Читать книгу Младороссы - Александр Леонидович Кривохижа - Страница 1

I

часть

Торговый агент

Не требуй от судьбы снопа душистых лилий –

Проси один цветок,

Моля, чтоб этот дар твои мечты ценили,

Хотя он и убог.

Бодя Палей

Мария. Дмитрий. Казем-Бек

В последний день августа 1926 года по залитой заходящим солнцем серпантинной дороге, по направлению к вилле «Алам», расположенной в живописном местечке Кап-д’Ай на Лазурном берегу, шел Гарольд Карлович Граф, в прошлом достойный офицер русского флота с задатками талантливого литератора, а ныне преданный секретарь великого князя Кирилла Владимировича. Эта прогулка пешком от железнодорожной станции до виллы, да и вся поездка в целом, были ему совсем не по душе, но деваться было некуда – Кирилл Владимирович не захотел поехать на день рождения жены своего брата Андрея, Матильды Кшесинской, и отправил вместо себя его. Дорога шла в гору, и у Графа уже весь лоб покрылся испариной.

Граф, чья жизнь всегда была подчинена дисциплине, сначала дома при строгом отце, позже в морском училище, а затем на флоте, не привык роптать на начальство, не делал он этого и сейчас, он думал о другом. Кирилл Владимирович как обычно задерживал жалованье, обещая, что в ближайшие дни деньги будут, но день шел за днем, а денег все не было. Уже продавщица из ближайшего от дома Графа магазина, приветливая дама, не раз напоминала его жене об их долге, а их сын, восьмилетний Владимир, до сих пор ходил в старых прохудившихся туфлях, дыры в которых становились все больше, а вкладываемая в них газетная бумага, сложенная в несколько слоев, с каждым днем прибавляла эти слои. Граф надеялся на свою новую книгу, над которой он усиленно работал, ведь предыдущий его труд «На Новике», воспоминания о тяготах и радостях его службы на эскадренном миноносце во время Первой мировой войны, принес ему и его семье деньги и возможность из Финляндии, где они жили после революции, перебраться в Германию, где он и оказался в поле зрения Кирилла Владимировича, который тогда сильно нуждался в ответственном и распорядительном помощнике. Новая книга повествовала о русском флоте в лихолетье Гражданской войны, о печальной участи, постигшей офицеров Балтийского флота (в котором служил Граф), погибших от рук взбунтовавшихся матросов и обещала успех; нужно было только дотерпеть до ее завершения, и выплаты гонорара, которое одно издательство, с которым Граф заключил договор, обещало сделать, сразу по получению рукописи, но с каждым днем ожидание этого заветного момента становилось все мучительнее.

Сзади прозвучал клаксон и Граф обернулся. В его сторону мчалось авто. Граф напряг глаза, чью сильную близорукость не могли полностью компенсировать даже толстые линзы очков, и в приближающемся мутном пятне, он сначала разглядел цвет, который был синим, а затем и очертания самого авто, которые по всему подходили «Бьюику». Когда авто был уже близко, то так и оказалось, что это «Бьюик» с открытым верхом. Человека за рулем Граф тоже узнал, и чрезвычайно этому обстоятельству обрадовался, поскольку этим человеком оказался генерал Бискупский, человек знакомый и даже очень хорошо знакомый Графу. Бискупский помахал рукой, Граф помахал ему в ответ, и уже ожидал, что его знакомый остановится поблизости, но тот, приблизившись к нему, не остановился, а напротив резко рванул, да еще и в сторону самого Графа, так что растерявшемуся секретарю пришлось отпрыгнуть в сторону. «Бьюик» проехал с десяток метров, после чего так же резко, как он рванул, так же резко остановился у обочины. Бискупский наклонившись, толкнул дверцу с пассажирской стороны, и она отворилась. Граф, у которого еще в висках стучала кровь после неожиданно маневра генерала, подошел к ней. Лицо Бискупского расплывалась в улыбке.

– Простите дружище, – извиняющимся тоном произнес он, – Авто купил, а толком управлять им еще не научился.

– Это поправимо, – ответил Граф и уселся рядом с ним.

Бискупский резко отпустил педаль и до этого момента тарахтящий мотор заглох.

– Педаль сцепления нужно отпускать мягко, – наставительным тоном произнес Граф, – Только когда авто тронется с места, ее можно отпустить совсем. Давайте еще раз.

Бискупский повернул ключ зажигания и шестицилиндровый двигатель «Бьюика» снова затарахтел. Генерал начал отпускать педаль.

– Так, медленно, еще медленнее, – наставлял его Граф, – А теперь газ.

Бискупский в точности выполнил наставления Графа и «Бьюик» взвыв от подачи газа, рванул с места и понесся по дороге.

– Теперь другая скорость, – тоном учителя произнес Граф, – Вот так.

«Бьюик» поехал спокойно и плавно. Бискупский благодаря присутствию Графа почувствовал себя за рулем увереннее и свободнее.

Как правило, когда Графу доводилось находиться в обществе Бискупского, предметом их беседы было лишь то, что имело отношение к их работе у Кирилла Владимировича. Так случилось и в этот раз. Последние несколько месяцев, они пытались убедить великого князя объявить себя Государем, тем самым официально став главой Дома Романовых в изгнании, тот признавал необходимость этого шага, но никак не решался его сделать.

– Его императорское высочество принял решение по манифесту? – спросил Бискупский.

– Еще нет, – вздохнул Граф.

Услышав ответ, Бискупский тоже вздохнул.

– Постарайтесь же до него достучаться! Глупо было объявлять себя блюстителем престола, когда первый претендент на престол и есть он. Для кого он его блюдет?

– Согласен, – сказал Граф, – Тем более, что после встречи со следователем Соколовым, ни у него, ни у Виктории Федоровны, никаких иллюзий касательно спасения царской семьи не осталось.

Бискупский поддал еще газу и «Бьюик» полетел стрелой.

– Единственное, что его останавливает, – произнес Граф, – Это Николай Николаевич. Тот хоть и стоит на непредрешенчиских позициях, но ясное дело сам хочет быть Государем. И с этим не считаться нельзя, все-таки за ним Высший монархический совет и РОВС.

– Старый истукан, – со злобой сказал Бискупский, – Черт бы побрал его, и его братца, такого же истукана.

В отношении этого великого князя оба приближенных Кирилла Владимировича были настроены одинаково отрицательно.

– Можно конечно попробовать убедить Николая Николаевича не выступать против его высочества, если тот объявит себя Государем, – продолжил Граф, – И не раскалывать дальше и без того разобщенную семью, но для этого придется отправить переговорщика.

– Кого же? – спросил Бискупский.

– Если кого-то он и станет слушать, то конечно кого-то из семьи, – определенно произнес Граф.

– Андрей Владимирович, – предложил Бискупский – Как раз сегодня можно будет с ним об этом поговорить.

– Николай Николаевич, пожалуй, в отношении него ничего лично не имеет, – ответил Граф – Но вот авторитета ему недостает, чтобы старый вояка выслушивал от него, какие бы то ни было прожекты. Про Бориса Владимировича я и не говорю…

– Его бы я и не предложил, – сказал Бискупский.

– Его никто не уважает, – добавил Граф.

– Александр Михайлович, – предложил новую кандидатуру Бискупский.

Граф облокотившись о дверцу авто задумался. За то время, что они уже проехали начало темнеть, а впереди стал вырисовываться утопающий в зелени на фоне моря городок.

– Возраст Александра Михайловича, заслуги в прошлом, заставят Николая Николаевича быть с ним на равных, но тут другая проблема… – Граф запнулся, чтобы слегка повернуть руль, зажатый в руках Бискупского, влево, полагая, что тот слишком близко держится к обочине, – Захочет ли Александр Михайлович тратить на это время? Он ведь знает, что достучаться до старого вояки практически невозможно… Сейчас лучше сбавить, мы въезжаем в город.

Бискупский послушно снизил скорость.

– Дмитрий Павлович, – произнес Бискупский, полагая, что это последний козырь, которым они располагают для решения этой трудной задачи.

Граф снова задумался.

– Дмитрий вариант, – ответил он, – Он конечно много моложе Николая Николаевича, но все же после Распутина, после всего, он еще не окончательно расплескал свой авторитет.

– Он ведь будет сегодня? – спросил Бискупский.

– Думаю, да, – ответил Граф.

– Вот с ним и поговорим, – завершил на этом беседу Бискупский.

Генерал включил фары, сбавил еще скорость и «Бьюик» медленно покатил по улочкам Кап-д’Ай мимо роскошных вилл.

***

Прославленной балерине Матильде Кшесинской исполнилось пятьдесят три, хотя конечно, на праздновании эта цифра не произносилась вслух. В молодости имевшая близкие отношения с ни одним великим князем, включая Николая Второго, когда тот был наследником, она в конечном счете связала свою жизнь с Андреем Владимировичем, приятным в личном общении, но ничем не выделявшимся на фоне других своих родственников, великим князем. В эмиграции они жили на своей вилле, которую по счастливой случайности купили еще до революции, и которая теперь стала их пристанищем. У Андрея Владимировича даже оставались в одном из французских банков сбережения, но заядлая игроманка Кшесинская, вскоре спустила их на ветер, и теперь супругам приходилось быть сдержаннее в своих расходах, благо пользовавшаяся большой известностью как педагог, Кшесинская открыла свою студию в Париже и с каждым днем число ее учениц прибывало. Их сыну Владимиру, носившему фамилию Красинский, было двадцать три, и он жил с родителями, предпочитая самостоятельной жизни уютный мирок родительского гнезда.

«Бьюик» подъехал к великолепному четырехэтажному особняку из красного и белого кирпичей и остановился. Над входом возвышался продолговатый балкон, который с обеих сторон заканчивался ступенями, которые вели прямо к земле. Прямо над этим балконом возвышался еще один балкон, но он был короток и был пристроен только к одному окну. Заглушив мотор, Бискупский повернулся назад и взял с заднего сиденья небольшую розовую коробку, перевязанную атласной лентой такого же цвета. Дверь им открыла приветливая молодая горничная-француженка.

– Добрый вечер, – произнесла она¹.

Бискупский и Граф кивнули ей и зашли внутрь.

Празднование было в разгаре. В дворике, который располагался со стороны заднего фасада, и куда горничная провела новых гостей, царило оживление, играла музыка, то тут, то там звучал всплеск смеха. Один молодой человек недурной наружности стоял у небольшого бассейна в мокром насквозь костюме, не зная, что делать дальше, смеяться, как это делали три девицы, которые, по-видимому, и столкнули его в этот бассейн, или рассердиться на них. Он предпочел рассмеяться.

Идя за горничной Граф, оглядывался по сторонам, замечая, что большинство приглашенных, если не все, были русскими, и многие из них лично ему знакомы. Это было отрадно, поскольку давало возможность скоротать празднество, на которое он изначально ехал без всякого желания, в приятном общении. Единственно Дмитрия, которого он пытался высмотреть среди гостей, не было. Сама виновница торжества подобно древнеегипетской царице возлежала на шезлонге под навесом и с него наблюдала за происходящим на территории дворика. На соседнем шезлонге сидел Андрей Владимирович и что-то зачитывал по бумажке, которую держал в руках.

– Мой милый финн, – воскликнула Кшесинская, когда Граф с Бискупским подошли к ней, – Раньше я вас никогда не уличала в непунктуальности, это на вас не похоже.

Оба посланника подойдя к Кшесинской, раскланялись, и, извинившись за опоздание, поочередно поцеловали ей руку. Бискупский протянул коробку, в которой оказалась изысканная шляпка и пара перчаток.

– Богиня, – добавил Бискупский и отошел в сторону.

Граф порылся в одном кармане пиджака, затем вспомнив, что переложил в другой, порылся в другом и вынул из него конверт, который протянул Кшесинской.

– Его высочество, пользуясь дружбой с одним судовладельцем, получил для вас эти билеты на любой пароход этой компании и в любом направлении, но использовать их нужно до конца года.

– Как мило, – сказала Кшесинская, вынув билеты из конверта и показывая их мужу.

– И я не финн, – добавил уже несколько смущенным тоном Граф, – У меня гражданство финское, а я остзеиц.

– Да я знаю, – рассеяно ответила Кшесинская, разглядывая билеты – Я же шучу.

Она протянула билеты мужу.

– Куда поедем?

– К Дагмар, – сказал он, помахивая письмом, которое до этого зачитывал ей, и пояснил гостям – Поздравление от Марии Федоровны, она таки не ужилась с сестрой в Лондоне и переехала в Данию.

– Когда близкие родственники не могут найти общий язык, всегда печально, – произнес Бискупский.

Кшесинская отдала мужу конверт с билетами и потянулась из-за всех сил.

– Что-то я залежалась, пойдемте к столу, вы еще не выпили за мое здоровье.

– С удовольствием, – сказал Бискупский.

Кшесинская встала, и в сопровождении трех мужчин пошла к столу, уставленному бутылками с алкоголем и закусками.

– Расскажите мне Гарольд Карлович, что происходит в Сен-Бриаке, – сказала Кшесинская, взяв Графа под руку – А то в последнее время оттуда было мало вестей.

– Как скажите, – ответил Граф – Но я хотел бы, чтобы меня услышали и другие члены семьи. Они здесь?

Кшесинская повертела головой по сторонам.

– Мари здесь, а Дмитрия еще не видела.

Бискупский, который шел рядом с Андреем Владимировичем, не откладывая дело в долгий ящик, принялся излагать тому их с Графом идею повлиять на Николая Николаевича. Андрей Владимирович внимательно слушал и иногда кивал головой.

***

Великая княгиня Мария, а для всех хорошо ее знавших просто Мари, женщина тридцати шести лет, была сегодня с самого утра в слегка возбужденном состоянии – перед тем как ехать в гости, она развелась со своим вторым мужем Сергеем Путятиным.

Не то, что бы она сожалела о расставании с Сергеем, нет, слишком безрадостны были годы их совместной жизни на чужбине, но, тем не менее, ощущение, что от ее тела оторвали кусок плоти, не оставляло ее.

Сергей так и не смог привыкнуть к эмигрантским будням, к тому, что прежняя, офицерская, светская, вольготная жизнь закончилась и отныне нужно самому зарабатывать себе на кусок хлеба, отдавая большую часть своего времени однообразной работе в банке, куда его устроила Мари.

– Нет, не для этого я родился на свет, – как-то сказал он ей.

И сойдясь с эмигрантами того же аристократического круга, к которому принадлежал и он, Сергей начал вести себя так, словно за окном по–прежнему был Петербург, который он так любил, а его отец по-прежнему был комендантом Царского Села: скачки, кутежи, возвращения домой под утро. Мари надеялась, что это рано или поздно пройдет, но все оказалось серьезнее. Сергей открыл для себя, что в Европе, а особенно в Америке полно девушек на выданье из богатых семей, а также одиноких богатых дам, которые хотели бы выйти замуж за аристократа, пусть он и без гроша в кармане. Женитьба Вонсяцкого, бывшего белого офицера на очень богатой, правда, не совсем здоровой душевно американке не давала Сергею покоя. Тот всего лишь офицер, а он князь. И если Мари не может дать ему жизнь, точнее вернуть ту, которая была у него прежде, то он найдет женщину, которая это сможет. И он ее нашел. Поэтому этим утром расторжение брака между ними в муниципальном учреждении Булони, открывало ему дорогу к новому браку, а для нее стало поводом подвести итог своей личной жизни и признать, что она не удалась. Два брака, два развода. Два сына (по одному от каждого мужа), но младший уже как семь лет в могиле, прожив всего год, а старший, которому семнадцать, живет от нее на расстоянии.

Приехав на виллу «Алам», Мари надеялась забыться в обществе гостей, но ей это не удалось. Никого с кем можно было бы отвести душу она не встретила, зато едва приехав, она сразу увидела среди гостей Люсьена Лелонга, модного кутюрье, который не упускал случая по-иронизировать над потугами эмигрантов в их занятии шитьем. Незадолго до этого в интервью одной газете Лелонг весьма сочувственно высказался о вышивках, которые изготовляла мастерская «Китмир», принадлежавшая Мари и ее это задело. На последние фамильные драгоценности, что удалось ей вывести из России, она открыла эту мастерскую, для чего ей пришлось освоить профессию швеи, и она отнюдь не собиралась бросать вызов лучшим мастерским Парижа, ей просто нужны были деньги, поэтому замечания Лелонга, были ей особенно неприятны.

Преподнеся в подарок Ксешинской картину собственной работы и из приличия обсудив с ней последние новости (кроме своего развода), Мари уединилась в уголке дворика в тени кипарисового дерева и один за другим осушила два бокала шампанского. Лелонг не замедлил появиться. Невысокий, живой, с аккуратно подстриженными усиками, он прохаживался под руку с молоденькой худой девушкой почти на голову выше его, явно очередной его моделью. Мари решила не обращать на него внимания и стала смотреть в другую сторону, на то, как три девицы переодевали в сухую одежду молодого человека, которого до этого искупали в бассейне, но Лелонг со своей спутницей сам направился к ней.

Подойдя, он вежливо поздоровался с Мари и представил девушку, которую звали Марион. Мари едва заметно кивнула на его приветствие.

– Сколько эти стервозины еще будут издеваться над бедным малым? – произнес Лелонг глядя на то, что одежда, в которую злые девицы нарядили молодого человека, была ему мала, рубашка была узка в груди, а брюки едва доходили до щиколоток.

– Кто он? – спросила Мари, которой было жалко юношу, и она не понимала, зачем он терпит эти издевательства.

– Вы должны лучше знать, он, кажется из младороссов, – ответил Лелонг.

Мари это ни о чем не говорило.

– Милая, ты не принесешь вина? – обратился Лелонг к Марион – А вам ваше высочество?

Мари отрицательно мотнула головой. Марион, придерживая подол платья изящной походкой пошла к столу с напитками.

– На прошлой неделе я заходил в салон князя Юсупова, – вдруг сказал Лелонг – Князь очень талантлив, очень, но иногда ему изменяет чувство меры, слишком много сиреневого цвета.

– Князь никогда раньше не одевал других людей, – заметила Мари – А только себя.

– Я не думал, что задержусь там, – сказал Лелонг – Но затем произошло нечто, что заставило меня изменить решение…

Он ожидал, что это заинтригует Мари, но ей было все равно.

– Одна из их девушек совершенно потрясла меня, – продолжил он – И даже не столько красотой, у них все девушки красивые, сколько печалью. Таких печальных глаз я никогда не видел.

Лелонг мельком посмотрел в сторону Марион, она в этот момент ждала, когда бармен нальет в бокал вино

– Каково же было мое удивление, – закончил он – Когда я узнал, что эта девушка ваша сестра.

– По отцу, – сказала Мари, – Мы с Натали носим разные фамилии.

В этот момент подошла Марион и протянула Лелонгу бокал с вином.

– Благодарю дорогая, – сказал он, взяв бокал.

