Читать книгу Клетка - Александр Георгиевич Горешнев - Страница 1

Пролог, который отсылает читателя чуть не в самый конец книги

Почётный гражданин Рима, сенатор, герой Галльских войн Марцелл Флавий кормил хлебными крошками коричневых голубей. Они во множестве расплодились на верхнем ярусе колоннады огромной белоснежной виллы, расположенной в глубине оливковых рощ за северной окраиной города. По широкому добродушному лицу гуляла улыбка. Внезапно он глубоко задумался, но пухлые влажные губы опять растянулись в узкую полоску, потом прошептали что-то невразумительное. Впрочем, гвардейцы никогда не приближались к нему и подслушать ничего не могли. Он взял последнюю горсть крошек из сумы, подвешенной на меч потрескавшегося Марса, швырнул её в ближайшего голубя и хлопнул в ладоши. Голубь не отлетел, описал круг и принялся жадно склёвывать корм. Двое солдат бросились в глубину сада. Там, над портиком в тени вековых дубов и лавров прятался низкий замшелый грот. Открыли потайную дверь в углублении, встали на караул. Марцелл Флавий, кряхтя и по-прежнему улыбаясь, начал долгий спуск в сырую пещеру. Он не мог понять, почему его, наследника Тита Веспасиана, римского императора 70-х годов, считали покровителем христиан, тех самых иудеев-сикариев, повстанцев и террористов, врагов Рима. Христиане отрицали божественность императоров, его прямых предков, их родовых богов, богов самого Рима Юпитера, Юнону, Марса. Теперь же, после Константина, сделавшего христианство официальным культом, Сенат предлагает ему пост Понтифика, настаивая, что в Риме разгорается религиозная смута, и было бы глупо восстанавливать против себя большую часть гражданского общества. Скользкие ступени сделали поворот, здесь в глубокой норе жила Ламия. Заслышав стон, Марцелл наклонился к жерлу пещеры и произнес несколько ласковых слов. Стон прекратился, и сенатор медленно продолжил путь вниз.

У железной решётки стояли прикованные к стене самые настоящие некроманты. Молча они справились с мощным затвором, с поклоном отворили клеть. Под низким потолком неярко горело пламя в плетёных железных корзинах. Когда гегемон вошёл, пламя вспыхнуло, озарив дюжину мужчин и женщин в лохмотьях. Они лежали вдоль стен на почерневшей зловонной соломе, кто-то читал молитву, кто-то молчал. В центре узилища возвышалась окаменевшая фигура трёхметрового Василиска с завязанными глазами. Он был закован в цепи и вынужден был согнуться чуть не пополам, упираясь петушиным гребнем в потолок. Ониксовое жабье тело поблёскивало желтизной ауреуса, из клюва капала такая же янтарно-малахитовая слизь.

– Ты, – тихо сказал Марцелл и ткнул коротким толстым пальцем в ближайшего пленника. Тот ничего не ответил, но отполз к Василиску, положил голову на когтистую лапу.

– Твой черёд, – сказал Марцелл и указал на молящегося у дальней стены. Он встал, поднял остро заточенную палку, приблизился к жертве и медленно вдавил её в живот несчастного. Человек даже не застонал, только на лбу мгновенно проступил пот, из закушенной губы брызнула кровь.

– Слишком быстро, – сказал Марцелл и, глубоко задышав, спросил: – Где прячется старшина общины?

Пытуемый не ответил. Марцелл кивнул головой, прикрыл веки и выдавил из себя:

– Продолжай.

Христианин вынул палку, переставил её чуть выше и с силой вдавил опять.

– Ответь сенатору, иудей, прежде чем отправиться к Тартару и сыну его Тифону.

В ответ на молчание Марцелл тихо сказал «Продолжай» и краем туники отёр свои алые губы. Несчастный палач с трудом вдавливал палку всё глубже. Казнённый молчал, потом неожиданно поднял дрожащую руку ко лбу, уронил её и перестал дышать.

– Слишком быстро, – сказал Марцелл и повернулся к выходу.

У входа в дом сенатор ополоснул лицо холодной водой из большой каменной чаши. Проследовал в спальную комнату. Перед широким настилом на львиных лапах прямо на мраморном полу стояли кувшин с вином, чаша, полная фруктов. Он жадно выпил, наполнив до краёв тонкую глиняную чашу. Скинул алую тунику, белую льняную рубаху и, не снимая калиги, тяжело повалился на ложе.

– Я очень устал, – мрачно сказал сенатор.

Из боковой комнаты тут же выбежали две совершенно юные темноволосые девушки в коротких кожаных жилетах нараспашку. Когда они умащяли благовониями белое волосатое тело Флавия, он не возражал, вспоминая заседание Сената, где его сначала уговаривали, потом стращали и даже принесли клетку с Цербером. В конце концов, он так и не согласился занять пост высшего иерарха христианской церкви.

Когда девушки робко попытались возбудить его, он прогнал их, вспомнив аудиенцию у императора. Гонорий принуждал его немедленно приступить к строительству очередной христианской базилики. Он даже позвал шута, который больно поколотил его дубинкой. Всё это было не просто недоразумение или неведомый ему политический расчёт, это был каприз: возвышение через унижение.

Через месяц Марцелл решил проверить, как строится церковь. Стены главного нефа уже стояли, и Марцелл Флавий удовлетворённо посмотрел в сторону стоящих на коленях рабов и вольноотпущенников. Все склонили головы и смотрели в землю. Но один осмелился быстро, тайком перекрестить его. Сенатор повернулся к охраннику, протянул руку. Воин вложил в неё короткий широкий гладиус. Сенатор медленно подошёл к человеку, стоящему на коленях, не смеющему поднять взгляд. Бить мечом было не с руки.

– Ляг на спину, – спокойным голосом сказал Марцелл. Когда тот исполнил приказание, сенатор нагнулся и провёл острым лезвием по животу. Человек испугался, вскочил на ноги и, подхватив кишки, бросился наутёк.

Когда Базилика была почти готова, император Гонорий ещё раз лично представил её строителя Сенату и рекомендовал Марцелла на должность христианского суверена. Правда, сувереном Святого Престола объявил себя святой Сириций. Но как истинный адепт святого Петра, апостола и первого Папы христианской общины Рима, он был также наивен и ещё не понимал, что в его чашу уже добавили яд.

Марцелл публично обвинил святого Сириция в связях с Химерой, существом порождённым хаосом, и на следующий день суверен после скромного постного обеда скончался в ужасных муках.

Под именем святого Анастасия пост Понтифика займёт Марцелл Флавий. Но уже два года спустя, в 401 году от Рождества Христова, при его полном попустительстве и немощи слабоумного императора Гонория германцы впервые в истории захватят и разграбят северные города Римской империи. Но на смену Анастасию уже спешил другой человек. Епископ, принявший имя святого Иннокентия, займёт Престол Святой Церкви и за пятнадцать коротких лет обратит в новую веру многих герцогов и князей Европы.

Часть 1. Марта, Вагнер и универ

Тогда он не проявлял особую гражданскую сознательность или что-то там ещё. Шкуру спасал. На одной из пьяных вечеринок подрался с лучшим другом из-за девчонки, засунул её в автомобиль и на выезде со двора влетел в огромное дерево. Как это обычно бывает, виновник остался цел-невредим, а Марта надолго слегла в больницу с множественными ушибами внутренних органов.

Машину сделал быстро, с Серёгой помирился, в конце концов. Только родители Марты простить его не смогли, и впереди явственно обозначился небольшой, но реальный срок. Адвокат, честный прощелыга, откровенно признался, что взятку он не возьмёт, потому что ни он, ни прокурор ничего забелить не смогут. Посоветовал "единственно верный" выход из положения – срочно сдаваться в военкомат.

Год службы только казался бесконечным. Теперь же, после трёх дней пробуждения по утрам с улыбкой, Захар понял, что это был всего лишь один мелкий эпизод из его короткой жизни. Настолько мелкий, что даже подготовка к поездке на дачу к Серёге, занявшая каких-то три дня, казалась куда как длинней. Однако, хлопоты: надо всех организовать, хорошо закупиться, чтобы накрыть приличную поляну. В мирной реальности второй половины XXI века не принято отмечать дембель с размахом. Но тут случай особый, да и компания у Захара ещё со школьных времён считалась разгульной сверх всякой меры. Решили уехать подальше, в «таёжную глубинку», как любил говорить про свой заброшенный родительский дом сам Сергей. Где-то в районе Талдома в бору на берегу холодной речки оставалось не больше десятка ещё обитаемых домов. Если судить по рассказам Серёги, они вообще могут не вернуться оттуда в мир телефонов, настолько там классно и по-хорошему дико. И люди совсем другие. По его словам, рыбу тамошние аборигены ловят в полноводной реке, прямо из окна выбрасывая сеть. Само собой, для шашлыка выбор предоставлялся самый разнообразный. Можно кабанчика стрельнуть, а то и лосятины раздобыть у тех же аборигенов. Места хоть и безлюдные, но райские, можно сказать, только вместо праведников населены переодетыми грешниками.

Ехали на четырёх джипах. Серёга поклялся, что места в двухэтажном рубленом доме хватит всем. Его прадед-лесник в своё время такую хоромину отгрохал, будто царский поезд привечать собирался.

*

К концу третьего дня Сергей отвёл Захара в сторону и, не глядя в глаза, скороговоркой спросил:

– Тут Марта к нам набивается – пригласишь?

Захар оторопел.

– Сама?

– Сама, кто ж её тянуть станет. Да и не особо мы общаемся. Я говорил тебе, когда ты там ещё был. Как-то тяжело теперь с ней. Жалко девчонку, да сам понимаешь – как с больной, в депрессию вгоняет, вот её и обходят.

Захар молчал. Он никогда не снимал с себя вины за то, что сделал, но встречу с Мартой представлял по-другому. Про себя он давно решил покаяться и жениться на ней спустя год-два. Если простит. А тут сама встречи ищет. Но почему нет, почему не объясниться прямо сейчас?

– Давай позовём. Только позвони сам. От моего имени позови.

Собрались на пару недель. Кто-то выпросил отпуск, кто-то вообще уволился. Молодые все, бесшабашные.

*

На дорогу ушло восемь часов, и в течение восьми часов Марта, сидевшая между Захаром и Танькой, родной сестрой Сергея, не произнесла ни слова. Переговаривались, перегибаясь через неё, как через сумку с продуктами.

На месте всё оказалось ещё хуже. Девушка сторонилась ребят, они не замечали её. После бурного застолья пошли на реку. Купались, бесились, только Марта одна в стороне стояла, улыбалась, уклоняясь от брызг. Вернулись в дом – на широком дубовом столе ждал ужин. Местные мужики принесли рыбу, огурцы, почуяв дармовое угощение. Бабка Клава, соседка, возилась у дровяной плиты со щами. Сразу стало понятно, им здесь рады. На полную катушку врубили старинный магнитофон с записями 60-х годов прошлого века (только здесь и могло сохраниться такое чудо), заговорили о делах, понятных только им самим. В компании до утра воцарилось веселье. Под конец начали разбредаться по многочисленным горницам и светёлкам, следуя указаниям хозяина дома. Захар до этого момента избегал даже встречаться глазами с Мартой, но тут собрался, взял её под локоть. Она вздрогнула. «Неужели так нализался? Нет, это ей неловко, нужно было девчонок подговорить, – соображал он. – Какой теперь разговор, если она ни в одном глазу»?

Проснулся он на хозяйских нарах один. Ничего не понял, но сразу увидел Марту. Она сидела в дряхлом креслице и смотрела в полуденное небо за мутным окном.

– Ты чего, так и просидела? – спросил он.

– Ничего. Всё в порядке. Мне не спалось, – ответила Марта.

«Ну, дела, – подумал Захар, вспомнил, как отключился в тот же миг, как на постель присел. – Что мне вообще теперь с ней делать»?

– Ребята проснулись?

– Да, кто-то бродит внизу.

Захар сел, опустил голову, тяжело вздохнув, признался:

– Март, ты прости, что перебрал. Нам с тобой поговорить бы надо.

– А стоит? – помолчав, спросила Марта. – Я не разговаривать напросилась. На тебя посмотреть хотела – и всё.

– Ты вот что… Сама знаешь, я кругом… – он осёкся, сейчас явно не время начинать дурацкие извинения. – Давай-ка вниз. Чаю хочу, страсть.

Спустились на кухню. Там уже пили пиво, вполголоса переговариваясь. Захару стало тошно, попросил Сергея сделать им чаю. Когда напиток был готов, взял кружки, позвал Марту выйти во двор. Сели на лавку, и Захар, отхлебнув кипяток, спросил, не сходить ли им в лес по ягоды. В этом году, как он слышал, брусника хорошо уродилась. Марта с радостью согласилась. «Да, такие дела, – подумал Захар. – Две недели будем ягодки собирать, если у нас всё так и дальше пойдет».

