Читать книгу Привет из прошлого… - Александр Каренин - Страница 1
ОглавлениеГлавные герои
Наше время:
Матвей Александров – Врач – реаниматолог. 30 лет. В прошлом, человек страдающий полной амнезией, ставший вскоре Лёвкиным.
Анна Александрова – супруга Матвея в нашем времени.
Валентина – медсестра реанимационного отделения. Лжелюбовница Матвея, разрушившая его семью.
Доктор Ефремов – бывший наставник Матвея, врач реаниматолог. Дежурный сменщик.
Варвара Яковлева – пожилая женщина, жена умершего в больнице Егора Юдина.
В прошлом:
Егор Юдин – летчик. Лучший друг и сокурсник Матвея.
Андрей Дронов – антагонист. Летчик. Личный враг главного героя.
Алексей Гайдаров – капитан ВВС РККА. Заместитель командира авиаполка.
Богатырев Иван Степанович – командир полка.
Лейтенант Букин – секретарь Богатырева.
Старший майор НКВД Киреев – особист полка.
Майор Яковлев – командир женского авиаполка. Отец Варвары Яковлевой.
Лёвкин Евгений Федорович – старший лейтенант РККА. Артиллерист. В настоящим времени прадед Матвея.
Лёвкин Федор Матвеевич – отец Евгения, бригадир в селе Тепловка.
Ксения Васильевна Лёвкина – супруга Евгения.
Вовка – сын четы Лёвкиных.
Глава I
«Гость с того света»
Декабрь. 2018 год. Саратов. Убываю на очередное суточное дежурство в больницу, где вот уже несколько лет, тружусь врачом-реаниматологом на благо здравоохранения. Смена началась конечно же ни с кофе, как у нас говорят, а с поступления тяжело больного пациента. Этим пациентом оказался пожилой дедушка-ветеран, с тяжелой внебольничной пневмонией, ХОБЛ, и другим букетом преклонного возраста. Из приемного покоя, он конечно же был переведен в реанимацию, с тяжелой одышкой и нарушением абсолютно всех функций организма.
По приезду к нам в отделение, мы с дежурной сменой переложили его с обшарпанной каталки на функциональную койку. Разорвав рубашку, мы увидели на его груди два старых больших шрама, довольно уродливой формы. На правом плече была еле заметная, временем выцветшая татуировка в виде крыльев, с одной лопастью по середке. Вооружившись стетоскопом, я начал выслушивать дыхание, перемещая мембрану по грудной клетке. По всем легочным полям отмечалось жесткое и тяжелое дыхание. Новенькая дежурная медсестра Валентина, переведенная к нам из терапии, тут же зафиксировала к его лицу дыхательную маску, которая сообщалась с аппаратом Боброва тонкой трубочкой с подачей кислорода пять литров в минуту. Ловким движением рук Валентины, в ямках локтевого сгиба пациента, появился внутривенный катетер (на нашем сленге – бабочка), по которому немедленно, струйкой побежали лекарственные препараты, экстренно выводящие дедушку из критического состояния. Хрипел он конечно по-страшному. Отёки, как и дыхательная недостаточность постепенно нарастали. После того, как терапия достигла своего положительного результата, учитывая биодоступность введённых лекарственных средств, дедушка уснул, а прикроватная аппаратура, присоединенная множественными датчиками к телу пациента, показала более-менее стабильные цифры. Оставив его под присмотром палатной медсестры, я удалился в ординаторскую на перекур. Развалился на старом просиженном диване и вытащив из пижамы пачку сигарет, закурил. Отравляя себя каждой тягой ароматного «Парламента», я вдруг задумался над происходящим в своей жизни. За столько лет своей работы, я был морально подавлен. Устал от постоянных нагрузок, над тупостью своих молодых коллег, над вечными разборками с пациентами, судами, следственными комитетами, и наконец «вишенкой на торте» – это моё шаткое, семейное положение. Всё раздражает в этой жизни: зарплата маленькая, жена вечно чем-то не довольна. Дома меня не бывает, из-за частых дежурств. В гости мы ни к кому не ходим, ровным счетом, как и ни где не бываем вовсе. Видимо, я устал от жизни, хотя мне всего-то тридцать лет.
«Пора – это прекращать!» – произнёс я, и затушив окурок в банке из-под физраствора, удалился в палату. Пройдя мимо деда, я вдруг остановился у его койки. Он лежал с приподнятым головным концом, и сквозь сон продолжал похрипывать. Старенький прикроватный монитор реаниматолога, показывал артериальное давление 160/100 мм.рт.ст., пульс 98 в минуту, сатурацию 90-92 %, и температуру 37,7С. Слева от него стояла белая, немного запачканная кровью стойка, на которой будто ёлочные игрушки, были развешаны пара больших флаконов с лекарственными средствами, и несколько маленьких баночек с антибиотиками. За головой монотонно попискивал инфузомат, заряженный эуфиллином. А на стене, в тридцати сантиметрах от больного, бурлил словно закипающий чайник аппарат Боброва, увлажняя старику подающий кислород. Присаживаюсь за рабочий стол. Включаю компьютер. Раскладываю истории болезни пациентов перед собой и начинаю печатать дневники наблюдений на всех больных, которые находились у меня в отделении. Цифровые часы с зеленой ночной подсветкой висящие над входом показывают полночь. Засидевшись до поздна и при этом продолжая забивать данные в систему, я стал склоняться ко сну. Время уже подошло к двум часам ночи. После проделанной работы, я совершил ночной обход больных, и убедившись в их удовлетворительном состоянии, отправился в ординаторскую спать, оставив на своем месте дежурную медсестру Валентину. Располагаюсь на мягком, не застеленном диване. Достаточно было только уткнуться лицом в подушку, как сон тут же настиг меня. Сны посещали самые разные: от приятных эротических, до неимоверно кошмарных. Вообще кошмары – это частое явление в моей жизни. Даже во сне они меня преследуют! Но это необъяснимое явление, не мешает мне сейчас нежится в царстве Морфея на работе. Все ничего, если бы не моя медсестра, которая с паникой и криками ворвалась ко мне в ординаторскую. «Матвей Александрович, вставайте! Дед наш помирает!» – воскликнула она и тут же удалилась в палату. Так и недосмотрев до конца черно-белые сны, растираю свои слипшиеся глаза и тут же мчусь в палату в след за ней. За считанные секунды прибываю на место. Все показатели мониторирования застыли на нулевой отметке. Данные электрокардиографии, вместо характерных зубцовых комплексов, ровной полосой легли на изолинию. Я тут же проснулся и без всяких раздумий, начал проводить реанимационные мероприятия. Молоденька медсестра стояла напротив нас, и с перепуганным видом замерла в ступоре. Начинаю реанимационные мероприятия. Продавливаю с особым усердием его тощую грудную клетку с высокой частотой, добиваясь запуска сердца.
