Читать книгу Сказки Бесконечного Океана - Александр Амзирес - Страница 1

Тем посвящается, кто любил,

И тем, кто ненавидел… тоже.

Белая ворона

«Быть может, хочешь ты историю услышать?

Могу тебе их уйму рассказать.

Куда спешить нам этой ночью лунной?

И до утра ещё так долго. Бесконечно долго.

Ты… слышала историю о вороне белой,

Что появилась в этом мире незадолго до тебя?

Это была ворона или ворон,

Со временем об этом затерялся след.

Да и неважно это для рассказа этого,

Ведь побывать в той шкуре мог любой однажды,

И до неё, и после, и.. в других мирах.. возможно.

Но буду я использовать привычное для нас обоих,

Традиционное – «она», к ней обращение.

Ты думаешь, затягиваю время я намеренно,

Чтобы отсрочить неизбежное твоё намеренье?

Что на ходу выдумываю я слова эти и строки,

Пытаясь уловить ту ниточку надежды?

Быть может, так и есть. Это вполне возможно, да.

И тем не менее, молчишь ты, и в глазах твоих,

Я вижу любопытства искорку, и предвкушение».

* * *

Не слышно было птиц в тиши лесного мрака,

Охотники ночные чаще молчаливы.

Лишь веток скрипы раздавались, тут и там,

И голос вновь нарушил паузу возникшую.

* * *

«Что ж, я продолжу о вороне.. белой.

Она с рождения была полна каким-то,

Непостижимым ей самой, стремлением,

Не обращать внимание на внешнее,

Стараясь углубляться в суть вещей.

Как видит небо тот, кто от рожденья слеп?

Какие видят сны, в морях своих, дельфины?

О чём грустят заброшенные поезда?

И отчего закаты и рассветы так красивы?

Вопросов множество летало в голове вороны,

Ответов пролетало чуть поменьше.

И с любопытством вглядываясь в звёзды,

Она пыталась разглядеть чужие лица.

Ещё она пыталась быть как все,

Летать как братья, щебетать как сёстры.

Я вижу, улыбаешься ты, при луне.

Да, верно. Щебетать вороны не умеют вовсе».

* * *

Оскалы хищников улыбкой назовёшь едва ли,

Вот и рассказчик сомневался в этом тоже.

Однако самого себя он убедить пытался,

Что солнца, долгожданный луч, увидит вскоре.

* * *

«Ворона белая с тоскою наблюдала,

Как суетлива жизнь в её вороньей стае.

Вот здесь урвать кусочек пожирнее!

Вон там блестящей побрякушки отхватить!

И вот прожить ещё вполне возможно,

Ещё один бессмысленный вороний день.

И что в итоге, вся воронья жизнь – вот.. это?

Для этого им светят солнце и луна?

И неужели в мир этот пришли они,

Лишь для того, чтобы кого-нибудь сожрать?

Вороне белой говорили, что глупа она,

Что настоящей сути жизни не понять ей.

Ей говорили, что в мучениях умрёт она,

Если в фантазиях своих погрязнет.

Ведь, чтобы выжить, ей нужна еда,

Чтобы остаться невредимой – стая.

А чтобы беззаботно песни петь,

От непроглядной ночи до утра,

Необходимо ей: и хитрость, и обман,

Своими лучшими друзьями сделать.

Наёбывать друг друга даже в мелочах,

И только так счастливой стать ей в мире этом.

В конце концов ворона есть ворона,

И своей сути ей не избежать в итоге».

* * *

Наполнил лёгкие древесный воздух терпкий,

Затем покинул, словно сигаретный дым.

* * *

«Вороньи доводы нашей вороне белой,

Казались убедительными лишь отчасти.

А уж когда затягивало небо чернотой,

И звёзды прорезали светом одеяло ночи,

Сомнения вороны белой уходили прочь,

Она хотела жить по-своему, а не иначе.

И показаться перед кем-то ей смешной,

Уже было не так и страшно и нелепо.

Не страшно было обрубать верёвки, жечь мосты,

Вся эта шелуха.. всё это было ей уже не важно.

Наивно попытавшись быть своей среди чужих,

Она утратила лишь часть души напрасно.

И вскоре выбрала она свой путь,

И без оглядки устремилась в небо.

И среди звёзд открылось, что не белая она,

И, впрочем, даже не ворона.. вовсе».

* * *

Смотрели на рассказчика бездонные глаза,

Что были чернотой сравнимы с бездной.

И наконец не выдержав молчания,

Девичьим голосом промолвили уста,

Багровые сияния на бледной коже.

* * *

«И в чём мораль истории, рассказанной тобой?

Кроме того, что время оттянуть пытался?

Вся моя суть чернее тёмной ночи,

И неужели полагал ты, что со мною справишься?

Прекрасно знаю я, что ждёшь рассвета ты,

В надежде вырваться из неизбежных лап судьбы.

Но навсегда останешься ты в мире этом,

Не ускользнуть тебе от темноты своей души».

* * *

В ответ рассказчик лишь пожал плечами,

Он безмятежности плоды вкусил уже.

Там, где штормили раньше и моря, и океаны,

Теперь лишь звёзды отражались на воде.

* * *

«Да, может быть сердца черны наши и правда,

И может даже, изначально созданы такими мы.

Но тот, кто принял истинную суть свою однажды,

Уже не сможет больше быть марионеткою судьбы.

*__*

***

Кот, который не верил в любовь

Прохладные потоки ветра проносились вдоль длинного, подземного зала метро, оповещая окружающих о том, что в тёмных проёмах существует своя жизнь. Эти частички воздуха содержали в себе всевозможные ароматы, которыми были наполнены слабо освещённые тоннели, уходящие вглубь земли. Время от времени эти, созданные человеком, бетонные артерии пропускали сквозь себя небольшие вагончики, наполненные людьми, словно сардинами в консервной банке.

В любящем анализировать всё и вся, мозге кота, почему-то сложилась именно такая аналогия, когда однажды он впервые увидел эти механизмы. Возможно на это повлияли небольшие, консервированные кусочки рыбы, наполнявшие в тот момент его желудок.

