто бы теперь не только один памятник великого героя был вместилищем души наблюдателя, но целый город со всеми его постройками и телами, и даже самим воздухом, эфиром, по которому он, пронесясь подобно ветру, приземлился в прыжке прямиком на захватчика, который, издав истерический возглас на своем наречии, рухнул, поверженный поймавшим его вневременным стражем.

21. – Пусти меня, сука! – брызнул слюной захватчик, обнажив уже запятнанный кровью нож. Завидев его, Энн сначала инстинктивно испугалась, но тут же испытала какую-то абсолютно нечеловеческую злость, буквально впившись зубами в руку, что держала оружие, подобно самой ловкой в мире хищнице.

Лежавший под ней варвар взвыл, издав неловкий сдавленный крик, который почему-то еще больше заставил девушку разозлиться и еще сильнее сжать челюсти, которые уже проткнули своими зубами кожу верещавшей жертвы. Только вот прилив сил и злобы был связан не с тем, что жертва своим видом подначивала закончить дело, нет, Энни может быть даже и разжала бы челюсти, но издаваемый этим существом визг был настолько не эстетичен, настолько отвратителен, что и без слов было понятно, что оно боится, и борется не за что-то высокое, что-то красивое в своей жизни, не за судьбы своего народа, оставшегося за океаном, или места, где живет, или даже не за себя. Нет, это было абсолютно примитивное существо, хотя и одной крови, и цвета кожи с девушкой, – быдло, которое не ценило ни того, что было вокруг, не понимало даже ценности своей собственной жизни, а всего лишь инстинктивно издавало абсолютно примитивные звуки, в том числе и по жизни, а не только сейчас, которые, на контрасте с тем, что Энни должна была, несмотря ни на что, всё равно уважать и ценить его существование, злили девушку еще больше и больше до тех пор, пока, как ей показалось, от абсолютно иррационального уровня ненависти у нее не посыпались звездочки из глаз.

Всё же уровень ее ненависти был еще не настолько высок, чтобы полностью лишить ее остатков рассудочного мышления, и ума ее хватило, чтобы понять, что свободной рукой барахтающийся под ней зверь всё же смог нанести ей ощутимый урон, которого оказалось достаточно, чтобы та выпустила из своих челюстей окровавленную руку существа, которое, только ощутив, что обладает хоть какой-то капелькой власти, вцепилось изо всех сил в шею Энни, сжав ее с такой мощью, что та, мгновенно выпучив глаза, поняла, что не может и раза вздохнуть. Воспользовавшись этим замешательством девушки, зверь, моментально ощутив вернувшуюся к нему уверенность, навалился своим не слишком большим, но достаточно увесистым (по сравнению с хрупким станом) телом на нее, и, таким образом, подмяв, стал душить девушку уже двумя руками, глядя на нее совершенно обезумевшим взглядом. Однако сама Энни, которая стала заливаться слюнями, не способная отвести руки своего оппонента от горла, видела в его глазах также и вполне осмысленную ненависть. Этот взгляд она уже встречала и знала, что его можно удостоиться только от представителей того рода, к которому сама принадлежала. Вполне возможно, что если бы эту маленькую деталь существо сверху не раскрыло бы, открыто проартикулировав, и не подтвердило тем самым подозрения девушки, то она бы так и погибла, возможно еще и посмертно изнасилованная в сердце столицы первой и, пожалуй, единственной настоящей Цивилизации. Однако, к счастью, ее противник всё же не смог сдержать своего комментария, который был похож на хохот шакала, который уже загнал в угол раненую добычу.

– Ну что, шлюха? Думала, что тут вам всё можно, а, блядь, а, «сестра»?

Энн уже не слышала его, а знала наперед, что значат эти на первый взгляд общие оскорбительные слова от лиловокожего, обращенные к представительнице противоположного пола, однако имеющего тот же цвет кожи. Вместо этого она, раскинув руки в стороны и позволив с еще большей силой дать себя душить, все-таки смогла наугад, из последних сил дотянувшись до ножа, который выронил сидящий на ней «брат», на последнем издыхании, выдав предсмертный хриплый рык, всадить куда-то в бок душителя лезвие, что сначала не возымело эффекта, но уже спустя пару долгих секунд заставило сидевшего сверху слегка ослабить хватку и, покачнувшись, убийца стал заваливаться на бок. Энни, пытающаяся вдохнуть, подогреваемая адреналином, всё же смогла использовать несколько мгновений, чтобы мобилизовать оставшиеся силы и одним резким движением вырвать свое единственное оружие из тела врага, который взревел еще громче и, схватившись за хлеставший кровью бок, повалился одним плечом на асфальт.

Энни же, сначала попытавшись встать, все-таки не смогла этого добиться, тут же осев на четвереньки. Сидя и пытаясь восстановить дыхание, откашливаясь и боясь, что, возможно, ее гортань была повреждена, и она может просто задохнуться.

Тем не менее, всё еще ощущая опасность умереть от недостатка кислорода, Энн чувствовала, что силы пока у нее в запасе имеются, и необходимо использовать их, хотя бы последний раз в жизни, единственно правильным образом. Девушка, передвигаясь ползком, теряя остатки сил, пытаясь вдохнуть те крупицы, что могли бы чудом попасть в ее легкие, уже видела, как картинка перед ней расплывается, но на ней сохраняется то грязное пятно на полотне города, которое должно быть смыто раз и навсегда. Так она, подползая на расстояние удара, смогла взмахнуть своей рукой с клыком зверя, но это было последним, что она успела воспринять, перед тем как ощутила, как в мозгу ее что-то как будто хрустнуло, после чего нечеткая картинка перед глазами вмиг потемнела, начав изнутри подсвечиваться понемногу разгорающимися разноцветными огнями.

22. – Мы на месте, мой Император, – отвлек государя от целого пласта размышлений начальник охраны Элитной гвардии, предусмотрительно находясь снаружи, чтобы ничто не помешало тайне, которая прямо сейчас разворачивалась в этой изысканной карете.

Спустя пару мгновений заглянувший внутрь, уже совершенно иного внешнего вида мужчина, в идеально отглаженном фраке, предупредительно улыбнулся, впрочем, весьма сдержанно, увидев Императора Первой Свободной Республики, после чего вежливо спросил:

– Добрый вечер, Господин, не соизволите ли сказать пароль?

Арчибальд, который в эту самую секунду думал о десятке дел, касающихся государственного устройства, хотел было пошутить на тему абсурдности и бесполезности подобной секретности, но всё же посчитал ее неуместной и коротко ответил:

– Золотой Змей.

– Прекрасно, Господин, спасибо! Вас уже ожидают.

Арчибальд вежливо кивнул и затем, когда гвардеец вернулся к карете, отворил одну из шторок, наблюдая за тем, как его экипаж проезжает сквозь отворившиеся огромные чугунные ворота, дабы направиться через аккуратно подстриженную аллею на территорию поместья, непосредственно к самому дворцу, куда он и был приглашен.

Его внимание также привлекли и разноцветные огни, которые горели по краям дороги и придавали происходящему какую-то фантастическую атмосферу мрачной сказки. Арчибальд улыбнулся, подловив себя на мысли, что даже купился на этот антураж, вместе с тем рассматривая античные статуи, что поддерживали факелы с огнями, которые озаряли пространство вокруг. Император на мгновение позволил себе ощутить, что сам находится внутри какой-то удивительной истории, и ему даже не нужно было придумывать, что в лесах по обе стороны от аллеи кроются некие волшебные существа, по типу фей, нет, вся его жизнь и была одной сплошной сказкой, которую, как он сейчас понимал, писал невидимый глазу творец, оживляющий каждую секунду его существования, где отдельные моменты были бессмысленны сами по себе и не представляли собой ничего выдающегося, но, объединенные все вместе, трансформировались в поток, реку жизни, по которой и плыл Арчибальд, при этом ему только и оставалось, что успевать восхищаться и ужасаться событиями, что разворачивались прямо на его глазах.

Он был наверняка уверен, что сейчас наступает некий поворотный момент в истории, и один акт, естественным образом закрывшись, должен открыть качественно новую эпоху не только лично для Императора, но и для всего мира, дав ход событиям, которые определят развитие человечества на много поколений вперед.

Когда экипаж остановился на просторной площади напротив гигантского особняка, Арчибальд, покинув карету, стал с достоинством подниматься по ступенькам, чувствуя странную, совсем ему не характерную сладкую возбужденность от неизвестности, что ждала его в стенах дворца. Минув пару охранников у крыльца, он оказался у массивных дверей гигантского поместья, на которых он успел заметить знакомую ему живописную роспись, прежде чем еще двое лакеев отворили перед ним вход в совершенно иной мир, который практически ничем не соприкасался с тем, что в это время происходило снаружи.

Зайдя внутрь, Император оказался в просторнейшем холле, откуда наверх вели две винтовые лестницы. Здесь вход ему преградил высокий и крупный охранник, который, однако, обладал звонким и приятным голосом. Он был в белоснежной маске с тремя вырезами, двумя – для глаз и еще одним во лбу, как будто бы носитель хотел этим показать, по всей видимости, что обладал даром ясновидения.

– Господин, не соизволите ли пароль?

– Да, Зо… – чуть было не испортил всё Арчибальд, но тут же поправился, – Глаза Бабочки.

23. – Пожалуйста, проходите, – кивнул страж, указывая тем самым на одну из комнат, что открылись взору мужчины, который неуверенно вступил на неизведанную ранее для него территорию, ощущая, что ему не суждено выйти отсюда, по крайней мере, не таким, каким он знал самого себя всю свою сознательную жизнь.

Однако и это ощущение, эта мысль была фальшивой, поскольку он по-настоящему боялся того, что могло произойти с ним в этом самом месте.

Пройдя какое-то расстояние по темному коридору, путешественник уперся еще в одни врата, на которых и были нарисованы те самые магические символы, которые открыли ему вход к новому миру, а именно – два гигантских глаза, вписанные в не менее массивные крылья, что смотрели как будто бы насквозь через того глупца, что решил покуситься на сокровенное знание, которое скрывалось в глубине этого поистине мистического взгляда.

Не успев до конца усвоить эту самую мысль, путник, не увидев рядом охранников, уже было нашел в себе смелость, чтобы постучаться, как тут же вздрогнул от резкого скрежета, после которого гигантские глаза напротив ожили и, расступившись, заставили его слегка зажмуриться, после чего он, понимая, что отступать ему просто некуда, прижав к себе еще сильнее маленький сверток, что он пронес с собой, всё же ступил вперед по полу, что был испещрен зелеными и лиловыми ромбами. Они как будто бы меняли свои цвета на противоположные в магическом красноватом свете свечей, которые будто бы нависали со всех сторон помещения, подобно тысячам глаз, что пронзали свою добычу тысячей невидимых лучей, каждый из которых как будто бы препарировал каждую мысль, каждое воспоминание, всплывавшие на поверхность разума гостя.

– Зачем пришел? – раздался голос, из-за которого путник от неожиданности чуть не выронил из рук сверток, который так бережно хранил всё свое путешествие.

– Мм… Меня зовут… – дрожащим голосом проговорил мужчина, но тут же был прерван.

– Как тебя зовут – совершенно не важно в этих стенах. Я повторяю: зачем ты пришел сюда?

– Я… – решив не перечить голосу, который как будто бы доносился из всех уголков этого необъятного помещения, – я пришел, чтобы просить о помощи… – проговорил мужчина, разматывая сверток, а затем предъявляя на суд невидимого, но всевидящего хозяина Храма маленькое, еле живое существо, часы которого были сочтены.

– Это мой сын, – проговорил в отчаянии мужчина, – мы с моей женщиной несколько раз получали благую весть о рождении, о помощи, что пришла бы к нам с того мира, но каждый раз ребенок или рожался уже мертвым, или умирал еще во младенчестве, но вот этот смог выжить и прожить дольше остальных! Но и он теперь слаб! Прошу тебя, помоги нам, избавь его от смерти! Мы с женой уже стары и уже навряд ли сможем когда-либо иметь детей, а, возможно, что кто-то из нас двоих в скором времени заболеет и умрет… Нам во что бы то ни стало нужна помощь наследника, который бы спас нашу семью от всех бед бессилия старости!

Наступила пауза, во время которой мужчина, слыша лишь как потрескивает воск, и как болезненно сопит его ребенок, не осмеливался произнести ни слова. Наконец, после томительной паузы, молчание было прервано всё тем же властным голосом: – Да будет так, – после чего пространство вновь как будто бы ожило. Оно за несколько секунд превратилось сначала в трещину в другой мир, затем уже эти природные врата распахнулись, погасив за мгновение все свечи, втянув их в себя, превратив огонь в единый поток, едва заметную дорогу из света, которая указывала путь в подобие гигантского колодца, на дне которого через какое-то время колебаний оказался и сам путник, вышедший из темноты в проветриваемое строение, что располагалось прямо под звездным небом и светом луны, чье сияние ниспадало на титаническую статую Богини-Бабочки. Ее многорукая и многокрылая фигура будто бы двигалась, танцевала под ритм мерцающего ночного света небес, заставляя путника зачарованно идти вперед, забыв обо всякой настороженности, до той поры сокращая дистанцию, пока статуя не просто принялась вибрировать, но буквально ожила, начав делиться на тени, которые в мгновение ока окружили мужчину и закружили его в неистовом танце, в котором, казалось, он начинал понемногу терять рассудок до того, что его сознание стало выходить из своего собственного тела и разума, будто бы начиная наблюдать за всей процессией со стороны.

24. Пройдя несколько залов, повинуясь странной молитве, которая гипнотическим образом захватила его внимание, Великий Император Арчибальд, освободитель Первой Республики, уже оказался в просторнейшем зале под стеклянным куполом, откуда падал ночной свет звездного неба на круглую площадь, где кружились под ритм мантры с десяток обнаженных девушек, которые будто бы были живым воплощением той магической мелодии, что витала вокруг.

– А вот и Вы, мой дорогой брат! – раздался голос совсем рядом с императором, который смог пробиться сквозь музыку, и чье звучание удивило гостя ничуть не меньше, чем то пикантное зрелище, что предстало перед его глазами.

Фигура, поздоровавшись, тут же скрылась в толпе облаченных, как и охранник, в маски, правда более изысканные, и, в отличие от службы охраны, носивших на своих плечах темные мантии. Эта толпа призраков окружила в кольцо обнаженных танцовщиц, окончательно поглотив обратившегося к Императору гостя.

Арчибальд знал, просто был уверен в том, что голос принадлежал человеку, который ну просто не мог оказаться никоим образом на подобном приеме, тем не менее, он также знал, что его память никогда его не подводила, ровно, как и чувство предвосхищения, которое давало знать и в этот раз, что тень, с которой он только что столкнулся, еще попадется ему в течение этого вечера. И это было даже более заманчиво, чем все те прелести, что открывались пред взором императора.

Опять же, вспоминая исторические документы об оргиях древности и мистериях, которые он читал, ему становилось понятно, что даже в теории подобное зрелище и само мероприятие, которое предназначалось только для сильных мира сего, было недостижимым раем на Земле для большинства населения полисов, ведь только избранные могли прикоснуться к утехам Богов. Однако, смотря на всё это недоступное для простого смертного действо, Император, благодаря своему точному аналитическому уму, который даже сейчас больше заботился в подобной обстановке о более практичных вещах, обдумывая предстоящую кампанию и реформы, уже успел вычленить элементы, которые должны были развлечь господ. Это, в первую очередь – и сам маскарад, в котором участвовал и его друг, что осмелился поздороваться во время ритуала, и что запомнился Арчибальду своей маской, которая разделялась символично будто бы на два лица, так что нельзя было точно сказать, какая из этих половин была настоящая, какая нет. Второе – мантры, которые должны были погрузить публику в состояние полного вживания в образ соприкосновения с чем-то сакральным, подобно масштабному представлению, где человек забывал о самом себе, о своих проблемах и даже мечтаниях, всецело отдаваясь тому удивительному сюжету, что разыгрывали перед ним талантливые актеры. Единственная разница заключалась в том, что сейчас в роли актеров выступали сами зрители. – Что ж, довольно умно, – улыбнулся про себя Арчибальд. Третьим же элементом было… отвлекся от своих мыслей Арчибальд, заметив, как музыка внезапно стихла, вместе с танцами, одновременно ощущая, как кольцо из тел, в котором он стоял, подобно разумному рою пчел синхронно расступилось, выделив тем самым ему одному свободное пространство. Смерив окружающих его участников мистерии взглядом, удивленный Император поднял голову и увидел, как одна из обольстительниц, теперь уже совершенно обнаженная, с одной лишь маской утконоса на лице, с гигантскими перьями, что торчали из ее головы, в недвусмысленной позе обнимала статую Богини так, будто бы занималась с ней любовью. Охватив мрамор ногами, девушка откинулась назад, указывая пальцем прямо на Арчибальда.

Император мгновенно собрался, пытаясь вычленить информацию, которая бы помогла ему решиться, ведь наверняка публика ждала и от него каких-то ответных действий, однако, в отличие от политической жизни, ему не пришлось сейчас сделать первый шаг. Так, девушка, вспорхнув со статуи, грациозно пересекла открытую площадь, на которой все остальные девушки, опустившись на колени, создали импровизированный коридор, по которому она буквально подлетела к своему избраннику. Взяв его за руку, она повела прочь из зала сначала по длинному коридору, а затем выше по винтовой лестнице. На одном из верхних этажей поместья парочка остановилась у двери, которая, отворившись, поглотила обоих, оставив их одних при интимном отблеске огня свечей. Девушка провела Арчибальда до большой фиолетовой кровати с белыми ножками, куда она нежными движениями усадила императора, предварительно сняв с него мантию, в которую он был одет всё это время, и под которой не было ничего, что также было интересным опытом.

Арчибальд наблюдал за всем процессом с интересом, параллельно размышляя о том, была ли верна его теория по поводу сути мистерии. Конечно же, она подтвердилась, ведь девушка, повернувшись спиной, тем самым позволяя своему спутнику насладиться своей фигурой сзади, нагнулась и подняла с небольшой тумбочки изящный кувшин с бокалом, куда уже и разливала лиловую жидкость.

– Бинго, – улыбнулся Арчибальд.