– Адреналин! – кричу в порыве реанимации.
Валентина без эмоций, продолжала пребывать в ступоре.
– Ампулу адреналина в вену быстро! Чего застыла дура! – пнув по койке, снова крикнул я.
Дернувшись с места, она трясущимися руками набирала препарат в шприц.
– Ну быстрее можешь, нет?
Она подошла ко мне, протянула шприц, и продолжая трястись, не сводила взгляда с умирающего деда. Выхватив из её нежных и маленьких ручек препарат, я немедленно ввел его в вену, после чего продолжил реанимацию.
– Чего опять застыла? Мешок Амбу быстро!
После этого её словно отомкнуло. Она взяла мешок и зайдя к нему за голову, выдвинула нижнюю челюсть и начала проводить вентиляцию лёгких. В таком тандеме мы боролись за его жизнь около четырёх минут, но аппаратура молчала. Тогда я принял решение об интубации трахеи и немедленно приказал Валентине приготовить набор. Спустя несколько секунд, рядом с пациентом уже был разложен ларингоскоп и интубационная трубка диаметром 8.0 мм. Пока я проводил интубацию трахеи, сестра подключила аппарат ИВЛ. После обеспечения верхних дыхательных путей, мы продолжили реанимационные мероприятия. В течении полных тридцати минут, борьба оказалась тщетной. Ему, к сожалению, не помогли ни адреналин, ни амиодарон, ни атропин, ни тем более массивная противоотечная и антибактериальная терапия.
– Умер! – вытирая пот со лба, произнес я уже спокойным голосом, – Фиксируем время смерти…
– Ну, а ты чего сникла? – продолжил я, – все ж хорошо! Он уже своё пожил! – переведя взгляд на медсестру, подбадривал её. Валюшка не смогла простить мне ни вылетевшую из моих уст «дуру», и не мое равнодушие к этому дедушке. Злобно фыркнув, она удалилась в ординаторскую. Глядя на бездыханное тело, я перекрыл подачу кислорода. Отсоединил датчики и накрыв тело белой простынкой, молча проследовал в ординаторскую, где со слезами на глазах, нервно курила Валентина.
– Ты чего Валюш? Обиделась на меня что-ли? Да брось! Ты ведь знаешь, что мы сделали все возможное! – подсев рядом, я приобнял ее за талию.
– Ни он первый, ни он последний! У нас таких десятки за смену проходят, поэтому нам надо это все пропускать мимо, поняла? – продолжил я успокаивать. Молча докуривая сигарету, она без малейшей мимики на лице, встала и отправилась обратно в палату хлопнув дверью. Несмотря на мою усталость от жизни, циничное отношение к людям и мой бездуховный характер, я вдруг почувствовал перед ней скрытую вину за своё поведение. Валентина вот уже больше полугода нравилась мне, и мы очень симпатизировали друг другу. Свои симпатии мы тщательно скрывали. Она была замужем, плюс имела ребенка в свои неполные двадцать пять лет. Мне как-то хотелось загладить перед ней свою вину, но депрессия и быстрая утомляемость внесли свои коррективы.
Время уже доходило до пяти утра. На улице за окном по-прежнему темно, только легкий снег хаотично падал на крыши: окутывал деревья, наш больничный подоконник, и оставаясь в таком же положении таял, оставляя после себя мокрые пятна. Невольно задумываюсь о зиме. Это очень красивая пора года. Она просто завораживает своей красотой. Выходишь утором на улицу, а там все блестит, переливается миллионами бриллиантов. Все деревья сверкают. Ближе к вечеру, когда солнце потихоньку опускается за горизонт, начинается игра красок. Снег становиться оранжевым, потом розовым, а иней на деревьях начинает переливаться всеми цветами радуги.
После того как зашло солнце, начал подыматься месяц, освещая серебреным светом все вокруг. И снова заблестел снег. В небе зажигаются одна за другой холодные звезды. И смотришь на все эту красоту затаив дыхание, как будто боишься разрушить эту зимнюю сказку. Прислонившись к окошку, я наблюдал за этой монотонной картиной некоторое время, пока не уснул в таком положении. Проспал несколько часов. Дежурная, меняющая нас смена – прибыла. Заступающий врач и когда-то мой преподаватель, Иван Владимирович Ефремов разбудил меня, застав в полусидящей позе на окне. Мы спустились в палату, где провели прием-сдачу смены. С полным безразличием и неохотой, я рассказал о всех пациентах, находящихся у нас на лечении: кому показана операция сегодня, кого можно с улучшением переводить в общую палату, а кого и придется сегодня похоронить, в связи с тяжестью состояния. Перед уходом я снова взглянул на того самого деда, усопшего этой ночью. Санитарки безжалостно стащили на каталку его окаменевшее, завернутое в простыню тело, и увезли в морг на встречу к Алексею Борисовичу, который не прочь был раскромсать человеческое тело в поисках истинной причины смерти.
