Читать книгу Германские встречи - Александр Александрович Телегин - Страница 1

ОСНАБРЮК-БРАМШЕ

Переходный пограничный лагерь

Соскользнув с невидимой опоры, самолёт сорвался в бездну. Очнувшись от дрёмы, Володька Кляйн потянулся к иллюминатору. По бирюзовому океану серыми островами плавали облака. Внизу в розовом свете заходящего солнца, как игрушечные, рассыпались домики пригорода с красными крышами.

Толчок снизу, подъём вверх… И снова падение! Заложило уши, аэрофлотовская курица попросилась наружу. Владимир покрылся потом и, стиснув зубы, вжался в кресло: «Не хватало ещё … в конце пути!»

Наконец, шасси застучало по полосе, и ИЛ-86 остановился. Двигатели заглохли, оглушительная тишина, потом раздались полагающиеся при счастливой посадке аплодисменты, и пассажиры потянулись к выходу. «Слава богу, выдержал!»

– Ты как? – спросила сестра. – Ой как побледнел, вспотел!

Алиса1 полезла за платком.

Подошла стюардесса – красивая сероглазая блондинка в белоснежной блузке и синей форме компании «Сибирь-Олимпиен-Райзен»:

– Пилоты о вас сообщили. Не спешите, за вами придут.

Зачем пилоты сообщили? Разве он их просил? Сам бы вышел, а теперь сиди и жди. И стюардесс задерживает: они бы давно по своим делам пошли.

Наконец появились два парня в бело-оранжевых куртках, с инвалидным креслом без боковин.

– Садитесь! Прижмите локти!

Помчались: один поворот, другой. Похоже, самолёт кончился. Володька тревожно оглянулся: Алиса с его костылями в руках, не отставая, бежала следом.

Вот разница между медслужбами аэропорта у них и у нас! В Толмачёво за Кляйном приехала дребезжащая «буханка», с двумя пенсионерками в белых халатах, подвезла к трапу – и карабкайся как хочешь, а здесь через три минуты они у конвейера, по которому уже ехал их багаж.

Алиса перетаскивала сумки под Володькин надзор. Рядом, кроме примчавших его парней, оказалась молодая немка-блондинка, в такой же как они бело-оранжевой форме – толстая почти до границ безобразия, но бесконечно весёлая. Застрекотала, как сорока, парни что-то ответили, и она захохотала, так что телеса её заколыхались как желе медузы.

«Что я за немец – ни слова не понял!» – подумал Кляйн.

– Возьмите багажную тележку, – сказала Алисе по-немецки толстушка, – сложите на неё сумки, вам будет удобнее.

Алиса тоже не поняла.

– Айн тележка, – перевела немка.

Парни рядом засмеялись:

– Ты здорово говоришь по-русски, Аманда! Может скажешь ему, чтобы он освободил рольштуль2, нам же надо идти.

Володька понял и знáком попросил Алису подать костыли.

– Сейчас придёт ваш автобус, – смутилась толстая Аманда. – Ждите, вам скажут куда идти. Вы понимаете?

Кляйн кивнул, и бело-оранжевые ушли, увозя в кресле, с хохотом прыгнувшую в него Аманду.

Пришла худенькая брюнетка в джинсах и чёрном кожаном пальто:

– Прибывшие из Новосибирска рейсом компании «Сибирь-Олимпиен-Райзен», следуйте за мной на посадку.

За стеклянной дверью иммиграционной зоны стоял и ждал пассажиров автобус, как нянюшка в прихожей ждёт своего воспитанника, чтобы отвести куда положено.

Володька в родной Сибири много слышал о немецких автобусах и ждал, что сейчас навстречу ему выдвинется подъёмная площадка и занесёт в салон… Но ничего не выдвинулась: пришлось лезть самому.

Отдуваясь и обливаясь потом, плюхнулся он на предпоследнее сидение – ближнее к дверям. Рядом села Алиса, заботливо вытирая ему лицо платочком:

– Приедем, сразу пойдёшь в душ! – сказала она.

Сопровождающая брюнетка объявила, что у водителя можно купить воду, соки, попросить остановиться.