Девушка оставила кувшин и, подойдя к Арчибальду, села напротив на колени и, слегка приподняв его маску, поднесла бокал к его рту. Арчибальд, полностью доверяя своему другу, который не раз спасал его жизнь во времена кампании в землях Святого Утконоса против влияния Львов, и который в сущности и пригласил его на этот вечер, не сопротивляясь, осушил содержимое бокала, одновременно решив провести еще один эксперимент, который бы дал статистическую информацию о тех двух ярчайших событиях в его жизни, которые сейчас вспыхнули перед ним и ярко вырисовали его фактически третье рождение в этом мире, точно так же, как и третий элемент составной загадки этого поместья. И хотя Арчибальду казалось, что ему всё было уже известно заранее, тем не менее, он ощутил резкий холод, который пробил его всего с головы до пят, а затем заставил с изнеможением от жажды уставиться на обнаженную шею, плечи, грудь, животик, бедра, ноги и сложенные кисти девушки, которые прямо сейчас будто бы становились частью его собственного тела. Взглянул еще раз на ее маску, ему сначала почудилось, будто бы она стала зеркальной. Затем он усомнился в этом, поскольку видел отражение не себя, но какой-то девушки, что показалась ему смутно знакомой. Затем, уже осознав, что это и есть он сам, ощутил, как теряет связь со своей прошлой историей от ледяного потока сознания, который смыл без остатка всё, что раньше называлось великим Императором Арчибальдом.

25. – Ну что, сучка? Как тебе?! – раздался мерзкий скрежещущий голос на диалекте, который сначала успокоил, а затем заставил путешественницу не на шутку озаботиться с новой силой о своей безопасности. Она, чувствуя, как к ней медленно, но верно возвращаются ощущения от тела, приподняла свой ясный взгляд, чтобы начать игру на совершенно новой территории, правил которой она еще не знала, но партию, которую она должна выиграть обязательно, просто потому, что у нее нет иного выбора.

– Уж получше, чем тебе, – дерзко глядя сквозь слипшиеся от крови волосы, которые сосульками свисали на ее лицо, прокашляла Энн, тут же получив удар прямо куда-то в центр груди, который заставил ее, задыхаясь, ловить ртом воздух.

– Эй, эй! – раздался второй голос, менее мерзкий, и который Энн в отличие от первого не узнала. Он, судя по всему, принадлежал компаньону, пытавшемуся вразумить более нервного дикаря, чтобы тот хоть немного успокоился, – тише, тише, спокойней! Не видишь, что нашей гостье нехорошо? И вообще… – проговорил он, затем раздался хлопок, после которого начался вой, который она уже слышала, но на этот раз он был куда тише, – какого хрена ты вообще притащил ее сюда?! Ты разве не в курсе работы, которая нам предстоит? Которая доверена в том числе и тебе?

– Твою мать, я убью тебя… – зло выплюнула девушка, вспомнил про свою подругу, прервав «светскую беседу» своих похитителей.

– Только не в таком состоянии, дорогуша, – присев на колени напротив девушки, устало покачал головой друг дикаря, который, судя по всему, являлся представителем того же этноса что и она, – зачем ты попыталась убить своего брата, а? Можешь объяснить? И зачем такой красивой лиловокожей девушке разгуливать ночью по центру, а? Ты из какого гетто-дистрикта?

Больше всего Энн взбесилась из-за последнего вопроса.

– Я не живу в дистрикте, – чем сильно удивила своего «брата».

– Правда что ли? А что, у кого-то из зелонозадых?

– И опять мимо, – всё еще пытаясь восстановить дыхание, проговорила Энн, – я…

– Ах ты сучка!.. – опять захотел вставить свои пять копеек «брат», подав было свой голос, но опять будучи прерван.

– Боун, заткнись на***, дай мне поговорить по-людски.

– У меня своя квартира, не дотационная, – прекрасно отдавая себе отчет, что этим лишь разозлит ее похитителей, дерзко улыбнулась девушка, – я сама ее купила, на свои собственные деньги.

– Значит ты… – немного побледнел ее похититель…

Энни понимала, что конечно же она могла разыграть эту карту своего возможного происхождения, но решила, что в итоге это может выйти ей боком. В конце концов даже в такой экстремальной ситуации она испытывала отвращение ко лжи.

– Не беспокойся, меня не связывает ничего ни с вождем острова Утконосов, ни с его окружением, я ведь говорю – я сама на нее заработала, ты меня не слышишь?

– Нет, я тебя прекрасно понимаю, просто зачем?.. Зачем было работать, когда ты могла получить эти квадраты и так?

Энни вся слегка задрожала от волн ненависти, что буквально бушевали внутри нее, когда она вспоминала, как жила с матерью в небольшой каморке прямо в кафе, где они смогли выпросить работу. Она вспоминала, как она работала целыми сутками, не покладая рук, чтобы не только помогать матери, но и воспитать себя как человека, выучить язык, поступить на историка, чтобы научиться, понять – почему им пришлось бежать из своего собственного дома. На этом острове возможностей она начинала с нуля, с самых низов. Работая не покладая рук, она чувствовала, что даже со своим цветом кожи, с непростой судьбой своей, по сути, инородной семьи, она наконец стала частью Конгресса, стала частью цивилизации. Она даже нашла любовь в этом когда-то совершенно чужом месте для ее родной матери, да еще и успела завоевать признание в научных кругах, несмотря ни на что. Когда Энни уже поверила, что весь мир был создан исключительно для нее, и для того, чтобы она увидела, что все границы призрачны, что ни пол, ни раса, ни происхождение не важны для того, чтобы быть успешным, чтобы быть счастливым, она столкнулась лоб в лоб с тем, что она действительно не могла исправить прямо сейчас, и что не зависело от ее идеалистического взгляда на мир. Ирония заключалась в том, что трагедия разворачивалась прямо на ее глазах. Девушка будто бы со стороны наблюдала худшую версию самой себя, встречая искреннее непонимание и неприятие всех ее ценностей, которые просто не существовали в парадигме существ, что ее похитили, но которые по крови и по происхождению были ей куда роднее, чем всё то, чуждое на первый взгляд общество, где ей приходилось шаг за шагом преодолевать препятствия, чтобы…

– Бинго! – подумала Энн, – а вот и ответ. – Чтобы называться человеком! – безо всякого страха продекларировала она.

– А мы что, сука тупорылая, утконосы по-твоему, что ли е****е, мы че, б***ь, не люди что ли? – опять завыл шакал, уже готовый вновь броситься на беззащитную жертву.

– Тихо, я сказал, – рыкнул на него напарник, – так ты, дорогая, утверждаешь, что мы и не люди вовсе? И это после всего, чем нас так щедро одарил Конгресс? – он рассмеялся, – ему ведь виднее, наверно! Думаю, местным собакам он вряд ли дает такие условия для жизни, но дело-то вовсе даже не в этом! А в том, что ты потратила столько времени, просрала свою жизнь впустую на безнадежное дело! Всё это вместо того, чтобы просто кайфовать!

– Безнадежным? – ухмыльнулась девушка, – как всё это можно назвать бесполезным, безнадежным, если у меня появилось то, ради чего я старалась, а у вас же…

– О поверь, сестра, у нас есть куда больше, чем у тебя! И даже то, что у вас сейчас есть, у такой как ты и у остальных зеленозадых, которые приняли тебя за своего, у вас всех скоро не будет ничего, вот увидишь!

Энн вопросительно посмотрела на него, но тот лишь резким движением схватил ее за челюсть и, разжав ее рот, который она инстинктивно попыталась сомкнуть, протолкнул что-то внутрь ее горла пальцами, так что она стала сначала задыхаться, еще толком не оправившись от резкого удара, после чего ее чуть не вырвало.

– Вот-вот, вот так, – торжествуя, рассмеялся один из похитителей, начав медленно развязывать девушку, которая даже и без этой «меры предосторожности» пошевелиться-то толком не могла.

– Ты что делаешь? – заверещал где-то сзади шакал, чей голос в уме Энн начал расстраиваться и приобретать какие-то металлические оттенки.

– Что видишь, – грубо отозвался второй, – будет очень странно, если наши гости увидят ее на вечеринке связанной, ты так не думаешь? А так – очередная лиловая баба закинулась не тем, чем надо, смекаешь? Эта сука уже через сутки будет валяться где-то в канаве в собственной блевоте, так что не ссы и пошли готовиться уже.

На прощание шакал, подскочив, еще раз пнул Энн, но та уже практически ничего не чувствовала, ощущая лишь, как мир вокруг размывается, превращаясь в один большой фиолетовый теплый шар, на который она плюхнулась всем своим телом и, обмякнув, поняла, что больше-то ей ничего и не нужно было, кроме этого всеобъемлющего ощущения расслабления и экстаза, которому она отдалась полностью, где-то на периферии сознания замечая какие-то вспышки, что то тут, то там возникали на поверхности угасающего восприятия.

26. Сначала где-то со стороны, а затем уже окружив путешественника, продолжали свой танец существа, которые, меняя свою форму, оказывались то сзади, то спереди, со сверху, то снизу путешественника, который, в свою очередь, с удивлением наблюдал как за их метаморфозами, так и за изменениями своего собственного ума.

Вспомнить, кем он был по-настоящему, у путника никак не получалось, поскольку фигура, которая испила волшебного снадобья, через пару секунд из своего гордого высокого образа скукожилась в маленькое пятнышко, которое с воодушевлением размазывали существа даже не из его собственного времени.

Понимаю эту феноменальную разницу в пространстве и самих исторических эпохах, наблюдатель осознал, насколько тщетны были любые его попытки выяснить свое собственное происхождение. Оставалось лишь наблюдать за тем потоком, который лился через него, взрываясь тысячей образов, посреди которых сияла своей безудержной энергией бабочка, что ласково освещала маленькую золотую пчелку, которая неустанно трудилась на гигантских голографических сотах жизни. Они представляли собой ни что иное, как бесконечное количество порталов, что одновременно вели в тысячи миров, но которые, как правило, в итоге замыкались сами на себе, превращаясь в бесконечно большую и малую копии самих себя, где сложно было понять, откуда конкретно путешественник появлялся и к чему вообще стремился. Таким образом устранив иллюзорную причину уверенности в своих собственных амбициях, оставалось лишь стать благодарным зрителем и отдаться той пленительной музыке, что и была тканью этого пространства, рождающего нескончаемый поток образов, где маленькая трудолюбивая пчела на сердце императора смотрела, как тысячи предшественников до него неизменно приходили в величайший храм, оказавшийся на поверку бесконечно величественным древом. Он же, в свою очередь, был приютом для тысяч бабочек-фей, которые, покидая свои гнезда, уже расцветали в будущем, где уже горели огнем золотые колёса повозок варваров древности, что убили тезку Императора, и точно также преступно попытались устранить уже в будущем того, кто спасал потомков этих самых варваров от геноцида своих же братьев, что бесцеремонно одевали на обезображенные трупы загубленных людей маски утконосов, а затем, еще даже в более отдаленном будущем, безымянный пока герой в этой же маске будет решать будущее и исход развития целой цивилизации. Несмотря на кажущуюся значимость, тем не менее, все эти исторические события были в сути своей мелочью, лишь декорацией к судьбам людей, которые проживали свои временные радости и трагедии, и которые были даже и не их вовсе – но лишь украшением, драгоценностями на ожерелье Богини, которая, сама же введя в мистический сон своего любимого, уже с «той стороны» протягивала ему в нужный момент времени и его локализации на этой поистине грандиозной игровой доске мироздания руку с ключом к решению головоломки, этой всеобъемлющей загадки. Благодаря ему, можно было бы увидеть со стороны всю цепочку процессов, в которые был включен путник, и на краткое мгновение оторваться от повседневных забот и чаяний, чтобы понять, что весь их масштаб, вне зависимости от величины – большие они или маленькие – атомические или галактические, вне относительно их красоты – уродливые они или же красивые, благодаря уникальному стечению обстоятельств, что нашли своих благодарных созерцателей, имели лишь одну градацию – бесконечную любовь и благодарность Богини за внимание своего мужа, который вновь оторвался от созерцания внутренних миров, обратив на нее свое внимание. От битвы маленького утконоса и змеи за выживание, что сопровождалась столкновением целых народов, где великий мудрец прошлого Арчибальд, уже Третий, которого называют живым воплощением мужа Богини, сражался со своей земной женой за право спасти целый остров, где, проникая еще дальше в ткань мироздания, можно было увидеть, что всё, что окружало людей и животных, было лишь вторичным продуктом энергии борьбы титанов и межпространственных ящеров, где в итоге всё это оборачивалось лишь сказкой, красивой мизансценой, где всё живое любило друг друга в тысячах форм, и вся обида, как и все надежды сгорали в огне их поистине божественного танца, который они изредка прерывали, но лишь для того, чтобы оценить, понять, насколько им повезло быть теми, кем они являлись всегда и навечно, от всего этого не осталось и следа, уступив место одному-единственному лицу, которое и хотел только видеть путешественник.

– Итак, станцуем еще? – улыбнулась Богиня.

Ответом послужило молчание, и двое уже снова утонули в своем мистическом сне, от которого уже пробуждался один, а, возможно, и они оба вместе, пытающиеся отчаянно убить друг друга, напрочь позабывшие в своей ослепительной игре, что они никогда не будут отделены ни друг от друга, ни от своей вечной любви.

27. Энн пробудилась от ритмично повторяющихся вибраций, которые будто бы то сжимали, то расширяли весь мир вокруг, превращая его в бесконечное взаимодействие, а точнее сказать, пребывание в двух состояниях, которые на деле были единой музыкальной композицией.

Эта мелодия локализовалась сначала в наушниках юной путницы, которая, возвращаясь назад во времени, уже не была ничем отравлена в доме незнакомых похитителей, но скользила сквозь время сначала по улице сквозь постройки тысячелетнего города, что некогда был сердцем всей цивилизации, прямиком до своей уютной квартиры, к своей любимой. От того, чтобы броситься к ней в объятия, ее отвлек телевизор, что транслировал обращения Императора далекого острова, который, казалось бы, не имел никакого отношения к тому месту, где находилась Энни, однако она всё же позволила передаче захватить свое внимание, ведь как-никак весомая часть грядущих событий должна была связать два острова вновь, как несколько столетий назад, прямо как во времена войн Великого Освободителя Арчибальда, чья монументальная статуя на центральной площади указывала своим мечом в сторону Империи Сердца, где, преодолев сотни и тысячи миль морской глади, уже проявился наблюдатель Энн, которая была связана с тем образом, что транслировался и проецировался прямиком в мозг ее физического воплощения, в то же самое время, как источник этого изображения восседал в Императорском дворце, погруженный в мысли, что хотя и не были напрямую связаны с важнейшим предстоящим комплексом мероприятий, но которые были куда важнее для него самого, поскольку затрагивали личные моменты.

– Господин Харт, – раздался голос из маленького динамика на столе Императора, – Вас готовы принять…

– Сейчас буду, – кратко ответил мужчина, вновь откинувшись в кресле, и, глядя на идущий за панорамным окном снег, который покрывал вечерний город голубоватой дымкой, заставляющей постепенно исчезать столицу в зимней спячке.

Действующий Император поднялся со своего кресла и подошел ближе к окну, практически полностью позволив намечающемуся бурану, что бушевал снаружи, поглотить себя. Фактически отключившись от внешнего мира, властитель позволил силам природы выбросить себя в эпицентр этого шторма, где триллионы снежинок, маленьких произведений искусства в виде геометрических фигурок в колоссальном количестве подгонялись невидимой силой ветра и тем самым превращались в чудовищного монстра, который пожирал своего собственного носителя.

Император знал, что это его последние дни правления, всё было уже решено, однако, ему нечего было страшиться – он выполнил свою задачу. Более того, после транзита власти ему уготовано тепленькое местечко в канцелярии инспекции, с немалым доходом, пожизненными выплатами и льготами на правах бывшего императора. Однако даже эта наиболее безопасная для него ситуация, где он мог свалить всю ответственность в дальнейшем на своего преемника совершенно не радовала, она, наоборот, еще сильнее вгоняла мужчину в самобичевание.

– Сколько он уже у власти? Больше пятнадцати лет? Похоже… – вслух прошептал, ухмыльнувшись, Харт. Несмотря на то, что это была значительная часть его жизни, она, казалось, пролетела в одно мгновение. Это было больше похоже на сон, нет, на волю самой Богини, которая исполнила все его желания. Когда мужчина был только музыкантом в странах Конгрессах и мечтал о мировой славе, играя на местных площадках, он и помыслить не мог, даже за день до отъезда, в тот судьбоносный день, на остров Змея Утконоса, что он станет мировым лидером, с которым будут считаться сильнейшие мира сего и которого поначалу будут принимать как спасителя всей Империи. Более того, даже сама Гвен вернулась к нему и родила от него детей! Это было настоящим чудом! Особенно после всего, что произошло тогда…

      Харт ощутил, как его сердце замерло, и он будто бы даже помолодел, сбросив пару десятилетий со своих плеч. Глядя на свое собственное отражение, государь видел свой образ, но отнюдь не того политического деятеля, каким он стал сейчас, а того юноши, который, как идиот, метался меж двух огней, выбирая между двумя прекрасными цветками его сердца, чтобы в итоге потерять их обеих.

Можно было бы сказать, что всё обернулось в лучшем свете для него, ведь он реализовал все свои мечты, все свои скрытые амбиции. Однако же сам политический деятель чувствовал, что всё это было ложью, что эта его текущая жизнь была будто бы чудовищной шуткой Богини, которая исполнила его эгоистические желания, которые сама же заранее вложила в него еще до его рождения. Более того, он не мог понять, как вообще мог оказаться в такой ситуации – стать императором целой страны! Почему он? Почему все потворствовали этому? Безусловно, он знал всех, кому это было выгодно, хотя и никогда публично не заявит об этом, но, тем не менее, он прекрасно понимал и то, что все те блага, которые принесла ему эта «новая» жизнь были лишь ширмой. За ней-то и скрывался настоящий «Господин Харт», который, уже идя по коридору и смотря на роскошные интерьеры Императорского Дворца как в последний раз, даже несмотря на идеальные условия и климат внутри помещений, ощущал озноб во всем теле и чувствовал, что, даже имея нашпигованную по всему особняку охрану, он находится в смертельной опасности! Остановившись, Император, резко оглянулся в направлении пустого коридора, ощутил, как его повело, и он, прислонившись к стене, схватился за левую часть груди, откуда, казалось, готово было выпрыгнуть сердце. Да, это был самый настоящий страх, но чего?.. Харт инстинктивно поднял взгляд и моментально отпрыгнул на пару метров в сторону. Перед самым его носом прошмыгнула тень, чуть не лишившая его рассудка. Император, тем не менее, взял себя в руки и, моментально собравшись, сфокусировал свое зрение, к своему облегчению обнаружив лишь бабочку, что порхала в особняке.

Мужчина тут же расслабился и, выпрямившись, удовлетворенно закрыл свои глаза, тут же пожалев об этом. В наступившей темноте за закрытыми веками вспыхнул образ из той ночи в виде пылающей бабочки, которая и сейчас прожгла насквозь сердце Харта, что, мгновенно распахнув глаза, попытался вновь обнаружить маленькое насекомое, которое сначала напугало его, но затем напомнило о чем-то важном. Ее как будто бы и след простыл, и сколько бы Харт не бегал по коридору и не высматривал ее – всё было тщетно.

– Господин Харт!.. – раздалось в наушниках мужичины.

– Да иду я! – рявкнул он в ответ, и, окинув взглядом коридор, последний раз поспешил на встречу, после которой, он уже знал наперед, всё изменится, но даже предположить не мог, насколько кардинально.