Придя домой с очередного дежурства, я сразу же расположился на кухне. Сварил себе кофе, откупорил бутылочку коньяка, закурил сигарету. Супруге Анне снова что-то не понравилось, опять ругань, споры, ссоры. Потом мы ложились по отдельности спать. А на утро все повторялось, изо дня в день, на протяжении полугода. Моя жизнь окончательно рухнула мае месяце, когда Валентина решилась написать смс моей супруге, о том, что мы состоим в интимных отношениях. Вернувшись с очередного бессмысленного дежурства, меня ждал очень тяжелый и долгий разговор. Мне было предъявлено обвинение во всех смертных грехах. Что только в меня не летело, и какими словами меня только не называли. Это вдвойне усугубило моё депрессивное состояние и плюнув на все, я вынужден был уйти из дома. Выход из ситуации только один – напиться, забыться, и …
Прямиком из подъезда я направился в сторону алкогольного магазина. На встречу мне шла толпа ветеранов Великой Отечественной войны, после прохождения акции «Бессмертный полк». Они шли медленно, плотной массой человек десять-двенадцать. На их мундирах в солнечном отблеске играли ордена и медали. Мне было трудно обойти эту героическую массу, и я прошел сквозь нее, расталкивая пожилых мужчин. Несколько человек упали на асфальт параллельно матерясь в мой адрес. Мне было абсолютно всё равно. Я никогда не понимал всех этих подвигов, бессмысленных жертв, этот сталинский режим! В школе я всегда прогуливал уроки истории, особенно когда касалось темы ВОВ. На девятое мая, я всегда включал на всю немецкий тяжелый рок. Моя супруга Анна, всегда отчитывала меня по этому поводу, взывая моей совести: «Мол твои прадеды воевали за тебя! Погибали! А ты…» В ответ шли разные убеждения: «почему побежденные живут лучше победителей? И чтобы было, если Германия одержала тогда победу?»
Толпа ветеранов не угомонилась. К ним подключились и простые, сердобольные граждане. Я обернулся к толпе, чтобы ответить, но именно один ветеран, заострив на мне свой взгляд, тихо произнёс: «Будь ты проклят!» И поднимая с пыльного асфальта свою фуражку, добавил: «Таким как ты, нет места в обществе!» Усмехнувшись над его высказыванием, коротко ответил: «Я уже проклят отец… до встречи на том свете!» Развернулся и продолжил путь. В магазине на оставшиеся деньги, взял две бутылки водки, коньяка, готовую колбасную нарезку, хлеба ржаного и банку огурцов. После закупки, я побросал все на заднее сиденье моей старенькой машины, которая верно ждала меня на парковке у дома. Сел за руль, запустил двигатель и отправился в свой заброшенный домик в селе Тёпловка, (под Саратовом) в котором когда-то я проводил своё детство. Сейчас он пустует с годов так 2007-ых. На выезде из города, со мной стали происходить какие-то странные вещи. На обочинах дорог, стояли указательные знаки с предостерегающими надписями, билборды с рекламой: «Вернись назад!» или «Жизнь кончилась? Что же дальше?». По включенной недавно магнитоле, абсолютно на всех радиостанциях проигрывались песни военных лет. Колеся по пустой трассе, я взял в правую руку маленькую бутылочку коньяка и откупорив ее зубами, сделал несколько глотков. Закурил. На душе стало сразу как-то тепло. В голову ударил дешевый алкоголь, и по телу пошло расслабление. Даже улыбка на лице сама по себе стала пробиваться. Стремясь к своей намеченной цели, я чуть ли не впервые за столько лет своего выгорания, почувствовал какое-то облегчение. Настроение стало каким-то необъяснимым. В правом кармане разрывался телефон. Жена. Разрывающийся мобильник в руке тут же был выброшен в открытую форточку двери автомобиля. Мне было уже просто не до всего. Сейчас мне хорошо и душа перед Богом моя чиста. Все тайное стало явным. Решение по себе я принял и обратной дороги не будет. За тридцать лет моей жизни, ничего хорошего не происходило. Обдумывая все это, я утопил педаль газа в пол и продолжал движение к намеченной цели.
Уже в Вольском районе (на въезде в село), я увидел то, что никогда раньше тут не находилось. Это придорожные памятники, с красными звездами на надгробьях.
– Откуда их тут столько? Могил больше чем жителей! Ни село, а сплошное кладбище! – вопросительно в голос возмутился я.
По дороге выехал на ту самую улицу, где находился наш дом, где когда-то кипела жизнь, и проходило мое детство. Спустя столько времени, наш дом превратился в сплошную груду хлама как изнутри, так и снаружи. Одна только полуразваленная покосившаяся баня чего стоит. Тот же деревянный забор с синей табличкой с номером дома, та же лавочка на которой вся наша улица резалась в «козла» или «пьяницу». На ней же праздновали свадьбы, поминали усопших. Меня накрыло такое чувство ностальгии, что я слегка всплакнул, в помин о моем ушедшем в небытие детстве и потерянной жизни в целом. В этом доме давным-давно проживали семейства Лёвкиных и Тураевых- моих прямых родственников. Но после их смерти, и нашего переезда в город, дом этот стал пристанищем алкоголиков и прочих забулдыг.