Он сидел на краю одной из деревянных лавочек, расположенных вдоль стены, и внимательно наблюдал за двуногими существами своими пронзительными, янтарными глазами.

– Ой, мам, смотри какой котя! – пискляво выкрикнуло маленькое существо, заставляя кота поморщиться. Он прекрасно понимал, что последует за этим возгласом, поэтому посмотрел на женщину, очевидно являющуюся матерью этого детёныша, и изобразил гримасу настолько злобную и отвратительную, насколько только был способен из себя выдавить.

– Алёша, иди сюда, не надо трогать кису, – взволнованно произнесла женщина, взяв сына за руку. – Она блохастая, – добавила она через мгновение, как будто для большей убедительности своих слов.

Мальчик что-то возмущённо бормотал, но рука матери непреклонно тащила его в сторону, увлекая вглубь платформы.

Задумка кота сработала. Он сразу сообразил, что воздействовать нужно именно на самку, а не на её детёныша. Довольный собой, кот продолжил своё наблюдение за людьми, сохраняя при этом дистанцию с ними.

В этот раз помещение станции было не слишком заполнено. Это была середина дня, люди не ехали на работу, и не спешили домой после неё, поэтому их было тут всего пару десятков. Ровно девятнадцать человек, если уж быть точным. По крайней мере именно столько насчитал кот.

Девятнадцать человек, спешащих по каким-то своим, несомненно очень важным для них, делам.

Кот фыркнул, его забавляла эта суета, которую так любили эти создания. Иногда он думал, что они создают её сами себе буквально на пустом месте, словно боясь оставить свой разум в бездействии, и постоянно загружая его всё новой и новой порцией каких-нибудь переживаний. Каких-нибудь, непременно, неотложных и очень важных дел. Таких же бессмысленных, как и табличка над урной, с просьбой не мусорить, вокруг которой, тем не менее, валялись горы огрызков и фантиков. «Венцу творения» трудно подобрать мусор за собой, даже если он соизволил выкинуть его в урну и промазал. «Эго» не позволило бы ему нагнуться за своим фантиком, упавшим мимо цели, и выкинуть его по человечески.

Внимание кота привлекла парочка влюблённых, прижавшихся друг к другу. С закрытыми глазами и блаженными улыбками на лицах, они утопали в собственных объятиях, словно в трясине, и будто совершенно не замечали мир вокруг них.

Коту было интересно, сколько ещё продлится этот их гормональный угар, пока они наконец не увидят реальность. Сколько пройдёт времени, пока дофамин и окситоцин не перестанут вырабатываться их организмами в огромных количествах.

А потом неизбежная ломка, и поиск нового источника «любви».

По расчётам кота, учитывая, что сейчас парочка находилась в самой начальной фазе, у них было ещё несколько лет, если повезёт. Затем, угасание влечения, связанное всего лишь с тем, что с каждым утром они просто всё больше будут видеть настоящего человека перед собой, а не вымышленный образ.

Кот был уверен, что проблема состояла в том, что с самого начала эти люди «влюблялись» и «любили» какие-то образы в своей голове. Какие-то, сформированные ещё в детстве, представления о своём идеале. И если встреченный человек хоть немного напоминал этот образ, то тут-то всё и закручивалось.

Но образ есть образ, и он неизбежно рассыпается, как бы ты не пытался склеить его с помощью «гормонов любви».

Влюблённые, словно единый организм, что-то мурлыкали себе под нос, пропустив очередной вагон. Даже если бы они способны были слышать мысли кота, то лишь рассмеялись бы в ответ на его рассуждения. Ну ещё бы! Вот он – источник моей любви! Тот самый! Та самая! На всю жизнь! Что там несёт этот глупый кот? Он просто, видимо, никогда не любил по настоящему!

И так каждый раз. Каждый раз – «Ну вот этот раз уж точно тот самый! На века! Я же чувствую это!». И так до самой смерти, или до тех пор, пока что-то внутри не надломится, рождая очередных «циничных мудаков» и «меркантильных стерв».

Кот вздохнул. Наверное, это было даже хорошо, что люди не понимали его слов. Ведь в противном случае он только зря терял бы время, пытаясь донести свои мысли до их сознаний. Какой смысл во всех подробностях рассказывать наркоману о процессах, происходящих в его организме во время приёма очередной дозы? Его изменённое сознание всё равно не воспримет эту информацию, а в тот момент, когда он будет более-менее «трезв», его будет заботить лишь поиск новой дозы, а вовсе не размышления о физиологии этого процесса.

Задрав хвост и пометив территорию, кот спрыгнул с лавочки, и лёгкой трусцой направился к выходу из станции метро, стараясь держаться подальше от озадаченно глядевшего на него из своей будки охранника. Тот был явно удивлён появлением кота на «своей территории».

* * *

Не спеша пережёвывая сочную траву, раскинувшуюся зелёным ковром посреди городского парка, кот поглядывал на синее небо. Оно было безоблачное, и единственным посторонним предметом на этом холсте был белый, дымчатый след, оставляемый мчащим куда-то в другие страны самолётом.

Откуда-то кот знал, что это тот же самый вагон метро, только летающий в небе. Может его сравнение и было грубоватым, но суть от этого не слишком менялась. Всё те же сардины, только теперь уже в летающей банке.

Возможно когда-то давно он забредал на территорию аэропортов, и поэтому самолёты были знакомы ему. В те времена его юности кот вообще много где шлялся, но сейчас эти воспоминания уже стирались из памяти. Поэтому он был не совсем уверен, где и когда именно узнал подробности об этих крылатых творениях человеческих разумов. Быть может вообще в одной из прошлых жизней, когда он был дельфином, или ловцом жемчуга.

Эти мысли позабавили кота, и он прищурился солнечным лучам в ответ.

Ещё раз посмотрев на далёкий, белый силуэт в небе, он вдруг вспомнил внешний вид самок человека, встречавших путешественников у трапа самолёта. Правда он не мог припомнить, как они называли себя. Эти самки всегда были улыбчивые и приветливые, помогая пассажирам-сардинам равномерно распределиться по своим местам в банке.