28. – Иду, иду, за***л! – раздраженно, снова и снова закольцовываясь в единый протяжный гул, пронзал стрелой знакомый ей до боли диалект мозг Энн, которая ощущала, как ее подташнивает, вместе с тем как снаружи неслись тысячи таких же дискомфортных звуков, что готовы были разорвать ее изнутри.

Не в силах открыть оба глаза, а тем более сфокусировать их, чтобы созерцать уже единую картинку (девушка могла лишь с трудом одним из них смотреть) как в залитом разноцветными огнями пространстве вокруг танцуют десятки фигур, сталкиваясь, размываясь, только затем, чтобы дальше вновь продолжить свой бег. Присмотревшись более внимательно, можно было различить однако, что не все из присутствовавших были полностью заняты «в танцах», напротив, каждый занимался своим определенным делом. Кто-то действительно исполнял некие телодвижения под музыку, кто-то что-то горячо обсуждал, кто-то просто скучал, кто-то занимался любовью прямо на полу, недалеко от Энн, кто-то заливал в себя различные жидкости, иные же пускали клубы лилового дыма, который заполнял собой и так до отказа забитое помещение.

– Что? Гвардия? – пропел хор голосов будто бы под самым ухом Энн, хотя их источник находился, как она успела заметить, на противоположном конце комнаты, – эти псы не посмеют войти сюда, иначе будут е*****и расистами! Расслабься и сделай погромче!

Вибрация, которая сотрясала стены, стала еще сильнее ударять по телу девушки, которая, тем не менее, практически ее не чувствовала, как, впрочем, и все процессы, что протекали в ее теле. Девушка даже не могла уловить того, дышит она или нет, но всё же, поскольку она была всё еще в сознании, она могла предположить, что легкие ее работают как надо, однако это даже не беспокоило ее так сильно, ведь куда более опасными были два глаза хищного шакала, который, похоже, дождался нужного момента. Среди всеобщего хаоса он уже целенаправленно вышагивал через джунгли разгоряченных тел к своей добыче, а приблизившись вплотную, оскалился, обдав девушку своим зловонным дыханием падальщика.

Ощущения Энн были притуплены, и она прекрасно понимала, что это состояние было далеко не обычным. Так, она начинала припоминать, как ее чем-то накачали, хотя и не могла точно вспомнить, сколько времени прошло с тех пор. Да и в текущей обстановке это определить точно не представлялось возможным. Энн смогла кое-как обратить свой единственный рабочий глаз на руку, в надежде, что это именно она, эта зловещая рука, привязанная к какому-то тяжелому предмету, мешает ей пошевелиться. К своему ужасу она обнаружила, что была полностью «свободна» от какого-либо физического воздействия, однако ее тело просто не слушалось, будто бы все нервы были отключены, и ни одна из частей тела не получала команд от мозга.

      В то же самое время зверь уже прильнул к ней, и жертва уже угадала его намерения наперед.

– Не… надо, – вот всё, что смогла выдавить Энн, наблюдая за тем, как разноцветные огни вокруг практически мгновенно сменились на ядовито-зеленый свет, который целиком окрасил это чудовище, что лишь потешалось над ее мольбой. Уже через мгновение Энн ощутила, как ее низ буквально разорвался от резкого движения, которое она ощутила, несмотря на общую анестезию ее тела. Она даже не смогла позвать на помощь или даже заплакать, а лишь в безумии, выпучив оба глаза, стала свидетелем того, как всё ее существо буквально стало биться со всей силой о стену, будто бы та попыталась выбить из и так полуживого тела остатки сознания.

– О, – раздался в метре от места насилия пьяный хохоток, – походу, Боун себе подружку наконец нашел!

– А, чувак, посмотри на нее, она же полностью обдолбана! – взорвался смехом второй голос – Эй, Боун, а тебе, случаем, помощь не нужна ?..

      Образы, как и слова, расплывались в сознании Энн, крупицы восприятия бились всё сильнее и сильнее о стену позади нее, пока не раздался громкий щелчок, который ознаменовал собой то ли, что стена сзади не выдержала и просто разлетелась на части, то ли, что это череп самой Энн не справился с нагрузками и дал трещину. В любом случае, пространство вокруг уже было совсем не тем, чем представлялось и мгновение назад. Вся эта оргия вокруг мгновенно свернулась в поле битвы, где это уже не Энн была тем, кого беспощадно вбивали в стену, но, напротив, она сама стала воином, который раз за разом засаживал копье в поверженного врага, что, хлюпая ртом, задыхаясь от собственно крови и выпучив слезящиеся глаза, беспомощно смотрел с земли прямо на своего убийцу.

В то же самое время эту картину будущего наблюдал и отец воина-победителя, который со слезами на глазах радовался тому, что его умирающий ребенок выживет и станет таким сильным, и что тот послушник культа Черной Богини-Бабочки не обманул! Этот колдун действительно излечил его больное дитя, чтобы то позаботилось о своих родителях, когда они станут немощными!

– Это и есть то, за что ты сражаешься? – как будто бы прочитав мысли отца, обратился послушник Черной Богини-Матери Бабочки, возникнув прямо позади сцены убийства.

Отец семейства поднял глаза, и уже смотрел на своего волшебного спасителя из-под маски великого Императора Арчибальда. Только теперь перед ним была не сцена убийства его взрослым сыном некоего «врага», а, наоборот, его выросший сын, корчась в муках, сам был жертвой, только не другого вооруженного палача, но мучительной болезни, которая медленно разъедала его здоровое молодое тело изнутри.

– Это и есть то, за что ты сражаешься? – повторил голос, в то время как Арчибальд, протянув дрожащие руки к сыну, понимал, что не в силах спасти его. Все его звания, регалии и умения, как политические, так и публицистические дарования, были абсолютно, даже преступно, бесполезны. Император понимал, как никто другой, что единственным виновником был только он сам. Ни на какую Богиню нельзя было списать факт того, что он родил наследника для себя, чтобы показать ему мир своими глазами пророка прогресса, который, позабыв напрочь, что он идет в реальности не так быстро, как в его фантазиях, упустил простой факт того, что его сыну не хватит всего каких-то пары десятилетий до того момента, как будет изобретено лекарство, чтобы излечить этот простейший вирус.

Император хотел разорвать само пространство вокруг, чтобы вырвать из будущего это лекарство и дать его своему ребенку, прямо сейчас, чтобы излечить его. Он уже видел, как заветный бутылек с антидотом уже появился прямо у его глаз, но что-то удержало его руку буквально в паре миллиметрах от него. Путник успел остановить себя, не коснувшись, будто бы увидев, как перед его глазами вспыхнула переливающаяся надпись на всех языках, которая была выражением его собственных опасений, ведь если так просто можно взять что-то из другого времени и пространства, если вообще убрать эти условности, то в чем вообще смысл всего того, что я делал?..

– Просто распаковывал во времени потенцию пространства? – непонятно откуда взявшимися терминами стал рассуждать император, – за что же тогда я…

– Что вы хотите сказать этим? – повторил интервьюер, глядя прямо на спасителя, который, в свою очередь, сам всматривался прямо в зеленоватый дым, что заменил собой всё пространство вокруг. Среди его клубов проступал сверкающий лиловыми молниями фиолетовый рисунок, сформировавший образ вопрошающего, который терпеливо повторил вновь, – что вы хотите сказать этим? В чем смысл вашего высказывания?

Грегори сидел в кресле и не находил адекватного ответа. То, что он так заранее подготовил в качестве заявления и своей речи, и так хотел всем сердцем выразить, на самом деле не имело никакого значения и было фактически неважно в контексте всего процесса познания, который разворачивался прямо сейчас. Всё и так уже существовало, а говорить, что он просто заново открывал уже существующие вечные истины, было глупо, поскольку не сам он делал это, но кто-то другой.

– А кто же тогда? – улыбнулся с хитрецой в глазах интервьюер, который тем самым заставил Грегори впасть в подобие паники, а затем точно так же быстро и расслабил его, ведь Грегори вспомнил, с кем говорит на самом деле. После этого он, закрыв глаза, уже перенесся из кресла на ковровую дорожку, на которую он всё еще не решался ступить, боясь физически за свою жизнь, ведь мозг только и кричал о том, что у него еще есть пара часов до конца, до премьеры, и он может еще сбежать из страны, улететь с этого северного острова, но он, пропустив себя через этот удивительный опыт, открыв глаза, лишь улыбнулся своим страхам буквально в лицо и безбоязненно переступил через красную черту в своем уме, что отделяла его от собственного выдуманного образа, который долго мялся перед тем как войти, еще не понимая, что его выбор давно сделан той, что, хохоча, сидя напротив, по-доброму потешалась над выдуманными дилеммами писателя.

29. Харт стоял у двери в кабинет, но, еще на подходе, не дойдя до него всего пару метров, уже успел ощутить такой страх и напряжение, что, казалось, стоит ему войти в эту дверь, обратно он уже выйти не сможет. У него даже возникло желание просто развернуться и убежать, даже несмотря на то, что весь коридор был усеян камерами, и кое-кому подобное поведение ох как не понравится.

– Решено!.. – Харт уже было сделал шаг в сторону, но в тот же самый момент дверь перед ним распахнулась, как это частенько бывает в моменты сомнений, сама собой.

– О, господин Харт, проходите, Высший Советник уже ожидает Вас! – пролебезила одна из административных крыс, так, по крайней мере про себя, охарактеризовал своего коллегу Император, что так же внезапно, как и появилась из-за двери, скрылась в лабиринте коридоров дворца. Вполне возможно, подобное пренебрежительное отношение было вызвано отнюдь не ловкостью карьериста–приспособленца, но самими глубинными противоречиями в уме Императора, который слегка вспотевшей ладонью потянулся к ручке уже успевшей захлопнуться двери, ощущая как тик невидимых часов в его голове стучал всё громче, одновременно с тем, как сами щелчки, которые эхом разносились по его сознанию, замедлялись до тех самых пор, пока государь уже уверенно не сжал ручку, и, повернув которую, заставил раздаться последний, самый резкий звук.

По коже путешественника пробежал холодок, ведь, несмотря на этот знаменательный рокот, дверь, что была перед ним, не поддалась, напротив, она оставалась всё такой же неприступной, как и раньше.

– Но как же так?! – испуганно подумал наблюдатель, – она ведь должна была открыться! Обязательно должна отвориться! – повторил он про себя, чтобы закрепить собственную неуверенность, затем с ужасом предположив, что он каким-то образом сломал само время своей беспредельной наглостью. Оглянувшись по сторонам коридора, который как будто бы ожил и превратился в наслаивающиеся на реальность джунгли из лабиринта геометрических фигур, он все-таки смог различить те самые часы, которые, как он предполагал, сломались, и которые замерли в одном недвижимом положении.

Чуть приглядевшись и затем подойдя поближе, к своему величайшему удивлению наблюдатель заметил, как под самими стрелками происходит какое-то движение. Сосредоточившись еще немного, он различил, что круглый циферблат представляет из себя экран, по которому двигались объемные изображения. Среди прочих – переливающиеся узоры, составлявшие саму основу этого механизма, вырисовали фигуру странника, который спиной стоял к наблюдателю и, подобно ему самому, точно так же смотрел на циферблат уже собственных часов. Ощутив, как кто-то буквально испепеляет его затылок своим взглядом, наблюдатель не смог устоять и резко обернулся.

– Что-то не так? – осведомился интервьюер.

Грегори, еще некоторое время пытаясь различить нечто вполне определенное, глядя назад через свое собственное плечо, медленно повернулся обратно к своему собеседнику.

– Нет, всё так, как и должно быть.

Пока он совершал это краткое движение, студия, где проходила запись интервью с набирающим популярность писателем, превратилась в открытую площадку. Стулья исчезли, уступив место двум небольшим кочкам, располагающимся с двух противоположных сторон разделяющего их гигантского белого дерева, с которого уже готовы были сорваться на землю созревшие лиловые плоды знания.

Путник, что располагался на одной из этих кочек, соскочив с нее, в полете сорвал плод, что был настольно сочным, что чуть не лопнул в его ладони, после чего, ловко обогнув огромное древо по его крепчайшим веткам, уже свесился вниз головой по направлению к сидящему на второй кочке древнему старцу с длинными белыми дредами, заплетенными красными перьями, предложив свой дар.

– Будешь?

Тот, лишь слегка улыбнувшись, отрицательно покачал головой.

– Ну, как хочешь, – похихикала фея, открыв рот и вонзив свои маленькие зубки в плод, что тотчас же лопнул и стал прожигать своим соком само пространство, обнажая голографический скелет, на который было нанизано само время и пространство, что становились лишь дымом, рассеивающимся следом от двух сидящих друг напротив друга существ, которые отражались во все стороны обозримого пространства своими образами. Блистающие своим сознанием и энергией, эти силуэты образовывали целую сетку – самое настоящее жемчужное ожерелье на шее Богини.

Между ними горел маленький огонек, который, поднявшись чуть повыше, достиг такого угла зрения по отношению к каждому из наблюдателей, что складывалось впечатление, что эта вспышка находилась прямо меж глаз каждого из этих существ. Они будто бы сами проникли внутрь этого ярчайшего шарика, внутрь сознания своего собственного отражения, развернув предельный потенциал их фантазий, позволив тем самым уже самой сети вокруг вновь начать наслаивать на себя всевозможные образы. Оно превратилось в самое настоящее меню из переживаний, где молодой человек в компании своей подруги уже внимательно изучал эффекты блюд, которые они закажут. Остановившись на одном из них, он, к своему изумлению, уже понял, что уже не то, что даже просто заказал, но уже и употребил его в пищу, и уже несся через само пространство в прошлое, в полете выхватывая из пустоты копье и вонзая его в своего недруга под радостные возгласы и выкрики своей семьи, что приветствовала своего сына-победителя, которого они смогли спасти от самой смерти с помощью горсти монет и мастерства величайшего мастера Магии всего острова, поклоняющегося Черному Мотыльку!

Крылья этой Богини, раскрывшись над всей вселенной, впитывали своими двумя глазами, что располагались на каждом крыле, жизни всех, кто был рожден, благодаря ее же милости, и которые отдавали ей свою энергию прожитой жизни. Их смерти накапливались и в сердце владыки всего мира, на чьем плаще в районе сердца располагалась золотая бляшка с изображением бабочки. Она же кольнула острием булавки в самое сердце Императора, заставив того пасть на колени и впервые за долгий срок со времен своего детства и так называемых похорон своей сестры разрыдаться от осознания всех последствий, всех тех чудовищных убийств, из-за войн, которыми он так наивно хотел освободить все острова на планете! Он видел страдающих и умирающих от гангрен, от увечий и болезней солдат своей собственной армии, которых он поведет в неравный бой с жарой и холодом на чужой земле. Всё это ради попытки одолеть безумца, который являлся таковым в глазах Императора только лишь по той причине, что и сам Великий Освободитель, Император Арчибальд был точно таким же слепцом, таким же самоуверенным глупцом!

Вспоминая о своем новорожденном ребенке и жене, Арчибальд со с слезами на глазах, стоя на коленях перед часами, что были воплощением самого времени, рыдал и стенал о том, что уже знал наперед, как закончатся не только их, но и его собственная линия жизни! И как бессмысленны были его попытки спасти кого-то, особенно после того, как он уже видел через столетия после своей кончины и всех, кого он любит, свой собственный разрисованный захватчиками посмертный памятник посреди столицы, которая готова была пасть под натиском настоящей экспансии варваров, что безнаказанно убивали жителей его Свободной Республики!

Эти преступления будущего, а также зверства прошлого и ошибки настоящего вкупе создавали четкое ощущение бессмысленности любых попыток противостоять черным крыльям судьбы, что даровали и отбирали жизни и судьбы по своему желанию. Не в силах противостоять этой страшной силе, Император вскочил и побежал к единственному выходу, вцепившись обеими руками в ручку всё никак не поддающейся двери. Государь ощутил, что не может выйти, поскольку весь мир и был этой комнаткой, этой клеткой, где разные формы были лишь выражением чьей-то чужой воли. Эта сила была врожденным качеством Императора, который оказался отнюдь не освободителем человечества, но лишь инструментом в руках высших сил, ведь одно дело – иметь материальные успехи среди достойных мужей и быть кумиром, превознесенным вдохновенными речами и чувствами поэтов, и совсем другое – осознать, как факт, и увидеть воочию, что он был лишь податливой куклой в руках фатума.

Всё пытаясь отворить дверь, Император был уверен, что от ужаса осознания всех фактов сейчас же потеряет разум, чувствуя, как за его спиной уже выросли крылья настоящей Богини, которая, уже вспорхнув с его сердца, предстала тем неописуемым существом, на котором сам Император был точно такой же бляшкой, не более чем просто ярким украшением.

– Хочешь выйти? Что же, не буду держать тебя, – раздались сзади слова, которые чуть не свалили замертво услышавшего их, от страха и ужаса от того, что оно смеется над ним, что она видит его насквозь и для нее этот краткий миг жизни Императора не значит ровным счетом ничего. Было ясно, что его собственное рождение и смерть – всё едино для этой беспредельной силы, и что она смеется над его попытками оттянуть неизбежность.

Однако было что-то еще, какое-то безумно знакомое еще по лесной чаще из детства и смерти сестры ощущение, по самому первому моменту рождения Арчибальда. Оно обволокло тело государя и заставило вмиг обернуться уже безо всякого страха быть убитым, и ответить голосом самой Богини:

– Ты не против того, что я поиграю еще немного, любимая?

Два горящих любовью глаза, слегка сощурившись, отвечали куда красноречивее любых слов.

Так путешественник, повернувшись к двери, после тысяч и миллионов попыток в разных телах открыть дверь самой жизни-смерти и времени, умирая каждый раз у ее порога, всего одним легким движением заставил врата восприятия распахнуться, и часы времени идти вновь, ведь они никогда и не останавливали своего бега для юного правителя.

30. – Кевин, ну что ты встал в проходе? – с усмешкой обратился еще не успевший до конца сформироваться голос, – проходи.

Замерший Император Кевин Харт понял, что стоит прямо на пороге входа в кабинет с протянутой вперед рукой, которой он распахнул двери перед собой, при этом не двигаясь уже несколько долгих секунд, что показались ему целой вечностью во время накативших на него воспоминаний о фейерверке во время церемонии открытия Мировых Игр, почти что два десятилетия назад определивших судьбу не только всего мира в целом, но и его, в частности. Исход развития человеческой цивилизации был предрешен пылающим фиолетовым пламенем силуэтом бабочки, который взирал на него с усеянного плеядами звезд неба острова Утконоса.

В потоке видений, которые полностью завладели вниманием Императора, он и сам не заметил, как уже оказался за массивным дубовым столом, за которым с противоположной стороны возвышался на массивном кресле прежний Император, а ныне Первый Советник Империи Сердца – его прадед Стивен Харт.