Припарковал свой автомобиль у колодца, напротив снятой с петель калитки. Забираю пакет из машины. Пробираюсь к дому. Старую, ржавую калитку открываю, роняя ее на землю. Дверь в дом была на распашку. Из коридора дико несло испражнениями и рвотными массами. На полу пустые бутылки, остатки еды (видимо с давних посиделок местных обитателей), использованная контрацепция. Прохожу дальше в комнату. Зажигаю свет. Стоит столик, над ним лампа Ильича. На том деревянном столе прирос тухлый, заплесневелый огрызок огурца, на фоне двух консервных банок из-под кильки в томате, полностью набитых окурками. Стряхнув рукой объедки, я расположился сам. Выпиваю рюмку. Вторую. Третью. Время идет. Первая бутылка закончилась. Я полностью опьянел, так как после каждой третьей стопки, выкуривал сигарету. В голову полезли мысли о том, что нужно написать письмо, своё последнее письмо, которое подведет итоговую черту моей жизни. К великому сожалению, ручки и бумаги в доме не оказалось и прекратив поиски, я принялся дальше опустошать очередную бутылку. За окном было уже совсем темно. Все двери нараспашку. Прямо напротив меня стояла панцирная кровать, на душке которой одиноко висела двухметровая веревка, которую я гипнотизировал взглядом. Последняя выпитая стопка, выжатая из очередной бутылки, дала мне старт на свершение своей окончательной цели. Вдруг, откуда не возьмись в доме появился трупный запах, который охватил всю комнату. Только я закуриваю последнюю сигарету и беру веревку, как нечто, жутко холодное схватило меня за руку. Передо мной стоял человек, тень которого не отображалась от лампы.
– Эх ты, внучок! Что же ты удумал?
Вытаращив глаза, меня так парализовало, что я не мог даже крикнуть от страха. А он продолжая смотреть мне в глаза, только гладил меня своей холодной, жилистой рукой, и говорил:
– Присаживайся! Есть разговор!
Падающие лучи света проявили его образ. Напротив, меня сидел молодой мужчина, в рваной и запачканной кровью военной форме. Его грудь украшал орден Боевого Красного Знамени. Лицо было так же в крови и иссечено мелкими осколками. От такой картины у меня пропал дар речи.
– Ты чего застыл? Садись, в ногах правды нет! – одним жестом указал мне на стул.
Я присел и не отрывая от него пьяного взгляда, сквозь текущие изо рта слюни спросил:
– А ты вообще кто такой? Что ты здесь делаешь?
С ухмылкой последовал ответ:
– А я пришел за тобой, Матвей! Помнишь, как у Есенина или у Пушкина? Я твой чёрный человек…
– Откуда ты меня знаешь? Нееет… ты очередной кошмар в моем сознании? – пробормотал я, хлопая себя по щекам.
– Напрасно, напрасно! Я никуда не исчезну!
Этот некто смотрел на меня довольно пристально, после чего полез в свой правый нагрудный карман и достал оттуда маленькую книжечку. На лицевой стороне её, еле-еле виднелись буквы, из которых можно было понять слово – партбилет.
Развернув его партийный билет, я с горем пополам прочитал содержание. И чёрт побери, там было написано, что данный билет принадлежит Лёвкину Евгению Федоровичу. Остальное было не читаемо, из-за кровяных пятен и дыр от осколков.
– Это после ранения, не обращай внимания! – вдруг пояснил он.
С трясущимися руками, я положил билет на стол, и с дрожью в голосе спросил:
– Ты ведь умер? Нет у меня галлюцинации… я, наверное, перепил! – дернувшись с места, я подскочил к выходу. Но он каким-то образом появился прямо передо мной, загородив собой дверной проём. Вытаращив глаза, и посмотрев на него вплотную, я воскликнул:
– Как ты это сделал?
Мужчина взял меня за плечи, подвел к столу и усадил на стул.
– Не надо! Сейчас ты должен меня выслушать! Так вот внучок, я по какому поводу пришел к тебе! Я смотрю ты свою жизнь совсем на дно спустил, да?
– Да на какое… – попытался я перебить его, как тут же его кулак упал на стол.
– Не перебивай меня! За своё поведение, и отношение к жизни ты будешь сурово наказан. Придется тебе понять, что такое жизнь, какова ее ценность, и как надо чтить память погибших, которые ради тебя дурака, головы сложили! Я покажу тебе жизнь иначе! – медленно выговаривал он каждое слово.
– Ты ради чего приехал в наш дом? Что бы покончить с собой?
– А ты догадливый… – тихо пробормотал я дрожащим голосом.
– Потому что мне всё известно, и очень неприятно иметь такого правнука как ты!
– Какого еще правнука? Что ты мать твою такое несешь? – возмутился я.
– Хм! Сейчас узнаешь! – тихо сказал он, и правая рука его медленно опускалась к свисающей кобуре, где находился пистолет.
От испуга я резко вскочил, и перевернув на него стол, выбежал к выходу. С веревкой в руке я вылетел на улицу и спотыкаясь о разбросанные доски и кирпичи устремился к дальнему перекошенному сараю. В сарае том, были гнилые полы, обшарпанные стены, а вверху от одного угла до другого располагалась балка. Впопыхах, оглядываясь по сторонам я перекинул через эту балку веревку, смастерил удавку и дабы не видеть этого всего сумасшествия, решил свести счеты с жизнью. Полы в погребе были прогнившие и это было мне на руку. Я встал на груду досок, которые были под ногами и устремив свой взгляд на выход со слезами сорвался вниз. Тонкая веревка быстро пережимала мне дыхательное горло. Меня охватила судорога по всему телу.
Балка, на которую я приспособил наскоро веревку, не выдержала такого натиска и рухнула вместе со мной в глубокий двухметровый погреб.
Я упал на самое дно и сверху на меня обрушилась вся конструкция. Последнее что было – это страшный гул в голове и неимоверная боль, от которых я на мгновение потерял сознание.
«Лишившись памяти – лишишься всего!»
Очнулся я оттого, что в чувства меня привел некий мальчик, который обрабатывал йодом мою голову. Лежал я на чистой постели, почему-то голым. На голове моей уже оказалась бинтовая повязка, которую ловко замотал этот мальчик. Слегка прищуриваясь и постанывая от боли, я пытался понять окружающую обстановку.
– Тихо – тихо, дядь! – промолвил вдруг он, глядя меня по голове, – вам нельзя вставать!
– Где я? Кто ты? – сквозь зубы произнес я.
Этот довольно юный паренек, с русыми волосами, одетый в какую-то старую одежду, двоился в моих глазах.