Коротко рыкнул стартер, зарокотал двигатель, автобус тронулся, поехал внутри здания мимо стада легковых автомобилей, вырвался наружу и через минуту влился в разноцветный, несущийся как в половодье поток. А за барьером на встречной полосе машины застыли, будто льдины в заторе.

– Боже мой! Сколько же их! – услышал Кляйн за спиной женский голос.

– Это называется штау3 – авторитетно ответил сидевший рядом с ней мужчина. – Вы откуда?

– Из Алтайского края. У нас было немецкое село недалеко от Славгорода.

– А я из Казахстана. Меня зовут Фёдор Борисович Гессен. Еду к детям. Они здесь уже три года.

Быстро вечерело, небо становилось тёмно-синим, и лишь на западе светлела лазурь, плавно переходившая в золотисто-розовый закат. На границе темноты и света зажглись две огромные, яркие звезды.

Автобус мчался в открытом поле. На горизонте, собравшись толпой, ветряные двигатели болтали о чём-то трёхлопастными языками – экономные немцы даже ветру не позволяли пропасть даром.

– Вы кем работали?

– Учительницей немецкого языка в школе.

– А я заведующим фермой. У нас был огромный совхоз: только дойных коров полторы тысячи, двадцать тысяч овец, девять тысяч гусей. Да… Как загогочут, можно было оглохнуть. И вот умер старый директор. Прислали нового. Такого дурака я ещё не видел! Ничего, думаю, с такими мозгами он недолго задержится. Но я ошибся: тридцать лет уже сидит! В семьдесят восьмом построил восемь сенажных башен. Я ему сразу сказал: «Для нашего климата они не годятся, только деньги потратите!» А он: «Ты ничего не понимаешь: сенаж – это передовая технология! Июльская трава! Зимой будем доить больше, чем летом». – «Постройте одну. Если будет хороший результат, достроите остальные». «Не твоё дело! Кто директор, я или ты?» Отгрохал восемь. Загрузил одну – на остальные травы не хватило. Не успела зима начаться, сенаж загорелся, и башня рухнула. «Ну что? – спрашиваю. – Кто прав?» А он: «Я давно за тобой наблюдаю! Ты враг, ты хитрый враг! Но я тебя выведу на чистую воду!»

– Да вы что! В наше-то время!? – удивилась женщина.

– Да, – конец семидесятых! Я ему ответил: «По грязной воде никогда не плавал, и не тебе меня выводить!» Пятьсот тысяч рублей коту под хвост! До сих пор там хранится воздух семьдесят восьмого года! Ну, думаю, сейчас выгонят его! Ничего подобного! Чем-то он сильно начальству нравился. Деньги ему давали, не считая и не спрашивая, куда девал.

«Странно! Какая-то фантасмагория слышать здесь в Германии «российских дел неизжитые сны»4, – подумал Володька, засыпая под журчание голоса заведующего фермой.

Проснулся он, когда снаружи совсем стемнело. Две звезды стояли ниже, светили ярче. Заслонив их, проплыла чёрная громада католического собора со шпилями: автобус ехал по большому городу.

– Тогда его пригласили читать лекции в сельхозинституте, – всё ещё лился рассказ с заднего сидения. – И он, дурень, решил, что на самом деле учёный. Тут всем тошно стало. Приснится ему ночью какая-нибудь хреновина – вызывает: «Вот я набросал чертёж. Сделайте так, так и так». Бросаем все дела и бежим воплощать его фантазии. Однажды вздумал вентилятором сено сушить. Сварили по его чертежу конструкцию. Положили сено, стали дуть. Мало положишь – сдувает, много – не продувает. А я возьми и скажи: «Что солнце не смогло высушить, то и его вентиляторы не просушат». Кто-то ему донёс, он меня вызвал и пошёл беситься: «Саботажник! Это ты подстроил, чтобы не работало!» Потом начались перестройка и бардак – боятся стало некого. Этот негодяй совсем распоясался: делал, что хотел. Совхоз полетел к чёртовой матери, и он со своими родственниками рвали его как волки овцу.