– …Так, Кевин, в чем дело? – с едва различимой ноткой раздражения переспросил Стивен, устало глядя на правнука, – ты просил аудиенции, я тебя слушаю внимательно, – вновь склонившись над бумагами, быстро бросил Император.

– Да я… – выдохнул Кевин I, – я хотел поговорить о грядущей коронации.

– Да? И что же ты хотел от меня? – не отрываясь от документов, безучастно спросил Стивен, – дата уже установлена, все приготовления также сделаны, какие именно детали тебя интересуют?

– Я просто… – наконец собрался с духом Кевин, – я просто хотел предложить иную кандидатуру на пост Императора. Я уверен, им может стать…

Стивен уже не слушал все жалкие лепетания настоящего императора Сердца, своего в прошлом наследника, на которого он взглянул так, будто бы тот не был ни его повелителем, ни даже родным по крови человеком, нет, это был лишенный всяческих эмоций ледяной взгляд, который не выражал абсолютно ничего. С этой пустотой и столкнулась речь Кевина, рассыпавшись на мелкие кусочки, которые, исчезнув совсем, не оставив даже и намека на самый глухой звук, переместили Кевина из его фантазий в удушающую тесноту гигантского кабинета, где всё пространство будто бы было высосано этими двумя голубыми глазами напротив, которые прожигали насквозь Императора, от полномочий которого не осталось ровным счетом ничего всего лишь за эту пару мгновений.

– Дата назначена, – будто бы и не услышав слов своего наследника, продолжил Стивен, – все приготовления завершены, – откинувшись на спинку своего кресла и уперевшись одной рукой о массивный стол, повторил первый советник, – ты – Император Сердца Кевин Харт I передашь бразды правления острова своему прадеду Стивену Харту на время бессрочного кризиса в связи с обострением внешнеполитической обстановки.

Кевин ощутил, что всё, что ему сейчас было нужно, это просто покорно согласиться, поблагодарить еще раз своего отца за этот подарок, за то, что он по сути снимает этим жестом всю ответственность с него, и тихо-мирно удалиться, готовясь к своему первому за долгое время настоящему отпуску со своей семьей, наслаждаясь пожизненными богатствами, и периодически появляться на публике в роли первого или десятого советника, изображая бурную деятельность. Да, всё тогда было бы в порядке. Однако, вместо того, чтобы уже как маленькая мышка незаметно прошмыгнуть за дверь, как и его коллега пару минут назад, Кевин к своему ужасу ощутил, как его рот, сам собой раскрывшись, стал транслировать совершенно безумные предложения, которые, озвученные кем-то иным, в этих стенах могли иметь лишь один итог – незамедлительное исчезновение из этого мира их говорящего.

– Я прекрасно знаю всё о предстоящей операции, и просто хочу, чтобы ты меня выслушал: у нас есть сейчас отличный шанс, чтобы не только достойно уйти, но и оставить о себе хорошую память! Но сделать это нужно не через год-другой, а прямо сейчас! Как я уже говорил, мы можем смело доверить полномочия Императора…

– Кевин, – бесцеремонно перебил своего правнука Стивен, – я в третий раз повторять не буду, от плана мы не отклоняемся. Можешь оставить свои идеи для мемуаров.

Кевин впервые за долгое время почувствовал себя просто никем, и, хотя он и носил титул Императора, сейчас он кристально четко понимал, что никакой реальной властью не обладает, и даже вопрос о том, кому же доверить подобные полномочия решался не им, но человеком напротив, который действительно представлял собой власть в Империи.

– Но как же?.. Как же ты сможешь объяснить людям, почему ты снова на троне? Ты не сможешь сдержать их гнев, ты…

– Шаманы, – не меняясь в лице, всё так же четко и холодно констатировал Первый Советник.

– Что? – не поверил своим ушам Кевин, – шаманы?! Но ведь все они давно уничтожены! А если какие-то и остались в живых, то они максимально атомизированы или же встроены в нашу же агентурную сеть и не представляют никакой опасности! Люди просто не поверят этому снова, они…

– Поверят в то, что мы скажем им, в то, что ты скажешь им. А насчет шаманов не волнуйся, мы достанем их даже с того света, если это понадобится.

Кевин почувствовал, как по его коже пробежал холодок. Он прекрасно понимал, что, несмотря на все те ужасы режима острова, про которые он успел узнать за время своего правления, они как-никак локализовались, и можно даже сказать, имели тенденцию снижаться год от года. Однако теперь, с приходом его отца, всё вспыхнет новым пожаром, что поглотит Остров Сердца целиком, и горе будет тому, кто не успеет укрыться от его пламени.

– Нет, ты не сможешь, ты…

– Господин Сан тут будет очень кстати. Я предъявлю его голову миру, нашей столице, и ты увидишь, как народ может любить своего спасителя, доверяя ему снова и снова. Знаешь почему я постоянно оставлял этого «Вождя Шаманов» в живых? Думаешь, почему ты стал императором? Всё ради этого дня, когда я буду уверен, что смогу сохранить Империю в мире.

– Ты просто хочешь править вечно, – не сдержал своего гнева Кевин.

– Называй как хочешь, но без меня этим островам конец, как был бы и конец тебе. Даже твоя семья воссоединилась, лишь благодаря мне.

Кевин ощутил, как будто чья-то ледяная рука залезла к нему в самую душу и, достав ее на всеобщее обозрение, продемонстрировала, каким на самом деле ничтожным куском дерьма являлась вся история жизни человека по имени Кевин Харт, который уже стоял за дверью кабинета. Император прекрасно осознавал, что у него не было ни шанса переубедить Стивена Харта, который при малейшем намеке на измену убрал бы, не раздумывая, и своего правнука, своего несмышленого преемника, что вздумал учинить бунт в столь неспокойное для Империи время.

Однако, к своему же счастью или же напротив – горю, тут как посмотреть, Кевин до сих пор оставался в определенном отношении тем же самым юнцом, что когда-то со слезами на глазах наблюдал за гибелью своей сестры, и о которой он уже и не вспоминал спустя всего пару недель, когда о его статусе узнала в том числе и бросившая его из-за измены невестка, с которой он успел через месяц после трагических событий обвенчаться и уже имел потомство.

Несмотря на все эти невероятные события, которые вознесли его из самых глубин мрака и одиночества вкупе с потерей только что обретенной родной души в чужой земле и страхом смерти в неизвестной пыточной тюрьме варварского острова, он вдруг стал обладателем целой империи и даже этой самой земли дикарей. Однако всё это сейчас не имело никакого значения, поскольку, как выяснилось, он предал нечто, чем он являлся всегда, а то, кем он был сейчас, являлось лишь иллюзией, наваждением, которое сокрыло от него правду.

– Правду? Какую правду? – рассмеялся голос в трубке.

– Ты ведь знаешь, Элен, я всегда любил тебя, – вырвались сами собой слова Кевина.

– О! А я и не подозревала, – расхохоталась девушка, – а ты уверен, что Императору целой страны можно вот так откровенничать со своей бывшей любовницей?

– Вот именно что бывшей, –вздохнул Кевин, – мне тебя не хватает, – проигнорировав вопрос, который совершенно его не заботил, продолжил Кевин.

– Даже так… Ну что ж, ты сам в этом виноват, – четно ответила Элен.

– Я?.. – ошарашенно переспросил Кевин, ощутив, как к лицу прилила кровь, а сердце гулко застучало в груди.

Как вообще она посмела говорить в подобном ключе?! Она ведь сама разрушила их отношения и чуть было не сорвала его собственное намечающееся бракосочетание!

– А кто рассказал о нашей связи Гвен? – едва сдерживаясь, чтобы не начать орать прямо в трубку, процедил Кевин.

– То-то и оно, стоило появиться маленькому препятствию на твоем пути, и ты отступил. Скажи честно, ты действительно пытался вернуть меня? Я что-то не заметила, а зачем тогда мне такой мужик? И, в конце концов, даже Гвен вернул не ты, а то богатство и та власть, что буквально свалились тебе на голову, ведь признайся, доволен ли ты тем, кем стал сейчас? Скажи честно, ты счастлив? Ты стал тем Великим Музыкантом, о котором говорил с такой страстью во времена нашей близости? Исполнил ли ты свою мечту?

– Мечту… мечту… – слова давнего разговора эхом отражались в голове Кевина, который шагал по коридору. У Харта-младшего, несмотря на его браваду, никогда и не было такой мечты, зато было настоящее желание, точнее обещание, данное одной хрупкой девушке, которую он знал чуть более суток, и о которой предпочел поскорее забыть.

Однако, в конечном итоге, слова Элен всё же задели самолюбие государя, и потому даже не ради себя, но хотя бы ради той, что смогла показать ему впервые в жизни, что значит быть настоящим человеком, был готов отдать всё, что у него было сейчас, так же легко, как оно всё и пришло к нему. Всё только ради того, чтобы остановить то безумие, что готово было сожрать своей голодной пастью острова, которые он обязан был оберегать и защищать, а для этого Кевину нужно было отыскать Вождя Шаманов быстрее Советника.

31. – Кого-то ищете? – услужливо спросил официант, в ответ услышав лишь невнятное бурчание, издаваемое Императором, который был не в силах полностью осознать всё дьявольское коварство вопроса, в то же самое время как не смог отыскать даже самого себя в потоке безумных переживаний, что молниеносно сменяли друг друга, оставляя Арчибальда в состоянии полной прострации и помешательства, которое, казалось, уже не закончится никогда.

– А, вот Вы где! – с распростертыми объятьями обратилась некая фигура в маске к Императору, который стоял, едва держась на ногах, – как же я рад Вас видеть на нашем очередном мероприятии, мой сердечный друг! Я даже не сомневался, что рано или поздно и Вас пригласят в наш скромный клуб!

Арчибальд, пытаясь сфокусироваться на собеседнике, одновременно старался не впасть в полный ступор от одного вида маски гостя, которая казалась живой, постоянно меняясь и таким образом трансформируясь то в сияющее солнце, то в лик своего дьявола, чьи рога превращались в бубенчики шута, который, широко улыбаясь, разделялся на три сопряженных лица божества, что оказывались лишь маскировкой того, кто был скрыт и говорил за ней. Этот кто-то был невысокого, если не сказать низкого роста пузатеньким мужичком, который стоял перед своим собеседником полностью обнаженным, двумя руками поглаживая стоящих с разных сторон от него не менее обнаженных, но куда более атлетически сложенных высоких юношей.

Императору, впрочем, было не до сексуальных предпочтений своего старого знакомого, которого он не без труда узнал, продираясь сквозь фильтры миров, которые всплывали из его сознания. Единственное, что его беспокоило, так это то, как бы его очередной «приступ» не смогли распознать присутствовавшие на этой встрече главы государств и властители островов планеты.

– О, так вы уже испытали воздействие напитка нашей Богини? – протянув бокал с налитой внутрь зеленоватой жидкостью, рассмеялась «маска».

Так, к своему облечению Арчибальд осознал, что его странное поведение списывают на действие этого своеобразного «причастия», но никак ни на его психологическую особенность сознания, которая вполне могла быть и врожденной патологией.

– Та девушка, она… – пытаясь ухватиться за обрывки ускользающих воспоминаний, проговорил Арчибальд, – она…

– Девушка?.. – удивленно помотал головой из стороны в сторону «маска», будто бы он был в состоянии вычленить ее силуэт из толпы, что их обоих окружала.

      В то время, как собеседник предпринимал попытки отыскать партнершу своего друга, Император, всё еще продолжая пристально вглядываться в фигуру этого человека, заметил, как на нее накладывается силуэт той самой девушки, что предложила ему кувшин со снадобьем, которого никогда и не было. Этот образ стал безупречно черным, одновременно с этим взорвавшись феерией зеленых и фиолетовых оттенков. Вспыхнув, он исчез всё также стремительно, оставив в мозгу наблюдателя образ Богини, что, улыбаясь игриво, прижимала указательный палец к своим красным губам.

– Наверное эта шлюха… – рассмеялась «маска», – уже обслуживает кого-то другого!

      Не найдя подруги своего «сердечного друга», он продолжал неестественно хохотать над своей собственной шуткой, параллельно трогая своих кавалеров во всё более и более откровенных местах.

– Прошу меня извинить… – не в силах более выносить присутствия своего «друга», бросил Арчибальд. Собрав все свои силы, он, гордо выпрямившись, смог каким-то чудом проскользнуть через своего «друга» и его гарем, и, быстрым шагом пройдя целый лабиринт из коридоров с совокупляющимися мужчинами и женщинами, Император все-таки достиг относительно обособленного и уединенного балкончика, до которого, тем не менее, хотя и более приглушенно, продолжали доноситься непристойные звуки. Не обращая на них никакого внимания, Арчибальд со слезами на глазах, запрокинув голову, уставился на горящие разными цветами переливающиеся звезды. Они, будто бы покачиваясь на волнах отливающего радугой поверхности океана космоса, уже нашептывали своему благодарному слушателю и зрителю песню о настоящей трагедии, что уже произошла, хотя она развернется еще только в далеком будущем, спустя три столетия после смерти императора и всех, кого он любит. Помешать этому процессу даже великий правитель был не в силах, но он мог разделить всю ту боль, что прямо сейчас, несмотря на расстояние в несколько сотен лет, те страдания, которым подвергалась его собственная страна, разрываемая противоречиями и врагами, что хотели уничтожить ее непорочность и красоту.

32. Энни чувствовала, как всё нутро ее разрывается изнутри от ярости зверя, который буквально как будто бы сам стал ее неотделимой частью, и, благодаря этому сомнительному преимуществу, можно было даже прочувствовать всю его ненависть, всю пустоту этого существа, которое пыталось надругаться над ее телом и душой.

При этом всё это было скорее даже исключительно эмоционально окрашенное состояние, поскольку физически ее тело практически ничего не ощущало и представляло собой скорее безжизненную куклу, которую бездумно пыталось случить животное, абсолютно ничего не испытывающее в плане эмпатии ни к объекту своего вожделения, ни даже по отношению к самому себе.

С застывшими слезами на глазах Энн представляла собой сейчас лишь призрак, пустую оболочку, в которой обнаруживший себя наблюдатель задавался раз за разом, казалось бы, простейшими вопросами, на которые не находил ответов. Он видел эту картину прямо сейчас, как будто бы это даже не было почти два десятилетия назад: мать девушки, уже пожилая, но при этом сохранившая свою силу и ум женщина с острова Утконоса, унижаясь, стоя на коленях, умоляет людей в форме пропустить их через транзитную зону аэродрома, где совершил жесткую посадку их вертолет, один из немногих, что успел каким-то чудом ускользнуть с их острова во время проведения Мировых Игр, после которых границы были закрыты окончательно. Этот же наблюдатель ощущал всю безысходность, всё унизительное положение гордого человека, чей род Шаманов был всегда уважаем на родном острове. Однако, из-за предательства Вождя, за последние полвека шаманы стали изгоями, и настал роковой час, когда было принято решение истребить всех, даже самых дальних их родственников по крови. Так женщина, заклейменная «шаманом», спасаясь от ужасов, учиненных собственным народом, унижалась уже на чужой земле, куда она сама никогда не стремилась, но только для того, чтобы спасти свою дочь, которая еще не особенно понимала, что происходит, но, тем не менее, любознательно смотрела по сторонам, то и дело натыкаясь то на рыдающее лицо матери, то на дула автоматов, что были направлены в ее сторону.

С другой стороны, спустя пару декад лет, когда Энн была уже повзрослевшей девушкой, она уже наблюдала видение иного рода. Заключалось оно, с одной стороны, в ее насилуемом теле, со стоящей рядом с ней на коленях матерью, образом прошлого, с другой же стороны, был виден целый поток здоровых соплеменников, которые беспрепятственно выбегали на улицы столицы, что приняла их. Оружие же, которым угрожали в свою очередь ее миролюбивой матери, было как-то постыдно опущено охранителями порядка, в то время как ее «братья», среди которых Энн не заметила ни одной женщины, с грязными криками и пошлыми лозунгами прыгали, гогоча, на камеры снимающих их репортеров с обещанием дословно: «в*****ь» приютивший их остров как следует.

Унижение старой женщины острова Утконоса, которая оставила львиную часть здоровья в лагерях для беженцев, а также безнаказанность целого потока молодых зверей, которых и людьми-то можно было назвать с натяжкой, – потерянного современного поколения ее острова, представляли собой вопиющий контраст, высвечивающий тотальную несправедливость, которую Энн не могла никак принять! Почему она, что стала успешным человеком, и ее мать, что работала как проклятая, чтобы ее дочь смогла стать достойной частью цивилизации, должны были проходить через ад неизвестности с угрозой быть депортированы назад и там быть убитыми Вождем и его приспешниками? И даже это Энн могла принять и жить спокойно дальше! Но почему те, кого она при всем своем желании не смогла бы никогда назвать своими «братьями», сейчас наводняли ее новый дом?! Чтобы и здесь устроить тот кошмар, что сейчас творился на ее родном острове?! Это просто немыслимо! Это было выше ее сил! Энн ощущала испепеляющую ярость, которая клокотала внутри, в то время как она хотела схватить за голову этого зверя, что измывался и над ней, и над ее матерью, и над ее островом, а теперь над ее новой родиной и расколоть надвое, как пустую ореховую скорлупу. Энн готова была голыми руками разорвать на части эту уродливую физиономию с бессмысленным взглядом, но она физически пока не могла этого сделать. Девушка ощутила, как ее внутренности будто бы начинают сгорать и, плавясь, превращают ее саму в спящий вулкан, который должен был вот-вот извергнуться. И вот, когда морда зверя, который похотливо высунул свой белый язык, вновь оказалась напротив лица Энн, она будто бы превратилась в гигантское жерло, что неумолимо исторгло из себя черную вязкую жидкость, настоящую магму, выражение ее чувств и переживаний, окатив зверя с головы до ног. Тот же, в ужасе отпрянув, стал судорожно тереть морду, которая, как показалось Энн, начала таять на глазах, но, в чем она была точно уверена, так это в том страхе, что выражали его глаза, которыми он более не смел взглянуть на свою «сестру» без полного осознания того, что сделал, и что она придет за ним, рано или поздно, хочет он того или нет.

33. Император, облокотившись, пытался унять свой желудок, который, казалось, был бездонным, и что уже на протяжении получаса извергал из себя потоки мутной жидкости.

– Вот ты где! – похлопав по плечу своего «друга», расхохоталась «маска», появившись так же внезапно, как и исчезла ранее из поля зрения императора.

Один этот маленький, но весьма характерный и показательный жест с фамильярным обращением всколыхнул целую волну эмоций в императоре, которые он еще не испытывал, казалось, никогда в своей жизни. Даже когда он сам шел в битву, даже к самому заклятому врагу и противнику, он не испытывал столько ненависти, как к этому тщедушному человечишке, который из-за всего лишь одного сказанного лишнего слова рисковал тем, что Арчибальд просто бы задушил его прямо здесь и сейчас.