– Я, Вовка! А вы дядь, кто такой будете?
– Гм… я… я не помню! – ответил я, продолжая морщить лицо от боли, – как я тут оказался?
Вовка улыбнулся:
– Не знаю! Вы лежали в нашем сарае, с разбитой головой!
– В каком это вашем сарае? – в недоумении ответил я.
– Хех, вы чего с дуба рухнули? – засмеялся он, – мы с отцом вытащили вас из нашего погреба. Там крови было – море!
– Я ничего не помню… Где я? – настойчиво повторял я.
– Село Тепловка – это вам о чем-то говорит?
– Нет…
Вдруг надо мной склонились еще два незнакомых человека, которые изучающе рассматривали меня. Один из них в советской военной форме, без погон. Это был статный, красивый, молодой мужчина, с черными артиллерийскими петлицами в ранге старшего лейтенанта. Другой мужчина по старше, который стоял рядом с офицером и шумно отхлебывал из своей кружки чай.
– Ух ты! Смотрите-ка, пришел в себя! – воскликнул он, продолжая хлебать чай.
– Здравствуйте! – поприветствовал я, кивнув головой.
– И тебе не хворать! – ответил мужчина и в голосе его изменилась интонация, – ты как у нас в сарайке-то оказался? Да еще и без портков?
– Я ничего не помню! Кто вы такие?
– Я бы тоже хотел это знать, кто вы такие и что вы делаете в нашем доме? – добавил офицер.
– Мне нечего вам рассказать… – тяжко протянул я, после чего добавил,– как хоть вас зовут всех?
Мужчина, протягивая мне руку, сказал:
– Лёвкин Федор Матвеевич! Это мой старший сын – Евгений! А вас-то как величать?
– Я не знаю своего имени!
– Вот те раз! Вот так история! Свалился голый парень к нам в погребицу, без документов, имени, фамилии и прошлого! – удивился офицер, почесывая свой затылок, – дело табак отец!
Отец смотрел на меня с некой жалостью, и спустя некоторое время сказал:
– Без документов он здесь никто. Председатель придет если, вопросы будут. Потом заберут его в известное место и пиши пропало. Ладно ты пока отдыхай, а мы покумекаем, что на счет тебя дальше делать! Пошлите ребятки.
Странные люди удалились в другую комнату, и что-то в голос там обсуждали. Я лежал на кровати и пытался понять где я нахожусь. К сожалению, попытки восстановить картину произошедшего, не увенчались успехом.
Спустя некоторое время, после семейного совета они вернулись ко мне.
– Ладно, так уж и быть! Сейчас отлеживайся, а завтра пойдем к председателю! Скажу, что ты мой племянник. Мол родители твои умерли, и ты сюда ко мне приехал! Будешь жить с нами?
Усмехнувшись, я пробормотал:
– Что простите? Жить с вами?
– Ну да! Потому что, если ты такой красивый попадешь в НКВД, то там тебе быстро помогут вспомнить всё! Оно тебе надо? – пояснил офицер.
Я не понимал ни слова, которые они произносили. Какое-то НКВД, какие-то председатели, я вообще был в неведенье. Бесспорно, я решил согласиться.
– Что для этого нужно?
– Да нет, ничего… документы только нужны. Ну я думаю мы тебе их выправим. Будешь отныне нашим членом семьи! – переведя взгляд на детей, утвердил Федор Матвеевич.
–Оставляй, бать! Жалко мне его. Сразу видно жизнь потрепала! – улыбнувшись, ответил офицер и подсев ко мне на кровать продолжил, – Добро пожаловать в семью, браток! Я – Евгений! А ты будешь у нас… – задумался вдруг он, и спустя несколько секунд выпулил первое попавшееся имя, – Матвей! Матвей Лёвкин – в честь деда!
– Мне кажется меня так раньше звали. – вдруг частички памяти, намекнули мне об этом.
– А что ты еще можешь сказать нам? – спросил Евгений.
– Более ничего… я согласен на ваше предложение. Мне некуда идти.
– На том и порешили! – воскликнул отец, – завтра значиться пойдем с тобой Мотя Лёвкин в сельсовет, я договорюсь с Петровичем, это наш председатель, и будем восстанавливать тебе документы! А пока отдыхай, и будь как дома!
Теперь, когда меня наконец-таки оставили в покое, я принялся глубоко размышлять о происходящем. Вопросов, конечно же было больше чем ответов. Я все ломал голову: что я тут делаю? И каким макаром я оказался в чужом сарае?
Этот странный день и тяжелая травма головы сморили меня окончательно, и я провалился в глубокий сон.
***
Утро. Висевший над моей головой репродуктор, транслировал классическую музыку. Дома никого не было. За окном, тем временем стояла прохладная весенняя погода. На кухне топилась печь, и её тепло разносилось по всему дому. Поднявшись с постели, я обмотался одеялом и пошел на кухню. Там на столе стоял заготовленный самовар, фарфоровая чашечка с блюдцем на одну персону, миска с комковым сахаром, и банка меда. «Какие гостеприимные люди!» – подумал я, и отрадно сел пить чай.
Попивая ароматный травяной чай, я параллельно любовался красотами села из окна. Природа Тепловки имеет живописные ландшафты. Вдали есть небольшое озеро, красивый лес, поля, засеянные пшеницей, и другими сельскохозяйственными культурами. У большинства местных жителей есть огороды, где что только не растет. Из привычных культур почти у каждого картофель, лук, укроп и морковь. Кому-то нравится выращивать цветы: лилии, розы, нарциссы и многие другие. Более основательные односельчане заводят сады, в которых растут яблони, груши, вишни. Из нашего окна, который прямиком выходит на огород, показывается малина, растущая красивым кустом вдоль ограды, и одновременно является и живой изгородью, и плодовым растением, приносящим вкусный урожай.