В те времена кота ещё удивила одна вещь, которую он долго не мог понять. Эти молодые самки намеренно выглядели привлекательно, всем своим видом располагая к себе, и без сомнения вызывая у самцов сексуальное желание. Но при этом, этот самый сексуальный контакт был строго запрещён и наказуем. Кот был свидетелем того, как мужчина, пожелавший одну из этих женщин, и недвусмысленно обследовавший своей рукой её бёдра, был осыпан шквалом неодобрения и осуждения окружающих. Но ведь разве не этого добивалась самка, украшая себя и своё тело? Разве не для возбуждения желания у самца?

Кота вообще веселили, и вместе с тем немного озадачивали, брачные игрища людей. С одной стороны: буквально со всех щелей, со всех источников информации сочилась скрытая, а иногда и открытая, сексуальная энергия. В рекламе авто, словно ненавязчиво, то и дело мелькали аппетитные, женские силуэты. Из множества билбордов на самцов томно смотрели самки, с ярко выраженными вторичными половыми признаками, и призывами что-то приобрести. Образ женской сексуальности использовался везде, и там где уместно, и там где неуместно.

С другой стороны: самцы, бродящие по городу в перманентном возбуждении от постоянных сексуальных раздражителей со всех сторон, и утрачивающие способность адекватно мыслить. Но при этом, часто осуждаемые и порицаемые обществом за открытое проявление своего, вполне предсказуемого, сексуального желания. Поэтому несмотря на то, что и самки и самцы часто думали об одном и том же, внешне они почему-то усиленно пытались делать вид, будто секса вообще не существует. В то время, как он всё же существовал, причём не редко в довольно извращённых формах. В этом кот убеждался не единожды, благодаря своей способности оставаться незамеченным.

Поначалу всё это сбивало кота с толку, но потом он просто принял это человеческое поведение как данность, и перестал искать в этом какое-либо здравое зерно. Хотя, у него ещё мелькала мысль, что всё это делается кем-то намеренно, заставляя представителей человеческого вида мыслить шаблонно, и от этого становиться более управляемыми и послушными. Кот видел нечто подобное на фермах, где люди намеренно создавали животным такие условия, при которых те с самого детства приобретали так называемую «выученную беспомощность», и уже даже не пытались сбежать.

Впрочем, в теории заговора кот не особо верил, поэтому вскоре отбросил это предположение.

* * *

Изрядно проголодавшись, кот заглянул в гости к одной из человеческих самок. Она работала в зоомагазине, и несмотря на то, что ошивающихся рядом с этим местом котов было несколько, эта девушка почему-то выделяла его из основной массы. С недавних пор она даже стала иногда забирать его домой, наверное, в надежде оставить у себя навсегда. Но кот был слишком «уличным» для всего этого, поэтому на утро всегда ускользал из её квартиры, оставив лишь пустую миску.

Вечерами, насытившись и расположившись на мягкой подстилке, он внимательно слушал её рассказы. И она, найдя в нём благодарного слушателя, с радостью делилась с ним своими мыслями и переживаниями, своими радостями и невзгодами. Ведь он не давал неуместных и совершенно ненужных советов, не осуждал и не критиковал. Кот просто молча слушал, а ей просто нужно было кому-то выговориться. Кому-то, кто уж точно будет хранить её секреты.

– Говорят, любви не существует, – лился по стенам маленькой кухни её голос. – Что это всё – лишь ухищрение природы, для того, чтобы мы размножались. Гормоны там, и всё такое. Как наркомания.. очень похоже на наркоманию.

Она вздохнула и пригубила вина из бокала. Кот обратил внимание, что бокал вообще-то был коньячный, но конечно же не упрекнул её в этом и не подал виду, будто его это как-то возмутило. В общем-то, это кота и не возмутило вовсе, он вообще иногда пил прямо из лужи, и ничего страшного не произошло. Небосвод от этого не обрушился на землю, а солнце всходило каждое утро как и прежде.

– Так хочется верить в прекрасное. В настоящее. И в любовь, если даже не в настоящую, то, хотя бы.. в обычную. Но её и правда похоже не существует. А знаешь, в детстве я ещё в неё верила. И потом, повзрослев, тоже верила… немножко. А может, просто хотела продолжать верить. Через силу, несмотря ни на что, хотела верить и верила! Только толку от этого.. только боль.

В уголках её глаз заблестели слезинки, и она посмотрела на кота.

– Может это и есть любовь? Может мы просто не понимаем, что ничего хорошего в ней нет, и поэтому ошибочно так стремимся к ней? Не осознавая, что это обман, что на самом деле любовь и не должна приносить радость. Но что же тогда любовь должна приносить, кроме любви?

– Господи, что я несу вообще!?

Она долго рассказывала коту о своих поисках любви. О том, как найдя её наконец, однажды она обнаружила в своей постели совершенно незнакомого человека. И хотя когда-то он казался ей самым близким на всём белом свете, в этот момент она буквально почувствовала себя какой-то шлюхой, переспавшей с первым встречным. Настолько сильно было в ней ощущение того, что этот, когда-то любимый и любящий, человек – посторонний в её жизни.

Дело усугублялось ещё и тем, что в отличии от неё, мужчина продолжал испытывать к ней тёплые чувства. Она чувствовала эту теплоту, исходящую от него. И от этого ей становилось ещё невыносимее находиться с ним рядом, и делать вид, будто любовь ещё живёт в её сердце. Но в её сердце была одна пустота, с каждым днём разрастающаяся всё сильней.

В конечном итоге, не в силах больше испытывать чувство вины за свою скрываемую «нелюбовь» в ответ на его прикосновения, её сознание начало искать причины ненавидеть этого мужчину. Чтобы хоть как-то облегчить весь тот безумный водоворот, творящийся в её голове.

Она устраивала ссоры на пустом месте, в глубине души прекрасно понимая, зачем делает это, и от этого ненавидя саму себя. Но, то ли он был слишком упрям, то ли слишком глуп, чтобы заметить изменение её отношения к себе. То ли слишком любил её, чтобы верить в то, что её чувства угасли. Ведь они были настолько сильны, эти прекрасные чувства любви. Эти ощущения единения с самым близким человеком на земле.

