Читать книгу 2041 - Александр Дмитриевич Бахия - Страница 1

Я проснулся под раздражающе громкий гимн, вторгшийся мне в подкорку, помимо моей воли. "Доброе утро, товарищи! Подъем! Старший брат приветствует вас!" Я нехотя встал. Глаз видео камеры автоматически расширился – реагирует на движения. Она висела в помещении так, что могла видеть одновременно его всего и меня и скромный мой быт. "Товарищ, номер 12638, будьте бодрее!!! Скоро начнется гимнастика." Я обернулся: во всю стену, под бронированным стеклом находился гигантский экран телевизора. На меня смотрела женщина: лет сорока, с красивым, пожалуй даже слишком идеальным лицом. Одета она была в комбинезон партии, стандартный, но с нашивкой внутренней партии. Так начиналось каждое мое утро, из года в год, на протяжении всей моей жизни. Под пристальным оком видеокамеры я чистил зубы и умывался. Даже кабинка туалета была под наблюдением. Когда я шел по комнате, натягивая единственную свою одежу (партийный костюм выдавался в нескольких экземплярах), то уже безразлично примечал движение камеры за спиной. "Встали в исходную позицию, руки на ширине плеч. Делаем наклоны! И раз и два и три… и раз и два и три.." Женщина на экране делала упражнения, параллельно наблюдая за нами через камеру. Усталый я хотел бы уже сделать передышку, но противная рожа идеальной женщины мне не дала. "Товарищ номер 1984, трудитесь усерднее ради партии! Возможно, в этом году мы сможем послать вас на фронт, оказав вам великую честь защищать родину от проклятой Евразии!" Я с трудом выдохнул, и продолжил отжиматься. Не скажу, что я великий воин или у меня могучее тело. Скорее наоборот, мне далеко за тридцать, уже седые пряди в волосах и слегка усталый, замученный взгляд. Иначе как товарищ номер 1984, я себя и не помню, а ведь когда-то, возможно, у меня было имя. Я, видимо, задумался: камера расширила свой глаз и пристально стала вглядываться в мое лицо: она пыталась прочесть о чем я думаю, какие мысли у меня в голове. Телеэкран с гимнастикой погас и включился снова через мгновение. На экране было лицо Старшего брата – лидера нации, лидера партии. Он был всё. Он был богом, основателем и отцом партии, отцом нации. "Приветствую вас, товарищи! За последний год все работали не покладая рук. Мы строили заводы, фабрики, мы поднимали боевые башни и возводили крепости, мы сеяли и жали. Теперь настал эпохальный час, час когда мы показали всему миру наше могущество, когда мы безоговорочно продемонстрировали наше моральное и физическое превосходство! В час когда мы все, товарищи, гордимся нашей страной! В час, когда каждый патриот, каждый истинный партиец задержав дыхание от восторга готов поддержать вашего верного слугу. Вот в этот великий момент, подлость и коварство Евразии перешло все границы, перешло все моральные и человеческие принципы. Более для всего цивилизованного сообщества Евразия и евразийцы не являются людьми, но они собаки, нет, чудовища. Они хуже бешеного пса, ибо пес есть не разумное животное, в отличие от этих нелюдей. Евразия, товарищи, совершила подлое нападение на нас. Она атаковала наши села, наши города и земли. Тысячи бомб они направили на головы мирных ни в чем не повинных Остазийцев! Мы должны сплотиться перед лицом опасного и коварного врага, перед лицом этих зверей, не людей, чудовищ, не достойных называться людьми! Старший брат объявляет набор добровольцев на войну. Я верю в вас товарищи! Мы победим и выстоим в этой страшной и эпохальной схватке!" Я изобразил на лице ненависть и отвращение к Евразии, восторг и поддержку Старшему брату. Но это были фальшивые эмоции, фальшивые чувства – за мной наблюдала камера, она могла понять по лицу что-то и тогда, думаю, в течении пары часов Министерство любви приедет за мной, потом будут пытать – они всех пытают, и расстреляют. Надо быть как все, надо быть с партией или не быть вообще, другого выбора нет, и никогда не будет. Телевизор говорил дальше, он повторял речь Старшего брата, потом включили репортажи зверств евразийцев. Я не переносил кровь, тем мне и хуже, смотреть на это было выше моих сил – показывали горы человеческих трупов, разрушенные города и сожженные дома. Я потянулся к выключателю, словно забыв, что выключить телевизор просто нельзя, сделать тише можно – выключить, нельзя. "Уроды! Нелюди, скоты, сволочи, подонки! Убейте! Убейте их всех!!!" Рыдала перед ведущим женщина с ребенком, похоже, мертвым. "Выродки, вероломно напавшие на нашу страну, не щедят ни женщин, ни детей, ни стариков. Посмотрите на эти зверства, какие жуткие муки испытывали погибшие наши товарищи, когда умирали от рук этих подонков!" Я уже не смотрел, я ушел в ванную и стал умываться. Не богатое жильё – белоснежные пластиковые стены, белоснежная простая кровать, тумбочка, шкаф, стол и один стул. Вот пожалуй, всё что было в моем быту. Всё пластиковое, всё белоснежное аж до рези в глазах и всё потертое, старое и опостылевшее. Даже окон не было – мое окно в мир телеэкран.