– Неважно выглядите, хотя, полно уже!.. Главное, что вы так и не ответили на мое предложение! – рассмеялась «маска», не обращая совершенно никакого внимания на то, что его так называемый «друг» даже и слова не успел вставить, – я хотел поделиться с вами своими соображениями насчет наших островов, и как можно было бы использовать варваров Змея в наших общих целях…

Арчибальд ощутил, как подходит к кульминации как сам вечер, так и непосредственно этот разговор, от результата которого будет зависеть не только его собственная жизнь и возможность физически покинуть стены особняка, но и судьба всей цивилизации.

– И какие же это цели? – пытаясь изо всех сил собраться, спросил император.

– О, ничего серьезного! Просто мы с партнерами решили, что можно было бы использовать этот народец для решения некоторых накопившихся… ммм… вопросов.

– Могу я узнать, что это за вопросы? – уже понимая, к чему ведет его собеседник, всё же решил уточнить политик.

– Например, для решения вопроса о… так скажем, урегулировании местных конфликтов, а также для разрешения кризисных ситуаций, связанных с рабочей силой, тем более, что можно еще использовать…

– Это слишком опасно, – отрезал Арчибальд.

– Опасно?.. Опасно?! – рассмеялась «маска», сотрясаясь всеми складками своего несуразного тела на тоненьких ножках, – да брось! Нет ничего опасного в том, чтобы использовать этих дикарей, этих животных!

– Как раз в этом-то и скрывается угроза, – решив всё же воззвать к здравомыслию собеседника, продолжил император, – ты хочешь нарушить все те естественные условия, в которых развивалось это сообщество на протяжении многих веков, если не тысячелетий! Ты осознаешь, к чему может привести подобная неразумная экспансия?

– О! Вот тут-то ты и недооцениваешь силу прогресса, хотя и сам являешься реформатором! Мы дадим им оружие! Мы дадим им наше знание! Мы не просто используем их, но дадим им то, в чем они нуждаются, то, за что они сами отдадут нам свою свободу! Мы покажем им мир! И скрепит их лояльность наша величайшая религия! Колесо Арчибальда будет установлено в каждой хижине, каждого племени, а их бессмысленные идолы… Все эти бабочки будут…

– То, что ты предлагаешь, – не дослушал его Арчибальд, – то, что вы хотите начать, – это безумие. Дав им на данном этапе развития все современные разработки и достижения науки и… даже культуру, вы просто нарушите микрофлору этого острова. Вы сами еще не до конца представляете, с какими последствиями столкнетесь в будущем, если, не раздумывая, решите использовать необузданную, природную силу трайбов в своих интересах.

– Господи! Да ты слишком много думаешь, Арчи, – снова положив свою тоненькую ручку в недвусмысленном жесте на плечо своего «сердечного брата», потрясла головой «маска», – даже если какие-то потрясения и начнутся, и даже если начнется обратная экспансия, а я думаю, ты боишься именно этого, то нам – сынам Великого алхимика Арчибальда, что даровал всем нам божественную власть над островами, не будет ничего угрожать! Ну, а народ… Народ должен будет принять в себя своих новых гостей!

– Нет, это… – Арчибальд вновь ощутил волну омерзения, которая прошла сквозь него от слов «маски», однако, прежде чем он успел сделать что-то опрометчивое, его нервные окончания передали мозгу знакомые сигналы в виде боя колоколов, источником которых был Главный собор Столицы его Республики, который, хотя и находился в тысячах километрах отсюда, был слышен так же отчетливо, как будто бы Император стоял самолично прямо у его подножья, ощущая всё то, что он почувствовал тогда, еще давным-давно оказавшись в столице, еще юнцом, в составе военного корпуса. Даже тогда Арчибальд не мог избавиться от чувства узнавания, что должен был оказаться именно там. И сейчас, ровно как и тогда, он ощущал каждой клеточкой своего тела тот восторг при виде силы воли человека, его труда и воображения, что выражалась в каждой мельчайшей детали собора, который возник прямо перед его взором, напрочь затмевая своим голографическим светом всё остальное. Так, великий Император, не обращая ни малейшего внимания на своего неразумного собеседника, просто прошел насквозь его, как через пустое место, направившись к своему сокровищу, однако при этом ощущая, что эмоции по мере приближения к нему кардинально менялись, и это не предвещало ничего хорошего.

34. Зайдя в гигантский собор, Боун поднял голову вверх, глядя на исписанные величайшими творцами своего времени стены, и, пройдя чуть далее, посмотрел на посетителей, к которым испытывал не меньшую, лютую ненависть. В данный момент его единственным желанием было – во что бы то ни стало превратить их всех в пыль, однако сейчас он был не для этого, и, сжимая в кармане курточки взведенный портативный заряд, уверенно двинулся к изваянию Арчибальда, который, казалось, внимательно следил за юным путешественником.

Боун с ненавистью мельком бросил взгляд на творение талантливейшего скульптора, не обращая абсолютно никакого внимания на остальные элементы культур, маркеры самого времени, которые рассказывали историю становления цивилизации, ее ошибок и надежд, ведь все они не значили для варвара ровным счетом ничего, как тысячелетия назад, так и сейчас, по сути, увы, ничего не изменилось. Единственное, что еще отделяло его от поставленной цели, было глупое видение, испытанное незадолго до его так называемого крестового похода, ведь он уже предвкушал то, что ему предстояло сделать.

Обходя мраморные статуи, пришелец с недовольством смотрел на светоносных существ, которые были символами проводников мировой души, что была заключена в страдающем теле на алтаре, которое было главной святыней древнего храма, который был построен в эпоху возрождения цивилизации из-под гнета религиозных догматов, которые, доживая свое, всё же держались за жизнь и разрешали появляться великому только в качестве украшения этой самой умирающей идеологии, но никак не в качестве самостоятельного произведения искусства. То же самое произошло и в данной ситуации. Так, величественная постройка, хотя и была придатком церкви, являла на самом деле собой плод многолетнего труда десятков талантливейших архитекторов, скульпторов и художников со своим собственным виденьем, которые, несмотря на заданные темы культа, смогли все-таки передать нечто большее через изящные изгибы колонн, что примыкали далее к величественным фрескам и иконам, убегая всё выше к витражам, и уже там, наверху, соединялись в точке гигантского глаза-окна, которое просвечивало будто бы насквозь всё помещение культового строения, одновременно с этим создавая своим божественным светом звезды все эти монументальные творения.

Однако Боун даже не обращал внимания на всю эту художественную композицию, для него также не существовало и этого ока, которое видело всё, внутри была лишь пустота, клокочущая после ночи, проведенной бок о бок с интоксикацией искусственными энергофруктами. Помимо остаточных эффектов в виде шлейфов, которые оставались при взгляде на предметы, Боуна также подгоняло страшное предчувствие, которое поселилось в нем этой самой ночью, но сама память просто будто бы обрезала само это воспоминание, чтобы в трезвом состоянии он смог исполнить свое задание без проволочек. А было оно не таким уж и трудным – у него заранее был подготовлен план, и даже проведены некие подготовительные работы для того, чтобы не оставить от этого места камня на камне.

И хотя одной искры было бы крайне мало для того, чтобы этот титанический памятник человеческим достижениям обрушился, всё же было уже совершено достаточно со стороны предательства тех, кто владел территорией, на которой находилось строение, в том числе и из самого городского совета. Именно поэтому Боун был внутри, поэтому в его руке уже был детонатор, и поэтому он смог пробраться внутрь, минуя искатели – никто не имел права его досматривать, как привилегированного члена общества, того, кто бежал со своего острова, вверившись целиком и полностью местным властям.

Закончив все приготовления и оставив заряды там, где это следовало сделать, Боун так же беспрепятственно вышел наружу точно таким же пустым храмом, а затем, неспешно отойдя на безопасное расстояние, активировал оба заряда. Сначала будто бы и вовсе ничего не произошло, но затем он увидел, как к небу поднимаются, рассеиваясь, черные клубы дыма, похожие на какого-то демона, который, увеличиваясь в размерах по мере своего подъема к небесам, готовился затмить уже собой само солнце.

Несмотря на то, что у него были четкие инструкции, куда ему следовало следовать сразу после своей партии в этой игре, Боун не смог сдержать себя и поспешил обратно, чтобы воочию увидеть плоды своих так называемых трудов. Миновав отделявшие его от источника дыма строения, он уже узрел пред собой самого демона огня, который всполохами пламени вырывался с крыши и из окон храма, став колоссальным пожаром, вокруг которого Боун обнаружил не только себя, но и других своих собратьев, которые хохотали и снимали всё происходящее на портативные устройства. Некоторые танцевали, выкрикивая лозунги на только им понятом наречии, Боун же не смог устоять при этой вакханалии и присоединился, впав практически в экстатический ступор, слившись с массой, что окружила пылающий собор, который простоял множество веков и всё же сдался под натиском врагов, которые уже дошли до самого сердца столицы и готовы были поживиться тем, что останется после их неуемной мании к разрушению. Где-то на фоне этой безумной пляски огня и разрушения уже звучали сирены, которые были не спасением, но лишь напоминанием о том, что всё было уже проиграно, ровно, как и то, что спасать уже было нечего, было слишком поздно, ведь Враг был уже внутри.

35. Юный воин громко гоготал, видя горящий город Врага в огне, и продолжал плясать вместе со своими вооруженными собратьями, наблюдая за тем, как огненный демон, как и столетия назад спустя, так и тысячелетия в будущем раскрывается во всем своем ужасающем великолепии перед преданными ему почитателями.

Врата Древней Столицы Цивилизации были распахнуты изнутри, и орды варваров ворвались внутрь, чтобы разграбить и окончательно разбить неприятеля, который столь самонадеянно решил использовать их так называемую отсталость в своих интересах – и в итоге это вышло ему боком. Ирония также заключалась в том, что подобно народу, который едва выжил с таким уровнем развития в переменчивом мире, точно так же и воин, что непосредственно отворил двери, был такой же некой статистической ошибкой, нелепой погрешностью, который ну никак не мог выжить с тем примитивным уровнем медицины, и, тем не менее, был полностью боеспособен и стал краеугольным камнем, катализатором бойни, что сейчас происходила на его глазах и в которой с радостью участвовал и он сам. Теперь любые законы этой цивилизации, и даже обряды и правила его родной земли были позабыты, на их месте осталось лишь примитивное желание утолить свой гнев и похоть на любых объектах – любых полов и возрастов, что попадались на пути, параллельно подстегиваемое инстинктом самосохранения, который заставлял зверя забивать даже не им сконструированным оружием чьих-то отцов, матерей, сыновей, дочерей, братьев и сестер, что тщетно пытались спасти в наступившем хаосе как самих себя, так и своих родственников от жесткого надругательства прямо на их глазах.

Массовые убийства, что более напоминали оргию демонов, продолжались не одно столетие, и вот уже спустя тысячелетия относительного мира, цивилизация, что напрочь позабыла об уроках древности, уже не в таких масштабах, но уже полыхала пожаром в самом сердце свой исторической Столицы.

– Прямое включение! Прямо сейчас вы можете видеть, как горит собор Святого Арчибальда, который более пяти столетий был главной культурной достопримечательностью всего цивилизованного мира, место сакральное, по-своему уникальное и…

– Эээ, б**!! – с акцентом, радостно гогоча, прорвалось к камере некое существо, к которому прильнул десяток других, сформировавших плотное кольцо вокург корреспондентов, которые застыли от страха, даже несмотря на данную редакцией установку на абсолютную политкорректность, – это первая… Первая, – пытаясь вспомнить язык, продолжил пришелец, – первая п****а вас, зеленозадые! – радостно загоготали важные свидетели происходящего, – это ваша расплата, ссытесь, животные! – прозвучал преисполненный смысла шакалиный лай на весь эфир цивилизации.

Где-то между неизбежным будущим и столь же предопределенным прошлым образы обоих катаклизмов достигли в видениях чувствительной к подобным сигналам натуры великого Императора Первой Демократической Республики своего катарсиса. Его колыбель была разорена тысячелетия назад, а то, что создавалась шаг за шагом сегодня, будет точно также молниеносно обнулено захватчиками всего чуть более чем через пару веков.

И причиной этого было…

– …Я поэтому и говорю, – в пьяном угаре хохотал Император Стивен I, великий император Империи Сердца, – мы должны использовать труд этих лиловозадых рабов! Право, их собратья с легкостью продадут их нам за несколько миллионов, это ведь сущие гроши! И тогда обе наши империи, друг мой, будут несокрушимы в грядущих войнах! Поверь, мы с тобой станем повелителями всего мира! Мы станем величайшими, мы…

Арчибальд сдерживался изо всех своих сил, только чтобы одним точным ударом в висок не убить это существо, что смело называл себя его братом, его «сердечным другом», что было абсолютно невежественно в самой своей сути, что отражалось и в неказистой внешности, особенно в сравнении с красавцем Арчибальдом. Это уродство шло изнутри, из безумного желания использовать слабости неразвитых народов и их жадность в своих собственных корыстных интересах, подставив под удар обе цивилизации, которые неизбежно закончат войной. В связке с обратной экспансией, если и не через сто, но уже спустя каких-то двести, триста лет это приведет к таким трагедиям, о которых это создание, что называло себя отцом народа Сердца, даже не задумывалось своей тупой квадратной лысой башкой! Это было чудовищное преступление против всего человечества! Единственный способ остановись это было прервать жизнь этого монстра, который уничтожит всё, к чему стремился Арчибальд, и сделать это было необходимо прямо сейчас – одним точным ударом!

– Ну что вы скажете? – расхохотался Стивен, сделав опять всего один неаккуратный жест, коснувшись Арчибальда, что послужило спусковым крючком к неостановимым последствиям.

– Что… – уже переменившись в лице, замер Император, выпучив глаза от накатившей на него холодной волны страха, – что вы делаете?!

36. – Что за?.. Какого х*я?! – орало пойманное животное, которое всего полчаса назад чувствовало себя властелином мира, поимевшим, по его собственным словам, тупую сучку, а затем за кругленькую сумму уничтожившее и то, что наиболее было мило ее сердцу, без стеснения заявив на весь мир о своей гнусной победе, – что ты, мать твою, делаешь, лиловый?!

– Ты расскажешь, где она, а потом мы решим твою судьбу.

– Какую н***й судьбу?! Какую… – остервенело орал Боун, в то время, как его собратья поодаль, не обращая на его поимку никакого внимания, продолжали танцевать, прыгать и гоготать на виду телекамер всего мира вокруг пылающего сердца столицы. Она вся при этом целиком будто бы погрузилась под воду, и эта божественная амброзия, что залила все улицы до самых небес, начинала разгораться еще сильнее, несмотря на полную несовместимость этих двух химических явлений физического мира.

Помимо этого странного наблюдения, всё происходящее – и гул толпы, и матерщина Боуна, и все эмоции людей, как вовлеченных, так и совершенно равнодушных, начали сливаться в единую какофонию, которая стала сначала жужжанием, а потом шипением. В конце концов она оформилась в более изящную форму, в песню, хор из множащихся двух полюсов голосов – из несущих в себе черты – соответственно мужские и женские, что, сливаясь, превращались в саму материю. Когда это произошло, размылись все границы, как между огнем и водой, так и между трагедией и комедией, и уже было непонятно, что стоило делать с этим вероломным поджогом, смеяться ли, плакать над ним? Еще сложнее было себе представить образ того, кто мог это сотворить.

Хотя и была всё же одна фигура, которая и являлась этим хором голосов, поющая под музыку медных труб небес, которые, играя свою мелодию, сочетали в ней все возможные композиции прошлого, включая самые известные величественные полотна, так и никому неизвестные песни неуслышанных душ, вместе с еще даже ненаписанными композициями. Невидимый небесный музыкант превращал все эмоции и чувства любых существ – мертвых, живых и еще даже не родившихся, все их свойства и характеристики в танцующую фигуру, которая, потряхивая двумя своими бубенчиками на голове, танцевала сначала посреди хаоса геометрических построений, а затем приплясывала во всё более и более упорядоченных фрактальных самопорождающихся фигурах в бесконечных просторах небесного дышавшего живого сада. Посреди всего этого великолепия и обилия символов, выраженных через цвет и звук, и танцевала эта ничем не сдерживаемая фигура, что, не стесняясь никого и ничего, бодро отплясывала по глади воды. Каждая капелька брызг, вылетающих из-под ног космического танцора, превращалась в настоящий дар самому себе, громкие аплодисменты, что охватывали, заливая, всё вокруг собой. Они становились самим светом знания и воображения, который просвечивал насквозь волшебные узоры мироздания, что ткали на глазах завороженного зрителя историю далеких пространств. Они нигде и никогда не заканчивались, хотя и вмиг могли превратиться в микроскопические, камерные помещения пространств, если попадались под взор создателя всего этого эпического полотна вселенной. От этого иллюзорного свойства, из-за которого они казались ограниченными, сами истории становились ничуть не менее захватывающими. Фигура же танцора уже знала наперед, несмотря на свою полнейшую отрешенность от всего, что именно сейчас будет происходить. Но всё же для этого было необходимо, кроме беспрекословной безусловной власти и силы любви, кое-что еще, что-то, что помогло бы насладиться всем игровым потенциалом этой сцены мира. Это не то, чтобы ее сильно заботило, или она хоть сколько бы то ни было переживала из-за своего одиночества или из-за того, что не с кем разделить эту беспредельность, вовсе нет, просто это всё парадоксально действительно было так чрезвычайно необходимо, так и совершенно не важно, но в конечном итоге – почему бы и нет?

И в итоге фигура танцора, что всё еще, весело напевая свою межпространственную песенку, продолжала прыгать по своей внутренней фантазии, оставляя за собой шлейфы от удивительнейших движений гипнотического свойства. В этих миллионах копий самого себя он, казалось, начал запутываться, что было лишь частью его очередного развлечения. Действительно, ничего подобного произойти и не могло, даже в теории, поскольку каждое движение им было доведено до совершенства, просто что-то происходило с формой его фигуры. Так, его руки уже слегка видоизменились, а точнее, расщепились на несколько копий друг друга, и фигура продолжила свое движение уже с четырьмя грациозно извивающимися верхними конечностями. Затем то же самое произошло и с ногами, и с самим торсом, который разделился в изящном движении на два корпуса, что примыкали друг к другу одной спаяной головой. Однако и она в итоге разделилась надвое, оставив на черепе каждого по одному отростку с бубенчиком, каждый из которых весело звенел, будто бы игриво подзывая друг друга. Также это было похоже на два рога, которые формировали тоннель познания каждого смотрящего. Благодаря этому двойному виденью, две части единого могли, окончательно отпрыгнув друг от друга, начать самостоятельно и независимо друг от друга отплясывать в самозабвенном танце любви, в формирующемся вокруг них лабиринте из их собственных чувственных фантазий, возникающих на месте белых пятен в их уже не до конца полном восприятии. Но даже самое красивое и воодушевляющее действо, несмотря на свою феерию, уже становилось несколько скучноватым самоповторяющимся актом. Так, чтобы избежать этого зацикливания, двое, игриво прильнув друг к другу, казалось бы, в самый последний раз, быстро разбежались в разные концы лабиринта, что стал тут же усложняться как вовнутрь, так и вовне, всё дальше и дальше, пока их песни практически не утихли окончательно. Однако, всё равно внимательный наблюдатель даже в такой ситуации мог бы услышать, как два бубенчика, не смолкая, продолжают подзывать друг друга, подобно воркованию двух влюбленных голубков.