Но даже самая сильная любовь всё же нуждается во взаимности. Есть конечно ещё понятие о «безусловной любви», не нуждающейся совершенно ни в чём, и идущей изнутри, словно родник. Однако, даже если бы такая любовь существовала на самом деле, в случае с рассказчицей и её избранником это явно был не тот случай. Мужчина ушёл из её жизни, оставив в своём сердце след непонимания, обиды и разочарования. И этот след отражался теперь и на других его отношениях, с другими девушками. Заставляя недоверчиво вглядываться в лица, и не спешить отдавать своё тепло, как раньше.

А в её сердце не осталось ничего, ни радости, ни горечи. Просто ничего. Словно вырваный кусочек души, ничем не заполненный. По крайней мере словами она смогла выразить это состояние именно так.

Позже рана затянулась. Она снова влюбилась. Снова, казалось, «навсегда». И именно этого состояния она и боялась больше всего, прекрасно помня, чем это закончилось в прошлый раз. Но шли годы, её любовь не угасала, и в тот момент, когда она уже было поверила, что наконец обрела счастье, вселенная вновь преподнесла ей сюрприз. Словно зеркальное отражение, всё повторилось, только теперь уже она была в роли той, к кому угасла любовь, в то время, как она продолжала испытывать это чувство. Девушка, с тревогой и болью в сердце, начала замечать нарастающий холод и отстранённость со стороны своего мужчины. И вскоре её самые жуткие опасения подтвердились. А затем он и вовсе прямо сказал ей, что им нужно расстаться, что больше он не испытывает к ней ничего, и поэтому им обоим не нужно продолжать мучать друг друга. Он пытался объяснить ей, что она испытывает к нему лишь любовную зависимость, и сейчас, после его ухода, эта зависимость может возрасти ещё больше, поэтому ей нужно не поддаваться на этот самообман. Вряд ли он сам верил, что эти слова могут помочь. Они и правда не помогли.

Находясь на грани суицида, девушка нашла спасение в работе, отдавая свою любовь животным, которые проявляли свою любовь в ответ. Пусть даже это и был самообман, ведь животные приходили просто ради еды, и безопасного места. Но ей нравилось пребывать в этом обмане. Нравилось представлять, будто животные «любят» её просто за то, что она есть, а не за то, что она кормит их и предоставляет место для ночлега.

Ближе к утру кот тихо выбрался из под её ладоней, стараясь не разбудить. Запрыгнув в проём открытой форточки, он повернул голову, и на прощание взглянул на девушку. Она скрутилась на кухонном диванчике, и пребывала в мире грёз, блуждая по лабиринтам своего разума.

Ему было немного жаль покидать её, она была хорошей девушкой, и просто хотела искренней, настоящей любви. Наверное, как и все люди. Да и кормила она его хорошо, ему нравились эти уютные вечера в её квартире. Но ему нужно было двигаться дальше, в своём, известном только ему самому, кошачьем пути.

Люди не понимали слов кота, поэтому, навсегда покидая тёплую кухню, он надеялся лишь на то, что девушка сама однажды придёт к тем выводам, и к тем мыслям, которыми кот не в состоянии был поделиться с ней. Даже при всём желании.

Напоследок он хотел бы сказать ей, что постоянный поиск любви никогда не приведёт её к счастью. Что искать любовь извне бессмысленно. Так же, как и искать того, кто постоянно будет любить тебя. И что если уж веришь в любовь, то верь хотя бы в ту самую, «безусловную любовь», которая идёт из тебя самой, словно бесконечный, неиссякаемый источник внутреннего наслаждения. И тогда, возможно, встретишь в своём пути такой же источник. А возможно и нет. Вселенная – та ещё сука.

***

Колеоптера

Нимок никогда в своей жизни не видел чего-то другого, кроме мутной воды, окружающей всё пространство вокруг. Мутные, тёмные воды Свана, чёрная, непроглядна тьма вместо неба – вот и всё, что было тем миром, той вселенной, в которой он жил. Вместе с миллиардами других таких же, как и он сам.

Они гордо называли себя – колеоптера, хотя, по правде сказать, Нимок считал себя всего лишь букашкой, обычным жуком. Что толку от красивого названия, когда вся твоя жизнь, это барахтанье в грязной воде?

Единственным источником света в этом мире были сами жуки. Быть может поэтому они так стремились собираться в стайки и жаться друг к другу, ведь это позволяло освещать пространство ещё сильней, и помогало вылавливать в воде добычу для пропитания. Правда довольно часто, из-за жуткой давки, жуки топили в воде друг друга, навеки погружаясь в непроглядные глубины. Иногда это происходило случайно, при борьбе за очередной «жирный» кусочек, а иногда намеренно. Ещё бывало, что стайки жуков начинали враждовать между собой, особенно в местах, где находилось относительно много пищи. И тогда под воду, навсегда, погружались сотни и тысячи жуков, в последний раз освещая тёмные воды угасающими огоньками своих тел.

Никто из жуков никогда не возвращался из глубин, если погружался под воду на слишком долгое время, или слишком глубоко. Что ждало жука после «погружения» – этого никто не знал наверняка. Одни верили в то, что где-то там, в глубине, их ждёт вечная жизнь, полная пропитания и безмятежности. Другие верили, что в глубине нет ничего, кроме забвения. Третьи верили в иллюзорность всего этого мира, и поэтому уверяли, что можно просто наслаждаться каждым мгновением пребывания в воде, и не думать ни о чём, потому что всё это бессмысленно и не важно. Но при этом они пожирали свою еду с таким же усердием, как и все остальные, хоть и считали эту пищу «иллюзорной», и тряслись над своим «иллюзорным» телом вполне всерьёз, особенно в критические и опасные для жизни моменты.

В черноту неба практически никто из жуков не смотрел. Там всё равно ничего не было видно, к тому же их, постоянно мокрые, крылья, позволяли отрываться от поверхности воды лишь на короткое время. И эти секунды они тратили на то, чтобы получить короткое превосходство над другими жуками, в непрерывной борьбе за очередной кусочек водорослей.

– Что если каким-то образом можно просушить крылья полностью? Тогда можно попробовать подняться выше, – однажды в беседе задал вопрос Нимок одному из своих знакомых жуков.

