Читать книгу Проклятие Кафки - Александр Борисович Шушеньков - Страница 1

Александр Грош

(Шушеньков Александр Борисович)

Проклятье Кафки

«Одним из самых смелых притязаний литературы является

желание сравняться с Господом Богом в создании миров,

которые не были бы плагиатом божьего продукта …»

«О непоследовательности в литературе»,

С. Лем

1

Вообще-то, если здраво рассуждать, всему причиной была жена Валентина. Именно ее дурацкие – другого-то слова и не подберешь – поэтические бабьи причуды послужили причиной фантастической истории, что приключилась с отставным майором-замполитом Григорием Францевичем Кафкиным. Эх, верно говорится: случись что – ищите женщину!

А чего её, кстати, искать? Вот она, как бабочка на ладони: Валентина Владимировна Кафкина (в девичестве – Крупская), 35 лет, рост – сто восемьдесят два сантиметра, бездетная в силу женской неспособности, бывшая секретарша в строительно-монтажном техникуме. Костлявая, безобразная, истеричная. Дура-дурой, но при том – хитромудрая, если, конечно, мягко выражаться! Приехала в восемнадцать лет – типа погостить к сестре – в закрытый военный гарнизон на краю земли, да и облапошила юного невинного заместителя командира роты по политчасти лейтенанта Кафкина. Тому, конечно, деваться было особенно некуда: в дыре, где служил, жену найти невозможно, а на большой земле бабёшек, желающих переехать туда, тоже не сыскать. Выбор-то небольшой был у Кафкина: или спиться, или на Вальке жениться. Так вот и сделал предложение ЭТОЙ через двадцать минут, как увидел. Как говорится, пан, или – пропал!

Случилось это давно – еще при Советском Союзе. Позднее началось: перестройка, ускорение, гласность. Да, вы, чего, ребята? Какая – к чертям собачьим! – гласность в армии? Хорошо, хоть до замполита батальона дослужился, майором успел походить. А потом, хлоп: вместо подполковничьих погон – приказ на увольнение! Вот так – дали пинка под задний проход, и вали на гражданку, товарищ майор Кафкин. Устраивайся, кем хочешь, а – насчет денег – извини. Не до тебя сейчас; страна последний пупок рвет, экономика трещит, инфляция – сам понимаешь. Скажи спасибо, что дали трехкомнатную избушку с участком земельным, что имелась в военкоматовском жилфонде после смерти ветерана войны. Сажай картошку с капустой, да пой свои песни про партию и коммунизм!

Ну, что ж: огород, так – огород! Кафкин не стал падать духом – перевез из деревни Кукушкино на новое место жительства мать Леониду Георгиевну и посадил под ее руководством овощи. А куда деваться? Не извозом же заниматься на своей «Ниве», как отдельные падшие отставники! Тем более, что стал он с некоторых армейских пор испытывать к людям определенную неприязнь. Этакая нелюдимость обнаружилась. Может, возраст сказывался? Принялся за огородом ухаживать, да за год так неожиданно это ему понравилось, что, можно сказать, нашел вдруг себя Кафкин! Причем, ведь, если вспомнить, раньше – когда сам до поступления в военное училище жил с родителями в деревне – никакой любви к деревенско-огородническому труду не ощущал. Когда отец Франц заставлял вскапывать огород и сажать картошку, всячески отлынивал.

А теперь …

Милое дело, оказывается, с растениями работать. Не то, что с личным составом, когда от начальства летят постоянно замечания в грубой форме, да подчиненных разгильдяев надо каждодневно воспитывать партийным словом огненным! А на огороде-то – тишь, да гладь – Божья благодать. Червячки в земле копошатся, майские жуки вахту несут трудовую, бабочки кружатся, муравьи свои дома строят. А дисциплина у них – гораздо лучше, чем в стройбате!

Стал даже Григорий Францевич интересоваться жизнью этих братьев меньших. Сядет, бывало, и смотрит на копошащихся букашек. И – думает. О чем? Да о том, что вот, и у них тоже – жизнь своя, со своими мелкими, казалось бы, заботами. Мелкими? Это – как посмотреть. Для него, Кафкина, допустим, жука раздавить сапогом – случайность или прихоть, а для самого жука – трагедия. А ведь у него, поди, тоже жена есть? Может, конечно, и – маловоспитанная, как Валька, а может – наоборот. Понимающая. Жучата, может, есть маленькие. Кушать хотят, требуют у папы еды, понимаешь. Даже если и одинок жук этот, вот – как и сам Кафкин (а он-то, уж, точно – одинок и всегда НЕ-ПО-НИ-МА-ЕМ никем!), все равно чего-то хочет добиться в жизни. Вон – ползет куда-то философ полосатый. Ишь, какой красавец: и черные полоски, и – оранжевые!