Так, наверно, и было бы, да случай помог. Марту укусила змея. Она вообще рептилий до судорог не любила, а тут полный контакт: побледнела, уселась на мох, сказала, что идти не может. Захар перепугался по-настоящему. Схватил её, перебросил через плечо и километра два на бегу пронёс. В избе переполошились, прибежала бабка Клава. Всплеснула руками:

– Да не волнуйтесь. Мы тут все кусаные-перекусаные. Сейчас к егерю за сывороткой Фёдор съездит.

Фёдор оказался тут же за столом, возразил:

– Лучше отвезти её в Охону, в медпункт.

– Это ж какой крюк. Чего в такую даль таскаться? – не сдалась бабка Клава.

– А этого, может, черти по лесам носят.

– Ничего. За полчаса обернёшься. Шприц не забудь, – уже не терпя возражений, сказала бабка. – Ну-ка, покажь, – она задрала штанину, ткнула в Захара пальцем. – Вот тебе, жених, задача. Видишь два пятнышка? Если хочешь, чтобы у невесты температура не выскочила, соси здесь, пока Фёдор ездить будет.

Фёдор ездил три часа. Три часа Захар высасывал гадючий яд из ранки на тонкой щиколотке.

После такой беды Марту как подменили, она расслабилась, влилась в компанию, шутила, смеялась. После рюмки водки Захару показалось, что она и поглядывает на него по-другому. Спали вместе, обнявшись, усталые, довольные, но без всякой близости, конечно.

Все последующие дни Захар разыгрывал Леля, и тогда они кувыркались на толстом и мягком как ковёр мху и в шутку целовались. А то изображал Берендея и делал это так страшно, что Марта визжала на весь лес и убегала ещё дальше в чащу. К ребятам не выходили: те пьянствовали, купили кабана, жарили мясо на берегу и загорали, совершенно не обращая внимания на отсутствие своих друзей.

Следующая поездка в «таёжную глубинку» состоялась уже по поводу свадьбы Захара и Марты.

*

Они поселились у Захара в однокомнатной. По-настоящему влюбились и обнаружили в себе ту самую химию, что способна стирать всяческие бытовые недоразумения или дурные воспоминания. К тому же родители их помирились и благословили брак.

Видимо, переизбыток чувств и инстинктивных желаний решил единственную проблему: совершенно неожиданно Марта забеременела уже на первом году. Но старая травма всё же дала о себе знать: во второй половине беременности проявились гестоз и анемия при плацентарной недостаточности. Потребовалась срочная госпитализация. Захар сходил с ума, чудесное исцеление оказалось ложным, внезапное обретение теряло смысл.

– Так что, Захар Алексеевич, сделать мы ничегошеньки не можем. Не вы первый, кому придётся смириться, – равнодушно заявил доктор.

– Откуда вам знать? Мы через такое прошли, – зло ответил Захар. – Это не просто упущенный шанс – это была последняя возможность. Даже не в ребёнке дело.

Доктор удивлённо поднял брови.

– А в чём?

– Да не буду я ничего объяснять. Вот здесь всё, что я получил за машину. Больше у меня просто нет, и родители всё отдали, – Захар подвинул под ноги врача простую, но увесистую сумку. – Сделайте всё, что можете.

– Всё, что мы можем, это убить и её.

– Так не бывает. Всегда выход есть.

– Поверьте моему опыту. Впрочем, мы можем с вами договориться. Я не знаю, что вы хотите, но предлагаю простой выбор: вы получаете либо два трупа, либо один. Но я могу пойти на откровенный риск только при условии, что вы мне документик подпишите, где чётко указано, что отказываетесь от операции и оставляете жену в больнице для дальнейшей интенсивной терапии.

– Да хоть тысячу документиков. Я верю в… ваш документик. У вас всё получится после всего того, что было. А я к вам в рабы пойду.

Доктор натужно улыбнулся.

Месяц его не пускали в палату. Объяснение всегда одно – не положено. А что там на самом деле? И лекарств не просят раздобыть, и пару слов на клочке бумаги передать отказываются. Неожиданно, во время очередного визита молодая строгая женщина в халате пригласила войти.

Она лежала с закрытыми глазами. Говорила о вере. Когда узнала его, потребовала, нет, не потребовала, принялась напористо умолять о чём-то.

– Захар. Обещай, что принесешь мне сокровенное, тайное, чего, может быть, и нет. Поклянись, Захарушка. Найди ангела, принеси его.

«Рехнулась, видно, милая. Да и когда это в бога уверовала»? – мысли его разбегались, и он всё больше молчал. Да и что на его месте вообще мог сказать человек? – «Но проклятие на мне. Я виноват. Хотел спасти, вернуть всё. Искупить вину хотел. А возможность еще остаётся? Или сделал ещё хуже? Куда теперь»?

– Обещаю, – выдавил, наконец.

– Постараться нужно. Постарайся обязательно – и тогда всё у нас будет хорошо.

– Угу. Доктор сказал, ты поправишься.

– Вот принесёшь – и поправлюсь, – она облизала сухие губы, веки дрогнули, но открыть их она не смогла. – Поправлюсь.

Он не верил, что люди так запросто могут чувствовать приближение смерти, тем более, говорить при этом о каких-то глупостях. Он не поверил врачам, а её слова о заколдованном предмете расценил, как желание обрести целебный амулет, или эликсир. А вышло так, что, пока он по знахаркам, да храмовым торгам бегал, Марта умерла. Теперь поверил.

Горькую пил долго. Один, запершись в квартире.

В галлюцинациях прочёл подсказку. «Иди-ка ты, Захар, послужи Родине ещё разок. Там и найдёшь то, о чём тебя дурака Марта просила. Помнишь, как она просила»?

Военкомат и «федеральная служба» не помогли. Чтобы попасть в группу «Вагнера», пришлось подключить старого сослуживца, «секретчика», с которым иногда коротал солдатские вечера у канистры с техническим спиртом. Пили прямо в штабе, в святая святых любой воинской части, в комнате ЗАС, под носом у дежурного по части. Но это было оправданно – адреналин, чувство опасности съедали время. Теперь время остановилось.

Он всё делал без огласки. Даже к отцу на Петроградскую сторону не поехал, чтобы не ляпнуть чего. Проводы устраивать, конечно, не собирался, но, когда дело решилось окончательно, позвонил отцу и Серёге. Ему сказал только, что надолго выпадает из компании.

– Чё ребятам передать? Опять в запой?

– Нет. Передай нашему планктону, что законтрактовался, что мне жить надоело.

*

В мире агрессивной геополитики есть много мест, где всегда горячо, для которых придумали разнообразные средства активного влияния и предлоги для иностранного присутствия. Армии подключаются редко, и многие интересанты предпочитают частные военные компании. В частности, на Ближнем Востоке. Захара с его новыми друзьями-добровольцами, действительно, направили в самое пекло, в одну из ближневосточных стран. Предыстория конфликта, в который предстояло вмешаться Захару, длинная, но вкратце суть его такова.

Территория Антиохийской православной церкви долго оставалась в составе Турецкой республики; по соглашению с Грецией об обмене населением все православные подлежали депортации из этих районов. Но население по-прежнему оставалось на родной земле, прячась в пещерах, вырытых в податливых горных породах первыми христианами ещё в IV веке. Оно всячески поддерживалось Русской православной миссией, но геноцид становился всё более очевидным, несмотря на то, что здесь почти семнадцать столетий подряд звучали молитвы на языке Господа, а в городке Хомс хранился пояс Пресвятой Богородицы.

В эти земли обетованные, неведомо по чьему велению, ранним холодным утром высадили с «вертушек» небольшую группу свежевыбритых мужчин. Задача была предельно проста: затруднять оперативные мероприятия местных бандитов, для чего был составлен план трех-четырех дозоров, определены секреты, назначены передвижные группы. Зона ответственности смыкалась с воинскими частями дружественной страны. На обеспечение и поддержку жаловаться не приходилось. В случае надобности гарантировалось артиллерийское и авиационное прикрытие. От кого – неизвестно, но и своих средств доставало. Пара бронетранспортеров, минометы, снайперские винтовки, средства связи – выше всяких похвал. Народ подобрался опытный: многие из группы как раз из отпуска прибыли, повоевали уже и кое-что, судя по всему, заслужили. Формально даже Захару звание присвоили, правда, документы не выдали. Из тридцати человек половина где-то уже раньше перезнакомилась, а потому назревал хороший отдых на песках у источников, панибратство, изредка и не всерьёз азартные игры.

Через неделю побеспокоили: ночью в тепловизоры бойцы наблюдали несколько мобильных групп неизвестной принадлежности. «Соседи объезжают», – решили в группе и успокоились.

В один из дней, в самую полуденную жару, из-за барханов выскочили «Тойоты», бестолково обстреляли один из секретов и скрылись. Так случилось несколько раз: в группе появился первый раненый, но его быстро эвакуировала вызванная «вертушка». Взамен доставили еще пятнадцать загорелых парней с новёхонькими автоматическими гранатомётами. Стало известно, что недалеко появилась банда, и число пикетов решено было удвоить.

Вскоре случился серьезный бой. Штабной блиндаж накрыло минометным огнём, полезли «бээмпэшки», старые, разбитые, но с неисчислимым боезапасом. Они не отступали, даже когда ребята спалили штук семь из них. Может, у них вообще не было заднего хода? Через полчаса боя вокруг лагеря завертелась «карусель» – здесь были все виды «джихадмобилей», раритетные «спарки» на пикапах, увешанный мешками с песком «Брэдли».

К вечеру бармалеи поднасели, к ним подключился резерв. А Захар впервые узнал, что «Калаши» тоже иногда сдаются: когда его расписной понтовый заклинило, перебежал к огнемётчику. У того обожжённые руки уже ничего кроме «Шмеля» не держали, и он отдал свой автомат.

Связист со слезами в голосе молил кого-то о чём-то. Но его то ли посылали подальше, то ли пытались объяснить, что по всем квадратам идёт бой. К вечеру их, несколько едва живых парней, наконец, зажали. В пустыне перебежки не всегда помогают, а тут в русло высохшей речки загнали: глубина канавы 30 см, так что последние минуты боя Захар бегал исключительно на коленях. Пронеслась пара «Аллигаторов», показалось, что на боевой разворот заходят, но их Захар больше не видел.

Ещё перед отправкой, на недельных сборах, один боец из бывалых, как бы между прочим, поведал Захару, что в подобных ситуациях, буде таковая случится, стрелять лучше одиночными: себя меньше раскрываешь, да и с патронами всегда проблема. Поэтому, когда внезапно всё вокруг смолкло, он с радостью обнаружил в магазине еще дюжину патронов. Осмотрелся: в рыжих косых лучах далеко видно. Только столбы чёрного дыма вокруг, да впереди, в километре церквушка стоит, откуда взялась, как уцелела – не понятно. К ней и направился. Пока полз, ещё килограмм песка проглотил. Привалился к стене, долго не мог отдышаться, но сквозь грохот в голове смог разобрать: жив пока, ребят нет, а нога онемела, кровь из неё ручьём так и хлещет, а сознание по этой причине уже проваливается. Под каменным столом (алтарь, что ли?) заметил блестящий ремешок. Лениво, с безразличием перетянул ногу повыше колена и заснул.

*

Полгода спустя Захара вызвали в кабинет главврача одной из ростовских клиник.

– Ну, что, герой, надумал? Через неделю последние наборы закончатся, а ты всё валяешься. Так, куда пишем? – размеренным тоном гнусавил высокий молодой человек в пиджаке, расхаживая из угла в угол. – Если что, я на машине, хоть сей момент в штаб с рапортом.

– Нет. Передумал я, – растерянно ответил Захар. – Хватит боевых действий. Можно мне в гражданский попробовать?

– Хм, – молодой человек изобразил начальственную паузу. – Эк вас шатает. Можно, конечно. Куда именно?

Захар сам толком ещё не решил, но что-то внутри его уже вело за собой, уже не особо-то спрашивало. Хотя сам он ни за что не признался бы, что верит в предназначение и прочую хиромантию. Ответ сорвался сам.

– Я ж теперь специалист по древностям. Хочу в археологический.

Высокий молодой человек остановился, изумлённо задрал брови.

– Собирай вещички. Я там распишусь за тебя. Едем в штаб округа.

Вечером того же дня Захар в новёхоньком камуфляже сидел на перроне ростовского ж\д вокзала, прихлебывая «кока-колу», просматривал проездные до Питера и рекомендации от больших военачальников. Рядом лежал памятный пробитый бронежилет, стянутый пояском в золотистой оплётке.

