Отрывок из книги
Самым подходящим во всех отношениях местом был офис.
Обычно к середине дня наступало затишье, народ в кабинет уже не ломился. Лида, работавшая с Y с самого начала, то есть уже лет двадцать, поворачивалась на крутящемся кресле спиной к дверям приемной, ставила на маленький столик рядом с компьютером чашку чаю, аккуратно обедала бутербродами с сыром. Пошла она в секретарши из учительниц, когда все рухнуло, а ей, одинокой училке, было уже сильно за тридцать. Крепкая закалка советского педагога помогла ей сохранить ровную строгость и непоколебимую официальность в мате и оре, постоянно летевших из кабинета Y и, казалось, вообще заполнявших любое пространство вокруг этого человека. Называли ее все Лидией Григорьевной, только десяток ветеранов, не покидавших «банду» все это двадцатилетие – или покидавших, но вернувшихся с раскаянием, – позволяли себе «Лидочку», но «вы». Сам Y никаким именем к ней не обращался, указания, краткие и невнятные, поскольку Y слова недоговаривал и умело употреблял самый новомодный жаргон, отдавал без обращения и на «ты». Она кивала: «Да, Виктор Олегович», но некоторые избранные своими ушами слышали, что иногда она к нему обращается тоже на «ты» – впрочем, удивляться можно было только тому, что именно она позволяла себе такую некорректность, прочие-то, вся контора до последнего клерка, «тыкали» президенту совершенно спокойно. Поддерживался как бы революционный, романтический стилек девяностых, и вроде никто его сознательно не консервировал, он самовоспроизводился из воздуха конторы. И ведь стены уже были новые, голубые стеклянные стены новостроенной башни, в которую переехали из легендарной бывшей школы; и народ обновился молодежью, по возрасту годящейся в дети тем, кто теперь в тяжелозадых лимузинах съезжались на совет директоров, а когда-то, тридцатилетними, заваривали всю кашу вместе с юным Y, кудрявым и наглым; и вокруг башни шла другая, совсем не романтическая жизнь – а компанию свои люди по-прежнему называли «бандой», друг друга Кольками, Юрками и Ленками, матерились через слово и по утрам рассказывали, кто сколько и до какого беспамятства вчера бухнул.
.....
Заявления N не подал, и все продолжалось, как будто и не было этого бешеного, полного истинной злобы крика.
N понимал, что случилось с Y, – слишком много и тесно Y в последние десять лет общался по делам «банды» с настоящими бандитами, а у этого народа не было более страшного обвинения, чем предательство. Они находились в постоянном состоянии войны друг с другом и с миром вообще, а на войне нет ничего ненадежнее союзничества и опаснее предательства. Обычную хитрость и прямой обман могли простить, отчаянная драка могла завершиться разумным миром, и противники возобновляли вполне нормальные отношения – но предавший союзник, и особенно друг, переходил в разряд вечных кровных врагов и подлежал уничтожению при любой возможности.
.....
Пользователь
Повести Сандры Ливайн понравились, а вот «другие рассказы» – нет. В целом же автор в плане письма и владения русским не потряс.