Очнувшись в следующий раз, Кляйн услышал:

– Подходит ко мне Маруся и говорит: «Фёдор Борисович, что же это такое! Мне надо заработать, а они весь мой комбикорм пропили! Вчера на меня железным штырём замахивались. Я их боюсь». Что делать?! Пошёл к нему: так и так – на ферме бандиты хозяйничают. Примите меры, кого-нибудь убьют, вы будете отвечать». «Слушай, – говорит он мне, – ты жить хочешь?» – «Конечно хочу». – «Ну так уезжай в свою Германию, пока тебя самого не прибили». «Идите-ка вы все к чёрту! – думаю себе. – И правда убьют, и никого не найдут, потому что в милиции все его люди». А тут дети уехали, жена умерла в прошлом году. Ничто меня не держит. И я поехал. Жалко совхоз. На целинной земле с первого гвоздя его строил.

– Да, – сказала его слушательница, и замолкла.

«Очнись, Фёдор Борисович! – подумал Володька. – Какой совхоз, какие башни, сенаж и доярки! Каким ветром их здесь кружит? В этот странном, незнакомом, чужом мире, несущимся навстречу пульсирующими огнями?! Не снится ли мне?»

Алиса тоже потрясена – лицо, обрамлённое густыми каштановыми волосами, бледное, растерянное, ошеломлённое.

Через четыре часа автобус замедлил ход и остановился у перекрытых шлагбаумом ворот. Из приткнувшегося рядом белого домика вышло несколько человек, обступили кабину.

– Что они там обсуждают? – спросила женщина сзади.

– Приёмно-сдаточный акт подписывают, – объяснил Фёдор Борисович.

– Скорей бы…

– Измучились?

– Да… Укачало до тошноты, да и глаза режет.

– Это с непривычки. От встречных фар. У меня тоже. Надо было светозащитные очки надеть. Не догадался, дома оставил.

Поднялся шлагбаум. Ура, приехали! Через минуту автобус остановился у длинного строения, похожего на ангар. Ворота были распахнуты, внутри горел яркий свет. Вдоль стен и в центре, стеллажи, стеллажи…

Пассажиры вышли из автобуса, столпились, как стадо овец:

– Что там?

– Не пускают. Говорят: «Ждите».

А холодина страшная, ветер арктический. Володька в пиджаке на одной пуговице, под ним тонкая рубашка. После тёплого автобуса зуб на зуб не попадает.

Седоволосый господин в тёплой куртке возбуждённо ходил перед толпой. Не сомневаясь, что все разделяют его чувства, радостно сказал:

– Endlich sind wir zu Hause!5

– Ай, ай! Уже обрили – русский забыл! – голосом Фёдора Борисовича ответил ему высокий худой человек с изрезанным глубокими морщинами лицом.

– Век бы не знать вашего русского! – злобно ответил господин, смахнув с лица улыбку.

– И такие бывают! – вздохнул Фёдор Борисович.

Стоявшая рядом с ним женщина неловко улыбнулась и отвела глаза.

Между тем по ангару расхаживал сотрудник, разговаривая по радиотелефону. Что-то крикнув, стал очень похож на лагерного надсмотрщика из советских военных фильмов, только овчарки не хватало. Вышел другой немец: «Вносите багаж». Алиса потащила сумки. Появился третий мужик, стал опечатывать, наклеивать номера, выдавать бирки. Кто сдал – не толпитесь! Выходите наружу, ждите!

Ну всё, багаж сдали. Пришёл молодой немец в пуловере, скомандовал: «Идите за мной!» Володьке подогнали инвалидное кресло, и Алиса, цокая каблучками, повезла его за толпой. Наконец приехавшие очутились, в большом тёплом помещении. За столом сидела комиссия. Предварительная регистрация документов.

В комиссии паренёк лет двадцати пяти в белом халате: рыжие, торчащие в разные стороны волосы, бородка-эспаньолка. Подошёл к Кляйну:

– Я врач. Что с вами?

– У меня в детстве был полиомиелит.

– Что такое полиомиелит?

Изумлённый таким вопросом, Володька пожал плечами:

– Болезнь такая.

– Не знаю, нет такой болезни!