В свою очередь, оба они, разделившись еще на большее количество субъектов, уже жили своей жизнью. Космический танцор теперь там рождался и умирал с целыми вселенными, со своими заботами, своими системами, своим временем, своими важнейшими проблемами и выдуманными смыслами, ровно, как и утешениями, где бы он ни находился. В итоге то игровое поле разрослось до такой степени, что, казалось, генеральный отзвук истины стал практически неслышим, хотя там и присутствовали миллионы других, казалось бы, не менее прекрасных звучаний, что всё равно были лишь отражением изначального зова двух влюбленных сердец, что, призывно отражаясь в этом лабиринте, так хотели отыскать друг друга, ведь если, а точнее, когда они это сделают, как они смогут от души посмеяться над своей искусной и завораживающей игрой!

37. – Грегори, вы с нами? – тактично переспросил интервьюер.

Писатель оторвался от своих мыслей, однако, несмотря на это, продолжал наблюдать те самые узоры вселенной, которые покрывали сначала карету, в которой он ехал, а затем и студию, что пришла ей на смену, которая расширялась еще дальше. Казалось, будто бы даже исчез сам лабиринт, которого, вполне возможно, никогда и не было, в то время как сам бубенчик звучал всё тише, пока сам Грегори не перестал обращать на него всякое внимание. Так, полностью сосредоточившись на своем собеседнике, Грегори увидел, как сидящая прямо на его голове миниатюрная фигурка Богини, подмигнув ему, растворилась, будто бы ее никогда и не существовало в реальности, а всегда было, есть и будет лишь это личное интервью. Ничего важнее для Грегори не было, ведь он столько лет мечтал об этом моменте, чтобы рассказать всё, что он чувствует и знает, как своим будущим читателям, так и тем, кому его личность уже была известна. Однако, несмотря на этот долгожданный момент исповеди, все слова куда-то пропали. Прокрутив эти события и всё, что им предшествовало, в своем уме, продолжая чувствовать приятные мурашки на своей коже, писатель не смог сдержаться и сначала тихо, стараясь изо всех сил подавить нахлынувшие на него ощущения, но потом уже без всякого стеснения стал хохотать, и его искренняя радость разнеслась по невидимому лабиринту десятка тысяч миров, как самый настоящий маячок, тот самый истинный звон колокольчика, что уже был безошибочно услышан его вечной спутницей и верной женой.

– Да, я вас прекрасно слышу, – отозвался Император Арчибальд, пытаясь понять, какой именно ответ ему нужно дать в данную секунду, когда десятки образов различных реальностей накладывались на вполне определенное, единичное место пространства-времени, где он сам находился. Ему необходимо было позарез определить, чем же являлось это самое место. Это было тем самым поворотным моментом, во время которого необходимо было действовать быстро и решительно, чтобы удержать навалившийся массив информации, дабы тот в свою очередь просто-напросто не распался на атомы под воздействием собственной тяжести.

Но что, если стоило по-хорошему отпустить всю эту ситуацию? Что если это единственное, что и требовалось? Будто бы в подтверждение этой мысли, существо с факелом в руках, что стояло напротив путешественника, позади которого вспыхнул Собор, имевший колоссальное значение для императора, будто бы своей злой волей замкнуло за спиной Императора огненное кольцо, в пламени которого растворился как сам особняк, так и балкон, где стоял освободитель. Оно превратило тем самым всю окружающую действительность в недвижимую картинку будущего, которая была предопределена атакой варваров еще в далеком прошлом, когда была трагически чуть не уничтожена цивилизация, причем самыми низменными позывами человеческой природы. Сейчас же история вновь повторялась, только, как это полагается, в виде фарса, злой иронии, заключающейся в том, что истребляемый народ сам пустил в свои земли завоевателя, который, не стесняясь, плясал на самом ценном, самом дорогом для человека – его достижениях, что базировались на его безграничной самоотдаче, на этом залоге продуктивного творчества и саморазвития.

Так оба этих омерзительнейших образа сплелись в единое настоящее, в котором, подобно какому-то демону в абсолютно диковинной одежде, расположился пришелец, испещренный пылающими татуировками, напротив несчастной души, что прямо сейчас горела в самом настоящем аду.

– Грегори, вы не отвечаете прямо ни на один вопрос. Поясните, что именно вы хотели сказать своими текстами? Нам интересны, в частности, интерпретации этих терминов – «варвары», «энергофрукты». Что вы имеете в виду, когда говорите, что «не существует», по вашим собственным выжимкам из текста, мифических существ, которые бы управляли человеческой историей? И что все книги, написанные о них, это лишь способ контроля. И что еще важнее, вы так и не даете определения, кто же все-таки эта Богиня-Бабочка? Это какая-то ирония? – хитро улыбнулся демон, – ведь, по вашим прошлым фразам можно предположить, что вы не верите ни в каких…

– Не верю… – повторил писатель, взглянув на свои руки, которые сгорали в огне, что одновременно был похож и на толщу воды, в которую путник погружался всё глубже и глубже, – но, знаю.

Грегори моргнул и когда вновь распахнул глаза, то не было уже ни огня, ни воды, ни его самого, ни писателя, ни интервьюера, ни демона, ни прошлого, ни будущего, ни вымышленного, ни ложного. Не было даже уже никаких двоих, которые бы могли вести диалог, ровно, как и силы этого потенциала, что могла бы себе позволить этот диалог, и, тем не менее, именно в этот момент и стала возможна самая содержательная беседа.

– Знаешь, значит? – спокойным тоном обратилось существо к своему отражению, уже заранее зная ответ.

– Тогда, я уверен, что не о чем больше беспокоиться, – ответило отражение устами своего дорогого мужа, сидящего напротив, который вновь обретал форму, чтобы опять нырнуть с головой в лабиринт любовной игры своей подруги, которая так же отделилась от их общего пространства и, танцуя напротив своего любимого, уже вновь обернулась тем самым существом, что было больше всего любо и мило его сердцу. Богиня, обладая величайшим даром игры и перевоплощений, вновь превратилась в лысого, окруженного для контраста хорошо сложенными юношами, старика, который вел откровенное повествование о своих безумных и совершенно бесстыдных планах. Не в силах выдержать этого безумия, уже второй участник этого мирового спектакля рванул вперед, вновь став великим императором, который, схватив своего дорогого «брата» за кожаный ошейник, что болтался на его худощавой шее, и грубо притянув его к себе, в мгновение заставил того замолчать и с круглыми от страха глазами непонимающе уставиться на своего «брата»-Императора.

– Будь я проклят, если позволю тебе сотворить это преступление! Я остановлю твое безумие, даю тебе слово.

***

Существо в маске что-то отчаянно верещало, пытаясь даже выдавать нечто вполне разумное и осмысленное, стараясь тем самым всеми силами хоть как-то урезонить наглеца, который, схватив за горло высокочтимого гостя вечера, уже оттеснил его наконец с балкона через лабиринт нескончаемых коридоров, помещений и пролетов лестниц в просторный зал, вполне возможно, тот же самый, где Арчибальд ранее наблюдал за предшествующей всей церемонии оргией. Его это на данный момент совершенно не беспокоило, впрочем, как и десяток-другой людей вокруг, которые продолжали самозабвенно предаваться любовным утехам в самых экстравагантных позах. Однако, даже среди них уже нашлись и те представители костюмированного вечера, которые, не отвлекаясь от своих партнеров, параллельно внимательно и проницательно смотрели, а что самое главное, вслушивались в то, что происходило между теми гостями, что стали главным гвоздем всей программы. Для них обоих эта доминация одного над другим, этот конфликт, как и для большинства находящихся в зале, был не просто очередной любовной игрой, но событием, которое на ближайшие годы, если не десятилетия, предопределит судьбу огромного количества политических, экономических, а главное – военных перспектив мировых держав. Понимал это и «маска», который, едва продохнув, вновь предпринял отчаянную попытку облагоразумить своего «доминанта», который, казалось, всерьез намеревался придушить его этим ошейником.

– Мой дорогой Брат… Гха!.. Великий Арчибальд! – уже практически умоляюще лепетало существо в маске, – пожалуйста, прошу!.. На нас же смотрят!.. Вы не можете отказаться! Не имеете на это никакого права! Вы просто не понимаете, на что обрекаете и себя, и все остальные страны нашей цивилизации, нашего мира! Мы нужны Вам точно так же, как и Вы нам! Мы обязаны действовать сообща! Иначе… Иначе… Войны не избежать! Львы ни за что не простят Вас, если Вы не поддержите их решений! И уж будьте уверены, у меня, увы и ах, но также не будет никаких причин и разумных оснований, чтобы не принять их сторону в назревающем конфликте!

Арчибальд на мгновение будто бы даже задумался, испытывая сомнения, и в глазах маски даже успела проскочить малюсенькая надежда, появился крошечный шанс, чтобы с упоением отблагодарить своего «брата» за благоразумие. Однако глаза терпящего крах переговорщика расширились от ужаса, когда Император-Освободитель вместо того, чтобы отпустить его, и, что самое главное, принять предложение, скинул с самого себя маску, которая с громкими звуками покатилась по полу.

В этот момент даже самые опьяненные страстью любовники отвлеклись от своих занятий, и зал наслаждений, еще секунду назад наполненный неконтролируемыми вздохами, мгновенно превратился в самый настоящий могильник, где не было слышно ни одного шороха. Казалось, что весь звук высосала какая-то неведомая сила, и заключалась она целиком и полностью в одной-единственной фигуре без маски, которая спустя еще мгновение выпустила из руки ошейник стоявшего на цыпочках толстячка. Тот же от полнейшей неожиданности плюхнулся на свой зад, полностью затерявшись в складках мантии, что неторопливо сползла с тела возвышающегося над ним гения, который, выпрямившись и не поворачивая головы, тем самым даже не удостоив своим вниманием окружающей его публики, продолжал буравить взглядом запутавшегося карлика, что предпринимал комичные попытки выбраться наружу.

– Принимать участие в экспансии дикарских племен Первая Демократическая Республика не намерена, ровно, как и препятствовать, развязывая ненужное кровопролитие. Эта неразумная политика будет на совести глупцов, которые готовы будут поддержать данное решение, и которые будут ответственны за те разрушения, к которым приведет она в будущем. Участвовать во всем этом цирке мы не намерены, как я уже сказал. Наша страна будет идти намеченным курсом по интеграции всех стран нашей цивилизации в надежде однажды увидеть, не иллюзорно, но по-настоящему целый и единый мир Человека, а не жадного животного. Засим прошу меня простить, я откланиваюсь, – сделав прощальный жест, направился к выходу Арчибальд, зная, что сейчас на него смотрят сотни и тысячи глаз самых влиятельных людей мира и прекрасно понимая, что даже несмотря на нестерпимое желание части их них убить его прямо сейчас, они этого не сделают.

Однако великий Арчибальд, выйдя на улицу и наблюдая лиловый рассвет, параллельно вдыхая полной грудью воздух утреннего бриза, не терял из виду и факт того, что свершилось неизбежное – началась война, и как он не пытался избежать ее, обстоятельства всё же неумолимо подводили его к решению начать военную кампанию, исход которой решит будущее всей цивилизации. Но просто так сделать подобный подарок своим противникам Арчибальд не мог себе позволить, и именно поэтому, сидя в карете, что уже везла его в Императорский дворец, он прогонял в голове сотни вариантов того, какими темпами и какими средствами стоит проводить реформы, чтобы никакая подобная военная авантюра не смогла остановить Прогресс и уничтожить мечту Великого Гения о возрождении человеческой цивилизации и самого духа Развития. Вместе с этим, его сердце уже неслось параллельно с потоком мыслей в будущее, где ему предстояло воочию узреть плоды своих трудов и храбрых свершений.

38. Пробуждаясь, путешественник пытался отойти от тяжелых симптомов, напоминающих о том, казалось бы, нескончаемом вояже, который ему всё же удалось пережить, и о том, что еще осталось сделать, находя в этих размышлениях силы и надежду на новый день.

Несмотря на то, что воспоминания были не из самых приятных, тем не менее, во всем окружающем пространстве чувствовалась какая-то неподдельная живость, чистая энергия, которая толкала персонажа к тому, чтобы начать действовать, начать жить, в обязательном порядке запустив ретроспективу всех предшествующих текущему эпизоду событий.

Первым и самым четким осознанием путника был стыд, да именно стыд, который, тем не менее, был едва заметен стороннему наблюдателю. Эта эмоция неуверенно выглядывала из-за огромного булыжника физического недомогания, что стекалось со всего организма к низу живота, манифестируя собой будто бы ту самую гору, которая придавливала путника к больничной койке, в которой он, а если быть точнее – она, и обнаружила себя.

Энни смогла угадать, кто она такая, по характерному запаху мужского парфюма, который витал в воздухе знакомого ей помещения, которое теперь было частично переоборудовано под больничную палату, неизменными атрибутами которой была целая куча стоявших у больничной койки приборов, от которых шли трубки, что заканчивались в катетерах на руках пациентки, и которые по всей видимости должны были восстановить потраченные ее телом ресурсы.

С этих самых незаменимых открытий человеческой цивилизации, которые, хотя и выглядели несколько чудно на контрасте по сравнению с античными украшениями основной композиции комнаты, тем не менее, и началось вспоминание своей личной истории, очередной манифестации Богини. Она, в лице Энн, использовала весь потенциал природы пытливого человеческого ума, который изо всех сил пытался понять не только сами принципы функционирования новообретенного организма, но и постичь, в чем же заключалась красота и тот самый неуловимый смысл человеческой жизни.

– Заключается он в том, моя дорогая, что тебя поимели, во всех смыслах, – улыбнулась, обращаясь сама к себе девушка, после того как, очень аккуратно проведя рукой по груди и животу, затем еще ниже до бедер, ощутив там повязку, которая, по всей видимости, оказалась там отнюдь не случайно. Энн была настолько вымотана, что даже не ощутила ни тени ужаса перед тем, что же стало с ее телом после целой серии изнасилований. Вполне возможно, что это безразличие было связано в равной степени как с полной моральной истощенностью, так и с успокоительными, которые, вполне возможно, были предусмотрительно использованы хозяином помещения, что не преминул появиться практически сразу после того, как его хорошая знакомая подумала о нем.

Дверь просторной комнаты отворилась, и внутрь вошел высокий плечистый мужчина-блондин с красивыми, даже не стыдно сказать, правильными чертами лица, который неспешной размеренной походкой подошел к кровати и уселся рядом на заранее подготовленный элемент декора, его дополнявший – изысканное кресло прямиком из прошлых столетий.

– Ну, здравствуй, – мягко улыбнувшись, проговорил мужчина.

– Привет, Пауэлл, – смогла выдавить из себя Энни, не в силах противостоять его врожденному обаянию, одновременно с этим ощутив, как ее лицо само собой осветилось благодарной улыбкой.

– Любишь ты, конечно, находить себе приключения, – уже не так радужно заметил Пауэлл, – как будто бы не знаешь, во что сейчас превратилась столица некогда действительно Свободной Республики!.. – мечтательно подняв голову, возможно, вспоминания о славе своего острова в прошедшие века, с сожалением добавил мужчина, – и что особенно в данный период времени стоит быть предельно острожной! Я ведь тебя уже предупреждал, что Империя использует своих паразитов и за ее пределами! Эта зараза будет делать всё возможное для того, чтобы выжить, и плевать она хотела не только на своих рабов, но и на всех тех достойных людей, кто укрылся за ее пределами! Даже не понятно, кого она ненавидит больше: своих крепостных или свободных людей на других островах, пока еще относительно свободных… – слегка напрягся Пауэлл, – ты уж прости, что читаю тебе лекции в таком состоянии, просто, пока ты… – сделал короткую паузу друг Энн, – пока ты приобщалась к культурному коду своих собратьев…

После этого едкого замечания, несмотря на свое текущее состояние, Энн, тем не менее, безотчётно улыбнулась, ощутив даже, как ее больное тело слегка затрясло от смеха.

– Так вот, – продолжил Пауэлл, – пока ты веселилась, эти ублюдки все-таки сожгли Собор Святого Арчибальда, ты представляешь? И ты меня, конечно, прости, но если бы мое внимание не переключилось на тебя, на твою

жизнь, что оказалась под угрозой, то я, клянусь, просто сгорел бы на месте от ярости! Хотя нет, эти твари такой поблажки от меня не дождутся! В общем, довольно разговоров пока, тебе нужно отдыхать, ну а мне нужно пойти проучить одного твоего дружка, который это всё натворил.

– Это ведь всё он?.. – совершенно «ткнув пальцем в небо», обратилась Энн после того как Пауэлл, не терпя возражений, встал, чтобы откланяться, –Мне нужно его увидеть, – также безапелляционно произнесла Энн, уставившись на своего друга тем самым знакомым ему стальным взглядом, который он не смог парировать, и противостоять которому у него не хватило бы духу, даже несмотря на всю его категорическую принципиальность.

39. – И кого же вы встретили там? – продолжил интересоваться интервьюер.

– Не совсем я. Всё же мы говорим про роман, который…

– Ну вы же прекрасно понимаете, что я сейчас имею в виду.

– И вы меня поймите, пожалуйста, – вежливо улыбнулся писатель, – говори я всё, что думаю, и раскрыв во всех подробностях на страницах своих произведений нюансы некоторых аспектов нашей с вами жизни, то тогда бы… Я имею в виду, что если бы это действительно произошло, то мы бы с вами точно здесь не сидели, ведя милую бесед, уж поверьте мне.

– И, тем не менее, кое-какие пояснения я всё же хотел бы получить.

– Нет, спрашивать вы можете конечно всё что угодно, я честно постараюсь внести некоторую ясность, но ведь совсем другое дело – как вы сами интерпретируете мой ответ. Вот это самое важное, на мой скромный взгляд.

– Отлично, – будто бы пропустив мимо ушей то, что сообщил ему собеседник, продолжил интервьюер, – тогда вернемся к вопросу, кого же вы, а если быть точнее, ваши персонажи, встретили на этом острове?