Вышел в коридор. Обшарпанный, старые обои бесконечно заляпаны непонятно чем. Повсюду висели плакаты "Старшего брата". Он смотрел на меня сурово, но по отечески поддерживая. Я пошел и вслед моему движению услышал мерное жужжание видео камер, они висели под потолком и пристально вглядывались в толпу. Народу, надо отметить, было в этот час полно: все спешили на завтрак. Человеко-поток уперся в белоснежный лифт, с угла которого естественно свисала видео камера. Она загадочным веком окинула меня взглядом и жужжа поехала смотреть толпу. Ни на мгновение нельзя остаться одному, нельзя даже уединиться. Повсюду звучали эти бесконечные лозунги, бесконечные крики, про нападение Евразии на нас, марши играли, а те словно впечатывались в мозг и оставались там навсегда. "Незнание – сила. Война – это мир. Свобода – это рабство!" Как мантра повторялись партийные лозунги. И только выйдя из лифта, я снова попадаю на информационное поле, полное пропаганды, насколько навязчивой, на столько и эффективной. Столовая была огромная. С исполинских мониторов сурово глядел на нас Старший брат. Над помещением белоснежно белым и идеально, не естественно чистым, разносились победные марши, музыка заглушала мысли. Серебристые партийные комбинезоны ярко бросались в глаза – свет неоновых лап отражался от них. Белоснежная пластиковая мебель, пластиковая посуда и пластиковые тарелки с, возможно, пластиковой едой. Я сел под видео камеру, так комфортнее, хотя ощущение безопасности лишь иллюзия, это понятно, но все же. В пластиковой тарелке рядом с пластиковым ножом, которым можно разрезать разве что бумагу, да и то если постараться, и пластиковой вилкой, с которой пища мигом соскальзывала и издевательски сбегала с тарелки, лежала еда. Еда… точнее. Подозрительное дрожащее месиво, бело-трупного цвета. Какой вкус у еды? Ответ никакого, само желе было безвкусное, но партия позаботилась и мудро предложила выбор. Рядом с едой лежало три пакетика: вкус курицы, мяса и рыбы. Если чего-то хочешь, то можешь посыпать и получить полезную и вкусную пищу. Впрочем, у пролов и этого не было, поэтому нам, я считаю, не на что жаловаться. Ко мне подсел толстый мужичонка, лет тридцати, но излишний вес его старил, а не мытые волосы и плохие зубы откровенно отталкивали. – Вот гады, вот уроды, скоты! – без предисловий начал он. – Евразия? – С должной злостью, но без души и ярости отозвался я. – А то! Сволочей надо распылить, уничтожить, сжечь! Эх, взяли бы меня в армию! Но ничего, к следующему году я похудею и мы их всех порвем! Он яростно разорвал все три пакетика и высыпал на противное дрожащее желе. – К следующему году мы уже победим. – Приговорил толстяка одной фразой, возможно, к долгим и мучительным пыткам в министерстве любви. Как он посмел сомневаться в мощи Большого брата? Разве наша великая армия не сотрет врага в порошок? Сомнение есть мыслепреступление, а мыслепреступление есть самое страшное, что может совершить товарищ против партии. Думаю, сегодня ночью за ним придут. Они всегда приходят ночью, а потом человек пропадает. Все следы его исчезают, будто такого и не было вовсе, будто не рождался и не жил. – Конечно, победим! – Наивно радостно воскликнул, мужчина, видимо, еще не осознавая, что фактически покойник. – Именно. Я ел, не особо вслушиваясь в его восторженно-яростные бредни. Я знал правду, а зная больше остальных ты практически сразу становишься мыслепреступником: не знание сила. Мыслепреступление это смерть – я гарантированный покойник, но вопрос был лишь во времени, сколько мне жить. И совсем не хотелось тратить его на разговоры с чем-то подобным вроде него. Завтрак закончился и все дружно зашуршали серебристыми комбинезонами, стулья поставлены на места, а пластиковая посуда отправлена мыться. Люди строем выходили из помещения, под зловещее жужжание видеокамеры.