Ничего себе!

– Ну… Как бы вам это объяснить? Ещё её называют детский паралич.

– Ну да, такая болезнь есть. Что вам нужно: костыли, коляска (Rollstuhl6)?

– Да, коляска нужна.

– На которой сидите, ваша и будет. Перед отъездом сдадите её в дом номер пять.

– Понял.

«Ничего. Вроде и немецкий прорезался», – подумал Кляйн.

– Внимание! – поднялся один из сидевших за столом. – Столовая у нас в седьмом доме, завтрак с семи до половины девятого, обед с двенадцати до двух, ужин с половины шестого до семи. А завтра в десять часов надо прийти в одиннадцатый дом для получения дальнейших инструкций. Всё, вы свободны! Наши сотрудники вас проводят.

На выходе служители раздавали сухие пайки. Два протянули Алисе. Она отказалась.

– Вам в третий дом, – сказал приведший их сюда парень в пуловере. – Я вас провожу.

Он покатил рольштуль по безлюдным дорожкам, освещённым фонарями. Был двенадцатый час, лагерь спал. Поворот, и они оказались перед двухэтажным зданием с тёмными окнами, только из входной двери лился яркий свет. По пандусу провожатый вознёс Володьку на крыльцо. Навстречу вышел немец с солидным брюшком – хаусмайстер, или заведующий домом. Провожатый передал вновь прибывших в его юрисдикцию и исчез.

Хаусмайстер привёл Кляйнов в комнату в дальнем конце коридора. Напуганный стуком двери и вспыхнувшим светом, заплакал ребёнок.

Войдя в большую комнату с двумя широкими окнами, Володька с Алисой увидели слева две двухъярусные кровати. На нижней молодая, толком не проснувшаяся, брюнетка с распущенными волнистыми волосами, успокаивала грудного ребёнка. У правой стены стояла такая же четырёхспальная конструкция. Между ней и окном односпальная кровать на колёсах.

– Да! – разочаровано произнесла Алиса. – Не такого я ожидала от начала жизни в Германии! Тётя Маруся ведь рассказывала, что их сразу поселили в квартиру со всеми удобствами. И я в конце поездки из Ганновера рассчитывала на душ, чашку чая и сон хотя бы в отдельной комнате.

– Только это и должны были получить люди, бросившие своих престарелых родителей! —злобно ответил не менее расстроенный Володька.

Как он мог такое сказать!?

– Я во всём виновата?

На лице Алисы такое горе, какого он никогда не видел.

Алиса легла на одну из верхних кроватей, Володька на односпальную и заснул почти мгновенно после более чем суточного путешествия.

Проснулся он в середине ночи. В окно светила полная луна. Давила душная, жаркая глухота. Волна ужаса обрушилась на него: что он наделал! Невозвратно, непоправимо! Назад дороги нет. Никогда больше не будет прежней жизни, в которой были его родные, дом, окружённый деревьями; книги, советские фильмы; всё то, что было ему дорого, что он любил.

Алиса тоже не спала – наверное, вообще не смогла заснуть из-за его жестоких слов. Как он виноват перед ней! Но поздно раскаиваться, да и вряд ли его раскаяние могло утешить её.

Ворочались, вздыхали до самого утра. Наконец, небо в окнах побледнело, в коридоре раздались первые шаги, потом голоса – третий дом проснулся. Встали и Кляйны. Семь часов. Пошли умываться.

В коридоре уборщица натирала пол, что-то рассказывая сидящему за конторкой хаусмайстеру. Разговор у них весёлый, для них жизнь прекрасна и легка и плевать им на всяких там переселенцев и их переживания!

В половине восьмого Алиса с Володькой вышли из дома. В красноватом тумане вставало солнце. От дыхания шёл пар. Тёмно-зелёные листья незнакомого кустарника7 замёрзли и, превратившись в ледышки, звенели от прикосновения, как синички в предзимье.

Где тут столовая? Не понимая порядка в нумерации домов в лагере, стали блуждать. Наконец, Алиса спросила обгонявших их мужчину и женщину:

– Скажите, пожалуйста, где столовая.