По утрам поют птицы, весеннее солнце растекается по полянам золотыми лучами. Прохладный воздух наполняет аромат цветов и душистых трав, над которыми беспокойно снуют насекомые. По голубому небу плывут пушистые белые облака.
Невольно опрокидываю взгляд на пожелтевший календарь, прибитый к стене. Сейчас на дворе май 1939-го года.
Ходики по-прежнему тикали в такт. На часах было половина одиннадцатого утра. Прогулявшись по дому в поисках одежды, я наткнулся на старый сундук. Выбрал себе более-менее подходящее тряпьё, привел себя в порядок и расположившись у окна, ждал свою новою семью.
Минут через двадцать пришел дядя Федор.
– Добрейшего утречка!
– И вам доброго! – улыбнулся я в ответ.
– Ну что, вижу в порядок себя привел! Готов идти на встречу к своему счастью?
– Всегда готов!
– Ну вот и ладушки! – ответил отец и мы тут же удалились по делам.
Окружающая обстановка была еще прекрасней, чем отдельный вид из окна. В середине села растянулся большой пруд, в котором местные рыбаки ловили рыбку. Раскинулись дома по обе стороны улицы. Люди, жившие в них, занимались послезимней уборкой своей территории, пробуждая землю к жизни. Чуть позже я пойму, что здесь проживают очень добрые люди. Они готовы поделиться со своим соседом чем угодно. Здесь не вызывает удивления, когда к тебе во двор заходит односельчанин и просит одолжить соль или какую-то другую вещь. Здесь принято проводить вечера не дома, а на улице в интересной беседе. Ты не успеешь выйти за забор, как уже встретишь интересного собеседника. Здесь природа кормит людей. В лесу люди ищут грибы и ягоды, собирают дрова, чтобы растопить печь. Здесь можно чувствовать удовлетворения от жизни и избавиться от забот.
Пройдя несколько улиц, мы зашли в одноэтажный дом, со стальной табличкой «Сельсовет». В отдельном кабинете сидел мужчина лет пятидесяти на вид, худощавого телосложения, с орденом Ленина на груди. Он передвигался исключительно на костылях, так как отсутствовала правая нога. Как после рассказывал мне новый отец, он потерял ее еще с австрияками в Империалистическую войну. И вот стоя на приеме у Петровича, мы вели диалог:
– Ух какой у тебя племяш Федор! Откуда он?
– Так сестра померла, а что парень один что-ли будет, но вот я его и забрал к себе! Один-то он, пропадет совсем. – улыбался Федор Матвеевич.
Петрович, осматривал меня всего.
– Тебя как звать, милый человек?
– Матвеем!
– Ага, а я Тимофей Петрович! Председатель Сельсовета! – пояснил он, и наливая себе из пузатого графина воду в стакан, добавил: – Тебе сколько годков то?
Я призадумался. Моя память была сейчас чистой, в которую можно было вложить любую информацию.
– Двадцать четыре нам, товарищ председатель! – вдруг произнес отец Федор, – непутевый он у меня. Как семью потерял, так совсем умом кончился. Жаль парня…
– Дела… – сказал Петрович, утирая губы после выпитого залпом стакана.
– А что же ты делал все это время? Ремеслом каким-нибудь владеешь может?
Улыбнувшись, я вскоре слукавил:
– Дык, ничем не владею, к сожалению. Хотел бы уму разуму набраться. Вот спасибо дяде Феде, приютил меня.
– Ну понято. Сынок, а документики у тебя есть какие? – спросил Петрович, смотря пристально мне в глаза.
– Сгорели документики его, синем пламенем на пожаре вместе с родителями! Земля пухом, сестренке… – выкрутил ситуацию в свою пользу Федор Матвеевич.
Петрович выслушав душещипательную историю, перевел взгляд на Федора и сказал:
– Да Федор, дела у тебя конечно. А ты не говорил, что у тебя сестра есть?
– Была Тимофей, была. Она в городе жила, здесь не появлялась ни разу! – так же выкручиваясь, говорил отец.
– Так и быть! Помогу я твоему парню. Жалко конечно, малахольный, но ничего пристроим куда-нибудь!
– Да после пожара, когда дом горел его дверью пришибло, прям в аккурат по голове. Вон видишь шишак какой остался!
Я вытаращил глаза, и показал пальцем на ссадины.
– Хорошо, ты давай не запускай парня! За документами через неделю приходи, будут готовы! Вы свободны! – отмахнувшись, сказал Тимофей Петрович, и мы тотчас же отправились обратно домой.
По дороге домой мы разговаривали о происходящем.
– Зачем вы все это делаете? Для чего? – спрашиваю я, – ведь я совершенно незнакомый вам человек?
Остановившись, он приобнял меня за плечи, и сказал:
– Понимаешь, я увидел в тебе что-то похожее, что-то родное с нами. Да и мальчишка ты хороший! Моим не так скучно будет! Помогать по хозяйству будешь, осваивать ремесло! И давай так! Саш, раз так у нас сложилось, зови меня просто – батя! – прижав меня к себе, сказал он и в глазах его появился какой-то родственный и теплый огонек.
– Хех! Тогда в свою очередь, обратное предложение, называйте меня сыном! – прижавшись к нему в ответ, улыбаясь ответил я.
Так и простояли с моим новый отцом, по средь села в обнимку. Все это конечно с одной стороны очень странно, а с другой… да что греха таить, и с другой тоже странно. Почему это происходит именно со мной я не понимаю. По новым документам, я стал Лёвкиным Матвеем Федоровичем. Вскоре окончательно обосновался в этом замечательном семействе.
За время проживания у Лёвкиных, я довольно близко сдружился со всем окружением. Теперь моя новая семья состоит из четырех человек: папа – Федор Матвеевич, его сын Евгений Федорович, супруга Евгения – Ксения Васильевна и их сынишка Вовка. Супруга Федора Матвеевича, к сожалению, недожила до этого светлого времени. Она скончалась от брюшного тифа в конце 20-х годов. Как и в любой семье, в нашей есть свои традиции и особенности. Мы уважаем друг друга, всегда готовы выслушать и "подставить" плечо.