«Так, первым делом к отцу. Что-то сдал он. С чего? Всё ж как по маслу. Потом, – Захар продолжал шевелить затупившимися мозгами, – в приёмную комиссию универа. Хотя нет, проставится надо, а то дороги не будет. Серёга, конечно, обалдеет от изумления, но загуливать некогда – вот посидим денёк на кладбище, и шабаш. В приёмную комиссию – бегом марш. Там пойдет, как по писаному. В сентябре, только не зевай, уже на лекцию посадят, – Иван улыбнулся, вспомнил школу и своё отношение к наукам. – Ничего. Пролезем в старосты или профоргом… в комитет можно… а там не он учёбу, она его потянет».

*

Денег на вольное житье студиозусу не хватало, и он устроился в местной администрации подрабатывать дворником. Служебная пятикомнатная квартира (расселенная коммуналка) выходила окнами во двор-колодец, так в Питере заведено. Там и был поставлен рекорд всех времён по количеству кляуз на одного жильца: на шум из нехорошей квартиры жилконтора получила 184 жалобы от соседей и 37 предписаний от участкового. Но как раз в то время Захар сдружился с молоденькой девушкой, техником-смотрителем той же конторы, приехавшей в этот город жизнь устраивать. Через полтора года слухи в деканат всё же просочились. Но учился Захар Крымский неплохо, только «зачётка» и спасла.

Конечно, в те годы студенты выпивали не меньше нынешних. Особенно после сессии, особенно занесённые на край света практиканты-археологи. Однажды во время практики в заполярье Захар с товарищами раскопали мамонтёнка, только что не живого, настолько хорошо сохранился. Мясо нефтяникам продали, выдав за говяжий спецпаёк, а вот со шкурой дело не прошло. Потому что местный чиновник высокого ранга (в лице шамана) лишился дара камлания после того, как на его глазах мамонт с оленьими рогами покрыл олениху. Из университета чуть не выгнали. Но учился Захар Крымский неплохо. «Зачетка» только и спасла.

Свою вторую жену (через месяц развелись) Захар обрёл всё там же, в служебной пятикомнатной квартире. После очередной вечеринки девушка не успела разводной мост перебежать и осталась ночевать. Оставалась она не одна, но тут казус вышел: ребята, которые тоже не успели мост перебежать, ради шутки предложили в «дурака» сыграть, кому с красавицей ложе делить в оставшиеся до рассвета часы. Захар проиграл, но девчонка всё равно с ним спать пошла. Это крепко зацепило юношу – очень уж романтично показалось.

Так, при соблюдении традиций студенчества всех времён, с полумифическим везением и обретёнными в результате неплохими знаниями, пробился Крымский к «госам», а потом и к диплому.

Часть 2. В поле

Конечно, после защиты диплома талантливого, предприимчивого и везучего студента оставили на кафедре. Тему для диссертации подбирали недолго. Сам Юрий Моисеевич Троянский сказал: «Фамилия у тебя знаковая. Вот и возьмешь тему «Крымское золото скифов». Командировки на юг, к морю? Знаю-знаю, согласен». После такой рекомендации имя участника самой перспективной научной программы никто не оспаривал.

Захар обладал завидной памятью и уже через неделю музейный этап был пройден. Три месяца он провёл в богатой библиотеке университета, где с удивлением обнаружил факт пребывания в Крыму разрозненных племён русов в период раннего средневековья. Потом получил доступ в мощнейшую локальную сеть. Здесь по какой-то причине особенно заинтересовался северо-восточным побережьем Крыма времён Боспорского царства. Полудикий конгломерат после убийства Скрибония на триста лет стал вассалом Римской империи. С IV века Боспор уже центр одной из епархий Византии, и культура местного населения развивалась под влиянием греческих традиций. Теперь город называется Керчь. Религия осталась та же. Но культуру придётся ещё откапывать, чтобы узнать, как племя русов, отпетых кочевников и дикарей, превратилось в киевское княжество Тьмутаракань.

Наконец, молодого учёного решили выпустить «в поле» для натурного ознакомления с материалом. Впереди ждала степь и чёрное небо палаточных городков. Большинство курганов в ареале обитания кочевников в Северном Причерноморье разграбили еще в XIX веке – кладоискатели не понимали, что само по себе скифское золото не отличается высокой стоимостью. «У него низкая проба, – говорил Троянский. – Эти древние украшения, конечно, в первую очередь представляют историческую ценность». Но ещё оставались нетронутые курганы, ещё больше их надеялись отыскать. Так и получилось. В группе Крымского оказалась студентка из местных, из крымчан. Когда Захар на третью ночь их близкого знакомства, уже собирался уходить в свой вагончик, она придержала закрай палатки.

– Захар, я хотела тебе одну вещь сказать. Погоди.

Молодой учёный уже имел богатый опыт, попытался ужом пролезть на выход. Но человек он был порядочный, опомнился, задержался.

– Говори, Тася.

В её огромных татарских глазах отразилась звезда.

– Ты что, Таська? Ну, нельзя же так. Сразу в слёзы…

– Не сразу, – девушка всхлипнула. – Это большая тайна. Бабушка, когда умирала, рассказала мне… ты первый, кому признаюсь.

– Ну? – Захар нежно лизнул невидимую влажную щеку.

Тася продолжала хныкать, искала губами его губы.

– Она сказала, что, когда у меня будет муж, я должна показать ему одно место. Волшебное. Только мужу, иначе много беды случится.

Оба помолчали. Захар уже знал, к чему все эти уловки, но продолжал гладить её спину. Соображал, ну, вот опять черти с ним замутили. Неужели таки по-простому нельзя. «Все они одинаковые. И всех жалко».

– Обещай, если покажу тебе место, то женишься на мне. Обещай.

– Проклятье, – тихое слово сорвалось непроизвольно, но студентка услышала, поняла по-своему.

– Нет, если передумаешь, просто не говори никому.

– Я ничего не думал, чтобы передумывать. Что там такое страшное?

– Курган распаханный. Давным-давно наши, когда случайно вскрыли его, нашли нетронутое захоронение. Потом присыпали, большой дом сверху поставили. Потом их угнали. Осталась одна бабушка. Никто не вернулся…

– Ничё себе. И ты мне это вот так.

– Как?

– Да неожиданно очень. И много там?

– Полно. По завещанию насчитали тогда двенадцать фигурок всадников, десятка полтора коней. Стрелы, стремена, посуда византийская.

Захар уже не сомневался – настоящий исследователь ради любви готов на всё.

– Но я же тебе не муж.

Она молчала. Такие женщины на самом деле способны хранить тайны. Но как теперь оценить доверие?

– Хорошо, – промычал Захар. – Давай завтра решим вопрос. Ты мне, конечно, очень нравишься, Таська, но я подумать хоть для приличия должен. Да и сама ты меня давно знаешь?

Захар почувствовал, как она разулыбалась, тряхнула гривой жёстких волос.

– Давно знаю. Я узнала тебя, как только на свет появилась. И вообще, Захар Лексеич, кто к тебе чаще других на консультации ходит? Кто тебя с каждым днём рождения поздравляет, с каждым Новым Годом?

Захар не выдержал, пожал её плечо и юркнул в черноту южной ночи.

Буквально на следующий день молодые археологи оказались в заброшенном селении неподалеку от Симферополя. В подвале полуразрушенного дома в свете аккумуляторной лампы Захар взял в руки свои первые бесценные древности: их не надо было очищать – стоило запустить ладони в серый тлен подземелья, вытащить тяжелый предмет, и сухой песок легко обнажал тусклый жёлтый металл очередной поделки. Стоя на коленях, Захар всматривался в знакомые формы скифского литья. Сомнений не оставалось. Если и жило на свете волшебство, он находился в его жилище.

– Я не знаю, что тебе сказать, Тася, – дрожащим хриплым голосом начал Захар. – Я даже не знаю, что с этим делать.

– Решай сам, – легко отозвалась девушка. Она тоже была одета в комбинезон и стояла рядом на коленях. Захару показалось, что в её глазах мелькнула хитринка. Но это показалось, только лукавство – она искала здесь другой клад.

Очень скоро развалины огородили полотнами, прибыли вооруженные сторожа, закипела работа. Делегации музеев и университетов следовали одна за другой, а имя успешного аспиранта с восторгом и завистью произносили во всех мировых научных заведениях. Это была сенсация, оглушительный успех, равный победам Шлимана.

Раскоп приносил щедрые дары. Все указывало на то, что захоронение было царским, а вокруг располагалась невидимая столица знаменитых кочевников. Столица Скифского царства, покорённого такими же дикими племенами готов. Именно этим и объяснялся тот факт, что большая часть артефактов открывалась только на месте курганов. У них не было даже деревянных строений. Но история народа, населявшего степи между Дунаем и Доном с VIII века до нашей эры до второй половины III века нашей эры медленно разворачивалась прямо на глазах самых обыкновенных современных молодых людей. Они поселились здесь же, в отдельном вагончике по молчаливому согласию университетского начальства. Целые дни проводили в образовавшемся карьере, ползали с кисточками, наблюдали за работой опытных мастеров. Мало кому приходилось испытать столько счастья, столько очарования и забытья, как им в эти святые дни. Но злое пророчество сбылось: дождей не было всё это время, в сухой земле даже корешки пересохли: одна из стен на краю невысокого котлована медленно сползла вниз, когда под ней работала Таська.

*

Прошли годы. Захар остепенился. Он стал известным учёным, и всё, что интересовало его в жизни, сузилось до сугубо профессиональных тем. Участвовал во всевозможных конференциях. Ездил в командировки в Мексику, а когда ЮНЕСКО выдала разрешение на проведение археологических работ в районе Киригуа в Гватемале, он излазил вдоль и поперёк джунгли Юкатана. Он работал с руководителем группы раскопок Мичиганского университета, ведущим специалистом по истории народов Африки. Он несколько раз побывал в египетской Гизе. Но ничего, кроме культуры народов и структуры почв на двухстах раскопах, не задерживалось в его памяти. Это был настоящий фанатик, почти параноик. Но свою первую программу никогда не забывал – ни одна экспедиция в Крым не проходила без его участия.

*

День заканчивался, и Елизавета, посидев еще минуту на корточках, оторвала руку от земли, встала во весь рост и устало выгнула спину. Километрах в двух от неё на чёрный частокол бесконечного моста с востока, со стороны Тамани вырвался поезд. На синем фоне предвечернего моря его почти не было видно, но она всегда чувствовала его приближение, несмотря на отсутствие перестука тяжёлых чугунных колёс. Вагоны катились гладко по бесшовным рельсам, как по воде. Скоро они въедут в воду, вернее покатятся над водой, и она опять, в который уже раз, будет взмахами обеих рук отвечать восторженным пассажирам, прилипшим к окнам, предвкушавшим скорый конец долгого пути и не менее долгий отдых у моря.

Их небольшой лагерь располагался между двумя огромными, когда-то заросшими непролазными водорослями лиманами. Воду из них откачали два года назад, земля быстро высохла и потрескалась, а кое-где нещадное южное солнце уже пробудило первоцвет васильковых венчиков – напрасно поверили, солнце их убьёт в образовавшихся чёрных пустынях. Где-то дальше по берегу расстилались ковыльные степи – белому тощему перу не страшен никакой жар. Много лет его лебяжье покрывало скрывает загадки этих пустынных, непримечательных с виду мест южной оконечности русской земли. Собственно, новые данные о первых христианах на Руси и стали причиной организации серьезнейшей за последние годы экспедиции, предпринятой Институтом археологии. Раньше полагали, что тьмутараканский князь Мстислав Рюрикович принял веру в своем уделе за сто лет до князя Владимира. Теперь же из арабских летописей выяснилось: мало того, что здешнее славянское племя имело более обширные связи с татарскими племенами, нежели с Киевом или Большой степью с её печенегами, половцами и хазарами. Мало того, что воевали местные славяне всегда в союзе со скифами-сарматами, равно как против эллинов, так и против кыпчаков. Так ещё оказалось невозможным определить их культурно-религиозную сущность, этнические корни и суть явных сношений с Римской церковью, минуя византийский престол. Ещё выяснилось, что полуостров испытывал сильнейшее влияние иудеев на протяжении веков, но, создав каганат, в иудейство славяне не перешли, а от языческой веры отказались. Многое становилось непонятным. Установлено, что архиважные и невероятные события случились на этих берегах в IV-V веках, когда в заселённых славянами ареалах Керчи и Тамани вполне могли принять от греков их христианскую веру.

Всё это со всех сторон анализировалось, изучалось. Написаны монографии, возникли споры, не улегшиеся до сих пор. Совсем недавно группа Елизаветы отметилась сенсацией: в районе села Глейки, по ту сторону неглубокого пролива, нашли изображения Перуна и Семаргла. Оказалось, оба идола «жили» в XII веке. После этого спорить было не о чем – споры прекратились до объявления результатов экспедиций, которые начались еще лет десять назад, но противоречивые результаты их ещё больше запутывали историков, лингвистов и этнографов.