– Пойдёмте с нами. Мы тоже туда идём, – ответила женщина.

– Вы откуда приехали? – спросила Алиса.

– Из Нальчика. А вы?

– Мы из Сибири.

Женщина чихнула и, вынув из рукава платочек, стала вытирать тонкий красный носик. Ей было лет сорок пять, не больше.

– Не по мне климат! – сказала она, прочихавшись, – Приехала и сразу простыла.

– А что же вы уехали с Кавказа? Там-то климат получше.

– Так ведь война, – ответил мужчина.

Он был лет на пять старше жены, высокий, с густой, уже начавшей седеть шевелюрой.

– Не то чтобы непосредственно у нас война, но недалеко. Тревожно стало! Решили ехать… Ради детей и внуков. Всё же Европа! Цивилизация. Да и медицина здесь лучше. Тесть мой, его отец, – кивнула она на мужчину, – был профессором университета. Уважаемый человек… А после инсульта за ним требуется постоянный уход… Пока мы завтракаем, с ним сидят сын и невестка. Надо успеть их сменить и его накормить. Профессор-то наш совсем ребёнок.

– А вы кто по профессии?

– Мы с мужем в оркестре играли. А музыка – она везде музыка. Я уверена, что и здесь мы сможем работать не хуже, чем на родине.

Столовая была одноэтажная с застеклённым тамбуром. Мужчина открыл наружную дверь, затем внутреннюю, и Кляйны оказались в огромном зале, перед двумя рядами столов с узким проходом между ними. В конце этого лабиринта сидела немка, лет шестидесяти. Едва рольштуль вклинился в проход, раздался её визгливый крик:

– Der Tisch soll stehen bleiben!8

Но Алиса уже толкала рольштуль, раздвигавший столы как ледокол льдины.

Работа немки состояла в том, чтобы гасить выданные лагерным жильцам талоны на завтраки, обеды и ужины, а лабиринт из столов был ей нужен, чтобы кто-то не проскочил мимо с непогашенным талоном.

Как всякая немка, сходящая с ума по порядку, она ненавидела его нарушителей и немедленно занесла Володьку с сестрой в свой чёрный эмоциональный список. Почти до конца их пребывания в лагере, столовый Цербер смотрела на них неприязненно, и завидев, напрягалась и мрачнела лицом.

В столовой стояло пять или шесть длинных рядов столов и стульев. Володька причалил свою коляску к свободному месту в крайнем ряду и стал терпеливо ждать, когда Алиса принесёт первый их германский завтрак. Очередь огибала столы с трёх сторон. Через десять минут Алиса завернула перпендикулярно рядам, ещё через десять двинулась вдоль дальнего ряда к раздаточной, ещё через десять принесла поднос с завтраком, состоявшим из чашки кофе с молоком, маленькой круглой булочки с пластинкой сыра, одного яйца и шайбочки маргарина с пятикопеечную советскую монету.

Маргарин Алиса сама не ест и брату не советует, ссылаясь на исследования учёных о вреде транс-жиров (кто б их видел!)

– Если вы не будете, дайте мне, – сказала завтракавшая рядом с ними старушка, видимо, не знавшая об опасных свойствах данного продукта. – Я жила в деревне. Там осталось двадцать человек, и автолавка приходила раз в неделю. Пенсию задерживали по три месяца. Было время, особенно в девяносто четвёртом, когда я три дня хлеба не ела. Наголодалась.

– Да вы что! – не поверила Алиса.

– А что тебя удивляет? – вступился за старушку Владимир. – У нас в селе была соседка, бабушка Мельникова. Когда она получала пенсию, то брала с собой трёх внуков, отправлялась в магазин и на все деньги покупала мешок муки, сахар, крупу, лапшу. Потом вчетвером тащили всё это на санках домой. Они так делали, потому, что через две недели цены поднимались настолько, что они и половины этих продуктов не смогли бы купить. Впрочем, часто еда у них кончалась задолго до новой пенсии, и они, по её выражению, «сидели голодом».

Ну всё, позавтракали, вышли из столовой. У входа сидело несколько кошек со сверкавшими металлическими кружкáми в ушах.