Я отправился в минправ, министерство правды. Собственно, я там работал. У нас существует четыре министерства: минправ, минизоб, минлюб, минимир. Министерство изобилия морит голодом, министерство любви пытает и убивает, а министерство мира ведает войной. Я лично занимаюсь "правдой", точнее то, что люди будут считать правдой. Я живу в стандартном доме внешней партии, близко к центру города. Доезжаю до работы на метро. Всего я трачу минут тридцать на дорогу. Работа в центре города, как раз около Цитадели, раньше её называли как-то иначе. Красивый, прекрасный город. В год мы отстраиваем примерно, десять-девять деревянных и одно каменное здание. Деревья, были сознательно вырублены и уничтожены, город поделен на три зоны: для внутренней и внешней партии один – центральный район. Один район – закрытый, никто толком не знал что там и не особо хотел знать, ну и, разумеется район для пролетариев (без партийных), на новоязе их называли пролами.

Пролы это, надо отметить, низшая раса, они без партийные, бездуховные и деградирующие существа, ведущие чуть ли не уголовный образ жизни, их было примерно восемьдесят пять процентов населения. Они работали с утра до ночи, рано вступали в браки, рано рожали и рано умирали, где-то около сорока лет, у пролов считалось старость.

Дешевые, вульгарные и бессмысленные, они не имели за душой ничего, Старший брат, не стал влиять на них и они превратились в зверей. У них не было ни телевизора ни радио, книги они читали исключительно созданные нами (партией). В основном это была массовая безвкусица, глупая и бесполезная. Какие-то убийства, расследования, любовные романы – они просто не знают, что эта макулатура производиться роботами, машинами, компонующими сюжеты и подчас просто меняющая имена персонажей. Но пролов такая чушь удовлетворяла и этого было достаточно.

Из еды им доставалась в основном та самая биомасса, которую я ел на завтрак, но без вкусовых добавок. Я слышал за пакетики со вкусом курицы, они реально дрались и даже, бывало, убивали друг-друга. Без партийные одним словом. Все их мысли были только о сексе, о спорте и дешевой выпивке, а теперь, с помощью партии среди них появились мощные наркотики. Дешевые и эффективные они помогали нам регулировать количество этого скота, при практически нулевом вмешательстве в их скотский быт.

Пролы размножались как животные. Жили в каких-то мелких стаях, называя их семьями. Нам же партия назначала супругов по всем показателям, мы рожали идеальных детей, которых отдавали партии и она их продолжала воспитывать. Супружество как и секс существовало только для заведения потомства. Ребенка отнимали после родов сразу, а потом шел долгий и сложный процесс воспитания настоящего партийца, мужчину после пяти зачатий стерилизовали, так как это самый оптимальный путь к пресечению скверны – мыслепреступлению. Каждая женщина обязана была родить минимум двоих детей, можно больше, меньше нельзя. В шестьдесят лет, всех и мужчин и женщин "очищали", что в переводе с новояза означало физическое уничтожение. Я сел в вагон метро. Бесконечные серебристые комбинезоны шуршали, давились и мирно цикали друг на друга, временами мелькали черные комбинезоны пролов-рабочих и синие ученых. Видеокамеры неустанно ездили под крышей вагона и смотрели. Иногда останавливались и было видно как пристально смотрит электронное око. На выходе я прошел сквозь бронированную дверь, используя электро-чип, вшитый мне под кожу на руке. Говорят, что чип, не под кожей, а прямо в кости и если попытаться избавиться от него, то наступит мгновенная смерть. Большинству же он не только не мешает но и откровенно удобен: можно платить за любые услуги (только у пролов остались бумажные деньги), использовать как идентификатор личности, как паспорт и т.д. и т.п. Весь центр города был выложен серебристыми плитами, так, что он сверкал на солнце. Могучие десяти этажные здания, возвышались над столицей, усыпанные серебристыми панелями, они видны были со всех концов столицы. Но не они были главные, а четыре воистину гигантские пирамиды – министерства.