– Они встретили одного шамана, – спокойно ответил писатель, – только давайте отвлечемся от этого термина, потому что для одних – это точно будет чем-то, что до сих пор связано со смертельной опасностью. Даже само упоминание подобного явления в определенном контексте – довольно рискованный шаг в текущих политических реалиях. Иные же, напротив, сразу начнут восторженно завывать, думая, что обычный человек в состоянии излечить как их тела, так и психические здоровье. Нет, оба эти полюса неверны в своих интерпретациях, и истина кроется тут даже не посередине, а я бы даже сказал – далеко за пределами всего, что сейчас уважаемый зритель нарисовал в своей голове.

– Расскажите.

– Что ж, не я первый, кто познакомился с этим человеком в этом качестве, ведь и до меня многие встречались с ним, однако их опыт взаимодействия был кардинально иным, и вы скоро узнаете, почему. Если короче – мое знакомство состоялось с ним при весьма необычных обстоятельствах, и тут всё же не обошлось без другого выдающегося человека, которого мне посчастливилось встретить на своем жизненном пути, и речь о котором пойдёт в моем заключительном романе.

– К этому мы еще вернёмся.

– Разумеется. Так вот, не называя пока имени, хотя я думаю, что уже многие догадались, кто это, начну я, пожалуй, с того, что встреча эта действительно представляла из себя нечто из ряда вон выходящее. И что же я тут имею в виду? Позвольте мне привести небольшую выдержку из рассказа моего любимого и обожаемого друга-шамана, даже сердечного друга, если вы не против, ну а потом уже перейдем к таким второстепенным вещам, как биография и прочим, отвлекающим от самого главного, факторам.

– Так о чём же этот рассказ?

– Он про одного родителя и его сына, а может это была даже дочь, я тут не настаиваю на истинности, и о том, как они смогли справиться со своими противоречиями.

– Вечный спор отцов и детей?

– Вроде того, однако тут всё несколько глубже. Что ж, с вашего позволения, немного слов о временах столь давних, что о них уже никто и не упомнит, и, тем не менее, история эта будто бы произошла только сегодня, и я надеюсь, что, внимая ей, наш многоуважаемый слушатель для себя вынесет нечто полезное. Так вот, без дальнейших отступлений, история эта – про воина, который только что вернулся с войны.

***

Сидя в небольшом глиняном домике, юноша, что уже практически стал взрослым мужчиной, смотрел через круглое отверстие в стене дома на зажигающиеся звезды. В его голове играла странная мелодия, не похожая ни на один из барабанных боев, под который он нападал на своего врага, нет, это было нечто совершенно чужое, может быть, даже случайно услышанное на ином острове, но от этого ничуть не менее прекрасное.

Этот звон, это звучание, эта в какой-то степени магическая музыка по-настоящему трогала сердце воина, который, тем не менее, ощущал, что это не является чем-то дьявольским и зловредным, но, напротив, представляет собой чудесную мистическую загадку, которую ему стоило разгадать. С возрастом мужчина понял, что окружающие его соплеменники не имели понятия о природе этого явления, и, более того, придя к выводу, что подобное признание может вызвать ряд неприятных последствий для него и его семьи, воином было принято решение самостоятельно постичь природу данного явления. От жрецов также не стоило ожидать какой бы то ни было помощи, а посему выход из лабиринта своего разума воину предстояло отыскать в одиночку. Пожалуй, единственной зацепкой, которой мог воспользоваться юноша, была история его матери о том, как некий безумный отшельник-шаман спас ее сына, собственно самого героя истории, от смерти, когда тот был совсем мал, и духи хотели забрать его к себе. Однако, все были наслышаны о репутации этого человека, которая говорила о нем не просто как о шамане, а как об опаснейшем существе на всем острове, а, возможно, и во всем мироздании. И дело было не только в его магическом могуществе, но также и в отношении и репутации, которая сформировалась, благодаря многочисленным слухам, что роились вокруг этой загадочной персоны, которая, если исходить из людской молвы, выкрадывала малышей из их семей и творила с ними обряды ужасающегося свойства, только лишь для того, чтобы накормить свое черное божество, свою Богиню, которая, как говорят, могла убить любого, кто хотя бы подумает нанести вред ее самому горячему поклоннику.

Этим, возможно, объяснялось и то, что даже сами вожди трайбов не слишком сильно обращали внимание на существование подобного явления в своих владениях, и будто бы и вовсе игнорировали его присутствие. И, тем не менее, отрицать реальность данного персонажа ни у кого не возникало желания. Так что, если кто и сомневался в этих историях, то того старшие предупреждали держать ухо востро и не посещать запретный лес и гору, поскольку, заплутав там, можно было и вовсе не вернуться обратно.

Размышляя на тему реальности существования этого шамана уже не первый месяц, юноша, дождавшись перерыва между рейдами на соседние трайбы, решил всё же просить благословения на поиски старца, объяснив их крайней нуждой и воззвав к самому глубинному чувству – Зову Предков!

Каково же было разочарование юноши, что встретил решительный отказ от отца, который не то что даже не намекнул, где и как найти в заколдованном лесу Великую Гору, но практически сразу пришел в безумную ярость, едва заслышав о том, что его сын решил всем делам и заботам, которыми была окружена их семья, предпочесть подобный, более чем недостойный и заслуживающий всяческого презрения путь!

Тем не менее, не вняв запретам своего отца и всячески проигнорировав их, тем самым навлекая на себя гнев десяти тысяч богов, юный воин всё же решился на свой великий поход, и засветло, пока все спали, отправился в путь.

***

Путешествие же другой, не менее интересной особы, началось не с раннего ухода, что можно было даже охарактеризовать как побег, но, напротив, с возвращения домой, и даже не в метафизическом, а в самом что ни на есть прямом смысле, когда юная иммигрантка с острова Утконоса только начинала интегрироваться по-настоящему в жизнь цивилизации осознанно, уже образовав подобие уютного гнездышка вместе со своим юным избранником, урожденным жителем стран Конгресса и ее культурной столицы, в частности. Девушка просто души не чаяла в своем кавалере по имени Ричард, с которым уже не первый месяц состояла в довольно тесных отношениях. В последнее время, правда, она начала ощущать, как нечто практически неуловимое начинает просачиваться в их уже ставшую своеобразной данностью близость во всех отношениях, но она даже сама не могла точно сформулировать еще, что же это именно было. Да, она любила его как раньше, и всё же, что-то безусловно происходило, и Энн даже была готова встретиться лицом к лицу с теми еще невыясненными процессами, что скрывались за ширмой подобного внутреннего подсознательного волнения, только чтобы уже наконец сбросить этот камень с души. Однако, юная девушка и надеяться не могла, что это открытие произойдет так скоро и без малейшей ее собственной, казалось бы, инициативы.

Энн, слегка уставшая, однако абсолютно счастливая, знающая, что уже спустя несколько минут встретится с любимым Ричардом, уже перепрыгивала со ступеньки на ступеньку по лестнице к двери подъезда многоэтажного комплекса, где они жили. Она уже успела обменяться парой фраз с консьержем и, поднявшись на лифте до этажа своей квартиры, как ни в чем ни бывало отворила входную дверь, где в некотором ступоре остановилась прямо в дверях, заметив с порога чуть далее по коридору двух совершенно ей незнакомых людей, которые явно были не грабителями, а если все-таки и являлись таковыми, то выбрали весьма интересные образы для своего преступления. Один из них был практически голым, лишь перетянутым в различных местах кожаными ремнями, второй – в принципе, тоже выглядел весьма экзотично, однако вместо этой довольно откровенной униформы на нем все-таки было накинуто некое подобие короткой курточки, которая, однако, казалось, не скрывала, а в какой-то степени даже наоборот, еще более оголяла данного субъекта.

Энни, постояв несколько неловких секунд прямо на пороге, медленно и довольно комично отклонилась корпусом тела назад. Сделав пару шагов в обратном направлении, Энн заглянула за отворенную ею дверь, перепроверяя, нужная ли вообще цифра стоит на двери, и не ошиблась ли она случайно этажом.

Двое мужчин, также заметив это смущение новоприбывшей гостьи, дружелюбно улыбнулись ей и после недолгой обмены репликами всё же заставили девушку поверить в то, что она пришла куда нужно, после чего она миновала порог своего знакомого дома так, как будто бы это было в самый первый раз.

– Энни, дорогая! – раздался откуда-то из глубин затянутой лиловой дымкой квартиры знакомый голос. Услыхав его, юная Энн всё же решилась пойти дальше, внутрь просторной квартиры своего молодого человека, которая сейчас будто бы превратилась в совершенно иное место. Хотя ее обстановка, по крайней мере то, что ей удавалось разглядеть, осталась фактически не тронутой, тем не менее, изменилось кардинально нечто иное, а именно – само качество этого места, какой-то неуловимый тип энергии, который незримо всегда присутствовал в помещении. Его то, как оказалось, на самом деле и знала всё это время девушка, а отнюдь не какие-то физические предметы, которыми было наполнено это пространство, а даже не его собственные размеры и форма.

Энни шла сквозь сгустившейся туман, как сквозь густые джунгли своей родной страны. Хотя девушка фактически ничего и не могла помнить о том острове, откуда она сбежала, и, несмотря на то, что она не знала всей той буйной растительности, которой обладала земля ее предков, Энн почему-то всё равно отчетливо ощутила прикосновение того самого родного чувства, которое будто бы указывало ей, что она хотя пока еще и не дома, но, тем не менее, следует в правильном направлении, и что этот вечер, плавно перетекающий в ночь, отнюдь еще не завершение ее приключения, ее путешествия, но важнейшая поворотная точка в ее вояже по волнам жизни.

Параллельно с этой центральной мыслью, которая хотя и не обдумывалась девушкой прямо сейчас, но что безусловно присутствовала подсознательно, она в данный момент была занята предположениями и рассуждениями о всех тех людях, которые сейчас находились в просторной двухуровневой квартире ее бойфренда. Кого-то она знала, кого-то нет, с кем-то она здоровалась по пути, кто-то успевал бросать многозначительные взгляды, хотя и вовсе не был знаком с ней. Одним из таких людей оказался крепкий мужчина, так же почти полностью обнаженный, который смотрел на нее так, будто бы был уверен и даже сам давал понять своему объекту вожделения, что сегодня она будет его. Дойдя до спальни, девушка обнаружила своего друга лежащим в компании двух девушек, которые также были голыми, и одна из которых делала ему массаж спины.

– Энни, дорогая! – повторив один в один свою реплику ранее и приветственно подняв руку, улыбнулся Ричард, который явно был на седьмом небе от удовольствия, которые дарили ему умелые руки незнакомки, – ну как тебе?

Энн сначала ощутила, как по ее телу сначала прошла волна негодования от того, что она, якобы, должна была отнестись не то чтобы спокойно, но даже с благодарностью к десятку полуобнаженных тел фактических чужих ей людей в квартире, однако затем всё же ее мозг заработал, как ей по крайней мере показалось, в нужном направлении, и она вычленила из своей памяти тот откровенный разговор, который случился у них с Ричардом при приеме энергофруктов. Тогда она с большим энтузиазмом и предвкушением веселья согласилась со своим другом, когда тот предложил немного разнообразить их сексуальные отношения. Энн даже почувствовала румянец на щечках, вспомнив обо всех тех экспериментах, заключавшихся в том числе и в количестве партнеров, которые она сама же и озвучила во время их посиделки, и о которых она уже успела напрочь позабыть, вернувшись в повседневное состояние сознания. Сейчас же, припомнив всё разом, она даже не знала, как стоило реагировать на столь моментальную возможность реализации всего того, что ей нарисовала тогда ее фантазия, заставившая девушку удивиться и даже испугаться того, что иногда желания, сказанные вслух, могут реализоваться настолько быстро, притом, что она даже сама толком не была готова к этому.

– Ну, что ж, – даже не удосужившись дождаться ее ответа, и вместе с тем освободившись от чар массажистки, потянувшись, улыбнулся Ричард. Он не спеша встал и протянул своей подруге маленькую капсулу. – Тебе стоит настроиться с нами на одну волну, поскольку сейчас начнется самое интересное.

Энн не успела даже что-то понять, как оказалась уже в ряду, состоящем из шести человек, среди которых был и ее избранник. Напротив же них оказались другие шесть гостей этого вечера, которым, предположительно, по какому-то заранее выпавшему жребию давалось право выбрать себе по партнеру на ближайший вечер.

Энн стояла, понимая, что вот сейчас она ни в коей мере не готова к подобным экспериментам. Затем, ощутив, как ее кто-то отчаянно щиплет за локоть, она, слегка ошарашенно покосившись в сторону, обнаружила самого Ричарда, который недвусмысленно намекал на то, чтобы она уже проглотила, наконец, таблетку, которую всё это время держала в руке. Энн без колебаний запихнула ее в рот, только чтобы отстал Ричард, и, не став глотать ее, так и осталась стоять в полнейшем недоумии, гадая о том, что произойдет дальше.

Ричард, похоже удовлетворившись этим, уже не сопротивляясь, отдался подошедшей девушке, что увлекла его за собой. Энн, заметив, как на ее прикосновение член Ричарда недвусмысленно отреагировал, испытала укол ревности такой силы, что готова была прямо сейчас броситься на них с кулаками. Несмотря на этот соблазн, она каким-то чудом всё же устояла на месте, по всей видимости, ощутив на себе уже другое воздействие, а точнее, взгляд, прожигавший ее насквозь. Он принадлежал как раз-таки тому мужчине, который еще ранее не вызвал особой симпатии у Энн, и который уже находился в предвкушении. Энн настолько разозлила во второй раз самодовольная физиономия этого «мудака», как она его про себя окрестила, что знала наверняка, что если он хотя бы приблизится к ней, то она тут же прибьет и его, и Ричарда, и… не успела развить свою фантазию дальше девушка, ощутив, как по ее коже прошлись мурашки. Повернув голову, она практически лоб в лоб столкнулась с улыбающимся лицом девушки, которая мягко потянула ее за собой в отдельную комнату, прочь ото всех остальных. Энн уговаривать дважды не пришлось, и вот уже через пару секунд она обнаружила себя в приватной обстановке.

– Спасибо тебе, – выдохнула Энни, обращаясь к своей спасительнице, – а то я уже и не знала, что мне… – только и успела произнести она, как незнакомка уже заключила ее в объятия, а их губы, соприкоснувшись, слились. Энн, от неожиданности проглотив капсулу, оправилась от первичного шока, тут же ощутив, как ее тело внезапно расслабилось само собой, после чего она полностью отдалась увлекающему ее потоку чувств, наслаждаясь тем, как каждый волосок на ее теле, наэлектризовавшись, поднялся кверху, а вся нервозность, что она испытывала еще мгновение назад, исчезла, будто бы ее никогда и не было.

40. В калейдоскопе видений, что, подобно густому лесу, заключили в свои объятия всех присутствовавших в этой комнате, лишь один из индивидуумов смог сохранить рассудок, наблюдая за тем, как остальные присутствовавшие начинают менять свои формы, становясь как будто бы частью общей сюрреалистичной картины, что их окружала. Они трансформировались то в божественные, то в видения самого ада, что в конечном итоге представляли собой всевозможные комбинации ситуаций, которые могли иметь место как в прошлом, так и будущем, включая как саму планету, на которой они находились, так и миры, выходящие не только за пределы этой солнечной системы, но и любой константы восприятия вообще. Там привычные законы физики становились не более, чем условностью, чьей-то прихотливой фантазией, а любые мысли также превращались в абсолютно ничего не значащие, и в полной мере этого слова плоские явления, что просто исчезали перед многомерным буйством единства сущности, которая совершенно не оставляла лишнего места для так называемого рассудочного мышления. Рассуждая подобным образом, ум путешественника, который был уверен, что знал всё о «материальном» мире, который оказался не более чем микроскопической лужицей, сам стал не менее крошечной лягушкой разума, что смогла всего одним смелым скачком перепрыгнуть из нее в океан, находящийся, как оказалось, не так уж и далеко. Вполне могло статься, кстати, и то, что сам океан, поднявшись гигантской волной, смыл и лягушку, и ее лужицу, и всё, что их окружало, полностью растворив в своей бесконечной силе и красоте.

В конечном итоге вся мощь этого видения трансформировалась в единый образ величайшей красоты – лица Богини, что наградила своим поцелуем свою избранницу, тем самым пробудив ее ото сна, а после, отстранившись, игриво подмигнула, дав той возможность самостоятельно открыть глаза и ступить на игровую площадку мира. При смене мира Богиня не исчезла насовсем, но лишь надела иную маску, и теперь смотрела на путешественницу окровавленным лицом дикаря, который, возможно насмерть, изнасиловал ее подругу и который одной единственной искрой своей ненависти сжег всё, что вообще было дорого Энн в ее новом доме.

– Ну, привет, сука, – криво усмехнулась несуразная маска физиономии варвара, что практически не поменялась за прошедшие тысячелетия. Он смачно сплюнул на пол сгусток крови, тут же мгновенно получив удар по голове толстенным томом, что сжимал в своей ладони Пауэлл, который мгновенно взревел, – ты, мразь, а ну-ка заткнулась!

– Ты в моем доме, животное, и не смей… – прервался на полуслове Пауэлл, с искреннем удивлением и непониманием вытаращившись на Энни, которая взорвалась смехом из-за комичности вида галантного коллекционера Пауэлла, ее доброго друга, которого она так редко видела в гневе и который так ему не шел. Даже несмотря на то, что перед ней сидел опаснейший убийца и рецидивист, который, возможно, поломал не одну судьбу, и Энн, и ее дорогой подруги Ланы в том числе, она, тем не менее, всё равно не могла заставить себя прекратить смеяться, и даже, когда из ее глаз брызнули слезы, продолжала хохотать.

Пауэлл аккуратно подошел к опустившейся к этому времени уже на колени Энн и очень осторожно, мгновенно переменив свой тон с гнева на милость, положил ей на голову ладонь, после чего как можно более мягко и ласково обратился:

– Энни, ты в порядке, дорогая?

– Всё… Всё нормально, – откашливаясь, проговорила Энни, понемногу успокаиваясь и внутренне радуясь тому, что этот резкий приступ практически закончился.

– Еще раз извини, – прошептал Пауэлл, – но мои медики позволили себе внести некоторые коррективы в твое состояние, чтобы стабилизировать как твои физические, так и ментальные…

– Лана!.. Лана в порядке?.. – перебила его подруга, не слишком интересуясь подробностями своего текущего положения.

– О, конечно, конечно, с ней всё в порядке! Она… – быстро протараторил Пауэлл, тут же замолчав, когда Энн с натянутой от уха до уха улыбкой и слезами на глазах впилась своим взглядом в его лицо, после чего пришло ясное осознание того простого факта, что соврать ей сейчас означало бы только то, что он навсегда умрет в ее глазах.

– Энн, поверь, сейчас не самое лучшее время для этого, но если ты с этим справишься, то Лана…

– Эта шлюха сдохла! – ворвался в интимное пространство разговора Энн и Пауэлла звериный рык, который сейчас больше был похож на оскорбительный хохот гиены – хищника, который беззастенчиво только что разобрался со своей добычей.