– Ну, во-первых, – скучающим тоном ответил жук. – Во-первых, даже если бы такой способ существовал, то кто-нибудь давно уже использовал бы его для более продуктивных целей. А во-вторых, хватит уже тебе летать в облаках, Нимок. Твои фантазии не наполнят твой желудок.

– Облака? – удивился Нимок. – Что это такое?

– А, понятия не имею. Просто такое древнее выражение, – поморщился жук, понимая, что Нимок не собирается думать о чём-то более насущном. – Мой дед любил говорить: Если будешь витать в облаках…

– Но ты сказал «летать», а не «витать», – перебил его Нимок. – Как это связано с полётом и небом?

Жук вздохнул, этот пустой разговор ему уже порядком наскучил:

– Займись лучше делом наконец. А мне пора.

Неспешно перебирая лапками в воде, чтобы держаться на плаву, Нимок наблюдал за удаляющейся фигурой жука. Синеватое свечение тела отражалось от поверхности воды, и создавалась иллюзия, будто жука сопровождали его маленькие, светящиеся двойники.

Нимок не стал следовать за жуком к остальным членам стаи. Несмотря на усталость и уже ощутимое чувство голода, он решил всё же побыть вдали от основной, светящейся, массы, и поразмыслить о своих крыльях. Впрочем, думал о крыльях он уже и так довольно давно и много, поэтому нужно было попытаться что-то предпринять, чтобы хоть немного продвинуться в этом вопросе.

Он осторожно приоткрыл свои хитиновые пластины, и вода моментально наполнила внутренне пространство, окончательно смачивая и без того влажные крылья. Нимок делал это уже много раз, каждый раз пытаясь изменять последовательность действий, но результат всегда был один и тот же. Переполненный досадой и злостью от очередной неудачной попытки, он полностью высвободил намокшие крылья и со всей силы привёл их в движение. Но вместо того, чтобы взмыть высоко над водой, он накренился набок, и его потащило под воду. Ослеплённый яростью, Нимок, с огромным усилием, всё же смог взять себя в руки и спрятать крылья обратно, не позволяя им окончательно повредиться под водой. В какой-то момент его посетила мысль плюнуть на все эти мучения, расслабить тело, и просто позволить воде утащить себя в тёмные глубины.

«Рано или поздно это всё равно случится с каждым из нас», – меланхолично думал он, медленно погружаясь всё глубже и глубже. – «Тогда почему бы не сделать это самому, прямо сейчас? Какой смысл во всей этой борьбе, если в конце всё равно предстоит погружение в глубины?».

– Тогда это будет означать, что ты просто сдался, – прозвучал в голове Нимока голос той части его сознания, которая ещё способна была бороться. – Даже если в глубине тебя ждёт забвение, перед этим, прямо сейчас, ты всё равно будешь осознавать своё поражение. Если же в глубине та самая, райская, вечная жизнь, в которую многие так хотят верить, то горький привкус поражения будет преследовать тебя вечно, на протяжении всего пребывания в том «раю».

Нимок зашевелил лапами, сначала медленно, а затем всё сильней, и устремился к поверхности. Не то, что бы голос разума был так уж убедителен, скорее это было похоже на полный бред, но Нимок решил, что добровольно ускорять свой конец, хоть и неизбежный, пока что всё же и правда не нужно.

Вынырнув, он перевернулся на спину и раскинул лапы в стороны, покачиваясь на мутной поверхности вод Свана.

– Но что такого в этом небе? – вслух, тихо произнёс Нимок. – Я ведь понятия не имею, что там. И чем тогда оно, это чёрное небо, к которому никто не подымался, отличается от тёмных глубин, из которых никто не возвращался?

Он вдруг подумал, что возможно и правда попусту теряет время. То короткое время, которое дано ему для пребывания в этом мире. То, что в этом чёрном небе, если там вообще хоть что-то есть, всё равно недоступно. Может и правда нужно просто жить? Просто добывать пищу. Просто шевелить лапками и удерживаться на плаву. Может в этом и есть смысл пребывания здесь? Всё… просто.

Продолжая лежать на спине, Нимок покачивался на едва заметных, убаюкивающих волнах, и в конце концов беспокойный сон поглотил его. Это было глупо и безрассудно – засыпать одному, без присмотра членов стаи. Ведь в случае чего, никто не смог бы удержать его дремлющее тело на поверхности воды. Но Нимок не задумывался над этим, ему было уже всё равно. К тому же, сон пришёл к нему настолько внезапно, что задуматься о мерах предосторожности он просто не успел. Хотя, вряд ли он вообще хотел задумываться над этим в тот момент.

В этом сне бессознательное Нимока наконец могло сбросить оковы, и «говорить» с ним свободно, без ограничений, накладываемых внутренним цензором, и прочими уловками бодрствующего разума.

Тело Нимока пребывало в каком-то странном состоянии. Это было похоже на ощущение, которое он испытывал, каждый раз погружаясь под воду. Но только на этот раз он мог свободно дышать, и его не тянуло вниз, в глубину.

– Это и есть облака? – произнёс Нимок, всматриваясь в пустоту перед собой.

– Это невесомость, – ответил знакомый голос.

Этот голос был знаком Нимоку, потому что он сам и являлся его обладателем. Только он звучал со стороны, будто отдельно от его сознания.

– Невесомость, – медленно повторил Нимок. – Моего тела будто вообще не существует.

– Что ты собираешься делать дальше? – произнёс голос, перенаправляя внимание Нимока.

– Мне нужно найти способ осушить крылья, – ответил он. – Должна же быть такая возможность, иначе зачем они, эти крылья, вообще существуют.

– Ты прекрасно знаешь этот способ, – ответил голос. – Но старые привычки и предрассудки не дают тебе вспомнить его.

– Я не понимаю, о чём ты говоришь.

– Прекрасно понимаешь. Тебе нужно пожертвовать чем-то, чтобы осуществить свою задумку. Это неизбежно. Это единственный способ.