Елизавета собрала инструменты, с нетерпением поглядывала в степь, в сторону лагеря – профессор Иосиф, как она ласково называла своего любимого куратора по имени Захар Алексеевич Крымский, – всегда приезжал за ней сам на 80-летнем УАЗике. Профессор слыл символистом и утверждал, что год и месяц выпуска автомобиля совпадали с его собственными, что создавало между ними некую духовную, даже тантрическую связь. Любимым Захар Алексеевич был во всех смыслах. Что на самом деле связывало с ним младшего научного сотрудника Елизавету Петровну Изотову, сказать было трудно, но жить друг без друга они не могли, ели, спали и работали всегда вместе.

Сегодня она опять ничего не нашла. Напрасно выбрала это место – не надо было отбиваться от группы. Но в степи много дорог. Одно утешение – неделю назад отправили на север прелюбопытную находку – серебряный крест, явно произведённый из седельной пряжки – вот-вот должен прийти предварительный анализ. Елизавета чувствовала что-то важное, связанное с этим предметом, напрямую касающуюся основной цели экспедиции, но понять пока ничего не могла, только его возраст должен был многое объяснить. Подобные посылки чуть не каждую неделю они отсылают спецпочтой из Краснодара в Питер, и кто побожится, что этой находке придадут особую важность и рассмотрят в первую очередь?

Наконец, столб пыли, хриплый клаксон и металлический дребезг на всю степь.

– Что пряжка? Есть ответ? – Елизавета обняла Захара Алексеевича, едва он разогнулся, выкарабкиваясь из машины. – Я есть хочу, Иосиф, нет, жрать. Так что там «завлабы»?

– «Завлабы»? А то! Помнишь герметично закупоренный глиняный горшок?

– Помню, конечно. С ним уж год возятся. Кстати, в Керченском раскопе это была далеко не единственная интересная вещь.

– Именно. Но только она наделала столько шума. Ну, давай свои вёдра, садись в машину. Сейчас всё расскажу – упадёшь.

– Вывалюсь, ты хотел сказать, – женщина расстегнула халат, распустила тугой узел волос и, потопав пыльными кроссовками, прыгнула в неуютное металлическое кресло.

Учёный сразу догадался, что день потрачен впустую, ничего не спрашивал, долго и без энтузиазма возился с кистями и совками в открытом багажном отделении. Наконец угомонился, подошёл к Елизавете, присматривающейся к вытянувшемуся и загоревшему лицу в зеркале заднего вида.

– Там ещё одно сообщение было, – промямлил начальник отряда и положил руку на дверь рядом с её рукой. – Нам с тобой.

Елизавета развернулась, щёки мгновенно побледнели, глаза сузились – сразу стало понятно, как заколотилось её сердце.

– Что случилось? – тон женщины сделался натужно ровным и показался бы мягким, если бы не эти встревоженные глаза, напрягшаяся в повороте шея.

– Ольга. Ольга…

– Что? Что опять? – уже совсем тихо переспросила Елизавета. – «Вот и объяснение: крестик вспомнился неслучайно».

Захар Алексеевич вздохнул и выпалил, наконец:

– Ольга под машину угодила.

Елизавета ахнула:

– Это напасть, Иосиф. На тебе проклятие. Сама-то жива?

– Жива-жива. Что им всем будет? Сказано, дома сиди – так и сиди! – беззлобно шипел Крымский, обходя машину. Сел, включил стартер. Через минуту мотор зарычал. – Надо же, на пятом месяце. Придушу, своими руками придушу. Выкидыш, конечно. Без осложнений. Из больницы на второй день попёрли.

Елизавета сидела тихо, закрыв глаза, всё так же повернувшись к морю, подставив прохладному бризу лицо и шею.

– Всё устроится, Иосиф. Всё обойдется. Ты говорил о горшке.

– Да-да. В конце концов, его решили распилить: полость большая, стенки толстые, на снимке внутри только один полукруглый предмет…

– Не томи. Что это было?

– Глиняный кубок.

– И всё?

– Не всё, дорогая. На кафедре теперь точно прибавится сумасшедших. Приехали не только Сорбоннские светила. Представители духовных сообществ, как я понимаю, легаты и паладины всякого рода. Всё из-за нашей миски. Чашки, вернее. Кубка, чёрт побери.

– Ого. Консилиум, или как это у них называется.

– Собор.

Машину тряхнуло. Профессор задумался, но тут же очнулся, продолжил уже не так насмешливо:

– Большинство приглашённых считает, что это не та Чаша. Нет, официальных заключений никто не давал – нужна сопутствующая информация и ещё целый ряд экспертиз, анализов, сверок. И что характерно, как раз нас с тобой и ждут, как непосредственно извлекших объект из тьмы веков. Там ожидали найти следы крови. Представь, кровяную окаменелость, действительно, обнаружили.

– Интересно. И что теперь будет?

– А то. Мы с тобой люди неверующие. Или так скажем, агностики. И родилась у меня мысль: мы пока ещё имеем право законсервировать артефакт, не давать по нему более никакой информации до своего возвращения, а там объявимся, неспешно востребуем его для проведения дальнейших и глубоких научных исследований, – профессор хитро улыбнулся.

– И изучим состав глины, из которой была изготовлена чашка, – младшая сотрудница в такт насмешливо перебила вальяжного преподавателя.

– В том числе. Я не гонюсь за славой, но… очень, честно сказать, надеюсь, что там не остатки жертвенного быка, заколотого две тысячи лет назад твоими предками – ты говорила, что основательно изучила свой фенотип, так что именно твой скифский прадед мог подложить свинью и явился причиной помутнения сознания многих уважаемых людей. В том числе и моего, между прочим. Но разве тебе не любопытно знать, что в действительности находится в этой чашке? Не интересно своими руками пощупать то, о чём болтают люди две тысячи лет? – профессор сделал вид, что испугался своих слов, но тут же продолжил. – Гм, а почему, в самом деле, это не может иметь отношение к самому известному и авторитетному человеку из живших на этой планете.

– Ах, вот в чём дело. Молчал до сих пор. Любопытно. Интересно. Романтично. Ты знаешь, я всегда согласна – и лучшего помощника у тебя никогда не будет, – Елизавета ткнулась лбом в профессорское худощавое плечо. Ей показалось, что на глазах у неё появились слёзы, что сказать надо было что-то ещё, совсем другое. Но она опоздала – ничего, к этой теме они ещё могут вернуться. Сегодня. В лагере. В постели.

– Так я и думал. Романтично. Завтра же заявку и докладную оформим и отошлём. А там, глядишь, не мессию найдем, так в святые отцы пролезем. Верно говорю, Лиз?

– Всё верно, Иосиф.

Часть 3. Как это всё начиналось

Моросил дождь. Мужчины зябли в степи, выпасая небольшой гурт овец и табунок лошадей; кое-кто отважился выйти в море. За пеленой дождя, вдали, проглядывались приземлённые каменные строения боспорской столицы Пантикапея. Их родное поселение находилось много ближе и состояло из двенадцати шатров, покрытых конскими шкурами. С юга задувал промозглый злой ветер, он рвался в вытяжные отверстия, загонял дым обратно в жилища. В одном из них на овчиной шкуре лежала молодая женщина. Время от времени она вставала и подбрасывала сырые ветки можжевельника в тусклый огонь. Она широко улыбалась и красными, воспалёнными глазами смотрела на серебряный крестик, подаренный ей ровно три года назад эллинским купцом. С греками малое кочевое племя русов встретилось здесь же, на боспорском берегу, когда возникла необходимость поначалу в обмене товарами, а потом и в закупках готовой упряжи и надёжной оснастки для рыбачьих лодок. Никто из стариков не мог сказать, что привело северян к морю. Но как кочевники, так и рыбаки из них получились никудышные. Люди всегда голодали, их число уменьшалось.

«««Мария вспоминала, как высокий тонконосый грек, сын знатного купца, учил её христианским молитвам, как она уверовала сама и позднее пошла с проповедью о едином Господе от Пантикапея до Керменчика, половецкой столицы всей Таврики. Уезжая, Агатон Кафский попросил зайти её по пояс в мелководный лиман, обрызгал водой и подарил ей серебряный крест, суть и назначение которого давно объяснил. Теперь он просил рассказать о христианской вере всему их небольшому народу и примирить степняков между собой.

"Если ты сделаешь это, мне будет дозволено жениться не на девушке из племени варваров, а на женщине из народа единоверцев", – сказал, прощаясь, Агатон.

Она ответила со всей страстью молодых лет:

"Я сделаю это. Наступит мир, исчезнут голод и болезни".

"Клянусь, – отвечал Агатон, глядя ей в глаза и страстно сжимая её поднятые ладони. – Ровно через три года я вернусь на это же место. Ты должна быть здесь. Мы всё сделаем, как я сказал".»»»

Сквозь мерный шум дождя послышалось далёкое ржание и звон давно забытых бубенчиков. Конечно, это были купцы. Мария выбежала из шатра и помчалась к морю. Вдоль берега тянулся караван, всадник в эллинском белом плаще увидел женщину и понёсся навстречу. Когда их разделял только ручей, соскочил с коня, упал, поднялся и побежал.

Они сидели вдвоём, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на шипящую потрошёную рыбу, разложенную на раскалённом камне.

– Мария, мы прошли от самого Херсонеса. Тебя помнят, о тебе знают везде. Как тебе удалось? Ты прошла весь путь одна? Тебя никто не обидел?

– Твой крест помог. Да, теперь во многих кочевьях повторяют твои молитвы, всё меньше смотрят в сторону своих идолов.

– Я видел, люди поверили. И нас встречают уже совсем не так, как прежде, – грек взял в ладони её раскрасневшееся от дыма лицо и нежно прильнул губами к её губам. Он знал, что возражать Мария не будет. Она поверила ему, она сдержала слово, данное ему, она его ждала.

*

Минула неделя свадебных церемоний. В этом году русы могли себе это позволить: успокоились готы и тавры, степь расцвела под обильными дождями, в стадах случился необыкновенный приплод.

Отец поставил только одно условие: купец будет жить в племени, пока Мария не родит мальчика. Агатон остался, и они вдвоём исходили с проповедями весь полуостров и даже перебирались через пролив на аланский берег. После первенца-дочери у Марии родился сын.

В один из солнечных летних дней люди заметили судно торговцев, возвращавшееся из Пантикапея в Херсонес. На борту различили знаки с берега, бросили якорь. Для Марии и Агатона настало время прощаться с семьёй и племенем.

– Родичи мои! – Мария выступила перед собравшимися соплеменниками. – Вот и настал день, когда я должна уйти от вас навсегда. Но вы все знали, что это время наступит. Вы не можете винить меня, потому что ухожу с людьми, которые принесли вам свет веры. Я обещаю вернуться, я клянусь, что ещё приду к вам, а чтобы вы не забыли, чтобы ждали, я отдаю свой шатёр вам для молений перед этим крестом. – Она сняла с шеи серебряный крест на тонком конском волосе. Старший рода с поклоном принял его и, подняв высоко над головой, крикнул:

– Халилуа!

– Халилуа! – ответил немногочисленный хор голосов. Но особой радости в призыве не было.

Большой корабль под парусом с развесёлыми купцами, удачно избавившимися от товара, ждал в лиге от берега. Агатона и Марию быстро переправили к кораблю на лёгких рыбацких лодках, и они ещё долго стояли на корме и махали руками маленькому племени недавних кочевников, толпившихся на мелководье до самой темноты.

Когда они спустились под палубу, Агатон достал из сундука крестик, похожий как две капли воды на тот, что остался в шатре, и с нежностью повесил его на грудь Марии.

– Ты сделала ещё одно важное дело. У праведных христиан, конечно, должно быть хоть что-то похожее на церковь.

– Что это, церковь?

– Это место свидания с богом.

– Ты раньше не говорил мне, – возмутилась Мария.

– Ты ещё многого не знаешь. Потерпи, – примирительно сказал Агатон.

*

Весь полуостров несколько лет жил в мире. Отчасти стараниями Агатона и Марии. Но скоро с востока пришли гунны, разбили притихшие было племена, а полисы греков сделали данниками своего каганата.

Агатон в этом увидел божий промысел и уговорил Марию идти с ним в Византию, а потом в святые земли, чтобы получить благословение иерархов христианской церкви, вернуться и уже полностью посвятить себя апостольскому служению.

Они так и сделали: собрали у друзей и знакомых денег, сколько смогли, взяли еды на несколько дней, оделись в простые полотняные рубища и ночью вышли из Кафы, где обосновалась вся их семья. Агатон прихватил несколько оставшихся крестиков, вырубленных из конской упряжи для продажи знатным покупателям. Оказалось, отец Агатона заказывал пряжки у местного мастера, а сын нещадно обворовывал его «на святое дело».