Мари не хотела дальше поддерживать ненужный разговор и все внимание сосредоточила на молодом младороссе, который похоже, наконец, осознав, что все хлопоты о нем девиц, не более чем издевка, в порыве гнева махнул рукой, чем еще больше развеселил своих обидчиц. Он зашагал в сторону выхода, но его догнал другой молодой человек с черными как смоль гладко зачесанными назад волосами и усами щеточкой. Черноволосый стал уговаривать обиженного младоросса остаться и тот, несмотря на то, что действительно был обижен, не стал возражать, и они вдвоем подошли к столику с напитками, где обиженному младороссу уже протягивали примирительный бокал.

«Этот черноволосый похоже имеет над тем власть», – подумала Мари, но ее размышления прервал Лелонг.

– Ваше высочество, я могу просить вас об услуге? – прямо обратился он.

Мари не ответила, но Лелонг продолжил.

– Мы расширяемся, приглашаем новых девушек, вот Марион одна из них, – он провел пальцами по ее руке от плеча до запястья, отчего девушка зарделась – Не могли бы вы передать вашей сестре, что я хотел бы видеть ее у нас.

– Почему бы вам самому ей об этом не сказать?

Лелонг улыбнулся.

– Это будет выглядеть не очень этично, будто я переманиваю у князя моделей, а так ваша сестра сама сделает выбор, – ответил он.

– Не думаю, что Натали вообще это нужно, – холодно ответила Мари – Для нее это временное занятие.

И не сказав больше ни слова, она зашагала прочь от Лелонга и его спутницы.

– Ваше высочество! – услышала Мари позади себя, но не остановилась.

Оставив Марион, кутюрье поспешил за удаляющейся Мари.

– Почему вы не хотите оказать помощь вашей сестре, – сказал он, догнав Мари.

– Помощь?! – переспросила Мари.

– Конечно, я буду ей платить несравненно больше чем князь.

– Помощь нужна вам, а не Натали, – сказала она – Зачем? Я догадываюсь. Но я не оказываю услуги людям, которые дурно поступают по отношению ко мне.

– Дурно?! – воскликнул он, зашагав с ней в ногу – Вы про мои слова в «Матэн»? Но разве я мог покривить душой? Я профессионал.

– Мсье Лелонг, – ответила Мари – Наш разговор закончен, я не стану способствовать вашему с Натали знакомству, а что касается, моей мастерской.

Мари запнулась, словно подбирая фразу посильнее, которая сразила бы Лелонга наповал, но ничего такого придумать не смогла и лишь произнесла:

–Мы еще посмотрим, чего стоит мой «Китмир».

Мари продолжила идти, а Лелонг остановился и посмотрел ей в след. Не будь она сестрой Натали Палей, о которой шла речь, он не стал бы оправдываться за свое интервью, а сказал бы, что готов подписаться под каждым своим словом данном газете, но… Он действительно желал познакомиться с печальной красавицей Натали, и не хотел начинать это знакомство с испорченными отношениями с ее родственницей.

***

Для огорчения в этот день у Мари была еще одна причина, которая занимала ее мысли все последнее время, не меньше, если не больше, чем ее развод, и этой причиной был ее брат Дмитрий. Близкие всю жизнь, последние два года они отдалились друг от друга, вернее отдалился от нее Дмитрий, который также, как и прочие эмигранты был вынужден начать сам зарабатывать себе на жизнь, для чего устроился торговым агентом в винодельческую фирму в Реймсе, в Шампани. Мари не раз предлагала Дмитрию встретиться, провести вместе вечер, сходив в театр, ресторан или просто на прогулку, но всякий раз он ссылался на занятость. Мари беспокоила его одинокая жизнь, его хандра, ставшая его постоянной спутницей с тех пор, как они оказались на чужбине, а также попытки побороть ее с помощью товара, которым он торговал – вином. Именно поэтому приехав в Кап-д’Ай она решила провести с Дмитрием решительный разговор, целью которого было предложить ему переехать к ней в Булонь, в особняк, который она снимала, и откуда Путятин уже съехал. Она надеялась, что, держа Дмитрия под своим присмотром, она не допустит его увлечению спиртным перерасти в пагубную привычку.

В одиннадцатом часу, когда под воздействием всего выпитого и съеденного, между гостями установились самые доверительные отношения, к порогу виллы подъехал «Паккард». Из него вышел высокий и стройный мужчина с женственно-нежными чертами моложавого лица, с которого на окружающий мир смотрели большие, подобно двум блюдцам, серо-голубые глаза. С бумажным пакетом в руке, непринужденной походкой, он прошел до парадного входа и зашел в дом.

В прихожей гость снял шляпу, обнажив свои светлые, отливающие медью волосы, причесанные самым тщательным образом и протянул ее горничной.

– Здравствуйте, ваше высочество, – несколько смущенно произнесла девушка.

– Здравствуй, Людивин, – ответил гость.

Выйдя во внутренний двор, гость принялся глазами искать виновницу торжества, но она нашла его раньше, и, всплеснув руками, воскликнула:

– Дмитрий, дорогой, ну наконец-то!

Подойдя к Кшесинской, которая продолжала беседовать с Графом, Дмитрий расцеловал ее в щеки и, развернув пакет, протянул ей темную бутылку с остатками соломы и пыли. Кшесинская посмотрела на этикетку – ром.

– Это бутылка из первой партии, которую в 1888 году компания Бакарди отправила испанской королевской семье, став ее поставщиком, – не без гордости произнес Дмитрий.

Кшесинская поблагодарила за подарок.

– Как Кирилл? – спросил Дмитрий Графа, пожимая тому руку.

– Одолевает ревматизм, – ответил Граф – Поэтому я здесь вместо него.

Дмитрий сочувственно кивнул.

– Ваше высочество, – сказал Граф – Я и Василий Викторович…

– О, генерал здесь?! – воскликнул Дмитрий и повертел головой в стороны, но не увидел Бискупского.

– Да. Мы бы хотели переговорить с вами. Нельзя останавливаться на объявлении себя местоблюстителя, нужно двигаться дальше…

– Хорошо, хорошо дорогой, – похлопывая Графа по плечу, сказал Дмитрий – Позже.

Поговорив немного с Кшесинской и перебросившись парой фраз с Андреем Владимировичем, Дмитрий оставил их и поспешил к столу со спиртным, поскольку с самого утра его не покидала мысль о рюмке водке. Он уже почти дошел до стола, оставалось еще сделать пару шагов, и он уже остановил взгляд на бутылке, которую собирался взять, как на его плече оказалась чья-то рука. Дмитрий обернулся. Это была Мари.

– Ну, наконец-то! – сказала она.

Брат и сестра поцеловались.

Дмитрий хотел продолжить свое движение к бутылке с водкой, но Мари взяв его под руку и делая вид, что не замечает его намерения, потащила в противоположную от стола сторону.

– Я начала подозревать, что ты уже не приедешь, – сказала она.

– Клиент задержал, – ответил Дмитрий.

– Наверное важный?

Да, – сказал Дмитрий – Принц из Абиссинии. На каникулы приехал из Оксфорда, и захотел с друзьями запастись самым лучшим шампанским. Им рекомендовали нашу фирму, а когда он узнал кто я, не захотел меня отпускать.

Разговаривая, Дмитрий начал менять траекторию их движения таким образом, чтобы вернуться к столу, но Мари, ненавязчиво, попыталась заставить его держаться прежнего курса. Дмитрий не поддался и под его нажимом, они все же стали заворачивать в сторону стола со спиртным.

– А что хозяин фирмы? – спросила Мари.

– Мсье Клузо, очень мил, – ответил Дмитрий, ища глазами запримеченную бутылку водки – Он не стал возражать, когда принц захотел, чтобы я составил ему компанию, и даже сказал, что если завтра я буду чувствовать себя не очень хорошо, он дает мне выходной.

Они подошли к столу и Дмитрий, высвободив свою руку из руки Мари, взял водку и налил ее в рюмку.

– И где вы были? – спросила Мари, следя без удовольствия за действиями брата.

– Сначала в «Куполе»… – ответил Дмитрий и опорожнил рюмку.

Он поморщился и накалов на крошечную шпагу кусочек осетрины, проглотил ее.

– А потом? – не дождавшись продолжения ответа, спросила Мари.

– Потом в казино, – припоминая события дня, ответил Дмитрий – Принц проиграл порядочную сумму, я ставок не делал. Он еще звал кататься на арендованной яхте по Сене, но я сказал, что мне нужно ехать сюда.

Дмитрий налил вторую рюмку и под ледяным взглядом Мари осушил ее, затем снова проглотил кусочек осетрины.

– Надеюсь, на завтра он никуда тебя не звал?

Дмитрий усмехнулся.

– Нет. Принц, конечно, забавный малый, но, несмотря на то, что уже несколько лет учится в Англии, он совершенно не сведущ в европейских делах, и все разговоры сводятся к скачкам и гонкам.

Дмитрий снов потянулся к бутылке с водкой, но тут Мари уже не выдержала и остановила его руку.

– Не спеши, – сказала она – Мне еще нужно, чтобы ты подвез меня домой.

– Возьми такси, – ответил Дмитрий и попробовал стряхнуть руку Мари со своей.

– Я надеюсь, что сегодня ты побудешь мои таксистом, – сказала Мари, твердо удерживая руку брата.

Желание Мари навязать свою волю, всегда раздражало Дмитрия, но если в детстве и ранней юности он не находил сил противостоять этому, то теперь, после всего пережитого, все было уже не так.

– Мари! – возвысил голос Дмитрий – Этот принц окончательно измотал меня сегодня, не продолжай это делать вместо него.

Он высвободил свою руку, наполнил рюмку, и уже было поднес ее к губам, но Мари накрыла ее ладонью.

– Сергей съехал, мой особняк в Булони совершенно свободен, ждет, только когда ты въедешь, или тебе удобнее в тех двух комнатах?

Дмитрий поставил рюмку обратно. Ему давно надоело ютится в квартирке, которую он снимал уже несколько лет в Париже и предложение Мари о переезде к ней в ее прекрасный, просторный особняк в живописном и тихом Булоне, было соблазнительнее любой, даже самой лучшей водки. Они тут же договорились по окончании вечера заехать на его квартиру и забрать его вещи первой необходимости, а остальное, позже, привезет его многолетний камердинер, Петр.

После этого Мари пошла к Кшесинской, полагая, что из вежливости необходимо той уделить еще время, а Дмитрий, взяв со стола вместо рюмки с водкой тарелку с закусками, принялся прогуливаться по периметру дворика, разглядывая лица гостей. Когда Дмитрий приближался, люди вежливо ему кивали. Почти все, или, по крайней мере, многие из них, были ему знакомы. В основном это были бывшие сановники царского двора, в прошлом люди весьма уважаемые и влиятельные, а теперь влачившие жалкое существование в эмиграции, хотя и здесь были исключения. К примеру, среди гостей был один седовласый господин, фамилию которого Дмитрий забыл, но знал, что сейчас тот стоит во главе благотворительного фонда, помогавшего русским эмигрантам, не забывая при этом и себя; по слухам, у него была премилая вилла где-то неподалеку от Сен-Тропе. Рядом с этим господином стоял другой господин, и про него Дмитрий знал, что он едва сводит концы с концами, работая продавцом в книжном магазинчике, а в свободное время, составляя утопические проекты преобразования России после освобождения от большевистского ига. Дмитрий заметил степенную даму, бывшую фрейлину, она была также степенна и надменна, как в прежние времена, хотя сейчас перебивалась тем, что давала частные уроки английского языка, детям зажиточных французов. Среди гостей были и французы, в основном представители артистической богемы, но эту публику Дмитрий знал плохо.

Обогнув почти весь дворик, и не заприметив никого, с кем бы хотелось переброситься хотя бы парой слов, Дмитрий задумался уже о том, чтобы предложить Мари уехать прямо сейчас, но вдруг его внимание привлек смех молодых голосов. Неподалеку от бассейна, полукругом стояла группа молодых людей и из-за их плеч виднелась густая черная шевелюра. Подойдя ближе, Дмитрий увидел молодого человека с забавными усами щеточкой, с большими темными выразительными глазами и гладким подбородком, который смягчал общее волевое выражение лица. Дмитрий его не знал.

– Кто это? – спросил он, стоящего поблизости человека.

– Казем-Бек, – ответил тот.

– Казем-Бек? – переспросил Дмитрий.

– Да, – добавил человек – Александр Казем-Бек, из молодых. Лидер младороссов. Любят пошуметь.

Этот Казем-Бек оживленно говорил, при этом Дмитрий обратил внимание, что его руки никогда не пребывают в спокойном состоянии: от то скрещивал их на груди, то опускал их вниз и брал «в замок», то сжимал в кулаки, при этом, когда он так делал, то вытягивал руки вдоль туловища. Сбоку от Казем-Бека стояла скромная на вид девушка. Дмитрий сразу догадался, что она его спутница, возможно жена. Девушка не очень внимательно слушала Казем-Бека, а ела пирожное, отламывая его ложечкой по кусочку. Дмитрий подошел в тот момент, когда Казем-Бека отбивался от вопросов.

– По-вашему выходит, в случае нашего возвращения на Родину, мы не должны до основания уничтожить то уродливое государство, которое создали большевики? А как насчет ЧК, загубившей тысячи жизней? Ее тоже оставить? – был задан вопрос.

– Прежде всего, – невозмутимо отвечал Казем-Бек, в этот раз сложив руки на груди, на наполеоновский манер – Мы не должны руководствоваться в наших действиях политическими жупелами, а брать все прогрессивное и эффективное, придуманное кем угодно, хоть даже такими проходимцами, как большевики и применять это на практике. Если большевики считают, что Земля вращается вокруг Солнца, стоит ли нам думать иначе?

Казем-Бек обвел глазами присутствующих, ожидая контраргумента, но никто его не выдвинул.

– Если идея самоуправления на местах, реализуемая в форме советов эффективна, нужно ли нам ее отвергать, лишь только потому, что она принадлежит большевикам?

Казем-Бек упер свои небольшие кулаки в бока.

– Самоуправление на местах, причем начиная с самого низового уровня, совершенно необходимая вещь в новых реалиях, и чем уровень такой самоорганизации ниже, тем лучше, поскольку избавляет высшую власть от решения мелких насущных проблем, переключая ее внимание на более важные задачи.

– Не уходите от вопроса про ЧК? – раздался голос.

Казем-Бек посмотрел на молодого человека, задавшего вопрос.

– Секретные службы, обеспечивающие безопасность государства, есть в том или ином виде, практически в каждой стране мира. Их нет разве что у пигмеев в экваториальных лесах Африки. Весь вопрос в том, как их использовать. Если в своей работе они будут полагаться на закон и внутренние инструкции и бороться с истинными врагами государства, а с не с мнимыми, то разве это плохо?

Казем-Бек сделал паузу. Дмитрий понял, что это его полемический прием – сделать некое бесспорное заявление, выждать паузу, в течение которой никто не в силах возразить, а затем утверждать новые тезисы, и накладывать их, таким образом, друг на друга подобно кирпичикам, которые, в конечном счете, образуют крепкое здание его умозаключений. Дмитрий захотел помешать этому молодому демагогу.

– Так что насчет ЧК? Сохраним карающий меч революции? – спросил Дмитрий.

Все обернулись и посмотрели на него и, тут же, узнали. Узнал и Казем-Бек, который сначала стушевался, но затем продолжил.

– Это ведомство нуждается в более серьезной ревизии, чем все прочие, поскольку выполняло и выполняет самую грязную и кровавую работу, а всех чекистов, бывших и нынешних, мы сами привлечем к ответу, – сказал он – Однако неумно было бы отвергать некоторые методы работы, принятые в ЧК. Нравится нам или нет, но они действительно создали мощную разведку, которая своими щупальцами опутала всю русскую эмиграцию.

Дмитрий отдал тарелку с закусками официанту и, взяв у того салфетку, принялся вытирать руки.

– Какие такие методы? – спросил он – Методы подкупа? Методы шантажа? Методы провокации?

– Нет, нет, ваше высочество! – воскликнул Казем-Бек, сообразив, что Дмитрий одним легким приемом уложил его на татами их интеллектуального спора – Нет, нет, что вы? Мы будем использовать, если нам вообще это понадобится, только те методы, которые приемлемы в цивилизованном обществе.

– Методы большевиков в цивилизованном обществе?! Это что-то новенькое.

Внезапное вмешательство Дмитрия, сбило Казем-Бека с толку, и он на ходу обдумывал какие аргументы предъявить, понимая, что не все они пригодны для данного случая. На самом деле он думал гораздо радикальнее и жестче и будь перед ним не Дмитрий, а кто-нибудь другой, он без стеснения высказал бы свои мысли, но перед ним был тот, кто был, и Казем-Беку приходилось подбирать формулировки.

– Ваше высочество, – начал он – Я понимаю, как вам неприятно слышать какие-либо панегирики в адрес большевиков, но поверьте даже здесь, вы не единственный кто потерял своих родственников от рук этих убийц. Но скорбь по нашим близким не должна ослеплять нас, и мы не должны отказываться от каких-либо новшеств в деле возрождения нашей Родины, только потому, что они были введены недостойными людьми.

Молодежь, слушавшая их спор, ждала нового вопроса от Дмитрия, но он молчал. Ему было неприятно, всякий раз, когда он слышал какие-либо оправдательные или хвалебные нотки в адрес большевиков, убивших его отца, но сейчас в словах этого молодого резонера, который, наверное, и Россию покинул совсем в юном возрасте, он слышал нечто свежее и небанальное.

Молчание Дмитрия показалось Казем-Беку зловещим. Он уже представил, как сейчас Дмитрий обзовет его мальчишкой, который по собственному опыту не сталкивался с большевиками, и не знает кто это такие, словом услышит то, что обычно слышал от представителей старшего поколения, тех, кого молодежь прозвала «зубрами», но вместо этого Дмитрий улыбнулся и подошел к нему.

– Кажется, мы не представлены? Как вас зовут?

Казем-Бек выдохнул.

– Александр Казем-Бек, – ответил он.

***

Следующий час на вилле «Алам», Дмитрий провел в обществе Казем-Бека и его жены Светланы (он оказался прав насчет девушки с пирожным). Они сидели за столом, под свисавшими над ними листьями пальмы, пили шампанское и Казем-Бек говорил без остановки, а Дмитрий слушал. Светлана и иногда вставляла короткие реплики.

Дмитрий узнал, что Казем-Беку было всего двадцать три (Светлана была на несколько лет старше и уже родила дочь), и свою фамилию, как и свои черные как смоль волосы, он унаследовал от своего предка, известного востоковеда, перса знатного происхождения, перешедшего из ислама в христианство Александра Касимовича Казем-Бека. Он принадлежал также к одной из ветвей Толстых и среди его родственников, дальних и близких, было много людей занимавших видные посты в прежней России, чем Казем-Бек очень гордился. Дмитрий также узнал, что одиннадцать лет тому назад, когда он сам был в нынешнем возрасте Казем-Бека, и, надев походную форму, отправился в числе первых полков на Восточный фронт Первой мировой, подросток Казем-Бек проживал в Царском Селе, столь любимом Дмитрием, и верховодил царскосельским отрядом скаутов, которые тогда появились в России. Казем-Бек по возрасту не принял участия в войне, не довелось ему повоевать и в Гражданскую, а в начале 1920 года он вместе с родителями и сестрой покинул Россию на пароходе, одном из тех последних, что отчалили из Новороссийска. Теперь он служил в банке, но совершенно не переносил эту работу и все свои мысли сосредоточил на «Союзе младороссов» – движении русской молодежи, где занимал руководящую должность и где его почтительно именовали «Глава». Слова Казем-Бека о том, чтобы заимствовать у большевиков, все, что только может послужить им самим, навели Дмитрия на размышления о пристрастности его собственных оценок и большевиков, и всего, что произошло в России. После гибели отца всякий раз, когда в его присутствии звучало слово «большевики», он внутренне проклинал их, выбирая самые крепкие выражения. Однако сейчас, с подачи этого совсем молодого человека, который не перенес и десятую долю тех страданий, которые выпали на его долю, после крушения прежнего строя, Дмитрий впервые задумался над тем, чтобы возвыситься над собственным горем и непредвзято посмотреть на то, что произошло в России.