Одним словом, нашел себя на огороде Кафкин. И нервы спокойнее стали.

А вот на жену городская жизнь нехорошо повлияла. На огороде работать не желает – я, дескать, майорша, а не какая-нибудь прапорщица. У меня, мол, запросы культурные! И так, говорит, лучшие годы в дыре сгноила – пришел и на мою улицу праздник! Пора духовно расти! Тем более, что детей из-за тебя, импотента – не предвидится. Значит, надо самосовершенствоваться. Я, говорит, стихи давно писать хотела.

Ага! Вот значит, как?! Да кто ж тебе не дает самосовершенствоваться, милая ШВАБРА?! Читай материалы 27 съезда КПСС, учи классиков марксизма-ленинизма! Не хочешь полоть картошку – иди работать на завод. Устройся опять секретаршей. Кушать-то, хоть и культурная, но – любишь?!

Так ласково напутствовал супругу отставной майор Кафкин, а в это время страна переживала очередной нелегкий период, и происходили на ее территории дела странные, дотоле необычные. И речь ведь – не только о политических дрязгах!

***

Жена Валентина со стихами своими отправилась в местную желтую газету, и там (уж неизвестно, на какой почве) подружилась с ответственным секретарем редакции – очкастым журналистом Сергеем Приблудовым. А тот, чтобы тираж увеличить и газету популярнее сделать, все норовил разные сенсационные статейки публиковать. Он как раз к этому времени познакомился с экзотическим гостем города – проповедником Общества сознания Кришны, и пропечатывал из номера в номер так называемые «Разговоры с Вечностью». Через Приблудова и Валентина с необычным гастролером познакомилась. Тот, хоть и имел новое замысловатое труднопроизносимое кришнаитское имя, охотно откликался на прежнее свое советское – Павел.

Вот так все и завертелось. Да, на беду, еще и день рождения Григория Францевича подоспел. Как у них в редакции шли беседы, отставной майор понятия не имел, а только вышло так, что на его сорокалетний юбилей жена позвала (как пояснила – для интеллигентности) и молодого очкарика Приблудова, и кришнаита-гастролера Павла!

Впрочем, интерес их к мероприятию был, похоже, сугубо прагматичным: журналист рассчитывал вытрясти из бывшего замполита какие-нибудь сенсационные подробности о неуставных отношениях или другие военные тайны, а кришнаит вообще всегда искал возможность расширить проповеднические контакты. Они пришли не с пустыми руками: Приблудов со словами «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!» подарил Григорию Францевичу гипсовую скульптуру голой женщины и книгу неизвестного ему дотоле писателя Кафки, а кришнаит Павел – сандаловые палочки да красивую бутылочку с отваром из гималайских трав.

– Это – для долголетия, – напутствовал он именинника. – Увеличивает жизнь в два раза – на себе испробовал. Стопроцентная гарантия! Только Вы ее аккуратно пейте: не больше глотка в неделю. Это ж Гималаи, Шамбала …

Вначале эта пара произвела сильное впечатление на некоторых гостей кафкинского юбилея: семидесятидвухлетнюю Леониду Георгиевну и специально приехавших из Биробиджана тестя с тещей, а также зазаборных переулочных соседей – супружескую пару Валерия и Ольгу Бедотовых. Единственный из местных приятелей Кафкина – отставной подполковник советских военно-воздушных сил Николай Филиппович Мукашенко – впрочем, поначалу отнесся к ним подчеркнуто равнодушно. Он-то знал, что самое верное ученье дали не оранжевые кришнаиты, а Христос и Сталин. А все эти сектанты – от безделья. Голода они не видели, вот с жиру и бесятся!

Григорий Францевич – как бывший работник идеологического фронта, привыкший говорить много и разнообразно – быстро сошелся с новыми знакомыми. Тем более, что ему необычайно польстило предложение газетчика поделиться воспоминаниями о нелегких армейских буднях. Была, конечно, маленькая закавыка: до выхода на пенсию Григорий Францевич служил не совсем, так сказать, в армии. Впрочем, опять же, это – как посмотреть. Стройбат – это ж, все-таки – ВОЕННЫЕ строители!

Праздник, проходивший во дворике среди яблочных деревьев, в целом, можно сказать, удался. Мать, правда, не удержала слезы, когда желала сыну большого семейного счастья и долгих лет жизни, да сосед Валерий Юльевич после нескольких рюмок яблочного самогона стал шататься, опрокинулся на стоящую во дворе бежевую майорскую «Ниву», а потом и вовсе в нехороших народных выражениях стал выяснять отношения с супругой.

