Читать книгу К счастью через бурелом. Пьеса, богемная драма - Александр Николаевич Лекомцев - Страница 1

В двух действиях

Действующие лица:

Плинтус (Игорь) – модный вокалист, звезда шоу-бизнеса,20-22 года

Офелия (Лена) – то же самое, только женского рода

Молодой Леший – (Роман)

Симпатичная Кикимора – (Зинаида)

Оба действия происходят в одном месте

Действие первое

Занавес закрыт, но это не значит, что действие ещё не началось. По самым краям сцены стоят бутафорские деревья. Становится ясно, что это – одна из глухих лесных и малопроходимых троп. Почти посередине импровизированной стези, на переднем плане, два пенька.

Откуда, из глубины зала, по проходу, вдоль рядов зрительских кресел, к сцене идут парень и девушка, в потрёпанных джинсовых костюмах. Выглядят не очень опрятно и ухожено. Ясно, что они уже долгое время блуждают по глухому лесу. У них нет с собой ни какой поклажи. Но на её руках – кольца, на шее – ожерелье. Да и он не без дорогих перстней. Кроме того, у него болтаются на руке мощные швейцарские часы. Путники очень и очень устали, опираются на палки. Заблудились в незнакомых местах. Это Плинтус и Офелия.

Перед тем, как взобраться на сцену они останавливаются. Вид у обоих очень усталый. У Плинтуса очень растерянное лицо, Офелия впадает в истерику. Она гневно топает ногами и палкой.

Офелия: – Я устала, Плинтус! Я больше не могу идти. Я умираю от голода, холода, жажды… Я просто погибаю, самым настоящим образом! Ты понимаешь, что я уже не хочу жить! Мне катастрофически надоело жить. Нет! Я обманываю и тебя, и себя! Я очень хочу жить. Да где же мы, Плинтус?

Плинтус: – Мы в дебрях бескрайних. Факт. Но успокойся, Офелия! Ты думаешь, что я балдею оттого, что мы заблудились и вот уже вторые сутки идём неизвестно куда. Мне тоже очень… хреново. Но главное, что мы с тобой живы. И нас найдут! Я уверен, что уже совсем скоро над нами будут летать вертолёты. Надо разжечь большой костёр и тогда… Но немного подождём. Совсем скоро наступит утро, и солнце всё осветит. К нам прилетят вертолёты, очень много вертолётов…

Офелия: – Над нами пока только комары и летают. В такую мы с тобой глушь забрели. А я хочу есть. Если бы ты знал, Плинтус, как я хочу есть! Надо хоть что-нибудь проглотить… кроме лесной ягоды. От неё у меня уже изжога началась. Она прожгла всё моё нутро, и скоро войдёт в душу.

Плинтус (показывает палкой в сторону сцены): – Вот сейчас поднимемся на этот пригорок и тогда… что-нибудь придумаем. Потерпи, Офелия!

Офелия: – Ты говоришь, одно и тоже. Вот поднимемся на пригорок – и тогда… Мы уже поднимались на сотни пригорков, а конца пути не видно. Поблизости нет ни каких даже относительных признаков жилья.

Плинтус: – И уже не встречаются ни звери, ни птицы. Между прочим, и комаров почти нет. Видимо, мы поднимаемся всё выше и выше… в горы. А с верхушки сопки мы сможем увидеть, куда нам идти дальше.

Офелия (она озирается по сторонам, смотрит на зрителей, но ничего не видит): – Ни души! Как страшно! Нет для нас в мире ничего живого. А если кто-то и существует в этом таёжном мире, то нам не разглядеть их лиц. Не то, что лиц не рассмотреть, но даже теней, затаившихся вокруг живых существ. Я согласна. Мне ничего не остаётся делать, как идти вперёд. Но иногда будем отдыхать. Ты согласен со мной, Плинтус?

Плинтус: – Само собой, согласен. Куда я денусь? С тобой надо всегда соглашаться. Отдыхать будем.

Офелия: – Но только не подыхать тут, как бродячие собаки. Давай, Плинтус, поднимемся на этот пригорок, и там немножко переведём дух, присядем перед новой… дальней дорогой.