Нимок вздохнул, он и правда прекрасно это понимал. Наблюдая за образом жизни жуков, однажды он пришёл к выводу, что для осуществления своего замысла ему нужно отдалиться от их общества как можно дальше. Раньше он пытался найти единомышленников, но проблема была вовсе не в том, что его никто не слушал. Проблема заключалась в том, что находясь в группе, даже небольшой, жуки неизбежно и неосознанно тянули друг друга под воду.

– Полностью осушить свои крылья, и избавиться от тяжести тёмных вод – это возможно только наедине с самим собой. Никто не поможет тебе в этом, даже при всём желании. Внешняя «помощь» напротив, только отдалит тебя от цели.

– Что ты имел в виду, говоря о жертве? – произнёс Нимок.

– Всё. Я имел в виду всё, что связывает тебя с обществом. Всё, что связывает твоё сознание. Гордость, Эго, желание чем-то обладать, опасение быть непонятым, гонимым, желание что-то объяснять или желание что-то доказывать, желание одобрения, желание любить и быть любимым, и множество других ментальных конструкций, которые буквально оплетают и ослепляют разум каждого жука, находящегося в обществе себе подобных.

Нимок промолчал, продолжая вглядываться в пустоту. Он молчал до тех пор, пока не заметил вдали едва различимую полосу «горизонта».

– Что находится на краю Свана? Есть ли он вообще, этот край мира? – наконец произнёс Нимок. – Может там я смогу найти способ подняться к небу?

– Вот тебе и цель, вот тебе и путь, – ответил голос.

Нимок открыл глаза, и ощутил, что его тело уже начало погружаться под воду. Ещё какое-то мгновение, проведённое во сне, и он ушёл бы в глубину, так и не проснувшись. Это моментально взбодрило его и рассеяло остатки дремоты. Он перевернулся в обычное положение и огляделся по сторонам. Это было довольно странно, но стаи нигде вокруг не было видно. Неужели его спящее тело дрейфовало так долго, что отдалилось от стаи на такое огромное расстояние? Ведь даже лёгкого свечения не было видно нигде поблизости.

Как бы там ни было, в какой-то мере это даже облегчало его задачу. Теперь ему уже не требовалось объяснять знакомым жукам причину, по которой он собирался покинуть стаю, выслушивать вопросы, слова непонимания и игнорировать их попытки образумить его. Этот начальный этап его добровольного изгнания разрешился сам собой. В какую сторону начать своё движение он не знал, но это было и не важно, ведь никто понятия не имел, где этот край мира, и существует ли он вообще. Поэтому главное было – продолжать движение вперёд, и это неизбежно должно было привести к чему-то.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он начал свой путь. За это время он не встретил ни одной стаи, ни одного жука. Впрочем, это было даже хорошо. Иногда Нимок находил редкие заросли водорослей, и этого вполне хватало для продолжения пути. Спать без опаски он кое-как тоже приноровился, успевая проснуться вовремя, прежде чем тело погружалось под воду. Как оказалось, одному в этих водах вполне можно было выжить, и это придавало ему сил. Единственной проблемой было то, что он понятия не имел, удаётся ли ему сохранять постоянную траекторию движения, ведь вполне возможно, что он просто двигался по кругу в этой тьме.

Однажды он разглядел впереди знакомое свечение. К тому моменту он уже настолько привык к одиночеству этого путешествия в никуда, что решил не вступать со стаей в контакт. К тому же, совершенно неизвестно было, как эти жуки воспримут появление чужака. А если вдруг, каким-то невообразимым образом, это оказалась бы его родная стая, то он тем более не хотел тратить время на лишние расспросы и всё остальное. Поэтому Нимок решил обогнуть стаю, и немного изменил направление движения. Он хотел продолжить путь вперёд, обойдя стаю по дуге, но вскоре заметил одну странность. Куда бы он не двигался, влево или вправо, стая сразу же двигалась в том же направлении, параллельно его курсу. Тогда он попытался отдалиться от неё, и это получилось, но даже в отдалении, стая всё равно отзеркаливала его движения в стороны. Он мог только приближаться или отдаляться от неё, но все попытки обойти стаю со стороны заканчивались неудачей.

Преодолев такой большой путь, разворачиваться назад он не хотел, поэтому просто повернул влево и двинулся дальше, надеясь на то, что рано или поздно эта странная стая остановится наконец или изменит свою траекторию. Но прошло довольно много времени, а стая так и продолжала следовать параллельно с ним, не отдаляясь и не приближаясь. Всё это было настолько странно, что Нимок решил всё же осторожно приблизиться к ней поближе, чтобы разглядеть, что там вообще происходит.

Чем ближе он подбирался к стае, тем меньше она походила на эту самую стаю. Он совершенно не понимал, что происходит, потому что видел это впервые в жизни. Обычно, издали, стая светилась одной точкой. По мере приближения эта светящаяся точка увеличивалась в размерах, а затем распадалась на маленькие огоньки, исходящие от многочисленных тел. Но то, что Нимок видел сейчас перед собой, было вовсе не стаей. Теперь он понял наконец, что всё это время видел отражение своего собственного свечения. Вот только «что» отражало этот свет, он совершенно не мог понять. Сперва он предположил, что это какой-то огромный жук. Но даже если это было и так, то почему хитин его панциря был совершенно плоский, как водная гладь? И где хоть какие-то конечности? И где то яркое свечение, которое должно было источать это огромное тело?

Нимок никогда в своей жизни не видел стену, не видел твёрдую поверхность, кроме, разве что, хитиновых панцирей других жуков, именно поэтому он не мог понять, на что смотрел в тот момент. У него даже не было слов, чтобы как-то назвать увиденное.

– Это ведь и есть край мира! – вспыхнуло наконец понимание того, на что он смотрел. – Я всё-таки достиг его!

Какое-то время Нимок разглядывал «Хитин Края Мира», как он назвал эту стену, и наконец решил приблизиться к ней вплотную.