– Жаль, что я с Вами из-за своего козла не успела толком об огороде поговорить, – произнесла на прощанье раскрасневшаяся Ольга. – Маньяк сексуальный. А Вы много капусты посадили? Интересно, у Вас гусеницы ее жрут? Я чем только их не травлю, проклятых!

Они ушли, качаясь и крича, а застолье постепенно стало набирать праздничность и душевность.

Были тосты за здоровье юбиляра. За его боевую подругу, за мать-героиню, вырастившую такого доблестного боевого офицера, за родителей жены, за грядущее процветание страны, за подъем экономики и повышение пенсий военным …

Июльский день перетек в вечер, жару сменила блаженная прохлада, застрекотали ото всюду кузнечики (или – сверчки?), задымились диковинным ароматом зажженные палочки, что принес кришнаит Павел – худощавый лысый мужчина лет пятидесяти в оранжевой тоге-простыне. Отставной подполковник Мукашенко, сидевший рядом, уже несколько раз пытался выпить с ним на брудершафт, попутно выясняя: правда ли, что после смерти люди переселяются еще в кого-то? Например – в кошку? Или – в ворону?

Кришнаит до поры до времени отвечал односложно – дескать, да, есть такой научный факт, но это – тема серьезная. Вот, если вступите в Общество, станете моим адептом – все расскажу. И даже попробуем определить, в кого Вы имеете шанс переродиться. Вы только сделайте первоначальный взнос, да отпишите имущество Общине.

Подполковник начинал нервничать. И дело-то не в том было, кем он после смерти из-за этих кришнаитов станет; нет, это все – чушь собачья! Просто надо было сектанта на место поставить, поймать его на противоречии. С гор гималайских спустился, шустрый какой! Как там поет какая-то артистка: «Отпустите меня в Гималаи! А то я завою и залаю!». Вот и вой там, вот и лай в горах, а у нас – православие. Не хочешь в Индию – вали в Тель-Авив!

Постепенно их беседа привлекла всеобщее внимание, и кришнаит возвысил голос:

– Наше международное Общество сознания Кришны всем радо. Мы – такие же, как вы, только верим, что Кришна – это верховная форма Бога. Мяса не едим, водку не пьем, на сторону не ходим, не курим. В азартные игры тоже не играем.

Возник небольшой спор: подполковник стал доказывать, что кришнаиты потому не пьют алкоголь, что имеют без мяса слишком слабые организмы и быстро косеют, а  журналист Приблудов уверял, что это еще неизвестно, у кого организм слабее: у йога-кришнаита, или у всяких разных отставников, которые способны лишь хвастаться.

Слово-за слово, и как-то так получилось, что гастролер Павел взялся доказать, что вовсе у его собратьев и не слабые организмы.

– Я и сам раньше употреблял, не спорю, – с возрастающим напором говорил он, энергично выбрасывая руку из оранжевой простынеподобной одежды. – Поэтому и пришел в Общество – чтобы завязать. А вы что же думали? Что у нас только святые? Нет. Не согрешишь, как говорится, – не покаешься! Мы не пьем не потому, что не можем, а потому, что – не хотим.

– Не верю! – твердил упрямо Мукашенко. – Вот давай посмотрим: кто кого перепьет, хоть мне уже и – шестьдесят с хвостом! Ты говоришь, что йог? Посмотрим, какой ты йог!?

Кафкину было интересно послушать кришнаита, и его раздражала настырность выжившего из ума приятеля-подполковника, которого, увы, приходилось терпеть: все ж, таки – гость.

Спор постепенно перешел в практическую плоскость. Павел, наконец, сдался, и со словами «Харе Кришна» принял вызов Мукашенко.

– Только у меня – одно условие, – добавил он напоследок. – Если я спор выигрываю – все присутствующие поголовно вступают в Общество. Иначе я – не согласен.

– Как скажешь, начальничек, – с готовностью согласился старик. – Поехали!

Разумеется, он быстро выпал в осадок. Хватило и пары стаканов.

Он вынул из внутреннего кармана диковинного своего френча замусоленную книгу «История ВКП(б). Краткий курс», положил на стол рядом с тарелками, и опустил на нее голову.

Воспользовавшись наступившей паузой, теща с тестем поднялись и ушли в избу.

Кришнаит после пары победных стаканов заметно приободрился и с возросшим энтузиазмом продолжил проповедническую деятельность среди потенциальных неофитов.

– Главное в нашем деле – мантры, – говорил он, умело счищая вилкой в тарелку шашлычные куски с шампура. – Основа духовной практики – киртан. Ну, и – бескорыстие, разумеется. Освобождение от материального гнета.

– Какой–такой «киртан»? – отчего-то смутилась мать Кафкина.