Плинтус кладёт ей руку на плечо, похлопывает. Идёт вперёд. Они с большим трудом поднимаются на сцену и устало садятся на импровизированные пеньки.

Плинтус: – Когда мы летели сюда на вертолёте, в эти, блин, живописные места… Чёрт понёс меня сюда! Так вот, вертолётчик сказал мне, что здесь, в высокогорьях, очень много заброшенных деревень.

Офелия: – Ну, что с этого? Сейчас в России множество опустевших посёлков и селений, где уже никто не сеет и не пашет. Да и городов таких не так уж и мало, где стоят предприятия, как после страшной катастрофы. Погибают люди… просто так. Я читаю газеты. Почему ты мне об этом говоришь?

Плинтус: – Незнакомый вертолётчик сказал мне, что здесь есть большой посёлок, который был внезапно брошен людьми. Почему-то оттуда люди бежали, бросая всё нажитое. Те, кто спаслись, ничего не помнят о том, что произошло. Но те, кто успел уехать из этого посёлка, под названием Пёстрые петухи, в основном, очень скоро умерли. Чаще всего, их отправляли в мир иной онкологические заболевания. У некоторых просто остановилось сердце или отключился головной мозг. Он у них запротестовал, отказался мыслить. И старые, и молодые умирают.

Офелия: – Мне без того жутко, а ты рассказываешь мне какие-то страшные сказки, Плинтус. Я даже соглашусь с тобой, что конец света уже начался и не только у нас, в России. Некоторые господа постарались. И что с этого? Мы же с тобой с голоду в матушке-столице и на гастролях не высыхаем. Это только сейчас вот на зубы положить нечего. Остынь со своими ужастиками, Плинтус! Ты рассказываешь обо всем этом взахлёб, как юный чиновник о застарелом геморрое. Что происходит?

Плинтус: – Ничего особенного. Чего ты злишься? О чём-то же я должен говорить. Так вот, заблудившиеся люди в этих местах, если приходят в мёртвый поселок, то уже не выходят из него. Никогда! Остаются там навечно.

Офелия: – Понятно. Почти легенда, только современная. Хорошо бы на подобную тему песню написать. Вот это будет хит!

Плинтус: – Если мы туда выйдем, на посёлок или село Пёстрые петухи, то, мне кажется, что не появится у нас с тобой ни каких уже хитов и шлягеров. Никогда! Люди зовут заброшенное селение, которое прекратило своё существование ещё за несколько лет до жуткой и страшной горбачёвской перестройки… они называют этот посёлок – Погост для домовых.

Офелия: – Замолчи, Плинтус! Мне и без того жутко. Что такое погост?

Плинтус: – Ты не знаешь, Офелия, что такое погост? Погост – это кладбище. И всё объясняется очень просто. Если в разрушенных и заброшенных домах не живут люди, то там умирают домовые. Им незачем жить, им некуда идти… Вот они и умирают. И вот мне вертолётчик сказал…

Офелия: – В задницу надо засунуть большой баклажан тебе и твоему вертолётчику! Не хочу больше ничего слушать! Нам ещё осталось с тобой попасть на кладбище домовых, и нам будет полный… писец. Есть такой пушной зверёк. Обитает на севере. В школе училась. Помню.

Плинтус: – Да брось ты, Офелия! Я сам в сказки не верю. Но очень надеюсь и почти не сомневаюсь в том, что мы выберемся отсюда. А я почти уверен, что будет только так. Надо же нам с тобой о чём-то говорить, чтобы не уснуть во время ходьбы. Тем более, на самом деле, есть хочется. Со жратвой напряжёнка. Но воды-то мы всегда найдём. От жажды не сморщимся, как пересоленные огурцы.

Офелия (прижимается к его плечу, умоляюще): – Ты же мужчина, Плинтус. Сделай, что-нибудь. Спаси меня! Я ведь не просто человек. Я ведь звезда не только по столичным меркам. Я – Офелия! Я певица, которую знают не только в Европе и Америке, но даже в Австралии!