– Та шлюха, и ты, и все эти бляди у вашего сраного собора, все мертвы! А скоро и вся ваша цивилизация будет в огне! Мы в****м вас, – уже глядя на Пауэлла, истерично тряхнул головой вторженец, – ваших блядей, мужчин, детей, всех!! Как завещал Великий Оракул Бабочки, и увидим, как он вновь снизойдет в этот мир!

41. – Куда направляешься, красавчик? – никак не мог отогнать от себя назойливые слова, что так и роились, подобно надоедливой мошкаре, вокруг головы путешественника, который, не выдержав, уже занял боевую позицию, обнажив свой клинок.

– Покажись!

– О, вот это настрой! Мне нравится, ну что ж, вот она я, любимый!

Воин вновь резко обернулся, заметив какое-то движение на деревьях, однако, даже присмотревшись внимательнее, вновь не обнаружил там своего врага.

– Здесь, здесь! – вновь радостно раздался звонкий женский голосок.

Кровь юноши вскипела, и он, перекатившись так быстро, будто бы знал наверняка, что в него сзади летят стрелы, прислонился спиной к стоящему рядом дереву, чтобы прикрыть свой тыл.

– Молодец! Вот уже почти, ну почти! – расхохотался голос, заставивший воина сжать свои ладони на рукоятке клинка так крепко, что из треснувшей кожи просочилась кровь. Повидавший множество сражений юноша в свои двадцать с небольшим был уже опытным бойцом, а потому он, не теряя самообладания, переводил взгляд с одного объекта на другой в поисках мельчайшего движения, на которое готов был уже молниеносно отреагировать.

– Ну вот же я! – в лицо буквально выплюнул свою фразу «враг», повиснув вверх ногами прямо перед застывшей на мгновение от неожиданности физиономией путника, с которым он развлекался.

Инстинкты воина и тут не подвели, заставив его моментально совершить в сторону пытающейся его одурачить сущности несколько выпадов, которые эффектно пронзили воздух над Воином.

Моментально отскочив во время маневра от дерева, путник стал медленно пятиться назад, и буквально через пару аккуратных и быстрых шажков спиной уже наткнулся на нечто, что физически не могло появиться на небольшой опушке, поскольку ничто не могло бы с такой скоростью там оказаться в принципе, если только это не был самый настоящий демон, существо не из этого мира, которое и хотело сбить его с пути, а потому, заключил путешественник, необходимо было проявить хитрость и смекалку, чтобы обмануть это существо, поскольку любые иные попытки физически навредить ему окончатся провалом, и тут бесполезна вся сила и скорость, которой обладал юноша.

– Как тебя зовут? – попытавшись успокоить свой голос, чтобы не выдать свое волнение, которое вполне могло предательски выдаваться его телом, в котором неистово колотилось его сердце, спросил юноша существо, что находилось прямо сейчас за его спиной и даже слегка касалась его кожаной брони.

– Вообще-то, по правилам приличия путешественник сам должен представиться, – отозвались в голове воина слова, которые будто бы некто нашептывал прямо на ухо путнику.

– Тебе вовсе незачем знать мое имя, демон! Всё, что ты должен понимать, так это то, что ни ты, ни твоя братия не остановят мой поход! Я найду старца и получу свои ответы!

– Ответы? – будто бы даже еще больше раззадорился голосок, – и какие же ответы ты ищешь, о, благородный воин?

– Тебе незачем знать тайны человеческого сердца, да ты и не поймешь.

– Да? Ну, хотя… Да, я думаю, ты прав! – внезапно согласился голос, – действительно ведь, куда уж мне понять, почему своего единственного отпрыска этот старый ремесленник решил отправить с самого детства в обучение на воина, и таким образом, чтобы тот оплатил все его долги службой и в дальнейшем стал не более, чем источником дохода, который обеспечит ему безбедную старость? Вполне возможно, что эгоизм и был единственной причиной того, что этот ремесленник отнес свое дитя колдуну, чтобы тот, презрев все законы этого мира, спас его ребенка только для того, чтобы тот мог скинуть с себя всё…

Воин в мгновение ока развернулся, занеся для страшного удара свое орудие, но в самый последний момент всё же успел остановить свое движение в миллиметре от кожи искушавшего его существа, которое он просто не посмел вот так сразу сразить. То была обнаженная девушка невиданной доселе красоты, чьи глаза буквально загипнотизировали воина, и, более того, он никак не мог понять, каким это именно образом эта красотка могла быть неким лесном существом, этим духом, уж добрым или злым – не важно. В чем воин был наверняка уверен, и это пугало его гораздо больше, чем все остальные обстоятельства этой встречи, так это то, что это существо имело его глаза. В них он растворялся и не мог уже связно мыслить, пытаясь из всех последних сил определить, был ли он тем путником, что забрел в бесконечный лабиринт леса или же всё это место, его самая суть, воплотившаяся прямо тут перед ним, и была им самим всё это время и ждала лишь некоего сигнала извне, который открыл бы ему эту очевидную истину.

Прежде, чем было сформулировано окончательное суждение, произошло нечто совершенно невообразимое – воин увидел, как это существо, этот демон, этот могущественный дух леса, чем бы он там ни являлся, стал рыдать прямо на его глазах. На щеках этой обольстительницы показались слезы, и на какое-то мгновение вернувшаяся к воину уверенность вновь подхлестнула его эгоизм, и он заключил, что если уж смог заставить это нечто рыдать прямо на его глазах, то он в состоянии его (или ее) ранить и даже убить! Вот он уже занес клинок для решающего удара, но тут же ощутил, как его сердце насквозь поразило нечто холодное и острое, заставившее его ощутить, как воздух выходит навсегда из его легких, после чего сам он не смог уже сделать ни единого вдоха. Опустив голову, он, трясясь всем телом, схватился другой рукой за острие, что торчало из его груди, и, к своему ужасу, узнал по гравировке на рукоятке свой собственный кинжал!

Воин моментально обратил взгляд на другую руку и, увидав, что она пустая и в ней не было уже никакого клинка, медленно поднес пустую ладонь к своему мокрому лицу, ощутив в последние мгновения своей жизни, падая на землю, поверженный сильнейшим ударом, что плакал на самом деле он сам.

42. – Требуется какая-то помощь? – мягко произнес официант, услужливо проникнув в импровизированный «шатер» внутри кафе.

– Нет, всё в порядке, всё хорошо, – пытаясь остановить поток лившихся из глаз слез, проговорил путешественник, лежа на одном боку на горе подушек, – мне только нужно немного времени…

Произнеся эту фразу, гость заведения тут же пожалел об этом, поскольку время – это как раз то, над чем он более был не властен, а это означало, что он может навсегда остаться в подобном плачевном во всех смыслах состоянии. Уже начав паниковать, мужчина подумал, что может все-таки стоит рассказать об этом страхе официантку, но тот опередил его обращение, и как сначала подумалось путнику, понял его без слов, а потому, аккуратно взяв его за руку, одним легким движением поднял его, будто бы посетитель весил не больше, чем самое легчайшее перышко. Удивившись этому, путник раскрыл глаза и не смог сдержать улыбки, что появилась на его заплаканном лице, ведь он вновь увидел те самые глаза, что с пониманием смотрели на него буквально мгновения назад в самой чаще заколдованного леса. После этой встречи прошли тысячелетия, и вот он вновь встретился взглядом с ними, как будто бы этот колоссальный для одного конкретно взятого человека период, эта пропасть, была просто ничем. Казалось, что даже расстояния в триллионы лет не имели бы никакого значения, покуда он знает, что всегда, в любом месте и времени может встретиться с ней.

Девушка, или дух, или чем бы эта тайна ни была, уже объяла собой путешественника, который ощутил, как его тело забилось сначала в конвульсиях, не готовое быть поглощенным этим существом. Его мозг из последних сил протестовал против забвения и того, чтобы быть стертым из реальности навсегда! Его драгоценная память и опыт кричали, чтобы он ни за что не сдавался! Но чем сильнее он сопротивлялся, тем безвыходнее становилось его положение, тем ужаснее он ощущал и себя, и свое место в этом аду, в который превратился окружающий его, застывший навсегда мир.

В определенный момент, осознав, что действительно не просто испытывает муки, но взаправду физически умирает, он принял это, и уже было всё равно, где это произойдет: в далеком прошлом в мифическом лесу, либо в будущем, в продвинутом футуристическом кафе для путешественников по глубинам своего сознания – всё это не имело никакого значения, поскольку смерть теперь представлялась единственным освобождением для путника. Как только пришло это понимание, путник позволил себе сдаться, после чего мир буквально взорвался, и статичная картинка прошлого и будущего треснула напополам, затем разлетевшись на тысячи кусочков, обнажив совершенно иную реальность, состоящую из переливающихся геометрическими узорами змееобразных паттернов. Осколки действительности, плавясь в полете, в свою очередь, начинали стекаться к светящемуся источнику, которым, казалось, и был сам путешественник, что танцевал в форме поглощающего весь свет черного силуэта в переливающемся, украшенном сверкающими глазами-драгоценностями одеянии, напоминающем взъерошенную шкуру, состоящую из тысяч голов утконосов, одна из которых украшала маску этого неудержимо пляшущего существа, который своими непринужденными движениями создавал все пульсирующие формы вокруг, что устремлялись к его макушке. На ней распускался точно выверенный в геометрических пропорциях и безупречный по своей красоте бутон цветка, из которого уже выростала во весь рост Богиня-Бабочка, чьи крылья можно было интерпретировать еще, как и рога. Эти светоносные передатчики, которые били из ее тела и создавали мир вокруг, возвращаясь обратно, несли информацию обо всем творческом начале, что она выпускала из своего сердца, только для того, чтобы в конце концов исчезнуть, потому даже ее самой не существовало, а была лишь бесконечная фантазия о передуманном ей собственном ребенке, которого она бережно укачивала на руках, и который был и началом, и концом, а также вместилищем всех смыслов, что только могли найтись во всех десятках тысяч созданных Богиней-Матерью реальностей.

Медленно приходя в себя, великий Император до сих пор ощущал себя так, будто бы его убаюкивал целый мир, и при этом он сам в то же самое время являлся всем этим пространством. Это бесконечное чувство блаженства гармоничного единства творения и творимого, просуществовав еще какое-то время, вновь было смещено на второй план системой торможения мозга, которая, уже взяв на себя все функции организма, заставила своего носителя моментально вспомнить о своем существовании, даже несмотря на то, что он сам отсутствовал всего несколько секунд в своей фантазии, которые, тем не менее, казалось, растянулись до самой бесконечности.

Арчибальд теперь наблюдал за тем, как уже он сам укачивает теперь на своих руках свое собственное дитя, которое он обязан был защитить во что бы то ни стало, и создать для него тот самый мир, что ему, как родителю, не было бы стыдно подарить своему чаду.

Он знал наверняка, что нужно делать. Война неизбежна, и несмотря на то, что весь мир объявит его агрессором, он понимал на самом деле, что всё это произойдет лишь из-за примитивности тех трусов, что называли себя избранными и прятались за масками королей от собственных народов, от собственных жен и мужей, от самих себя, пряча свое сердце в бесконечном маскараде своих встреч и пытаясь сделать вид, что они настоящие правители океанов. Всё это было ложью от начала и до конца. Арчибальд знал не понаслышке, что значит стоять во главе страны, как знал и то, что, несмотря на всю пошлость этой фразы, – это действительно было божественное провидение. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы определить по делам человека, является ли он притворщиком, который занимает не свое место или представляет из себя настоящего проводника самой судьбы.

Арчибальд на самом деле даже не задумывался над этим, он лишь делал то, чему не мог противиться, и в данном случае, несмотря на то, что легче всего было обезопасить как себя, так и, возможно, свой народ, на краткий миг его власти, пойдя на уступки нечистоплотных правителей, он, тем не менее, отчетливо видел катастрофичность последствий для всего мира, а потому никак не мог согласиться с навязываемой ему политикой Львов и их прихлебателей, которых он когда-то считал своим союзниками и братьями по борьбе против мировой тирании Императора Стивена. Нет, то, что они замышляли, перемешало бы в нескончаемых кровопролитиях совершенно разные цивилизации, чтобы еще дальше удерживать целые народы и этносы в состоянии скота. Одна лишь только мысль об этом была унизительна для Арчибальда, не просто как для правителя, но и как для Человека.

– Всё должно происходить сообразно своей природе, а они хотят нарушить этот цикл, причем так грубо и неразумно, с миллионами жертв в будущем! Нет, не бывать этому!

– Господин Император… – аккуратно войдя в его кабинет, обратился личный адъютант, – каковы будут приказания?

Император взглянул на лицо своего ребенка, что был точной копией матери, Императрицы, которую Арчибальд любил больше жизни, и, вспоминая ее слова, уже знал, каков будет ответ, и что за приказ он отдаст.

43. – Чтобы спасти тебя, дорогая, я начинаю войну! – игриво улыбнулась девушка.

Энн почувствовала, что эти слова про спасение значили и нечто большее для этой девчушки, с которой они уже уединились в одной из комнат двухъярусных апартаментов Ричарда.

– Можешь называть меня Императрицей, как сам Освободитель Арчибальд, ну или ладно, обойдемся без формальностей! – расхохоталась девушка, затем снова одарив свою партнершу томным взглядом. – Лана, приятно познакомиться.

– Спасибо что спасла меня, – все еще немного скованно улыбнулась девушка, тем не менее, ощущая, как защитные барьеры в ее психике рушатся один за другим.

– Да что ты! Не за что, дорогуша, если честно, я и сама уже подумывала, как бы не оказаться в компании того мудилы, Джакса, вообще, ума не приложу, зачем Ричард его позвал.

– О, если бы только знать, что вообще происходит в его голове… – вздохнула Энн.

– Кстати, об этом … Ты ведь не знала об этой вечеринке? – прищурила глаза Лана, – так ведь, Энн?

Энни слегка смутилась, ведь она вроде как не называла при ней своего имени.

– Ты точно мои мысли не читаешь?

Лана расхохоталась.

– Вполне возможно, но тут даже не нужно иметь каких-то паранормальных способностей, просто Ричард говорил о том, что всегда хотел попробовать групповушку с участием лиловокожей, вроде как чтобы гештальт свой какой-то закрыть, так он, кажется, попытался сумничать.

Энни успела за пару секунд проанализировать, что, к своему собственному удивлению, даже не разразилась праведным гневом, который обычно накрывает ее ото всякой даже самой, казалось бы, незначительной чепухи, и который она может продолжать держать в себе, даже когда окружающие сами не догадывались бы, что смогли чем-либо задеть ее. Это в полной мере относилось и к подобному пренебрежительному отношению Ричарда, что сквозило в его формулировках, при том, что Энни всегда считала себя его главным увлечением, и, хотя периодически речь заходила о возможности поэкспериментировать, тем не менее подобное отношение в свой адрес, когда ей предоставлялась роль экзотичного украшения вечера, о чем даже не соблаговоли заранее предупредить, она терпеть не собиралась. Всё выше перечисленное давало Энн все права вторгнуться в одну из соседних комнат, откуда уже доносились характерные звуки, и нарушить идиллию, что там царила, высказав этому зарвавшемуся козлу всё, что она о нем думала.

– Однако, вполне возможно, – быстро облагоразумила себя девушка, – что я просто устала от работы, или же это побочка от таблетки, которую я все-таки проглотила, и что начала так быстро действовать. Видит Богиня, я не чувствую никакого желания создавать конфликт, имея даже на то все основания. Всё это теперь просто ни к чему, ведь сложись всё иначе, я бы просто не встретилась тут с тобой и о, Богиня, я что, это всё вслух говорю?

Лана засмеялась еще громче и Энни, чувствуя свой организм по-настоящему, как будто в первый раз в жизни тоже позволила себе, полностью расслабившись, отдаться ничем не сдерживаемому хохоту, который заглушал даже громкие звуки парочек или, возможно, уже даже больше, чем просто парочек, доносящиеся из-за стен. Ее собственная звуковая вибрация вошла в некий резонанс со смехом девушки, что сидела напротив, и, глядя на нее, Энн всё никак не могла отделаться от мысли, что этот силуэт поглощает всё ее внимание, будто бы отражая ее саму, ту частью себя, которую она всегда неосознанно искала с самого рождения.

Немного успокоившись, Энн начала рассказывать про свои отношения с Ричардом, не забывая при этом упомянуть, что, несмотря на сегодняшнюю ситуацию, она всё равно обожала его член, его запах и всё, что было физически связано с ним, это было важно для нее. Всё повествование целиком и полностью, конечно же, не ограничивалось только лишь этими проявлениями привязанности, было упомянуто немало забавных и притом сугубо личных ситуаций, которые Лана с интересом выслушивала, удовлетворенно кивая, постоянно улыбаясь и заставляя тем самым Энни чувствовать себя лучшей рассказчицей на свете, будто бы она проникла в саму суть повествования мира и теперь видела всю свою жизнь, от рождения до текущего момента, как на ладони, во всех подробностях и со всеми причинно-следственными связями. Она даже могла смоделировать наперед всю грядущую драматургию событий, подобно невидимому писателю, который раскрывал перед читателем свой монументальный текст, но не на страницах книги, а будто бы напрямую проникнув в мозг своей самой дорогой на свете слушательницы. Так подробности встречи и последующего сожительства с Ричардом переплетались со встречами на ее любимой работе, которой предшествовал не самый веселый период поиска своего места и круга общения, связанный с недостатком личных средств. Однако всё это меркло перед тем фактом, что ее мать сумела сбежать с острова, где их наверняка ожидала смерть, разродившись крошечной Энни прямо на своем пути к свободе. К величайшей печали, мать ее умерла, заболев, как оказалось, практически сразу после переезда, эфирной болезнью, но, которая, благодаря силе своего организма, смогла, вместе с тем, ведя активный образ жизни, дотянуть до того времени, пока ее дочь не повзрослела. Все эти события, помноженные друг на друга, магическим образом подхлестнули интерес девушки к ее собственным исследованиям культуры древней религии и скрытого за этим внешним фасадом учения, родом с ее острова Святого Змея-Утконоса, что был несколько раз за последние столетия разорен агрессором. Империя Сердца выжгла всё хорошее, что было некогда у свободной и самобытной нации, оставив на ее месте лишь послушных, озлобленных рабов, исполнителей чужой воли сильнейшего, которые забыли о своей истинной уникальной истории. Узурпаторы насадили придуманные специально для рабов, совершенно несовместимые на самом деле с природой племен нормы, через во многом надуманные мифы, чья единственная функция – контроль послушного большинства, чтобы оно, безропотно работая, умирало на благо Империи и ее ставленников на самом острове Великого Лилового трайба Святого Змея-Утконоса, острова, на который она обязательно вернется и покажет своему самому дорогому человеку всю магию и силу, что еще осталось в этом месте, – закончила девушка.