Папа работает бригадиром. В своей работе он непосредственно подчиняется правлению и председателю колхоза Петровичу. Осуществляя руководство бригадой, он обеспечивает своевременное выполнение производственных заданий. Участвует в разработке производственного плана колхоза и годовых рабочих планов по периодам сельскохозяйственных работ. Так же он принимает от правления колхоза по акту рабочий скот, машины и сельскохозяйственный инвентарь и во избежание обезлички закрепляет их за отдельными колхозниками. Федор Матвеевич, человек с виду строгий, но в душе мягкий, как и его сын Евгений. Он желает для нас с братом самого лучшего и хочет, чтобы я рос на его примере – мужественным и сильным человеком. Евгению уже без малого двадцать девять лет, и он офицер Красной армии. Вместе с отцом, они начали воспитывать меня в своем духе, закаливая во мне патриотизм и любовь к семье. Через некоторое время, я начал понимать всю ценность и сущность семьи. На сколько она важна, и на сколько она дорога. Супруга Жени – Ксения работала учительницей в местной школе. Она очень добрый, веселый и открытый человек. Она любит свою работу, но старается не забывать про семью. Поэтому на выходных печет пироги, делает различную сладкую выпечку и балует нас. Мы с Вовкой стараемся во всем помогать ей, так как знаем, что женщины – слабый пол, нуждающийся в поддержке. Она же с большим усердием готовила меня по разным наукам. Обучала грамоте, скорочтению, математике, русскому языку. Каждый вечер, мы с Вовкой решали различные математические задачки. По утрам совместно с Евгением Федоровичем, мы занимались физической культуре. Евгений учил меня подтягиваться на перекладине, отжиматься, бегать на дальние дистанции по пересеченной местности. Преподавал даже элементы рукопашного боя, чтобы в случае чего, я мог постоять как за себя, так и за свою семью. Постоянно проводя время в такой обстановке, я полюбил жизнь, я полюбил семью. Глядя на Евгения, я загорелся армией, и мечтал скорее поступить на службу в Красную армию. На мой взгляд, самое главное в жизни – это уметь найти время на близких и дорогих сердцу людей. А также понять, что нет ничего важнее семьи! Семья – это наша опора, поддержка и уверенность в завтрашнем дне. Без семьи человеку было бы одиноко: не с кем поделиться радостью или печалью, не у кого попросить совета или помощи в трудную минуту. Ведь только родные и близкие нам люди способны понять нас лучше, чем кто-либо другой!
Таким образом, я становился нормальным человеком, нормального общества.
«Новый жизненный поворот»
Весенний воздух в нашем селе был особенно пьянящий. Наконец сошел снег, и из-под земли начали пробиваться первые травинки. На календаре июнь 1939-го года. Мы с Евгением сидели на лавочке, и закуривая по самокрутке, думали о моем дальнейшем будущем. Евгений хотел, чтобы из меня получился толк, и предложил мне пойти на службу к нему в артиллерию. Он уже командовал большими пушками, занимая при этом пост, командира гаубичной батареи. Задумавшись над его словами, я параллельно перебивал себе мысли об авиации. Я представлял себя в кабине какого-нибудь самолета, примеряя на себя роль авиатора, который рвался бы в бой. Смотря в небо и задумываясь над этой мыслью, выбор конечно же пал на авиацию, на самую героическую профессию.
Просидев до обеда, после долгой нашей болтовни, Евгений ушел к супруге, помогать по хозяйству, а я тем временем, остался любоваться красотами весенней Тепловки.
Где-то вдали по проселочной дороге, шла баба Дуся – наш местный почтальон. Она разносила всякие разные извещения: кому бандероль, кому посылку, а кому и повестку в армию. И везунчиком сегодняшнего дня, стал конечно же я. Почтариха, подойдя ко мне, вручила небольшое аккуратно сложенное извещение, в котором указывалось прибыть в город Вольск, в райвоенкомат к пятому апреля сего года. Расписавшись, в журнале о получении уведомления, я пулей забежал в дом, и показал повестку Евгению. Он так же, как и я обрадовался этому. Ближе к вечеру мы сели за круглый стол, и обсуждали наши дальнейшие перспективы. Решение было одобрено всеми. На следующий день, мы собирались отбывать к месту призыва. В чемоданы складывали еду, комплект запасной одежды, табак и туалетные принадлежности. Ксения Васильевна так же собирала своего мужа на службу, подарив семейную фотокарточку с очень трогательной надписью на обороте. Присев на дорожку, на домашнем крылечке, мы закурили напоследок по одной, наблюдая одновременно за садившимся за горизонт солнцем.
Выкурив раздирающую глотку отцовскую махорку, мы попрощались с родными и отправились на конной повозке в путь. На часах было без четверти девять. Проезжая мимо домов, я наблюдал за окружающей обстановкой, как горели лампы в хатах, на крыльце избушек сидели местные жители распивали самогон. А мы с Женей, тем временем, медленно, но верно следовали в Вольск. По дороге я задумался о том, какая судьба меня ждёт впереди.
