Читать книгу Море прошлого - Александр Александрович Малетов - Страница 1

1. ВОДА

Вода была цвета смолы. Волны медленно облизывали скалистый берег, словно стараясь откусить от него какую-то часть. Ветра практически не было, лишь изредка долетали его обрывки. Небо нависло тёмно-серой простынёй, такой плотной, что не видно было даже очертаний солнца. Недалеко от берега кружились три чайки, поочерёдно нырявшие в море за рыбой. Берег же представлял собой скалы, нагромождение камней, лежащих друг на друге и рядом друг с другом. По этим скалам было не очень-то легко подобраться к морю – это было настоящим испытанием. Камни, из которых состояли скалы, были похожи на спины исполинов, древние, непоколебимые, поросшие разноцветным мхом. Даже ступать по ним было не по себе, казалось, что исполины поднимутся и сбросят тебя, как маленькую соринку. У самого моря эти камни были влажными – море их гладило уже не одну тысячу лет, а за миллионы лет море точно съело огромное количество таких камней, растворив их в своих недрах.

Он стоял на скалистом берегу, почти у самой кромки воды, смотря вдаль. Он неторопливо вбирал окружающие звуки – шёпот воды, бьющейся о берег, ветер, звучащий тихо и урывками, крики чаек, кружащихся над морем. Вокруг него на многие километры не было ни единой души – только скалистый берег и тёмное море. Он ощущал себя единым целым с этой суровой и скудной природой – на окружавших его скалах росли карликовые деревья, которые крепко держались за камни, стелился мох и редкая трава с кустарниками. И эта редкая растительность была примером невероятной стойкости и мужества – ни ветер, ни температура, ни отсутствие солнца, ничто не могло прогнать с древних камней. Ему не хотелось отсюда уходить, хотя обратный путь займёт слишком много времени, а задерживаться ни в коем случае нельзя. Он чувствовал, что окружающий мир принял его в свои одичалые объятья.

Его завораживала вода – море никогда не стоит на месте, оно всегда волнуется, но делает каждый раз по-другому. Он видел море миллионы раз, и каждый этот раз был похож на первую встречу. Море разговаривало с ним, порой шептало, иной раз ревело, иногда стонало, но всегда – разговаривало. Море никогда не требовало диалога, и потому он молчал, насыщаясь его сутью…

– Алё! Чё брать будешь? Стоишь уже полчаса, пялишься за окно, – продавщица за кассой была лет тридцати на вид, очень полного телосложения, с огромными мешками под глазами, жидкие русые волосы торчали в разные стороны, а во взгляде была непроходящая ненависть ко всем. – Ну!?

– Мм? – он не понимал.

– Где вас таких убогих рожают? Если будешь что-то покупать – покупай, если нет – вали давай! Мне плевать, что там дождь стеной, ты мне тут лужу уже накапал величиной с море. Ну!? – она подалась вперёд над прилавком, подбросив нарисованные брови вверх. – Алё, пассажир!

– Пачку сигарет, – его голос был на грани шёпота.

– Чё? Каких? – она встала обратно за прилавок, брови упали на прежнее место, а гримаса на лице появилась такая, будто она съела целый лимон вместе с кожурой.

– С фильтром, – его же лицо не проявляло на себе никаких эмоций.

– Слышь, шутник, я понимаю, что не «Приму». Каких с фильтром? – она скрестила руки на своём необъятном животе, который подчёркивал обтягивающий засаленный фартук.

– На свой вкус, – все его реплики были одного тона.

– Где ж вас таких, – она наклонилась под прилавок. – На, держи, с тебя двести пятьдесят, – на прилавок упала пачка сигарет.

– Спасибо, – он положил деньги без сдачи и отвернулся от кассы.

За окном лил дождь. По стеклу магазинного окна бежал бесконечный поток воды. Дальше одного метра не было ничего видно. Он задумался.

Не хотелось идти. Мокро. И не покуришь. Пачку сигарет помял уже. Шелестит фартук. В спину шёпот. Открылась дверь. Шум воды. Вода ручьём с того, кто вошёл. Громкий комментарий: «Где ж вас таких!». С меня уже давно. На полу море. Одежда противно прилипла. Мерзко и холодно. Достал сигарету. Она мятая. За ней зажигалка. Чирк-чирк – бумага с табаком начала тлеть. «Алё, пассажир!» – прилетел крик в спину. Толкнул дверь. Быстрый шаг за порог. Рукой спрятал тлеющий уголёк. Снова мокрый. Насквозь. Но теперь теплее. Вперёд.