– Они, наверное, здесь служат, – догадалась Алиса.

Кожистые листья неизвестного кустарника оттаяли и уже не звенели, когда Володька тронул их рукой. Вдруг раздался нарастающий свист, вой, скрежет, заполнивший всё поднебесье, и низко над едва взошедшим солнцем, чуть в стороне от лагеря, пронеслись два истребителя, посверкивая серебристыми брюшками.

До десяти часов было ещё много времени, и Кляйны вернулись в третий дом.

Соседка, которую они потревожили ночью, кормила из бутылочки с соской младенца.

– Меня зовут Люба, – сказала она.

– Вы здесь давно? – спросила Алиса.

– Пятый день. Но сегодня за мной должны приехать муж и свекровь. Они живут недалеко от Любека. Что, Ниночка? Приедут за нами папка с бабушкой? – обратилась она к дочке, вытирая ей ротик. – Папка нас с тобой хочет бросить. Да… Папка у нас нехороший… Не взял нас с собой. А недавно бабушка позвонила: «Приезжайте, я всё уладила». А что уладила? Не знаю, не знаю, что меня сегодня ждёт…

Да, у каждого своё горе.

– Уже дома на Алтае гулял. Свекровь сказала по телефону: «Поклялся, что не будет тебя обижать…» Да только, если уж он, как жеребёнок, со звёздочкой родился, ничто его не исправит: со звёздочкой и умрёт.

– Так может лучше вам было на Алтае остаться? – сказала Алиса.

– А кому я там нужна, без родных, без работы, с ребёнком? Кто нас с Ниночкой кормить будет? Правда, Ниночка?

Ниночка заулыбалась, загулила, протягивая к матери ручки.

– А как вы ребёнка кормите? – спросила Алиса.

Это профессиональное любопытство – она педиатр.

– Детское питание мне сюда приносят. А я уж как придётся. Здесь в столовой вчерашние булочки бесплатно отдают. Забегу, возьму несколько, колбаски мне соседи в магазине покупают – тут рядом город.

– Вы пять дней без горячего?!

– Ничего страшного! Мне и не хочется есть.

За разговорами незаметно прошло время.

– Алиса, нам пора, – сказал Володька.

Пошли в одиннадцатый дом – он административный. Чем одиннадцатый дом отличался от двадцать третьего, двадцать четвёртого или двадцать пятого, тоже административных, то ведали одни немцы. Важно, что все дома с пандусами. Заехать в них на коляске – никаких проблем.

Дождавшись своей очереди, вошли в кабинет. За столом сидела женщина, лет пятидесяти пяти, в очках, с приятной улыбкой.

– Меня зовут фрау Линдер, – представилась она на чистейшем русском языке. – Вам положено по двадцать марок подъёмных. Можете получить их в комнате номер (она назвала номер). Вот вам опросные листы, ответьте на вопросы и сдайте в двадцать первый дом, в пятую комнату. Потом надо будет пройти тест, по результатам которого вам в соответствии со статьёй … Закона об устранении последствий Второй мировой войны, будет присвоен четвёртый, седьмой или восьмой параграф.

– А чем они отличаются? – спросила Алиса.

– Разве вы не знаете? Это очень странно – вы производите впечатление грамотного человека. Четвёртый параграф вы получите, если имеете родителей немцев и владеете немецким языком, это значит, что вы признаётесь немцами; если имеете родителей или супругов немцев, но сами языком не владеете, вас признают членами семьи немца и присвоят седьмой параграф. Если не удовлетворяете этим условиям, получите восьмой параграф, то есть будете считаться иностранцами. Вам я назначаю термѝн на пятое ноября, в одиннадцать часов тридцать минут, в доме номер двадцать четыре.

Так Володька с Алисой познакомились со священным для немцев словом термѝн, который означает «назначенное время». Попробуй пропусти термѝн, прослывёшь разгильдяем на долгое время.

– Вы из Новосибирска? – спросила фрау Линдер, – обращаясь к Алисе и расцветив лицо улыбкой, – из столицы Сибири? А я из Москвы, из столицы России. Здесь я с начала девяносто третьего года. Вы каких политических взглядов придерживаетесь? Надеюсь, демократических? – и вопрошающе посмотрела на Володьку.