Вблизи он обнаружил, что воды Свана касаются стены не вплотную. Оказалось, что по всей её длине, по крайней мере, насколько он мог видеть, простирался выступ твёрдой глади, совсем немного превышающий уровень воды, и поэтому не заметный издали. Нимок взобрался на эту твёрдую поверхность, и застыл в изумлении. Никогда ещё он не ощущал чего-либо подобного. Эта поверхность очень напоминала водную гладь, но была тверда настолько, что он мог совершенно не двигаться, и при этом не уходить под воду. Здесь уже не нужно было постоянно двигать конечностями, чтобы удерживать тело на плаву. Ведь даже перевернувшись на спину и раскинув лапы, тело всё равно раскачивалось в воде и не могло расслабиться полностью, даже во сне. Но здесь… возможность сохранять полную неподвижность, и при этом не опасаться за свою жизнь – это было неописуемо.

– Быть может я умер, и попал в рай? – произнёс Нимок, закрыв глаза. – Разве можно испытывать настолько полное спокойствие и безмятежность в водах Свана?

На мгновение ему показалось, что больше уже ничего не нужно, что он уже достиг своей цели, и теперь можно просто лежать здесь неподвижно, окунаясь в экстаз безмятежности, и лишь изредка прерываясь на заплывы за водорослями, которых здесь было полно.

– Нет! – внезапно открылись его глаза. – Мой путь вовсе не завершён. Как раз здесь он только начинается по-настоящему.

В его голове моментально сформировался дальнейший план действий. Ему нужно было собрать достаточное количество водорослей для того, чтобы как можно дольше потом не погружаться в воду. Настолько долго, чтобы его крылья смогли высохнуть окончательно. Вновь ныряя в тёмные воды, он уже предвкушал скорое наслаждение от ощущения сухих крыльев под своим хитином.

Один аккуратный взмах. Другой. Нимок наслаждался каждым мгновением. Его крылья ещё не были достаточно сухими, но он уже начал предпринимать осторожные попытки взлетать, стараясь не свалиться в воду, чтобы не начинать всё заново. Но в итоге время пришло. То самое время, которого он так ждал. То самое ощущение, которое он предвкушал. Нимок уверенно держался в воздухе, и уже мог маневрировать даже более ловко и умело, чем в воде. Теперь нахождение в воде казалось ему чем-то странным и противоестественным. Наконец его тело функционировало именно так, как он ощущал ранее только в своих снах.

Нимок устремил взор в черноту неба. Теперь его уже ничто не могло удержать. Взмывая ввысь, он некоторое время двигался рядом со стеной, заинтересованный тем, что находится за её краем. Но стена всё не заканчивалась и не заканчивалась, поэтому он оставил её, поблагодарив за приют, позволивший ему набраться сил, и, улыбаясь, устремился в непроглядную, небесную мглу.

Неизвестно, удалось ли ему узнать, что скрывало чёрное небо над водами Свана. Сознание окончательно угасло в его, уже лишённом света, теле, опускающемся в глубины тёмных вод. Он так и не вернулся из мира грёз, когда его уставшее, спящее тело начало погружаться под воду, после той неудачной попытки взлететь. Всё его путешествие оказалось лишь предсмертной агонией умирающего мозга, лишённого возможности разбудить своего обладателя и спасти это тело. Впрочем, для сознания Нимока это не имело никакого значения, для него всё это путешествие происходило «на самом деле». Неудержимое стремление заглянуть за пределы этого мира, дало сознанию Нимока последний, колоссальный импульс, позволивший немного продлить это мгновение. Немного, но вполне достаточно для того, чтобы он всё же смог достигнуть своей цели, пусть даже таким необычным способом.

Что ждало его в глубинах? «Рай», забвение, или другие миры и другие формы бытия? Этого никто из жуков не знал, потому что никто ещё не возвращался оттуда, навсегда скрывшись однажды под тёмной гладью.

Только одно можно было сказать с уверенностью – но тёмные воды молчали об этом, заговорщицки подмигивая чёрным небесам.

***

Полёт бирюзового шершня

Океан в этот вечер выглядел умиротворённо и тихо, словно убаюканный последними лучами уходящего солнца. Даже тёмно-синие оттенки неба совершенно не конфликтовали с тёплыми, оранжевыми переливами засыпающей звезды. Напротив, эти контрастирующие цвета смешивались между собой в мягкой и непринуждённой манере, сливаясь друг с другом в нежных объятиях. Только несколько чаек, мелькающих в этом небе, нарушали идиллию безмолвия своими криками. Видимо, это были неудачливые охотники, так и не сумевшие найти пищу в течении дня, и поэтому, вместо отдыха, вынужденные продолжать свою рутину, под ехидные взгляды и перешёптывания своих более удачливых собратьев, вальяжно расположивших свои сытые тела на берегу. А возможно, эти чайки, продолжавшие свою охоту, были просто настолько ненасытны, что даже усталость и закат не смогли послужить преградой беспрерывному набитию брюха.

На фоне обычных завсегдатаев прибрежной пивнушки, наполненной, по большей мере, местными рыбаками, несколько её посетителей выбивались из общего антуража этого заведения. И дело тут было даже не столько во внешнем виде и одежде, сколько в их речи и поведении, в жестикуляции и осанке. Будто персонажи какого-то старинного, приключенческого романа, облачились в современные наряды, но всё же так и не смогли вписаться в эту современность. Тем не менее, разгорячённые алкоголем рыбаки не проявляли по отношению к этой троице какой-либо агрессии, только изредка бросая на неё угрюмые, косые взгляды. Быть может этому способствовал крупный пёс, угрожающе тихо лежащий у ног одного из мужчин, и цепко наблюдающий за окружающей обстановкой; а быть может, тому виной был револьвер, поблёскивающий на бедре владельца этого пса. Было несложно догадаться, кто именно являлся хозяином этого прекрасного зверя, особенно вспомнив о поговорке, что собаки и их владельцы, частенько, довольно схожи. Из всей троицы этот мужчина выделялся крупными размерами тела и высоким ростом, это было заметно даже несмотря на его сидячее положение. На вид ему было не больше тридцати. Могучие, жилистые руки были скрещены на груди, выдавая явное несогласие с собеседниками, а светлые глаза были прищурены в усмешке, сверкая из под густых бровей. Его волнистые, белокурые волосы ниспадали почти до плеч, и это ещё больше добавляло ему схожести с каким-нибудь античным божеством. Таким же прекрасным, и таким же снисходительно надменным, полным нарциссической убеждённости в своём превосходстве над окружающими.