Чтобы ничто не мешало ему слушать Казем-Бека (тот обрадованный возможностью поделиться своими прожектами, которых у него накопилось огромное множество с самим Романовым, ссыпал ими как из рога изобилия) Дмитрий предложил ему и Светлане совершить прогулку к морю. Посадив их в свой «Паккард», Дмитрий взял курс к набережной.

Казем-Бек, сидя со Светланой на заднем сиденье.

– Наш младоросский подход к преобразованию России радикален, но сейчас наступило время радикальных предложений, – вещал он, облокотившись локтем о дверцу – Мы сохраним структуру советов, так тщательно созданную большевиками, а их самих оттуда выкинем. В наших руках, советы станут настоящими органами народного представительства. Полный плюрализм всего: мнений, вероисповеданий, политических, идеологических, эстетических предпочтений. Структура советов, начиная с самых низовых и самых многочисленных, будет постепенно ссужаться, по мере возрастания масштаба решаемых ими вопросов и увеличения их полномочий. В конце концов, они будут упираться в Высший совет, который для удобства можно сравнить с парламентом в Англии, который и будет генерировать основные смыслы и решать вопросы высшего порядка, в частности, вопросы внешней политики будут находиться исключительно в сфере его компетенции.

– Где же в этой конструкции место для Государя? – спросил Дмитрий.

– Государь будет над Высшим советом и вообще над любыми органами управления.

Дмитрий покрутил руль влево и «Паккард» завернул на дорогу, которая вела к пляжу.

– Зачем в таком справедливом обществе нужен Государь? – спросил Дмитрий.

– Очень нужен, – уверенно ответил Казем-Бек – Человек слаб и все люди, которых изберут в Высший совет, останутся обычными людьми: слабыми, трусливыми, жадными и так далее. С большой долей вероятности можно предположить, что не пройдет и двух, или трех, или пяти лет, после созыва совета, как человеческие слабости возьмут вверх, и партии, избранные в него, перессорятся друг с другом, а люди, состоящие в партиях, перессорятся между собой, и вот тогда…

Казем-Бек многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки.

– Государь своим непререкаемым авторитетом, заставит их или прийти к компромиссу, или распустит совет. Контроль над Высшим советом и возможность на него влиять, будет одной из обязанностей Государя, другой его обязанностью будет служить образцом подражания для целой нации. Он должен быть примером и в нравственном и в житейском отношении.

Дмитрий прибавил газу и «Паккард» вылетел на безлюдный пляж. Он притормозил лишь, когда достиг края берега, так что волны почти добирались до шин. Со стороны моря светила луна и звезды, со стороны города светили огни вилл, кафе, ресторанов. После шумной и душной обстановки виллы «Алам», всем троим было приятно ощутить своей кожей прикосновение свежего бриза. Дмитрий откинулся на спинку сиденья. Светлана положила голову на плечо мужа и прикрыла глаза.

– Если Высший совет, выбранный таким тщательным и сложным образом, перестанет быть эффективен, уже через два года, то какой в нем прок? – спросил Дмитрий.

– Сформировать эффективный совет, это как вывести породу лошадей – много-много попыток, прежде чем мы получим элитную породу парламентариев, – уже немного устав говорить, ответил Казем-Бек.

– Значит, вам предстоит долго жить, – усмехнулся Дмитрий и вынул из портсигара сигарету.

Он протянул портсигар Казем-Беку, но тот, улыбнувшись, вежливо отказался и положил свою голову на голову Светланы.

Закурив, Дмитрий посмотрел на часы, была полночь. Заметив, что Светлана поеживается от похолодевшего ветра, Дмитрий вышел из кабины и, порывшись в багажнике, вынул из него плед, который протянул Казем-Беку; тот укрыл жену и себя.

Казем-Бек начал рассказывать о младороссах. Дмитрий узнал, что Союз состоит преимущественно из молодежи благородного происхождения, хотя Казем-Бек утверждал, что их двери открыты для всех и каждого, кто готов был разделить их ценности и задачи. Юношей и девушек было примерно поровну, и всем им приходилось тянуть ту же жизнь, что и большинству эмигрантов, а именно перебиваться тяжелой, неквалифицированной работой, приносящей гроши. Однако, когда они собирались в их клубе на рю д’Аллери, который они с любовью именовали «Дом младороссов», то забывали про свои безрадостные будни. Рассуждения о славной истории их предков, подготовка и выступления с докладами по истории России, русской литературе, религиозной философской мысли, а также игры, заполняли их свободное время, заставляя на время забыть о несчастливом жребии, выпавшем на их долю. Дмитрий слушал и недоумевал, как он раньше не заметил среди русской молодежи Парижа настоящий всплеск национального самосознания, а ведь младороссы наверняка были не единственной организацией такого рода. Казем-Бек подтвердил, что у них хватает конкурентов, среди которых самый агрессивный Народно-Трудовой Союз во главе с Байдалаковым.

– Карьерист и оппортунист, – сказал о нем Казем-Бек – Хотя, по-видимому, не без организационных и, особенно, интриганских способностей.

Дмитрий подумал, что спроси он мнение этого самого Байдалакова о Казем-Беке, то наверняка, услышал бы то же самое.

– Какую цель вы преследуете, – спросил он – Неужели вы, в самом деле, рассчитываете вернуться в Россию?

Казем-Бек посмотрел на Дмитрия так, словно тот оскорбил его в самых лучших чувствах, но затем взгляд его подобрел и он ответил:

– Даже если наша мечта не осуществиться, я и мои сторонники, мы даем людям надежду, с которой им не так тошно жить на свете.

Он еще хотел что-то сказать, но тут поблизости остановилось авто с шумной компанией молодых людей и девушек. Один из молодых людей, видимо изрядно пьяный, тут же выпрыгнул из авто и сбросив пиджак пошел в воду.

Дмитрий снова посмотрел на часы, было уже половина первого ночи и пора уже было возвращаться к Мари. Он завел мотор и «Паккард» двинулся в обратный путь.

***

– Я думала, что ты меня бросил, – было первое, что Дмитрий услышал от Мари, когда нашел ее в обществе Графа и Бискупского на пороге виллы.

– Прости, – целуя ее в щеку, сказал Дмитрий – За политическими разговорами время летит незаметно.

– Мы уже хотели сами подвезти ее высочество, – сказал Бискупский.

– В этом нет необходимости, – ответил Дмитрий – Вот кого вам следует подвести.

Он мотнул головой в сторону Казем-Бека и Светланы, которые в это время выходили из «Паккарда».

– С удовольствием, – сказал Бискупский, довольный тем, что может выполнить поручение Дмитрия.

Когда стали расходиться по авто, Граф вспомнил, что так и не поговорил с Дмитрием. Он догнал Дмитрия, когда тот заводил мотор.

– Ваше высочество, как же наш разговор!

– О чем? – удивленно спросил Дмитрий.

– Нужно повлиять на Николая Николаевича, он очень вредит нашему делу.

Хорошо, хорошо, – поспешно сказал Дмитрий, уже устав от политики – Напишите мне ваши соображения и отправьте их на адрес Мари, я теперь буду там.

***

Прошла неделя с того вечера, как Кшесинская принимала поздравления на своей вилле. За это время Александр Казем-Бек успел поставить в известность всех членов Союза, о желании Дмитрия принять участие в их судьбе. Это вызвало всеобщий энтузиазм, ведь его поддержка сразу возвысило бы их над другими монархическими организациями. И вот вечером, после работы в банке, сев в такси, Казем-Бек приехал по адресу указанному на визитке, которую ему дал Дмитрий.

Оказавшись у двери дмитриевой квартиры, Казем-Бек уже предвкушал как очень скоро он проведет съезд младороссов и как на нем выступит Дмитрий с заявлением о своем желании вступить в Союз, и как обрадуется сидящая в зале молодежь, и как он, Казем-Бек, будет стоять возле Дмитрия и на следующий день их фото попадет в газеты, чем поспособствует его, Казем-Бека, узнаваемости. С такими радужными мыслями он позвонил в дверь.

Открыли не сразу, когда же дверь отворилась, то на пороге стоял двухметровый седовласый гигант, в котором было нетрудно распознать бывшего военного, а точнее ординарца.

– Я к его высочеству, – бодро произнес Казем-Бек, снимая с головы шляпу.

Гигант смерил его взглядом и ответил басом:

– Его высочества нет.

– Еще не пришли с работы, – поинтересовался Казем-Бек, глядя поверх плеча гиганта вглубь квартиры.

По коробкам стоящим в ближайшей от прихожей комнате, было видно, что из этого жилища съезжают.

– Нет, – ответил гигант – Переехали.

– Куда? Можно адрес?

– Нет, – ответил гигант.

Казем-Бек удивленно захлопал глазами.

– Послушай-ка, братец, – заговорил Казем-Бек тоном, каким прежде господа разговаривали с холопами – Я к его высочеству по делу, он сам дал мне свой адрес и звал в гости.

– Я все понимаю, – ответил гигант, которому сразу стал претить тон Казем-Бека – Но дать адрес не могу, его высочество не велели.

Повисла пауза. Гигант начал закрывать дверь, но Казем-Бек подставил плечо и уперся им в дверь.

– Что хоть случилось, можешь сказать? – воскликнул он – Почему его высочество скрывается?

– Не могу, не велели, – ответил гигант, осторожно отпихивая Казем-Бека от двери, – Да я и не знаю, сказали не говорить и все.

Гиганту удалось отпихнуть Казем-Бека от двери, однако закрывать дверь прямо перед его лицом, гигант не решился. Снова повисла пауза.

Казем-Бек был расстроен и гигант это видел и, похоже, даже сочувствовал.

– Если его высочество что-то обещали, то вы не принимайте сильно всерьез, – сказал он – Его высочество быстро загораются чем-то, но и быстро остывают.

Сказав это, гигант все же закрыл перед лицом расстроенного Казем-Бек дверь. Постояв минуту в растерянности, словно на него вылили ушат холодной воды, Казем-Бек усмехнулся своей наивности, которая еще минуту назад так живо питала его воображение (а ведь он никогда не считал себя наивным), надел шляпу и зашагал прочь.

2. Разговор Мари с Дмитрием

Был вечер пятницы. Мари со своей служанкой Мадлен хлопотала на кухне. Она готовилась к приходу своих друзей-клиентов, владельцев ателье. Прошел ровно год, как она открыла «Китмир» и по этому поводу она решила устроить ужин, на который пригласила своих самых надежных заказчиков. Они должны были прийти с женами, и стол был накрыт на десять персон.

Дмитрий, вернувшись с работы, сразу ушел к себе. На протяжении всего месяца, что Дмитрий жил у Мари, все повторялось по одному и тому же сценарию: рано утром Дмитрий садился в свой «Паккард» и уезжал по делам фирмы, в основном это были северные департаменты, где он находил клиентов и сбывал им вино, а вечером уставший возвращался домой. Перебросившись с Мари несколькими незначащими фразами, он поднимался к себе и уже не выходил из своей комнаты. Несколько раз Мари пробовала вытащить брата из его берлоги, чтобы вспомнить прошлое, поговорить о будущем, но Дмитрий всякий раз отказывался и оставался у себя. Он включал граммофон и ставил пластинки композиторов немецкой романтической школы, чаще других Вагнера, а из Вагнера чаще всего «Полет валькирий». Звуки доносились до гостиной, где Мари обыкновенно коротала вечера за шитьем, и они действовали ей на нервы. Как только вступали трубы, Марию охватывало сильнейшее раздражение на брата, и оно нарастало по мере нарастания возвышенного пафоса самой музыки. Но пока она терпела. Она знала, что помимо прослушивания музыки, Дмитрий также предается возлияниям вином, так как по утрам, после его отъезда, она видела, как Петр, его ординарец еще с отроческих лет и поныне продолжавший служить при нем, выносил пустые бутылки. Это беспокоило Мари еще больше, чем игра брата в молчанку, но на серьезный разговор с ним она пока не решалась.

В семь часов вечера гости были за столом. Все хвалили блюда приготовленные Мари, подчеркивая, что она не только талантливая швея, но и одаренный кулинар. Мари было одновременно приятно и неловко слушать нескончаемые комплименты. Она пыталась переменить тему, однако гости продолжали, особенно упорствовал мсье Беллами, толстый владелец магазина женского платья на Монмартре, единственный пришедший без жены.

– Неподражаемо, – сказал он, проглотив первую ложку сырного супа.

Мсье Беллами вообще был в ударе, он все время шутил и не упускал возможности подчеркнуть, как он уважает императорскую фамилию, и как сожалеет, что ее постигла та же участь, что и династию Бурбонов более ста лет назад.

– Власть монарха самая естественная власть, – не раз повторил он.

Когда же мсье Беллами узнал, что у Мари гостит ее брат, то заявил, что желает непременно засвидетельствовать ему свое почтение. Мари коротко ответила, что Дмитрий не здоров и не может принять участие в застолье, однако мсье Беллами настаивал, и его в этом поддержала мадам Беар, молодая худощавая дама, которая была наслышана о Дмитрии, и которой хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на него. Мари были понятны желания ее гостей, но она боялась беспокоить брата, зная, что когда он не в духе, он может быть весьма неприятен. Поэтому она послала Мадлен спросить у Дмитрия, не уделит ли он пару минут ее гостям, на что вернувшаяся Мадлен сказала, что Дмитрий даже не открыл ей дверь.

Когда основные блюда были съедены, гости перешли на террасу, где их ждал кофе. В хлопотах Мари не заметила, как от их веселей компании отделились мсье Беллами и мадам Беар. А те вернулись в дом и поднялись наверх. Мсье Беллами к этому времени изрядно захмелев, в одной руке держал откупоренную бутылку шампанского, в другой два пустых бокала. Они остановились у двери Дмитрия.

– Думаю здесь, – сказала мадам Беар, предвкушая встречу с Дмитрием.

Мсье Беллами протянул ей бокалы и свободной рукой постучал в дверь. Пока они ждали реакции с противоположной стороны двери, мсье Беллами поправил галстук. Реакции не было, даже не было слышно звука шагов. Мсье Беллами постучал снова.

– Прошу простить за вторжение, ваше высочество, – произнес он – Меня зовут Поль Беллами, и я пришел засвидетельствовать вам свое почтение.

Мадам Беар толкнула его в бок.

– Ах да, со мной также мадам Беар, – добавил он.

– Франсуаза Беар, – сказала она.

Ответа из-за двери не последовало. Мсье Беллами и мадам Беар стояли, глядя друг на друга. На их лицах по-прежнему были радостные выражения, но постепенно они становились натянутыми.

– Ваше высочество, мы не отнимем у вас много времени, – снова произнес мсье Беллами – У меня к вам маленькая просьба – я всегда мечтал выпить на брудершафт с великим князем, уж не откажите старому роялисту в его мечте.

Ответа все не было.

– Может, он спит, – вдруг подумав об этом, с тревогой сказала мадам Беар.

Мсье Беллами ничего не ответил.

– Выше высочество, – снова возвысил он голос – Если бы вы знали, как я люблю Россию. Мой прадед Жак Беллами в армии Наполеона отправился в Россию и после их поражения остался там. Женился на русской девушке и обзавелся семьей…

Мадам Беар снова толкнула его в бок.

– Что вы несете?

Но мсье Беллами отмахнулся и продолжил.

– … но связи с бывшей семьей, т.е. нашей не порвал и находился в переписке. Так что в России живут мои родственники. Я их никогда не видел, но всегда мечтал это сделать.

За дверью стояла могильная тишина, словно там никогда не обитала ни одна живая душа, и это начинало раздражать мсье Беллами.

– В своем магазинчике, я всегда делаю скидки для покупателей из России, но для вас, если вы когда-нибудь найдете время почтить меня своим вниманием, я любую вещь отдам бесплатно. Магазинчик правда женский, но если у вас есть знакомая дама, которой вы хотели бы сделать подарок, то милости прошу.

Мадам Беар в третий раз толкнула его в бок, и сделала это уже намерено больно.

– Что за чушь вы плетете, черт бы вас побрал? – зло сказала она.

– С меня хватит, – ответил мсье Беллами – Я, что не достоин того, чтобы он уделил мне пару минут его бесценного времени?

– Если будете нести чушь, то недостойны.

Мсье Беллами всучил мадам Беар бутылку шампанского.

– Если хотите, оставайтесь, а я не намерен и дальше терпеть такое пренебрежение к своей персоне.

Развернувшись, он пошел прочь с гордо поднятой головой. Понимая, что стоять с шампанским и бокалами у двери глупо, мадам Беар тоже зашагала прочь.

Тем временем кофепитие на террасе продолжалось. Сидя за большим круглым столом, гости болтали. Мари была довольна, что всем весело. Неожиданно негромкий звук голосов гостей прорезал словно нож, взволнованный сонм вибрирующих скрипок. Мари повернула голову. Окно в комнату Дмитрия была открыто, и был виден краешек граммафона, который стоял на подоконнике. Еще немного и в дело вступили трубы, которые Мари так не любила. Громоподобная кавалерийская по духу музыка наполнила собою террасу. Мари стало неловко перед гостями, которые повернули головы в сторону открытого окна. Поставив на стол чашку, она встала с шезлонга и пошла по направлению к дому, но не успела она дойти до крыльца, как ее взору предстала неожиданная картина: из-за угла флигеля, за которым Дмитрий сразу после заселения устроил небольшую конюшню и где держал пару лошадей взятых напрокат, он выехал верхом, точнее вылетел верхом. На нем была форма для игры в поло, а в правой руке он держал клюшку. Следом за ним верхом вылетел Петр, тоже с клюшкой.

Не обращая ни малейшего внимания на озадаченные взоры присутствующих, Дмитрий подбросил в воздух мяч и со всей силы ударил по нему клюшкой. Мяч улетел на другой конец террасы.

– Слухи не врут, он правда хорош, – сказала мадам Беар, обращаясь к мсье Беллами.

Петр, доскакав до мяча, отправил его клюшкой на половину террасы, где был Дмитрий. Взмахнув клюшкой, Дмитрий снова заставил мяч улететь.

Гости зааплодировали. У Мари, которую вначале насторожил неожиданный поступок брата, отлегло от сердца. Она вернулась к гостям.

– И часто их высочество так играет? – спросила мадам Беар, когда Мари с ней поравнялась.

– Признаться, первый раз с тех пор как переехал? – честно ответила Мари и села на шезлонг.