Они были настолько огромны, что в разы превышали и эти несчастные девятиэтажки и всё, что могло вообразить человеческое воображение.

Я шел по направлению к министерству, как вдруг меня сбила с ног летающая видео камера. Она обернулась, видимо, чтобы зафиксировать мое лицо и зависла надо мной. Большой синтетический глаз смотрел на меня и шевелил биощупом – там был электрошокер и ядовитый кинжал. Так же в любой момент эта штука могла поднять жуткую тревогу и привести сюда "Братьев" – карательные силы Старшего брата. Глаз просветил мой чип, осмотрел на рентгене есть ли оружие и удостоверившись в моей благонадежности полетел дальше. Я прибавил шагу, чтобы не опоздать на работу, но и не пойти мимо центральной площади не мог. Еще было утро, поэтому народу было мало. Играла музыка, да, забыл упоминуть, что всегда играет музыка или звучат речи Старшего брата. Особенно много плакатов и растяжек на центральной площади.

Гигантская пирамида министерства правды, внутри была похожа на чудовищный муравейник. Бесчисленные коридоры, серебристые с режущими глаз неоновыми лампами, маленькие, шумонепроницаемые комнатки, походившие на тюремные камеры, только белоснежные с пластиковой мебелью. По увешанным на потолке рельсам ездила всевидящая видеокамера. Я зашел в свою комнатку и горячо поприветствовал свой рабочий инструмент: "ИРа 2" – Искусственный Разум второго поколения. Я сел за работу, предстояло многое сделать – Евразия напала на Остазию. – проговорил женский, но механический голос. Я кивнул в ответ видео камере и та поползла в другой угол комнаты. Ира представлял собой экран, клавиатуру, видео камеру и микрофон. То, что раньше называли компьютер, теперь представляло собой просто способ коммуникации с искусственным интеллектом. Сказать по правде он не был достоин столь громкого и пафосного названия, интеллект был примитивный и средненький, но зато справлялся с огромным потоком данных, внутри сети. – Следуют изменения первого уровня, необходимо изменить Океанию, на Евразию. Я сел за компьютер и увидел, как идет полоса загрузки: шло изменение истории. Ира менял все упоминания Океании на Евразию, во всех сайтах, всех статьях и документах, в исторических хрониках и документах. Сейчас в эти минуты, другому отделу, скорее всего он поручил пере озвучить кинохроники, заменить одно на другое, сделать черное белым и наоборот.