– Групповое пение имён Кришны, – пояснил Павел. – Но это не та «групповуха», о которой Вы, мамаша, подумали.

– Да ничего я и не думала, – обиделась отчего-то Леонида Георгиевна. – Пойду отдыхать. Не буду вам мешать.

Она удалилась, а остальные еще сильнее ощутили духовную близость.

Павел продолжил речь, постепенно понижая голос до доверительного шепота:

– Я явился, чтоб научить вас, братья и сестры, чистой и безоговорочной любви к Кришне. Истинно говорю, что настанет время, когда имя Кришны будут воспевать на всех перекрестках – хоть в Воркуте, хоть в Ялте. Мы возьмем свои мриданги  и караталы  и начнем киртан у вас прямо на площади Ленина. Посудите сами: зачем нам имущество, если Кришна – с нами?!

Кафкин бросил взгляд на жену и обомлел: та внимала оратору, как завороженная. Черт его знает, может, дым от палочек так влиял? Впрочем, и самому Григорию Францевичу все происходящее нравилось, чем-то напоминая политзанятия, что проводил он с личным составом. Хотя, конечно, слово «караталы» было довольно подозрительным.

– Вот, читайте! – Павел выхватил из складок оранжевой простыни-одеяния пачку ярких книг и потряс ими над лысой головой. – «Бхагавад-гита» и «Шримад-Бхагаватам». Помните о Кришнамурти и всегда оставайтесь на высоте, никогда не спускаясь. Занимайтесь сознанием Кришны и пойте мантры. Харе Кришна, Харе Рама, братия!

Наступила пауза, а затем пришел черед и самого юбиляра поделиться мыслями о жизни с окружающими. Да и нужно было дать информацию Приблудову. Тот, впрочем, вместо того, чтобы записывать откровения Кафкина, налегал на шашлык.

Вдыхая необычный аромат чадящих иноземных палочек, чуть взгрустнувший Григорий Францевич рассказывал гостям о своем славном боевом пути – как он собственной грудью защищал Родину от агрессивного блока НАТО и американских авианосцев. Потом Валентина читала ему стихи-посвящения, потом пели песни, потом Приблудов кричал, что завтра непременно придет с магнитофоном и запишет все подвиги Григория Францевича, потом внимание всех снова переключилось на захмелевшего от непривычки кришнаита, который мантры на непонятном языке стал заменять русским матом.

– Во всем, бляха-муха, надо соблюдать меру! – кричал гость в оранжевых простынях. – Мяса – ни крошки, спиртного – ни грамма. Есть только скоромное, только плоды, овощи, зерно и травы! Мой номер – двести сорок пяяяяяять! На телогреечкееееее – печаааааать! А раньше жил я на Тагаааааанкееееее … учил босссссотуууу вороваааааать!

Он упал лицом в селедку под шубой и затих.

– Мы с Вами еще переплюнем Полякова с его ста днями до приказа, – самодовольно произнес журналист Приблудов, обращаясь к юбиляру. – Завтра начнем большое интервью на тему неуставных взаимоотношений в Вооруженных силах России. Ух, мы и напишем. Небо рухнет, что б я сдох!

– А что это за книгу Вы Грише подарили? – попыталась продолжить интеллигентный разговор Валентина, поглаживая слипшиеся волосы мужа.

– Да, действительно, – поддержал Кафкин, – кто он есть, этот писатель? Нам про такого ни в школе, ни в училище не преподавали.

– А я ведь Вам, Григорий Францевич, специально его решил преподнести, – пояснил, отставляя пустую рюмку, Приблудов.

– Во, как! А почему?

– Так ведь, как супруга Ваша сказала, что у Вас фамилия – Кафкины, так я сразу и подумал. Эге, думаю, что-то в этом есть. Этакое, знаете ли, мистическое. Вы – Кафкины. А он – Кафка. А? В его стиле, между прочим! «Процесс», так сказать, пошел! Кстати, машина у Вас хорошая.

– Три года назад купил, – пробормотал отставной майор. – Очень даже, знаете ли, того, любопытно. Интересно. Тем более, что меня – да будет вам всем известно – и тебе, Валентина, в том числе – меня ведь и в школе, и в училище, суки, «кафкой» дразнили. А я тогда и не знал … А, может, мы, вообще – родственники с ним? Он не классик случайно?

– Классик, классик, – обрадовал Григория Францевича журналист. – Мировой классик. В Праге жил. Очень необычно писал.

– Да вы что? – восхитилась жена и стала живо наполнять рюмки. – Вот это, действительно – подарочек ко дню рождения! А, Гришаня? Прага! Чешский хрусталь!

Григорий Францевич ощутил прилив сил. Вот, как дело-то поворачивается! Мировой классик в родственниках! В Праге жил! А ведь там у них «шкоды» делают. Хорошие машины, черт побери!