Он стоял на мостике. Бортовая качка достигала семнадцати градусов. Был ноябрь месяц, зима крепчала, посыпая непрерывно снегом. За бортом было темно, хоть глаз выколи, а на мостике ярко горело освещение, которое дарило некий уют среди открытого моря. Сверху в очередной раз захлестнуло волной, окатив немногих стоящих и на мостике, и в самой рубке. Он был уже насквозь мокрым, но вода, несмотря на время года, была неожиданно тёплой, поэтому холод не чувствовался. Было непонятно – то ли иллюзия тепла грела тело, то ли и правда вода была тёплой. Волна ударила в левый борт, корабль стал заваливаться на правый, вся вода, которая была в рубке устремилась за борт. Он стоял лицом к правому борту и сейчас упёрся в опору, чтобы удержаться на ногах.

– Диман, не спи! – его окрикнул кто-то из темноты рубки. – Нам осталось метров двести докрутить всего, давай поднажмём!

Он схватился за кабель – они выбирали антенну, механический привод не работал, поэтому тянули вручную. Как только антенна будет сложена, то объявят погружение. Они работали вчетвером, все были до нитки мокрые, и без того тяжёлые зимние костюмы теперь полные воды мешали работать, но дело всё же спорилось. В верхний рубочный люк сливалось большое количество воды, когда корабль перекладывался с борта на борт, из-под него были слышны ругательства после каждого такого прилива вниз.

Они докрутили эти двести метров антенны спустя минут пятнадцать. Старший из связистов доложил командиру на мостик, что задача выполнена. Их всех отправили вниз. Пока спускались по трапу, он услышал команду командира в центральный пост о том, что будем готовиться к погружению через тридцать минут. Когда он спустился на верхнюю палубу третьего отсека, воды на ней прибавилось – от его ног растекались лужи-следы. Он практически побежал в свой отсек, разливая по пути воду. Нужно было скорее снять с себя все вещи и дойти до душевой, чтобы наверняка не заболеть. В своём отсеке он всё скинул на нижней палубе, развесив мокрые вещи у обогрева отсека, и пошёл в душевую.

Принимать душ было немного странно – корабль качало, вместе с кораблём качался напор воды из душа, который приходилось ловить всем телом. Напор был не очень сильным – трюмные как всегда жалели воды. Запах от его геля для душа растекался далеко за пределы душевой, что было не очень желательно, так как этот запах сразу выдавал открытую душевую. А механик откровенно не любил моющихся в неположенное время военнослужащих, пусть даже они вымокли до нитки перед этим, работая даже не по своей специальности. Он смыл остатки пены с себя и выключил воду.

Дверь в подъезд. С козырька капала вода. Как в душе. Можно помыться. Взгляд тонул в воде. Ничего не видно. Сигареты намокли. Весь путь их держал. Надо бы высушить. Зашёл в подъезд. Вокруг влажно. Хлопнула дверь. Ответило эхо. Дождь по окнам. Почти кричит. Шёпотом. Пора домой.

Запись 01.

Когда я его встретил? В смысле в первый раз? Так-так, дайте вспомнить. Точно! Я его впервые встретил, когда он только переехал ко мне в подъезд. Ну, в смысле к нам в подъезд. В общем, живём мы с ним теперь в одном подъезде. В тот день он приехал с чемоданом на колёсах и сумкой через плечо, а я с магазина шёл, жена отправила за хлебом. Подхожу к подъезду и думаю: «Что это ещё за кадр? Стоит, курит, задрал голову и смотрит куда-то вверх». Я остановился в паре шагов от него и тоже посмотрел туда, куда он смотрел. И не вижу ничего, кроме окон дома. А дом у нас большой – двенадцать этажей, жаль правда, что панельный, всех слышно, помню, что когда только переехал… Ах, да, да, простите. Про Дмитрия. Что сказать? Смотрели мы так в одну точку несколько минут, мне надоело, я опустил голову, смотрю на него, а он всё курит и всё смотрит. Я ему и говорю: «Привет! Кого-то ждёшь?». Он не сразу голову ко мне повернул, у него все движения плавные, тогда странным казалось, а потом привык. Повернул голову, сигарета торчала в левом уголке рта, а он просто молча кивнул и отвернулся. Я-то и спрашиваю снова: «А кого?». Он снова голову повернул, сигарету перекинул в правый уголок рта. Что? Да я все мелочи помню! Память у меня вообще отличная! Так вот. Перекинул в правый уголок и говорит: «Себя». Я стою и думаю: «Чудик какой-то, точно». Я ещё постоял где-то с минуту, он рядом с задранной головой так и молчал, потом устал я стоять в одну точку смотреть, да ещё жена с этим хлебом ждала, потому и пошёл я. Напоследок, правда, сказал ему: «Меня, если что, Паша зовут», руку ему протянул – ладонь у него жёсткая и сухая, а рукопожатие железное, мне аж больно было. Он-то мне руку сжал и так же сухо, как его ладонь, произнёс: «Дима».

2. ТИШИНА И ОДИНОЧЕСТВО

За окном сумерки. В квартире тени. В голове сердце. Постукивает. Слишком рано. До будильника 2 часа. Глаза в темноте. Звёзд не видно. На небе фонари. Тяжёлое небо. Как крышка. У кровати тумбочка. Протянул руку. Пачка сигарет в пальцах. На половину полная. Надо было больше. Голова на подушке. Фильтр сжал зубами. Чирк-чирк. Яркая вспышка. Тихий красный уголёк. Так тихо. Совсем тихо. Ничего не слышно.

– Приготовиться к введению режима «Тишина»! – команда раздалась после ужина, когда многие уже готовились к отбою.

– Все идём в свои отсеки, на свои боевые посты! – через минуту после команды по кораблю в отсеке раздался голос командира отсека. – Старшина, готовь отсек.

Дима вышел из каюты с помятым лицом – успел за считанные минуты после ужина уснуть. Ещё в базе говорили, что будет замер шумности, но как обычно произошло это внезапно. Он встал у спуска на нижнюю палубу, посмотрел на неспешные движения внизу, и стал давать команды на отключение обогревов. Впереди их ждали бессонные часы – замер длился продолжительное время.

– У нас позасыпают на постах, – он стоял с командиром отсека на средней палубе, с верхней палубы ещё доносился какой-то шорох, а на нижней уже воцарилась тишина.

– Значит, точно замер пройдём, – командир отсека выглядел бодрым, по тревоге всё равно шло время его смены, так и так он бы не отдыхал. – Дим, пойдём на связь, там посидим.

Так тихо в отсеке редко бывало – либо сновали туда-сюда люди, либо что-то работало из механизмов. А сейчас они сидели вдвоём на проходной палубе, железо вокруг молчало, можно было даже услышать тихий голос ламп дневного освещения, которые прятались в своих пластиковых чехлах. Из отсека в отсек никто не переходил, поэтому казалось, что на всём корабле живут только они.

В этот раз замер длился три часа. Все эти три часа была абсолютная тишина – наверное, если бы приложились ухом к борту, то можно было бы услышать каких-нибудь рыб. Кто-то спал на своих боевых постах, кто-то книгу читал, кто-то, может быть, даже переговаривался. Они с командиром отсека за эти три часа проронили не больше десяти фраз – сухих, коротких, тихих, неприметных. Он думал о доме – мысли были разные, странные, безумные. Эти мысли в его голове сталкивались друг с другом, и ему даже в какой-то момент показалось, что вокруг настолько тихо, что можно услышать его мысли. Всегда тяжело, если кто-то ждёт на берегу, потому что не знаешь, что на том далёком берегу происходит. А когда ещё и слышишь от командира боевой части весёлые фразы: «Ближайший берег под нами», то совсем невесёлые мысли взамен можно получить в голове. Он блуждал в лабиринте своих мыслей, набредая на одни лишь тупики, хотелось выключить голову, забыться, отречься от разума. Хотелось, чтобы тишина вокруг закончилась.

Режим «Тишина» всегда заканчивался резко – только прозвучит команда, тут же жизнь встаёт и бежит в курилку, каюты, гальюны, будит вентиляторы, обогревы. Тишина обрывается очень быстро.

Третья сигарета. За окном светлее. Нужно вставать. Один в квартире. Так было не всегда. Теперь один. На кухню по холодному линолеуму. За горячим кофе. Воды в чайнике на две кружки. Пора умыться. Вода холодная. Сразу взбодрился. Есть не хочется. Ещё одну сигарету. На кухне окно. Высоко. На улице редкие прохожие. Который час? Начало седьмого. Включил телевизор. От кружки пар. Тепло разлилось внутри. Звук от телевизора мимо. Только картинка. Канал за каналом. Ничего интересного. Время бежит. Пробегает мимо. На кухне один. Других не было. В этой кухне. Не было никогда.

Они возвращались в базу. У командира дивизиона практически вся швартовая команда забрала свои мобильные телефоны – их сдавали перед каждым выходом в море. Он был старшиной швартовой команды и теперь подгонял всех к выходу наверх. Но подгонять было лишним – каждому хотелось быстрее собраться и выйти, каждому хотелось первым глотнуть воздух родной базы, каждому хотелось включить телефон и позвонить, услышать родные голоса. В рубке возле верхнего люка было не протолкнуться – стояли обе швартовые команды, кто-то стоял смятым полукругом у трёхлитровой жестяной банки, повешенной на ограждение выдвижных, и дымили. Он поднялся последним из своей швартовой команды. С мостика сошёл командир боевой части:

– Дима, веди всех в шестнадцатую, но на палубу не подниматься без меня, – сказав, он тут же развернулся и пошёл обратно на мостик.

Часть швартовой команды уже перебралась в шестнадцатую, чтобы не толкаться и не мозолить глаза. Он передал слова комбата, стоявшим в рубке, и сам пошёл туда же. Пробираться в зимнем костюме и надетом поверх него спасательном жилете не очень-то и удобно – протискиваешься в проходы боком, постоянно за что-то зацепляешься. У двери в шестнадцатую как всегда лежал сложенный трап, расстояние, в которое нужно протиснуться едва ли составляло полметра. Он нырнул вперёд ногами, держась за какие-то трубопроводы над входом. В шестнадцатой был спёртый солёный воздух и не было включено освещение, свет в неё падал от открытого люка, ведущего на корпус. Все сидели кто где, подложив под себя жилеты, достав телефоны. Он прошёл до самого люка – на его срезе встречал свежий ветер. За откинутым люком, оперевшись на рубку, сидели двое – оба Сани, гидравлист и трюмный. Каждый из них разговаривал по телефону, смотря в разные стороны. Они уже подходили к базе – за кормой остались боны. Он тоже достал телефон и трясущейся от перенапряжения рукой включил его. Но сеть никак не ловилась. В шестнадцатой появился голос комбата: «А ну повыпрыгивали жабами наверх и начали готовить швартовые!». Он спрятал телефон во внутренний карман, оба Сани последовали его примеру и тут же встали. Из люка на палубу поднимался личный состав швартовой команды, сверкая на зимнем солнце ярко-оранжевыми жилетами.

– Что стоим? Все в корму, в колонну по одному! – комбат достал сигарету и прикурил её, попутно бросив взгляд назад, на рубку, не видно ли с мостика. – Дим, встаём левым бортом, готовьте швартовые, – уже обычным голосом добавил комбат.

На улице был декабрь месяц, температура была похожа на минус пятнадцать, они все работали слаженно, быстро, подпинывая тормозящих, перемежая обычные разговоры выкриками матом. Рядом с ними стоял улыбающийся комбат, который вставлял свои редкие и едкие реплики. Пришвартовались на удивление быстро, перетягивать не нужно было. Тут же всех погнали на пирс – там уже стояли другие экипажи и начальство из дивизии и эскадры. Комбат убежал первым, а Дима замыкал швартовую команду. Перед спуском в шестнадцатую он достал телефон. Было одно новое сообщение: «Привет! С приходом в базу тебя! Мне Тима привёз пропуск, но встретить тебя не смогу, потому что не знаю, как приехать. Буду ждать тебя дома». Внутри у него сразу как-то стало противно и грустно, захотелось даже закурить, хотя всю боевую не курил. Он засунул телефон обратно, спрыгнул в шестнадцатую, скинул в ней свой жилет, и смешался на выходе из неё с экипажем, который спешил на построение.

Вторая кружка кофе. Дыма уже много. Полсигареты об стекло. Пора на работу. Линолеум не такой холодный. В шкафу две вешалки. На них костюмы. Непривычная белая рубашка. Галстук, который нужно завязывать. Завязали в магазине. Главное не развязать. А то тогда не в чем. Туфли нужно почистить. До блеска. Потом опять на кухню. Кофе допить. Солнце в окне. Весь день будет солнечно. Шею немного давит. Это всё галстук. Было так тихо. И так одиноко. И так спокойно. А на улице они. И много.