Земли сарматов прошли почти без опаски: здесь уже давно доминировали византийские военные отряды и, видя кресты на груди паломников, оказывали уважение и помощь. Неприятности начались на втором месяце похода, когда вступили в горячие земли Фракии. Здесь вели борьбу многочисленные племена гетов, македонян, даков и многих других за каждый клочок причерноморской земли. Не все из них были хоть сколько-нибудь цивилизованны. Особой жестокостью отличались некрещёные скифы. Однажды они схватили, ограбили и изнасиловали паломников, отпустив их голыми, босиком. Но по пути ещё встречались люди, готовые поделиться старой накидкой и последним куском хлеба, дать шкуру, чтобы укрыться на ночь. В истинном мученичестве прошёл весь следующий месяц. Но чем ближе они подходили к Константинополю, тем становилось ещё трудней. Не от варваров исходила опасность, наоборот – чем больше вокруг оставалось единоверцев, тем безразличней они относились к ходокам – чужеземцам. Всё здесь продавалось только за деньги: всем правили динарии и драхмы – у странников денег не было и, когда с грехом пополам они переправились на восточный берег Босфора и подошли к Эфесу, то уже едва держались на ногах. Милостыню не подавали, но смотрели алчно, гадая о возможности заполучить бесплатных рабов – спасало только безупречное знание Агатоном языка империи.

– Мы не дойдём, – выдохнула Мария и села на придорожный камень.

– Крепись. В Антиохии живёт мой родич, очень богатый купец. И он давно звал меня. Он поможет.

– Я просто не могу, – застонала Мария и сползла на траву.

– Давай-ка отдохнём. Бог есть, и он нас не оставит.

– Мой милый Агатон, – взмолилась женщина. – Иди один… или вот ещё… я давно думаю… Сколько, по-твоему, стоит шлюха?

Грек опустился на колени, прижал её к груди и зарыдал.

– Ты что? О чём ты?

Она тяжело дышала, закрыв глаза. Тело женщины сделалось настолько сухим и слабым, что мужчина чувствовал каждую её косточку, ощущал жар и сухость пергаментной кожи. Оба молчали. Наконец, Агатон не выдержал и тихо произнёс:

– За тебя ничего не дадут. Посмотри на себя.

– Тогда продай меня в рабство. Я слышала, в Эфесе есть большой невольничий рынок, – голос её сделался твёрже, в открытых глазах появилось упрямство.

– Кто купит рабыню, которая не может стоять на ногах? Как мне выйти на агору в таком виде?

В какой-то момент им повезло. Случайный бродяга подсказал, как найти странноприимный дом, где на какое-то время всем попавшим в беду предоставляли кров. Три дня они провели в благотворительном приюте. Безнадёжное положение оставило только один выход. На ночь они уходили к дальней харчевне, известной в городке как самый постылый притон. Наконец, они встретили того, кого ждали: из здания вышел сильно захмелевший солдат и направился в доходный дом, стоящий неподалеку. Очевидно, невысокого достатка воин здесь и жил, и питался, и отдыхал. Не дойдя до двери своего дома двух шагов, он рухнул прямо на дороге. Агатон и Мария долго не могли приблизиться к нему, но, наконец, помолившись, сняли с мертвецки пьяного человека солдатскую амуницию.

На площади Агатон занял неприметное место под портиком у статуи Константина. Мимо проходили вельможи, местные и приезжие куриалы. Агатон с грозным выражением лица крепко держал за руку Марию в наскоро сооружённом ошейнике из подобранного на улице куска кожи. Кто-то не удостаивал их представление даже взглядом, иные присматривались, некоторые подходили, называли цену. Но каждый раз Агатон тщательно выбирал покупателя, с которым продолжал торг. Он должен быть толстым и добродушным, небогатым, должен ходить в церковь. Непременным условием он называл обратный выкуп – назначал двойную, тройную цену, но желающих не находилось. Так продолжалось не один день – одному богу известно, что пережил за это время любящий муж и примерный христианин. В конце концов, над бедной женщиной сжалился старик-армянин.

Полученных денег хватило, чтобы добраться до Антиохии, где Агатон немедленно разыскал родича. К тому времени он уже не торговал, но каким-то образом получил сан епископа и заседал в местной курии. Тем трудней предстояло добиться от него помощи – по договору ровно год Агатон прислуживал ему как последний из плебса. Но расчёт оказался честным – он получил 100 римских динариев, что представляло огромную сумму.

Не медля ни дня, Агатон отправился в Эфес, наняв лучшую упряжку сытых коней. Подъехал прямо к дому, где развела их судьба чуть больше года назад. Хозяин, действительно, оказался добр и честен, он тут же отпустил счастливую, окрепшую женщину.

Переоделись в рубища и двинулись в Иудею. Через сорок дней они стояли перед стенами Иерусалимского храма, возведённого по приказу Елены, матери императора Константина, на месте погребения и воскресения Иисуса Христа. Навстречу вышел местный епископ и, узнав кто они и откуда, тут же выделил две кельи, объявив их монашествующими. Каждый день они обходили строения Голгофы, знакомились с паломниками обеих частей Римской империи и со всего белого света, а копты и самаритяне поведали им о множестве фактов из истории новой религии.

Через год епископ выделил им небольшую сумму из пожертвований и отправил вместе с другими страждущими на восток для знакомства с общинами Идумейского и Моавитянского царств, с Арамейскими племенами. Там за два года скитаний они свидетельствовали живую веру, изучали языки и первоисточники, постились в каменных пещерах первых мучеников. Но именно тогда Мария вдруг поняла, что забеременела – как это получилось, осталось загадкой. Может быть, когда согревались, обнявшись в холодном анатолийском гроте.

Деньги кончались и, когда их осталось совсем немного, отправились в обратный путь. Идти решили той же дорогой, что привела их сюда.

До Булгар добрались благополучно. Когда каменные церквушки исчезли, припоминали места, где сами проповедовали среди язычников, а некоторых утвердили в боге. Однажды наткнулись на знакомое поселение гетов. Из местной церквушки выбежал навстречу Рант, человек, который очень внимательно слушал их в своё время, а теперь занял пост старосты племени, перестроил своё старое жилище в молельный дом из камня и дерева. Он пригласил их войти, достал кувшин вина и три малых кубка из белой глины. Присели на лавку прямо у входа. Мария с радостью разглядела на стене у входа свой вырубленный из серебряной пряжки крестик.

*

Внезапно вздрогнула земля, послышались крики и плач. Люди выбегали из лачуг и падали под ударами копий и топоров. Вокруг носились всадники с длинными чёрными волосами, в грубых кожаных одеждах. Двое налетели на Агатона и Ранта. Мария развернулась, схватила крест и выставила его вперёд, бормоча слова о милосердии и спасении. Тяжёлый удар повалил её на землю, из груди хлынула кровь. Откинутая рука наткнулась на белый глиняный кубок. Мария тускнеющим взором посмотрела на рану, изо всех слабеющих сил прижала чашу к груди. Когда подбежал Агатон, она уже теряла сознание.

– Агатон, обещай. Ты отнесёшь это, – она с трудом отняла чашу от груди и поставила рядом. – Ты знаешь куда. Я поклялась вернуться.

Часть 4. Трагедия и награда

В 333 году по настоянию матери своей святой Елены император Константин накрыл вычурным каменным храмом пещеру, в которую возложен был Иисус после снятия с креста. Грот хорошо сохранился, несмотря на тщательные старания язычников скрыть его от мира, устроив молельное капище прямо на животворящем месте. Под толстой насыпью и двумя плитами сохранился склеп, ложе и кое-какие предметы, принесённые мироносицами, да так и оставшиеся там.

Но вскоре Палестина оказалась под властью мусульман и в течение веков христианам не удавалась вернуть её. Однако настало время, когда идея о вооружённом освобождении Святой земли распространилась среди западных христиан. В 1095 году Голгофу отбили крестоносцы, страстотерпцы обустроили её, расширили приделы, сам гробовой камень сделали алтарем, Престолом Силы, предназначив его для молений и таинств. Однако вскоре Иерусалим был вновь утерян. Но прежде небольшое число людей из числа служителей тайно вскрыли могилу и вывезли остававшиеся в ней святыни в христианские земли. Вскоре люди, скрепленные великой тайной, обозначили свою небольшую общность как Орден Тамплиеров. Известно, что именно в тот год терновый венец, крест господа и копье стражника с бурым пятном на острие появлялись в храмах Европы. Следы плащаницы и сосудов для благовоний замечены во владениях крестоносцев в Сирии, Израиле, Франции. Много позже свитки первых свидетельств нашлись в пещерах Мертвого моря, но глиняная чаша из Гефсиманского сада затерялась. Её тайна приоткрылась лишь однажды, когда Евсевий Кесарийский упомянул иудея, случившегося в то время среди рыцарей и увидевшего на чаше пентакль с выгравированной надписью «Не прикасайся ко мне, жена моя». После чего неверный совсем спятил, восхвалив Венеру и её сына Эрота. Храмовники же обрели знания оккультного свойства и магические способности, что по определению считалось до тех пор абсолютно противоестественным и вообще невозможным. В кощунстве своём братья поклялись утаить до времени всё ведомое и обретённое ими и избрали себе первого магистра в образе живого козла впечатляющей внешности и необыкновенных телесных способностей.

Профессор Захар Крымский хорошо знал всё это и верил, как в непреложный научный факт, а потому, как всякий самонадеянный человек, иногда уносился в своих фантазиях слишком далеко и надеялся когда-нибудь лично прикоснуться к реликвиям тех далёких полумифических событий.

*

К лагерю подъехали минут через десять. Под тентом за длинным алюминиевым столом расположились студенты и преподаватели известной археологической школы. Несмотря на усталость, многие из них живо обменивались шутками, развлекались заумными беседами, но никто не говорил о деле. Не очень хотелось после трёх с половиной месяцев полевых работ и ввиду скорого ужина. Ждали только их, начальника экспедиции и организатора проекта. Вообще, они подбирали на месте районы тщательного исследования и составляли первые отзывы по добытому материалу. Уезжали из лагеря первыми, возвращались последними. Не всегда одни, но частенько. Люди втихаря посмеивались: дело не только в специфике обязанностей. Эта странная парочка (он же вдвое старше!) слишком часто и дотемна гуляла по степи, ездила к морю. При этом жили в отдельном вагончике. В Питере, как было достоверно известно, их объединяла не только наука, а кое-кто утверждал, что они расписаны уже не первый год, и недавно купили квартиру на Мойке.

Стемнело. Зажгли гирлянду. Но никого не было видно, только в поварском вагончике всё ещё постукивала армейская алюминиевая посуда, да у кого-то шипел радиоприёмник. Устали все: быстро отчитались у руководителей, заполнили ежедневники, и – отбой. Назавтра опять в августовскую жару, в степь, где нет и кустика с приличной тенью.

– Иосиф, – вполне серьёзно продолжила Елизавета. – Мне интересны твои дальнейшие планы. Я, конечно, не верю во все твои вечные фантазии, но мне они интересны. Что-нибудь получится, как всегда. Но ведь ничего нет, кроме мнения нескольких фанатиков. Для того, чтобы первый генетик сделал первый соскоб нужны веские материальные причины. Учёный совет разрешит тебе рассматривать кусок глины под микроскопом, но это всё. Понимаешь?

– У тебя есть план? Есть возможность зафиксировать пока ещё возмущённую среду? Мне предложат отдать предмет за границу, – я знаю, как это сделать. И вот над этим думаю. Честно сказать, я на многое готов – на то есть причины: в этих местах прятались последние члены Ордена храмовников, здесь всегда случалось что-нибудь удивительное. Я сейчас припоминаю кое-что относительно действий Рима и последних рыцарей, когда кыпчаки выгоняли их в Европу. Это не шутки, Лизавета. Кажется, это тот самый единственный шанс. Эх, я не говорил тебе… мне кажется, я понял надпись на горшке. Бессмыслица, правда.

– Надпись? И ты молчал?

– Да ты сама видела полустертые треугольники и квадраты. Васильев даже читал их тебе, только перевести не смог.

– И что это было?

– Арамейский, ничего необычного. Только не спрашивай перевод – я ещё не сошел с ума. Тогда не сказал, и сейчас не скажу – велика и печальна тайна сия есть.

Елизавета сгорбилась над небольшим столом, монитор ноутбука давно погас, и лицо её наполовину скрывалось в тени плафона настольной лампы. Тем чётче выделялись сжатые маленькие губы, проступили морщинки вокруг рта. Она не была интересна как женщина, но железный характер и ясный логический ум всегда заставляли считаться с ней. Как-то по особому на неё засматривались люди обоих полов, ну и третьего, если он всё же есть.

– Да, мне всё это интересно. Более того, согласна бесплатно трудиться на тяжкой ниве раба твоего. Ты изящно ушёл от другой темы. Через месяц мы закрываем сезон. Предстоит тяжёлый разговор с Ольгой. Что мы вообще собираемся делать?

Захар Алексеевич сидел в трусах на самодельных нарах, вывернув поджатые бедрами пятки. Легко поднял с пола рюкзак, достал пачку сигарет, бросил её обратно.

– А что мы собираемся делать? – разочарованно переспросил он, как ребёнок, которого шлёпнули по руке, когда он потянулся к любимой игрушке.

– Послушай. У меня есть почти взрослый сын. У тебя нет не только сына, у тебя внучатого племянника не завалялось. А, может, я не знаю? – криво усмехнулась Изотова, но тут же жёстко добавила: – Из меня небольшая любительница рожать, воспитывать потом, да и все эти бабьи глупости. Отвечай, тебе нужен сын, наследник? Меня ты и так устраиваешь, но нельзя же быть таким наивным, прости господи, инфантильным таким. У мужика должен быть сын – ты можешь себе это позволить и при этом не думать о бессонных ночах и пелёнках. Или ты уже не хочешь? – Елизавета не то, чтобы сдалась в своём рвении навязать профессору наследника, но как-то поникла, смолкла.

– Лиз, хочу, ну, успокойся. Сто грамм налить?

– Алкаш. Какие сто грамм…

– Да где мы четвертую суррогатную мамашу возьмем? Уже весь город знает, – не особо печалясь, скривил губы профессор.

– Вот об этом и думай. А то у него там на предмет сына божьего сход состоялся, – упершись подбородком в кулак, отрезала женщина сквозь сжатые зубы.

– Собор.

Елизавета Петровна поднялась, глядя в стол, задумчиво и покаянно заговорила:

– Вот-вот, собор. Может, креститься тебе? Нехристь столичная. Меня бабки в церковь быстро снесли – тут у них развлечений мало. А что толку? Вот и тебе родить не могу. Не могу – и всё тут, убей, как вспомню…

Захар глупо захихикал, достал таки сигарету, пошёл на крыльцо.

*

Буквально на следующий день после возвращения в Петербург Захар Алексеевич и Елизавета Петровна побывали в деревне у незадачливой мамаши. Это была симпатичная смышленая девушка, когда-то предложенная им клиникой экстракорпорального оплодотворения «Мой малыш». Среди прочих она выделялась покладистым характером, яркими зелеными глазами и крючковатым носом, что тут же подметила Елизавета, потому что у неё самой был нос Бабы Яги, а от изумрудных глаз профессора, имевшихся на лице искусственной мамы, она просто теряла голову. Ольга тут же согласилась переехать из пригорода в квартиру заказчиков, справедливо заподозрив, что там за ней будет установлен явный и тайный пригляд. Действительно, в помощь ей тут же предоставили няню, медсестру, роскошную спальню, шикарную столовую с кинотеатром и пластиковую карту, привязанную к десятку очень неплохих интернет-магазинам. И только одно условие: учитывая, что каким-то невероятным образом две предыдущие фальшивые мамы не довели дело до нормального разрешения родами (одна отравилась грибами, вторая банально ударилась в загул), Ольге предстояло развлекаться, не выходя из квартиры.

Условие было грубейшим образом нарушено, но «мама» выклянчила миллион рублей на лечение и тут же вместе с супругами отправилась в клинику «Мой малыш» по поводу дальнейшего сотрудничества. А бездетная пара решила в очередной раз показать своё маниакальное упорство в достижении однажды поставленной цели. Естественно, раздосадованное руководство фирмы пошло навстречу и даже предложило какие-то бонусы и скидки. Но уже на следующий день будущие родители получили некие документы и видео от частного детектива, после просмотра которых они не только расторгли контракт со своей клиникой, но не стали пока обращаться ни в какую другую. Вопрос повис в воздухе, но от решения его не отказались.

А пока отвлеклись на тьмутараканские изыскания. Материал за три с половиной месяца собрали приличный, оставалось бегать по лабораториям, совещаться с коллегами, внедряться в пределы герметических наук: от алхимии к нумерологии, от астрологии к теургии. Все больше фактов указывали на то, что, действительно, некая крымская колония в докняжеский период имела тесные византийские и римские связи. Кое-какие находки прямо говорили, что эллины и славяне появились здесь одновременно, что уже подводило к сложному для осознания выводу: христианство могло прийти сюда из Палестины ещё до того, как оно перекинулось в Рим. Локация осваивалась и «окультуривалась» одновременно с Каппадокией, Антиохией, Фракией.

О чаше профессор не забывал ни на минуту. Уже через месяц у него была официальная карта на артефакт по составу, символам и знакам, совершенно выбивавшимся из логики исторических познаний и религиозных учений, так что публиковать её, как научный факт, никто бы не озаботился. Меньше всего этого хотел и сам Захар Алексеевич. Но дело не застопорилось, оставалась небольшая лазейка, чтобы ухватиться за тему и раскрутить её до конца. В отчётах биохимической лаборатории содержалось весьма загадочное заключение относительно состава плёнки на внутренней стенке сосуда. Профессор из личных бесед выяснил, что идеальную формулу вещества аналогичного свойства смогли составить только однажды и не очень давно. В лабораториях университета Экзестера, известного своим явным эзотерическим уклоном. Это была кровь человека, возможно, женщины.

Надо сказать, российские учёные ненамного отставали в генетике. Определить генотип, отредактировать его, вырастить клона с аутентичными или заданными параметрами особого труда не представляло. Давно научились подстраивать криофотонное нейрополе к полю элементарных частиц, что позволяло воспроизводить память объекта клонирования, сохранять его умственную и эмоциональную проекцию. Дело в том, что вся информация об окружающем мире сохраняется в отпечатках синапсов на атомарном уровне. Считать её можно было, только притормозив безумную пляску электронов вокруг ядра. Она оказалась весьма информативна и всего-то оставалось расшифровать эту информацию. Материя может быть неживой, но переменные характеристики перестроенного электромагнитного поля каждой её наноспирали превращались в бездонное хранилище данных. Успех операции извлечения отпечатков был полный, но извлечённая информация часто зависела от качества выделенных клеток, получаемых из остатков вещества некогда живых существ.

Стопроцентные копии животных и людей легко адаптировались, их без особого труда интегрировали в современную среду обитания. Но с некоторыми особями человеческого рода возникали проблемы, и тогда их объединяли в группы и поселяли отдельно от общества. Московская лаборатория выделила всех возрождённых военных, живших в период позднего средневековья, в особую касту и поселила их во дворце царя Алексея Михайловича в Коломенском. Получилось приличное войско. То же самое сделали специалисты Казанского и Новосибирского университетов. Самой трудной задачей оказалось составление графика боевых действий и подбор полей сражений. Но, в основном, с задачей справились, и раз в год профессионалам позволяли совершать дальние походы. Пока клонированные горняки добывали руду, а металлурги плавили её для общественных нужд, воины выбирали воевод и ходили биться друг с другом. Но военачальники всегда оказывались настолько бездарны, что их отряды либо валились с ног от недопоставок воды и продовольствия, либо разбегались при первых невозможных командах. Серьёзные сражения просто исключались, поскольку в России высоко чтили закон о запрещении клонирования настоящих князей и полководцев. А если и случались стычки, то сабли и алебарды из специального хрупкого пластика быстро приходили в негодность, и дело заканчивалось рукопашной.

Лиц духовного сословия и особо набожных поселили в бездействующем Зачатьевском монастыре. С ними проблем не было: с утра до вечера они пребывали в молитвах и лишь изредка заказывали экскурсию куда-нибудь в Новый Афон или к гробнице Иоанна Крестителя в Дамаск.

Случались трагические ошибки. Как-то Уральские генетики возродили всеми почитаемого коллегу, погибшего от апперкота во время научного эксперимента с клоном не менее почитаемого боксёра. Генетик затаил обиду, что не было чем-то необычным, так как при повреждении ЦНС сбои при работе с ДНК случались. Он выкрал из Института мозга нужный материал и в домашних условиях создал реплику одного из вождей мирового пролетариата. Учёному объявили выговор. Но профессиональный революционер уже через полгода организовал марксистский кружок и запланировал штурм Кремлёвского дворца, о чём проговорился один из старых большевиков, появившийся в лаборатории несколько раньше. Пришлось их всех интернировать в Горках. Не пожалели 20 гектаров земли и обнесли всё пространство высоченной решёткой. По их законному требованию с помощью голографической проекции на территории соорудили храм Иисуса Христа и несколько петербургских дворцов. Выдали для развлечения муляжи «трёхлинеек» и пятьдесят тонн взрывчатого вещества, полученного на 3D принтере. Клоны каждый день пытались уничтожить храм. Взрывчатка из папье-маше иногда слегка детонировала, чем возбуждала революционеров и большевиков ещё больше.

Однажды случилось несчастье. Как-то в лабораториях МГУ реплицировали, казалось бы, простого слесаря – в России катастрофически не хватало специалистов общих рабочих профессий. Но невнимательно изучили анкету – он оказался гениальным самоучкой в третьем поколении. Устроившись на завод в Королёве, слесарь Зябликов быстро добился должности бригадира и звания мастера 1 класса, отчасти потому, что воодушевил всех рабочих и инженеров головного предприятия на соцсоревнование. Свой талант он реализовывал, оставаясь на сверхурочные в цехе, где никак не могли довести до ума новейшую межпланетную ракету. Когда, осенённый идеями, он нашёл выход из тупика, отчаявшиеся к тому времени рабочие воспряли духом и принялись уговаривать начальство провести стендовый тест. Начальство, чтобы поддержать инициативу в рабочей среде и, абсолютно не веря в удачу, предложило рабочим неофициальный выкат изделия на полигон в Жуковском и имитацию старта. От стартовых столов давно отказались, и нужно было только разогнать агрегат по взлётной полосе аэродрома, используя двигатель на 0.005 % мощности. Они так и сделали – но недостроенный корабль навсегда ушёл в ночное звёздное небо.

*

Через три месяца сомнений Захар Алексеевич связался с интересующими его людьми далёкого британского академического заведения. Они оказались компетентными специалистами и радушными интересантами. Формальную часть учёные быстро преодолели. Заявку от Питерского университета как будто ждали, и после небольшой предоплаты на кафедру прибыл курьер, молодой человек в чёрном, вполне сносно владевший русским языком, а также теми многочисленными предметами, в которых мог судить и сам профессор археологии с шестидесятилетним стажем.

Молодого человека звали Пьер, он оказался хорошо осведомлён о находке профессора и гипотезах с нею связанных. Учёные сразу выяснили круг проблем и задач, быстро определили пути их разрешения. Для начала решили провести полный спектральный анализ вещества, оставшегося в незначительном количестве на дне и стенках сосуда. Всё это можно было сделать на месте. Но расшифровку генотипа при условии, что материал окажется соответствующим предварительному заключению по возрасту, составу и качеству, а не распавшейся на атомы субстанцией, командировочный настоятельно потребовал провести в Экзестере, и непременно в кампусе Тремо. Всего несколько дней потребовалось на радиологический анализ, спектр и проведение прочих манипуляций силами местной технической базы. Результат подтвердил предварительное заключение. Кровь человека, жившего около 1700 лет назад, сублимированная в превосходный генетический исходник, благодаря хранению в герметичном сосуде и в исключительно благоприятной внешней среде.

Приятно удивлённая навыками и усердием Пьера, профессорская чета без церемоний переселила его из гостиницы к себе на квартиру, где он и провёл пару недель в ожидании разрешительных виз. Всё это время он изучал содержимое своего ноутбука, не теряя времени, производил расчёты, а после личного звонка Фэллы Веньюмин, баронессы, рыцаря Ордена Британской империи, а по совместительству канцлера университета Экзестера, подхватил серебряный чемоданчик с образцом ткани и наработанным материалом и уехал. Захар Алексеевич потерял сон и аппетит: он застыл в ожидании результатов.

К весне о нашумевшей находке будто забыли. Запросов не было ни от коллег археологов, ни от смежников, представителей исторической науки и генетики, но что более удивительно, от религиозных организаций и музеев. Чашка стояла в углу местного хранилища древностей, без всякой особой охраны, даже без таблички, совершенно обязательной в таких случаях. На кафедре готовились к новому выходу «в поле». Старые материалы отработаны, описаны и классифицированы, по итогам чего состоялась пара открытий, сбылось несколько диссертаций.

Пьер написал письмо на личный и-мейл профессора. Предложил срочно приехать в Экзестер ввиду необычности и важности открывшихся обстоятельств. Из сообщения следовало, что некоторые вещи вообще не подлежат обсуждению в письмах. Это было странное заявление, но оно чрезвычайно эффективно подействовало на Крымского: он с детства увлекался конспирологией. Что отчасти и привело его в профессию.

Учёный совет, не получив убедительных объяснений, всё же смилостивился над авторитетом учёного и одобрил командировку. Ехали вдвоём с доктором Изотовой. Кому-то надо было присматривать за рассеянным профессором. Тем более, что ректор Троянский выделил дополнительный грант с таким замысловатым обоснованием, что никто не понял, за что или для чего.