Теперь все прогнозы аналитиков и политологов, все предсказания партии и лозунги и призывы будут верны, история переделана и в новых книгах будет новая история, та, где Остазия всегда воевала с Евразией, а не с Океанией. И если завтра все измениться и партия ошибется, а она не может ошибаться, тогда Ира снова изменит все упоминания, все следы прошлого. Мне достались как всегда фотографии, через пневмо-почту пришли оригиналы, я сканировал стопку фотофактов и потом кидал их в другую пневмопочту, где они сжигались без следа, без остатка. Вот в этот час и миг, больше никто не смог бы заявить, что-то помимо мнения партии. Больше не будет фото, видео или аудио фактов. Я с помощью специальной программы удаляю ненужных на фото министров, где надо добавляю с других фото, совсем других министров. А потом завершаю правку истории: дописываю не существовавшие факты и безапелляционно выношу вердикты – партия права, Старший брат не погрешим, слава ему! Вот в этом суть двоемыслия, это когда ты помнишь, что вчера был понедельник, но партия приказывает знать, что вчера была пятница, да и вовсе не вчера это было и ты веришь, сознательно забываешь и веришь. И помнить, позабыв и позабыть, без попыток вспомнить. Партия не погрешима, а если в чем-то и грешна, то это будет стерто, просто стерто с этого мира навсегда, да и не просто стерто, но вытравлено, извращено и перевернуто и так много много раз, покуда реальное событие и в правду не раствориться в песках памяти и ты уже будешь вяло пытаться вспомнить номера, тех кто начал войну, да и какая разница в итоге? Ведь, что напишут в учебниках, то и будет правдой, то что говорят, то и будет правдой, а не то, что помнишь, да и помнишь ли вобще. Завтра все журналы и газеты пролов будут говорить о том, что Евразия напала на Остазию. Учебники в школьных рюкзаках будут исправлены, исправлены энциклопедии и даже память старых выпивох в барах, подведет их и они будут помнить только то, что им говорит партия. – Я отмониторила перемещение товарищей внешней партии и сочла, необходимым исправить ряд конструктивных недостатков в пешеходных маршрутах по столице, измени карту города. Я распорядилась снести ряд зданий. Еще несколько часов я работал над новой картой города, надо было уничтожить и переписать улицы, историю некоторых проспектов и даже распорядиться о стирании нескольких партийцев. Дух захватывает от мысли, что я могу стереть живого человека, не убить, не растерзать или допытать, а именно стереть. То есть не оставить никаких следов о нем, его забудут даже близкие, в графике дежурств его и то не будет. Просто человека, партийца под номером таким-то нет, не было и он никогда не рождался. Не появлялся на свет и ничего не творил, а если и творил, то я переделаю, присвою его детище другому или себе, или даже сотру. Сотру всю жизнь, маленького и беззащитного человека, беззащитного перед партией и Старшим братом. Разумеется такого бедолагу за пытают в минлюбе или сожгут вивисекторы. – Помоги мне с пропагандой. – неожиданно спросила Ира и я недоуменно уставился в монитор. Впервые оно или она или он, о чем-то меня просило, обычно оно приказывало.

Обернулся, посмотреть где око, моей спутницы. Где именно у меня за спиной ее или его глаз, видеокамера. Оказалось, что практически у моего лица, когда надо они почти бесшумны. Ира анализировал по лицу, по мимике и жестам, по микрочипам и другим параметрам людей. Оно искало мыслепреступников, врагов народа, антипартийцев. А выдать могло всё, что угодно: не верный взгляд, жест или учащенное сердцебиение, чуть больше адреналина в крови и ты гарантированный труп – тебя сотрут. Ты должен, обязан любить большого брата иначе тебя просто не будет, но любовь должна быть настоящей. – Я понимаю слова и смысл слов, но не понимаю эмоций. Я могу прочесть на твоем лице мыслепреступление… – Будто играя со мной она сделала паузу, ожидая, дрогнет ли мое сердце и сознаюсь ли я, но я не реагировал и внутренне и внешне. – Но я не могу сама конструировать эмоции, для меня твое лицо лишь маска, кусок кожи, натянутый на череп, это не эмоция. – Ты права, в сущности, там нет ничего трудного, ты научишься… – Конечно научусь. Снимая кожу с лица, я так и не разобралась в эмоциях под ней. – Ты должна нападать первой. Видишь врага, назови все свои самые мерзкие, самые темные пороки и грехи, то, самое темное что есть в тебе и присвой это своему оппоненту. – Партия непогрешима. – мелодично и почти радостно ответила Ира. Меня, должно быть сотрут. Уже сегодня, вот за этот разговор, за эти речи. Я точно не жилец, Ира реально прочла во мне мыслепреступника, возможно, где-то в глубине души я оставил ярость и ненависть к партии и эта штука, эта машина увидела, осознала и просчитала меня, прочла как открытую книгу. И теперь я покойник. Мои ноги задрожали, я почувствовал как предательски напрягся живот и легонько стучат зубы. – Дальше, пожалуйста. – Тогда – собрал я всю силу воли. – тогда обвиняй во всем самом плохо, бесконечно, подкидывай ему факты, не давай ему даже оправдаться, и будь сама идеальна, подчеркивай свое превосходство. Если ты вор, обвиняй врага в воровстве, если ты негодяй, обвиняй его в этом. – Ты мыслепреступник – холодно и беспристрастно сказала машина. Мне стоило чудовищных, неимоверных усилий, улыбнуться в холодное моргало камеры. – Верно, ты правильно применяешь мой метод. – Тебя сотрут. – Казалось, еще холоднее и отстраненнее изрекла машина. – У тебя нет эмоций, в газетах, журналах, книгах надо полевать грязью, ругайся, обвиняй, активнее будь. – Я говорил машине, а сам чувствовал как время остановилось и смерть почти физически склонилась надомною. – Спасибо, товарищ 1984. Ваш рабочий день окончен. Слава партии! Старший брат следит за тобой! – Слава партии. – Кажется испуганно и затравленно отозвался я и на негнущихся ногах отправился домой. Точнее в бар. Надо выпить.