Запись 02.

Как его зовут вы сказали? Дмитрий? Ммм, я даже не знал. Просто знал на лицо этого странного соседа. Ммм, мы никогда не разговаривали, поэтому и не знал его имени. Но узнать теперь смогу его из миллиона лиц. Ммм, почему? Да он странный. Первое, что бросается в глаза – его походка. Он не идёт, а будто плывёт. Ммм, и все движения у него плавные, округлые. И ещё он долго отвечает на какой-то вопрос. Ммм, не важно, какой это вопрос – сложный или простой. Он будет думать над этим вопросом. А пока он думает, то смотрит вам в глаза. Ммм, откуда я знаю, если не разговаривал с ним? Я наблюдал со стороны за его разговором. И разговор его не такой округлый, как движения тела. Ммм, он выдаёт несколько слов за раз, будто кидает их в воздух. И не понятно – закончил он или нет, ммм, свою реплику. Я не один раз был сторонним наблюдателем его разговоров. С ним часто, ммм, заговаривали люди – он представлял интерес, потому что был загадочным. А всякая тайна манит. Почему я не разговаривал? Ммм, он немного меня пугал. В его замкнутости было что-то тёмное и страшное. Даже не знаю, как лучше объяснить, потому что это уровень ощущений, ммм, интуиции. Не знаю. Я бы не хотел быть с ним знакомым, хорошо, что он не горит желанием обзавестись, ммм, друзьями. Что, простите? У меня много друзей и знакомых, много их и в подъезде, в котором живём. Я не замкнутый человек, но с этим, ммм, Дмитрием, не хочется приятельствовать. Он вроде бы ни с кем не общается плотно из подъезда, живёт особняком. Я же говорил, что он, ммм, и не особо стремится с кем-то общаться. Из него будто все вытягивают слова, даже самые простейшие. Он точно, ммм, не от мира сего.

3. ОГОНЬ И ЛЁД.

Мелькали мимо лица. Потом метро. Там тоже лица. Потом маршрутка. Там тоже лица. И в окне асфальт. Всю дорогу давит галстук. Уже шею натёр. Везде много людей. Хотя раннее утро. Попали в пробку. На дороге авария. Лобовое столкновение. Маршрутка медленно мимо. В окне порванный металл. Приковал взгляд к себе. Людей там не видно. Красно-синие отблески. Сдувшиеся подушки безопасности. На белой материи кровь. Глупая авария. Кто-то виноват. А кто-то нет. Но все пострадали. Помогают ли подушки? Их кто-то придумал. Сколько успело умереть?

В его сон ворвался звук тревоги – короткие сигналы звонком. Кто-то дёрнул шторку у койки и крикнул:

– Аварийная тревога! Быстрее вставай! У нас в отсеке! – и тут же быстрые шаги скрылись за дверью каюты.

Он вскочил, спросонья тело плохо поддавалось управлению, стоя босиком на палубе, судорожно надевал робу, следом на голые ноги корабельные тапочки, и уже на бегу через плечо перебросил портативный дыхательный аппарат (ПДА). Дима выбежал в отсек, по громкой связи объявили, что в их отсеке пожар, но он не чувствовал запаха гари. Было включено аварийное освещение, основное освещение отсека отсутствовало. Непонятное скопление людей было возле каюты на другом борту. Сквозь это скопление пробрался командир отсека:

– Лампа коротнула в каюте, – его лицо было бледным, даже в полутьме отсека было отчётливо заметно. – В центральный доложу.

Был сыгран отбой тревоги. Толпа у каюты рассасывалась – оттуда появились первый и второй комдивы, с лёгкой улыбкой на лицах – то ли от того, что так просто всё закончилось, то ли от того, что из-за такой мелочи объявили тревогу. Включили основное освещение, которое больно ударило по глазам, привыкшим к полумраку. Спустя пятнадцать минут после отбоя тревоги, когда все разошлись по своим отсекам, он тоже пошёл в каюту, снял ПДА перед входом в неё, но остановился на пороге. Спать уже не хотелось, а до развода его смены оставалось не так уж много времени. Он зашёл в каюту, надел носки и заправил койку. В каюте была тишина – только сопение из-за шторок, после тревоги в сон провалились сразу и все. Он взял книгу и решил дойти до выгородки, где предстояла вахта.