К утру мы достигли своей цели, прибыв на два часа раньше назначенного в повестке времени. У военного комиссариата собрались толпы людей призывного, тогда еще двадцати однолетнего возраста, и дымя папиросами, ожидали начала прохождения военно-врачебной комиссии. Осмотрев толпу, мы с Евгением пристроились к двум парням, которые вели беседу о выборе рода войск. Ребята были чересчур общительные, и после обоюдного знакомства мы решили держаться вместе. В нашей компании был паренек, который мечтал о небе так же, как и я. Его звали Егор Юдин. Познакомившись, мы решили вдвоем проситься в лётную школу. Евгений оставив чемоданы мне, отправился к военному комиссару. И вот по истечению времени, к нам подошел комиссар, и в приказном порядке, поручил составить список присутствующих, и предоставить его начальнику строевой части. Среди нас быстро нашли ответственного по этой работе. В данный список, мы внесли свои фамилии в первую десятку. Под дверью строевой части, мы ожидали своей очереди, чтобы получить личные дела. Далее мы обошли всех врачей, и конечный пунктом нашего мероприятия, стала военная комиссия по распределению в войска. Первым пошел мой новый друг Егор. Пробыв там минут семь, он вышел с довольной физиономией и с гордостью кричал всей толпе, что направлен в школу военных лётчиков в Энгельс. Далее прошли еще несколько ребят, которые были направлены в пехотные училища. Следом после них пошел я. Зайдя в просторный кабинет, передо мной стоял стол, оббитый алой бахромой, с миниатюрным бюстом вождя мирового пролетариата. За этим роскошным столом сидели четыре человека, один из них был комиссар в темно-зеленой форме с красными ромбами в петлицах, и большими усищами как у Семёна Михайловича Буденного. Военврач и начальник строевой части тщательно изучали мои данные. Все происходило в режиме «молчание». Комиссар, разорвав тишину, спросил меня:
– Ты где служить хочешь, сынок?
Вытянувшись по струнке, я четко ответил:
– В авиации, товарищ комиссар!
Подкручивая свои усы, он усмехнулся:
– Хех, ты глянь что, молодежь словно с ума сошла с этой авиацией! Раньше занимался в кружках? Посещал аэроклубы? С парашютом прыгал?
Ради достижения своей цели, мне пришлось слукавить:
– Конечно посещал, товарищ комиссар! У меня шесть прыжков за плечами!
Комиссар, внимательно посмотрев на меня, вскоре переключился на военврача, и спрашивает у оного:
– Что там у Лёвкина по здоровью?
– Да все прилично! К строевой годен! – ответил военврач, передавая моё дело комиссару.
Военком несколько секунд поглядел на меня, после чего аккуратно произнес:
– В Энгельс, поедешь? В военную школу лётчиков? Туда, сейчас активный набор идет!
Обрадовавшись, я ответил:
– Есть в Энгельс, товарищ комиссар! Спасибо!
– Ну давай беги, служи!
Выбежав из кабинета, я направился к своим ребятам с радостными кличами о том, что еду учиться в Энгельс. Егор был очень счастлив, что мы вместе едем в одно учебное заведение. Проторчали еще какое-то время на призывном пункте, пока к нам не начали приезжать так называемые «покупатели». Это были офицеры из частей и учебных заведений, которые по составленным спискам военного комиссара, забирали ребят на службу в свои части.
Пришла машина и за нами. С Евгением мы простились тепло, по-семейному. После недолгих семейных нежностей, мы все разбрелись по своим дальнейшим местам службы.
***
По прибытию к месту прохождения обучения, наш «покупатель» капитан Жадин, сразу же после выгрузки из полуторки, выстроил нас на плацу. Всего в школу он доставил около двадцати человек. Ребята все были отборные, кто-то профессионально занимался спортом, кто-то просто были детьми каких-нибудь секретарей обкомов партии и прочих. Мы с Егором были ребятами из простой рабоче-крестьянской семьи, что и отличало нас от остальных.
Капитан Жадин совместно со старшиной Чурановым, представили нас начальнику школы и его заместителю. Обходя наши ряды, они пристально рассматривали нашу «пёструю» толпу. Почему пёструю? Да потому, что мы были одеты кто во что горазд. Военная лётная форма нам была еще не положена, так как мы должны были пройти вступительные испытания по нескольким предметам, таким как математика, русский язык и физподготовка. Отбор проходил крайне жёстко. Те лица, которые проваляться на первом этапе, соответственно не допускались до следующего, и были вынуждены тотчас же покинуть территорию школы. Про всё это нам вещали отцы командиры на построении.
После вводной, разбив на два отделения, нас отправили прямиком в небольшой барак, который находился на территории школы, но огороженный колючей проволокой. За проволоку можно было выходить только после успешной сдачи вступительных испытаний, и соответственно курсантам школы. В бараке временного содержания, мы с Егором, как и с другими ребятами, выбирали себе койки. Уже расположившись, пристроили свои тюки, набитые едой и вещами. На обшарпанной доске, возле портрета товарища Сталина, старшина Чуранов прикрепил на гвоздик расписание экзаменов и дальнейший распорядок дня. Сам старшина, был украинцем по национальности. У него был интересный одесский говор. Каждое утро на физической подготовке, он гонял нас до седьмого пота. Человеком он был конечно своеобразным, но интересным. Хвалил, когда надо, и журил, когда следует. Так же Чуранов не забывал и про внеочередные, профилактические «пилюли», чтобы мы привыкали к службе. Спустя четыре дня рутинного дежавю, который заключался в утреннем подъёме, зарядке, завтрака, обеда, ужина, нарядов по бараку и прочего, мы приступили к первому испытанию, сдаче письменного экзамена по математике. Зная себя, я конечно же, очень «любил» математику. И вот когда нас рассадили в учебном классе по одному за парты, лично начальник школы, расписал на доске условия двух задач по геометрии с какими-то начерченными треугольниками и параллелограммами. Дав нам на решение двадцать минут, он присел за свой стол, и постукивая пальцами, внимательно наблюдая за каждым экзаменуемым. Тут то у меня «шары» и повылезли от таких условий. Не зная решения задач, я так и просидел с пустым листком. Немного погодя, я опрокинул взгляд на своего друга и соседа по парте Егора, который уже был в завершении написания своей работы. Судя по его задумчивости и скорости написания задачи, он был не таким уж и простым, а совсем даже наоборот, математически подкованным человеком. Через двенадцать минут после того как Егор закончил писать, он почувствовал на себе мой взгляд, и обернулся в мою сторону. Изображая гримасы, я указывал то на доску, то на свой лист, умоляя его тем самым, помочь мне с решением.