Эту ночь я практически не спал. Иногда проваливался в темную непроглядную и страшную бездну, зыбкую как песок и в ужасе вскакивал из нее – казалось, что на пороге моей каморки стоят Братья, уже готовые отвести меня в министерство любви. Их не было и я, уставший и взволнованный вновь впадал в черные объятия сна, он обволакивал меня и туманил сознание. Сквозь черную беспроглядную тьму проступило лицо милой симпатичной девушки, она обхватила меня тонкими нежными ручками за шею и глядя в глаза прошептала: "Я люблю тебя, Старший брат!". Открыл глаза. Меня била мелкая дрожь, а на губах еще ощущался вкус ее губ. Липкий страх и доселе не виданное ощущение прокралось в мое сердце и поселилось в нем. Сообразить я ничего не успел. На голову мне был наброшен мешок, а руки оказались скованны за спиной. Грубые и сильные руки, молча стянули меня с кровати и голым повели куда-то. Сердце бешено билось, а сознание отчаянно пыталось куда-то деться, спастись и потеряться. Меня без сомнения ведут в министерство любви. Братья всегда приходят ночью, они пытают и мучают людей месяцами, превращая несчастного в овощ, он будет после министерских стен любить и обожать старшего брата, просто у него не останется ничего – его сознание будет стерто от пыток и унижений, оно будет вывернуто наизнанку и вымыто, так, что место для мыслепреступлений не останется, только любовь к Старшему брату. Но чаще несчастные просто пропадали и никто не знал что с ними случилось, как они кричали перед смертью, молили ли о площаде или стоически держались, пока жизнь не покинет их изувеченные и замученные тела. Я не мог идти, не мог дышать и не мог ничего думать. Мои ноги отказывались ходить и меня практически несли, подобно мешку картошки. И почти так же грубо кинули в холодный кузов машины. Меня везли достаточно долго, машина петляла по улочкам города. Машины были только у Братьев и Вивисекторов, говорят, что существуют некие Демиурги, но их я никогда не видел и понятия не имел кто они. Братья это силовики, закованные в прочную пластмассовую броню и носящие смертельное оружие – пистолеты или автоматы, за спинами обычно висел щит. Закованные с ног до головы, они не имели никакого уязвимого места, они могли избить или ударить электрошокером, а могли застрелить прямо посреди улицы без суда и следствия. Они были абсолютная власть и абсолютный закон. Это были кулаки Старшего брата и они были страшнее смерти. Хотя, вивисекторы были, наверное страшнее – это врачи, точнее садисты, которые ставят жуткие и бесчеловечные опыты на людях. Опыты столь страшные и жуткие, что пытки в минилюбе покажутся раем. А еще вивисекторы очищали. Под очисткой подразумевалось выжигание напалмом еще живых, но заболевших людей, выжигались целые кварталы. Так из "сострадания" они сжигали заболевших пролов, просто скидывали нищих и голодных в огромную и еще живую кучу и живьем обдавали напалмом. Редко, но бывало, так, что над городом стоял густой дым это значило, что лечение идет полным ходом. Обычных партийцев лечили ровно неделю, если он не выздоравливал или медленно шел на поправку, то его отправляли на очистку – сжигание в печи вивисекторов. Меня вывалили на холодный, железный жесткий пол. Голый, с мешком на голове и с руками за спиной я чувствовал себя совершенно не защищенным. Меня подняли сильные руки и поставили на негнущиеся и дрожащие от холода и страха ноги. Я стоял так и не знал, как меня убьют? Будут ли пытать? И выстою я хоть пару часов? Отчаянно хотелось жить.