Он ничего не ответил и опустил глаза.

– Да мы как-то не очень лезем в политику, – ответила Алиса.

– Жаль, очень жаль. А я всю жизнь боролась с тоталитарным режимом. Меня преследовали, не раз сажали в психушку. Скажу вам откровенно, я не очень уважаю людей, стоявших тогда в стороне. Вы где были, когда травили Сахарова и Солженицына?

– Я в институте училась, – кротко сказала Алиса, – потом работала.

Повисла неловкая тишина.

– Ладно, идите! – смилостивилась фрау Линдер. – Мы страдали, вы пришли на всё готовое. И сюда вы приехали только благодаря нашей борьбе. Хотя бы это помните! Да, возьмите карту лагеря!

Володька поспешно выехал, открыв дверь колёсами. Алиса, взяв карту лагеря и переваривая упрёки фрау Линдер, вышла следом.

– Давай погуляем, – предложил ей брат. – Домов здесь до чёрта. Надо же познакомиться с лагерем.

– Пойдём, получим сорок марок.

После этого Алиса повезла Володьку по какой-то дорожке. Он сверял путь с картой.

– Сейчас справа должен быть пятый дом… А нету: дом номер двенадцать.

– Ну правильно, после одиннадцатого должен быть двенадцатый.

– Но на карте пятый.

– Может ты вверх ногами её держишь?

– Поехали назад, если вверх ногами, после одиннадцатого должен быть пятый.

– Десятый, – сказала Алиса, посмотрев на белый прямоугольник с цифрами на стене дома.

– Ничего не пойму. Карта неправильная.

С рёвом, свистом, скрежеща по небу, пронеслись назад истребители.

– Передайте Президенту, – сказал Владимир, – натовские лётчики летают, так чтобы и наши летали, а то, упаси Бог войны, они воевать не умеют9.

– А как тебе фрау Линдер?

– Наверное, мне должно быть стыдно, что я не помогал ей в великой борьбе с тоталитаризмом. Но я только шесть или семь лет назад узнал, что жил при тоталитаризме, а в то время мы и слова такого не знали в нашей сибирской глуши.

– Не стыдно, что приехал на всё завоёванное ею в тяжёлой борьбе?

– Я не просил её бороться. Сама жила бы в каше, которую заварила!

К полудню потеплело. Как-то совершенно случайно вышли из аллеи на магистральную дорогу, которая вела к воротам со шлагбаумом и через которые они въехали вчера в лагерь.

– Ну-ка посмотрим, что на воротах написано! Ага: «Grenzeübergangslager»10.

Справа против будки через дорогу росли ели, перед ними стояли фонари под старину, с крышками сверху, под ними несколько скамеек.

Дальше – административные дома: двадцать третий, двадцать четвёртый, двадцать пятый, перед ними, развалившись на все стороны розетками, тянулись ряды барбариса с алыми ягодами.

Но вот уже и на обед пора. Та же злая старушка: «Ну что вы опять столы двигаете! Неужели нельзя аккуратней!?» Володька хотел сказать ей, что он не муха, чтобы над столами летать, но промолчал. Пусть думает, что он «ничего не понимэ».

Опять полный зал. Опять полчаса в очереди. На обед тарелка тушёного картофеля и кусок жареной рыбы. Всё это с небольшим количеством бульона или подливки и называется Eintopfgericht. В общем два в одном – и первое и второе блюдо. На десерт апельсин.

– Ты наелся, – спросила Алиса.

– Как ни странно, да. А ты?

– Я тоже.

У выхода встретились со знакомыми из Нальчика, обрадовались, как родным. У мужа в руках был пакет, у жены носовой платок.

– Что-то я разболеваюсь, – сказала она, вытирая слезящиеся глаза. – А нам завтра ехать. Мы сегодня были на распределении. Отправляют в Пфорцхайм.

– Хороший город? Вы довольны?

– Нам важно, чтобы оркестр был, – ответил мужчина. – Насколько я знаю, там филармония, а при ней хороший концертный и оперный оркестр.

Перед дверью, как и утром, сидели кошки, только их было уже штук семь. Металлические кружки в ушах радужно переливались на солнце.

– Опять забыла им хлебца вынести, – сказала Алиса.

– Вы разве не читали предупреждения? – спросила женщина. – Вот же оно.

Действительно в нескольких шагах от столовой на газоне стояли два или три кошачьих домика, а табличка рядом с ними предупреждала: «Об этих Кошек заботятся. Прозьба не кормить».

– Эти Кошки здесь работают и состоят на довольствии, – сообщила женщина, – ловят мышей и кротов. Вы видели на газонах кучки земли? Это кроты. Убивать их нельзя, а с «этих Кошек» спроса нет. Ладно, пойдём кормить профессора, да готовиться к отъезду.

Продолжая обход лагеря, Алиса с Володькой добрались до забора с колючей проволокой поверху. Зачем колючая проволока? Бежать никто не собирается. Наверное, немецкая привычка. Вдоль забора – живая изгородь. Деревья были уже наполовину голые, торчали засохшие ветки. Трое служащих аккуратно обрезали их.

Мимо проехал тракторишко с прицепом и остановился у кучи обрезанных веток. Взвыл двигатель, немцы в синих комбинезонах стали кидать ветки в бункер, от которого отходила труба выгрузного шнека. Проворный работник ловко подставил под неё полиэтиленовый мешок, и в него ударила струя измельчённой древесины. Мешок наполнился, рабочий каким-то приспособлением тут же запечатал его и швырнул в кузов прицепа. Поехали дальше и операция повторилась.

– Молодцы немцы: одним выстрелом двух зайцев – и территорию убрали, и сырьё для древесно-стружечных плит произвели. А у нас сколько веток просто вывозится на помойку и гниёт годами? – сказал Володька. – Заметила? Утром, по всему лагерю сметали опавшие листья, а дыма не было. Наверное, тоже в дело пошли – на компосты. Видать, здешний лагерь настоящая фабрика по производству древесно-стружечного и лиственного сырья. Вон сколько деревьев! И каких деревьев!

– Да, – сказала Алиса, – мне нравится. Я бы согласилась здесь жить.

Домой вернулись часа в четыре. Люба нервно ходила по комнате. Никто за ней не приехал.

– Люба, не переживайте вы! Приедут они, вот увидите!

– Не приедут. От Любека триста километров. Четыре часа езды. Нет не приедут.

– Всякое бывает. Может дела какие задержали.

– Какие у них дела. Хотели бы приехать – давно бы были здесь.

Люба заплакала:

– Куда мне теперь деваться?

– Да не отчаиваетесь вы, – старалась утешить её Алиса.

Но вскоре и её запас ободряющих слов иссяк. Наступила тяжёлая тишина. Вдруг в коридоре явственно послышались шаги. Не они ли?

Дверь действительно распахнулась, вошла толстая седовласая женщина. Она быстро и мощно двигалась на коротких ногах.

– Собирайся быстрей! Я на работе была, а Иван не хотел один ехать. Боится тебе! Знает кошка чью мясу съела. Как тут моя внученька? Ниночка! Мы с папкой приехали! Заскучились за тобой. Ну иди, иди ко мне! Ach du lieber Gott! Mein süßes Baby!11

Люба стала радостно собираться. Свекровь не обращала на Кляйнов никакого внимания. Ну и хорошо. Через десять минут воссоединившееся семейство уехало, и они остались в комнате одни. Хорошо быть одним!

После ужина Алиса с Володькой снова гуляли по лагерю. Но вскоре стало холодно, и они вернулись в третий дом. На вахте сидел другой хаусмайстер, молодой, толстомордый, с каким-то необъяснимо неприятным выражением на лице.

Поздоровались: «Гутен абенд!» Не ответил. Ну и ладно.

– Здесь хорошо, – сказала Алиса. – Я согласна жить даже в этой комнате, если бы она была нашей.

Владимиру это не понравилось. Прежде всего он приехал в Германию за ортезами. Его-то поизносились и сломаются не сегодня завтра, а Новосибирский протезный завод не работает.