Дмитрий продолжал перебрасываться с Петром мячом, и точность, с какой они это делали, каждый раз вызывала восхищение у гостей, выражавшиеся в хлопках, а один из гостей при очередном точном попадании даже выкрикнул:

– Браво, ваше высочество!

Однако с каждым ударом Дмитрий и Петр, а вместе с ними и мяч, приближались к гостям.

– Если так будет продолжаться, то и мы окажемся участниками игры, – пошутил мсье Лене, высокий, седовласый владелец магазинчика в Шато-Руж.

Однако Мари не улыбнулась его шутке. Еще одно быстрое перебирание лошадиных ног по зеленой лужайке, еще один взмах длинной клюшки и уже мяч пролетел в опасной близости от стола. Гости ахнули и приподнялись со своих мест.

– Дмитрий! – воскликнула Мари.

Однако лицо Дмитрия было непроницаемым. Мари было знакомо это выражение лица брата, выражение при котором он становился, совершенно глух для всего окружающего и его поступки диктовались внутренними мотивами, предугадать которые было невозможно. В такие моменты Мари почти ненавидела его. Чувствуя недоброе гости начали выбираться из-за стола и очень вовремя, поскольку для того, чтобы добраться до очередного паса, Дмитрий натянул поводья и перемахнул через стол. Задним копытом лошадь зацепила скатерть, и она вместе со всем содержимым полетела на землю. Дамы вскрикнули, мужья стали загораживать их собой от разогревшейся лошади.

– Прекрати! – закричала Мари.

Однако Дмитрий занес клюшку, и мяч со свистом пули пролетел между гостями, чудом никого не задев. Гости в панике стали разбегаться.

***

Когда Мари распрощалась с последними гостями – мадам Беар и ее мужем, и в последний раз за этот вечер принесла свои извинения за недопустимое поведение брата, она, оставшись на кухне одна, закрыла лицо руками и заплакала. Она приложила столько усилий, столько средств, столько лести, чтобы расположить к себе этих людей, а теперь все пошло прахом. Ее снова будут воспринимать также, как и прежде – как обыкновенную «гранд дюкессу», которая занялась не своим делом, и которая живет под одной крышей с чудаковатым братом, о чьем эскападе сведения просочатся в прессу в этот же вечер. В этом она была уверена. Но слезы текли недолго. Мари вытерла их, и ее охватило сильное желание подняться к Дмитрию и высказать ему все, что у нее накипело и за этот вечер и за весь предшествующий месяц. Она вышла из кухни и пошла по коридору. Проходя мимо гостиной, она увидела в окно, как Петр мыл лошадь на террасе, на том месте, где еще час назад она с гостями пила кофе. Она вскипела и выйдя на крыльцо, прокричала.

– Петр, ты не мог бы это сделать на заднем дворе?

Петр хотел было что-то возразить, но Мари так строго на него посмотрела, что он не осмелился и потянул лошадь за собой, туда, куда было велено.

– «Теперь очередь хозяина», – мысленно сказала себе Мари, поднимаясь по лестнице.

Поднявшись наверх, она подошла к двери комнаты Дмитрия, той самой, за которую безуспешно пытались проникнуть мсье Беллами и мадам Беар, и сделала несколько предупредительных стуков. Ответа не последовало, но Мари расслышала за дверью музыку. Это была ария Долилы.

– «Теперь, конечно, хочется чего-то умиротворяющего», – подумала она – «Но подожди, я нарушу твой покой».

Надавив на дверную ручку, она вошла внутрь.

Комната была погружена в полумрак из-за правой партеры, которая закрывала половину окна, выходившего на террасу, левая партера, была небрежно отдернута в сторону. На столе пылилась груда книг и кипа бумаг, наверху которых покоились перетянутые лентой свертки.

– «Это еще, что такое?», – недоумевала Мари.

С тех пор как Дмитрий въехал, она ни разу не заглядывала в его комнату и понятия не имела, что он перевез. В темном углу комнаты стоял шкаф, одна его дверца была отворена настежь и на ней, на тремпеле, висел гвардейский парадный мундир Дмитрия.

Из смежной комнаты, коя была спальней Дмитрия, была приоткрыта дверь, и исходящий из нее свет, полоской лежала на полу этой комнаты. Мари шире приотворила дверь и шагнула в спальню.

Свет исходил от камина, в котором потрескивали поленья. Дмитрий сидел лицом к нему и спиной к Мари, положив одну ногу на мягкий пуф и потягивая вино. Он по-прежнему был в форме для поло, не сняв даже сапоги. На небольшом столике у окна лежал шлем и клюшка, а рядом, на столе побольше, строй бутылок вина и пирамида из пустых и полупустых бокалов. Дмитрий был погружен в пленительную арию ветхозаветной красавицы и не заметил, что в комнату вошли. Мари подошла к ночному столику рядом с кроватью и включила лампу.

– Зачем? – недовольно буркнул он, повернув голову.

– Здесь темно, – ответила Мари.

– Здесь и должно быть темно, – сказал Дмитрий – Выключи.

Однако Мари не пошевелилась.

Отвернувшись, Дмитрий продолжил смотреть на огонь, и казалось, тут же забыл о присутствии сестры в комнате. Его отрешенность и полное равнодушие, уязвили Мари – она поняла, что он совсем не считается с ее чувствами.

– Пришла поблагодарить тебя, – сказала она.

– За что? – спросил Дмитрий, отпив вина.

– За то, что приветил моих гостей, – стараясь сдерживать себя, ответила Мари, хотя в душе ее поднимался гнев.

Дмитрий, не переставая смотреть на огонь, едва заметно усмехнулся. Постояв еще немного, в ожидании, хоть какого-то подобия извинений и не дождавшись их, Мари пошла к выходу, но дойдя до него и взявшись за ручку двери, ее гнев, казалось, поднялся до самого неба, мешая ей дышать и глотать. Мысль, что завтра Дмитрий, как ни в чем не бывало, уедет по делам фирмы, забыв какую боль он причинил ей сегодня, продолжая и дальше считаться только со своими желаниями и прихотями и совершенно не считаясь с ее чувствами, а она так и быть, проглотит обиду, вывела ее из себя. Она повернулась.

– И еще хочу поблагодарить тебя, за то, что рушишь мое дело, – выпалила она – Тебе же не важно, чего мне стоило открыть мастерскую, наладить ее работу, найти клиентуру из уважаемых людей и пригласить их к себе, где ты так по-варварски повел себя с ними.

– Твои гости были слишком назойливы, – спокойно ответил Дмитрий.

– Правда?! Они же, всего лишь, хотели засвидетельствовать тебе свое почтение!

– Я не нуждаюсь ни в чьем почтении, – ответил Дмитрий, подливая в бокал вина.

Мари смотрела на брата, на его затылок, на волосы, светлые от природы, но при мерцающем свете от огня из камина, приобретшие темный, блестящий оттенок и он вдруг весь предстал для нее таким же блестящим, лощеным и спесивым барчуком, и это вызвало в ней отторжение.

– Ты не можешь помешать людям, искать встреч с тобою, – сказала она – Ты представитель фамилии и это накладывает на тебя обязательства.

– Накладывало, – поправил ее Дмитрий.

– Ошибаешься, – возразила Мари – Продолжает накладывать.

– Нет.

Дмитрий тяжело вздохнул и снова сделал глоток вина.

– «Так вот в чем дело» – догадалась Мари.

Она снова подошла к кровати и села на нее. Дмитрий продолжал смотреть на огонь. Мари провела рукой по коленям, расправляя платье.

– Если ты думаешь, что из-за изменившихся обстоятельств, – начала она – Ты праве отказаться от исполнения обязанностей, возложенных на тебя по рождению, ты заблуждаешься. Ты…

– Мари, – остановил ее Дмитрий, – Оставь свой тон. Я не в тех летах, когда слушают нравоучения.

– Ты согласен быть великим князем, только когда это удобно? Когда это дает почет, заискивание окружающих, дворцы, авто, прислугу и не хочешь им быть, когда это требует чего-то от тебя?

Дмитрий молчал, но Мари почувствовала, что попала в точку.

– Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое, разве я много требую? – сказал он наконец.

Он снова потянулся к бутылке, чтобы наполнить бокал, но она оказалась пуста, тогда он встал с кресла и подошел к столу с бутылками и пирамидой бокалов.

– Тебя никогда не оставят в покое, ты это знаешь.

– А я хочу, чтобы оставили.

Он занес руку над бутылками, не зная, какую выбрать.

– И что же ты будешь делать дальше? – спросила Мари, с неприятием глядя, как Дмитрий возиться с бутылками – Отгородишься от остального мира, будешь сидеть в своем убежище, пить вино и считать, что никому ничего не должен?

– Не только это, – ответил Дмитрий.

Он, наконец, остановил выбор на бутылке «Шато Марго». Напиток рубинового цвета наполнил бокал.

– Еще можно сделать карьеру виноторговца. Знаешь, что сегодня мне сказал мсье Клузо? «Мсье Романов, у вас есть способности, не исключено, что через полгода, самое большое год, вы можете войти в совет директоров». Забавно, правда? – Дмитрий пригубил вина – Восемь лет назад служа адъютантом Никки, я каждый день присутствовал на совещаниях в Ставке, где решалась судьба Восточного фронта, а с ней и судьба Европы, а теперь этот глупец, думает, что обрадовал меня возможностью продвижения в винной лавке.

– Почему ты не хочешь принять то, что с нами случилось как испытание, которое мы должны вынести? – спросила Мари, приняв для себя это за истину и следуя ей.

– Лучше бы я родился сыном виноторговца, чем сыном великого князя. Сын виноторговца может довольствоваться своей судьбой, поскольку не знал ничего другого, сыну великого князя довольствоваться ролью виноторговца невозможно.

Дмитрий осушил бокал, поставил его на стол, после чего взял шлем, и, надев его, принялся застегивать ремешок.

– Куда ты собрался? – воскликнула Мари -Ты уже окосел, упадешь с лошади!

Однако Дмитрий никак не отреагировал на ее восклицание. Взяв клюшку, он направился к выходу, но Мари подскочив к нему, тоже вцепилась в нее.

– Отпусти, – раздраженно бросил Дмитрий, потянув клюшку на себя.

Как когда-то, много лет назад, когда Дмитрий носил фланелевую блузу, а Мари платьица и длинные-длинные волосы, собранные в большой пучок на макушке, они, дурачась, боролись на спортивной площадке, установленной в комнате для игр во дворце их отца с видом на Неву, так они сцепились теперь.

– Черт бы тебя побрал Мари! – крикнул Дмитрий, когда задетые клюшкой бокалы, образовывавшие пирамиду, со звоном попадали на пол.

Мари отпустила клюшку. Дмитрий смерил масштабы ущерба – большая часть бокалов теперь в качестве осколков лежали на полу в луже багрового цвета.

– Черт!

Дмитрий в раздражении запустил клюшку в оставшиеся на столе бокалы и бутылки.

Петр, который в это время поднимался по лестнице в свою комнату, расположенную в мансарде, остановился и с тревогой прислушался к звону бьющегося стекла и повышенным голосам брата и сестры. За почти двадцатипятилетнюю службу при Дмитрии, он еще ни разу не слышал, чтобы они повышали друг на друга голос. Впрочем, за то время, что он прожил в изгнании при Дмитрии, он разное видел; видел, как в прошлом блестящие офицеры опускались до пьяниц или от невозможности найти себя в обычной жизни становились монахами; видел женщин, которые из чопорных светских дам, становились грубыми, сварливыми старухами и трудно было поверить, что когда-то они были другими. Поэтому услышав крики из комнаты Дмитрия, он сокрушено покачал головой и продолжил свое восхождение, решив, что отчаяние изгнания сказалось и на тех, кому он служил и кого любил.

Дмитрий сидел на кровати, понуро опустив голову, на которой продолжал сидеть шлем для игры в поло. Мари стояла у стола с разрушенной бокальной пирамидой и смотрела на брата.

– Черт бы побрал эту жизнь, – вздохнул Дмитрий.

Помолчав, он добавил:

– Когда я возил абиссинского принца по городу, он, все время болтавший о чепухе, вдруг сказал мне: «Если когда-нибудь со мной случится то, что случилось с вами, я предпочту пустить себе пулю в лоб».

Мари подошла к Дмитрию и села рядом. Она положила руку ему на плечо, но он никак не отреагировал на ее прикосновение. Она протянула руку к пряжке, что закрепляла шлем и хотела ее расстегнуть, но Дмитрий мотнул головой. Однако Мари все равно настойчиво дотянулась до пряжки и расстегнула ее, после чего стащила шлем с головы брата. Мари нежно провела ладонью по взъерошенным волосам Дмитрия.

– Пойдем, – вдруг, сказала она.

– Куда? – с недоуменьем спросил Дмитрий.

– Пойдем-пойдем, – повторила Мари – Там увидишь.

Взяв Дмитрия за руку, она потянуть его за собой, но он стал сопротивляться.

– Я не хочу не куда идти.

– Это недалеко, – сказала Мари – Это займет совсем немного времени, а потом снова вернешься к своим бутылкам, и я не стану тебе мешать.

***

Обещание Мари оставить его в покое, подкупило Дмитрия, и он хоть и без желания, но все же пошел за ней.

Когда во дворе, они подошли к «Паккарду», Дмитрий сказал:

– Я слишком пьян, чтобы садится за руль.

– Поведу я, – спокойно ответила Мари.

– Ты разве умеешь? – снова с недоуменьем спросил Дмитрий.

– Я шесть лет прожила в Швеции, – ответила Мари – И сама управлялась своим «Пежо».

Мари с первого раза завела двигатель и уверенно без малейших ошибок выехала с территории двора на улицу и покатила дальше. Остывший воздух уходящего дня освежающе подействовал на Дмитрия и он, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза. Мари управляла очень аккуратно, а ветер так приятно касался лица, что Дмитрий был не прочь поездить так подольше, но вскоре Мари сбавила скорость, а затем и остановила авто.

Дмитрий открыл глаза и увидел, что они остановились напротив невысокой ограды, за которой стоял одноэтажный и очень скромный дом. В окнах горел свет.

– Зачем мы сюда приехали? – спросил Дмитрий.

– Хочу тебя кое с кем познакомить, – ответила Мари.

– Опять ты за свое, – недовольно буркнул Дмитрий – Я не хочу знакомиться ни с кем из твоих друзей.

– Это не друзья, – возразила Мари – Здесь живет моя швея и хочу, чтобы ты с ней познакомился.

– Зачем? – с нескрываемым раздражением в голосе спросил Дмитрий.

Мари хотела ответить, но в этот момент дверь дома отворилась и из него вышла женщина. Она не спеша подошла к ограде, чтобы внимательнее рассмотреть остановившейся возле ее дома авто.

– Не пугайся Катя! – сказала Мари и вышла из «Паккарда».

– Ваше высочество! – с облегчением произнесла женщина, увидев Мари.

Она подошла к калитке и принялась отпирать затвор.

Вечер этого непростого дня, Дмитрию таки пришлось провести в обществе знакомых Мари. Катя – как ее ласково называла Мари, была женщиной сорока лет, которая будучи эмигранткой, работала швеей в мастерской «Китмир» с момента ее открытия и в одиночку растила сына-подростка, прикованного к инвалидному креслу. Мальчика звали Федором, ему было четырнадцать, и он был интеллектуально очень развит для своего возраста, чего нельзя было сказать о его физическом состоянии. Дмитрий не стал расспрашивать о недуге, которым страдал подросток, но помимо инвалидного кресла, болезненная худоба и толстые очки линз свидетельствовали, что он поражен целым букетом различных болезней.

– Правда, что наследник страдал гемофилией? – спросил Федор, когда все пили чай.

– Правда, – ответил Дмитрий – Откуда ты это узнал?

– Из газеты «Иллюстрированная Россия», – ответил Федор.

– Ты читаешь эмигрантскую прессу?

– Да, – ответил подросток не без гордости – Еще я читаю «Последние новости» и «Возрождение». А вы, какие газеты читаете?

Дмитрий улыбнулся на этот вопрос и ответил:

– Я читаю французские газеты.

– Почему вы не читаете наши газеты? – не без обиды в голосе, спросил Федор.

– Потому что я не хочу жить чужими воспоминаниями о прошлом, мне хватает своих, и вдобавок еще и платить за них.

За время чаепития в тихом семействе Дмитрий окончательно протрезвел, и на смену досады на свою судьбу, которая то дремала, то просыпалась в нем, как в этот день во время поездки с абиссинским принцем, пришло чувство стыда. Теперь сидя за одним столом с матерью-одиночкой, которая дни напролет проводит за утомительным трудом швеи, чтобы прокормить своего несчастного сына-инвалида, которому не суждено ходить, Дмитрий понял, насколько жалок и смешон он был час назад, когда сетовал Мари на свою участь, и как теперь, привезя его сюда, она про себя думает:

«– Ну, что? Ты и теперь будешь жаловаться на то, что стал торговым агентом?».

Дмитрию казалось, что краска стыда, залила его лицо, и присутствующие только из вежливости делают вид, что не замечают этого.

На обратном пути Мари ни слова не сказала Дмитрию по поводу того урока, который она ему преподнесла, да в этом и не было необходимости – он не мог уже думать ни о чем другом, как о недостойности своего уныния и как следствие, диктуемого им недостойного поведения. Теперь предстояло со всем этим что-то делать.

3. Одри

После откровенного разговора с Мари и визита к ее швее Кати, Дмитрий больше не притрагивался к вину. Он решил изменить жизнь, или точнее, как выражалась Мари, принять те обстоятельства, в которых он оказался. Также он решил, что из этого положения он обязан продолжать исполнять обязанности члена императорской фамилии. Он еще не знал, в чем теперь заключаются эти обязанности, или точнее, как теперь он может их исполнять, но точно понимал, что те тысячи и тысячи его бывших соотечественников, как и он оказавшиеся на чужбине, многие из которых были в крайне трудном положении (как та же Катя с сыном Федором), теперь относятся к его сфере ответственности. Но как он мог им помочь, или хоть как-то повлиять на их жизнь, если сам был вынужден только и заниматься тем, что зарабатывать себе на кусок хлеба?

Отныне мысли Дмитрия были сосредоточены над решением этой дилеммы. Теперь каждый его день шел по следующему распорядку: каждое утро он, съев омлет, приготовленный заботливой рукой Мари, парочку багетов и запив все это кофе, садился в свой «Паккард» ехал на работу. Если в этот день не предполагались поездки по городу или за его пределы, то до полудня он сидел у телефона и обзванивал старых и потенциальных клиентов. На ланч он всегда ходил в один и тот же ресторанчик, который находился неподалеку от фирмы и там он уже мог уделить время своим августейшим обязанностям. Так сидя за цыпленком или стейком, он старательно записывал в блокнот структуру и механизм работы фонда, который по его замыслу должен был оказывать материальную помощь всем нуждающимся русским эмигрантам Парижа. По окончании рабочего времени, он иногда задерживался в конторе, чтобы просмотреть обширную картотеку клиентов, которые, когда либо, делали заказ у мсье Клузо. Среди них были люди весьма состоятельные, которых можно было попробовать подвигнуть на пожертвование для будущего фонда. Вечером с чувством выполненного долга Дмитрий возвращался домой, и уже не уходил сразу в свою комнату, а шел в гостиную к Мари, где усевшись в большое кожаное кресло и вытянув ноги на пуфе, обсуждал с ней текущие новости русского Парижа.

К концу недели такой работы, «черновик плана» (как его называл Дмитрий) по работе фонда был основательно прописан, однако дальше этого дело не двигалось. Никто из тех, к кому Дмитрий обращался, а среди них были и люди очень богатые, никто не проявил не малейшего интереса, ограничиваясь заявлениями вроде: «я подумаю», «сейчас сказать не могу, но возможно потом» и т.д. Но, несмотря на ощущения того, что он толчет воду в ступе, Дмитрий твердо решил продолжать начатое. Вскоре судьба сама предоставила ему случай продвинуться в его деле, впрочем, и здесь обошлось не без участия Мари.

***

В очередной вечер, вернувшись, домой и, расположившись в кресле в гостиной, Дмитрий уже хотел рассказать Мари про то, как днем познакомился с коммерсантом из Англии, с которым было приятно поговорить на любимом английском языке, и как тот выразил желание перечислить небольшую сумму для фонда, как вдруг он увидел лежащее на столе письмо. На конверте, в графе отправителя стояла фамилия «Граф». Дмитрий распечатал конверт и, вынув из него лист, принялся читать машинописный текст.

– Что пишет Граф? – спросила Мари, завязывая узлом нитку на большой черной материи, лежащей у нее на коленях.

– Так, – ответил Дмитрий, быстро пробегая глазами текст – Просит поговорить с дядей Николашей, чтобы он не мешал Кириллу.

– Ты поговоришь? – спросила Мари, перекусывая нитку.

Дмитрий отрицательно покачал головой.

– Почему?

– Пустая трата времени, – ответил Дмитрий, кладя письмо на стол – Бог не дал способность дяде Николаше слышать других людей.

– Но можно попробовать. Эмиграция меняет людей, может и он изменился?

– Если хочешь, можешь попробовать, – сказал Дмитрий, не желая больше продолжать эту тему.

Мари взяла письмо, быстро взглянула на него, после чего положила обратно.

– Ладно, а теперь встань-ка.

Дмитрий повиновался ее указанию. Мари также встала со своего кресла. Когда она это делала, большая черная материя упала с ее колен, оставаясь одним краем в ее руках, и взору Дмитрия предстал длинный черный халат с сиреневым воротником и такого же цвета краями рукавов. Спереди и сзади халат был украшен пришитыми сиреневыми птичками, напоминавшими чаек. Мари протянула халат брату. Дмитрий надел его и подошел к трюмо, которое стояло в углу гостиной. Он повернулся перед зеркалом несколько раз и, оставшись довольным, тем, что увидел в нем, вернулся.

– Спасибо, – сказал он, целуя Мари.

Он сел, уже в халате, в кресло.

– А теперь слушай про одного англичанина, которого я сегодня встретил…

– Хорошо, хорошо, – поспешно сказала Мари, усаживаясь в свое кресло – Только пока не забыла, хочу тебе кое-что сказать.

Дмитрию не понравилось, что его прервали, но он замолчал.

– Сегодня встретила приятельницу, которую уже сто лет не видела. Когда-то я отдыхала у нее на вилле в Биаррице. Она сейчас живёт в Версале, и зовет завтра к себе. У них с мужем то ли юбилей, то ли еще что-то, но в любом случае будет интересно, уж я ее знаю. Пойдешь?

Дмитрий посмотрел на сестру со скепсисом.

– Я ее знаю? – спросил он.

– Навряд ли, – ответила Мари.

– Тогда уволь.

Он хотел уже начать рассказ про англичанина, но Мари снова его перебила.

– Но среди гостей наверняка будут те, кого ты знаешь.

– Мариш, – ласково сказал Дмитрий, – Я иногда по несколько раз на дню встречаю тех, кого знаю. Ничего страшного, если завтра я их не встречу.

Дмитрий снова попробовал начать свой рассказ, с твердым намерением уже-то рассказать его, но Мари снова перебила:

– Ты говорил про свой фонд, там будут те, кто может быть полезен.

– И много там будет богатых кошельков? – спросил Дмитрий, задумавшись.

– Достаточно. Мало гостей у Изабель никогда не бывает.

Дмитрий не хотел ехать, но поскольку с тех пор, как он жил идеей фонда и несколько не преуспел в изыскании средств для него, то упускать лишний случай встретиться с богатыми людьми и поговорить с ними в непринужденной обстановке, было безответственно.

Задав еще несколько вопросов, Дмитрий согласился отправиться в гости.

– Ну а теперь я, наконец, могу рассказать про мистера Шелби?

Обрадованная положительным ответом брата Мари тут же изобразила на лице живейший интерес к тому, что он хотел ей рассказать. И Дмитрий рассказал ей про мистера Шелби, который начинал с того, что в десятилетнем возрасте собирал на берегу Темзы всякую рухлядь и за гроши сбывал ее старьевщикам, а теперь он разъезжает в «Роллс-Ройсе» и поставляет в загородные резиденции английских аристократов вино, которое закупает во Франции и Италии. Он с сочувствием относился к русским беженцам и обещал в следующий свой приезд на континент, сделать пожертвование в фонд Дмитрия.

***

Следующим вечером Мари и Дмитрий были в Версале, в гостях у Изабель. Дмитрий так никогда и не узнал, что отмечала эта дама, их с Мари ровесница. Сказав несколько комплиментов этой Изабель, после того как Мари его представила, Дмитрий принялся изучать гостей, пытаясь понять с кем имеет смысл заговаривать о его деле, а на кого лучше время не тратить. Спустя примерно полчаса, Дмитрий подвел итог своих наблюдений, и он был неутешительным – действительно среди гостей оказалось несколько знакомых лиц, но люди эти были столь небогаты и невлиятельны, что совершенно не имело смысла излагать им прожект. Было несколько состоятельных господ, но они весь вечер были заняты поглощениями закусок и пустой болтовней, поэтому Дмитрий не решился с ними заговорить. Дмитрий стал сердиться на Мари за то, что она выдернула его на это пустое мероприятие, и решил сказать ей, что уезжает, а если она не захочет ехать с ним, то, как знает. Однако Мари, а заодно и Изабель, словно сквозь землю провалились, и сколько Дмитрий не искал сестру, ее нигде не было. Махнув рукой, он решил ехать один, но теперь не мог найти свою шляпу. Он просмотрел все головные уборы в прихожей, но его собственного, среди них не было.

– Куда вы дели мою шляпу? – спросил Дмитрий молодого дворецкого.

– Простите мсье, но вы мне ее не давали, – ответил тот.

Дмитрий потыкался еще в поисках своей шляпы, но не найдя ее развернулся и пошел к выходу. Уже у двери его окликнули.

– Это не ваше?

Дмитрий обернулся. У стены с бокалом в одной руке и с его шляпой в другой, стояла красивая и высокая девушка с коротко, может даже слишком коротко, постриженными черными волосами. Лучистый взгляд темных глаз, несколько лукавая улыбка на покрытых алой помадой губах, все выражала приветливость и располагало к себе.

– Благодарю, – ответил Дмитрий и взял у нее шляпу – Где вы ее нашли?

– Ее по ошибке принесли моему собеседнику, – ответила девушка – И я запомнила, где он ее оставил, а потом случайно услышала ваш разговор с дворецким.

Дмитрий еще раз поблагодарил девушку. Получив то, что искал, он мог уходить, но как раз теперь, увидев эту девушку, ему захотелось задержаться, но он не мог найти предлога, чтобы это сделать. Благо девушка, то ли сознательно, то ли случайно, предоставила ему такой предлог:

– Уходите? Так рано?

– Не вижу для себя здесь место, – ответил Дмитрий.

– Я тоже, – ответила девушка и добавила – Не дождетесь лотереи?

– Какой лотереи?

Девушка по-свойски взяла Дмитрия под локоть и повела обратно к гостям.

– Изабель и ее друзья – люди с большими деньгами, взяли за правило на своих встречах слепым жребием выбирать одного из гостей, которому передают деньги, которые тут же собирают, а уже этот избранник должен потратить их на благотворительность, сам выбрав тех, кому хочет помочь.

Дмитрий удивился, как это совпадало с той целью, которая привела его сюда. Он решил сказать об этом девушке, но тут же спохватился, что до сих пор не представился.

– Меня зовут… – начал, было, он, но девушка прервала его.

– Каждый из присутствующих здесь, знает кто вы, ваше высочество – улыбаясь, сказала она.

– Уверен тоже можно сказать и про вас, – попытался сделать комплимент Дмитрий.

– Выходит, что нет, если вы не знаете, – сказала девушка.

Дмитрий пожалел о своей жалкой попытке комплимента.

– Я здесь новое лицо, – все, что нашелся он ответить.

Девушка улыбнулась и протянула руку.

– Одри Эмери.

– Эмери? – переспросил Дмитрий, как будто силясь что-то вспомнить.

– Да, – сказала Одри – Я родом из Цинциннати, но уже несколько лет здесь.

– Вам не нравится Америка? – спросил Дмитрий.

– Раньше нравилась, – ответила Одри, – Но после того как я в первый раз, еще девочкой съездила в Европу, и вернулась домой, Америка показалась мне ужасно скучной и провинциальной. А вы были в Америке?

– Нет, – сказал Дмитрий, почему-то стыдясь этого обстоятельства – Но хотел бы ее увидеть.

В это время в гостиную вернулась хозяйка вечера – Изабель, а с ней и Мари. Изабель взяла пустой бокал и постучала по нему вилкой.

– Прошу внимания! – громко сказала она.

Все присутствовавшие в помещении гости обратили взоры в ее сторону.

– Лотерея! – произнесла Изабель – Прошу ваши визитки.

Молодой дворецкий с подносом в руке обошел по кругу гостиную и каждый к кому он подходил, клал на поднос свою визитку. Положили свои визитки и Дмитрий с Одри. Затем дворецкий принес и поставил на стол барабан для розыгрыша лотереи, в который ссыпал с подноса все визитки.

– Теперь прошу пожертвования, – сказала Изабель – Предпочтительно чеками, но и наличные сгодятся.

Дворецкий снова обошел гостей с подносом и через несколько минут вернулся к столу уже с урожаем чековых бланков и денежных банкнот. Пока он складывал их в аккуратную стопку, Изабель сунула руку в барабан с визитками и, перемешав их, вытянула одну. Прочитав имя хозяина визитки, она лукаво улыбнулась.

– Чего же вы ждете? – сказал кто-то.

– Обладатель этой визитки, – сказала Изабель, направившись в сторону Дмитрия и Одри – Не частый гость на наших встречах, но сегодня видимо судьбе было угодно, чтобы он пришел.

Она подошла к Дмитрию и протянула ему руку:

– Прошу вас, ваше высочество.

Дмитрий, взглянув на Одри. Она улыбнулась ему. Он взял Изабель за руку и последовал за ней. Пока они шли к столу, где их ждали, сложенные дворецким чеки и деньги, гости хлопали. Подойдя к столу, Дмитрий с замешательством посмотрел на все это богатство. Ему не верилось, что цель, над которой он так безуспешно бился последнее время, была достигнута сама собой, без усилий с его стороны. Изабель отвлекла Дмитрия от его размышлений.

– Насколько мне известно, вы точно знаете, куда пойдут эти деньги?

– Да, – опомнившись, сказал Дмитрий и посмотрел на присутствующих – Эти деньги пойдут на поддержку эмигрантов из России, всех тех, кто нуждается в помощи.

Гости снова зааплодировали.

***

Остаток вечера у Изабель, Дмитрий провел в обществе Одри. Они снова говорили об Америке, об отличиях американского и европейского образа жизни, но все, о чем они говорили, для Дмитрия имело мало значения. Значение имела сама Одри. Дмитрий изучал ее. Он рассматривал ее миловидное, доброе лицо, ее черные как крыло ворона, волосы, ее фигуру, которую он расценил как стройную, но все же склонную к полноте, без должной физической активности, а также подметил, что активность, похоже, ей была не по нутру. Но в целом, конечно же, ее облик соответствовал его вкусу – женщина типажа Кармен. Он и сам не мог себе объяснить, почему его всегда влекло к женщинам такого типа и с женщинами только такого типа он, и был близок в жизни. Вот и сейчас, разговаривая с Одри, или точнее, по преимуществу слушая ее, он почувствовал пробуждающееся в нем желание, прикоснуться к ней, притянуть к себе, коснуться губами ее улыбающегося лица. Это желание в какой-то момент стало настолько сильным, что Дмитрию пришлось сделать над собой усилие, чтобы заглушить его.

Когда настало время уходить, дворецкий передал Дмитрию пожертвования в светло-коричневой кожаной сумке, похожей на те, что обычно использовались для хранения предметов для бритья. Взяв сумку, Дмитрий подошел к Мари, которая уже ждала его у «Паккарда».

– Ты не будешь против, если мы возьмем еще одного пассажира? – несколько смущено спросил он.

– Кого же?

В это время, Одри на пороге прощалась с Изабель. На ней было легкое пальтишко, а в руках сумочка. Заметив, как Дмитрий посмотрел на эту девушку, Мари едва заметно улыбнулась.

– Конечно, я не против.

В дороге, Дмитрий узнал, что Мари и Одри уже знакомы и познакомились они все у той же Изабель, на ее вилле в Биаррице, и произошло это три года назад, когда Одри было девятнадцать. С тех пор они несколько раз встречались в Париже, звали друг друга в гости, но так ни одна не наведалась к другой. Одри жила в Пасси, что было совсем недалеко от дома Мари. Знаменитый своими музеями и памятниками архитектуры, этот район был близок к чудесному Булонскому лесу, «легким» Парижа. Для Дмитрия и Мари этот пригород имел особое значение, поскольку в нем до революции жил их отец с его второй семьей. Поэтому оба они неоднократно бывали здесь. Однако теперь, после гибели отца, они редко заезжали сюда, не желая терзать свою память воспоминаниями о когда-то счастливом времени. В доме, когда-то купленном отцом, теперь жила их мачеха княгиня Палей и их сестра Натали, тогда как другая дочь княгини, Ирина, два года назад вышла замуж и жила с мужем отдельно.

«Паккард» подъехал к жилищу Одри, которое оказалось внушительных размеров, в великолепном состоянии особняком с ухоженным газоном перед парадным входом.

– Ну, теперь уж, вы оба точно должны прийти ко мне, – требовательно-ласковым тоном сказала девушка.

– Точно придем, – подтвердила Мари.

Дмитрий помог Одри выйти, и когда она скрылась за дверью свое особняка, «Паккард» тронулся в путь.

***

Прошло несколько дней с момента знакомства Дмитрия с Одри, затем неделя-другая, а они с Мари так и не съездили в Пасси. Мари, которая вначале приободрилась, увидев, что у брата появился интерес к этой милой девушке, несколько раз предлагала ему выполнить данное обещание и наведаться к Одри, но он каждый раз отказывался. Дмитрий не догадывался, хотя если бы сделал минимальное умственное усилие, то ему стало бы очевидно, что его встреча с Одри не была случайной, и добрым гением этой встречи была Мари.

Когда три года назад, Мари познакомилась с Одри на вилле Изабель в Биаррице, то одним из первых вопросов юной американки был: «Вашего брата зовут Дмитрием?». Тогда, Мари восприняла интерес Одри к брату, как нечто тривиальное, поскольку Дмитрием всегда интересовались женщины из высшего общества, так было и в России, так было и в эмиграции. Однако, когда позднее, уже в Париже, Мари и Одри случайно встретились в банке, где Одри снимала деньги, а Мари хлопотала о приеме на работу ее тогдашнего мужа Путятина, одним из первых вопросов девушки, снова был вопрос о Дмитрии. Поскольку Дмитрий тогда жил с Коко Шанель, Мари посчитала неуместным много распространяться о нем, сказав лишь, что видит его редко. Теперь, когда Шанель была позади и вместо нее у Дмитрия появилась другая спутница – хандра, Мари вспомнила про Одри. Когда она получила приглашение от Изабель, то тут же заявила, что придет с братом и попросила приятельницу так же пригласить Одри. Приехав в Версаль, Мари узнала, что Одри еще не пришла. Поэтому пока Дмитрий изучал собравшуюся публику, в надежде найти среди нее мецената, Мари дожидалась Одри. Но затем Изабель увела Мари в свою спальню, чтобы показать экзотические наряды, привезенные из Могриба, когда же они, наконец, вернулись в гостиную, то Мари к ее радости увидела Одри разговаривающей с Дмитрием в углу комнаты. Когда же Дмитрий захотел подвезти Одри до дома, это укрепило Мари в мысли, что девушка заинтересовала его. Поэтому она была крайне удивлена, когда вернувшись домой, Дмитрий больше не разу не вспомнил о своей новой знакомой и не хотел, чтобы и Мари напоминала ему про нее. К нему вернулось его прежнее меланхоличное настроение и, хотя он больше не притрагивался к вину, но приходя вечером домой, он, снова не проронив ни слова, уходил к себе. В доме Мари снова воцарились молчание и тоска.

4. Соперники

Как-то Дмитрий оказался в «Ритце». Он два часа потратил на то, чтобы убедить одного сомневающегося господина, что покупка крупной партии их вина будет выгодным приобретением. Расставшись с этим господином, Дмитрий почувствовал голод и решил перекусить здесь же. В ожидании своего заказа он пролистывал «Фигаро», пробегая глазами заголовки и фотографии, но он моментально забыл про газету, как только увидел вошедшую в зал девушку. Этой девушкой была Одри. В элегантном костюме, с отросшими волосами, которые образовывали каре, она, держа сумочку подмышкой, прошла следом за официантом и села за указанный им столик, который был расположен таким образом, что Дмитрий ее видел, а она его нет. Дмитрий охватило волнение, он почувствовал, как застучало его сердце. Он тут же захотел подойти к ней, но сомнение и страх мешали сделать ему это.

«Зачем я ей?» – мысленно говорил он себе, – «Я стар для нее, что я могу ей предложить?».

Однако желание снова заговорить с ней, услышать ее голос, ее несколько ироничную манеру разговора, пересилили страх. Дмитрий сделал знак официанту.

– Я пересяду вон за тот столик, – сказал он официанту, указывая на столик, за которым сидела Одри – Если я сделаю знак…

Дмитрий поднял вверх указательный палец.

– Тогда несите мой заказ, если знака не будет, оставьте заказ себе. Я расплачусь сейчас.

Он вынул из внутреннего кармана бумажник и, подписав чек, отдал его официанту. Испытывая волнение, он встал из-за столика и поправив галстук и проведя рукой по своим и без того приглаженным волосам, направился в сторону Одри. Когда он подошел к Одри, она пролистывала меню. На ходу он придумывал фразу с которой следовало начать, но когда подошел к ней и его сердце застучало еще сильнее, то ни нашел сказать ничего лучше, чем банальную фразу:

– Я вам не помешаю?

Одри подняла голову. Вначале на ее лице было выражение легкого замешательства, но затем она широко улыбнулась, обнажив свои, с жемчужным отливом, зубы.

– Это вы? Как я рада, – сказала она, протянув руку к стулу напротив, приглашая Дмитрия на него сесть.

Дмитрий сел и расстегнул пиджак.

– Куда же вы пропали? – сказала она – Я все ждала, что вы загляните ко мне.

– Очень много дел последнее время, вот и здесь я по делу, – быстро ответил Дмитрий, желая поскорее переменить тему – Вы не возражаете, если я составлю вам компанию за ланчем?

– Нет, но…, – Одри задумалась, но тут же добавила – Конечно нет, оставайтесь.

И хотя ответ был утвердительный, Дмитрий понял, что он здесь нежелательный гость. Его самолюбие было уязвлено.

«Сам виноват», – мелькнуло у него в голове – «Раньше надо было заявиться».

Он решил обменяться еще парой незначащих фраз и под благовидным предлогом покинуть столик, чтобы больше уже никогда не увидеть Одри.

– Ваш фонд уже заработал? – спросила она.

Дмитрий, который еще минут назад живо рассказал бы ей, скольких усилий ему потребовалось затратить и сколько преград преодолеть, чтобы получить разрешение на открытие фонда, теперь лишь выдавил из себя:

– Еще нет, но скоро начнет.

– Я тоже хочу выделить сумму на доброе дело. Мы с приятельницей хотим перечислить средства на расширение кладбища домашних животных. Что скажите?

«Какая глупость», – подумал Дмитрий, но ответил:

– Полезная вещь.

Он не мог придумать удачного предлога, чтобы сесть за стол, точно также как не мог придумать, чтобы из-за него встать, поэтому снова сказал банальность:

– Прошу меня простить, но, пожалуй, я поторопился, навязывая вам свое общество, мне нужно…

Закончить фразу Дмитрий не успел, так как у столика появился высокий молодой человек. Он возник совершенно неожиданно, словно из-под земли, или точнее начиненного до блеска паркета.

– Наверное, нет такого места в Париже, где бы ты не встретила знакомого? – шутливым тоном с сильным американским акцентом, сказал он, обращаясь к Одри.

При его появлении Одри просияла, и Дмитрий понял, почему она медлила с ответом, когда приглашала его за стол. Нужно было скорее уходить.

– Представь же скорее мне своего знакомого, – сказал молодой человек.

– Его величество… – сказала Одри.

– Высочество, – поправил Дмитрий.

– …высочество великий князь Дмитрий, – договорила Одри.

– Уау! Великий князь, – восторженно произнес молодой человек.

Он уселся рядом с Одри и, вынув из кармана платок, протер им запотевшую шею.

– Уф, как жарко, – сказал он – Мы намеревались перекусить вдвоем, но если вы составите нам общество, это будет лестно с вашей стороны.

Дмитрий все еще хотел уйти, но ему вдруг стало интересно, кого выбрала Одри, какими достоинствами наделен этот здоровяк.

– Конечно, – сказал Дмитрий и сделал знак официанту, подняв вверх указательный палец.

***

Дмитрию понадобилось совсем немного времени, чтобы сложить мнение о Вини – именно так звали молодого человека. Будучи на несколько лет старше Одри (ему было двадцать четыре), он был родом из солнечного Сан-Диего, что в Калифорнии, из богатой семьи занимавшейся туристическим бизнесом. Крупный и рыжеватый, Вини уплетая бекон с кровью, с увлечением рассказал, как его дед – бедный иммигрант из Голландии, устроился мальчиком на побегушках в туристическую фирму, а вскоре зарекомендовав себя как ответственный работник сделал предложение дочери хозяина и к своему счастью получил согласие не только самой девушки, но и ее отца, разглядевшего в нем задатки хорошего управленца. Сейчас их семья главный игрок на туристической ниве в Сан-Диего, и они стремятся к расширению своей империи, вплоть до открытия своих филиалов в Майами и Гонолулу. За время этого рассказа, Одри несколько раз зевнула. Похоже, она все это слушала, уже не в первый раз.

– Все зову Одри в Калифорнию, – произнес Вини, осушив стакан с содовой – Но, все безрезультатно.

– Калифорния! – с неприятием произнесла Одри – Голливуд! Это так вульгарно.

– Вы давно знакомы? – спросил Дмитрий.

– Мы познакомились года четыре назад в Биаррице… – начала была Одри.

– У одной старушенции, – перебил ее Вини.

– Ни старушенции, а моей подруги, – недовольно сказала Одри.

– Мы и недавно, снова должны были у нее встретиться, но я задержался в Лондоне, – снова перебил ее Вини, похоже, это была его манера поддерживания разговора.

– Там, где вы выиграли приз, – сказала Одри.

– Вот как! – сказал Вини.

Официант подал кофе и пока все помешивали сахар в своих чашках, разговор прекратился.

Дмитрий, глядя на Одри, следя за ее мимикой и жестами, за тем как она слушает и смотрит на Вини, пытался выяснить силу ее чувств к американцу, но пока не мог прийти к какому-то определенному выводу.

– Его высочество выигранные деньги передаст русским беженцам, – почему-то не без гордости сказала Одри.

Вини одобрительно кивнул.

– Вы тоже можете им помочь, – обратился Дмитрий к американцу.

Вини улыбнулся.

– Наша семья регулярно жертвует на благотворительность, – ответил он.

Холодный ответ Вини покоробил Одри.

– А я вот хочу им помочь, – сказала она и повернулась к Дмитрию – Куда можно перечислить деньги?

Пока Дмитрий рассказывал Одри в каком банке он открыл счет для этой и цели и как лучше перевести на него деньги, Вини, молча, отхлебывал кофе и наблюдал за ними. Только теперь в его не самом чутком мозгу промелькнуло подозрение, что интерес Дмитрия к Одри сродни его интересу к ней же. Он не был ревнив и вяло реагировал на попытки других молодых людей флиртовать с Одри, поскольку знал, что у них нет ничего такого, чего бы не было у него самого, но сейчас он почувствовал, что его чувство самоуверенности подтачивается коррозией сомнения, и причиной того был великокняжеский титул Дмитрия, который указывал американцу на неравенство их происхождения.

– Ваше высочество, – сказал он.

– Да.

– Я, кажется, знаю, где вы можете выручить сумму гораздо большую, чем любые пожертвования.

– Где же?

– Вы умеете держаться в седле?

Вопрос американца вызвал у Дмитрия легкую усмешку.

– Когда-то умел.

– На днях состоится Кубок Карлтона…

– О нет! – вздохнула Одри.

– И, если вы готовы? – продолжил Винни – Призовой фонд впечатляющий.

Одри снова вздохнула.

– Вы не любите поло? – спросил Дмитрий ее.

– Я знаю, как на этом Кубке игроки не жалеют друг друга, – ответила Одри – Не хочу, чтобы и Вини в нем участвовал, но его не отговорить.

Дмитрий знал о существовании Кубка Карлтона, но никогда не помышлял в нем участвовать: во-первых, потому что давно не сидел в седле, во-вторых, потому что очень часто его участники имели репутацию отъявленных костоломов. Однако сейчас уловив интонацию Винни и поймав его взгляд, Дмитрий понял, к чему тот это предложил, и решил принять вызов.

– Давно хотел в нем поучаствовать, – спокойно сказал он, – А теперь и повод будет.

– Не делайте это, ваше высочество, – сказала Одри – Никакой приз не компенсирует переломанные ноги и ребра.

Дмитрий не ответил, но Одри посмотрела на него, и ему показалось, что в ее взгляде был укор.

***

Вернувшись вечером домой и, рассказав Мари о своей встрече с Одри в «Ритце», Дмитрий сам удивился, как позволил американцу втянуть себя в эту авантюру. Он умел и любил играть в поло, но уж слишком давно не играл всерьез. Конечно, Вини спровоцировал его, чтобы на его блеклом фоне произвести впечатление на Одри, но разве это не случай, чтобы самому сделать тоже? Ложась спать, Дмитрий решил взять несколько дней отгула, чтобы как следует подготовиться к предстоящему турниру.

Через три дня, в субботу, на сверкающем от солнца газоне парка в Шантийи на фоне величественного замка, состоялся турнир Кубка Карлтона. Попасть на турнир стоило денег, поскольку, несмотря на высокий риск получить травму, желающих было много: кого-то привлекал денежный приз в сто тысяч франков, кого-то гнала потребность ощутить волнительную дрожь от ощущения опасности, а кого-то, как Дмитрия и Винни, желание произвести выгодное впечатление на понравившуюся женщину. Поэтому устроители, чтобы ограничить круг участников, ввели систему залога, который вносил каждый желающий, и в случае достижения полуфинала этот залог ему возвращали, все же остальные своих денег больше не видели.

Партнерами Дмитрия по команде оказались три почтенных и не очень атлетичных мсье, все старше него. Совсем иначе выглядела команда, в которой играл Вини, состоящая из подтянутых молодых людей, чьи упругие мышцы не могла скрыть даже одежда. В первом круге турнира команды Дмитрия и Вини играли с другими соперниками. Дмитрий, садясь в седло, опасался, что со своими ветеранами не сможет преодолеть даже этот круг, но к его удивлению его партнеры по команде оказались умелыми и ловкими игроками, и они с легкостью разделались со своими соперниками. Напротив, очень тяжелой выдалась первая игра для команды Вини, которую они-таки выиграли, правда, их соперники были им под стать – такие же молодые, рослые и крепкие. Во втором круге все вышло наоборот – команда Вини без лишних усилий одержала победу, а команда Дмитрия на последнем дыхании вырвала победу, которая как казалось им, уже ускользнула от них. И вот в полуфинале их команды, наконец-то, должны были встретиться.

Не менее ожесточенная битва, чем на поле, все это время происходила в сердце Одри, которая наблюдала за игрой с трибуны в бинокль. Женская интуиция подсказывала, что Дмитрий и Вини борются здесь не столько за Кубок и даже не столько за денежный приз, сколько за ее внимание. Она предвидела, что по окончании турнира получит от них приглашения на ужин, и логично было бы ответить согласием на приглашение того, кто добьется большего успеха и вот здесь, она не знала точно, кому из них желала этого. Ей нравился Вини, ей импонировали его жизнелюбие и стремление много добиться в жизни, но в тоже время ей казалось, что он только из этих черт и состоит. За все время, что она была с ним знакома, она ни разу не видела его расстроенным, грустным или рассерженным. Складывалось впечатление, что он может жить только в одном режиме. Напротив, красивый и меланхоличный Дмитрий был для нее чем-то новым, даже экзотичным, вдобавок его положение «принца в изгнании» побуждали пожалеть его, согреть человеческим теплом.

Пока игроки на поле и зрители на трибуне ждали, когда судья матча возвестит о начале игры, Винни натянув поводья, направил свою лошадь в сторону Дмитрия, который в это время переговаривался со своими партнерами по команде. Подъехав к нему, Винни мотнул головой в сторону, давая понять, что хочет поговорить. Дмитрий извинился перед своими собеседниками и, натянув поводья, последовал за Винни.

– Ваше высочество, – сказал Винни, когда они были уже на расстоянии от остальных – Я понимаю ваш интерес к Одри, но прошу вас воздержаться от необдуманных действий. Мы скоро будем помолвлены.

Прямота американца поначалу обескуражила Дмитрия, так что он первое мгновение не нашелся, что ответить. Он повернул голову и посмотрел в сторону трибуны. В ложе, в которой были отведены места для особо почетных и богатых гостей, во все белом сидела Одри и ее черные волосы красивой прядью выбивались из-под шляпки. Она заметила, что Дмитрий и Винни, отдалились от остальных и о чем-то разговаривают, и устремила на них свой бинокль.

– Вы уже сделали ей предложение? – спросил Дмитрий.

– Еще нет, – ответил Винни – Но скоро сделаю.

Дмитрий еще раз посмотрел в сторону трибуны.

– Тогда она сама выберет, – отрезал он и по кавалерийской привычке, вскрикнув, пришпорил лошадь и поскакал к своей команде.

Уже, когда Дмитрий подъезжал к своим партнерам по игре, Винни догнал его и на ходу выкрикнул:

– Посмотрим!

Очень скоро Дмитрий понял, а точнее испытал на собственной шкуре, какую угрозу простодушно-воинственный американец вложил в свою фразу. Едва свисток судьи возвестил о начале матча, и игроки обеих команд разъехались в разные стороны, занимая свои места в соответствии с заранее обговоренной диспозицией, Винни поспешил в сторону Дмитрия, и стало ясно, что именно он будет объектом настойчивой опеки американца. После первых пасов, сделанных своим партнерам по команде, Дмитрий также понял, что церемониться в своих действиях Винни не собирается – всякий раз, когда они сближались, тот намерено делал так, чтобы их лошади столкнулись, причем лошадь Дмитрия оказывалась в невыгодном положении и всякий раз после такого столкновения, Дмитрий рисковал вылететь из седла. Судья, заметив это, сделал Винни замечание за грубую игру, но тот естественно не собирался к этому прислушиваться.

Одри сидя в своей привилегированной ложе, довольно быстро разгадала намерения Винни в его желании нанести физический ущерб Дмитрию и сильно разволновалась. Каждый раз после столкновения их лошадей, она прискакивала со своего места и, прикусив нижнюю губу, с тревогой смотрела в бинокль на Дмитрия. Она боялась, что Дмитрий, который был легче дюжего Винни, однажды не усидит в седле и окажется на газоне и, (не дай Бог!), под копытами лошади.

Первый тайм закончился победой команды Винни, которая забила два безответных мяча и в перерыве с гордым видом отправилась в свою зону для передышки.

Одри, не выдержав, встала со своего места. Она вышла из ложи и, миновав ряды трибуны, обойдя территорию, где размещались судьи и светские хроникеры, подошла к протянутой ленте, которая отделяла игроков от всех остальных. Она сделала жест Винни, давая понять, что хочет с ним говорить. Предчувствуя, что может стать предметом их разговора, Винни нехотя направил свою лошадь в ее сторону.

– Что ты задумал? – сразу спросила Одри, как только Винни к ней приблизился.

– Ты о чем? – силясь изобразить удивление, спросил Винни, и тот же понял, что ему это не удалось.

Эта наивная попытка обмануть ее, только разозлила Одри.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я?

Получить ответ Одри не удалось, поскольку судья окликнул Винни свистком и жестом попросил вернуться к своей команде. Одри направилась обратно к своей ложе, чувствуя, как ее бьет легкая дрожь.

Инициировав противостояние с Дмитрием, Винни не учел одного обстоятельства – хотя он и был тяжелее Дмитрия и уверенно держался в седле, но у него не было одного опыта, которой был у Дмитрия и который давал последнему преимущество – фронтового опыта. Будучи среди тех русских солдат и офицеров, которые приняли участие в первых боях с немецкой армией в Восточной Пруссии, Дмитрий узнал, что значит держаться в седле, когда рядом свистят шашки и пролетают пули, с чем не могли сравниться никакие занятия верховой езды ни в манеже, ни под открытым небом. И именно тогда, в условиях, когда он не знал, будет ли он жив в следующую минуту, Дмитрий научился у старших боевых товарищей приему, при котором в случае столкновения с противником, самому удавалось остаться в седле, в то время как противник поспешно вскакивал с земли, в страхе быть растоптанным собственной лошадью.

Когда начался второй тайм, Винни несмотря на слова Одри снова принялся за свое. Он не был злым по натуре, и скорее его можно было назвать добрым, такого, во всяком случае, о нем мнения были те, кто его хорошо знал, но когда дело заходило о соперничестве за женщину, то им, подобно первобытному человеку, руководил только инстинкт. Вот и теперь, понимая, что его дальнейшие попытки навредить Дмитрию, грозят испортить его отношения с Одри, он ничего не мог с собой поделать и продолжал начатое. Несколько раз он перерезал путь, получавшего от партнеров пас Дмитрию, и тому, дабы избежать лобового столкновения приходилось осаживать свою лошадь и прерывать атаку. Когда же в очередной раз, уже изрядно раззадоренный атаками американца, Дмитрий получил пас и помчался на половину противников, Винни снова бросился ему наперерез. Он ожидал, что и в этот раз, Дмитрий поспешно одернет свою лошадь в сторону и малодушно капитулирует, однако вместо этого, Дмитрий, пригнувшись к лошадиной гриве и ударив по лошадиным бокам шпорами, стал набирать скорость. Когда Винни сообразил, что Дмитрий не блефует и действительно готов к столкновению, и когда он попытался уклониться от этого столкновения, было уже поздно. Лошадь Дмитрия на полном ходу врезалась в бок лошади Винни, которая начала разворачиваться, слишком медленно и слишком поздно, при этом сам Дмитрий в момент столкновения съехал по левому боку своей лошади подобно обученному в джигитовке наезднику и повис над землей вниз головой. Потерявшая от удара равновесие лошадь американца пошатнулась и испуганно встала на дыбы, а сам растерянный всадник, выпустив из рук поводья, громоздко выпал из седла и тяжело упал на газон.

Когда Дмитрий вернулся в исходное положение и оглянулся по сторонам, он увидел лошадь Винни, которая отбежав на некоторое расстояние, уже спокойно стояла, опустив морду к траве. Со стороны зоны, где располагались люди, задействованные в организации турнира, быстрым шагом шел месье с саквояжем в руке и за ним едва поспевали двое крепких малых с носилками в руках. Винни же, с искривленным от острой боли лицом, лежал на траве, не в силах пошевелить левой ногой. Дмитрию стало жалко этого неудачливого соперника, но в тоже время он чувствовал, что его совесть чиста, что он сделал все, чтобы избежать такой развязке и в том, что так все закончилось виноват сам пострадавший.

Когда Винни под устремленные на него со всех сторон взоры, вынесли с поля и понесли в сторону кареты скорой помощи, к нему подбежала Одри. Впервые она увидела лицо Винни, выражавшем недовольство собой и окружающим его миром. Это выражение вскоре сменилось тревогой, перемешанной с раздражением.

– Аккуратнее несите, – кричал своим носильщикам и тут же вопрошал к доктору, который шел рядом – Скажите у меня не будет хромоты?

Когда он увидел Одри, то попытался взять себя в руки, но это у него получалось не долго.

– Аккуратнее, аккуратнее, – кричал он своим носильщикам, когда его затаскивали в карету скорой помощи – Откуда вас только таких взяли?!

5. Выбор Одри

Со дня злополучного турнира Кубка Карлтона прошло три недели. Команда Дмитрия тогда с трудом, но одолела оставшихся без Винни молодых людей, чьи упругие мышцы не могла скрыть даже одежда, но в финале уступила команде, чьи игроки приехали из города Орлеан, и значительный призовой куш вместе с его обладателями отправился в этот старинный город. И, хотя Дмитрий не получил денег, на которые после прохождения в финал серьезно рассчитывал, участие в этом турнире дало ему гораздо большее – сближение с Одри. Вини сам того не желая, своей неуклюжей попыткой, подсказанной ему не столько разумом, сколько инстинктами, исключить Дмитрия из числа соискателей на внимание Одри, поспособствовал преуспеванию последнего. На его фоне, а как, оказалось, он мог быть и раздражительным, и нервным, и мнительным (он очень боялся хромоты), Дмитрий выгодно отличался своим благородством, ни разу не позлословив в адрес поверженного соперника.