Часть 5. Экзестер. Искушение

Проплутав пару дней среди многочисленных частных аэропортов юго-западной Англии, Захар Алексеевич Крымский, заслуженный археолог, профессор, доцент кафедры Санкт-Петербургского университета, ректор Института археологии, автор целого ряда книг и монографий, прибыл, наконец, по нужному адресу. В обществе доктора Елизаветы Петровны Изотовой, супруги и ассистента. Это был частный аэродром Святого Луки в Корнуолле, где их и встретил сотрудник университетской администрации Пьер де Валлон. Он передал кому-то туго набитые сумки, а самих усадил в пузатый чёрный автомобиль. Они сразу направились в исследовательский центр при кампусе Тремо, что находился буквально в километре от взлётного полосы.

В середине длинного коридора прибывшие чуть задержали взгляд на табличке CANTEEN, что не осталось незамеченным. Пьер по-мальчишески хлопнул себя по лбу и со словами «ах, да, конечно», открыл дверь и, глянув на часы, спросил, когда ему следует вернуться. Столовая оказалась самой обычной в понимании служителей российской науки. За яичницу расплатились наличными в древней кассе.

Несколько сотрудников лаборатории, довольно возрастных безбородых мужчин и наголо остриженных женщин, приветливо пожали руки, представились, предложили кофе. Присесть, однако, не пришлось – всё пространство огромного полукруглого зала было уставлено грифельными досками, подставками с небрежно набросанными схемами и спиралями на ватмане. Предполагалось, что заказчики будут расхаживать вдоль разрисованных стен и задавать свои вопросы, по старинке тыча маркерами в рисунки, чтобы весь процесс оказался наглядней, ощутимей. Такой подход понравился профессору – кроме того, несмотря на очевидную усталость, он был рад, что не дали повод сменить легкий полуспортивный наряд путешественника на традиционный костюм с галстуком.

Извиняться за плохой английский Захару Алексеевичу давно надоело, поэтому начал он с главного, даже не поинтересовавшись, отчего питерскую кафедру до последнего держали в неведении о ходе исследований.

– Итак, коллеги, я догадался, что представленный материал оказался информативным и работопригодным, если я могу так выразиться. Скажите, наконец, что это было? Вино? Оливковое масло? Человек?

– Полубог, – без тени улыбки ответил высокий старик с выкрашенным ёжиком на голове. – Полубогиня, если угодно. Совсем точно: кровь полубогини.

Все присутствующие молчали и с интересом наблюдали, какой будет эффект. Захар Алексеевич закашлялся, подавляя ожидаемое волнение, но скоро взял себя в руки – ведь были некие предположения, а сам он вообще брал выше… так чего ж теперь…

– Нельзя ли пояснить, коллега? Профессор Мэттью, если я правильно помню?

– Совершенно верно, профессор Захар Крымский. Я могу так называть вас?

– Конечно. Но, думаю, рано или поздно вы перейдете на просто Захар, или Джозеф, как меня окрестила доктор Изотова, а вам будет проще. Меня не удивило бы, если бы вы, профессор Мэттью…

– Просто Мэттью…

– Спасибо. Если бы вы, Мэттью, сказали «полубог», я удивился бы не так сильно. Вы все знаете, кого я имею в виду. Или я что-то неправильно понял?

– Дело в том, – англичанин подошел к жирному изображению ДНК-спирали, положил ладонь на мелкие квадраты, – что вот эти хромосомные пары последние 150 миллионов лет определяли принадлежность к женскому полу любой особи известной ветви млекопитающих.

– С ума сойти, – прошептала Елизавета, ещё сильней сжав локоть мужа.

Крымский долго молчал. Откашливаться ещё раз он счёл неприличным, поэтому просто прохрипел:

– Ну, хорошо, человеческая женщина. В горшке. И хотя, к огромному сожалению, наиболее интригующая версия отпала, все же… хотелось бы знать… что за женщина… Опять же, вы называете её полубогиней. Почему?

– Всё просто, – на сей раз голос подала женщина-генетик. – Чтобы установить вид и видовые качества существа, нам потребовалось определить его геном. Он описывает всю совокупность генов, заключенных в гаплоидном наборе хромосом организмов одного биологического вида. Чтобы понять, какая женщина, пришлось пройти чуть дальше – мы расшифровали генотип, который является уже уникальной генетической характеристикой каждой отдельной особи.

– Вы узнали, кто она? – Крымский почувствовал, как на затылке приподнимаются волосы.

– О, нет. Для этого нужен сравнительный анализ. Семьсот тысяч мужских и женских маркеров, как минимум. И вот здесь наш университет предлагает вашему университету самое широкое сотрудничество, – тихо, но чтобы все слышали, сказала высокая смуглая женщина, незаметно присевшая на стульчике у входа в аудиторию. – Позвольте представиться, мисс Алиса Кроу, доктор наук, археолог.

Профессор почувствовал досаду после такого вторжения в процесс его просвещения, вмешательства явно меркантильного свойства, когда остались ещё недосказанные вещи, которые ему сейчас важней всего другого на свете. Здесь и сейчас. Неужели она уже торгуется?

– Очень приятно. Мисс Кроу, я вас понимаю. У нас есть образцы тканей, верней, генные матрицы, идентифицированных жён всех владетельных персон и других видных дам того периода. Ваше предложение я вынесу на учёный совет. Но прежде я хотел бы услышать общее заключение генетиков.

Доктор наук повела плечами. Захар Алексеевич раздраженно подумал: «Да уж, доктор наук, можно подумать. Только из ямы вылезла». Склонность к долготерпению не входила в число его достоинств. Он вопросительно посмотрел на женщину-генетика, имя которой забыл в ту же минуту, как она представилась. Она же бросила взгляд на мисс Кроу и продолжила:

– В ходе исследования были рассмотрены отдельные гены объекта. Дело в том, что ген – это участок генетического материала, который кодирует определенное свойство. В нашем случае поразительными оказались целые сочетания генов, ответственных за интеллект и творческое начало. В представленном образце они поистине божественны. Ещё немного работы, и мы докажем, что данная особь была магом, если хотите, колдуньей.

– Что не удивительно, если вспомнить прежние гипотезы, высказанные весьма авторитетными профессионалами по поводу данного… артефакта, – с легким нажимом добавила мисс Кроу. – Кровяная субстанция принадлежала неизвестной загадочной женщине. Остальное – частности, над которыми мы и работаем в данный момент. Профессор, извините, но мне кажется у вас немного утомлённый вид. Теперь, когда вы знаете главное, вам нужно отдохнуть. Работы впереди много, а здоровое любопытство тоже имеет свои…

– …пределы, – уныло закончил Захар Алексеевич. Пьер де Валлон сочувственно пожал плечами и галантно пригласил гостей следовать за ним.

*

Елизавета Петровна и её заслуженный супруг устроились в кампусе, в особой гостинице для учёных и преподавателей, приезжающих в университет по делам особой важности. Каждый день их приглашали в лабораторный корпус для совместной работы, но, как им показалось, пока больше из вежливости, поскольку помощь их была невелика, а расшифровка генотипа практически закончена.

Срок командировки подходил к концу, но стало очевидным, что через некоторое время предстоит ещё одна поездка для проведения окончательного сбора, анализа и сопоставления матрицы объекта исследования. Потребуется сотрудничество целого ряда заинтересованных университетов с целью получения всей доступной информации по теме, а также подбор или создание соответствующей компьютерной программы. Захар был счастлив: материал отлично сохранился, выдал 100% результат, и теперь оставалось только ждать решения фортуны, а она всегда была к нему милостива и благосклонна. Впрочем, необычайный интерес проявил не он один.

Через два дня их пригласили на совещание исторического факультета. Людей было мало, тема неинтересная, и Захар Алексеевич откровенно недоумевал, зачем их позвали. Вскоре дело прояснилось. Появился вице-канцлер университета сэр Марек Лавэс с плеядой помощников, они окружили гостей и как-то невзначай от общих рассуждений перешли к теме Христа, остановились на его учениках, на отношении к женщинам вообще и к Магдалине в частности. В евангелиях профессор, конечно, разбирался на уровне среднего богослова, но вот толковать те из них, которые считались неканоническими, не мог. Выходило так, что и здесь его обошли коллеги из «расселовской» группы. Обошли и теперь просвещали. Совсем неудобно получилось, когда заговорили о Магдалине, которая по одной из версий оказывалась не только первым адептом учения, но и женой Иисуса, более того, беременной от него. Необходимые доказательства могли сводиться к раскрытию секрета крымской чаши. И вот к этому секрету чудесным образом они все вместе подобрались. Но дело оказалось юридически непростым: публиковать любые результаты исследований лаборатория не могла, и никто из группы не имел права даже выносить эту тему за пределы кампуса – таковы были условия договора сотрудничества, о которых сам профессор Крымский имел лишь самые общие понятия. Кроме того, любая информация без подтвержденного первоисточника суть блеф и вздор. Таким образом, в руки учёных попала совершенно новая нить, тонкая, но обнадёживающая, которую только предстояло распутать. Версия казалась ещё более заманчивой, чем предыдущие, хотя никто ни разу не высказал её вслух и без оговорок.

Самое интересное случилось на следующий день, когда группа генетиков должна была передать результаты своих изысканий в сеть Петербургского университета с объяснением условных обозначений и шифров лично представителю университета-заказчика. Во время одного из коротких перерывов Крымского попросили пройти в соседнюю аудиторию, небольшую комнату, скорее чулан, для разговора с глазу на глаз с сэром Мареком. Профессор не удивился – вокруг этого дела раскручивалась некая аура, и он чувствовал себя одним из её создателей.

– Когда мы разберемся с этой загадкой, я осмелился бы предложить вам кафедру, Джозеф. Не спешите с ответом, пожалуйста. Поезжайте к себе, подумайте. Ответ я жду в следующий ваш приезд.

– Но как? Мои труды не столь значительны, чтобы вот так…

– Не беспокойтесь, я знаком с вашими трудами. Они просто восхитительны. А последние ваши догадки по юкатанским пирамидам просто уникальны и заслуживают самых высоких похвал. Мы можем сотрудничать, и я думаю, с завершением данного эксперимента вы могли бы продолжить свою деятельность здесь.

– Задача практически решена. Дело за малым, – без всякого энтузиазма произнёс Крымский.

– Не думаю, Джозеф. Мне известно, что окончательное решение задачи потребует ещё много сил и времени. Тайна только приоткрыта. Впереди сравнительный анализ, идентификация. Добавлю от себя: предстоит ещё кое-что, ещё более грандиозное. Именно нам с вами предстоит завершить дело. Разумеется, материальное и финансовое сопровождение проекта мы можем полностью взять на себя.

– Я смутно представляю свою дальнейшую роль, профессор Лавэс, – Захар Алексеевич недоумевал: оставалось всего-то сравнение образца по банку данных мировых университетов. Хорошая программа сделает это очень быстро. Но профессор верил, продолжение последует, потому что не могло случиться так, что в данном случае совпадений просто не окажется. Англичане что-то знают и, как обычно, темнят. А тут уже такая перспектива… определённо, они на пороге глобального открытия. О провале профессор даже не думал, в свои восемьдесят он был по-детски оптимистичен: «Только единицам на этом свете перепадает такая удача».

– От вас, конечно, потребуется толика сведений, ваши знания и опыт. Ваши условия вы можете легко переписать в открытой части контракта.

– Да, я могу ходатайствовать о дальнейшей совместной работе. Условия договора я не имею права обговаривать, но, думаю, совет пойдёт навстречу, – в этот момент Крымский не понимал до конца, о чём они говорят, он чувствовал восторг и ни о чём больше думать не желал.

– Если это последнее ваше слово, желаю удачи, профессор. Передайте коллегам мои соболезнования по поводу раннего ухода из жизни Юрия Моисеевича Троянского. Ведь это мы с ним задумали весь этот проект. Сообщите мне, когда станет известно, имя его преемника – с ним у меня состоятся очень важные переговоры.

– Как? Троянский был в курсе всего?

– С первого и до последнего дня, мой друг. Кстати, сколько лет ему было?

– Сто девять, – вздохнул Захар Алексеевич.

– Да, совсем молодой ещё. Вчера, кажется, мы с ним разбирали вавилонские свитки, возились с мумиями пятнадцатилетних фараонов. А как это случилось?

– Дело тёмное. Я как раз в это время, а времени вы мне дали много, ждал известий от вашей лаборатории и анализировал образцы ДНК людей, представляющих интерес по нашей проблеме. Со слов генетиков, некоторое время назад они получили странное анонимное предложение. За огромные деньги кто-то прислал уже подготовленную стволовую клетку давно умершего мужчины. Ссылаясь на конфликт с сотрудниками некой лаборатории, им предлагали завершить процесс клонирования этого кого-то. Учитывая наш опыт сотрудничества с Сорбонной, коллеги не решились востребовать анкету исходного материала. Они до сих пор не могут выяснить, кто это был – оказывается, наши французские друзья никогда не получали отказ по незавершённым объектам. В-общем, когда процесс был полностью завершён, клон-мужчина подгадал момент и просто, вцепившись в горло Троянского, задушил его. Потом выбросился из окна. Шестнадцатый этаж.