– Вот, Вы – по-батюшке – Францевич? – продолжил Приблудов.

– Ну?

– А того звали Францем! – победно выкрикнул журналист и залпом выпил рюмку. – Ну, за родственные связи! За «Замок»!

– За родственные связи!!! – с энтузиазмом поддержали супруги.

– Один глоток в неделю, не больше! – подал при этом кришнаит голос из селедки под шубой.

Дальше еще что-то происходило, но позднее Кафкин обнаружил себя уже в чулане на материном старинном сундуке. Это было большое добротное сооружение, в котором плотно хранились сокровища, вывезенные на память о службе: штабная мраморная чернильница, клубная флейта, несколько мундирных комплектов, парадная и повседневная шинели, полевая сумка, три пары сапог, фуражки, шапка, портупея, погоны.

Подполковничьи погоны, которые, к сожалению, так и остались невостребованными.

Тускло горела лампочка, перед глазами слегка плыло. Кафкин попытался сосредоточиться, разглядывая прогнувшиеся чуланные полки с разложенными на них подшивками журналов «Советский воин», «Агитатор», многолетними стопками «Красной звезды» и томиками библиотечки «В помощь политработнику».

Отчего не в постели с Валентиной?

Впрочем, такое бывало и раньше. Нелегкая офицерская служба порой заставляла Кафкина принимать для разрядки успокоительные алкогольные дозы, после которых он нередко вот так же обнаруживал себя в разных местах, совершенно не помня, как там оказался. Есть такая профессия – Родину защищать!

Главное, впрочем, теперь, что он дома, и на службу – не надо! Вот так-то! Отработался, Гриня, ку-ку!

Часы на руке показывали половину первого.

Ночь, видать … не день же? Конечно, ночь. В избе тихо. Тесть с тещей и мамаша спят в комнатах. Наверное, и Валька гостей выпроводила и дрыхнет. А Мукашенко-то, а? Вот ведь какой алкаш оказался! Книгу сталинскую вместо подушки таскает, хотя партия уже и отмежевалась от культа личности. Идиот!.. Интересно, все-таки, сам я в чулан забрался, или – помогли? А-а, какая разница! Вот выпить бы не мешало, потому, как – жажда.

В правой руке Григорий Францевич обнаружил книгу писателя-родственника. Ага, раскрыта на первой странице. Значит, хотел ознакомиться. Видимо, раскрыть-то раскрыл, да тут силы и оставили. Так, так. Бывает. Это – ничего. И Есенин, бывало, пил, как лошадь. А начальник училища? То-то. Бывает. А что это в кармане брюк твердеет?

Кафкин запустил руку в карман и ощутил ей теплое стекло.

Вот это – здорово! Ай, да, голова, мысленно похвалил он себя. Хоть и принял на грудь, а пузырек прихватить не забыл! Вот что значит – школа. Опыт – великая штука, его так просто не пропьешь!

Сонливость как будто улетела куда-то. Словно дым этот палочно-сандаловый, так сказать. Что ж, вот мы сейчас и попробуем отварчику, и почитаем, что там писал родственничек? А там, глядишь, и связи восстанавливать надо будет. Вдруг этот Франц Кафка оставил миллионы, а наследников и нет? А что – бывает такое. Вот и у них со ШВАБРОЙ нет детей. Это, конечно, не его вина. Сама – импотентка старая!

В общем, надо знакомиться с писателем-предком. Но сначала – утолить жажду!

Он вытащил из кармана бутылку. Да не просто бутылку, а – БУ-ТЫ-ЛОЧ-КУ! Подарок этого лысого йога в оранжевых простынях. Очень интересно. Травы целебные из этой … из …

Григорий Францевич попытался вспомнить, про какие места говорил лысый, но память пока слушалась еще недостаточно. Тем более надо выпить, подумал Кафкин. Надо освежиться, а то и буквы перед глазами прыгают.

Напиток превзошел все ожидания. Такого блаженства отставной майор не испытывал даже во время первой брачной ночи! Он единым духом всосал в себя содержимое бутылки и зажмурил глаза. Возникло ощущение необыкновенной легкости и какого-то совершенно фантастического полета. Этакого порхания, так сказать. Бог ты мой, подумал бывший замполит, какая прелесть! Вот умеют же люди делать – не то, что наше яблочное пойло! Выпьешь, и с души воротит, а тут – сплошной нектар и амбре! Надо будет лысого завтра заарканить и непременно стрясти с него рецепт. А теперь – арбайтен, арбайтен и арбайтен! Читать классика-предка, готовиться к оформлению наследства и переезду в Прагу!

К «Ниве» надо будет еще «Шкоду» прикупить. Или, лучше сразу – «Мерседес»?

Он поднес книгу к глазам и прочитал вслух: «Превращение … Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое …»

Тут вдруг со страшной силой навалилась на него совершенно невероятная слабость, и отставной майор-замполит Григорий Францевич Кафкин провалился в черный беспросветный сон.

2

Пробуждение было медленным.

Вначале пришло его осознание. Обычное дело: спал, спал, и – вот, пожалуйста, все закончилось. Душа вернулась в тело после ночных странствий по эфиру, как говорится. Впрочем, может так и не говорится, а вставать, таки, придется. Но – лень.

Кафкин неторопливо приходил в себя.

Кажется, все-таки – перебрал. Вот вечная история: вроде все нормально идет, а потом вдруг отключаешься. Словно оказываешься на дне. А дно такое, что ни один Горький не опишет и не достанет оттуда. Эх, жизнь наша нелегкая!

Что там вчера было?

Он стал оживлять события вечера, и постепенно дошел до беседы с журналистом. Как того звали (да и фамилию его) Григорий Францевич не помнил. Это, впрочем, и не важно. А важно то, что тот обещал притащить магнитофон, чтобы записать интервью. Чего доброго, и в самом деле припрется спозаранку!

Что еще было? Тесть с тещей рано ушли спать.

Пили за повышение пенсий …

Дальнейшее Кафкин восстанавливал уже нетвердо. Впрочем, память еще удерживала отдельные диковинные отрывки из повествования оранжевого йога о его путешествии по Индии, монастырях, мантрах, Кришне, перерождении людей в кошек, необходимости отказа от мясного, жизненной силе отвара …

Да, и еще, кажется, уже прощаясь, целовался с журналистом, который восхищенно поглаживал «Ниву», да – дурень – по пьяной щедрости пообещал подарить подполковнику Мукашенко все восемь томов «Советской военной энциклопедии». Ах, осел! Вот так, осел! Ведь этот сталинист теперь ни за что не отстанет!

И голова-то побаливает.

Все-таки, зря мы себя не жалеем, вздохнул Кафкин. Пьем алкоголь, нагружаем печень. И это – вместо того, чтобы культурно посидеть со стаканом минеральной воды. Ну, – в крайнем случае – добавить туда (чисто символически) чуть-чуть коньячку. Да ведь сейчас коньяку-то настоящего нет, вот в чем проблема! Гонят фальшак. Сплошной бутор. Вот и приходится самогон принимать яблочный … тьфу, мерзость какая! И какой дебил придумал его делать из яблок? Нет, чтобы – из капусты! Кстати, о капусте: сейчас бы капустного рассольчику хряпнуть. Самое – то! Да и поесть бы не мешало, однако!

Тут он почувствовал, что рука его затекла от долгого лежания на боку. Такое бывало. Занемела рука-то, елки-палки. Да-с … надо бы перевернуться. Он попытался это сделать, и с удивлением вдруг ощутил, что не может. Тело за время сна совершенно перестало его слушаться. Непорядок. Вот, что значит на сундуке спать.

Кафкин приоткрыл глаза. Хоть не хочется, а надо вставать. Попить рассольчика капустного, да и – вообще …

ВООООБЩЩЩЩЩЕЕЕЕЕЕ!!!!

Такого он еще не видел за всю свою многострадальную замполитовскую жизнь!

Вместо нормального загорелого и слегка располневшего человеческого тела Григорий Францевич узрел внезапно нечто … нечто …

Да что же это такое?..

Он лежал на боку и с безумным ужасом таращился на какую-то зелено-желтую толстую колбасу с черными пятнами-бородавками, из которой торчали длинные разрозненные чёрные волоски. На колбасе еще имелись бледные короткие щупальца-отростки. И одно из щупальц как раз и ощущалось, как онемевшая рука!

Сделав невероятное усилие, Кафкин сумел перекантоваться на спину – или то, что являлось спиной. Рука (а рука ли?) освободилась.

Так, так, так.

Редкий случай, подумал Кафкин. Глюки – и такие натуральные! Раньше такого не было. Вот, она, значит, как стегает – белая горячка. Но ведь принял-то не слишком много!?

Он закрыл глаза и опять попытался полностью восстановить ход событий. Сколько же он осилил? Да, нет – не больше обычного. Да, кстати – спохватился Кафкин – ведь я же еще и ночью пробуждался. Да, было дело. И … и настоечку даже пил. Настоечку … отвар травяной …

Тут вдруг по его новой спине пробежала паническая дрожь.

Разом вспомнился оранжевый, вручающий бутылку в начале вечера, и говорящий, что – не больше глотка в неделю. Отвар гималайский, говорит …

Ах, ты, сволочь лысая, мелькнула вдруг страшная догадка в голове Кафкина. Подсунул свое зелье, подлец, и – тю-тю!

Но ведь этого не может быть?!

Не бывает такого, чтобы человек выпил чай из трав, и превратился …

В кого?

Он снова открыл глаза и попытался приподняться на сундуке, опираясь на него руками.

Батюшки, да сколько ж рук-то у него?

Григорий Францевич – совершенно потрясенный – смотрел на свои руки. Да какие же это руки, мать вашу!

Пальцев не было, да что – пальцы!? Рук не было – вот беда. Какие-то щупальца-придатки, черт их дери! Да еще в таком количестве.

Ворочаясь и изгибаясь на сундуке, Кафкин все-таки смог чуть приподняться, и все более утверждался, что вовсе это с ним и не белая горячка происходит.

А что?

А то, что он – бывший майор стройбата и замполит, коммунист (билет сохранил!) и идейный материалист, всегда отвергавший чудеса и прочую поповщину – стал гусеницей!

Гусеницей!

Нет! Это же совершенно невозможно, тем более в свете обнаружившегося пражского предка – классика мировой литературы!

Вот тебе, кстати сказать, и – классик. Родственничек. Кафка. Это ж, прямо – проклятье какое-то …

Проклятье Кафки!

И как быть с покупкой «Мерседеса»? Опять же – жена. ЭТА – точно не поймет и скандал устроит!

Надо что-то делать, панически подумал Кафкин.

Нет, но каков мерзавец этот оранжевый!? Перерожденец! Прикинулся овечкой, и проник в дом в волчьей шкуре! Или – наоборот? Неважно. А важно, что плел про переселение душ он не просто так!

А что ему было надо? Почему именно Кафкина решил превратить в гусеницу?

А все очень просто, тотчас же догадался Григорий Францевич. Все проще пареной репы: он же сам сказал, что бывал в Индии. Вот и ответ! Его там ЦРУ завербовало с целью проведения диверсий против военнослужащих Советской Армии. Элементарно! Орудуют на-пару с этим журналюгой – вынюхивают, кто уволился, и – тут, как тут. Подарочек, дескать, принесли. А сами-то … Интервью, говорит, про неуставные отношения. Ах, прихвостень натовский! Под таким соусом решил военные тайны выведать!

От всех этих мыслей, вихрем пронесшихся в его голове, Кафкин вспотел и невероятно возбудился. Он стал ерзать на сундуке, пытаясь принять сидячее положение.

Нет, этого так нельзя оставить. Надо действовать! Немедленно сообщить компетентным органам, что в городе объявились американские шпионы, ставящие целью уничтожение командного состава российских вооруженных сил. Вероятно, применяют специальные бактериологические разработки из Пентагона!

Руки, а вернее сказать, омерзительные щупальца, постепенно стали ощущаться, и спустя некоторое время Григорий Францевич уже смог более-менее сносно ими управлять. Примерно через полчаса он устроился на сундуке в виде буквы «С», и, опираясь спиной на чуланную стенку, смог себя полностью осмотреть.

Так и есть – гусеница! Конечно, не в пример огородной мелюзге – огромная, но, однако же – гусеница. Шестнадцать рук … или ног? На груди – три пары. А еще пониже, уже от … живота, или, как это должно называться, отходили еще четыре пары … этих самых … да на конце туловища были еще две. Пожалуй, это все же – ноги, подумал Кафкин. Ведь пальцев – нет. На средних еще расположены какие-то крючечки, да только ими без пальцев взять решительно ничего нельзя. Это, кстати сказать, плохо еще и тем, что невозможно узнать, сколько времени? Командирские часы, что были на руке Кафкина, соскользнули во сне на пол, и надо было заниматься их поиском.

Эх, капустного бы рассольчику сейчас! Или просто – погрызть кочанчик!

Кафкин стал осторожно перемещать свое ОКОНЧАНИЕ на пол. Главное – не потерять с непривычки равновесие, а то грохнешься, да и расшибешься. Судя по всему, костей-то теперь в организме нет. А, может, это и хорошо? Нет костей – и ломаться нечему. А – голова? Череп-то остался твердый, человеческий? Эх, зеркала жаль в чулане не догадался повесить!

За дверью послышались голоса.

Тесть с тещей. Эти рано встают – не спится им, видите ли. Да и день в Биробиджане уже давно настал.

– А где же наш Григорий, Надюша? – донеся до Кафкина голос тестя. – На огороде, что ль?

– Нет его там, – пробасила теща. – Небось, умотал ни свет, ни заря к своему алкашу-приятелю. Поди, хлещут уже. Нет, чтобы, как мы – культурно: чаек с медком. Говорила я Вальке – не ходи ты за этого кобеля драного. Не послушалась … так всю молодость и просидела в дыре. И детей не нажила от импотента.

Вот карга старая, попытался сплюнуть от злости Кафкин. Сама ты – импотенка! И муж твой рыжий – мул кастрированный!

Слюны, однако, не было. Была вместо нее какая-то тягучая субстанция, которая застряла между губ.

Тут он вдруг понял, что зубов у него нет. Рот ощущался как-то по-новому. Словно у Кафкина теперь верхняя губа стала твердой и большой, прикрывающей нижнюю – тоже отвердевшую. А вот язык вовсе не чувствовался!

А говорить-то – возможно?

Григорий Францевич попытался для начала сказать что-нибудь, например, «доброе утро», но вместо человеческого членораздельного голоса смог с усилием выдать лишь какое-то шипение. Словно бы чайник закипал.

Как же теперь идти и сообщать органам про шпионов, когда языка – нет, зубов – нет, рук – нет, костей – нет?

Шипение Кафкина громкость возымело достаточную, чтобы биробиджанские родичи услышали его.

– Что это? – беспокойно спросила теща. – Вроде, в чулане есть кто-то? Может, вор забрался?

– Чего ему там делать? – ответил тесть. – Что он там найдет, кроме дохлых мышей?

Типичный мул! Какие еще «дохлые мыши»? Ведь лично говорил ему, что здесь хранится политическая партийная периодика, а в будущем будет «красный уголок»!

– Надо будет Вальке попозже сказать, чтоб нашла мужа, – заметила теща. – Не дело это, когда муж спозаранку по алкашам шляется. В армии его хоть дисциплина, импотента, держала, а теперь, вишь ты – почуял волю!

Они удалились, а Григорий Францевич, спустивший, наконец, нижнюю часть туловища на пол, стал составлять план действий.

Главное – не отчаиваться! Во-первых, вполне возможно, что все происходит в бреду, хотя и весьма натуральном. Надо просто выждать пробуждения. Логично? Логично. Во-вторых, даже если – что под большим вопросом – он действительно стал гусеницей, это еще не значит, что так будет все время. Надо полагать, настойка эта – типа гималайского самогона. Только, если наш родной первач человека пьянит, то эта дрянь импортная обращает нормальных людей в гусениц. Но! Как заканчивается действие самогона и человек трезвеет – так закончится и действие колдовского зелья! Надо просто подождать. Верно? Конечно, верно! Но просто ждать – смысла нет. Лучше всего найти ОРАНЖЕВОГО и потребовать, чтобы вернул человеческий облик. Как? А вот это уже его проблемы! Если, мерзавец, превратил в гусеницу, пускай назад облик возвращает! А иначе и по суду затаскать за такие вещи можно! Да еще и моральную компенсацию впендюрить на несколько миллионов! Или – миллиардов?

Мысль о том, что можно будет отсудить у кришнаита много денег, подняла Кафкину настроение. Ох, сколько можно будет капусты засолить да рассолу наготовить!

Значит, что нужно сделать?

Перво-наперво – поговорить с Валькой. Пояснить ей, что гусеницей он стал временно, что ей нужно будет стукнуть судейским на йога.

Да …

А, как ей пояснишь? А вот как – надо будет написать. Очень даже просто – берется в рот авторучка, и пишется ШВАБРЕ послание. Типа: «Без паники, родная, это я – твой Гриня. Временно превращен йогом в насекомое. Не волнуйся, мы его засудим так, что и на «Мерседес» хватит, и на дом в Праге!». Вот. Это – правильно! Она баба жадная: как поймет, что дело пахнет деньгами, так всю душу из йога вытрясет. Тут главное, чтобы биробиджанцы не пронюхали. ЭТИ запросто могут заложить и упечь в психбольницу, а то и – просто задавят. Не люди, а – звери. Насекомые. Пауки в банке! Теща, вообще -ведьма!

Кафкин прислушался. За дверью было тихо. Как видно, Крупские ушли пить чай во дворик, а остальные еще не вставали. Это и хорошо. Надо найти Валентину и объясниться. Он осторожно пополз к чуланной дверце, перебирая заплетающимися лапками.

Дверь чуланную он отворил со скрипом, изловчившись и потянув на себя ртом за ручку.

Тихо в коридоре.

Он двинулся каким-то необыкновенным волновым способом, неумело извиваясь и оставляя изредка за собой мокро-слизистые пятна. Сердце бешено колотилось от страха – вдруг выйдет мать и увидит его в таком виде? Может и не выдержать, черт побери! Он миновал коридор, оказался в кухне и навалился туловищем на дверь в комнату, где они ночевали с Валентиной.