Ну, в общем, похоже, я мертв. Мне не выбраться отсюда, вряд ли я еще раз увижу небо, вряд ли я вновь выпью в баре или просто пройдусь по городу. Вряд ли меня отпустят. Отчаяние и безнадега охватила меня целиком. Я мог только слушать шаги вокруг себя, мог чувствовать что рядом стоят двое могучих Братьев и что холод проникал сквозь кожу и я стучал зубами. Я боялся и трепетал. – Так, товарищ на стирание… номер 1984, передай личное дело. Густой, могучий голос разнесся по маленькому помещению и от него отчего-то стало особенно страшно. – Э… шеф, я уверен что это был он. Мыслепреступник 1984. – Партия не может ошибаться, ты привел товарища N16. Ты понимаешь глубину своей ошибки? Ты арестовал Брата, нашего с тобой товарища, ни в чем не виновного и ни в каких злодеяниях не уличенного. С меня практически сразу сняли мешок и накинули халат, я даже не сразу понял, что это халат, настоящий махровый, стоит должно быть кучу денег, да и редкость неимоверная. Меня отвели куда-то по бесконечным коридорам. Со мной шли два могучих бойца, закованных в сплошные пластиковые доспехи, у них из динамиков под кислородными масками раздавались шипящие электронные позывные. Гигантские двери расходились в стороны перед нами и мы шли дальше. Выходит, что я шел не там куда ведут зеков и мыслепреступников, а там где живут и работают сами Братья. Нас неотступно преследовали камеры и плакаты со Старшим братом. Меня привели в скромное по размерам, но не содержанию помещение. Маленькие мониторы покрывали собой всю стену. В углу стоял стол и два стула, в конце комнаты, коронно, уместился кожаный диван. Мебель была не пластиковая, деревянная. Пол устилал красивый узорчатый ковер, под потолком висела лампа в абажуре, а на столе находилась настоящая пища. Такая, которую я видел только по праздникам, да и то очень очень редко. Виноград, яблоки, мандарины и чай в заварнике. Я расположился в комнате и мне принесли новую одежду: халат, два комбинезона Братьев и один, настоящий доспех. На столе охранник выложил пистолет и электрошокер, щит стоял у стены. Я разлегся на диване и, видимо, от усталости сразу заснул. Мягкая перина и фрукты, настоящая еда и настоящий уют, привели меня в полный восторг, но страх и стресс, вывели меня из равновесия. Я даже не сразу заметил, что рядом нет привычного ока видеокамеры. Я проснулся от шума. В моей комнате, на стуле сидел человек. Он раскладывал на столе закуски и ставил бутылки со спиртным. Мужчина обернулся и радостно приветствовал меня. Большой и грузный, он был одновременно сильным и могучим. Огромные руки сжимали бутылки стеклянный стакан. – О, братан, очухался. Видать трындец, конкретный тебе наступил, я уж думал, ты там от моих ребят чуть ласты не склеил. Хоть не отмудохали тебя они? Неа? Если что, ты это… скажи я пойму, накажу по, как её, по справедливости, конкретно, кароч, накажу без базара. Я от такой речи, сказать по правде, даже несколько опешил. Не привычно, не понятно, это был не новояз, а что-то совсем несусветное, основанное на жаргоне и смеси просторечий. – Тебя Вивисеки захапали? Это они блин могут, ващее, капец, я помню у меня нарыв на пальце был, так эти пустозвоны предложили мне палец оттяпать и пришить чужой. Совсем дурные какие-то, лечиться у них это совсем полный ахтунг и не комильфо, я тебе скажу. Вот наша, водка, это дело, выпил и на душе и теле приятно и здорово. Я поднялся и сел с ним за стол. Он ел настоящую рыбу, соленую и вкусную. Шоколад! Не та подделка, что я обычно ел, с гордой надписью "победа", а настоящий, трудно описываемый и не неповторимый, настоящий шоколад. А когда он заварил кофе, я понял, что окончательно теряю рассудок. – Ты это… Браток, не робей, жуй давай и вот тебе по стопочке жахнем! Тут все для тебя, эти как их… книжки, жратва всякая, захочешь бабу, найдем, такую как пожелаешь, тут у нас этот как его… все свои кароч, своих братков не бросаем и в обиду не даем всяким висисекам. Мы, Брат, высшая раса, вон оно как! Он убедительно поднял палец вверх и я уже осознал, что совершенно пьян и счастлив. Незнакомый номер, рассказывал и рассказывал, казалось, что всю ночь или день. Он говорил, что пролы это грязь и низшая раса, что внешняя партия (к которой я принадлежал раньше) – это просто шлак и накипь, но по выше чем пролы, а внутренняя партия это блеск партии, но мы, то есть Братья самые-самые!