Читать книгу Орда II - Александр Берник - Страница 1

1. Что посеешь, то пожнёшь. Что пожнёшь, то поешь. А поел – понос сделался. Оттого сорок раз подумай для начала что засеиваешь

Было их четверо молодых да разных, кому волей судьбы было начертано поменять приземлённую жизнь да безбедную, но тоскливую, однообразную, на жизнь походную, смертельно опасную, но до безумия интересную.

Самым старшим из них был Шушпан. Детина крупный, переросший сверстников, почитай под три аршина вымахал. Откормленный до скотского безобразия с заплывшими глазками поросячьими. Морда круглая, лоснящаяся на плечи без шеи посаженная. Чёрные, вечно грязные волосы ниже плеч свисали сосульками. Пузо отрастил больше папиного.

Был он самый здоровый из всех. Ручищи как ноги у мужика нормального. Силища медвежья, а то и по более, молодые берёзки с корнем выламывал. В манерах дикий, бесшабашный, вернее, вообще безголовый от роду, а потому тупой как пень да ничему не обученный. Но все недостатки урода морального покрывались одним достоинством – он был сын главы поселения и как принято, этим всё сказано.

Ленив в делах да похотлив на пакости, в общем, как и все ему подобные. По правде сказать, только в этом деле он и преуспел в своей жизни помоечной. По молодости, шалости были безобидные, а вот как подрос да вымахал, так и пакости стали куда обиднее и сладу с ним у селян никакого не было, так как покрывал папаша все его прегрешения и всё-то ему сходило с рук как с гуся вода скатывалась.

Ну, поругается родитель прилюдно для вида пущего да собственной важности, ну пару затрещин отпустит коль дотянется, а ему такому бугаю затрещины эти шутейные как комариный укус, не более. Хмыкает лишь нагло себе под нос да опять за своё принимается.

Только вот последняя его выходка взбудоражила народ не на шутку, а по серьёзному. Повздорил Шушпан с мужиком одним, селянином. Ну, что значит повздорил? Тот лишь высказался где-то про его безобразия, а Шушпану донесли. Вот он и пошёл разбираться спьяну, дебил психованный. С мужиком подрался, вернее, избил его до беспамятства. Искалечил селянина, кабан переросток – это ж полбеды, никто б не заступился за горемычного, но зачем надо было дочь его, девку навыдане силой брать прям на грядках вскопанных, да притом на глазах у матери.

Это был уже перебор, ни в какие ворота не лезущий. Ну и что, что кинулась отцу на защиту посильную и то, когда уж тот упал без сознания. Голосила, на руки Шушпану вешалась, только чтоб до смерти не забил родителя. Что ж за это девку то портить, насильничать?

Селение тут же встало как по тревоге «на уши». Мужики схватились за оружие, бабы за серпы да вилы деревянные и всей гурьбой на дом большаковский накинулись, требуя выдать обидчика на расправу да растерзание, но тут папаша опять выручил его своей властью данную, хоть и не без труда, но утихомирил толпу разъярённую.

Мужику за покалеченную морду, зубы выбитые, да за девку испорченную откупную дал да немало отвалил чтоб заткнулись все. А сына своего непутёвого прилюдно из поселения в шею погнал, то есть отправил на службу в ближайшее стойбище степной орды в касаки определяться «по собственному желанию».

У большака детей было как гусей в огороде наделано. Одних мужиков настрогал с пяток штук, не считая девонек. Шушпан был четвёртый по рождению, притом четвёртым он стал всего-то как пару годков назад, а до этого был младшим из сынов, любимым да балованным. По законам того времени старшие учились делу хозяйскому да вырастая, заводили хозяйство собственное, а младшему оставался отчий дом по праву наследственному.

Вот и растили Шушпана в баловстве, вседозволенности как любимчика да наследника, а как баба большака ещё мальчонку принесла поскрёбышем, так и Шушпан вроде как лишний стал.

К труду с детства необученный, мужицкому делу с малолетства неприученный. К тому ж возненавидел братца младшего лютой ненавистью и от всего этого ударился в пьянство да дебоширство постылое. Отцу своему и то до икоты надоел, тот уж не знал, как от балбеса избавиться.

Большак и сам его стал побаиваться. Несколько раз намекал да указывал, мол шёл бы ты в касаки вольные походами себе на жизнь зарабатывать, а тот, как бычок упрётся, не хочу и всё. Мол, что я там забыл в ваших походах засранных.

А тут как всё поселение припёрло вилами, да папаша под общий гул и в своё облегчение погнал сына из дома родимого, так Шушпану и деваться стало некуда.

Вторым отправленным в касаки был Морша, «хитро выделанный». Одногодок с Шушпаном по возрасту, чуток лишь попозже родившийся первого и по совместительству его собутыльник первейший, «дружбан» лучший да единственный.

Был тот Морша во всём усреднённым каким-то, серостью неказистою. Роста среднего и сложен так себе ниже среднего. С виду не красавец писаный, но и уродом назвать язык не поворачивался, зато в душе, говно полное. По натуре мерзкий, наглый да сволочной до безобразия. Со сверстниками да младшими, заносчивый, в разговорах нахрапистый, но таким он был лишь при Шушпане, в его компании, да и то пока из взрослых никто не видит его поведения.

В проделках, как правило, на пару бедокурили, но благодаря своей склизкой натуре изворотливой Морша всегда ускользал в самый последний момент безобразия и всегда становился вроде бы как не при делах пакостных. Даже когда разбор селяне устраивали, он в раз делался «собакой побитою» эдакой «овцой целомудренной» да самым безобидным созданием. И всегда оказывалось, что он ни в чём не виноват и чист как слеза невинная. Он ничего не делал предосудительного, да и вообще просто мимо ходил никого не трогая. Наоборот, Шушпана за руки удерживал, наставлял словом праведным на путь истинный да коли б ни он, так вообще не понятно, чтобы было бы.

По правде сказать, в последней выходке, переполнившей чашу терпения, Морша действительно участия не принимал, где-то прятался. Так получилось, что Шушпан в одиночку бегал разбираться с обидчиком, хотя тут тоже как посмотреть да под каким углом зрения. Ведь обидную весть Шушпану именно он принёс да так разукрасил в словах обидчика, что тот спьяну будто озверел, а ведь сам за ним, гнида, не побежал, спрятался. Видно, задницей почуяв неладное, тем не менее, народ и его потребовал отправить на перевоспитание. И так как он тоже в семье в средних хаживал и также своему отцу надоел до горькой редьки сводящей челюсти, то невелика была потеря для родителя. Вот и отправили с Шушпаном за компанию.

Третьим в касаки отправился белобрысый пацан. Молодой совсем, коему по годам вроде как, и рановато ещё было в касаки хаживать. Кликали его Кулик. Добрый малый был. Он ни с Моршей, ни с Шушпаном не знался никоим образом. Был он вдовий сын, но, как и те двое, тоже средним хаживал. Рос при дворе да при хозяйстве большом со своими братьями да сёстрами.

Отец их где-то в походах пропал. Ушёл касачить да уж пять лет почитай от него ни слуху, ни духу не было, а как прошлой осенью вестник из орды весть принёс о его погибели где-то в дальних краях, Кулику даже по рассказам неведомых, так пацан и засобирался по следам отца отправиться.

Мать поначалу ревела, билась в истерике, мол никуда не отпущу кровиночку. Братья-сёстры отговаривали, мол зелен ещё, подрасти чуток, но он упёрся на своём никого не слушая. Смирилась семья стали собирать в путь дорогу дальнюю, а тут и эту парочку попёрли в том же направлении, только он с ними не пошёл, зная их натуру гнилостную.

Кулик делу воинскому обучен не был. Учить было не кому. Что отец в детстве показал, то и помнил, как помнилось. Конём, правда, правил умело со сноровкой бывалого. С жеребёнка под себя коня воспитывал и, по сути дела, это был у него единственный друг, а вот из людей друзей не было.

Много чего по хозяйству умел, руки на месте пристроены да головой не обижен, смекалист был. С топором управлялся так, будто родился с ним да всю жизнь прожил, не выпуская из рук ни на мгновение. Плечист, силён руками, правда дракам не обученный, да и при крепости тела в целом не сильно ростом удался по возрасту.

Четвёртым, кто из селения отправился в орду касакскую, был некий Кайсай, что для селян вообще был лошадкой тёмною. Поехал он даже не из поселения как остальные три, а жил за рекой с дедом-бобылём на заимке ими же выстроенной. Под большаком поселения эта странная парочка не хаживали, да и сам большак толи что-то знал про деда того, толи просто побаивался, но к нему на заимку никогда не совался без надобности.

А дед тот явно был не из простых селян. С одного вида узнавался в нём старый воин опытный. Лицо в страшных шрамах явно ни кухонным ножом сделанных. В тех же шрамах руки, сколь из-под одежды выглядывали, да наверняка и тело всё ими было исписано только голым старика никто не видывал.

Ходил странно, крадучись, будто стелясь по земле лёгкой поступью да совершенно бесшумно хоть по лесу с буреломом, хоть по траве степной в пояс выросшую. Даже под старость лет бороды с усами не носил, от чего всех корёжило, а белый волос седой заплетал в косу толстенную, коей любая девка позавидует, да и пацанёнка к тому приучил. Того тоже без косы ни разу не видывали.

А Кайсай, пацанёнок его, вовсе и не его был, как люди сказывали. С первого взгляда можно было сказать не задумываясь, ибо был он рыжим, с вьющимся волосом, с лицом узким и сам весь худой, но в плечах широк.

Бабы разное про них судачили. Кто-то баил, мол жена гулящая от чужого принесла поскрёбыша, так он её за то прибил смертью лютою, а дитё пожалел да взялся воспитывать. Другие поговаривали, будто он вообще чужой. Мол, подобрал он мальца в землях дальних, да рука на дитя не поднялась прибить, чтоб ни мучился. Взял для торга, а по пути привязался к рыжему, да и оставил при себе старость коротать недолгую.

Третьи, вообще сказывали, что не человек тот дед, а колдун чёрных дел и рыжик его тоже нелюдь нечистая, а живут они тут, от богов светлых прячутся до поры до времени только им ведомому и что дед этот молодому-то силу свою перекачивает, вот как пить дать для злодейства непотребного.

В общем, много говорили да разного, но толком так никто и не знал, что это за странная парочка на заимке обустроилась. Выстроили за рекой избу себе крепкую, огородились частоколом высоким, способным штурм целой орды выдержать да сидели как сычи нелюдимые.

Те, кто близко подходил к той заимке из любопытства иль мимо хаживал, непременно со двора слышал шум мечей да кряхтение боя ратного. Такое у народа впечатление складывалось, что они там только и делают что дерутся меж собой денно-нощно да никак друг дружку не зарежут до смерти.

Дед иногда перебирался через речку неглубокую, в поселение хаживал. С мужиками торговался, кое-что покупал из запасов на зиму. Притом всегда расплачивался иноземным золотом, потому все его с уважением приветствовали, заискивали да обхаживали, каждый норовя своё продать, а вот его пацана в селении почитай не видели.

Девки бегали на берег поначалу просто смотреть и то издали. Речка была небольшая, так себе, одно название. Потому пытались даже завести беседу с ним, когда рыжий близко к воде подходил вёдра черпая. В первое время Кайсай никогда с ними не разговаривал. Вообще звуков не издавал никаких. Девки оттого порешили, недолго совещаясь по этому поводу, что пацан к тому ж ещё и немой от рождения, о чём добросовестно донесли до всего поселения.

Но в один прекрасный день пацан видимо не выдержал их издевательства да неожиданно с ними заговорил да притом так хамовато, нагло да заносчиво, даже местами непотребно до обидного, что девки его попытку наладить с ними отношения, восприняли по своему и уже к вечеру того дня во всём поселении чихвостили этого гада чужеродного на чём свет стоит.

Со временем привыкли к его дурацким шуточкам да похабной сальности мужлана неотёсанного да стали огрызаться всем девичьим сборищем. Благо река разделяла зубоскалов, словно пропасть горная и никто не торопился пересечь её, чтоб наказать обидчика физическими аргументами.

Постепенно посиделки эти вошли в норму обычную. Девки от скуки часто приходили к своему берегу да голосили с той стороны, вызывая рыжего на состязанье языкастое, и он выходил. Всегда. Правда, только при одном условии: коль девки были одни, без пацанов своих. При пацанах он никогда к ним не показывался. Эх, знали бы тогда девоньки, что его дед к ним выгонял чуть ли не палкой струганой да всякий раз приговаривал: «Иди, чеши язык, непутёвое ты создание. Помянешь хоть опосля деда добрым словом за научение». Кайсай психовал, ругался с дедом, но подчинялся его велению. Надоели ему эти девки бестолковые хуже горькой редьки в плесени…

На следующий день, опосля того, как дебоширов в касаки выпроводили, Кайсай впервые средь бела дня появился в поселении. Да как! Верхом на боевом коне, увешанном золотыми бляшками, с изысканным седлом нездешней работы уж больно вычурным, с притороченной к нему пикой короткой да арканом конского волоса.

Сам был разодет в панцирь кожаный да в штаны ордынские в обтяжку сшитые, заправленные в сапожки короткие, где из голенища каждого торчал за сапожный нож с резной рукоятью белой кости выточенной. Опоясан был золотым поясом с ладно пристроенным акинаком в ножнах кожаных, а с другой стороны, поблёскивал кинжал богато убранный, в красивом узорном окладе явно иноземной работы творение.

В поводе вёл коня попроще, гружёного на седло мешками с поклажей привязанной, там же был лук странной конструкции да наглухо закрытый колчан довольно большой вместимости. На голове колпак с длинным острым концом на спину свисающий, где была его рыжая коса спрятана.

Шёл он медленно, расслаблено, будто напоказ выставляя себя на всеобщее обозрение. Народ на него посмотреть со всех щелей выползал как на невидаль. Воина в полном боевом обвесе приходилось не многим видывать, да и сам по себе вырос рыжий красавцем писаным, было на что девкам глаз положить да повздыхать губки покусывая.

Вот тогда-то мать Кулика и бросилась пред ним в пыль придорожную. Пала на колени да взмолилась воину, чтоб взял с собой её сына-кровиночку, тоже собравшегося в касаки отправиться, что, мол боязно одного отпускать по пути отца погибшего, да к делу ратному совсем неготового. Почему-то решила уверенно, что Кайсай не простой пацан и не то, что про него бабы судачили, а особенный какой-то и что надо непременно упросить его о её сыне побеспокоиться.

Скорей всего вид воина статного её впечатлил, хотя старше Кулика он был всего-то на год с небольшим. Но то, как был одет да ладно обвешан оружием, да как при этом держался ни надменно, ни хвастаясь, а как-то просто да уверенно, будто всю жизнь в таком виде хаживал. Создавалось полное впечатление, что не игрушками был увешан, а необходимым да нужным для дела ратного и явно пользоваться обучен был.

Кайсай остановился. Послушал её мольбу да тихо ответствовал:

– Ждать не буду, коль сборы затяните. До развилки, что за лесом пойду шагом медленным. Догонит, пусть пристраивается. Не догонит, знать не судьба ему.

После чего так же шагом обошёл на коленях бабу стоящую, да пошёл своей дорогой под восхищёнными взглядами поселян обескураженных.

Кулик догнал его до леса условленного. Но видно было что собирался впопыхах ни так как следует. И упряжь на коня одел как попало, сикось-накось толком не выправив, и сам оделся видать в то, что успел схватить впопыхах попавшее под руку. И с оружием у него было явно что-то неладное. Пики не было. Лука не было. Да ничего не было. Зато за простым поясом матерчатым, за спиной торчал обычный топор плотницкий. Зачем он его прихватил? Кайсай не стал спрашивать. Ему-то какое дело до этого.

Да и с провизией Кулик явно погорячился, собираясь в путь. Лишь небольшой заплечный мешок. Вот и вся провизия. Коня заводного тоже не было. В общем, видно – не воин Кулик, а так себе, мясо убойное. Только надо отдать должное, что, догнав да вежливо поздоровавшись приставать с разговорами да расспросами не кинулся, а пристроился следом, да поехал молчком, не делаясь обузою.

За лесом была развилка, перекрёсток эдакий. Две дороги шли по краю леса вправо-влево и одна чуть наискось в степь широкую. Вот на той развилке их и поджидал сюрприз в виде двух оболтусов, что Шушпаном да Моршей обзывались с рождения. Там изгнанники развели костёр у одной из дорог да основательно устроившись, похоже, дальше и не собирались никуда трогаться. Кони их спутанные невдалеке паслись рассёдланными, а сами же они неспеша трапезничали.

Увидев воина из леса выезжающего, поначалу притихли, прижались присматриваясь, а как признали Кулика рядом, разом вскочили да направились навстречу гостям неожиданным.

– Опаньки, кого я вижу, – пробасил Шушпан, утирая рукавом жирную бороду, – ты глянь, Морша, ржавый-то как приоделся, будто девка навыдане.

С этими словами подошёл верзила вплотную к коню Кайсая да схватил его за загубники.

– Слазь, недоносок, приехали, – рявкнул грозно Шушпан, не сомневаясь ни капли в превосходстве собственном, стараясь наглостью да нахрапом показушным повергнуть молодого в состояние страха с замешательством.

Но тут же получив ударом ноги в челюсть массивную, отлетел да с грохотом брякнулся со всего маха на оземь пыльную. Вскочил, разрывая на себе рубаху тканую, да приняв позу бойцовскую заголосил воплями:

– А ну, давай кто кого, морда рыжая. Чё, ссышь пацан? Скурвился?

Кайсай нежданно-негаданно, по крайней мере для Кулика ошарашенного, что с перепуга уж собрался тикать, куда глаза глядят в любую сторону, спокойно стёк с коня, хлопнув по крупу, пуская побегать в вольницу, отстегнул застёжку пояса богатого, сбросив его на траву зелёную да плавно, бесшумной поступью пошёл на Шушпана извергающего искры с ругательством.

И тут началась драка, хотя то, что дальше делалось, скорее называлось издевательство. Шушпан махал ручищами да толстыми ножищами, сотрясая воздух да ветер нагоняя, но так ни разу и не попал по обидчику. Кайсай, юркий да проворный то и дело ускользал от его замахов с размахами, всякий раз оказываясь позади него да пиная толстого борова под зад раскормленный, обрывая с толстяка остатки рубахи разорванной.

Всё происходило настолько быстро в единой круговерти ни-понять-чего, что вскоре в безветренном воздухе стояла пылевая туча непроглядная, откуда раздавались вопли отчаянные, ругань Шушпана обиженного да глухие поджопники, коими его рыжий награждал из раза в раз.

В один момент Шушпану померещилось, что он поймал в захват противника и даже успел возрадоваться, но в руках опять пустота оказалась, а по заднице прилетел очередной пинок унизительный. Кайсай просто развлекался от всей души. Так радостно он давно себя не чувствовал.

Поначалу восприняв драчуна за серьёзного противника, он вёл себя осторожно да взвешено, но быстро поняв, что неприятель мешок с дерьмом, не более, к тому же глупый как пень да неумелый в бою кулачном, рассчитывающий лишь на силу свою огромную, стал откровенно изгаляться, теша своё самолюбие. Даже в порыве азарта начал поддаваться издевательски, чтоб у противника хоть какой-нибудь интерес появился к происходящему. Он давал себя «почти» захватить, но тут же ускользая да увёртываясь из медвежьих лап неповоротливых, наносил до слёз обидные пинки да подзатыльники.

Вдруг откуда ни возьмись в пыльной толчее представления, нарисовался щупленький старикашка с редкими волосиками да рубахе штопанной. Маленький такой, плюгавенький, с жидкой бородёнкой с ладонь щуплую да в штанах широких матерчатых и при всём замызганном одеянии ещё и босиком в пыли бегая.

Этот дедок проявлял азарт нешуточный заядлого болельщика поединщика. Махал руками с глазами выпученными, да визжал Кайсая подбадривая: «В глаз ему дай. В харю его свинячью!». Кайсай в принципе калечить не хотел обидчика. Так лишь, проучить да на место поставить выскочку, вернее, оставить в пыли валяться измотав того до изнеможения. Но разошедшийся дедок своим азартом заразительным, пагубно повлиял на его настрой благодушия, передавая толику, притом изрядную, дедова запала буйного.

И Кайсай войдя в кураж да поддавшись на его «кричалки» возбуждающие, с эмоциональными призывами победоносными, врезал Шушпану в глаз как требовал болельщик непонятно откуда взявшийся, да так, что здоровяк, перестав пылить да руками размахивать, срубленным деревом рухнул мордой в пыль дорожную и затих, совсем мёртвым прикидываясь.

Кайсай тоже крутиться перестал и видя, что противник не шевелится, нагнулся чтоб перевернуть его на спину да оценить результат своего удара мощного, но тут резкая боль спину обожгла и больше в этой драке ему ничего не запомнилось…

Первый раз он очнулся в забытьи да не понял где. Осознал только, что ему совсем хреново, да и кажись он при смерти, душа в теле еле теплица. Успел только стиснув зубы со скрежетом, заставить себя бороться за жизнь собственную чего бы ему это ни стоило, опосля чего опять впал в беспамятство.

Потом ещё несколько раз вываливался в этот мир болезненный да вновь обратно падал во мрак словно камнем на дно шёл в темноту кромешную. Наконец, в один прекрасный день он пришёл в себя полностью. Вроде как проснулся да при этом хорошо выспался, только шевелиться не мог по причине непонятной, неведомой. Не то что было больно иль ещё что там, просто тело абсолютно не слушалось. От слова «совсем» до слова «полностью». Одни глаза открылись и то кое-как да лишь прищуром, хотя в голове было светло вроде, чисто, словно отдохнул да выспался.

Ощущение какое-то странное, будто он такой молодой да здоровый весь, сидит в каком-то чужом да дряхлом теле в скорлупу запечатанный. Вот чует, что он – это «он», а тело не «он». Голову повернуть не может, а глаза из стороны в сторону в щёлках бегают. Стал в полумрак вглядываться да пришёл к пониманию, что в каком-то ветхом жилище находится. Ему поначалу показалось даже что оно нечеловеческое. Все стены, потолок да всё докуда взгляд дотягивался увешано было пучками разных трав с вениками, букетами цветов давно завядших да высохших…

Тут промелькнуло пятно светлое, тенью размазанной. Кайсай не смог поначалу поймать его взглядом плавающим, оттого не понял, ЧТО ЭТО, но, когда пятно обратно скользнуло лёгкой поступью, рыжий отчётливо разглядел голой зад бабы от него уплывающей. Видел только зад, так как волос белый скрыл спину полностью. Он сначала подумал про седину да вековуху древнюю, вот только задница аккуратная, твердила обратное. Ни старухой она казалась седой да дряхлой, ни бабой от лени обабившейся, да и ни кутыркой – воблой сушёной да не размоченной. Так, где-то между бабой да девкой навыдане, что-то среднее. А волос оказался не седым, а словно сено на солнце высушенное.

Подобное видение с одной стороны его озадачило, но с другой, вроде как-то даже к жизни подвинуло. По крайней мере, по телу дрожь пробежала сладостная, и он почувствовал руки собственные, шевеля потихоньку пальцами. Молодуха голая опять прошла мимо лишь на этот раз передом, вот тут-то он почти смог различить черты лица красавицы.

Она действительно была молодая и впрямь симпатичная, но разглядеть особо лик хозяйки не удалось и на этот раз, так как почти сразу зацепился взглядом за груди прелестные. С первого взгляда мутного оценил он красоту этих выпуклостей. Ни маленькие, ни большие, как раз то, что Кайсаю нравилось. Стояли шарами упругими, не обвисая ни капли под своей тяжестью. Светлые ореолы, соски призывно топорщились, только ещё больше украшая своей не броскостью да соразмерностью общую картину совершенства создания.

Залюбовавшись ими, он и не успел разглядеть лицо как следует, поэтому сначала воспринял лишь общие контуры, но даже по ним понял, что не чё так бабёнка, ладная. Вот лишь как только взгляд отцепился от прелестей, рыжий до оторопи замер в ступоре, узрев на её точенном теле разноцветные колдовские росписи, сплетённые в хитрые загогулины. Это зрелище живописи невиданной заставило от испуга зажмуриться, а сердце в раз взбесившееся попыталось из груди выброситься.

Наслышан он был с полна от наставника про этих «меченых» ведьм – колдовское отродье мира бабьего да от осознания того, к кому в гости попал, в раз расхотелось оживать, рисуя мрачные для себя последствия. Лучше сдохнуть ни понять от чего, чем стать вот у такой игрушкой для издевательства.

Некоторое время спустя он всё же заставил себя успокоиться, решив, коль хотела б что сделать с ним, то давно бы сделала, и продолжая полудохлым прикидываться вновь приоткрыл глаза-щёлочки, наблюдая за хождением туда-сюда голой красавицы. Кайсай даже не задался вопросом естественным, почему эта дева перед всем честным народом голая разгуливает, будто так и надобно. А он как подросток глубоко озабоченный занимался тем, что тайком подглядывал за развратной ведьмой в щёлки глаз собственных, оставаясь, как ему казалось для неё не замеченным.

Вторая часть его тела, что осознал он опосля пальцев собственных, стало его мужское достоинство, что в отличие от рук проявило себя сразу да в полную силушку. Да как понял Кайсай по его положению, возлегал он почему-то тоже голый полностью.

Заходя на свой очередной круг обхода странного, ведьма вдруг резко встала да пристально посмотрела на ту его часть тела предательского, что так нежданно-негаданно ожил у полу покойника.

Сначала ведьма пристально рассматривала оживший отросток, даже чуть наклонилась, приглядываясь, а потом взяла да пожулькала его ручкой своей нежною, как бы проверяя, а не грезится ли ей это видение. Лишь убедившись, что это чудо всамделишное, перевела взгляд на лицо страдальца от стыда горевшего, да узрев щёлки глаз прищуренные вполне мило улыбнулась молодцу.

– Ни как очухался? – спросила дева журчащим голосом, да отпустила отросток уж с ума сходивший от её прикосновения, и погладив его по щеке добавила ласково, – красавчик. Погодь, пить подам…

Прошёл всего день, а он уже смог сесть самостоятельно. Правда, встать пока не удалось. Ноги не слушались. Странно, но при больной спине ведьма его лечащая, заставляла рыжего лежать именно на позвоночнике, не позволяя даже переворачиваться, притом лежак был такой жёсткий будто каменный. За это время он себе уж всё отлежал, что возможно было.

Кайсай к этому времени знал где он находится. Знал и то, что случилось с ним. И кто есть хозяйка, что по-прежнему голышом бегала.

А произошло следующее. Опосля того как он Шушпана вырубил да наклонился над бездыханным телом противника, подлый Морша почитай в упор всадил в спину стрелу с наконечником, как раз под задравшуюся при наклоне бронь кожаную.

Притом чуть ли не по самый хвостовик вогнал. Кайсаю дико повезло каким-то чудным провидением, что та лишь вскользь по рёбрам вдоль хребта прошла. Кулик, захваченный потасовкой, не заметил вовремя, что Морша уже давно наготове лук держал да целился, вот только рыжий крутился стремительно, и он никак не мог поймать момент для выстрела.

А вот после того, как тот ублюдок выстрелил, Кулик в неописуемую ярость впал, себя ни помня от бешенства. Рассказал он всё это в красках да руками размахивая, что сам от себя не ожидал подобного. Помнил только, что кричал: «Нечестно так!» да вместо того, чтобы меч с пояса выдернуть, выхватил из-за спины топор плотницкий да ткнув коня пятками, в два прыжка подскочил к предателю.

Тот от неожиданности видать, да и с перепуга ошалелого закрыл голову крест-накрест, руки вытянув, а Кулик так и рубанул по тому «кресту» топором со всего маха да плеча широкого. И лук разрубил и обе руки окультяпил будто ветки дерева.

Как в дурмане был, рассказывал белобрысый заступник правосудия. Помнил о произошедшем плохо, отрывочно. Только когда с коня соскочил да к Кайсаю кинулся, объявился какой-то старичок-недомерок рядышком. Мелкий такой, как не настоящий, игрушечный, но тогда Кулик не придал этому значения. Старичок ругался матерно да так загибочно, что Кулик с трудом понимал, что это могло значить по-народному.

Кричал, верещал создавая панику, то и дело на Кулика покрикивая чтоб быстрей тащил убитого, каким он Кайсая посчитал видимо. «Тащи в лес!» – орёт да матом Кулика обкладывает, то и дело тыкая ручонкой куда-то в сторону. Ну, Кулик и потащил за шиворот волоком в лес куда этот «недодед» указывал.

Уж совсем из сил выбился, а тут глядь, избушка в лесу стоит и дева при ней голая. Дед на Кулика орёт, тащи, мол быстрей и опять «а-та-та», матершинник недоделанный, а Кулик деве орёт мол, что стоишь, дура голая, давай, помогай по-быстрому.

В общем, все орали, все метались, но только Кулику так никто и не помог волочить тушу неподъёмную. А когда дотащил до избушки да внутрь заволок, то по словам белобрысого спасителя сам чуть не сдох от нехватки воздуха да обессилив полностью. Еле отдышался да от кругов в глазах избавился. А как дева за нож схватилась да начала полосовать спину рыжему чтоб стрелу оттуда вынуть целиком под кожу залезшую, Кулику вообще плохо сделалось, и он потерял себя где-то у стеночки.

Дева колдовская что голышом бегала, оказалась ни-кабы-кто, а еги-бабой посаженной. Самой настоящей! Не сказочной! И кликали её Апити. Только откуда она здесь взялась, Кулику было не ведомо, хотя этот лес с малолетства излазил пацан вдоль да поперёк по грибы, по ягоды. Никакой еги-бабы в их лесу отродясь не было.

Да и дед тот «недодед» пропал за раз, как сквозь землю провалился будто не было. Чуть ли не на глазах Кулика растворился в воздухе. Белобрысый сомневался даже, а был ли он. Кулик рассказывал Кайсаю всё это почти шёпотом, постоянно намекая что тут не чисто всё, да нежитью смердит на полёт стрелы, а у еги-бабы вообще ничего не стал спрашивать, надеясь на авось, что всё обойдётся как-нибудь.

Только к вечеру как еги-баба всё сделала да обнадёжила что с Кайсаем всё сладится, решил к развилке украдкой наведаться. Только ни Шушпана, ни Морши там уж не было. Костёр потушен. Их коней в поле след простыл, а вот его конь да конь рыжего гуляли по степи парою, но ходили от леса по поодаль, пришлось шлёпать за своим пешим ходом, так как окликать голосом побоялся, а друг ещё какую беду накликает.

Он вспомнил про пояс золотой, что Кайсай на траву бросил перед побоищем, но поискав его на том месте, не нашёл. Видать ушёл в чужие руки загребущие. Своего коня он забрал да к избе привёл, а вот конь Кайсая не дался, как ни пробовал. Так и остался пастись в степи в одиночестве. Кулик каждый день ходил туда да каждый день издали уговаривал животину топать к хозяину. Тот смотрел на него будто выслушивая, но идти категорически отказывался.

На следующее утро при свете солнечном, Кулик увидел на перекрёстке след крови отчётливый, уходящий по дороге в лес в сторону их поселения. Он поехал по следу капли рассматривая, да полпути обнаружил Моршу дохлого. Истёк кровью видать, гад мерзопакостный. Ума не хватило культяпки в костре прижечь. Вместо этого рванул в поселение, даже про коня забыв да только далеко не ушёл. Расплата настигла гниду подкожную…

Как только Кайсай смог ходить самостоятельно, он тут же стал порываться сходить за конём, коего Васой кликали, но еги-баба сразу осадила торопыгу «нетерпёжного», притом довольно спокойно, но, тем не менее, очень убедительно:

– Не переживай, касатик, – про журчала молодуха, улыбаясь хитренько, – никуда твоя коняга не денется. Там за ним присмотрят кому надобно. Пусть походит, травку пощиплет. От тебя дурня отдохнёт маленечко.

Как ни странно, но её слова подействовали волшебным образом. Кайсай сразу успокоился и уверовал в то, что говорит хозяйка странная, притом уверовал безоговорочно и даже спорить не хотелось с голой девою.

Вообще эта ведьма производила на него непонятное воздействие. Сначала, пока лежал, она всякий раз мимо прохаживала да без зазрения совести возбуждала безжалостно. Он отчаянно боролся с напастью постыдною, только тщетно всё. Даже глаза зажмуривал, чтоб не видеть её прелести. Так этот предатель возбуждался от одного её шороха да лёгкого дуновения воздуха, что дева создавала мимо прохаживая.

Потом толи привык к её виду оголённому, толи ведьма своё колдовство ослабила, а он больше склонялся к варианту последнему, еги-баба перестала Кайсая возбуждать как бывало ранее да коли на ней внимание не задерживать, то вообще ничего с его предательским органом не делалось.

А когда рыжий стал ходить самостоятельно, эта напасть навалилась с новой силою. Правда тогда он уже штаны одел свои кожаные, и это было не так заметно, хотя местами и топорщилось, но эта колдунья с титьками, видать всё про него чуяла да всё ведала, поэтому, то и дело ухмылялась с ехидцею в очередной раз проплывая мимо молодца.

Странное то было чувство какое-то. К самой деве, что не одевалась вообще никогда, Кайсай относился настороженно, откровенно побаиваясь, а вот его мужское достоинство будто ему не принадлежавшее, жило своей жизнью самостоятельной и на деву колдовскую даже очень реагировало.

Наконец Кайсай не выдержал да решил разобраться с этим раз и навсегда без недомолвок, и не кривя душой чистою.

– Апити, – обратился он к ней приветливо, – вот скажи, зачем ты это делаешь?

– Чё? – переспросила та, по сторонам осматриваясь, всем видом показывая, что не понимает о чём речь идёт.

– Зачем ты заставляешь «это самое» при виде тебя вечно вскакивать как у жеребца бешеного? – спросил он напрямую бесстыжую, глядя в её глаза маслянисто серые, да не желая вовсе ходить вокруг да около.

– А чё? – повела плечами колдунья местная, взаимно решив поиграть в игру предложенную, да так же вперила глаза наглые в глаза рыжему дознавателю, – тебе чё жалко чё ли? У тебя не убудет, а мне нравится.

С этими словами крутанулась соблазнительно да пошла дальше по своим делам ведьминым, расплывшись в ехидной улыбочке. Вот и поговорили, называется. Вот и разобрался со своими проблемами.

– Прекрати! – заковылял он в след издевательнице, буквально крича в спину бесстыднице, – он у меня болит уже.

– Гляньте на него, – тут же отреагировала белобрысая на его вопли страдальческие, не останавливаясь и не оборачиваясь, – болит он у него, видите ли. Не тереби руками вот и не будет болеть.

– Ничего я не тереблю! – чуть не заорал молодец обиженный.

Она остановилась. Обернулась кокетливо. Да всё с той же ехидной улыбочкой уставилась ему на штаны кожаные, как раз в то место куда он руки прижал, как бы «торчок» удерживая чтоб не выскочил. Заметив её взгляд пристальный, он тут же отдёрнул руки от надоедливого «позорища» да поднял их вверх, пустые ладони показывая. Кайсаю вдруг стало стыдно до безобразия, будто еги-баба поймала его на месте преступления, хотя это было вовсе не то что она подумала. Он просто.… Ну, в общем, опять облажался молодец.

Следующий раз он набрался смелости да решил подойти к проблеме с другой стороны её решения.

– Апити, – обратился он к ней как-то вполне доброжелательно, как бы, между прочим, нейтральным да абсолютно безразличным голосом, – а почему ты никогда не одеваешься? Тебе разве не холодно?

Он где-то в глубине души надеялся, что коли вынудит одеться колдунью бесстыжую, то его ненавистный отросток, наверное, прекратит на еги-бабу реагировать. Но не тут-то было.

– Я у себя дома, гость. Как хочу, так и расхаживаю, – ответила дева также запросто да обыденно, – я всегда так хожу. Удобно и ничего не мешается. Сам попробуй, глядишь понравиться.

Какая Кайсая муха укусила бешеная, он не знал тогда и не ведал опосля случившегося, но толь из принципа, а толь от безысходности тут же взял да разнагишался. Полностью. И как только в психе скинул с себя сапог кожаный, зашвырнув его с ноги в кусты разросшиеся да хотел было себя всего продемонстрировать со злорадной ухмылкой презрения, чтоб та его хозяйством подавилась, гадина колдовская, ну естественно в переносном смысле сказанного, как утомившийся «позор» его обмяк, повис, а чуть погодя и вовсе скукожился.

А эта дрянь белобрысая принялась хохотать, пальцем тыкая в измельчавшее мужское достоинство, да так заливисто, да заразно это делала, что Кайсаю захотелось прибить эту ведьму притом самым изощрённым способом.

После этого так и ходил по округе всё то время, что гостил у еги-бабы поправляя здоровье своё да откармливаясь и больше «огрызок позора» даже ни разу не дёрнулся, похоже, забыв вообще, как это делается.

Кулик о своих переживаниях на эту тему помалкивал будто голая да соблазнительная дева его вообще не касается, но на всякий случай старался держаться подальше от ведьмы непредсказуемой, то и дело уезжая на своём коне Арчи в поля кататься да Васу Кайсая проведывать, что всё это время так и пасся на том поле как заколдованный, никуда со своего «боевого поста» не отлучаясь как привязанный.

Кайсай шёл на поправку быстрее быстрого. Самым настоящим чудесным образом. Его отношения с еги-бабой после того, как он разделся полностью, урегулировались. Стала ведьма голая для него делом привычным да обыденным, а вот отношения с Куликом Кайсая почему-то тревожили.

С одной стороны, этот парень ему считай жизнь подарил новую и он ему за это был обязан да признателен. Но с другой, Кайсай всю свою жизнь провёл в одиночестве, предоставленный сам себе и ни в ком не нуждающийся. Даже дед что его учил да воспитывал, в душу к нему никогда не лез, да и в свою не пускал закрываясь наглухо. Так и жили всю жизнь почитай с самого Кайсая малолетства малого, как не родные родственники.

Да они, в общем-то, такими и были, наверное. В точности Кайсай не ведал, а деда не спрашивал. Отца вообще не знал, а мать уж почитай не помнил. Лишь образно. Маленьким был, когда не стало её, а куда делась, рыжему было не ведомо. Чуть-чуть помнил тётку, что его подобрала да к себе пристроила. Детей её помнил, но тоже плохо, только мельком вспоминая детали какие-то, потому что вскоре пришёл его дед да забрал от них.

Сначала они вдвоём долго ездили. Вот эту постоянную кочевую жизнь рыжий уже помнил большими отрывками, а потом вдруг осели в этих краях за рекой да обустроились. Кайсай поначалу думал ненадолго, временно, а оказалось навсегда нашли себе пристанище.

С самого детства раннего, когда он что-то осознавать начал в жизни собственной, дед никогда не проявлял к нему даже капли теплоты родительской иль хоть какой-нибудь заботы родственной. Он всегда был с ним холоден, всякий раз подчёркивая, что рыжий для него чужой совсем. Лишь когда Кайсай подрос до понимания, то узнал, что дед, воспитывая да уча его боевым премудростям просто выполнял зарок какой-то особенный, отвертеться от исполнения коего он не мог при всём желании.

Даже когда провожал Кайсая в путь, по сути, прощаясь навсегда с воспитанником, сделал это просто и обыденно, как бы даже с каким-то облегчением. Будто избавился он наконец-то от чего-то тягостного.

Прожив с дедом всю жизнь свою недолгую, Кайсай так и не узнал, как его кликали по-настоящему! Он всегда так и звал его – дед и ни как иначе, а тот по-другому и не кликался никак.

Кулик по виду был пацан скромный да порядочный. К Кайсаю относился уважительно, услужливо. Стараясь во всём ему угодить, но вместе с тем, тут же мучаясь стыдом от излишней, как ему казалось навязчивости.

Рыжий привыкшей всё делать самостоятельно и никогда ни в чём не испытывая со стороны помощи, от его заботливости раздражался в глубине души. Но держал себя в руках да вида не показывал, что ему не нравится такая обходительность. В то же время постоянно чувствовал себя обязанным. Положение было нестерпимо тягостным и Кайсай решил, что надо бы об этом потолковать с приятелем.

– Слышь, Кулик, – начал как-то он разговор на завалинке, – такое дело тут у нас получается. Надобно нам обговорить по-честному да порешить наши с тобой отношения.

– А какие у нас отношения? – переспросил Кулик явно его словами напуганный.

– Да понимаешь, – замялся рыжий, слова из себя вытягивая, – благодарствую в общем тебе за жизнь спасённую. Глупо было помирать, даже не начав жить как следует.

– Да не за что, – потупился Кулик, почему-то покраснев как девица, – разве ты поступил бы иначе в подобном случае?

– Не знаю, – тут уже рыжий задумался и, усмехнувшись натужно, добавил искренне, – я даже как-то об этом и не задумывался.

Они замолчали. Разговор не клеился. Та беседа что он начал для снятия напряжения, только ещё больше напряга добавила.

– Понимаешь, – наконец проговорил Кайсай решительно, соображая, что раз начал говорить, всё равно придётся сказать, как не оттягивай, – я воин, Кулик. Воином с детства воспитанный. Притом непростой рубака – мясо ратное, а бердник из сословья «особого». Понимаешь Кулик, бердник я! Меня с детства учили быть таким и никаким более. Дед сказывал, что я вырос в настоящего, почитай, как он умелого… Хотя какой я настоящий опосля того, как в первой же стычке с малолетками, даже не в сражении на поле бранном словил стрелу в спину. Позорище.

И он с отчаянием рубанул рукой по воздуху.

– А кто такой бердник? – неожиданно спросил Кулик со всей своей наивностью.

Кайсай посмотрел на него с неверием, с таким видом мол, как можно не знать этого, но увидав блестящие глаза по-детски заинтересованные, разом осёкся ему на дремучесть указывать. Подумал немного, а стоит ли объяснять эти тонкости. А коли стоит, то, как и каким образом? В конце концов, лишь махнул рукой:

– Да не важно, в общем-то. Воин такой есть – одиночка убийственная. Способный в стан врага пробраться никем не замеченным да один со всей оравой биться, коли понадобиться. Да при этом живым остаться. Тьфу, ты! – тут же сплюнул он от досады за своё ранение, при этом, не желая того, пощупал поясницу раненую.

– Да ладно тебе из-за этого корить себя, – постарался поддержать Кулик его словом праведным, – тот урод не по-честному тебе в спину стрелял.

– Ты о какой честности тут сказываешь? – неподдельно удивился рыжий услышанному, – какая честность может быть в сражении, коль на смерть бьёшься, а не в бирюльки играешься?

– Но вы ведь просто дрались, почитай, как все, по пацански на кулаках да без оружия. Какой тут бой насмерть? Какое тут сражение?

– В том то и дело, Кулик, – вдруг с азартом Кайсай поучать принялся своего неучёного собеседника, почувствовал себя чуть ли не бывалым наставником, прям как дед его, что всю жизнь ему читал нотации, – не бывает просто драки, как мой дед учил. Как не бывает просто жизни, такой, долго не живут у нас. Любая жизнь – бой на смерть с другими жизнями. Или ты их для своей отберёшь или они твою схавают. Только так можно выжить в этом мире грёбанном.

– Не согласен с тобой, – нежданно выдал ему Кулик после короткого размышления, – жизнь – это жизнь, а бой – это бой. Зачем же их смешивать. Живём мы посреди людей, а бьёмся с врагами-недругами. Ни все люди враги. Не бывает так.

Эти слова выбили уверенность из рыжего, и понял он, что до наставника ему ещё далеко, кажется. Он что-то по соображал лихорадочно, а затем сдавшись проговорил упавшим голосом:

– Вот и я об этом же. Я воином с детства натасканный. Среди людей почитай и не жил получается. Для меня все люди враги без исключения. От любого должно ждать нападения.

– Но я же не такой, – обиженно прервал его сосед по завалинке.

Кайсай лишь неуверенно пожал плечами широкими.

– Ты не такой, наверное. Потому не знаю, как себя вести с тобой. Я вообще не знаю как люди меж собой живут в мирном поселении. Меня этому дед не учил никогда, а я не спрашивал.

– А что тебе мешает людской жизни учиться. Аль кто запретил воину человеком быть? – нежданно-негаданно встряла в разговор их натянутый, непонятно откуда взявшаяся хозяйка Апити, пристраиваясь рядом с Кайсаем на брёвнышке.

Полная неожиданность её появления видно перенапрягла воина рыжего, от чего в нём что-то лопнуло да понесло Кайсая по стремнине эмоций нешуточных:

– А ты вообще кто такая? – накинулся он на неё выплёскивая накопившееся, – ты-то, откуда здесь взялась такая умная?

– Да, – тут же поддержал Кулик его притязания, переводя своё собственное напряжение на влезшую в их разговор деву «меченую», используя её как громоотвод естественный для разрядки натуга эмоционального, – откуда ты взялась в нашем лесе такая вот? Я с детства тут всё знаю. Никогда тебя тут раньше не было.

– О, приехали, – тут же взвинтилась еги-баба голая, тоже переходя на тона повышенные, да руками расписными всплёскивая, – вы чё на меня орёте, окаянные? Да я тута почитай всю жизнь сижу как неприкаянная. А коли ты по лесу ходишь да ни хрена не видишь, так я тебе глазёнки протирать не обязана.

– Врёшь, ведьма, – чуть ли не взвизгнув, Кулик выпалил, – не было тебя тут. Я весь лес излазил от дерева к дереву.

– Тута я жила, а вот тебя в моём лесу ни разу не видела.

– Ведьма, – тут же втиснулся в их перепалку старичок плюгавенький, – как есть ведьма размалёванная.

– А хоть и ведьма, – вскакивая на ноги да уперев руки в боки, ехидно отреагировала Апити, – тебе то чё до этого? Коль ты слепошарый не способный узреть обычного, даже не колдовского отвода глаз простенького.

– Стой! – заорал Кайсай, тоже на ноги вскакивая и в упор уставившись на деву белобрысую.

Наступила тишина. Все замерли.

– А это кто? – спросил рыжий почти шёпотом, медленно слова растягивая да указывая своим пальцем в сторону непонятно откуда взявшегося «недодеда» плешивого.

Апити скосила глаза в том направлении куда он указывал. Снова вернула взгляд на Кайсая и пожав плечиками, с видом, мол дурак совсем что ли, просто ответила:

– Так, леший здешний, а что не так?

Кайсай медленно перевёл взгляд на деда мелкого, что стоял столбиком вкопанным, вытянув руки длинные вдоль тела щуплого да отведя широко открытые глаза в сторону, как собачонка нашкодившая.

– Леший? – переспросил Кайсай опешивший.

– Ну, да, – так же просто ответила дева с удивлением.

– А ты ведьма, – тут же огрызнулся старичок непонятно на что обидевшийся, всё также отводя большие глаза печальные в сторону.

– А я вообще живой или умер уже? – неуверенно спросил Кайсай ни к кому не обращаясь, но при этом переведя взгляд на Кулика ошарашенного, что, распахнув глаза и рот на деда пялился.

– Ладноть, – печально вздохнул «недодед» обиженно, видно другую реакцию ожидая на своё появление, – пойду я от вас.

И стал уже поворачиваться, как его остановил Кайсай своей фразою:

– Дать бы тебе в ухо, – проговорил рыжий озлобленно.

– За что это? – растерялся леший от таких речей в свою сторону.

– А кто меня надоумил тому придурку глаз подбить?

– Так это… – вдруг стушевался леший да принялся оправдываться, явно не зная, что соврать в своё оправдание, но тут же нашёлся и выпалил, – так сам виноват.

– Я? – недоумению Кайсая придела не было.

– А кто ж? Надо было сразу глаз гасить, лиходею наглому, – распалился резко дед, к рыжему подскакивая да кулачком помахивая, – а потом уж пинай сколь хошь, коль решил потешиться.

– Так это ты недомерок учудил заваруху кровавую? – отодвигая Кайсая рукой в сторону, буквально вклинилась в их разборку Апити взвизгнувшая, разом перехватив инициативу у рыжего уже открывшего рот для ответа достойного.

– Молчи баба! – топнув ножкой маленькой, заверещал дедок в пуп ей уставившись.

Но дело до драки не дошло. Кулик разрядил обстановку своим истеричным хохотом. У того видно напряжение тоже лопнуло да излилось вот таким своеобразным образом. Все трое стоящих посмотрели на него как на дурачка полоумного, катающегося по траве из стороны в сторону и при этом драться, передумали. Кайсай с Апити тоже улыбнулись, заражаясь веселием, а грозный дед-недодед, сложив ручки на груди щупленькой, злобно смотрел на катающегося по траве человека белобрысого.

Наконец Кулик откатался время положенное, снова сел, вытирая слёзы сладкие и со словами: «Вот умора!» посмотрел на воина рыжего.

– Вот видишь, Кайсай, какая жизнь у нас интересная, а ты всё бой да сражения.

Но Кайсай ни подумать не успел, ни ответить на его высказывание, так как тут же его мысли перебил самым беспардонным образом вечно вмешивающийся не по делу «недодед»:

– Кайсай, а ты чё эт голожопым-то скачешь перед девою? Воще чё ли стыд потерял, срамота рыжая? Аль эта дрянь сисястая тута тоже своим колдовством балует?

– Ой. Помолчал бы, старый пень! – тут же рявкнула на него ведьма грозная.

– Тихо! – пресёк Кайсай очередную перебранку затеянную, поднимая при этом руки в знак примирения, – вы, что тут постоянно цапаетесь?

– Ну, почему же, – вдруг резко сменив тон на загадочный, томно проговорила еги-баба красавица, подступив к лешему да нежно погладив его по голове маленькой, от чего тот в раз округлил глазки слезой сверкнувшие да расцвёл в блаженной улыбке на всё лицо.

– Понятно, – подытожил Кайсай с усмешкой загадочной, – пойду, надену штаны походные. Не тягаться мне в этом деле с лешим проказником.

– А то, – самодовольно крякнул дедок, горделиво взглянув на деву улыбающуюся.

С одной стороны, разговор Кайсая с Куликом вроде бы как не удачным был, но с другой, несмотря на всё произошедшее они общаться стали как равные.

Кайсай с удивлением для себя отметил да признал очевидное, что попутчик волей судьбы к нему в начале пути приставленный оказался интересным и не глупым собеседником. В отличие от Кайсая он много знал об обычной жизни и с удовольствием об этом рассказывал. Кайсай же поучал его воинским премудростям, что белобрысый впитывал в себя как песок высохший и в конечном итоге от слов они постепенно перешли к делу ратному.

Спина ещё у рыжего болела да плохо двигалась, отчего в силу полную показать он не мог мастерство бердника, но Кулику и того за глаза хватало выше маковки. Даже с покалеченным Кайсаем у него ничего не получалось, как ни старался да ни пыжился.

Один раз Кулик увлёкся настолько в своём бессилии, что не заметил, как откровенные издёвки молодого бердника, вывели его из себя доведя до белого каления. И не отдавая отчёт своим действиям да разъярившись до состояния быка бешеного, Кулик выбросил ненавистный ему меч акинак, выхватил из пня топор воткнутый, да под горячую руку подвернувшийся. Он с яростным воплем кинулся на обидчика, мечась средь берёз молодых с осинками, то и дело снося стволы тонкие с одного замаха как травины мягкие.

Он не помнил, как долго продолжалось это бешенство, но холодная струя воды колодезной ему в лицо прилетевшая, в раз остудила пыл приводя в сознание и он, тяжело дыша огляделся, будто ничего не узнавая вокруг себя.

Прямо перед ним стояла встревоженная да как всегда голая Апити с ковшом в руках, а чуть поодаль тяжело дыша загибался Кайсай, держась за берёзу руками обоими да прогибая больную спину в мучениях.

– Кулик, – проскрипел воин, от боли постанывая, – из тебя никогда не получится бердника.

Кулик опустил руки ослабшие, всё ещё топор державшие да поник головой белобрысой осознавая свою никчёмность полную.

– Потому что ты берсерк от Троицы, – тем временем закончил Кайсай, улыбаясь дружески, – мне про таких как ты дед рассказывал.

– Я не хотел, – начал Кулик оправдываться, – какое-то затмение нашло. Сам не пойму, как сделалось. Я не сумасшедший. Ты не думай. Я нормальный, в общем-то.

– А кто сказал, что ты псих, с ума съехавший? – продолжил загнанный раненый, – берсерки – это такие воины особые. Топорные тараны на поле сражения. Они в бою боли не чувствуют и проламывают собой любую оборону наглухо запечатанную. Притом дед не раз поговаривал, что в бою к ним близко подходить нельзя ни в коем случае. Они бьют всех без разбору. Чужих, своих им без разницы. Теперь я на собственной шкуре прочувствовал, что действительно без разницы.

Он, улыбаясь обнял Кулика мокрого. Тот зарделся, застеснялся, как красна девица, но тоже улыбнулся довольный похвалой бердника.

– И выбрось ты этот меч. Для тебя он просто тяжесть не нужная, а вот с топором ты мастак. Вот, правда, топор тебе другой надобен. Эх, кабы знал, прихватил бы у деда. Был у него такой в загашнике.

Тут он вдруг встрепенулся, за озирался да позвал неожиданно:

– Дед, а дед. Ты где прячешься?

– Чего орёшь, – пробурчал старикашка плюгавенький, выходя из-за спины Апити.

– Дед, – обратился он к нему с видом будто застал последнего с поличным на месте преступления, – у тебя случайно боевого топора нигде не спрятано? Такого обоюдоострого…

– С чего эт ты, – сделал «недодед» поначалу недоумённый вид глазёнки выпучив, а потом резко прищурился и спросил, как бы с надеждой в голосе, но вовсе невпопад по смыслу спрашиваемого, – а вы чё, уже уходить собрались, охальники?

– А ты уже и гонишь нас, гостей засидевшихся?

– Да кто ж вас гонит, – в раз замялся дедок, отводя глазки в сторону, а всем видом своим показывая, мол валили бы вы побыстрее отсюда по-хорошему, надоели дармоеды, всю жизнь ему мирную взбаламутили.

– Давай уговор заключим, – предложил Кайсай, напирая на лешего, – ты дашь ему боевой топор, ну сам знаешь как он выглядит да учишь как в состояние берсерка входить по желанию. Ведь без тебя здесь не обошлось, как мне кажется?

– Ах, ты… – встрепенулась Апити, да отвесила смачный подзатыльник лесной нежити, – он ведь чуть рыжего не зарубил опять, по твоей милости.

Тот лишь крякнул, но ничего не ответил на затрещину.

– А мы честь по чести восвояси двинемся, – закончил молодец, хитро улыбаясь да закидывая свою рыжую косу за спину.

– А ежели нет? – проскрипел «недодед» с эдаким вызовом, выставляя зачем-то вперёд свою ножку босую.

– А ежели нет, – заговорщицки продолжил Кайсай разошедшийся, подходя к Апити да обнимая её за плечи голые, – мы ещё погостим чуток у хозяюшки приветливой. Надо же спинку подлечить, как следует, да и, в конце концов, мы ж в гостях у еги-бабы как-никак, а самой хозяйкой не попользовались.

С этими словами он хотел было самым наглым образом ущипнуть её за сосок торчащий да подманивающий только видно забылся Кайсай, запамятовал, с кем имеет дело тут и кого больше бояться требуется. Дева колдовская лихо среагировала да наглеца так молнией по рукам шарахнуло, исключив возможность прикосновения, что у него вообще все мысли из головы вылетели не только пакостные, но и здравые, поставив все волоски на теле дыбом топорщится. А тут и «недодед» чуть не добавил охальнику:

– Не тронь, – зашипел он угрожающе и в его глазах огонёк нехороший сверкнул злобою.

Но Кайсай ничего не соображая опосля удара ведьминого, отшатнулся от Апити, будто его чем отбросило да собирая глаза в кучу, угрозы лешего не заметил и тем более взора его испепеляющего.

Руки-ноги затряслись как у припадочного да так что отказались слушаться. Голова гудела и единственно, что осознал в тот момент каверзный, так это то, что дева колдовством прибила бедного, от коего тряска по всему телу до сих пор каталась волнами.

Он попятился от голой ведьмы расписанной, расплываясь в растерянной улыбочке. Ну, дурак дураком. Что взять с болезного. Только отойдя на несколько шагов, присел скорчившись, обхватил колени да начал потихоньку приходить в себя.

Увидев, что Апити смотрит на него не зло, а веселясь своей проделке как дитё малое, а леший возле неё принял вид довольный, словно обожрался лягушек жареных. Кайсай, чуя, что проигрывает лесовику этот поединок дипломатический, попытался вновь кинуться в атаку, но на этот раз издали.

– Но, леший, – принялся он восстанавливать сданные позиции, стараясь сделать вид что ему колдовская молния как воды попить, – посуди сам, ты ж по жизни грамотный. А что нам ещё делать пока я выздоравливаю? А она отказать не имеет права, по обычаю. Ведь не сможешь же? Дед мне про законы лесные сказывал, – умоляюще требовал ответа рыжий от белобрысой еги-бабы улыбающейся, – ты ведь по законам живёшь, аль ты тут не еги-баба, а лишь прикидываешься? – но тут же переключившись от греха подальше вновь на лешего, кого от чего-то не так боялся, как эту ненормальную, – а коли занятие устроишь нужное так нам и некогда будет тебе жизнь лесную портить своим присутствием.

Леший, несмотря на всю абсурдность сказанного, призадумался. Все молчали в ожидании.

– Ладноть, – неожиданно решился «недодед» плюгавенький, но вместо того, чтоб ответствовать наглецу рыжему, посмотрел снизу-вверх на Апити да погрозив ей своим крючковатым пальчиком, тихонько выговаривая, – не шуткуй, девонька.

– Ути, какой грозный, – засюсюкала Апити, да наклонившись над смурным лесовиком нахохлившимся, смачно чмокнула его в редковолосую маковку.

Тем не менее это лобызание притворное ни растопило злобы напускной лесной нежити. Он ещё раз недобро зыркнул на рыжего, взглядом, как бы предупреждая соперника, да обратился наконец к Кулику столбом стоящему.

– Айда, бешеный.

Только топорик свой выбрось куда-нибудь, чтоб не видел я больше эту мерзость у себя в лесу, а то ишь сколь малых деток загубил да повырубил. Коль не гостем был бы, так прибил бы уже за такие деяния. Кулик топором швыряться не стал, а просто выронил и тот упал к его ногам, глухо стукнувшись.

Оставшись один на один с ведьмой «меченой», Кайсай с расстояния, как ему показалось безопасного, осторожно стал спрашивать:

– И что это было, Апити?

– Ты про чё? – прикинулась дурой белобрысая.

– Вот про это, – выставив пред собой руки дрожащие, уточнил молодой бердник про что спрашивает.

– Ах, про это, – веселясь, проговорила еги-баба местная да повела рукой будто от мухи отмахиваясь и «нервная плеть» больно стегнула Кайсая по бедру левому, от чего он глухо взвыл, выгнулся да чурбаном повалился в траву на спину болезненную.

Ведьма, подойдя к нахалу да нависнув над ним словно птица хищная, мило улыбаясь, начала рыжему читать прописные истины:

– Я тебя отучу, наглец ты эдакий, ручками-то шаловливыми лазить, где не попадя.

Кайсай стиснул зубы до скрежета, но отточенный с заречными девками язык без костей спокойно умереть не дал молодому берднику.

– А чё тебе жалко, чё ли? Может я хочу тебя до умопомрачения?

И тут же получил по зубам очередной «плетью нервенной». Зубная боль пробила во всей челюсти одновременно и была такой лютой, что искры из глаз посыпались. Когда через несколько ударов сердца, боль отпустила мученика, и он разжал веки сомкнутые, то вновь увидел над собой деву улыбающуюся. Собрал воин силы в кулак, ненавидя проигрывать да настырно, словно баран упрямый пробурчал под нос, готовясь к смерти окончательной:

– Всё равно хочу.

И тут же зажмурился. Сжался в клубок всеми мышцами ожидая удара неминуемого, но того не последовало. Она не стала больше лупцевать его бес толку, а просто выпрямилась горделиво, улыбнулась покровительственно и ушла, оставив его взмокшего от перенапряжения валяться в траве да отходить от нервного потрясения.

Все последующие дни Кулик сиял словно золотая бляха начищенная, расхаживая по округе, да не выпуская из рук топора обоюдоострого. Из каких закромов леший его выкопал, осталось загадкой за семью печатями. Кулик сказывал, что они дошли до дуба старого. Он велел подождать да не подглядывать. Затем леший зашёл за дуб, а вышел уже с другой стороны, таща за собой железяку тяжеленую. А вот секрет перехода в бешеное состояние Кулик умолчал, мотивируя, что на секрете этом наложен зарок молчания и коли скажет кому-нибудь, то дар потеряется.

Так как уговор лесной дед выполнил полностью и быстрей чем можно было ожидать от лешего, то молодцам ничего не оставалось, как благодарить хозяев за гостеприимство доброе, по обниматься, прослезиться, откланяться да пуститься в путь-дорогу дальнюю.

Уже взобравшись в седло да собираясь в путь тронуться, Кайсая остановил недовольный окрик лешего:

– Эй ты, рыжая бестия.

Воин развернул коня да подошёл шагом к нежити, что стоял, потупив глазки в траву высокую, а затем вынул из-за спины огромный пояс из золота с мечом-акинаком да кинжалом серебряным и протянул молодому берднику:

– На, дарю.

У Кайсая аж в зобе дыханье спёрло колом не струганным, и он дар речи потерялся от такой наглости.

– Так это ж моё… – чуть не задыхаясь от несправедливости, выдавил из себя воин, буквально сверля вора глазами бешеными.

– Не твоё, а моё, – тут же заерепенился «недодед» леса местного, – какой-то дурень выбросил, а я подобрал. Чё добру валяться, лес загаживать. А раз нашёл, значит моё. Чур [1] в свидетели.

Кайсай неимоверной силой воли нечеловеческой подавил в себе лютый гнев праведный, да не подавая вида что взбешён как бык укушенный, медленно наклонился к дарителю да буквально вырвал пояс из рук лешего. Но тут же устыдился поступка собственного, и потупив взгляд, теребя в руках пояс из золота, тут же смиренно покаялся:

– Прости хозяин. Запамятовал. Благодарствую тебе за подарок, лесной дедушка. Больше никогда не брошу без надобности.

– То та, – хмыкнул лесовик, довольный раскаяньем да махнув рукой в сердцах, тут же выпалил, – да валите вы отсель. Надоели, словно поганки с голодухи, недоеденные…

2. Для чего люди встречаются по жизни на одной тропе узенькой? Кто-то просто пройтись, поговорить ни о чём да разойтись в стороны. Кто-то осчастливить друг друга своим близким присутствием, но в большинстве случаев исключительно для собственного наказания

Первый день пути путешествия по степным просторам с редкими перелесками по направлению к ближайшему стойбищу, Кайсай с Куликом шагом ехали, ни слезая с коней, да не ступая на ноги. Даже когда пускали скакунов своих травку пощипать да сами перекусывали.

Естественно, ехали вместе, хотя с начала самого произошёл небольшой конфуз-недоразумение. Выехав из леса к развилке злопамятной да бурно веселясь от души по-мальчишески, вспоминая последние лесные события, не смотря друг на друга да продолжая разговор меж собой, плавно разъехались путями различными, не обратив на то никакого внимания, что правили в разные стороны.

Кайсай поехал вдоль леса, направо заворачивая, а Кулик по прямой в степь бескрайнюю. Только пройдя шагов несколько да неожиданно для себя сделав открытие что собеседник куда-то от него удаляется, оба встали и обернулись, друг друга разглядывали.

– Ты куда, Кайсай? – первым выразил своё недоумение берсерк новорожденый.

– Туда, – как-то неопределённо махнул рукой бердник по дороге вдоль леса зелёного.

– Так ближайшее стойбище там, – также ткнул пальцем Кулик в сторону поля бескрайнего и на его лице тревога вспыхнула.

– А кто сказал, что мне нужно в ближайшее? – непонимающе поинтересовался Кайсай, – мне нужно на Поле Дикое, где стоит ставка царская.

Попутчик поник, опустив голову да пробурчал себе под нос растеряно:

– А мне надо в орду, где отец хаживал. Я ему обещал заменить его, коли что с ним сделается.

Наступило тягостное молчание. Оба стояли не двигаясь. Кулик с явным сожалением, что расставаться приходится, а Кайсай о чём-то задумавшись. Наконец, рыжий решив для себя сию дилемму положительно, махнул рукой да развернул Васа к товарищу.

– А! – выкрикнул он весело, нагоняя попутчика, – какая разница как добираться туда. По прямой ли скакать иль кривой через пень колодой двигаться. Один хрен орды касакские соберутся там ко времени назначенному. Я, в общем, никому не задолжал окромя тебя. И раз надобно отца уважить погибшего, я не против составить компанию.

– А ты почём знаешь, что все на Поле собираются? – сразу оживился Кулик обрадованный.

– Да была оказия, – ответил Кайсай с бесшабашностью, подъезжая к попутчику да рядом пристраиваясь, принимаясь рассказывать товарищу, – ещё по весне заезжал на заимку деда приятель старинный из прошлого. Он как раз с вестями о будущем походе, объезжал касакские стойбища. Дня три они с дедом пьянствовали да о былых походах гуторили. Опосля как уехал он дальше, дед и начал меня готовить к отъезду неминуемому. Именно к этому походу общему спровадил от себя, чуть ли не пинком под задницу, как что-то ненужное да до оскомины надоевшее.

Так и поехали дальше вместе вот только в стойбище, куда приятели неторопливо спешили за разговорами, их никто не ждал и ждать не собирался, судя по увиденному. Добравшись до места, новобранцы ордынские нашли лишь помойку огромную, вместо обжитой степи с людьми да шатрами походными. Касаки ушли, притом видимо давно уже. Следы совсем остыли от их пребывания. Кулик было задумал опечалиться, опоздав к сбору назначенному, но Кайсай хлопнув его по плечу надежду внушил, что ничего не произошло страшного. Мол, догонят и вообще-то, по-хорошему, надо было сразу с ним от леса поворачивать, ибо всё равно по его получается. И сказав:

– Не ссы белобрысый. До похода далеко ещё. Сорок раз успеем сбегать туда-сюда, коль захочется, – спокойно и всё так же не спеша никуда, отправился по широкому следу, оставленному ушедшей касакской ордой, траву табуном затоптавшую.

На второй день совместного путешествия, доехав до реки немаленькой они вновь наткнулись на помойку отхожую, прямо на берегу оставленную. Стало понятно, что орда касакская здесь стояла станом временным, перед переправой водною. Встали и они, расседлав коней да пустив пастись их в сторону от степи вытоптанной, превращённую в землю голую. Сами же раздевшись догола, полезли в реку холодную пыль дорожную смыть да усталость снять от верховой езды нескончаемой.

Зайдя в реку по самые… ну, в общем, по все ноги полностью да шумно плескаясь-балуясь, издавая при этом возгласы громкие, они не сразу увидели и тем более совсем не слышали подъехавших к ним всадников. А когда топот коней стало невозможно игнорировать, те гости были близко совсем, потому ни спрятаться, ни приготовиться времени уже не было.

Стрелой из воды вылетев, оба молодца только и успели что штаны натянуть на задницы мокрые. А подтягивали их, когда гости незваные подскакали к ним, почитай впритык, прижав к реке несмышлёнышей. Утерев глаза от воды мокрые да разглядев всадников как следует, оба остолбенели будто вкопанные, держа руки на завязках штанов натянутых, и от этого выглядели как два суслика что из нор своих выскочили да на стороже выстроились.

И было от чего замереть в стойке как идолы. Гостями оказались три всадницы! Молодые, станом стройные, обворожительно красивые, но смертельно опасные поляницы, как их называло в здешних краях население мирное. Примерно одного с ними возраста, хотя две по бокам выглядели постарше чуть-чуть, но это могло быть делом обманчивым из-за золотой росписи на их ликах божественных.

Все три одеты один в один как Кайсай – по-походному. Такие же короткие сапожки мягкие, такие же штаны узкие, колпаки с чулком на спину, только у двух воительниц нательная бронь кожаная была утыкана золотыми бляшками, а у третьей, что посерёдке ехала, была вся из золота. И формой бронь у всей троицы спереди указывала без какого-либо сомнения на особенности их половой принадлежности.

Та, что была в центре без шапки ехала, развивая на ветру золотыми кудрями, явно была за старшую в их троице и в отличие от двух других без оружия. Свободно свесив руки вниз, дева толь перебирала, что в ладонях, толи просто разминала пальцы усталые.

Те, что по бокам скакали в колпаках были плотно нахлобученных, из-под коих цвет волос их не просматривался, держали луки со стрелами наложенными, но тетиву не натягивали и в купальщиков не метились.

Остановились, вряд выстроившись, прижимая молодых мужчин к кромке воды речной, и не давая им никакой возможности бежать от них иль укрыться где-нибудь. Не говоря ни слова, даже рот не раскрыв, игнорируя законы приветствия, та и другая сторона противостояния стала нагло друг друга разглядывать.

Молодцы, так много наслышанные о золотоволосых девах воительницах да впервые столкнувшись с ними лицом к лицу – с любопытством, замешанном на страхе да трепете, а вот интерес самих дев-убийц остался загадкой таинственной.

Кайсай по ходу гляделок с девами закончил с завязками, руки выпростав, да не делая телодвижений резких, нарочито медленно сапожки обул, где в голенище в потайной карман были вложены ножи метательные, на тот момент единственное оружие доступное к немедленному применению, но решив для себя рассудительно, что лучше их не касаться пока, ожидая чем всё закончиться.

Наклонившись, натягивая обувку кожаную, заметил, что все три наездницы на наклон его отреагировали, так же показательно медленно сделав пару шагов к отступлению, разрывая тем самым дистанцию.

Когда же Кайсай выпрямился, притаптывая сапоги в песок, то сразу развёл руки в стороны в знак своей безобидности, так как от него по обе стороны смотрели берднику в глаза две стрелы боевые, готовые в один миг выбить оба глаза вместе с жизнью только начатой.

Старшая же, положив персты пред собой да наклонив голову, чему-то ехидно лыбилась, притом совсем не ласково, а как бы говоря пленникам, вот вы и попались голубчики.

– Кто такие? – спросила она усталым с хрипотцой голосом, не прекратив кривить губками да уставившись в упор на рыжего.

Голос её был тих и нежен, словно цвет полевой трепетный, но вместе с тем величавый и до презрения снисходительный.

– Идём на Поле Дикое в орду наниматься для похода дальнего, – ответил Кайсай с достоинством.

Он опустил руки поднятые, достал из-за спины косу длинную, неспешно стал выжимать её, делая это нарочито медленно, чтоб не спровоцировать выстрела, вместе с тем девам показывая свои самые мирные намерения.

«Золотая», увидев его косу рыжую толстенную по самую задницу да оценив для девки привычные, но не для мужчины действия по её обхаживанию, улыбнулась вполне естественно, обмякла личиком, да и голосом. В глазах любопытство вспыхнуло.

– Ты, чей будешь такой красивый? – спросила она интерес выказывая.

– Так ни чей пока краса девица. Сирота я по жизни безрадостной, отца-матери ни имеющий да никем не прибран к рукам. Коль за меня пойдёшь, так твоим буду пожизненно.

Горделивая дева будто не слышала.

– С каких краёв я спрашиваю, сирота языкастая?

Кайсай обернулся на товарища и по его виду понял окончательно, что на все вопросы каверзные отвечать придётся лишь ему бедному, так как белобрысый, кажется, обмочился с перепуга великого, хотя возможно штаны промокли и от тела влажного не обтёртого, но по выражению его лица бледного, точно обмочился как минимум.

Этих боевых дев-воительниц всякий назвал по-разному. Кто-то звал их поляницами из-за того, что ночёвки ставили на лесных полянах в глуши да словно волчьи семьи дикие на одном и том же месте дважды не обустраивались.

Девки местных поселений вокруг, что пищат да в тайне грезят о них как о мечте своей самой несбыточной, с восхищеньем зовут златовласками да все как одна с малолетства самого хотят быть на них похожими.

А мужики хоть боевые, хоть мирные поголовно обзывают ругательно. Кто просто убийцами, кто «муже резками», кто людоедками да «сучьим потрахом», кто ещё как, но ни одного слова доброго об этих девах от мужиков не слышали. Все только со страхом, с ненавистью. Нагнали эти «яйце резки» жути вокруг на породу молодецкую, ни дать, ни взять, ни сподобиться.

Кайсай знал по сказам дедовым, что сами они себя не звали никак из того, что люди навыдумывали, а кликали друг дружку сёстрами.

Судя по лицу Кулика обалдевшего, тот вообще всё забыл, кажется. Стоит, рот раскрыл, глазами хлопает. Даже штаны до сих пор завязать за всё время так и не удосужился, на весу держит как замороженный.

Посмотрел рыжий на белобрысого да понял, что придётся врать самому, что вспомнится, ибо мало знал о селении, откуда путь держал в орду касакскую:

– В трёх днях пути от места этого, – начал отдуваться бердник за обоих путников, – с речки Блошки мы. С поселения, где Гаруда большаком числится. Шли в ближайшую орду касакскую да задержали в переходе дела важные. Вот теперь нагоняем, коль получится.

Старшая изобразила лицо задумчивое, толи вспоминая, толи о чём думая и при этом, не спуская с говорящего глаз своих, сверкающих зеленью. Сделала руками движение еле заметное, с первого взгляда абсурдно неуместное, но обе её сестрицы абсолютно слажено опустили луки натянутые.

– И давно здесь купаетесь, молодцы? – продолжила допрос золотая красавица, плавно убрав улыбку с лица красивого, сотворив на нём эталон надменности.

– Да почитай только подъехали. Вот решили пыль сполоснуть да брод поискать, коль получится.

– Здесь брода нет поблизости, – резко и на что-то озлобившись, ответила дева золотоволосая, противоположный берег оглядывая.

Кайсай, продолжая изображать из себя «простоту наивную», оглянулся в том же направлении да как бы оценивая ширину реки подытожил очевидное:

– Ну, значит, вплавь придётся с конём. Деваться некуда. Хотя вода холодная.

Посчитав, что вполне надёжно своим примерным поведением усыпил боевой дух дев воинственных, он в очередной раз нагнулся медленно. Поднял золотой пояс с оружием да одним неуловимым движением застегнул его на себе, выпрямившись, опосля чего даже выдохнул с облегчением.

Золотая дева на его наклон среагировала с опозданием, вскинув руки перед собой, но ни ничего не предприняла. Толи просто не успела, толи успевала, но одумалась. Слишком быстро получилась у него привычная операция. Дева руки как подняла для чего-то, да так и замерла хомячком напуганным, увидев пояс, блеснувший золотом не по возрасту воина опоясавший, изобразив на своём милом личике самое неподдельное удивление.

Как отреагировали остальные две Кайсай ни обратил внимания, лишь фиксируя боковым зрением их местоположение застывшее.

Золотая стекла с коня с грацией, подошла вплотную к берднику, по виду нисколько не страшась его. Рассматривая боевой обвес пристально, потянулась к золоту желая коснуться, но рука Кайсая слегка приподнятая предупредила её недвусмысленно, что делать этого не стоит без разрешения.

– Не почину на себя нацепил, босяк, – высокомерно заявила она укоризненно, на тихий распев слова растягивая, стоя почти вплотную к рыжему да задирая носик коротенький, хотя глаз от пояса не поднимая, продолжая изучать, – у кого украл?

– Я не тать и ношу по достоинству, – в той же манере отвечал Кайсай, принимая правила беседы странные, – получил в наследство от наставника. А иду я в орду Агара Победителя выполняя их уговор дружеский пополнять ближний круг бердников, вместо моего наставника старого.

Сказанное мужем, а не мальчиком произвело на деву впечатление, она подняла глаза с зелёным холодом, уставившись в упор в Кайсаевы тёмно-карие.

– И не боишься по степи гулять с таким богатым приданным? – кривясь в ухмылке надменности, продолжила дева речи наглые, не боясь ни капли его оружия, запугивая воина своим бесстрашием.

– А я в наследство получил не только приданное, – проговорил Кайсай почти шёпотом, переходя в боевой режим бердника, себя в сжатую пружину собирая и в любой момент ожидая пакости от девы взбалмошной, берега попутавшей, – но и умение этим пользоваться.

– Ты бердник? – удивилась она и её глаза огромные, на пол лица, распахнулись в размеры невероятные, топя в себе собеседника.

– О, красавица в поясах разбирается да знает чины особые?

– Ещё раз назовёшь меня так и я тебе яйца вырежу, – предупредила стерва золотоволосая.

И Кайсай от чего-то поверил ей, что это не бахвальство праздное, а угроза вполне конкретная, но как говорится в народе, «язык мой – враг мой». Не удержал он «врага» на привязи.

– Но назвать тебя уродиной…

Не успел он проговорить язвительное, рождённое в голове да на язык вылезшее, как в руке «муже резки» обворожительной непонятно откуда нож выскочил и пользуясь, что была ниже бердника почитай на пол головы как минимум дева ударила лезвием снизу в пах, попытавшись отрезать мужлану ненужное. Надеясь, наверное, что заворожённый её взглядом самец самонадеянный даже не заметит, как станет евнухом.

Но не тут-то было. Мало того, её рука была перехвачена непонятным образом, а сама она, нежданно-негаданно лишившись опоры в виде песка прибрежного, крутанулась, теряя ориентацию, и оказалась на песке на заднице, до последней крайности ошарашенной. Её нож, особой ковки с секретами, крутился в пальцах победителя, поигрывавшим им в одной руке, протягивая вторую для помощи.

Дева хмыкнула, издавая звук, абсолютно лишённый интонации, непонятно что, пытаясь выразить подобным образом да с невыразимой грацией, не применяя рук собственных, поднялась с песка самостоятельно. Бердник нож протянул, держась за лезвие, и дева таким же колдовским способом, непонятно как, его заныкала. Накрыла рукой, ничего не делая, и он исчез будто не было.

Настала очередь берднику округлять глаза удивлённые, не ожидавшему такой прыти от золотоволосой воительницы, но опомнился он быстро, приняв это за фокус кудесника, а не за боевое умение да почувствовав уверенность в своём превосходстве над девою, принялся вновь зубоскалить, нарываясь на неприятности:

– Так как же обращаться к тебе, дева-воительница. Коли при любом к тебе призыве ты кидаешься резать мне самое ценное.

«Муже резка» сжалась, словно комок мускулов, сомкнув губки в полоски узкие, глазки сузила до прищура, но девы, её сопровождающие отвлекли на себя внимание, как по команде хмыкнув смешком сдавленным. Она гневным взором сверкнула в их сторону. Те разом притихли, отворачиваясь, но продолжая при этом чем-то давиться неосознанно. Это отвлекло золотую, чем рыжий и воспользовался.

– Меня зовут Кайсай, – не прекращая попыток знакомства, продолжил наглец самоуверенно.

А тут в себя пришёл его спутник нежданно-негаданно.

– А меня Куликом кликают, – с ноткой детской застенчивости да с широченной простотой души не пуганной, произнёс он в стороне всё ещё штаны придерживая, обращаясь видимо к двум оставшимся наездницам, так как те встрепенулись да развернулись в его сторону, умилённо улыбаясь мальчика рассматривая.

Старшая продолжала стоять молча, но было видно, что начинала отходить от напряжения. Представление Кулика да его по-детски наивное выражение лица застенчивого, разрядило обстановку накалённую, доведя до нейтральной приемлемости. Личико кровожадной стервы расправилось, тело расслабилось.

– Ладушки, – выдала она, как обрезала, – забыли. Я Матёрая боевого сестричества. Меня кличут Золотые Груди, и заруби это на памяти, рыжее создание наглое.

С этими словами золотоволосая надменно улыбнулась да как бы на показ самым наглым образом, прогнулась в спине, выпячивая вперёд два золотых шара брони из золота. Было видно по отточенным движениям, что не впервые она это делала и реакция Кайсая её не удивила, а была скорее предсказуемой.

У того отвисла челюсть, глаза расширились, а взгляд прилип к золотым выпуклостям. Матёрая резким нырком вперёд сдвинулась и, сделав наглецу подсечку примитивную не слабым ударом, швырнула его на мелководье, куда тот с шумом да брызгами задом плюхнулся от неожиданности. Все три девы залились хохотом, но, в общем, то не злобным смехом, а лёгким, расслабленным, что рыжий бердник воспринял за добрый знак примирения.

Кайсай был действительно потрясён до глубины души. Сидел пятой точкой в реке да воду в штаны зачерпывал, так как при всей готовности к атакам непредсказуемым со стороны противника он не заметил её движения. Настолько оно было быстрым да для глаз не видимым, а самое обидное, он не смог прочесть её замысел заранее. При всём своём мастерстве, как рыжий про себя выдумывал, он не понял даже приблизительно, как у девы получилось нападение, и это непонимание произошедшего вызывало в нём тревогу нешуточную. Почему-то в первую очередь решившего, что тут без колдовства не обошлось, как и с ножичком. А это уже говорило о недооценке противника и что пред ним куда более матёрый враг, чем он себе изначально навыдумывал.

От греха подальше да ради собственной безопасности Кайсай никак не стал противодействовать и тем более продолжать с ней пикетировать, решив смиренно подчиниться, приняв её первенство, понимая, что старшей негоже было оставаться в долгу неоплаченном и требовалось хоть вот так, но поддержать авторитет свой начальственный. И сесть в реку опосля удара её чувствительного вполне приемлемая плата за выправление статуса. Правда, он не ожидал, что сядет в воду седалищем, но это уже мелочи. Высохнет. Но, даже понимая безоговорочно, что нарываться с этой девой не стоит на неприятности, всё же не удержался от слова язвительного:

– Золотые Груди, ты прости меня дурня неотёсанного, а как тебя по-простому приласкать, чтоб не обиделась?

– Никак, – прошипела «золотая» стервозным шёпотом, вновь скривив злобное личико, собираясь видно топить его полностью.

Наступила тягучая пауза. Кайсай не решился на этот раз продолжить знакомство с побоями. Все замерли в позах как изваяния. Наконец Матёрая отмерла, развернулась да прочь пошла, но не стала вскакивать на своего скакуна горячего, а наоборот принялась накидку стягивать, скомандовав своим «мужененавистницам»:

– Привал. Тоже сполоснуться надобно да подкрепиться перед переправою.

Затем вновь подошла к рыжему, из реки вылезшему со штанами мокрыми и встав пред ним, реку разглядывая, начала демонстративно оголяться, завязки брони расшнуровывая. При этом улыбаясь загадочно непонятно кого той улыбкой одаривая, так как с высоты своего положения, в упор на берегу никого не видела окромя себя любимой да единственной.

Кайсай вновь зацепившись за её вызывающее поведение, ответил также демонстративно, только сделал быстрее значительно. Он, несмотря на деву самовлюблённую, скинул в песок сапожки мягкие, куда благо вода не набралась при падении, пояс отстегнул, аккуратно укладывая да лихо из штанов выпрыгнул, оставшись пред красавицей в чём мать родила да на свет выгнала.

Рыжий порешил, что раз уж намочил портки походные, то не мешало бы их и простирнуть в таком случае. Закинул косу за спину, к ней задом поворачиваясь да прикрывая шрам от взгляда стороннего. Пошёл в реку, тем не менее, понимая по опыту заработанного с поселковыми девками, что не желание любоваться её красой да поворот к обнажающейся деве спиной, будет для неё не меньшим оскорблением, чем отбор ножа да усадка на песок задницей.

Дева никак не отреагировала на его мерзостную выходку, но раздевшись догола да проходя мимо, груди выпятив, глянула на рыжего так значительно, что тот всё понял без объяснения. Она ему такого никогда не простит и не при каких условиях и, судя по натуре отвратительной эта стерва никогда и никому, ничего не прощает по определению. Она этому просто с детства не обучена.

От вида тела девичьего обнажённого, грациозно в воду заплывающего Кайсай впал в полное оцепенение. Тело мгновенно отказалось слушаться. Но парализовала его не красота её фигуры божественной, а колдовские узоры на её спине! Она оказалась колдуньей «меченой»! И ведь эта зараза ещё косу вперёд убрала, открывая спину для обозрения и давая ему возможность разглядеть себя во всех подробностях.

Только сейчас бердник понял с кем сцепился по дурости. Она же могла одним желанием по песку его размазать, превращая в пыль песочную. Сразу стал понятен и гонор девы, и её заносчивость, высокомерный взгляд на их с Куликом ничтожества, а за одно и отсутствие у неё оружия. На кой оно ей, коли колдовская сила в самом теле заложена.

Сравнивая её рисунки с лесной ведьмою, он пришёл к выводу однозначному, что каждая «меченая» видать по-разному разрисована, потому что роспись Золотых Грудей была совсем непохожая на еги-бабины. Те хорошо запомнил за время лечения. Когда рыжий пришёл в себя от оцепенения, первое что осознал мозгами разрозненными – сердце из груди вот-вот вырвется, а второе – увидел штаны уплывающие.

Дева, к моменту его осознания зайдя в реку по груди высокие, развернулась к нему торжественно, бросая косу золотую на спину, открывая к телу доступ для глаз, и была очень довольна результатами произведённого эффекта на рыжего, как свинья желудей обожравшаяся. Вот только не хрюкала.

Спустя время некоторое, пьяная весёлая компания, состоящая из двух мужчин да двух дев сопровождения высокопоставленной особы, притом, как выяснилось, такой высокой, что выше некуда, уже, как ни в чём небывало у костра разглагольствовали. Костёр наспех Кулик разжёг, проскакав туда-сюда вдоль берега да найдя хоть что-то, что могло гореть, видно изничтожив кусты последние.

Лишь высокого полёта стерва «меченая» сидела на берегу в гордом одиночестве в конскую накидку закутанная да безучастно созерцала пейзаж реки. Сидеть у костра за компанию да пить напитки с ними пьяные, она с ними наотрез оказалась, считая это ниже своего достоинства, хотя что-то там пила, но совсем одна.

Когда, наконец, все разогрелись снаружи да изнутри как следует, стали к переправе готовиться. «Муже резки» по команде стервы высокопоставленной, начали раздеваться полностью да всё снятое в мешок укладывать.

Цвет их волос действительно был крайне необычен, очень походя на рыжее золото, притом этим цветом они могли похвастать не только волосами на голове, но и везде, где они расти от природы рассаженные. Златовласки были настолько красивы и обворожительны, что Кайсай пивший немного лишь для согрева телесного, тем не менее, начал быстро пьянеть, смущённо да лихорадочно глазами их щупая. Но увидев голую командиршу в узорах цветных затейливых, в раз протрезвел, даже миновав стадию похмелья болезненного.

Всё что осталось на девах лишь странный амулет с вырезанной дыркой из зелёного да красивого, а значит дорогого камня [2] полированного, что цеплялся за шею шнурком да висел в аккурат чуть повыше ложбины, что между грудей рельефных образовывалась.

Взгляд Кайсая, липко цепляясь за обнажённую Золотые Груди, замер на некоторое время на этом амулете у неё меж грудей, но толком подумать о нём не успел. Потому что неожиданно для себя разглядел сквозь узоры ведьминые идеальное тело безупречное, отчего, как назло, почувствовал в своих штанах «позор» шевелящийся.

Возбудиться, да ещё при поляницах было смерти подобно по правилам! Это нарушало закон незыблемых – «не еть», что в походе смертельным был. Хотя они с Куликом не присягали ещё и жизни за это их ни лишили бы, но позором бы покрыли себя несмываемым.

И тут как гром средь неба ясного в его ушах раздался смех издевательский, и он совершенно отчётливо как настоящую увидел пред собой еги-бабу знакомую с указывающим ему на штаны пальчиком. Зашевелившийся орган тут же скукожился да дохлым прикинулся. А тут и видение исчезло-растаяло.

– Благодарствую тебе Апити, – проговорил Кайсай сам себе, улыбаясь растерянно да крепко призадумавшись, раздеваться принялся.

Золотые Груди, туда-сюда расхаживая да высокомерно давая свои божественные веления, притом всем подряд, а не только девам что были в подчинении, между тем то и дело косилась пристально одним глазом за рыжим бердником, и его резкая перемена в настроении от неё ни укрылась, не спряталась. Она подошла к нему абсолютно голая, с видом, мол просто мимо проходила да поинтересовалась язвительно:

– Что воин, в штанах жмёт, никак?

Она окинула Кайсая взглядом уничижительным, ухмыляясь полупьяно не понять с чего, прямо напротив него останавливаясь, думая, что ставит молодца в неудобное положение, всем видом вызывающим, требуя ответа немедленного.

– Да, нет, – пожал плечами бердник, выходя из задумчивости да отвечая нахалке не задумываясь, – он у меня такой, что никакие штаны не выдержат. Рвёт любые в клочья, заколебался штопать дыры с разрывами. А при вас даже не дёргается.

И с этими словами скинул сапоги со штанами быстрым движением, спокойно уложив их в мешок для переправы предназначенный, при этом нагло уставившись на тело обнажённое, высокородную «муже резку» разглядывая во всех её интимных деталях с близкого расстояния.

Дева стояла вплотную к огню, и он совершенно отчётливо мог разглядеть всё в самых мельчайших подробностях. Глаза его замаслились, в горле ком возник непонятно из чего скатанный. Он его с великим трудом протолкнул будто сухое без воды проталкивал.

Кайсай внимательно рассматривал узор чёрно-матовый, тот, что первым в глаза бросился. Затем полюбовался голубым, прямо точь-в-точь, как у Апити. Дольше всего задержался на розовой ажурной юбочке, отороченной золотым мехом «междуножья», такого же, как на голове цвета один в один.

Дева же, не видя его вожделенных глаз, тем не менее, уже не улыбалась как давеча, внимательно рассматривая его мужское достоинство. Она была абсолютно уверена, что перемена настроенья рыжего заключалась в том, что Кайсаю стало стыдно за возбуждение. Но ошиблась и потому не понимала происходящего, почему он вдруг серьёзным таким сделался, да как показалось даже трезвым. Ни в одном глазу!

А Кайсай ведя взглядом по завихрениям ведьминым, неожиданно для себя стал в голове прокручивать события последних дней, опосля ухода от наставника. И чем дальше углублялся в свои размышления, тем больше убеждался в том, что всё с ним содеянное было неслучайно и имеет далеко идущие последствия. Он даже поглядел на небо, оторвавшись от тела девичьего в надежде увидеть того, чьей рукой направляем в пути да разумом кого наставляется на дорожке жизненной.

Кайсай изначально не боялся закона «не татить», так как никогда не грешил воровством и не собирался промышлять в будущем. Проходить проверку на «вшивость» в одре тоже не боялся ни капельки. Наблюдательность натренированная да мгновенная реакция не давали ни шанса провокаторам его обмануть иль подставить как-нибудь.

Не боялся закона «не блядить», чего боялись многие. Хоть язык у рыжего и был без костей да подвешен, как следует, что на девках заречного поселения отточен до остроты лезвия, за что с благодарностью тут же вспомнил деда-наставника, но и придержать он его всегда мог с лёгкостью. Да и вообще, шутки шутками, а когда начинались разговоры серьёзные, язык у него сам отнимался, а он в тугодума оборачивался.

А вот последнего закона «не еть», он побаивался. Особенно испугался как раз загостив у Апити. Когда ничего не мог сделать с этим треклятым органом. И теперь словно прозрел, осознавая с удивлением, что судьба не просто так провела его через лесную «меченую», а подарила ему колдовскую защиту от соблазна пагубного. Кайсай был уверен, что даже коли сознательно его решат провоцировать на нарушение закона этого, как делала теперь дева золотоволосая, пусть даже просто из баловства, а не со злым умыслом, то он способен противостоять искушению, стоит лишь вспомнить о лесной ведьме да её хохоте.

Рыжий даже улыбнулся по-доброму, вспоминая голую развратницу, живущую с лесной нежитью наперекор пересуду народному и про себя, пожелал им счастья да благоденствия. И эта золотоволосая «меченая» тоже возникла на его пути не запросто так. Она какой-то знак судьбы, и он готов был голову дать не отсечение, что с этой красавицей их в будущем что-то будет связывать и похоже очень крепко суровой ниточкой.

Дева, заметив, что рыжий пристально да со знанием дела рассматривает её колдовские узоры хитро завязанные, надменно улыбнулась и спросила на распев, проговаривая:

– Чего пялишься? Невидаль узрел?

– Ну, почему ж? – ответил воин запросто, – я с этой красотой прекрасно ознакомлен в подробностях. Только что от такой ведьмы «меченой» иду с излечения. Оттого, кстати, и запоздали за ордой, ускакавшей от нас.

– Что за ведьма? – тут же встрепенулась Матёрая, в раз всю спесь растеряв как не было, – где ты здесь нашёл «меченую»? Что ты тут брешешь несуразицу?

Кайсай не чувствуя подвоха, даже удивился несколько.

– В лесу нашем сидит. Она там за еги-бабу посажена. Меня подранили слегка, так она вылечила.

И с этими словами он обернулся, спину показывая, убирая при этом косу на грудь, шрам открывая для обозрения. Тонкий пальчик скользнул по шраму словно «плеть нервная», но, не стегая, как Апити, а будто протянули ею с лаской да нежностью. Рыжий выгнулся дугой крутой от мурашек щекочущих, что пробежали табуном при её прикосновении.

– Только плетью не тронь, – простонал он вдруг жалобно, от её рук отстраняясь на расстояние.

Красавица резко убрала пальчики, но во взгляде её засверкали молнии.

– Как зовут её? – прошипела Матёрая сквозь зубы стиснутые.

Этот тон шипящий, Кайсаю не понравился. В ней он почуял угрозу явную своей спасительнице да машинально соврал, даже не задумываясь:

– Так не знаю я, – да тут же сообразив, добавился, состроив из себя простака деревенского, – разве еги-бабу кликают? Еги-баба она и есть еги-баба. По завету посаженная да лишённая прошлого.

Золотые Груди глубокий вдох сделала, как бы успокаиваясь, после чего задумавшись проговорила примирительно:

– Ладно. Проехали.

Только сейчас рыжий понял, что опять сболтнул что-то лишнее да чтоб как можно быстрей закончить с допросами, кинулся собираться, к переправе вещи подготавливая.

Какое-то время Золотые Груди ещё постояла возле рыжего соображая видимо, продолжить пытать его с пристрастием иль не стоит покамест до поры до времени и, решив, что не стоит, отвернулась да к своему коню двинулась.

Как потом Кулик рассказал, он это испытание тоже прошёл с честью-достоинством, только в отличие от Кайсая исключительно со страха смертельного. Он так испугался за свой срам перед девами, что предмет позора зашевелился панически, но, не наружу стремясь, а внутрь тела карабкаясь…

Форсировав реку глубокую, они так и поехали впятером до самого Поля Дикого. Отряд поляниц под управлением Золотых Грудей, что как выяснил Кайсай у сопровождения, в сёстрах звали по-простому Золотце, возвращались из некого колдовского Терема, о коем золотоволосые хоть и были по дороге разговорчивы, но замолкали всякий раз, как только касались этого логова.

Совместно путешествовать оказалось на редкость весело, интересно и даже получалось забавно порой. К общему удовлетворению все признали безоговорочно, что благодаря хорошей компании весь долгий путь укоротился до перехода короткого, да и время пролетело незаметней словно не мерно шло, а неслось галопом в степи. Все это признали, кроме Золотца, что ехала впереди, ни обращая на спутников никакого внимания, совсем не участвуя во всеобщем веселии.

В самом конце их перехода, недолгого опосля очередной стоянки с перекусами, толи само получилось, толи сознательно со стороны стервы золочёной было сделано, но обычный строй путешествия нарушился. Гроза Неба Чёрного со Звездой Летней Ночи, так звали дев её сопровождения, взяли Кулика в клещи в двух сторон да весело хохотали, впереди скача, видимо потеряв из вида Матёрую, а Кайсай с Золотцем чуть задержавшись оказались вместе, их преследуя.

– К вечеру доберёмся, – внезапно начала разговор золочёная, но при этом в голосе её что-то поменялось от прежнего.

– Уже? – наигранно удивился Кайсай, даже не зная, что сказать в ответ, так как неловко себя почувствовал, оставшись наедине с этой обворожительной, но надменной сучкой, прости Троица.

– Признайся, Кайсай. Испугался, когда нас повстречал? – вдруг как-то запросто да почитай весело, с наивностью обычной девы заигрывающей, спросила она, мило улыбнувшись рыжему, при этом вполне нормально, по-человечески.

– Не то слово, – застенчиво улыбнулся рыжий в ответ, явно не ожидая такого поворота в их взаимоотношениях, – ты что думаешь, я просто так стирать штаны кинулся?

– Да ладно тебе, – по-девичьи застенчиво рассмеялась Золотце, – извини, по привычке вышло, не по злому умыслу.

– Да ладно тебе, – скопировал бердник, – не извиняйся. Нормально всё. Мы не в претензии.

Кайсай сначала не мог объяснить себе столь резкую перемену в этой стерве напыщенной, но предположил, что ей надоело ехать в одиночестве да что есть силы надувать себя от важности.

Золотце прекрасно по дороге слышала весёлый трёп за своей спиной, и ей наверняка хотелось принять в нём участие, но положение её статуса особого не давало Матёрой права морального опуститься до бытового уровня. И тут она, похоже, просто не выдержала. Ей захотелось обычного общения. Когда ещё в её жизни такое выпадет? Чтоб вот так без свидетелей побыть обычным человеком, а не тем, чем другим кажешься, хотя Кайсай тут же остерёг себя, кто эту «муже резку» знает, что у неё на уме каверзном.

Но по виду бердника внимательного, в ней боролись именно эти две крайности: предписанная недоступность для окружения в общении с людьми ниже своего уровня да девичье желание поболтать тет-а-тет с молодым да интересным красавцем писаным. По крайней мере, он был именно такого о себе мнения.

– Мы страшные, когда закуманены да в состоянии похода находимся, – призналась дева, смущаясь по-настоящему, что выдавал румянец на щеках вспыхнувший, – вот тогда лучше не подходи даже на вылет стрелы. И вас это тоже касается. Это я так, на будущее.

С этими словами она кивком головы указала на едущих впереди Кулика с поляницами, как бы давая понять собеседнику, что подобные панибратские отношения, превалирующие в данный момент, в будущем будут неприемлемы.

– Буду знать. Благодарствую за предупреждение, – ответил Кайсай, любуясь её точёным профилем.

Она небрежно подала знак рукой оглянувшейся деве сопровождения, мол давай вперёд, не притормаживай. Та молниеносно выполнила команду прибавив в скорости.

– А теперь мы такие же обычные, как и вы. И законы блюсти, в общем-то, не обязаны, – тут она повернулась, ему в глаза уставившись своими зелёными колдовскими болотами, затягивающими, словно трясина зыбучая да улыбнувшись, добавила неожиданно, – а ты ничего, воин. Мне понравился.

В её глазах блеснули искры не то от стыда за признание, не то от эйфории собственной смелости.

Она, не отводя глаз начала останавливаться, но неожиданно улыбнулась и рванула вперёд, оставив рыжего в полном недоумении. Кайсай встал как в копаный и ничего не мог поделать ни со своим сердцем бешеным, из груди выскакивающим, ни со своими мыслями, кучу малу устроившими, ни со своим телом предательским, крупным ознобом забившимся.

Воин не понимал, что происходит с ним. Почему эта дева так на него действует? Колдовство? Наваждение? Приворот ведьминый? Он опомнился, когда уже потерял из виду своих спутников, да пришпорив коня, рванул догонять отряд за бугром скрывшийся.

Догнав ведьму-красавицу, чуть ли не в любви признавшуюся, что продолжала отставать несколько от остальных путников, будто нарочно поджидая бердника, он, ища повод для разговора дальнейшего, ляпнул первое что пришло в голову, по большому счёту неся полную окалесицу:

– Лук у тебя хороший. Сразу видно руку мастера.

– Восемнадцать кусков разного дерева, – не без бахвальства поддержала разговор Матёрая, – таких больше нигде не делают.

– Ого, – восхитился рыжий наигранно и, бросив на деву взгляд растерянный, вновь спросил первое что в глаза бросилось:

– А откуда у вас такой цвет волос золотой? Вы что их действительно золотом натираете?

Дева расхохоталась, притом так заливисто да обворожительно естественно, что Кайсай в очередной раз затрясся от возбуждения да чуть не застонал от истомы нахлынувшей, да нормального для мужика желания немедленно завалить её тут же да сжать в объятиях.

– Нет, Кайсай, – весело ответила Золотце, видимо приняв решение быть раскованной и получать от этого удовольствие, сверкнув искрой своего мимолётного взгляда чарующего, – красим мы их. Мы все до единой крашенные.

– Это как? – так же естественно удивился Кайсай, подъезжая к Золотцу в плотную до касания.

– Травка тут в степи одна растёт секретная. Вот её собираем, отвар готовим да красим до позолочения.

И с этими словами, она, порывшись в перекидной суме достала небольшой мешочек кожаный. Развязала, понюхала содержимое да протянула его берднику. Тот осторожно взял мешок, тоже зачем-то понюхал содержимое, ощущая пряный аромат травы неведомой, хмыкнул да вернул хозяйке, давая понять, что просить не станет себя перекрашивать. Ему и свой цвет нравится.

– А можно ещё спросить? – поинтересовался рыжий осторожничая.

– Спрашивай. Я сегодня добрая.

– А это, правда, что обладательница узора чёрного жизнь отобрать может запросто?

Весёлость с лица Золотца, как ветром сдуло порывистым.

– Это тебе тоже еги-баба поведала?

– Нет, – не стал врать воин, – это мне мой наставник рассказывал, а у еги-бабы он не чёрный, а серый такой, пепельный, примерно, как у тебя и она, по её словам, такого не может. Пуп, говорила у неё развяжется.

– А ты храбрый заяц, – неожиданно жёстко проговорила Матёрая, уставившись в упор на собеседника, – не трясись. У меня тоже пуп не так завязанный, а вот Матерь наша, может одним помыслом. Но у неё чернота блестит словно масло, а моя, да, матовая. Я только так могу…

И не успел Кайсай возразить, мол не надо, верю, как его скрутила судорога сумасшедшая, да так резко, что зубы друг о дружку щёлкнули, со звоном отдаваясь гулом в бестолковой голове, а он сам, лишь спало оцепенение чуть с коня не сверзься, чудом за стремена удерживаясь. Золотые Груди хохотала до слёз. Ей, видите ли, стало весело.

– А розовый узор на попе тоже рассмотрел? – спросила золотая гадина, хитро прищурившись.

– Не надо, – завопил Кайсай, да кинулся от заливающейся смехом девы подальше в сторону…

Перебравшись вброд через очередную реку неширокую, где стояла застава с охранением, что при виде дев тут же расступились как можно дальше от проезжающих, и позволили вслед за девами проскочить двум молодцам без какого-либо допроса с дознанием, путники, наконец, вступили на легендарное Поле Дикое.

Отъехав от реки на четверть полёта стрелы пущенной, Золотые Груди остановила коня, и все путешественники собрались в кучу единую.

– Всё, – вновь изображая из себя стерву спесивую, подытожила Матёрая золотоволосая, – мы на месте. Вам туда, – и она указала рукой на дорогу утоптанную, – а нам домой, в другую сторону.

– Жаль, – протянул Кайсай, дурачком прикидываясь, – я б в вашей компании всю жизнь ездил бы.

– Соскучишься, приезжай, – тут же съязвила Золотце, топя своими зелёными глазищами пожирающего её взгляд рыжего, – будем рады вас сварить да съесть на празднике.

Девы звонко засмеялись, довольные шуткой своей предводительницы. Молодцы кисло скривились, изображая улыбки отвратительные. Затем Золотце молча подвела коня к берднику да сделала то, от чего в ступор впали все без исключения. Похоже даже те охранники, что переправу караулили да издали наблюдавшие за странной компанией.

Она вдруг ухватилась за шею рыжего да впилась сладким поцелуем в губы воина. Затем отстранилась, оправила бронь задравшуюся, да вальяжно проговорила собой довольная:

– Я привыкла последнее слово в разборках всегда за собой оставлять, молодец.

И тут же пронзительно взвизгнув «Я-ху-ю», стелясь стрелой к траве, полетела вдоль реки в сторону. Её замешкавшееся на мгновение сопровождение, взвизгнули то же самое да понеслись следом весело повизгивая. Кайсай с Куликом остались стоять статуями каменными.

– Она меня отравила, – еле слышно произнёс Кайсай, шевеля губами алыми.

– Как отравила? – взвизгнул Кулик перепуганный, да ничего не понимая кинувшийся к товарищу на помощь посильную.

– Полностью. Жизнь отравила, голову. Сердце вообще разбила вдребезги, – продолжил еле живой бердник сконфуженный да повернувшись к своему попутчику, вопрошал, – что это было, как ты думаешь?

– Ну, я не знаю, – стушевался Кулик, но тут же внёс своё предположение, – может влюбилась по уши?

– Я тебя умоляю Кулик, – вальяжно перебил его рыжий тоном бывалого, – эта, может влюбиться только в саму себя и ни в кого более.

– А что же тогда? – удивился берсерк молоденький.

– Да хрен её знает? – подытожил разговор Кайсай, головой встряхивая, – она то вряд ли, а вот я, похоже, пропал окончательно. И ведь как точно бьёт, дрянь золотоволосая…

3. На безрыбье и рак – рыба, но на без рачье рыба не прокатывает

Ордынский сход ещё издали напоминал гору муравейника, беспрерывно кишащий в хаотичном движении. Кибитки с телегами, шатры разномастные да шалаши убогие самого разнообразного построения, а между ними люди толпами, холм большой оккупировали. Костры бесконечные да всюду кони: внутри да снаружи. В степи меж муравейником да рекой паслись табуны огромные.

Солнце село, когда новобранцы добрались до края стойбища. Было ещё светло, но Кайсай не поддержал желание белобрысого, во что бы то ни стало сразу броситься на поиски да непременно с атаманом свидеться той орды, куда стопы свои правил молодой берсерк. Расспросы ближних пристанищ, как и ожидалось результатом не порадовали. Никто такой орды не знал да о такого атамана не видывал, и представления не имел в какую сторону их послать, потому все посылали примерно в одно и то же направление.

Обижаться, собачиться да сцепляться с бывалыми воинами здоровыми да к тому ж не в меру пьяными, оба решили нецелесообразным деянием. В конце концов, Кулик сдался на милость рыжего да принял план Кайсая, что заключался в том, чтоб, наоборот, из этого муравейника вылезти да устроиться на ночлег подальше в степь уйдя, где и им будет спокойно спать, и коням пожевать траву не стоптанную.

Распрягли животину да пустили пастись на вольную, а сами, устроившись на сёдлах, положив под голову, развалились на постеленных баулах бердника да в спокойном сумраке ночи любуясь небом звёздчатым, завязали неторопливый разговор о будущем.

– Слышь, Кулик, – начал бердник издалека далёкого, но, уже сформулировав в голове план каверзный, перетягивания белобрысого на свою сторону, – а в той орде куда ты рвёшься так неистово, берсерки водятся?

– Не знаю, – ответил Кулик неуверенно.

– А я знаю, что нет, – убеждённо подытожил Кайсай своё вступление, поворачиваясь к собеседнику да на боку пристраиваясь, – дед сказывал, что все эти орды лишь «мясо» ордынское. Нет. Воины там толковые встречаются, но все-как-все. Не более. Скакать могут, рубить, колоть, с лука стрелять, ножики швырять. Это ж дело обычное. Но мы-то с тобой не такие. Мы особые.

Кулик тоже перевернулся на бок, заинтересованно уставившись на искусителя.

– И что ты предлагаешь?

– Мы элитные воины, дед сказывал. Такие как мы на дороге не валяются, а служат при верховном, в ближниках. У него отдельные орды собираются, «особые». В них и доля при разделе другая да слава не по колено как в обычной орде.

– Так ты идёшь к атаману верховному?

– Конечно, а куда ещё?

– Да кто тебя к нему пустит-то? К нему наверняка просто так не сунуться.

– Ну, во-первых, пояс у меня имеется в виде пропуска, а во-вторых, знак у меня от деда есть лично до Агара Непобедимого.

– А меня кто пустит? У меня ничего нет окромя топора да лошади.

– Для начала ты со мной пойдёшь, а там потребуешь испытание, ну, а дальше уж сам как-нибудь.

Кулик задумался. Кайсай же продолжил наступление.

– Я не думаю, чтоб отец твой, коль узнает там, на небесах заоблачных, что сын его стал уважаемым всеми берсерком, воином особенным да попал в личную орду самого верховного, обидится.

– Думаю, что нет, – ответил Кулик, неожиданно осознав свою значимость да показывая тем самым хитрюге рыжему, что его план удался в полной степени.

– Ну и что мы тогда голову ломаем да лбом стучим по дереву?

– А коли не получится?

– А коли не получиться, ты вернёшься к своему атаману неизвестному, которого даже в глаза не видывал. Он-то никуда не денется.

Кулик опять задумался, но на этот раз Кайсай не стал торопить события.

– По рукам, – тихо, но уверенно произнёс берсерк, – давай попробуем.

На этом и сговорились друзья. С тем и спать легли.

Утром, лишь солнце встало да разогнало дымку по земле стелящуюся, молодцы встали и погнали своих коней к реке, что невдалеке увидели, где их привели в должный вид да сами прихорошились как надобно. Кайсай поскрёб жидкие волосики на лице, Кулик умылся да оправился. Вот и все их приготовления.

Опосля чего оседлав коней, пустились в поиски вокруг людского муравейника, выискивая самый большой да роскошный шатёр. Ну, или что-то типа этого. К полудню Кайсай, наконец, решил бросить это занятие неблагодарное да предположил, что верховный сидит где-то на самой горе, вокруг коей они уже полдня круги наворачивают, поэтому недолго думая, пошли напрямую через давно проснувшийся кавардак непонятно чем занятый.

Странно, но никто их ни останавливал и ничего не спрашивал. Идут себе и идут. Ну и пусть идут. Значит им так надобно. Поднявшись на холм, они уткнулись в кибитки войлочные, по кругу плотно друг к дружке выставленные, огораживая собой большую территорию. Пошли вдоль кибиток проход искать, поняв, что там внутри и есть как раз то, что они разыскивают. Нашли, но войти не смогли, так как тут их остановили воины-стражники.

– Куда? – рявкнул один из них, преграждая дорогу к проходу узкому.

– К Агару Непобедимому, – ответил Кайсай, не стушевавшись ни капельки.

– Кто такой будешь, откуда да по какому делу к верховному? – продолжил допрос страж нахмуренный, да тут к нему подтянулись ещё двое, положив руки на рукояти мечей для вида пущего.

– Бердник Кайсай по ярлыку золотому, а со мной берсерк молодой, Куликом кликают.

Страж отклонился в сторону, чтоб рассмотреть берсерка объявленного, да не удержавшись расхохотался на всю округу, за живот держась:

– Это берсерк? Мама родная!

Подошедшие дружно загоготали, товарища поддерживая, да так громко, что со всех сторон к проходу потянулся народ разномастный да любопытствующий, кому со скуки уже совсем было делать нечего.

– Хочешь попробовать? – спросил Кайсай паузу выдержав, – давай, валяй. Только, чур, я в сторонку отъеду. Поберегу себя любимого.

Но тут откуда-то снизу нарастающий гул послышался да сквозь него отчётливый топот копыт отряда конного. Кто-то скакал прямо к ним галопом среди моря человеческого! Страж резко стал серьёзным да скомандовал:

– Ну, ка, в сторонку, пацаны, примите-ка. Кто-то видимо серьёзный скачет. Не до вас пока, – и не успели молодцы отойти в сторону как он, разглядев что-то в глубине муравейника, обернулся да звучно в проход выкрикнул, – подъём! Матерь скачет со своими людоедками!

Кайсай ещё круче взял в сторону, освобождая дорогу проезжую да прижимая коня боком к кибитке войлочной.

На небольшое пустое пространство между строем кибиток и остальным лагерем, по дороге, что Кайсай только что заметил, оттого что её в раз очистили, нёсся отряд с десяток поляниц в полном боевом обвесе при оружии, во главе с золотой бабой в самом прямом смысле этого слова блестящего.

Она была вся из золота, начиная с сапог и кончая шапкой шатром, острый конец которой не свисал, а стоял дыбом словно кол заточенный. Даже лошадь, казалось, была из золота, на сколь успел Кайсай заметить издали. Подъехав к стражам к ней выбежавшим, она резко осадила свою красавицу да лихо спрыгнула в траву утоптанную. Воин, что Кайсая допрашивал, шустро метнулся на встречу да кивнув, представился. Остальные стражи из прохода высыпавшие, выстроились в два ряда, гордо грудь выпятив, изображая из себя что-то вроде караула почётного.

Матерь, как её назвал стражник, быстро в проход прошла. Ни бегом, но поторапливаясь. Остальные «людоедки», высыпавшие на пространство свободное, так же остановились, разбрелись, но с коней не слазили. Они злобно по сторонам зыркали, нагоняя жуть на мужиков окружающих. Даже стражники прижались ближе к выходу, но, тем не менее, внутрь никто не стал прятаться. Все как один, с опаской, но любопытством разглядывали обворожительных, но вместе с тем смертельно опасных гостей стойбища.

Кайсай не смог как следует рассмотреть Матерь их Великую, потому что его интересовало её сопровождение в большей степени, в коем он сразу узнал Золотые Груди – Матёрую боевого сестричества. Она резко выделялась из всех тем в первую очередь, что была единственной молодой из всех «муже резок» навороченных. Остальные были скорее бабы по возрасту, чем девы, как их все называли, по обычаю.

Та тоже увидела рыжего, но как только глаза их встретились, то тут же отвернулась да вид сделала, что впервые видит молодого бердника. И этот молодец ей не интересен ни капельки, притом настолько, что и внимание не стоит на него обращать своё бесценное. Она вертелась, смотря куда угодно, только не в его сторону. Остальных спутниц знакомых ему по переходу совместному, в числе эскорта замечено не было, из чего Кайсай сделал вывод естественный, что это элита сестёр «муже резного» выводка.

Когда Матерь скрылась за кибитками войлочными, Золотце резко поменяла своё поведение, а за одно и отношение к молодому берднику. Она тут же его заприметила, сделав вид, что только что обратила внимание, на таких скромно стоящих двух молодцев, ими же прижатых к стенкам кибиток войлочных.

– О, здрав будь сирота, – поздоровалась Матёрая весело, притом сделала это громко, на показ, замышляя что-то не хорошее, при этом мило улыбаясь да пробираясь меж своими спутницами, пристраиваясь в плотную к молодому берднику, – как тебе спалось без меня этой ночью тёмною? Не замёрз ли ты Кайсай, опосля плетей греющих?

– О, будь здрава Золотые Груди, – так же громко приветствовал Кайсай наездницу, решив поучаствовать в состязании по зубоскальству спортивному, раз дева так настойчиво напрашивается, при этом кланяясь почтенно с достоинством, – как же мне не мёрзнуть несчастному, коль опосля золотых да тёплых…

Рыжий тут сделал небольшую паузу, многозначительно уставившись на золотые шары, что из брони выпирали двумя таранами да как бы опомнившись, продолжил юродничать:

– Пришлось мне сироте на голой земельке ночь коротать. Мешок с поклажей всю ночь мять, тебя вспоминая словами ласковыми. А тебе как спалось, Золотце, без моего-то меча могучего, что в ножнах кожаных на бедре покоится? Не страшно ли было тебе девица?

В один миг вокруг собралась толпа зрителей в составе девятки, прискакавшей с Матерью, как успел Кайсай посчитать ещё издали. «Муже резки» все как одна без исключения имели на лице одинаковое выражение. Там была смесь недоумения по поводу ещё пока живого покойника, посмевшего рот раскрыть в их присутствии да закипающей злобы-ненависти, начинающей из глаз выплёскиваться, выслушивая наглый тон этого мерзавца не пуганного.

Но игривое поведение Золотца, одной из своих сестёр да притом, похоже, не самой последней в их иерархии, накладывало на их лица вдобавок ко всему прочему налёт полного непонимания, происходящего. Предвкушая нечто интересное, боевые девы поспешили по-быстрому занять самые удобные места среди зрителей. А когда Золотце, пристроившись к жертве на расстоянии руки вытянутой, заразительно залилась смехом звонким девичьим, то вообще впали в прострацию, да кое-кто из них даже рты приоткрыл от удивления.

Стражи входа стояли столбами вкопанными, на самоубийцу глаза вытаращив, то бишь на бердника рыжего да все сообща вопросами мучились: «Что делать да за кем бежать в этом случае»? В отличие от их путешествия совместного на этот раз Золотце вела себя раскованно да ни перед кем не пыжась, вполне естественно. Её поведение говорило о том, что окружение, равного уровня и тут она может себе позволить быть другой несколько.

– Кайсай, – взмолилась театрально, дева отсмеявшаяся, – ну, тебя морду рыжую ничем не пронять. Я-то думала, он бедняга по мне плакать будет, убиваться ночами бессонными, а ему трынь-трава – по колено борода. И где же там твой меч кожаный, что ты обеими ручками держал, лиходеев от меня отпугивая?

С этими словами она демонстративно наклонилась к его штанам, как бы пытаясь что-то разглядеть там мелкое да шутовски разведя руки в стороны жалобно констатировала:

– Там нет ничего, – и, сделав испуганное личико, наиграно да положив ладони на щёчки алые, притворно ахнула, – ах, неужто украли? Аль потерял, где, по невнимательности?

Суровые зрительницы, смотревшие за сестрой дурачившейся, да поняв, что это продолжение какого-то шутовства прежнего, начало которому они пропустили видимо, весело захихикали высоким перезвоном смеха девичьего, оценив шутку подельницы, по достоинству. Но Кайсай в долгу не остался, естественно:

– Девонька. Золотце. Ты опять всё перепутала. Вот он меч, – и этими со словами рыжий перекинул акинак на ногу правую, звонко шлёпнув по бедру ножнами тяжёлыми, – он железный, Золотце. Очень острый, оттого в ножных кожаных. Вот он, девонька. Никто его ни крал да не терялся он. Ты, наверное, опять меч с чем-то другим перепутала. Видимо по ночам, темнотой напуганная ты не за то держалась, девонька.

Тут раздалось ржание дружное мужицкой половины зрителей, девы лишь скривились, но воздержались от громкого проявления.

– С чем перепутала? – переспросила Матёрая, делая вид глубокого недопонимания, смешанного с презрением к тому предмету, о чём речь ведёт это наглое создание.

– Тс! – быстро зашипел Кайсай, прерывая Золотце да лишая её инициативы в нападении, делая глаза бешеные да переходя на тон заговорщицкий, настороженно по сторонам озираясь, как бы кто не услышал тайну страшную, но убедившись, что вокруг никого нет кроме них, а зрители в ожидании рты по распахивали, заговорил, понизив голос, но чтоб все слышали, – там, – и Кайсай недвусмысленно указал взглядом, где именно, – у каждого мужика такая штука растёт интересная, чем он девкам пузо надувает, вот таких размеров делая.

И тут же изобразил руками размеры оговорённые, ещё при этом зачем-то, надувая щёки для образа да тут же резко превратившись в обольстителя, томно предложил услуги постылые:

– Хочешь, и тебе по блату сделаю. Очень красиво смотрится.

Толпа, которая уже заполонила всё пространство свободное, грянула хохотом словно громом раскатистым.

На этот раз даже подруги Золотца поддержали своим визгом оппонента рыжего. Становилось всё интересней да интересней с каждой репликой. Золотце подбоченилась, выждала, пока хохот стихнет и жалобно, чуть ли не плача взмолилась показательно:

– Кайсай, мальчик мой, да пока у тебя там хоть что-нибудь вырастит, я состарюсь к едреней матери да сдохну от старости!

Очередная пауза в их парном выступлении, заполнилась громким гоготом.

– Так возьми, да поухаживай за цветочком аленьким, – во всю глотку заорал в ответ рыжий наглец самым бесстыжим образом, тоже изменив голос, будто реветь собирается.

Договорить ему не дали зрители, так как его окончание утонуло в многоголосой истерике. На этот раз пауза затянулась дольше прежнего. Но вот хохот резко стих, будто его выключили. Оба участника словесного поединка повернули головы в сторону входа и тут же засуетились будто на непотребстве пойманные.

Прямо перед ними стояла золотая баба с хищной улыбкой на красивом лице, а возле неё, судя по наряду дорогому, сам верховный атаман всей орды в степях собранной и оба пристально смотрели на сладкую парочку.

Золотце постаралась отодвинуться от рыжего наглеца, но ей этого не удалось сделать как ни пыжилась, ибо сзади вплотную подпёрли её же соплеменницы. А Кайсаю и раньше двигаться было не куда, он был прижат к кибиткам изначально, оттого вообще не рыпался.

– Что происходит здесь? – тоном повелительницы, но, не пряча улыбки, поинтересовалась Матерь Великая, – я уж думала здесь крови по колено налито, а они, видите ли, лясы точат да зубоскалят скверное. Я смотрю, молодец ты на язык остёр? – обратилась она к Кайсаю, очень недобро, вызывающе.

Рыжий сполз с коня на землю, протискиваясь между Васой своим да жеребцом Золотца, выходя к золотой бабе да шапку стягивая почтительно, поклонился в пояс, опосля чего мотнул головой таким образом, что коса, сделав круг по воздуху, опустилась ему на грудь, глухо о бронь стукнувшись. Матерь распахнула глаза изумительные лазоревые, от эффектного приветствия юноши да подошла к молодцу в плотную, схватив его косу рыжую, как бы рассматривая. Повертела, пощупала, а затем обратилась к своим спутницам:

– Девы, вы б научили воина косу плести, а то ведь не понять по плетению, толь девка «навыдане», толь «взаперти» сидит.

Шутку по достоинству оценили все зрители, заливаясь звонким смехом раскатистым. Все, кроме Кайсая, естественно, что хитро прищурился, соображая с чего бы такой важной особе, почитай божественной, играться с ним в зубоскальство народное. Не смеялась и Золотце на пару с ним. Той не только весело не было, но и с лица вся спала, побледнев, настороженно сверля спину молодого бердника. Она очень боялась, что этот урод безголовый от рождения за ответным словом в карман не полезет, и её опасения подтвердились в самой ужасной форме в её понимании.

– Нет, – взмолился рыжий, чуть не плача да придурковато ладони к щекам прикладывая, – прошу тебя, Матерь, всё что угодно только не делай этого, а то ведь чего дурного и от меня поимеют, упаси Троица. Того и гляди начнут ни с того ни с сего свои пряди золотом крашенные в две косы плести вместо одной, по обычаю. [3]

На этот раз взревела мужская половина зрителей, да самым громким хохотом оказался голос атамана верховного, стоящего рядом с Матерью. «Муже резки» только растянули улыбки надменные, мол «ну, ну поговори ещё, а потом уж мы, без свидетелей». Золотой бабе, похоже, «ответка» понравилась. Она явно сдерживала себя из последних сил, чтоб не захохотать вместе со всем окружением. При этом её глаза быстро бегали по лицу бердника, толи что-то ища на нём, толи ещё по какой причине, не ведомо.

– Ну что, Матерь, – сквозь смех взревел атаман прослезившийся, – знай наших. Ишь, какое пополнение подрастает. Обзавидуешься.

– Только я никак не пойму, – перебила царица степей его ликование, – вроде мальчик с виду не глупый, а страх потерял, словно дурачина полная. Тебя как кличут, покойничек?

– Я бердник Кайсай, Царица Народа нашего.

Он учтиво наклонил голову, убрав косу за спину. Она продолжала разглядывать его лицо спокойное, будто старалась запомнить, как следует, а потом, уставившись в глаза своей синевой немигающей, спросила уже тихо да жёстко без всякого веселия:

– Кайсай, ты кто: дурак или бессмертным по жизни считаешься?

– Я ни то и не другое, Матерь. Я – знающий, – тут же без паузы парировал бердник вопрос оскорбительный.

– Знающий? – удивилась золотая баба, сделавшись заинтересованной и всем видом давая понять, что ждёт прояснения.

– Я знаю то, – начал молодой бердник серьёзным, негромким голосом, чтоб могли слышать лишь те, кто стоял рядом в окружении, бросив всякое шутовство да дурачество, – что пока не сыграли поход да сёстры не закуманились, все они девы обычные. Такие же, как все мы смертные. Только они обворожительно красивы, умны да соблазнительно прелестны в своём создании. Ради таких, горы воротить хочется, реки запруживать да таскать к их ногам звёзды с неба далёкого, – он сделал паузу, вглядываясь в некогда лицо красивое, но пожухлое нещадным временем, оставив не тронутыми лишь глаза лазоревые, блестевшие игривой непосредственностью, – а вот как поход сыграют, и вы придёте в единение, так я первый побегу прятаться. В землю зарываться. Только б на глаза ваши прекрасные не попасть нечаянно.

Кайсай вновь учтиво наклонил голову. Судя по лику царицы да от гордости светящимся лицами дев-воительниц, что маячили за её спиной, да и, судя по глазам воинов, стоявших за спиной атамана верховного, на всех, кто услышал сказанное, речь молодца произвела впечатление. Всю торжественность испортила Золотце:

– Ничего, рыжий. Хоть заживо захоронись. Я тебя из-под земли выкопаю. Я тебе скорей устрою косы в два ряда.

И вновь прокатилась волна смеха лёгкого, ну и как полагается, Кайсай в долгу не остался естественно:

– Угу. Только смотри не повреди себе чего цельного, когда, стоя на карачках до меня будешь докапываться.

И под очередной грохот хохота, он изящно прогнул спину гибкую, пятую точку выпячивая. Матерь на этот раз тоже рассмеялась весело, но тут же резко выкинула руку поднятую, в сторону Золотца, видимо пресекая что-то из-ряда-вон выходящее, от боевой расписанной колдуньи:

– Ну, хватит, Золотце, успокойся уже, – а затем обратилась к рыжему, – так ты, чей будешь, молодец да откуда пришёл в гадюшник этот, что ордой себя кликает?

– Сирота я, царица. Отца матери не ведаю, а пришёл я сюда дедом посланный.

И с этими словами он вынул из пояса сверкающую золотую бляшку да протянул её на ладони атаману верховному.

– Дед велел передать, что зарок выполнен да что посылает меня заменой, как договаривались.

– Дед? – почему-то, вместо атамана удивилась Царица Степей, выхватывая из его рук бляшку с узорами да в рисунок пристально всматриваясь, после чего взглянула на Кайсая каким-то странным, не присущим грозной владычице, а буквально материнским взглядом ласковым да произнесла почти шёпотом, – так ты…

Но тут влез атаман, отбирая у неё золотую безделушку узорную.

– Так этот старый пьяница да развратник жив ещё?

– Когда чуть больше двух седмиц дом покидал, живее всех живых меня гнал да выпихивал, – недоумевая, проговорил Кайсай, ожидая несколько иной реакции от атамана верховного, помня рассказы деда об их отношениях с Агаром товарищем, в былые годы по молодости.

Но атаман не дал ему возможности сконфузиться. Он улыбнулся, хлопнул по плечу рыжего да объявил признание:

– Ладушки, Кайсай, к столу идём. Нынче будешь моим гостем почитаемым.

Рыжий подался вперёд, как вдруг встрепенулся да проговорил сконфужено:

– Атаман прости, но я не один. Со мной молодой берсерк. Он товарищ мой.

– Берсерк?! – чуть ли не в голос один, атаман с Матерью вскрикнули. Это было так нежданно, что Кайсай даже вздрогнул от неожиданности.

Бедный Кулик всё это время в тени прятавшийся, выглянул из-за коня бердника, опустив голову да покраснел, как девка при виде «великих мира сего».

Матерь неожиданно сверкнула глазами восхищёнными, да резко отодвинув рукой рыжего, кинулась Кулика со всех сторон рассматривать, крутя его как куклу да приговаривая: «Дайте-ка мне на тебя взглянуть», а когда рассмотрела, то на колени рухнула да закатилась в истерике, давясь смехом неистовым да с закатами дыхания, выдавливая из себя лишь жалкие «Ой, не могу! Личинка! Настоящая!». Смеялась она одна. Все остальные в состоянии оторопи, ничего не понимая, растерянно на царицу таращились.

– Да хватит тебе, Райс! – как-то странно смущаясь попытался остановить её Агар Непобедимый, тоже чему-то улыбаясь застенчиво, – да дайте ей кто-нибудь воды, а то ведь не откачаем особу царскую.

Истерика Райс длилась недолго, и отпаивать не пришлось Царицу Великую. Она, несколько успокоившись, поднялась на ноги да быстро принялась крутить головой, перескакивая взглядом с Кулика на Кайсая да с Кайсая на Золотце и так несколько раз подряд при этом просто вся светилась счастливая.

– Ну, что, Агар, – не скрывая радостного возбуждения, обратилась она, наконец, к атаману чем-то очень довольная, – теперь поверил, личинка ты перезрелая, что наши весёлые деньки возвращаются на круги своя да на новый виток.

– Да иди ты, – невпопад почему-то буркнул атаман, подходя к белобрысому.

Всем вокруг стало понятно уже, что цари народов веселятся над чем-то личным из их юности совместно пройденой. Но никто не решился спросить: «А что, в общем, то происходит здесь?»

– Это берсерк? – наигранно изумился Агар, почему-то Кайсая спрашивая, а не самого Кулика, Матерью затисканного, при этом в его глазах, несмотря на вид радостный, заблестели слёзы непонятные, – а ведь действительно личинка. Посмотри-ка. А ведь похож, наверное.

– Да, атаман, – тут же уверенно заступился рыжий за товарища, – притом настоящий, природный, так сказать. Он входит в боевое состояние просто по своему желанию, вот правда выйти из него самостоятельно у него пока не получается. Приходится водой отливать, иначе…

– Как это? – поинтересовался заинтригованный атаман, видимо слыша впервые подобное.

– Просто водой в лицо плескаешь, только тогда успокаивается.

– И он тебя не зарубил до того, как ты его водой отлил?

– Да, уж, – тут же сознался Кайсай, не упуская возможность прорекламировать своего товарища, – было дело. Погонял меня по лесам с перелесками. Таких там просек наделали…, а плескать только издали. Иначе без башки останешься.

И тут неожиданно да не по делу влезла Золотце. Она спросила скорей автоматически, чем сознательно, тем не менее.

– Так это он тебе спину распорол?

Но тут же осеклась, сообразив, что ляпнула лишнего. Она ведь никому не говорила, оказывается, что видела его голого, но было уже поздно. Райс услышала. Царица глазки прищурив, пристально уставилась на Матёрую. Правда ничего не сказала, но явно задумалась.

– Нет, – потягивая спину, ответил Кайсай, словно с подружкой разговаривая, – но в том лесу тоже просек нарубили предостаточно.

– Ладушки, – хлопнул в ладоши Агар, – кличут то тебя как, берсерк? – спросил он, обращаясь к белобрысому.

– Кулик, – еле слышно выдавил из себя молодой пацан, вновь краснея да тупя глазки, как тот леший в лесу при Апити.

– Ладушки, Кулик. И ты ступай за стол. Будешь гостем посаженным. Сегодня пьём, едим, а опосля смотреть на вас будем, что за самозванцы к нам пожаловали…

4. … победителей не судят – просто не кому, а коль правдоруб найдётся да за правду вступится, то на изначальное напорется: победителей не судят – опять не кому …

Первым испытание Кулику проходить выпало. Было видно, что волновался, как никогда в жизни до этого. До трясучки во всех членах да в мозгах сотрясения, поэтому чтоб не выдавать нервозности, оба друга уселись на землю чуть в стороне от стола атаманского, пред которым как раз готовили площадку для боёв показательных.

Кайсай всячески пытался успокаивать белобрысого, но все старания тщетными оказались, не действенными. Наконец плюнув на это бесполезное занятие, махнул на Кулика рукой, себя успокаивая:

– А! Всё равно, как берсерком заделаешься, всё волнение как рукой снимется, а вот мне бедолаге так сделать не получится.

– Кайсай, а ты не знаешь, как будет происходить испытание? – с трепетным волнением вопрошал Кулик, зачем-то назад да вперёд раскачиваясь.

– Понятья не имею. Поляну видишь, опрастывают. Вот на ней и будешь плясать, своим топором помахивая.

– Да как же так? Я ж, когда бешеный, собой не владею. А коли вдруг на людей кинусь, порублю кого.

Кайсай задумчиво, как бы сам себе пробурчал:

– Иль они тебя…

Друзья замолчали да стали смотреть на снующих туда-сюда воинов, готовивших место для боёв потешных, как официально обзывались испытания. Те, освободив да утащив с поляны всё лишнее, стали таскать небольшие плотики деревянные, размером по грудь человеку взрослому, связанные из стволов осинок толщиной в руку мужицкую да принялись их по кругу раскладывать.

– А, понятно, – высказал свои догадки рыжий консультант по мордобитию, – тебя в центр загонят, да те щиты по кругу выставят. Вот и будешь там, словно в клетке диким зверем бесится да куражиться.

– Да это-то понятно, – нервно махнул Кулик, как от мухи отмахиваясь, – непонятно с кем биться-то. Кого супротив меня выставят.

– Да что ты всё заладил кого да с кем. Какая тебе разница. Ты посмотри на эти рожи бандитские. Думаешь, тебя пожалеет здесь кто-нибудь? Или вокруг друзья с родственниками, со стариками да бабами?

Тут вдруг Кайсай завёлся не на шутку, вспомнив, наконец, что он воин обученный, да в голове всплыли наставления дедовы. Он тут же отметил, что дружба с этим белобрысым пагубно на него подействовала. Из безжалостного расчётливого убийцы, коим он привык считать себя с детства раннего, превратился в рохлю слюни пузырящего, при этом сопли на кулак наматывая.

– Вспомни берсерк, что я тебе уже однажды сказывал. Любая драка – на смерть бой. По-другому у тебя ничего не получится. И коли ты теперь ни окрысишься, да ни порубишь их на поленья мелкие, то порубят тебя, и никто им слово поперёк не выскажет. Здесь нужны только сильные да умелые, а люди, что ты так защищаешь, здесь не водятся. Тут лишь воины, жалости незнающие. Ты понял меня, берсерк недоделанный?

Кайсай злобно глянул на Кулика, играя роль злого наставника да с облегчением выдохнул, осознав по свирепой физиономии белобрысого, что тот понял всё как должное.

С ареной для состязанья Кайсай угадал правильно. Кулика вызвали в центр, поинтересовались ненавязчиво, почему воин без щита да в простой рубахе без брони хоть какой-нибудь. Пожали плечами, мол тебе видней и следом за Куликом с разных сторон как на представлении в круг вошли шестеро громил с толстыми щитами круглыми да вместо боевого оружия по дубине крепкой под руку отёсанной. Кайсай облегчённо выдохнул: «ну хоть не убьют, кажись, а так лишь, отлупят, как следует».

Подняли щиты наружные по всему периметру да с той стороны, где Кайсай стоял, ничего не стало видно, загородили зрители, поэтому он опять сел на травку да прислушался. Ничего не происходило. Тишина стояла полная. Гости для просмотра допущенные облепили щиты как мухи навозные, заглядывая поверх них на поле боя потешного, а атаман с гостями застольными, просто на столы повыскакивали да весело переговариваясь, продолжили пиршество.

Кайсай к своему великому сожалению ничего не увидел и не услышал из того, что на площадке делалось. Потому что с началом боя всё вокруг взорвалось таким диким ором нескончаемым, что хоть уши зажимай, голова раскалывалась. Орали, свистели, улюлюкали. Единственное что Кайсая успокаивало так только то, что это сразу не закончилось, а продолжалось, да продолжалось время долго, и не намекая на концовку испытания, а это говорило, что Кулик всё же держится. И это не только успокаивало, но и радовало.

Наконец со стороны Кайсая щиты раздвинулись на короткое мгновение, и оттуда выскочил здоровяк, как ошпаренный. В одной руке у него была измочаленная половинка щита изрубленного, в другой палки вообще не было. Видно, потерял уже. Выглядел он ошалело да взъерошено и при этом тяжело дышал словно загнанный.

Кайсай улыбнулся, осознав с гордостью, что его друг не только держится, но даёт там мужикам жара, помогая от запора избавиться. Затем чуть погодя ближе к выходу выскочил ещё один не менее потрёпанный, но при этом разгорячённо злой да ругающийся. Пока Кайсай со злорадной улыбкой наблюдал за ним, вдруг боковым зрением уловил движение, что прямо с атаманского стола через щиты выставленные, в круг запрыгнул кто-то. Рыжий вскочил на ноги. Шею вытянул, но ничего через плотное кольцо воинов разглядеть не смог.

Народ взревел в едином порыве и тут же замолк, словно разом выдохся. Щиты попадали, а кольцо зрителей сжалось к центру побоища, продолжая буйствовать радостно. Наконец толпа зашевелилась и все начали расходиться в стороны, меж собой ведя беседы бурные да руками размахивая.

Кайсай лишь мельком увидел, как Кулика мокрого, обняв за плечи крепкие, сам Агар Непобедимый ведёт к столу царскому. Только тут он облегчённо выдохнул. Странно. Он абсолютно не переживал за поединок собственный, а вот за белобрысого переживал как красна девка за любимого. Теперь отлегло, и бердник молодой вновь на травку брякнулся да стал ждать своей очереди.

Но произошло что-то не понятное. Зрители, что стояли за щитами, все как один гуськом потянулись к выходу, захватив с собой всё ограждение. Кайсай сидел с глазами закрытыми, настраиваясь на боевой лад сознанием, а когда понял, что вокруг стало тихо, открыл глаза да замер в изумлении.

Поляна перед ним была пустая да чистая. И он на ней, по сути дела, сидел в полном одиночестве! Атаман с приближёнными продолжал пировать, за столом устроившись, а на поляне пред столом никого не было. Рыжий воин внимательно всмотрелся в гостей стола. Кулика за ним тоже не нашёл!

На какое-то мгновение он поймал взгляд атамана пирующего, но тот тут же повернулся к Царице Райс, сидевшей по руку правую да о чём-то с ней заговорил, ни на кого более не обращая внимания. «Ну ладно», – подумал рыжий, себя успокаивая, – «он меня видит, к столу не зовёт, но от стола не гонит. Значит, посидим, подождём. Интересно, что они для меня приготовили. А ведь приготовили какую-то пакость, нутром чувствую».

Ждать пришлось долго. Очень долго. Кайсай даже начал подумывать, что его испытывают на терпение. Он усмехнулся мысленно. Так сидеть бердник мог хоть до позеленения всех присутствующих. Гости напились, наелись, а вскоре вообще из-за стола пошли да стали кучками туда-сюда прохаживаться и тогда Кайсай понял, что они кото-то ждут, по всей видимости.

Наконец из-за кибиток послышался конский топот отряда целого, и гости оживились, собравшись в центре пред столом пиршества, даже в ряд выстроились. Каково же было Кайсая изумление, когда в проходе он опять увидел вездесущую Золотце, а вслед за ней вошли с десяток девок малолеток. И тут его накрыло озарение. Он понял, что за потеху хотят устроить с ним.

– Твою ж мать! – ругнулся в голос бердник, но тихо, не обращая на себя внимание.

Он разгадал их план каверзный. В верхах решили совместить, что называется приятное для глаза с полезным действием. Испытать новоявленного самозванца-бердника да устроить экзамен «муже резкам», их молодому пополнению.

И он оказался прав в своих предположениях. Гости тут же, не скрывая азарта от представления, вернулись за свои столы да приготовились. С обратной стороны стола к царице подошла Золотце, и отчаянно жестикулируя, толи докладывала что-то, толи оправдывалась. В общем, они как-то однобоко беседовали. Лица Золотца Кайсай не видел, та спиной к нему встала сознательно, но по лицу царицы, бердник сделал вывод обоснованный, что разговор для Матёрой был не из приятных, коли не сказать большего.

Матерь злилась на неё, что-то резко высказывая. Наконец махнула рукой на Золотце, что, наверное, значило «да хрен с тобой дева, делай что хочешь» да отвернулась к Агару, демонстративно показывая, что больше говорить с ней не намерена.

Золотце вернулась к девочкам и что-то им сказала коротко, от чего те хищно заулыбались, оскалились да на Кайсая все разом уставились. Какие-то не хорошие мысли закрались берднику в голову. Что за подвох его ожидал на испытании? После того как Золотые Груди дала наставления своим подопечным «муже резкам» начинающим, что в ответ головами кивали, мол всё поняли, она неожиданно направилась к молодому берднику, при этом уж очень наиграно, лучась радушием. Это рыжему тоже не понравилось. Он поднялся с травы при её приближении да взаимно растянулся в улыбке неестественной.

– Кайсай, – начала она тихо, как бы подчёркивая, что не желательно, чтоб разговор был услышан сторонними, – понимаю, это не совсем то испытание к чему ты готовился и ожидал, по-видимому. Но я уговорила Матерь дать девочкам урок поучительный, поэтому уж постарайся не очень сильно детей калечить в назидание.

– Ты что издеваешься, Золотце, – ответил он в той же манере издевательской, при этом продолжая лыбиться, – ты глянь на глазки этих «муже резок» недоделанных. Они же будут биться на смерть как минимум, а ты мне предлагаешь их по голове гладить, чтоб не расплакались?

– Я просто прошу не калечить и всё, – не унималась настырная Матёрая, – это вполне в твоих силах. Ну, что тебе стоит, в конце концов?

«Ах ты, стерва хитрозадая», – подумал Кайсай, но вслух высказал:

– Постараюсь… коли поцелуешь опять.

Улыбку с её лица как ветром сдуло порывистым, и она ошарашено прошипела, сузив глазки до щёлочек:

– Ты что, совсем дурак, рыжий? Вообще берега потерял, такое требовать?

– А что тебе стоит? – в самом деле, дурачком прикидываясь, передразнил он золотоволосую её же словами один в один. Та ничего не ответила, лишь злобно сверкнув глазами зелёными да резко развернувшись, быстрым шагом прочь пошла к своим подопечным девочкам. Вот тут Кайсай задумался.

Противник был не только неведомый, но для него и непредсказуемый. Он совершенно не знал, чего ждать от этих бестий бронированных. Не знал их уровень подготовки, их манеры вести бой на оружии. Он вообще о них ничего не знал. Они для него из другого мира создания. Их хрупкий вид обманчив, это он прекрасно понимал, и биться они будут в силу полную по-настоящему, а может так случиться и насмерть действительно.

Кайсай прекрасно понимал, да он уверен был в своём предположении, что это непростой урок, а такое же для них испытание и какие последствия будет иметь для девочек проигрыш для него оставалось загадкой неразгаданной. А ведь может действительно они на кон свои жизни поставили. Но он-то тоже не мог проиграть. У него на кону жизнь была изначально поставлена!

Дев было девять и шанс единственный не дать себя порвать на лоскутки тонкие – это его подвижность и внимательность, против их психической горячности да судя по настрою – самоуверенности. Да надежда его уповала на то, что девы не обучены биться с высокоподвижным противником, хотя последнее всё же поставил под сомнение. А вдруг обучены?

Какой-то воин вынес на поляну палки тренировочные да сложил их на траву в центре поля потешного. Второй вынес стопку щитов круглых да положил рядом с палками. Кайсай тут же сообразил, что бронь в бою на деревяшках лишь помеха ненужная, что будет красть подвижность да лёгкость движения. Поэтому недолго думая скинул шапку, косу выпустив, ослабил завязки на броне да вылез из неё, как змея из кожи, отжившей своё. Сложил у ног защиту, снятое одеяние, оставшись в одной рубахе тонко тканой не первой свежести. Но он об этом даже не задумался. Отстегнул меч, вынул кинжал, ножи за сапожные да всё это аккуратно уложил на бронь, чтоб на земле не валялось оружие.

Пояс снимать не стал, вспомнив об обещании данным лешему. В грязной рубашонке с большими заплатами он смотрелся очень жалко даже, пожалуй, дитём несмышлёным выглядел. Издалека пацан пацаном для битья поставленный.

Вперёд вышла Золотце злая, недовольная да жестом руки по-царски, давая разрешение, предоставила воину первому выбрать оружие. Кайсай поклонился и направился в центр поля потешного. Но для начала бердник подошёл к гостевому столу царскому да показал зрителям простой фокус, но эффектный по исполнению. Он заключался в том, что, поклонившись в пояс уважительно да выпуская косу вперёд себя, он резко выпрямился и коса, как живая, взметнувшись в воздухе, самостоятельно обмоталась вокруг шеи, превратившись в некое подобие ошейника.

Конец её впился хитрой застёжкой в косу намотанную, да там замер, зацепившись намертво. При этом Кайсай ни руками её не касался, ни телом не дёргался, замерев словно статуя, а коса сама по себе вокруг него летала да закручивалась. Выглядело это действительно очень броско, и зрители за столом, судя по бурной реакции, оценили фокус по достоинству.

Затем он прошёл к оружию, выбрал палку. Щита брать не стал. Не зачем. Отошёл обратно к столу и таким же знаком руки предложил противникам выбирать оружие. Сам же опёршись на меч деревянный, как на клюку переходную, опустил голову да стал ждать начала действия.

Молодые девы-воины по очереди разобрав мечи да щиты маленькие, вновь выстраиваясь в ряд на прежнем месте в ожидании. На поляне остался лежать один щит, что Кайсай не взял. Он уже было в голове начал прикидывать, как бы использовать эту помеху по ходу сражения, но тут вышел воин и щит унёс. «Никак», – тут же констатировал бердник и приготовился. Из-за спины раздалась команда атамана верховного:

– Начинайте бой!

Кайсай ожидал движение всех девяти соперниц одновременно, внимательно следя за их тактикой боковым зрением, но как же он был удивлён нескончаемо, когда в центр вышла лишь одна девочка да там остановилась, принимая позицию оборонительную да ожидая подхода противника. А Кайсай с места не тронулся. Как стоял, опёршись на клюку, так и остался стоять даже не дёрнулся. Девочка ждала. Кайсай не шевелился. Пауза затягивалась.

– Я сказал, начинайте! – повторил Агар уже с ноткой раздражения, давя на психику дерущихся.

Молодая «муже резка» колыхнулась от окрика да двинулась на странного не желающего драться противника. Но даже когда она подошла и запрыгала из стороны в сторону, вызывая его на ответные действия, пытаясь предугадать его замыслы, как учили наставницы, противник всё равно ни шелохнулся, ни дёрнулся.

Он по-прежнему стоял, низко опустив голову, и казалось даже не смотрел на деву скачущую. Наверное, у молодой «муже резки» создалось такое впечатление, что это просто мальчик для битья и его за что-то наказывают. Она ещё пару раз в разные стороны прыгнула, а потом подскочила да со всего маха врезала.

Вот только ни в кого не попала воительница. Кайсай, вместо того чтобы отражать удар иль на худой конец уклоняться, как предписывалось по всем боевым наукам, чему дев обучали наставницы, неожиданно резко вперёд бросился, но не обниматься, а проскальзывая ей под руку да захватывая её косу толстую. Тут же крутанулся синхронно с её поворотом, ловя девчонку на инерции её же маха мощного, перехватил косу девичью на уровне шеи тоненькой.

Одно мгновение полной дезориентации, и вот она уже ничего ни понимая, задыхается, повесившись на косе собственной. Бердник вновь замер в той же позе «побитого мальчика», что и раньше стоял до этого, только теперь одной рукой держал крепко «муже резку» трепыхавшуюся, за косу чёрную, превратившуюся в удавку, обмотавшись вокруг шеи девицы, а второй рукой, как ни в чём не бывало опирался на меч игрушечный.

Он постепенно стягивал поводок-косу и душил деву беспомощную. Та и палку уже выбросила, и щит уронила себе на ногу, схватившись руками обеими за косу в районе горла стиснутого. Только когда почуял, что дева обмякать начинает, выпустил. Она грохнулась на траву, тяжело горлом посвистывая, захватывая воздух да кое-как отползая на четвереньках в сторону.

Кайсай не обращая на неё никакого внимания, застыл в первоначальной позиции да принялся ждать следующую. Тут до него донеслось недовольное шипение Золотца:

– Что я вам говорила, бестолочи? Кому ещё не понятно, дуры набитые?

Дальше она заговорила тише, а рыжий не стал прислушиваться.

Вышла вторая. Высокая. Почитай с Кайсая ростом вымахала. Походка мягкая, осторожная, в любой момент к прыжку готовая. В стойку не встала, как это сделала первая, а принялась заходить на бердника с боку со стороны солнышка.

Кайсай стоял статуей, никак не реагируя на противника. Дева зашла ещё глубже, почитай за спину. Он не шевелился, всё также низко опустив голову. Подошла вплотную на расстояние палки вытянутой. Нет реакции. Будто он её не видит и не чувствует. Памятуя о предыдущем поражении своей подруги по сестричеству, она не стала махать да размахивать, а решила уколоть его в спину широкую с последующим отскоком, но это действие тоже оказалось ошибочным.

Бердник нежданно для неё крутанулся вокруг оси собственной. Палка ткнула воздух пустой лишь шаркнув по рубахе противника, а бердник за счёт своего вращения прибавил ей движения поступательного, а сам опять оказался под рукой атакующей. Но не стал крутить как деву предыдущую, а наотмашь рукой левой ловя девицу на противоходе естественном, ударил её под челюсть нижнюю.

От подобной встречи нежданной-негаданной та взлетела вверх, назад переворачиваясь, задирая в воздух ноги длинные да очень неслабо спиной брякнулась, потеряв где-то свой меч состязательный, а щитом при приземлении разбив себе губу верхнюю, а потом глядишь и зубов не досчитается. Вот и вторая из строя выведена.

Кайсай уже понял уровень этих девочек да про себя сильно обиделся на Золотце. Неужели, думал он, его так низко оценивают, что выставили против воина-бердника обученного, способного в одиночку драться с такими вояками хоть с сотнями, хоть с тысячами, абсолютно ничего не умеющих да ни ничего знающих девочек, да ещё к тому же поодиночке, будто издеваясь над воином.

Тут его обида взяла. Не готов он был к такому унижению. Кайсай демонстративно палку выбросил да взглядом полным негодования, буквально просверлил Золотые Груди презрением. Матёрая тут же встрепенулась да быстрым шагом засеменила к берднику. Подбежав вплотную, она впилась в него зелёными глазищами и почти шёпотом затараторила:

– Кайсай, прошу тебя, не надо горячности. Никто не хотел тебя обидеть этим боем с детьми несмышлёными. Я знаю, ты воин настоящий, на себе проверено, но послушай меня, пожалуйста, этих дур наказать надобно. Помоги мне в их перевоспитании. Они прошли все вступительные ритуалы в сестричество, [4] но духом слабы да крови не нюхали. Соплюшки эти возомнили себя чуть ли не выше неба высокого. Опусти их оттуда на землю твёрдую, только не убивай, пожалуйста. Им сказали, что ты воин обычный, как и многие. Пришёл наниматься в одну из орд. Что ты обыкновенный, каких тут тысячи и коли они считают себя к походам готовыми, то пусть это покажут на тебе при нашей Матери.

Она замолчала, умоляюще смотря ему в глаза карие, а в тех блестел холод да равнодушие. Наконец она решилась на шаг отчаянный:

– Я поцелую тебя. Лишь помоги, иначе мне позор неминуемый.

С этими словами дева глаза опустила, закусив губку пухлую да приготовилась реветь от отчаяния.

– Вот с этого и надо было начинать, – громко да весело проговорил Кайсай, а затем почти шёпотом добавил условие, – ты за этот позор будешь мне должна нечто большее. И давай всех скопом, а то я тут так замёрзну окончательно. Я надеюсь, ты учила их бою коллективному.

Золотце улыбнулась многообещающе, да отправилась обратно к молодухам зашуганным, приговорённым к побоям показательным.

Что она им говорила там, Кайсай не слышал, да и не прислушивался, но молоденькие "муже резки" резко встрепенулись, разом взвизгнули и кинулись на рыжего всей кучей-оравою, на бегу выстраиваясь полукругом да в клещи зажимая бердника безоружного.

На этот раз Кайсай не стал ждать приближения. Прижавшись к земле, стелясь словно позёмка морозная, петляя как заяц пуганый, понёсся им навстречу с руками голыми. И тут началось безобразие! Он метался как волк в стаде овец обезумевших. Тут же сбив их в кучу-малу неприглядную да лупящих самих себя со всей своей дури девичьей. Норовя попасть по нему, попадали лишь по подругам по оружию.

Рыжий крутился волчком, делал резкие рывки в разные стороны. То бежал, петляя спиной вперёд, то прыгал с кувырком, то перекатом в сторону, всякий раз оказываясь за спиной какой-нибудь «недовоительницы». И прикрываясь ею как щитом живым, сбивая деву с равновесия швырял бедную тараном проламывающим, в остальных «муже резок» его ловящих без устали, что тут же очередной кучей заваливались. При этом умудряясь отбирать у девок щиты да выбрасывать их подальше из кучи-малы копошащейся.

Зрители даже не успели сообразить, как следует, что тут происходит на их глазах, как всё кончилось. Пятеро из семи на земле корчились, получив побои от своих же подруг по сестричеству. Одна стояла без щита, но с палкой в руке. Правда двигаться не могла, ибо об её ногу правую, похоже кто-то свой меч сломал окончательно. Другая была на ногах, но без щита и меча с руками голыми, кроме того, прижимала руку к левой щеке, где на пол лица уже начинался наливаться синяк новорожденый. Избиение младенцев было закончено.

Кайсай направился к столу выслушивать вердикт по своему поводу, приготовившись высказать пару колкостей экзаменаторам, но тут нежданно боковым зрением узрел деда к нему идущего. Его Деда?! Рыжий остановился да медленно повернул голову, открывая рот от изумления, но тут же понял, что обознался, кажется.

Походка деда, осанка деда да сам он был дед по возрасту, но не его наставник, а незнакомый ему дедушка. И тут по спине рыжего пробежал холодок осознания. Кайсай понял кто к нему идёт и понял для чего приближается. Рыжий только что наказал девок зазнавшихся, а вот теперь идут его наказывать, чтоб не зазнавался, и он раньше времени.

Кайсай сам не зная зачем вдруг скорчил рожу идиотскую, расплываясь в улыбке на пол лица. С виду дурак дураком и счастья у него штаны полные. Дед что к нему подходил, с виду был обычным селянином. Сапожки кожаные, штаны, правда, дорогие блестящие, а вот рубаха явно не размеру одетая будто снял с кого-то, кто поздоровей в плечах, либо одел чужое впопыхах под руку попавшееся.

Выражение его лица показалось Кайсаю дурашливым, будто тоже не своё одел. И это настораживало. Ростом он был выше рыжего почитай на пол головы как минимум. В плечах шире хоть и держал их низко опущенными. Подходя вплотную, этот дед начал ожидаемое представление:

– Вот атаман, я понимаю. Орёл, парень, – начал он, старческим голосом поскрипывая, как бы обращаясь к Агару Непобедимому, а сам медленно, безобидно, не имея дурных намерений подошёл к Кайсаю, боком поворачиваясь да как бы само собой кладя на плечо руку рыжему.

Молодой бердник продолжая глупо лыбиться, ждал этого момента с самого начала представления. Он был уверен почему-то в том, что его попытаются обмануть именно таким нехитрым образом. Вот только он бы никогда так делать не стал, зная заранее, что перед ним ученик такого же, как он бердника, а значит все приколы эти хитрые знает наизусть ни одним синяком выученные.

Кайсай не ошибся. Старый бердник вёл себя предсказуемо. И захват он попытался медвежий учинить да на икру под коленом встать ногой, только у него ни то, ни другое не получилось к его сожалению.

Это был любимый приём его деда-наставника, что всякий раз при обучении, вроде бы всем видом на мировую шёл, зубы при этом заговаривая, а сам… Кайсай уже давно придумал противодействие этому захвату коварному и даже дед его зная о противодействии, не всякий раз увёртывался от «ответки» рыжего. А этот явно был незнаком с подобным «подарочком».

Кайсай крутанулся вокруг оси собственной на сто восемьдесят градусов, ныряя вниз одновременно цепляя ногу поднятую, да двумя руками нанося удар под рёбра противника. Дед, от такого непотребства потеряв равновесие, отлетел на несколько шагов, как девка легковесная, а молодой остался стоять, где стоял. Даже не попятился.

Тут рыжий хотел было позлословить над неудачником, но вовремя удержал язык. Перед ним ни его дед с кем были возможны вольности. Сосредоточился, понимая, что шутки кончились и за него сейчас возьмутся серьёзно без шалостей. И опять оказался прав Кайсай. Дед резко вскочил на ноги да вроде бы, как и, не обижаясь на рыжего, добродушно засмеялся раскатисто, хотя в глазах его читался иной настрой.

Шутки с прибаутками действительно кончались, начались боевые танцы не на жизнь, а насмерть играючи. Кайсай сразу оценил, что этот дед быстрее да проворнее, чем изначально показался ему с взгляда первого, поэтому подобрался, включая в себе боевой режим да стараясь не пропустить ни одного его движения.

Находясь на расстоянии друг от друга в пять, шесть шагов, они закружили странный хоровод в безмолвии. То передом мелко перебирая ножками да стелясь по земле позёмкой лёгкою, то петляя спиной вперёд, то молодой за старым, то старый за молодым приноравливаясь. То смешно скакали боком, то прыгая друг перед другом кубарем в сторону, то через спину с откатом да с изворотами.

Человеку со стороны это зрелище могло показаться танцами двух идиотов конченых, знатокам же, словно сложная партия в шахматы. Крутились так они долго, постоянно меняя скорость да направление. Но кроме этого танца причудливого ни одного контакта, да чего там контакта, даже попытки на сближение не было.

Этот причудливый танец затягивался. Бойцы брали друг друга измором, наверное, понимая, что тот, кто первый в атаку сунется, проиграет, коль будет прочитан заранее. Требовалось измотать соперника, чтобы он потерял контроль над ситуацией да не успел бы среагировать.

Девки побитые, во главе с Золотцем, столпились у самых кибиток да смотрели как заворожённые за этим хороводом с плясками, вряд ли что, понимая в этом бою, но смотрели во все глаза, не отрываясь от представления.

Стражи прохода вывалили всей гурьбой да сцепившись в локтях, создавали живой забор для напирающих снаружи зрителей. Матерь смотрела стоя, превратившись в статую. Агар вообще перелез через стол и, сложив руки на груди внимательно следил за поединком стоя прямо на поле поединщиков.

Ещё двое из-за стола вышли в сторону да тоже чуть присев в полу наклоне замерли, как загипнотизированные, следя за бойцами да сами то и дело дёргаясь, как бы проживая в голове за бьющимися их состояния.

Наконец Кайсай мельком уловил ошибку старого. Затем другую, следующую. Молодой бердник понял, что противник начинает ошибаться не сознательно. Он долго ждал этого момента в поединке бешеном. Рыжий резко взвинтил темп и сократил дистанцию, но как только дед принял вызов в изменении, тут же отошёл и замедлился. Очередной рывок на грани атаки и опять пауза. Больше Кайсай инициативы не отдавал ни капельки. С этого момента боем командовал только он и рисовал его по собственному желанию.

Такой рваный темп в конец старика вымотал, и рыжая бестия пустился в спурт финишный. Он взвинтил темп, насколько был способен в том случае, сам уже порядком уставший с мокрой от пота рубахою да начал дёргать соперника дистанцией. Каждый раз, почти атакуя, но лишь имитируя и наконец, молодой поймал старого.

Тот на мгновение потерялся в пространстве и времени, и пропустил его безнаказанно. Молниеносный контакт почти незаметный зрителям и дед лежит лицом в траве да от отчаяния, со всей дури врезает кулаком в землю ни в чём не повинную.

Молодой, тяжело дыша замер над ним победителем. Вдруг Кайсай в спине выгнулся да тут же рядом лёг, скорчив на лице гримасу мученическую. Спина раненая до этого молчавшая, тут же дала о себе знать со всеми последствиями. Нет, ни болела она, ни резала. Её просто скрутило судорогой. Он видел, что старик сел, понурив усталую голову, а к ним степенно да о чём-то думая, приближался Непобедимый Агар. Дед посмотрел на пацана корчащегося, и удивлено спросил его:

– Это ты чего расклеился?

– Да так, ничего. Спина раненая. Вот дала знать о себе, чтоб её…

– Ну-ка, – пробасил поверженный, бесцеремонно победителя переворачивая да задирая рубаху мокрую, – понятно, – мгновенно поставил диагноз воин опытный да тут же чем-то больно уколол вдоль позвоночника в местах нескольких. Чем он там колол Кайсаю видно не было, но судорога в раз отпустила, и он присел рядышком.

– Олкаба, – представился старый бугай, протянув Кайсаю руку как равному.

– Кайсай, – ответил рыжий, пожимая лапу медвежью в приветствии.

Тут подошёл правитель орд. Кайсай с поклоном встал на ноги, а побеждённый даже не подумал, так и остался сидеть при царе-повелителе.

– Ну что, уже запыхался? – презрительно спросил Агар молодого бердника.

Кайсай ничего не ответил, явно не ожидая такого вопроса издевательского.

– А ты что думал? Детей отлупил малых да деда ни на что уж не годного чуть ли ни до смерти измором загонял и всё? Ты уж круче всех?

Кайсай опять ничего не ответил, но на этот раз просто от того, что лишился дара речи от такого заявления. К этому времени вкруг них стали собираться гости почётные, что позволило несколько отвлечься да прийти в себя.

– Ни чего себе дед, – проговорил Кайсай, помогая Олкабе подняться на ноги, – мне бы в его годы такую прыть иметь.

Старый, опираясь на руку молодого ни то, кряхтя, ни то, посмеиваясь, отвесил взаимный комплимент, не пожадничал:

– Эх, мне бы в твои годы да такие умения.

– Ладушки, тут. Ишь запели соловушки, – прервал их реверансы атаман, посмеиваясь, – что это ты расклеился Олкаба?

– Да я ему немного ногу отнял, – ответил за деда Кайсай, – ничего, немного погодя оживёт родимая. Это штука болезненная, но не смертельная.

– Ты эт Агар, – тут же вступился Олкаба, прихрамывая, – не наезжал бы на мальца раньше времени. Его бы Кинху показать с его то спиной. Я б с такой раной в лёжку лежал, а он ишь, ещё прыгает. Чую допрыгается. Не заполучив, потеряем воина хорошего.

– А ну, закажи, – серьёзно и почти грозно велел Агар рыжему.

Тот нехотя повернулся к нему спиной, задрал рубах и замер в ожидании. Сильные пальцы атамана рану прощупали, проходя по спине болью жуткою, но голос, подошедший к ним Райс, остановил процесс грубой диагностики.

– Не лапай, – грозно велела она, да подойдя ближе сама принялась осматривать.

От её еле ощутимого прикосновения Кайсая вновь дугой выгнуло, как и при осмотре в своё время Золотцем да такая приятная услада разлилась по всему телу усталому, что он аж дышать перестал, покрываясь мурашками.

– Не надо его Кинху показывать, – заключила она, прекратив доставлять удовольствие и когда Кайсай повернулся, вперила в него глаза лазоревые, и будто подозревая молодого бердника в чём-то запретном да наказуемом, сурово вопросила, – тут штопал кто-то повыше Кинха статусом. Скажешь кто?

– Нет, – тут же не задумываясь, отрезал бердник Великой Правительнице, ибо в память врезалась злобная реакция Золотца по поводу Апити да лишь опосля сказанного, с опаской задумался, кому перечит, покойничек.

– А коли велю, – грозно, чуть ли не прорычала особа царская.

Кайсай опустил голову да лихорадочно начал соображать панически, что делать ему в данной ситуации. Рассказать царице правду про еги-бабу, что с лешим живёт, засмеёт да не поверит, наверное. Во лжи обвинит крамольной. Пойди, отмойся потом. К тому же придётся заодно рассказывать о том позоре, при котором эта рана получена. О том, как такой бердник «крутой», чуть не сдох в обычной драке с увальнем, а это в данной ситуации вообще немыслимо. Лучше сдохнуть. Чем признавать себя никудышным бердником. Он тут только что выиграл такой поединок показательный да всё испортить одним дурацким признанием? Ну, уж нет. Лучше не подчиниться царице да умереть победителем, чем всё растрепать да покрыть себя позором несмываемым.

– Молодец, – вдруг прервала его страдальческие измышления Царица Великая, как-то странно улыбаясь задумчиво, – с виду трепло треплом, а смотри-ка, тайны хранит, даже за жизнь не пугается. Не переживай Кайсай. Я и без тебя вижу, чья рука тебя латала-выхаживала, да и Золотце мне кое-что поведала. Значит, всё же жива белобрысая? Насколько хоть выглядит?

Вот тут Кайсай стушевался окончательно. Надо ж насколько идиотский вопрос задала Матерь Великая. Он отвёл взгляд в сторону, где опять ему на глаза попалась Золотце, стоящая чуть в стороне от общего сборища, но по-прежнему отвечать не стал, а лишь неопределённо пожал плечами, сам ни зная, что сказать по этому поводу. Да мать её природа знает, сколько лет Апити. На глаз не определишь, а саму не спрашивал.

– Хорошо, – подытожила Райс странный диалог в одну сторону, – поговорим ещё. Чай увидимся, – тут она посмотрела туда, куда смотрел молодец и увидев свою боевую Матёрую, теребящую в руках кошель кожаный, обратилась к ней, – ты, что хочешь Золотце?

Та в раз покраснела, став как наливное яблоко, глазки потупила, прям девка «навыдане» да тихо ответила:

– Да вот, Матерь, расплатиться бы надо с ним, – и после недолгой паузы буквально выдавила из себя, – обещала рыжему.

– Ну, коль обещала, расплачивайся, – понимающе одобрила Повелительница, отходя чуть в сторону да давая своей воительнице возможность передать ему кошель наконечников. [5]

Боевая дева встрепенулась, как бы решившись на шаг решительный да пошла к нему как на смерть в костёр жертвенный, но вместо того, чтобы вручить мешочек увесистый, резко взяла его голову в руки девичьи да впилась в его губы поцелуем сладостным. После того как оторвалась от не дышавшего да обалдевшего Кайсая с глазами бешеными, небрежно проговорила, будто сплюнула:

– Сдачи не надо, покойничек.

Да опосля спокойно развернулась и на выход отправилась.

– Это что было? – спросила молодого бердника Матерь Великая, похоже, изумлённая ещё больше, чем получатель обещанного.

Но ей ответила уходящая Золотце, развернувшись в пол оборота у самого выхода:

– Это оплата, Матерь. Этот рыжий торгаш, за услуги свои деньгами не берёт, видите ли.

Взрыв хохота, притом общего, моментально разрядил обстановку напряжённую, что и самого Кайсая в чувство привело да взбодрило окончательно.

– Маловато будет! – прокричал он вслед уходящей воительнице.

Та уже от прохода лишь крикнула:

– Ты лучше яму рой поглубже в полный рост!

После чего вышла с царского двора окончательно, а сильные мира сего веселиться продолжили.

Кайсай видя, что перестал быть центром внимания, спокойно, не спеша пошёл одеваться да оружием обвешиваться. На него вроде бы никто не смотрел, ибо все двинулись к столам праздновать, но когда он в бронь залез через голову, то неожиданно обнаружил прямо перед собой Царицу Великую.

– Послушай, Кайсай, мальчик мой. Что у тебя за дела с Золотцем?

Рыжий тут же смекнул к чему клонит Повелительница, да не дав ей даже договорить полный перечень вопросов подготовленных, прикинувшись дурачком, сказанул такое, что все вопросы отпали как бы сами собой:

– Не бойся, Матерь за меня. Я схоронюсь так, что ни в жизнь не найдёт Матёрая. Ну, коли ты сама только на растерзание не отдашь бердника.

Кайсай быстро сообразил из её вопросов бесхитростных, что раз Матерь ничего не знает об их непростых отношениях, то значит у боевой девы было какое-то основание ей об этом вовсе не докладывать, а ему-то зачем её с потрохами сдавать. Матерь – её царица, а не его по статусу. Райс тут же осеклась, осознав, что малый не так глуп, как кажется, да прекрасно понял, что она хотела знать от рыжего, но поняла и то, что ни за что не скажет правды рыжий бес. Этим качеством ей мальчик понравился. Улыбнулась да тут же заговорила о другом совсем:

– У меня к тебе будет просьба одна, – начала она величественно, – думаю, не откажешь в мелочи?

– Как я могу отказать тебе, Матерь, – на полном серьёзе Кайсай ответствовал, почтенно кланяясь, а сам аж поджался, готовясь к неприятностям.

– Ну, вот и ладушки, как наш Агар любит поговаривать, – закончила она беседу, по сути, даже не начав разговаривать, – мои люди найдут тебя позже, как понадобишься.

С этими словами она развернулась да пошла к столу царскому, но не для того, чтобы сесть за него, а лишь со всеми распрощавшись, царский двор покинула.

5. Коли человек цепляется за прошлое, значит, он уже не верит в будущее

Встреча с молодым бердником да события что вокруг него закружились ураганными вихрями, буквально выбили у Райс землю из-под ног своей новизной да непредсказуемостью. Всю дорогу до самого стойбища царского, Матерь была сама не своя в чувствах растрёпанных. Калейдоскоп мыслей обрывочных, мельтешащих в голове переполненной, лишал возможности думать взвешено.

Каждый обрывок произошедшего, всплывающей в мозгу лихорадочно, теребил душу в предчувствии чего-то огромного и со страхом давился Райс усилием воли каменной, не давая ему вырасти в полноценное да взвешенное суждение.

Страх этот был необъяснимым и пугающим. К одним мыслям относилась как дракон огнедышащий к хрупким бабочкам, всякий раз боясь обдумывать, потому что пугалась разрушить их. Царица боялась, что как только начнёт их анализировать, эти эфемерные воображения могут рассыпаться под прессом логики. А она сейчас как никогда хотела в них верить да сохранить целостность. Верить в то, что найдётся Апити да всё удивительным образом встанет на ноги, вернётся на круги своя, как и положено.

Странно, но такая сильная Матерь, ощутила себя вдруг беспомощной в водовороте событий нахлынувших и видела в Апити некий свет в оконце, некий плот спасательный. К тому же появление этой парочки, молодого бердника да личинки берсерка белобрысого, однозначно ей подсказывало, что они появились не просто так. Она почувствовала некий рубеж в своей жизни. Следующую ступень, конечную. Когда ей откроется то, к чему она всю жизнь готовилась.

– Вот оно и началось, – проговорила Райс сама себе, тупо смотря на гриву своей лошади при этом почувствовала, как волосы под золотым колпаком зашевелились мурашками.

Эта мысль тоже пугала, но в отличие от мечтаний об Апити эта пугала своей бесповоротной обречённостью, как-то разом навалившуюся на её плечи грузом ответственности. Она жила с уверенностью, что неуклонно идёт дорогой своего назначения, где в конце её ждёт финальный бой, где всё решится окончательно. Всю свою жизнь сознательную она считала себя щитом, всё то защищающим да священным мечом карающим.

Райс считала себя единственной, кто способен поразить великого да непобедимого другими врага её мира Троицы. Царица настолько с этим свыклась, что воспринимала каждый свой шаг, как путь особой судьбы только ей предписанной. И вдруг резко осознала, что вся её жизнь до момента этого, была лишь подготовкой поля для посева будущего, на коем взрастут как раз те, кто и будут реальным щитом да мечом Священной Троицы. Это почему-то обидело, с одной стороны, с другой напугало, что не справится.

Одно дело только на себя рассчитывать, зная свои способности, другое положиться на кого-то да гадать «А справится ли?». Мысль оказалась столь же неожиданная, как и предыдущая, про хрупкость своих мечтаний да ожиданий от будущего. Только в этом случае Райс осознала себя, наоборот, хрупкой бабочкой перед толстокожим да могучим драконом огнедышащим. Она тоже её отбросила, боясь сломаться под её прессом, рассыпаться.

Странная связь дочери и этого рыжего бердника также ей показалась в каком-то смысле судьбоносной да значимой. Она сразу это почувствовала каким-то непостижимым образом. Ещё когда заметила явные изменения в Золотце при её рассказе, о встрече у реки с молодым бердником. А она тогда никак не могла понять, что это за тревога щемящая, заскреблась на сердце ноющем.

Слушая дочь в пол уха, да не придавая значения мелочам повествования, она убедила себя в том, что предчувствие того, что происходит нечто судьбоносное было связанно ни с Золотцем, а с еги-бабой загадочной, с которой дева тогда и начала свой рассказ о путешествии. Но увидев их в месте, притом не там на входе, где они зубоскалили, а на боевой площадке при испытании, Райс отчётливо поняла, что щемящая тоска предчувствия была связана именно с их встречей да возникшими меж ними отношениями.

Понятное дело, что дочь утаила кое-что. Кое-что решила умолчать, не без этого. Но она как мать сразу почуяла да безошибочно заметила в этой ненавидевшей мужчин, заносчивой, самовлюблённой деве, довольно резкие, глубинные изменения да однозначно определила, что дочь её Арина, в миру Золотые Груди влюбилась в мальчика по уши!

Непонятно откуда проснулось чувство материнское. Райс неожиданно пожалела и родную дочь, и этого мальчика рыжего, что так не вовремя затеяли чувственные отношения, да абсолютно точно осознала, что испугалась не за себя, а за них уже. Вот только почему? Непонятно было, как ни выкручивай.

Она вспомнила слова мамы ей по молодости сказанные, что любовь и полоумие, одного поля ягоды да что дева влюблённая – больная на всю голову. Напугало то, что «заболела» дочь? Нет, конечно же. В конце концов, она не царица, а Матёрая. Ей это вовсе не противопоказано. Ну и что, что за её спиной сотня кос в боевом построении. Любовь штука не заразная.

Боевое сестричество и с «больной на всю голову» командиршей с поставленной задачей справятся. Сотня у неё отборная. К тому же по неписанным законам их царства бабьего, Матёрой, в отличие от дев, семья не возбраняется. Райс тут же вспомнила Линху с Теродамом. Её лицо счастливое, что светилось обычным бабьим счастьем, когда она у них гостила при объезде Великом по поводу воцарения. Хотела бы она как мать такую судьбу дочери? А почему бы нет? Но, тем не менее, что-то Райс тревожило, скребло по сердцу острым ножиком, да от чего ей становилось страшно за них. Вот только она никак не могла понять по какому поводу все эти предчувствия.

Прибыв в стойбище, Райс уединилась в своём шатре, мимоходом произнеся слова единственные за весь обратный путь до ставки царственной, потребовав к себе Русаву немедленно. Та вошла без доклада как к себе домой. Была бы дверь в шатре, то, наверное, ногой бы вышибла. Остановилась в проходе, хмуро оглядев царицу в чувствах растрёпанную. В её старческих глазах вдруг засверкали искорки какие-то и она, упираясь на свою клюку вечную, быстро шаркая ногами подошла к Матери.

Сначала с одной стороны в глаза молчавшей да растерянной Райс заглядывая. Затем проковыляла мимо да заглянула с другой, как бы проверяя да подтверждая увиденное, но при этом всем видом показывая, что не верит глазам собственным.

Наконец закончив обход с загадочным «Ага», торопливо засеменила к выходу да покинула шатёр царственный так же никого не спрашивая.

Райс вытерпела всю эту процедуру осмотра с полным равнодушием, замешанном на абсолютном отсутствии в голове признаков разума. Даже когда вековуха ни с того ни с сего удалилась, её повеление игнорируя, никак не прореагировала на это каким-то внутренним подсознанием определяя, что именно так и должно было быть, как изначально задуманное.

Когда Русава вернулась в шатёр, то застала её в той же позе безвольной непоколебимого опустошения. Вековуха притащила большой мешок вина, у Шахрана с боем отобранного на «нужды государственные» да не уговаривая, и вообще не говоря ни слова своей Повелительнице, набухала полную чашу да протянула её Райс растерянной.

Та послушно приняла и тут же залпом выпила. Не откладывая лечение больной в долгий ящик забвения, Русава налила ещё одну. Райс и её выпила, всё так же механически да не осознано, тупо взирая на вековуху суетливую. Подала бы третью и ту бы приговорила не раздумывая, но Русава решила, что лекарь тоже должен войти в положение страдалицы и третью чашу осушила самостоятельно.