– Ай-я-яй, – пробурчал Лавэс. – И ведь такое происходит частенько.

– Вот ещё что, профессор, – наивно округлил глаза Захар Алексеевич. Потом отвёл взгляд в сторону. Определённо, с некоторых пор ему не нравились некоторые секретные дополнения к контракту, щедрость Лавэса, столь близкое и тайное его общение с убиенным Троянским, да и сам Лавэс. – Почему вы не оговариваете факт беременности объекта на момент изъятия крови? Не потому ли, что внимательно изучили неапокрифическое евангелие от Марии, пропавшее из Александрийской библиотеки 50 лет назад?

Вице-канцлер лишь скользнул взглядом по лицу Крымского.

– Я полагаю, об этом говорить рано. Кстати, подобные вещи оговорены в контракте.

*

Совет учёл положительную динамику исследований в Экзестерском университете. Согласие на продолжение работы с биоматериалом было получено, договор о совместной деятельности подписан, ответственность сторон определена. Саркофаг с запечатанным горшком и чашей передавался на ответственное хранение в университет Экзестера. Спрогнозированы социально-политические и экономические последствия эксперимента. Все прагматично, корректно, научно обоснованно.

Опять далёкая чужая страна. Опять два дня метаний по частным аэродромам юго-западной Англии. Наконец, кампус Тремо, кабинет сэра Марека. Встречали Захара Алексеевича и Елизавету несколько человек из университетского руководства.

*

– Поверьте, Джозеф, – продолжила Фэлла Веньюмин. – Ваши права не нарушены, но кто мог знать, что уже первая проба окажется положительной? А впереди ещё сколько?

– Эх, профессор Крымский, – Лавэс крепко заехал Захару Алексеевичу по плечу. – Если и заработаем лавры, то они все ваши. Добавьте должность завкафедрой нашего университета и разрешение продолжить работу над проектом.

– Он уже не существует. 1% совпадений участков хромосом – это ни о чём, погрешность, не более, – профессор обречённо уставился в пол. Обокрали. Всё самое главное сделано без них, пока они блуждали по питерским кабинетам и английским аэропортам. Он искренне полагал, что в его присутствии сработало бы мифическое начало самой высшей пробы.

– И дева из Гефсиманской гробницы тоже ни о чём, – возбуждённо вмешался Мэттью. – Пусть не близкая, но родственница. Теперь ещё одна экспедиция в Галилею – и мы всё знаем!

– Вы забываете о секретной части контракта, Захар Алексеевич, – елейным голосом подключилась доктор Алиса Кроу.

– Ну, а что там? – равнодушно спросил учёный. Наличие дополнительного раздела сильно беспокоило его, и не только с точки зрения закона. С некоторых пор они с Елизаветой стали побаиваться секретных, да еще сакральных тем. Алиса Кроу мягко и вразумительно продекламировала:

– Профессор Крымский и его ассистент доктор Изотова полномочны в случае деловой, коммерческой либо научной необходимости заключить от имени Петербургского университета дополнительный договор в целях полноценного завершения предыдущего контракта.

– Блажь какая-то. Вторых совпадений, хоть на пол-процента, не бывает. Вы всё уже сделали – нам осталось отчёты писать, – Захар Алексеевич знал, что такое удача: она приходит всегда, но только один раз, и всё дело в её масштабе.

– Вовсе нет, – торжественно заявил Лавэс. – Неожиданные, гм, находки ещё совсем не исключены. Кроме того, наш учёный совет предлагает, нет, настаивает на продолжении проекта. О его деталях я вам поведаю завтра и только завтра, потому что для вас это будет шок. Сегодня выпейте за удачу и как следует отоспитесь. Я обещаю, что завтра вам потребуется всё ваше мужество.

Часть 6. Неожиданное продолжение

На сей раз Захару Алексеевичу и Елизавете Петровне предоставили небольшой коттедж неподалёку от университетского городка. Подобрали шикарный американский электромобиль с водителем и намекнули, что дома их ждёт сюрприз. Помня пожелание коллег, профессор настоял на визите в супермаркет по пути, купил огромную бутылку русской водки и солёную сельдь. Хотя понимал, конечно, что холодильник в неведомом пока доме будет полон закусок, а в баре найдётся практически любой алкоголь.

Сюрпризом оказался огромный добродушный лабрадор. Он сразу разобрался, что профессор в доме главный, сам не навязывался в компанию, но всегда был готов к общению, ловил каждое слово и действительно понимал английский язык, впрочем, как и русский.

К полуночи Захар Алексеевич совсем опьянел, положил голову собаки себе на колени и, поправляя сползающие очки, запинаясь, попытался разъяснить то ли себе, то ли примолкшей и потерянной Елизавете положение дел.

– Стало быть, о подлоге и фальсификации речь не идёт. Правда, я должен ещё удостовериться, – мямлил раздобревший профессор. Поначалу он будто в ледяную прорубь ушёл, когда услышал, что работу по генотипам продолжили без них, что не сработала его личная невероятная гипотеза. Конечно, Захар Алексеевич не мог не знать, что давно отслежена родословная ветвь Сары, дочери Магдалины, почившей в тамплиерском монастыре где-то в юго-западной Англии. Последней из её знаменитых потомков оказалась шестая жена Генриха VIII, прах которой находится в часовне Вестминстерского аббатства и вполне доступен исследователям. Но всё рухнуло, разочаровал самый запутанный, а потому самый верный анализ по 15 000 самых важных генов, который подтвердил, что есть 1% совпадений кодов ДНК крови в чашке и органики наследницы Магдалины в часовне, что говорит всего лишь об их дальнем родстве.

– К дьяволу всякое родство. В Гроб войти могла только она. Мне не хватает всего нескольких процентов, чтобы схватить бога за бороду и послать всех к чёрту. После прогона по всем базам я буду категорически настаивать на повторном анализе структуры ДНК, а если понадобится, привлеку третью сторону, французов, к примеру. У них, правда, тоже случаются промашки. Помню презабавный случай. Лет двадцать назад им нужно было всего-то пересадить печень одному моряку. Ха-ха-ха! Лаборанты напутали и принесли склянку с печенью акулы, и они имплантировали её! Пациент выжил! Более того, включились процессы омоложения и роста. Я видел его в анатомичке: он умер младенцем, но этот младенец был истинный Гаргантюа. Спрятать свой косяк они не захотели – это ж было величайшее открытие – пошли в тюрьму, зная, что ошибка прославит их в веках. А чего ради славы не сделаешь?

И только сейчас во время монолога до него стало доходить, что требуют от него невозможного – утаить от публики проделанную работу. Крымский было подумал, а не жульничают ли коллеги? Скрытничают, первые сравнения провели вообще без них. Да ещё этот Лавэс лезет со своей кафедрой – очень похоже на взятку. "Эх, и почему я такой растяпа? Всё ждал, когда Троянский спросит, начнёт выпытывать детали. Как там складываются дела в Экзестерском эксперименте, дорогуша? А сам всё знал – и от кого? От того же Лавэса. А мне ничего не сказал. И Лавэс не говорил ничего об их связях. Да, теперь ясно, я глупый старый негодяй, и за спиной моей можно всякому проворачивать свои делишки".

– И разобраться ещё надо, имели право… эк…зестерцы продолжать работу без моего участия? Означало ли само это, предположим, полуоткрытие санкционированное использование научной собственности моего родного заведения, моей кафедры, всех этих людей, с которыми я праздновал Новый год, ездил к чёрту на рога, чтобы с кисточкой в руках мокнуть весь день под дождём – всё равно спрятаться негде, а машина придёт через пять часов?..

Более того, Крымскому показалось, что огласке это, по сути, небольшое совпадение собираются предать только после событий, которые, которые… дальше было темно. Темно думать, темно решать. А всего-то промолчать теперь нужно. Хотелось надеяться, до поры, пока жив.

– Он сказал мне, всё зависит только от нас. Они просто не могут прямо сейчас заявить, что готовы выкупить артефакт, и тут же выложить всё как есть, всё, что теперь подтвердили и не подтвердили они и знаем мы. Для этого у них слишком много неизвестных. Нужно работать. Вот вам, дорогой Джозеф, сказал он, и решать. За что вы хотите отдать своё далеко не пустое обретение. Елизавета, это будет уже четвёртое объяснение четвёртой чашки на моей памяти. Знаешь, почему версии остаются версиями? Да потому что они безумны, в них не верят. Но никто не смеет отбрасывать их. Пусть это будет ещё одна попытка увязать необъяснимые вещи. Они говорят, может быть, дальняя родственница. Магдалина не была язычницей, не могло ей прийти в голову навеки лечь рядом, но остаться с ним на какое-то время могла. Только для того, чтобы оставить часть своей плоти с его плотью – так она обретала покой. Чего проще, как не попросить помощи у Петра, который хранил кровь Иисуса, но что делать с ней не знал… А тут… соединиться навеки, благое дело. Кстати, если ты помнишь, она была наследницей первых царей израилевых!

Елизавета сидела напротив, тихо рассматривала потерянного любимого профессора. Конечно, она досадовала, но не злилась – ей почему-то стало жаль их обоих.

– Промолчи и соглашайся, милый мой Иосиф. В конце концов, процесс продолжается, а мы получим богатый опыт.

– Они всё время от нас что-то скрывают, – тихо пожаловался Захар Алексеевич. – Хитрецы.

– Все результаты программа выводит в отчёт. Что тут можно скрыть?

– Да то! – повысил голос профессор. – Я точно знаю, профессор не работает с хромосомами людей, не имевших в той или иной степени влияние на ход истории. Не сочти меня полным параноиком, но что помешало бы им… представить нашу находку незаурядной, но самой обычной женщиной. Человеком, не обременённым цивилизационной значимостью, а потому делай с ним, что хочешь… Да-да, подобрал программу, которая выдала нужный результат – и всего делов.

– Это уже чересчур. В тебе играет азарт вдрызг проигравшегося картёжника.

– Да, именно азарт. Именно поэтому я дам согласие идти дальше. Если быть до конца откровенным, Лизанька, я всё ещё верю… а Мэттью неспроста-а…

Профессор пустил слюну, из его сжатых в щёлочку глаз поползла слеза.

*

– Итак, профессор, учитывая высокое качество биоматериала, наш учёный совет предлагает перейти на следующий уровень, на более активную стадию работы, – сэр Марек вальяжно откинулся в большое ободранное кресло, медленно раскурил сигару. – Дальнейшее общее руководство экспериментом по праву остаётся за вами. А вот техническую сторону вопроса, несомненно, возглавит уважаемый профессор Мэттью. Его команда уже выполняла подобного рода задачи. Что скажете?

«Ишь ты, если что пойдет не так, драть меня будут, но изюминку себе оставляют», – рассудил Захар Алексеевич. Вслух сказал только:

– Наслышан. Возражений нет.

Само по себе реликтовое клонирование уже лет сорок успешно продвигали ведущие центры репродукции, но человека разумного такого возраста воспроизвести ещё никто не пытался. Заманчиво и вполне достижимо – вставала только одна преграда – существовал очень строгий запрет на клонирование исторически значимых и харизматических особ. Всё остальное допускалось при наличии соответствующих лицензий. Некоторое время назад учёные сильно опередили законников, и до сих пор в болотах Уэлльса водятся двухголовые мужеженщины, а по ночам в деревнях бродят существа со светящимися ладошками вместо фонариков. Но дело быстро наладилось, когда навели порядок и в этой области. Вспомнились великолепные ящеры доктора Уолла – без его рептилий уже не обходился ни один зоопарк мира. Да что там, в студенческих кружках разводят кистеперых рыб. Сам профессор Мэттью известен тем, что вывел целое племя очень удачных троглодитов, но вмешались зоозащитники – первым клонам и их потомству разрешалось свободно передвигаться по городам, что рассматривалось защитниками как жестокое обращение с животными. С ними долго судились, пытаясь доказать, что данные существа по сути уже разумные люди, но профессору показалось легче закрыть тему и переключиться на воспроизводство питекантропов, неандертальцев и прочих гуманоидов, обитавших на Земле чуть позже, в четвертичный период. Двуногие существа наших дней его по какой-то причине не интересовали (наверное, он считал, что среди современников гений только один, да и клонировать соперника в своём лице как-то неправильно). Эта его склонность смущала более всего, ибо основные юридические препятствия были сняты еще в 2040 году, а задача с научной точки зрения представлялась наиболее сложной. Только генерация 300 миллиардов клеток мозга и синапсов современного человека чего стоила. А ведь ещё совсем недавно считалось, что в отличие от других клеток, нейроны никогда не делятся и не отмирают, чтобы их заменили новые. По той же причине они, считалось, не могут быть восстановлены после потери.