Первую неделю Одри навещала несчастного Винни каждый день, надеясь, что к нему скоро вернутся его жизнелюбие и оптимизм, однако дни шли за днями, а настроение Винни, чья нога заживала медленно и болезненно, не менялось. Мрачное состояние, в котором он пребывал большую часть времени, периодически прерывалось вспышками гнева, которые обрушивались как на окружающих, по большей части представителей медицинского персонала, так и тех, кто приходил его проведать, и в частности на саму Одри. Поэтому на второй неделе пребывания Винни в больнице, Одри навещала его уже через день, а на третьей зашла все один раз и то пробыла недолго, и под предлогом, что ей назначена встреча с подругой, поспешила уйти. Поэтому, когда тем же днем к ней заехал Дмитрий, как всегда элегантный и в хорошем расположении духа, она с радостью приняла его предложение отправиться в итальянский ресторан.

***

Мари читала книгу в своей комнате лежа в постели, когда Дмитрий после свидания с Одри в итальянском ресторане вернулся домой. Она читала «Обрыв» Гончарова. В прежние времена, в России, она не очень жаловала русскую литературу. Возможно, это было следствием принуждения, которому она подвергалась со стороны своих наставников в детстве, которые требовали от нее чтения классиков. Поэтому долгие годы, она вообще не притрагивалась к произведениям на русском языке, предпочитая французских, английских и немецких авторов, которых читала в подлиннике, но затем, оказавшись в отрыве от русской почвы, она почувствовала непреодолимую тягу к русской культуре, которая стала для нее в изгнании средством самоидентификации. Она жадно перечитала прозу Пушкина и Гоголя, и испытала чувство подобное тому, какое испытывает странник в пустыне, найдя посреди равнодушных ко всему живому песков, животворящий оазис и жадно пьющего спасительную влагу. Затем она взяла в руки Гончарова. Читая «Обрыв», она быстро узнала в тридцатипятилетнем герое Райском Дмитрия; не состоявшийся ни на одном выбранном поприще, Райский, как и Дмитрий был наделен открытой душой и стремлением наполнить свою жизнь высоким смыслом. Райский также потерпел крах и в любви, но это от того, думала Мари, что у него не было заботливой и любящей сестры, которая могла бы поспособствовать, направить его в сторону хорошей девушки. Благо у Дмитрия есть она. Дойдя до места, где Вера дает холодную отповедь попыткам Райского сблизиться с ней, Мари негодовала – как она слепа, не видя искренние чувства, которые питал к ней Райский и как она жестока, делая это в ультимативной форме. Душевные перипетии Мари были прерваны стуком в дверь.

– Входи, – сказала Мари и закрыла книгу.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Дмитрий со светящимися от радости глазами и перекинутым через плечо пиджаком. По его виду все было понятно без слов, но Мари хотела подробностей.

– Расскажешь мне что-нибудь? – спросила она.

– Что ты хочешь знать? – в свою очередь спросил Дмитрий, усевшись у ног Мари и прислонившись спиной к стене.

– Я думаю, эта девушка идеально подходит для тебя.

– Я тоже так думаю, но…

Дмитрий тяжело вздохнул.

– Что «но»?

Мари забеспокоилась – какое еще может быть «но», когда все складывается так благоприятно? Она положила книгу на ночной столик и села поближе к Дмитрию.

– Что не так? – спросила она – Она нравится тебе, уверена, что твои чувства взаимны, что тебя останавливает?

– Что ты там читаешь? – вдруг спросил Дмитрий, глядя на книгу – Тебе еще рано жить бульварным женским чтивом.

– Это не бульварное женское чтиво, а ты не уходи от вопроса.

Дмитрий замолчал, словно давая понять, что не желает отвечать на вопрос, но затем вдруг заговорил:

– Я думал об Одри, и да ты, наверное, права, сделай я ей предложение, она ответит согласием, но…

– Да что же это за «но»?! – не выдержала Мари.

– Что я могу ей дать кроме своей любви? – сказал Дмитрий и вопрошающе посмотрел на сестру – Что я могу ей предложить, когда мы все потеряли? Торговый агент не лучшая партия для дочери миллионера.

Эти слова настолько возмутили Мари, что, вскочив с постели, она принялась в ночной рубашке расхаживать по комнате, нисколько не смущаясь Дмитрия, хотя последний раз он видел ее в таком наряде, еще во времена их отрочества в Москве.

– Как ты можешь так говорить! Да мы потеряли наши дворцы, имения, авто, счета в банке, но разве это главное для семейного счастья. Посмотри на меня! Когда я выходила за Вильгельма, у нас было все это, но разве мы были счастливы? Ни одной минуты.

– Ваш брак был продиктован политическими интересами и не мог быть счастливым, – возразил Дмитрий.

– Да, – согласилась Мари – Но отсутствие материальных забот могло бы помочь нашей семейной жизни, но не помогло.

– Ничто не может помочь мертворожденному плоду.

Дмитрий явно запасся аргументами, которые удерживали бы его от попытки сделать Одри предложение, хотя желание женится на ней у него, все-таки, было. Что же это было и почему он удерживал себя и находил предлоги, чтобы не делать предложения, Мари могла только догадываться. Но она твердо была уверена, что дело не только в материальном положении, но в чем-то другом. Она знала, что уже однажды, в далеком 1913 году, когда Дмитрий был совсем молод, он уже делал предложение их родственнице княжне Ирине и получил отказ. Тогда Мари жила в Швеции и не знала подробностей, только помнила, что когда с сыном, четырехлетним Леннартом, она приехала на праздновании трехсотлетия Дома Романовых и на балу в Дворянском собрании спросила брата об этом, он посуровел и ответил, что не хотел бы это обсуждать ни теперь, ни когда-либо в будущем. Возможно, пережитый отказ был травмой, которую не залечило даже время, ведь с тех пор в его жизни были женщины, но ни одной из них он не сделал предложения. Чтобы помешать ему воздвигать на своем пути, преграды, мешавшие ему жениться, нужна была другая тактика, и Мари ее нашла. Она вдруг успокоилась и сев рядом с братом, прижалась к нему плечом.

– Допустим это так, – сказала она – С материальной точки зрения ваш брак не будет равноценен и если бы она вышла за тебя, то вы бы жили на ее средства, вернее ее семьи.

– Спасибо, что просветила, – не без сарказма заметил Дмитрий.

– А что было бы, если бы мы сохранили все, что имели?

– Какой прок рассуждать, что было бы?

– Нет, ты ответить, – сказали Мари и, повернув голову, посмотрела брату в глаза – Была бы Одри достойна, чтобы стать твоей женой.

– Ты прекрасно знаешь, что нет. Мне пришлось бы пойти наперекор воли Никки, и он изгнал бы меня из страны, наложив арест на все мое имущество.

– Так может быть, лишившись всего этого, ты получил возможность жениться на ней?

Секунду-другую поразмыслив над этими словами, Дмитрий рассмеялся. Он обнял Мари.

– Как ты умеешь все повернуть в нужную сторону.

– Приходится, – ответила Мари и грустно добавила – Иначе не выживешь.

***

Уверенность Дмитрия, что Одри ответит согласием на его предложение не было пустым бахвальством, хотя на самом деле, он изрядно переживал в тот вечер, когда повез ее в уже полюбившейся им итальянский ресторан, где и попросил ее руки. Одри ответила согласием и тут же заговорила об организации свадьбы, причем заговорила с таким знанием дела, словно об этом уже давно думала.

В итоге со стороны Одри всю организационную сторону, взял на себя мистер Уолш, управляющий ее делами, а со стороны Дмитрия, как и следовало ожидать, таким уполномоченным стала Мари. Дата венчания была назначена на 21 ноября и должно оно было состояться в Биаррице, в православном храме. Времени оставалось не так много, а успеть нужно было многое, и одним из главных было вероисповедание Одри, вернее его смена. О том, что она уже не протестантка, а православная, ее семья узнала, уже постфактум, в письме, в котором помимо даты венчания, имен родственников и друзей семьи, которых Одри хотела бы видеть на церемонии, она как бы невзначай заметила, что отныне придерживается другой веры и отныне ее зовут Анна, хотя конечно для домашних она остается Одри. Как и каждая невеста, особенно невеста, располагающая большими средствами, Одри придавала большое значение подвенечному платью и хотела ступить под венец в лучшем, какое только сможет найти в Париже, однако в тот самый день, когда она собралась отправиться на поиски, порог ее особняка переступила Мари с большой коробкой в руках. Открыв коробку, Мари извлекла на свет жемчужного цвета красоту с бесконечно длинным подолом.

– В нем венчалась я, – сказала Мари – А до меня, моя мать.

Намечавшееся событие стала прекрасным поводом для Дмитрия возобновить отношения со своими однополчанами, теми, что обосновались во Франции. Последние несколько лет он выпал из полковой жизни, которая несмотря ни на что, продолжала существовать. Бывшие офицеры Лейб-гвардии конного полка, переписывались между собой, встречались в памятные для полка даты и в силу своих сил поддерживали друг друга. В первое время пребывания в Париже, Дмитрий участвовал в этой жизни, но затем работа и прогрессирующая меланхолия, отняли у него время и желание встречаться со старыми товарищами. И вот теперь, Дмитрий увидел возможность реанимировать эти отношения. Он разослал приглашения с заверением, что готов взять на себя расходы тех, кому не по карману дорога до Биаррица и обратно.

За три дня до венчания, рано утром, в муниципальном учреждении Булони, где Дмитрий был зарегистрирован, был заключен гражданский брак между ним и Одри. Поскольку многочисленные родственники Одри должны были прибыть непосредственно на церемонию венчания, то с ее стороны, в качестве свидетелей, присутствовала девушка, с которой она подружилась за время жизни в Париже и американский посол Майрон Херрик, который по совпадению так же, как и Одри, был уроженцем штата Огайо. Со стороны Дмитрия присутствовали Мари и ординарец Петр. Когда Дмитрий поставил свою подпись в журнале гражданских актов и повернулся к Одри, ему показалось, что она посмотрела на него иначе, чем прежде – как женщина, у которой теперь на него больше прав, чем у других. Обменявшись несколько смущенным поцелуем (они впервые целовались на людях), они и их свидетели поспешили на улицу, где их уже ждал арендованный на время всех мероприятий лимузин, чтобы отвезти всех на вокзал, где вскоре должен был отбыть поезд до Биаррица. Время стремительно убегало и казалось, что ни что еще в должной мере не готово, для предстоящего события. К вечеру прибыв на знаменитый курорт, Дмитрий и Одри расстались. Повинуясь обычаю, что жених не должен видеть невесту до свадьбы, а точнее Мари, которая хотела, чтобы этот обычай был соблюден, Дмитрий, а с ним и Петр, остановились в гостинице, а Одри вместе с самой Мари и подругой уехала на виллу, которая принадлежала семейству Эмери.

Впервые, за последнее время, расставшись с Одри, на несколько дней, Дмитрий получил возможность остаться наедине со своими мыслями и в тишине гостиничного номера оценить произошедшие в его жизни перемены. Устроившись в плетенном кресле на балконе номера, откуда как на ладони был виден отливающий золотом песок городского пляжа и торчащий на небольшом мысе подобно костылю белый маяк с темной верхушкой, Дмитрий откупорил бутылку виски и наполнил им граненый бокал.

Глядя на заходящее солнце, Дмитрий думал о предстоящем событии, время от времени отпивая из бокала. И чем больше он думал, тем больше сомнений сгущалось в его сердце и голове. Уже долгие годы он жил с мыслью, что задержался с женитьбой, что это нужно было сделать раньше, когда он был молод. Затем, когда события в России закружились со скоростью и траекторией урагана и он, как и многие русские, подобно пассажиру потерпевшего крушение корабля, оказался на чужбине без прежнего положения и средств к существованию, ему стало казаться, что теперь ему уже никогда не суждено обрести семейный очаг и всю оставшуюся жизнь придется влачить в одиночестве. Впрочем, довольно скоро эти пессимистические мысли потускнели, поскольку вскоре после того, как он оказался в Париже в 1920 году, на одном шумном застолье (он уже не помнил где и по какому поводу), он случайно разговорился с черноволосой соседкой по столу, когда та попросила наполнить ее бокал, а уже несколько часов спустя, отдалившись от остальных, они что бурно обсуждали, что именно он уже не помнил. Теперь Дмитрий только помнил, что звали ее Мартой, что пела она в «Комик-опера» и была старше его лет на десять и была необыкновенно соблазнительна. Он не без удовольствия вспомнил, как через несколько дней после их знакомства, он навестил ее в квартире, которую она снимала, и как ни допив чая, оборвав какую-то пустую беседу, они буквально набросились друг на друга и с каким-то ожесточением отдались друг другу. Конечно, он понимал, как и она, что им не быть долго вместе, но жизнь с Мартой на какое-то время заглушили чувство ноющей боли от опостылевшего одиночества. Она же вскоре познакомила его с Шанель, но… сейчас об этом он вспоминать не хотел.

Разделываясь с виски Дмитрий настойчиво задавал себе один и тот же вопрос и не мог на него ответить – действительно ли он любит Одри и готов прожить с ней всю оставшуюся жизнь? Он старался быть честным с собой и признавался самому себе, что ему свойственно уставать от людей. Прежде это были друзья-знакомые, но он опасался, что такое может повториться и с Одри и не хотел этого. Почувствовав, что уже изрядно захмелел, он решил, что пора прекратить этот внутренний диалог, изрядно сбавленный виски, и, поднявшись с кресла, не совсем твердым шагом направился к кровати.

Неизвестно, к какому ответу на вопрос касательно его чувств к Одри пришел бы Дмитрий, если бы в те оставшиеся несколько дней, что оставались до свадьбы, и что он не мог видеть Одри, он оставался один, но благо на следующий день в Биарриц начали съезжаться его друзья-однополчане, в большинстве своем люди, давно женатые и имевшие детей, которые своим одобрением его решения, быстро вернули ему уверенность в правильности его поступка. Приехал и Путятин. Дмитрий понимал, что его появление на свадьбе не вызовет радости у Мари, но не мог не отправить приглашения бывшему зятю, поскольку Путятин хотя и не был его однополчанином, и виделись они от случая к случаю, но участие в одном сражении, навсегда ввело Путятина в круг тех, когда Дмитрий считал своими фронтовыми братьями, а это братство налагало обязательства и приглашая одних, Дмитрий считал себя не вправе игнорировать других.

***

В день венчания, с утра накрапывал дождь. Дмитрий поднялся с постели с радостным предвкушением предстоящей встречи с Одри в храме. Пока он брился, и Петр держал перед ним большое круглое зеркало, пришел Путятин (он остановился этажом ниже), жизнерадостный брюнет с небрежными усами, чем-то напоминавший Казем-Бека, но без тени самомнения последнего. Он принялся пересказывать новости, которые узнал от съехавшихся офицеров. Дмитрий мало его слушал. Затем они вместе позавтракали, хотя скорее завтракал один Путятин, а Дмитрий лишь ограничился несколькими глотками кофе. После этого Дмитрий переоделся, Путятин помог надеть ему фрак. В петлицу Дмитрий всунул белый цветок. Они уже направились к входной двери, как им навстречу в номер вошла Мари, держа в руках какой-то сверток.

– Ты почему здесь? – удивился Дмитрий – Почему не в церкви?

Мари недобрым взглядом встретилась с Путятиным и тот потупился.

– Прежде чем ехать, – сказала Мари, переводя взгляд на брата – Я хочу сделать то, что должен был сделать отец.

Она развернула сверток, внутри оказалась пожелтевшая икона. Путятин, понимая, что он здесь лишний, вышел из номера. Вид иконы, которая когда-то принадлежала их отцу и упоминания о нем, в свете предстоящего момента, вызвало у Дмитрия в груди чувство щемящей грусти. Он обнажил голову и опустился на калено, а Мари подняв над ним икону, трижды перекрестила его широкими движениями. Когда Дмитрий поднялся, он увидел, в глазах Мари слезы. Осознание обоими, что благословение, которым сейчас Мари напутствовала Дмитрия и которое должно было исходить от их отца, которого они оба горячо любили и которого больше с ними не было, и что каждый из них, это единственное, что есть у другого, комом подступило к горлу. Дмитрий обнял Мари и ее слезы упали ему на плечо.

– Надо спешить, – сказала Мари, и смахнула слезу.

Когда они подъехали к храму, то на паперти, уже собралось изрядное количество гостей. Помимо однополчан, была еще масса народа, которых Дмитрий никогда не видел прежде. Когда он вышел из авто, к нему подошел средних лет, седеющий, лощеный джентльмен – это был мистер Уолш, управляющий делами Эмери в Париже.

– Доброе утро, ваше высочество, – сказал он – Позвольте я представлю вас семейству Эмери, тем, кто уже здесь.

И он повел знакомить Дмитрия и Мари с теми, кто отныне были их родственниками. Они были внутри храма. Дмитрий, все мысли которого были заняты Одри и той процедурой, которую им предстояло через считанные минуты пройти, мало слушал, что ему говорили эти приветливые дорого одетые люди, среди которых были две сестры Одри и два ее брата, и говорил мало, зато Мари, говорила за них обоих. Она выразила свое восхищение их сестрой-невестой и выразила желание навестить их в их Цинциннати в ближайшее время.

– Будем рады, – ответил Джошуа, брат Одри.

За это время, пространство храма заполнилось людьми, а на амвон взошёл высокий, с большим животом и окладистой бородой священник, и с ним двое служек.

В тот момент, когда одна из сестер, Александра, стала рассказывать, как они все тяжело перенесли морскую болезнь по дороге сюда, дверь храма отворилась и на пороге в подвенечном платье появилась Одри по руку со своим отчимом. Мари заметила, как напряглось лицо Дмитрия, и только теперь поняла, насколько серьезно он воспринимает все происходящее.

При появлении невесты, Мари и семейство Эмери поспешили отойти в сторону, и у алтаря остался один Дмитрий. Последовавший обряд, прошел для него как во сне, из которого он запомнил, как дрожала рука Одри, когда он надевал на ее палец кольцо, и только тогда он понял, что и Одри все происходящее дается нелегко. Когда, наконец, изнурительный для новобрачных обряд остался позади, и они вышли из храма на паперть, то были встречены поздравительными возгласами собравшихся людей и дорожкой до авто усеянной пшеницей и лепестками роз. Оказавшись на заднем сиденье авто, которое должно было отвезти их на виллу Эмери, где должно было пройти празднование, Дмитрий и Одри впервые за утро с облегчением вздохнули.

– Ну, вот мы и женаты, – глядя на теперь уже своего мужа, сказала Одри

Дмитрий обнял теперь уже свою жену и, поднеся ее руку к своим губам, поцеловал в ладошку.

***

На следующее утро Дмитрий и Одри на поезде уехали в Марсель, чтобы оттуда на пароходе отплыть в Грецию, где должны были провести медовый месяц. Дмитрий хотел представить Одри своим родственникам, братьям и сестрам своей покойной матери, которая была греческой принцессой. Правда, к этому времени, его родственники уже не правили. Провожали их Мари и семейство Эмери.

Выпив шампанское из граненных стаканов (других почему-то в привокзальном ресторане не оказалось), вся большая компания вышла на перрон. Мари заметила, как после брачной ночи внешне изменились отношения Дмитрия и Одри. По своему опыту замужества с принцем Вильгельмом, она знала, как все меняется после первой близости и хотя у нее с Вильгельмом все было иначе, и между не было даже намека на влюбленность, но даже она почувствовала после брачной ночи, отсутствие между ней и принцем неких незримых, но витальных барьеров, которые были между ней и всеми остальными людьми. У Дмитрия же с Одри все было еще более очевидно; теперь они все время держались за руки, часто касались друг друга и, несмотря на то, что провожавшие не замолкая, им что-то говорили, они на самом деле смотрели и слушали только друг друга. К тому же Мари была достаточно чутка и понимала, что отныне у них была непреодолимая потребность заниматься любовью двадцать четыре часа в сутки и все, что они хотели сейчас, так это поскорее отделаться от своих провожавших и уединиться в своем купе.

Наконец поезд подошел к перрону, и молодожены в последний раз обнявшись и поцеловавшись со своими родственниками зашли вагон. Когда Мари наблюдала за ними через оконные стекла, когда они шли по коридору, в груди у нее защемило. Она почувствовала, что сейчас, после того как поезд тронется, и Дмитрий на целый месяц покинет Францию, она останется совершено одна в своем особняке. Слезы уже готовы были окутать ее глаза, но она быстро взяла себя в руки, поскольку Дмитрий и Одри выглянули из окна и помахали ей и остальным. Мари замахала в ответ, стараясь делать это как можно более бодро. Раздался гудок, затем другой и колеса составов завертелись, набирая скорость.

***

Из своего купе Дмитрий впервые вышел, уже, когда поезд подъезжал к Тулузе, и было это через три часа после посадки в Биаррице. Приспустив оконное стекло и облокотившись на него, он закурил. В это время из соседних купе повалили пассажиры с чемоданами и гуськом направились по коридору к тамбуру. Дмитрий отвернулся, не желая портить свое сладостное состояние, в котором пребывал после беспрерывного трехчасового «заточения» с Одри, озабоченным выражением лиц, какое обычно бывает у выходящих пассажиров. Но состояние отрешенности продолжалось недолго, поскольку вскоре Дмитрий почувствовал неприятный толчок между лопаток, по-видимому, какой-то кладью. Он обернулся, чтобы укорить человека, доставившего ему неудовольствие, но тут радостно воскликнул, увидев знакомое молодое лицо с усами щеточкой.

– Ба! Казем-Бек!

– Ваше высочество, – учтиво ответил Казем-Бек – Прошу прощения.

Он прижал к груди саквояж, которым задел своего визави. Сдержанность Казем-Бека удивила Дмитрия, он ожидал более приветливой ответной реакции, но решил не обращать на это внимание.

– Куда же ты пропал? Я ждал, что ты зайдешь.

– Я заходил к вам.

– Когда?

– Месяц, может полтора назад, но вас не было.

– Наверное, ты заходил, когда я уже перебрался к Мари.

– Мне так и сказали, – холодно ответствовал Казем-Бек.

Шедший за Казем-Беком мсье с массивным чемоданном, вежливым хлопком по плечу, дал понять Александру, что тот загораживает ему путь. Казем-Бек, как и Дмитрий, прижался к окну.

– Зачем ты приехал в Тулузу?

– Навестить наш младоросский очаг.

И, несмотря на то, что младоросский лидер всем своим видом и интонацией голоса давал понять, что не хочет разговаривать, а хочет поскорее сойти с поезда, Дмитрий его не отпускал.

– Постой минутку, – сказал Дмитрий и скрылся в купе.

Казем-Бек порывался уйти, тем более, что проход уже почти освободился, а до отбытия поезда оставалось не так много времени, но врожденный пиетет перед представителями императорской фамилии, не позволял этого сделать. Дверь купы отворилась, и в коридор вышел Дмитрий, а с ним Одри.

– Познакомься, – сказал ей Дмитрий – Александр Казем-Бек – один из самых блестящих русских молодых людей.

Казем-Бек сразу оценил внешность Одри и ее принадлежность к богатому сословию. Он поцеловал ей руку.

– Наслышана о вашем союзе, – сказала она из вежливости.

– И, наверное, по большей части от его высочества, – ответил Казем-Бек.

Одри смущено улыбнулась.

– Как поживает Светлана? – спросил Дмитрий.

– У моей жены одни хлопоты, – ответил Казем-Бек – Наша дочь Нади.

Одри видя, что Казем-Беку неловко прервать расспросы Дмитрия, но уже бы пора сойти, обратилась к мужу:

– Милый, кажется, мы задерживаем Александра?

Только тут Дмитрий сообразил, что своей внезапно нахлынувшей на него словоохотливостью, все это время задерживал Казем-Бек, и за это время в вагон уже зашли новые пассажиры. Он устыдился своей невнимательности и поспешно пожал Казем-Беку руку. Тот учтиво кивнул ему и Одри и поспешил к выходу.

Когда Казем-Бек уже был на перроне, Дмитрий окликнул его:

– Через месяц в Париже зайди к нам… – он запнулся, вспоминая адрес.

– Рейнуар 44 – досказала Одри.

Лицо Казем-Бека просияло и на нем, впервые за это непродолжительное время, появилась улыбка. Засвистел гудок паровоза, и колеса составов завертелись. Дмитрий и Одри обнявшись, на прощание помахали Казем-Беку.

Проводив взглядом поезд, Казем-Бек поправил свой котелок и, переложив саквояж из одной руки в другую, в приподнятом настроении пошел в сторону здания вокзала.

6. Петр

Вернувшись из Биаррица в Париж, Мари, как и ожидала, испытала острое чувство одиночества, когда в первый вечер, сидя в гостиной в своем любимом зеленом кресле с иголкой в одной руке и вышивкой в другой, она как обычно, не услышала за окном тарахтящий двигатель «Паккарда» и в гостиную не вошел уставший, после целого дня разъездов, Дмитрий. Отчасти, это чувство одиночества и примешанного к нему чувства утраты, сглаживало присутствие в доме ординарца Дмитрия – Петра. Прослуживший при Дмитрии более двадцати лет, он находился в непосредственной близости от него дольше кого бы то ни было, включая Мари, и знал о нем больше, кого бы то ни было. По просьбе Дмитрия, Петр, остался у Мари, а по их возвращении, должен был перебраться в особняк Эмери. Мари забавно было наблюдать за этим гигантом с длинными, с проседью, волосами и пышными усами, который и по взглядам, и по привычкам навсегда остался человеком дореволюционной России и походил на персонажа, сошедшего со страниц Гоголя.

Когда в 1919 году Мари и Путятин оставив их годовалого сына Романа на попечение родителей Путятина в Румынии, где они до этого, спасаясь большевиков, нашли приют у румынской королевской четы, приехали в Лондон, на вокзале их встретил Дмитрий и с ним был Петр. Мари была удивлена, что Петр не предал своего барина, как поступали тогда многие, но позже поняла, что это было бы невозможно – Петр, который находился при Дмитрии с тех пор, как тому исполнилось четырнадцать лет, словно прирос к нему, и не было для Петра на всем свете человека ближе, чем Дмитрий. По сути, Дмитрий и был его семьей.

Тот год, что Мари с Путятиным прожили в Лондоне, они жили вместе с Дмитрием на квартире, которую сдавала одна придирчивая англичанка. Мари с Путятиным занимали одну комнату, Дмитрий – комнату напротив, а Петр жил в помещении, напоминавшем чулан, только в нем не было банок с вареньем и всевозможного хлама, а лежал большой матрац, и на крепком стуле с толстыми ножками стояла керосиновая лампа. Если Мари оказавшись в изгнании, пришлось научиться ухаживать за собой и за Путятиным, занимаясь готовкой, стирая и гладя одежду и прочее, то у Дмитрия все эти заботы были возложены на Петра. Пока Дмитрий утром мирно спал в своей комнате, Петр, сидя на кухне на небольшом стуле, до блеска начищал ботинки своего барина. Мари импонировала его преданность, и забота о Дмитрии и первое время она в обращении с Петром была учтива и добра, однако вскоре ей пришлось переменить к нему отношение. Будучи монархистом, не столько на идейном уровне, сколько на уровне предписаний и церемоний, Петр с большим неодобрением смотрел на неравноценный брак Мари и Путятина и в их отсутствии не упускал случая, чтобы напомнить об этом самому Путятину, несмотря на то, что тот был князем. Став однажды свидетельницей подобного замечания, Мари пожаловалась Дмитрию и тот крепко отругал Петра, чем настроил того уже не только против Путятина, но и против Мари. С тех пор, Петр выказывал Мари соответствующую почтительность, но старался не оставаться с ней наедине и с большой неохотой выполнял те поручения, которые она иногда ему давала.

Покидая Лондон, после года жизни в нем, и переехав в Париж, Мари испытала чувство облегчения не только от того, что больше не придется выслушивать замечания придирчивой англичанки, но и от того, что ей больше не придется сталкиваться с Петром, поэтому, когда спустя шесть лет, она снова его увидела с большими чемоданами, наполненных дмитриевыми вещами, она предпочла взаимодействовать с ним через свою служанку Мадлен, которую теперь, открыв свою мастерскую, могла себе позволить держать. Однако по прошествии непродолжительного времени, Мари смягчилась к ординарцу брата (после расставания с Путятиным, она уже не сердилась на Петра за когда-то его дерзкое поведение) и иногда даже стала заводить с ним беседы.

***

Проведя первый вечер после возвращения в одиночестве, не в состоянии выкинуть из головы мысль, что жизнь Дмитрия входит в некое нормальное русло (чего она так желала) и сейчас он наслаждается прекрасным периодом в его жизни, ее собственная жизнь показалось ей чрезвычайно унылой и однообразной. Ей даже стало завидно. Не желая, и в следующий вечер становится жертвой подобных мыслей, она решила по возвращении из мастерской, не отсиживаться одна в гостиной, а поговорить с Петром. К их разговору, который завязался на кухне, когда Петр готовил себе ужин, присоединилась Мадлен. Ей было за пятьдесят, и она уже более года работала у Мари, завоевав ее благосклонность своей компетентностью и доверие своей порядочностью.

Узнав, что через месяц придется переехать в Пасси, Петр опечалился, поскольку он уже прижился в особняке Мари, к тому же на новом месте был целый штат прислуги, с которым предстояло найти общий язык.

– Хотя это лучше, чем совсем без дома, – заметил он.

– Тебе случалось оставаться без дома? – спросила Мари.

– А как же? – воскликнул Петр – Тогда у магометян.

Петр имел в виду период в жизни Дмитрия и в своей, который был мало известен Мари, период, когда Дмитрий жил и служил в Персии. Это была расплата за грех убийства – убийства Распутина.

Тогда до штаба Кавказского кавалерийского корпуса, который находился в Тегеране и в котором служил Дмитрий, докатилось эхо революции, и вскоре офицеры стали заложниками и жертвами своих солдат. Дмитрию с Петром пришлось покинуть воинскую часть, чтобы не стать жертвами взбунтовавшихся солдат и тогда Дмитрию впервые на собственной шкуре пришлось испытать бесприютность. Дмитрий неохотно вспоминал об этом, и Мари воспользовавшись, случаем, решила разговорить Петра.

– Его высочество зашел к тамошнему нашему послу, – рассказывал Петр – Вскоре вышел, и сказал, что тот даже разговаривать с ним не захотел, замахал руками, словно чумного увидел. Еще к какому-то купцу заходил, и было то же самое. Слава Богу, англицкий посланник пригласил к себе пожить, иначе пришлось бы нам совсем тяжко.

Сэр Чарльз Марлинг и его жена Люси, добропорядочная английская чета, приютили Дмитрия и его ординарца, чем возможно спасли им жизнь, поскольку средств покинуть Персию у них не было, а остававшиеся там русские солдаты, окончательно осознавшие себя большевиками, при случае, встретив Дмитрия, задержали бы его, чтобы подвергнуть революционному трибуналу.

Так в течение нескольких вечеров подряд, собираясь той же компанией на кухне, Мари выудила у Петра некоторые подробности пребывания Дмитрия на Ближнем Востоке, о котором тот не любил вспоминать. Так она узнала, в каких чудовищных антисанитарных условиях им приходилось жить по дороге из Тегерана в Бомбей, куда они двинулись с Марлингами, чтобы оттуда морем добраться до Европы. Плохо проветриваемые комнаты жилищ, в которых им приходилось останавливаться, были скудно обставлены убогой мебелью, а матрасы полны клопов. О чистоте воды, которой им приходилось умываться и пить, и говорить не приходится; возможно, в одной из таких гостиниц в Месопотамии или в Индии, Дмитрий и подхватил брюшной тиф, который чуть позже, когда они уже сели на захудалое судно и отчалили от индийского берега, свалил его с ног. Лишь теперь Мари узнала, насколько близок ее брат был тогда к смерти, и только по какой-то счастливой случайности она прошла стороной.

***

Узнать о жизни Дмитрия, в те времена, когда они были разлучены и даже не имели сведений друг о друге, было чрезвычайно интересно для Мари, но вскоре эти разговоры прекратились. Петр, видимо решив, что сболтнул лишнего, что может не понравиться Дмитрию, предпочел больше не отвечать на вопросы Мари и перестал по вечерам заходить на кухню, а намерено заходить к нему, в его комнату, Мари не хотела. Она снова вечерами оставалась наедине со своими мыслями, но после рассказов Петра, ей почему-то было уже не так одиноко. Эти рассказы косноязычного ординарца о ближневосточной жизни Дмитрия, стали для нее подобно сказкам Шахерезады. Они дали пищу ее воображению и некоторое время после этого, в ее сознании всплывали картины того, как могли выглядеть события, произошедшие с Дмитрием и каково ему, выросшему под неусыпным взором заботливых нянечек, наставников и лакеев, было терпеть подобные перипетии и лишения.

2 часть

ПАЦИЕНТКА

В исканиях любви жалеем мы себя

И восторгаемся своей притворной властью

И часто, думая, что любим высшей страстью,

Ничем и никому не жертвуем, любя…

Бодя Палей

1. Начало работы. Нади

Из Греции Дмитрий и Одри вернулись накануне Рождества, и это было первое Рождество за время изгнания, которое Дмитрий встретил ни в гостях, ни в отеле и ни в съемном жилье, а в своем (как он отныне полагал) доме. За время отсутствия хозяйки, в особняке Эмери, в спальне Одри и еще нескольких комнатах, был произведен ремонт и хозяев уже встретили посвежевшие и принарядившиеся апартаменты.

Сам медовый месяц пролетел как одно мгновение, но в отношениях Дмитрия и Одри он продолжался и по возвращении в Париж, только теперь дни были наполнены, как считал Дмитрий, не только блаженной негой, но и осмысленной и полезной деятельностью.

С работой в винодельческой фирме было покончено, и Дмитрий решил посвятить свое время действительно большому и важному делу – помощи русским эмигрантам. Благо теперь для этого ему не нужно было исхитряться в поиске денег для этой цели, поскольку значительные суммы теперь всегда были у него под рукой. Одри жила на ренту, которую получала с семейного строительного бизнеса в Цинциннати, которым заправлял ее старший брат Джошуа – высокий, добродушный, он походил на Романовых и сразу произвел на Дмитрия приятное впечатление во время того знакомства в храме. Отныне часть ренты Одри поступала на отдельный счет для Дмитрия и которая, согласно подписанному ими брачному договору, даже в случае их развода продолжал бы ему причитаться. Управляющий делами Эмери в Париже мистер Уолш следил, чтобы финансовые дела молодой семьи были в порядке, а заодно по просьбе Джошуа, следил за тем, чтобы Одри и ее муж не тратила деньги попусту. В свою очередь, Дмитрий испросил Кирилла Владимировича, для Одри титул княгини. Отныне куда бы они ни пошли, всюду Одри представляли, как княгиню Анну Ильинскую, и никак иначе.

***

Каждое утро, позавтракав, Дмитрий заходил в свой кабинет, под который ему отвели одну из комнат, и занимался просмотром бумаг. Сарафанное радио среди эмигрантов работало довольно быстро и слух, что великий князь Дмитрий, о котором последние несколько лет было мало, что слышно, снова открыт для общения и к тому же основал фонд помощи, быстро распространился по русскому Парижу. Люди начали посылать Дмитрию письма. Молодой человек с нордической внешностью по имени Владимир Збышевский, которого порекомендовал Казем-Бек и который теперь выполнял при Дмитрии обязанности секретаря, собирал через разветвленную сеть Союза информацию о тех людях, чьи письма почти каждый день приходили на улицу Рейнуар, удостоверяясь в достоверности изложенной в них информации. Каждое утро он клал на стол Дмитрия отчеты о просителях и, ориентируясь уже на эти отчеты, Дмитрий принимал решения о помощи.

Читая письма и отчеты к ним, Дмитрий постиг всю глубину и масштаб бедствия в котором оказались люди, вынужденные или не пожелавшие остаться на родине. Люди, прежде жившие в Петербурге и Москве, или в своих имениях, не знавшие недостатка в комфорте и достатке, прекрасно воспитанные и образованные, говорившие на нескольких языках, теперь вынуждены были влачить жалкое существование в промышленных районах Парижа, ютясь, часто большими семьями, в крохотном съемном жилье и трудясь на тяжелой неквалифицированной работе. Это ситуация требовала исправления, и Дмитрий решил, что именно на нем, как на представители Дома Романовых, который правил русскими людьми триста лет, лежит ответственность за этих несчастных и в силу появившихся у него вновь возможностей он должен помочь им.

Все просьбы, что приходили к Дмитрию, он разделил на три категории: в первую, он откладывал письма, в которых просто просили денег, и их было большинство; во вторую, он отбирал те, в которых люди просили покровительства, протекции или заступничества; в третью, Дмитрий откладывал, как он сам их назвал «ритуальные письма», те в которых, люди, как правило, ничего не просили и не на что не жаловались, а просто желали встречи с ним – кто-то хотел возобновить старое знакомство, кто-то засвидетельствовать свое почтение, а кто-то просто поглазеть на великого князя. Дмитрий засучил рукава, и при поддержке Збышевского приступил к осуществлению своей миссии. Люди начали получать деньги.

***

Вскоре в особняк на улице Рейнуар нанес визит Казем-Бек в сопровождении двух младороссов, одного звали Кириллом Елита-Вильчковским, другого Борисом Лихачовым. Обоим было чуть за двадцать. Очень разные внешне и по темпераменту (Вильчковский был крупным и апатичным молодым человеком, в то время как Лихачов был невысоким и очень бойким) они с одинаковым восхищением смотрели на Казем-Бека, безоговорочно признавая его авторитет.

Одри, как гостеприимная хозяйка, встретила гостей роскошным ланчем, за которым следила за тем, чтобы никто из гостей по скромности своей не ограничился одним чаем. Она видела, как бедно одеты, сопровождавшие Казем-Бека младороссы, обратив внимание на заношенные до заплат на локтях пиджаки, на застиранные до потерявших всякий цвет воротники рубашек и заметив стоптанные каблуки на башмаках. При этом сам Казем-Бек был одет если не дорого, то не без налета лоска.