– В свете новой информации, которой вы, профессор, наконец удосужились поделиться со мной, увеличение аванса я считаю вполне справедливым, – произнёс блондин, улыбнувшись.

Он прекрасно понимал, что у собеседника просто нет других вариантов, кроме как пойти на уступки, поэтому совершенно не скрывал своей нагловатой уверенности. Впрочем, он открыто выражал свою доминантность и в остальных, повседневных, аспектах своей жизни, поэтому данный случай не являлся чем-то экстраординарным.

Человек, названный «профессором», поправил оправу своих очков, и задумчиво покусывая губу, уставился на кружку пива, к которой так и не притронулся с самого начала этой беседы. Благодаря этим очкам и бороде, аккуратно подстриженной и увлажнённой дорогими бальзамами, а так же короткой стрижке, было непросто определить его истинный возраст. Можно было бы сказать, что это был худощавый мужчина – от тридцати пяти до шестидесяти лет. Другими словами, было абсолютно не ясно, сколько именно ему этих самых «лет».

Тем временем блондин продолжил продавливать свою линию, намереваясь окончательно разрушить какое-либо ментальное сопротивление собеседника:

– Одно дело, сохранить ваше тело во время нашей вылазки в джунгли, и для этого вам не найти кого-то лучше меня. Но вот сохранность вашей психики я гарантировать не в силах, и эта ноша остаётся полностью на ваших плечах, профессор.

– И поэтому вы рассчитываете получить хотя бы часть вознаграждения за свою работу, даже в случае… хм…, – профессор нахмурился, пытаясь подобрать слова для смягчения следующей фразы.

– Именно, – не дожидаясь продолжения, ответил блондин. – В случае, если вы обезумеете настолько, что мне самому доведётся пристрелить вас… в целях самообороны конечно же – этим увеличенным авансом я хоть немного компенсирую своё потерянное время. Как видите, в предстоящем путешествии вы можете рассчитывать на мою полную искренность. Однако я не намерен больше сдвинуться с места ни на шаг, если мы не решим этот финансовый вопрос прямо сейчас.

– Почему вы так уверенны, что сможете сохранить свою собственную психику нетронутой? – впервые за вечер, подал голос третий участник беседы, обращаясь к блондину.

Этот молчаливый мужчина, на вид, лет сорока, имел довольно отталкивающую внешность. Нет, его лицо вовсе не было уродливо, или обезображено. Это было вполне обычное человеческое лицо, за исключением того, что оно неуловимо напоминало какую-то хищную птицу. Его уши были настолько приплюснуты к совершенно лысому черепу, что создавалась иллюзия их полного отсутствия. Острый, слегка изогнутый нос, и практически полностью отсутствующее углубление в районе переносицы, создавало впечатление клюва. Губы были тонкие и плотно сжатые. И всё это дополнялось маленькими, внимательными и пронизывающими, чёрными глазами. Эти глаза прикрывались веками настолько редко, что можно было подумать, будто этот человек-ястреб вообще никогда не моргает. Встречаясь взглядом с этим человеком, можно было неосознанно ощутить себя жертвой, которую оценивает ястреб, перед нападением. И именно это, видимо, и было причиной неприятных и отталкивающих ощущений, связанных с его внешностью.

– Потому что я не верю во всю эту чушь, и во все эти примитивные мифы туземцев, – пожал плечами блондин.

– Если всё это «чушь», значит и для психики профессора, или кого-либо другого, нет никакой угрозы. Разве нет?

– Профессор, я полагаю, свято верит, что всё это правда. И поэтому легко поддастся на любые фокусы туземцев, – парировал собеседник. – Без обид, профессор, но это так. Человек всегда найдёт подтверждение тому, во что искренне верит, даже если этого не существует на самом деле.

– Довольно споров, – произнёс наконец профессор, поморщившись. – Если вам так уж угодно повысить цену за свои услуги, то так тому и быть. Я сейчас же распоряжусь об этом, и необходимая сумма будет отправлена на ваш счёт. Только ради Бога, давайте уже прекратим эти бессмысленные прения, и перейдём к обсуждению более важных вопросов.

* * *

Лучи солнца, отражаемые от поверхности внедорожника, поблёскивали на металле, и, словно предупреждающе, пытались заглянуть в глаза пассажиров этой железной колесницы, уносящей их навстречу диким землям, сквозь красноватые пустоши.

«Возвращайтесь назад, пока ещё есть возможность», – выкрикивали эти лучи, обжигая зрачки. «Пока ещё не слишком поздно».

До первого пункта назначения было около пяти часов езды по ухабистой местности – это был посёлок в пустошах, главным достоянием которого служил огромный рынок. Словно оазис посреди пустыни, этот посёлок довольно удачно располагался на пересечении дорог, поэтому, со временем, превратился в точку обмена, где можно было найти практически всё, что существовало на материке, и даже больше. За исключением того, что можно было найти в джунглях, потому что местные наотрез отказывались углубляться в них.

«Мара Нелутти», – говорили они, покачивая головой, при упоминании о джунглях.

Точно перевести эту фразу не представлялось возможным, потому что она была слишком многогранна и выражала множество эмоций и понятий одновременно.

– Эту фразу, очень грубо и приблизительно, можно перевести как, «Полёт бирюзового шершня», – ответил лингвист, тот самый человек-ястреб, на вопрос блондина.

Волосы их водителя, заплетённые в тоненькие косички, развевались на ветру. Это была молодая, темнокожая женщина, согласившаяся доставить их к нужному месту, за определённую плату. Время от времени она поглядывала на блондина, отражение которого виднелось в зеркале заднего вида, и наконец что-то произнесла на своём языке, когда они встретились взглядом.

– Она говорит, что играть с оружием на ухабистой дороге, это не слишком хорошая идея. Да и вообще, оно не поможет нам в джунглях, – перевёл её слова человек-ястреб, не дожидаясь вопроса.

Блондин усмехнулся, пряча револьвер в кобуру, и заговорщицки прищурился, пристально взглянув в зеркало, в котором мелькали светлые, янтарные глаза на тёмной коже: