Читать книгу Я связал себе жизнь… - Александр Хан-Рязанский - Страница 1

Как много в жизни сделал я не так!

От оправданий легче вряд ли станет.

Червонец превращается в пятак,

Когда жизнь расчёту доверяет.

И сколько б я ни прятался в себя,

Ошибок груз не искупить словами.

По лабиринтам моей совести бродя,

Раскаяние вдруг, овладевает головою…

Я связал себе жизнь…

Глава первая. Залёт 17.09.1975

Громкий стук засова двери одиночной камеры неприятно резанул слух и все стихло. Сашка Дикий сокрушённо вздохнул и медленно обвёл взглядом миниатюрную одиночную камеру. Да…большевики умели строить тюрьмы на все времена. Хотя эту Читинскую тюрьму строили не большевики, Читинский острог начали облагораживать ещё при царе Николае Первом, после Сенатского мятежа в 1825 году. Возвели её она на стрелке рек Ингода и Читинки и с 1706 года носило название Читинский острог. Немало повидала читинская тюрьма личностей известных и незаурядных. В Читинском остроге, перед отправкой на каторгу находились знаменитые на весь мир декабристы. Почти четыре года провели они в Читинском остроге. После героев Сенатской площади через неё прошли участники польских восстаний 1830 и 1863 гг. В XX веке к ним присоединились революционные матросы с легендарных «Потёмкина», «Очакова», «Прута», будущий герой гражданской войны Котовский, сотни репрессированных в период сталинизма красных партизан, бойцов и командиров РККА, других самых различных категорий забайкальцев. Здесь же содержались японцы, пленённые в период военных событий на Халхин-Голе.

Камера представляла собой узкий стакан два на четыре метра, где в правом углу находилось отхожее место, а слева, по всей стене, располагалась не пристёгнутая на день шконка, наличие механического запора говорило о том, что скорее всего, это была камера штрафного изолятора, где днём спать не разрешалось. Видно за неимением свободных одиночек, камера карцера временно была превращена в обыкновенную и шконки днём не пристёгивались к стенам, запрещая штрафнику спать до отбоя и были всегда открыты.

Стены были обильно облиты закостенелым цементным раствором непонятного серо-чёрного цвета, эта «шуба» была придумана каким-то диким извращенцем и наносилась специально, чтобы сидельцы не могли писать на стенах. Он подошёл к решётке и попытался что-нибудь разглядеть, но окно, со стороны улицы, было забрано хитрым приспособлением, на тюремной фене сидельцев оно называлось «намордником». Это был железный квадрат, закреплённый по периметру окна с наклонно приваренными широкими пластинами, которые не давали что-либо рассмотреть по ту сторону окна. Дикий устало присел на шконку. Немного побаливала спина и ныли бока, перед этим его основательно отходили дубинками два злобных тюремных дубака, когда он не захотел отдавать притыренные на всякий случай, в шов брюк пять рублей. Но надо делиться, иначе разденут догола и обшманают по полной, а он этого не хотел, у него в другом, менее заметном месте покоились искусно свёрнутые 25 рублей.

–Твою же мать, – громко в слух, зло выругался Дикий, – опять загремел на нары, да, когда же это кончится? Второй раз! И это в 24-то года? С ума сойти!

В душе же Сашка себя не жалел, сюда его определили за дело. Надо было тщательней подбирать себе друзей. Он всегда удивлялся людям, которые, как огня боялись тюрьмы. Да неприятно, да нервы на пределе, но это же не конец жизни и ведь тебе за содеянное ни в коем разе не грозит пожизненное заключение или расстрел. Воров в СССР редко расстреливали, да и Уголовный Кодекс СССР был к ворам более лоялен, если ты конечно не подрываешь экономику страны. Если, убив человека одного или даже двух можно было запросто получить вышак, то за кражу, максимум что можно заработать это лет десять, но такие срока были редки. В основном обходились трёшкой или пятёркой годков и отсидев положенный срок, вор с «чистой» совестью выходил на свободу и вновь принимался за старое. А он больше в жизни ничему другому не был обучен, кроме, как залезть в жирную квартиру или тайно проникнуть в государственный магазин, или ломануть гомонок с дензнаками у зазевавшегося прохожего.

Обычно, рядовых воришек, укравшего курицу, мешок картошки или взломавшего квартиру обычного работяги в одиночку не помещали —ранжир не тот, но Дикий был не обычным вором, деньги ему, по большому счёту были не нужны, им двигал азарт и адреналин. Он специализировался на золоте и драгоценных камнях, а это уже компетенция КГБ и районному отделу МВД он был не по зубам. Такие преступления в СССР были довольно редки и власть на местах всеми силами старалась минимизировать утечку информации по таким преступлениям. Опера, работавшие на «земле» об этом знали и от греха подальше, боясь разглашения, закрывали таких, после задержания, всегда в одиночку. Но это не помогало, через час местный тюремный «телефон» разносил эту новость по всей тюрьме. Делалось это просто, по всем камерам тюрьмы по одной из стен, были проложены толстые трубы отопления, которые образовывали замкнутый контур. На лето воду их этих труб сливали и пустые трубы были отличным проводником звука, правда, недалеко – до соседней хаты, но слышимость была прекрасной. Если хотелось достучаться до дальней камеры, то плотно прилаживалась пустая алюминиевая кружка дном к трубе и в образовавшийся своеобразный телефон, сиделец говорил о том, что донесение или, как здесь говорили «цинк» (сообщение) адресован определённой камере и так, по цепочке, минуя несколько десятков камер, этот «цинк» доходил до адресата. А перевернув кружку и прижав ухо к донышку кружки, слушали ответ. Абы кому эту миссию исполнять не полагалось, для этого выделялись сидельцы с острым слухом и умеющие держать язык за зубами, утечка информации была полностью исключена, цинк передавался от камеры к камере, на короткое расстояние и невозможно было отследить конечный адресат. При передаче сообщения, один из сидельцев вставал плотно к двери и прикрывал телом смотровое очко, а если в это время заглядывал продольный (коридорный) вертухай, отвлекал его какой-нибудь пустяковой просьбой. Разговор мигом прекращался. Начальник режима тюрьмы знал об этом, но ничего поделать не мог, не приставишь же к более чем сотне камер по дубаку из оперчасти. К тому же имена никогда вслух не произносились, только номер камеры конечного адресата. Раньше практиковалась другая система передач этих сообщений, так называемые нитяные «кони», бралась любая старая одежда из шерсти, распускалась на нити и из него вили тонкие длинные верёвочки. С появлением синтетических носков в СССР, надобность в шерстяных нитях отпала, так как нейлон был прочнее шерсти и был гораздо тоньше. Периодически администрация по режиму «отметала» коней, но они появлялись вновь и вновь. Носки не входили в перечень запрещённых вещей. Этими конями можно было передать «маляву» в любую камеру на любом этаже. Несколько сложнее было передавать малявы горизонтально в соседние камеры, находящиеся на одном этаже, кони ловились вытянутой рукой с ложкой, передающий раскручивал коня с грузом по вертикали и в высшей амплитуде выпускал нить из рук, конь уже летел по горизонтали, и соседи его ловили. Малява ни в коем случае не должна была попасть в руки администрации, за это сидельцы спрашивали строго. При шухере конь быстро затаскивался обратно в камеру и малява попросту проглатывалась. Так как времени на её уничтожение зачастую не было, у дверей уже наготове паслись вертухаи.