Плинтус: – Кто из нас с тобой больше звезда, я могу ещё поспорить. Ты в Австралии, в Квебеке и Сиднее, всего один раз с концертом выступала. А я, всем известный Плинтус, трижды там гастролировал. И в Китае меня знают, и в Японии. У меня диапазон голоса…

Офелия: – Заткнись! Я сейчас не о том. Мы погибаем, а ты, Плинтус, мужчина. Точнее, существо мужского рода. Спаси меня и себя! Тебе дадут медаль, а может, и орден. Мой муж… похлопочет в правительстве. Он у меня… известный магнат и многое может.

Плинтус: – Знаю, что многое. Он даже в состоянии безголосую певицу поднять на такую высоту, что… всем чертям уже тошно стало.

Офелия (взбешенная, вскакивает на ноги и душит его): – А сам-то ты кто? Если бы ни эта старуха, которая давно уже не поёт… которую ты до сих пор ублажаешь, втихаря сплёвывая в подушку, то о твоём существовании не знали бы даже на станции Петушки. Ты, Плинтус, бездарь! И почему я согласилась стать твоей любовницей? (она успокаивается, садиться). Я ещё и попёрлась с тобой от всего нашего богемного народа, от всего бомонда и охранников, в кустики искать на собственную задницу приключения. И вот… нашла! Сказала своему продюсеру Андрюше Стригову, что мы немного пройдёмся с тобой, свежим воздухом подышим.

Плинтус: – Но мы и прошлись… вдоль рубца… почти полтора раза (смеётся). Больше я не могу. Для меня и такое удовольствие – предел.

Офелия: – Но зато ты перед телевизионщиками корчишь из себя такого супермена и сексробота.

Плинтус: – Ты тоже на людях выдаёшь себя за сексбомбу. Я в курсе, что ты продала какой-то фанатке свои старые плавки за пятьсот баксов.

Офелия: – Ты тоже, Плинтус, приторговываешь… Только использованные презервативы в ход не идут.

Плинтус:– Не без этого. Если честно признаться, я уже устал от такой славы и секса. Мне не интересно жить. Но то, что меня пригрела в свое время на своей груди Авала Бардисовна, так мне не одному… повезло. А я уже давно не могу и не хочу (ухмыляется) ничего сексуального, даже со своей милой и глупой жёнушкой Мартой-Мартарией. Представь себе, даже тебя не желаю, прекрасная Офелия.

Офелия: – Я в курсе. И мне без разницы. Сейчас особенно. Теперь нам надо думать о собственных шкурах. А ты – мужчина! Не забывай об этом, Плинтус!

Плинтус: – Чего мне забывать, если я даже об таком факте, конкретно, и не знал. Какой я, к чёрту, мужчина. Я звезда! И ты тоже (показывает руками) вот такая… звездень!

Офелия (махнув рукой): – Меня не колышат твои пошлости. Мне надо выжить, увидеть маму, бабушку, свою маленькую дочурку… Иришку. Ей всего два годика.

Плинтус: – По большому счёту, мы с тобой никому с тобой не нужны, а всем прилипалам необходимы только наши деньги и связи. Ведь такая огромная толпа с нами была на нашем коллективном, так сказать, туристическом отдыхе. Такая великая свора, как бы, звёзд и телохранителей, и ни один из них нас с тобой не потерял, не хватился!

Офелия: – Теперь уже ищут. Не сомневайся. Но почему-то нас с тобой пока не нашли. А всё ведь начиналось здорово. Ещё бы, такой огромной компанией мы полетели на вертолётах отдыхать в тайгу, ловить хариусов и ленков в горных речках, собирать цветы.

Плинтус: – Им всем, нашим друзьям, было не до нас. Они ходили пьяные в задницу и… передницу, и каждый рассказывал друг другу о том, какой он великий и неповторимый.

Офелия: – Всё равно, придёт время – и я переплюну саму Громачёву и… некоторых других. Вот увидишь, Плинтус! А ты, как был, Плинтусом, так им и останешься.

Плинтус: – Не надорвись, моя хорошая! Но успокойся. Я такая же бездарность, как и ты. Без мощной современной акустики мы – никто. Сейчас, почему-то, я стал задумываться над таким вот, неоспоримым фактом. Мы, при наших, бабках, с тобой – нищие. Не только здесь, в глухомани, но во всём мире. У нас нутро – нищее, обездоленное.

Офелия: – Заткнись! Чего ты передо мной тут исповедуешься? Если подыхать собрался, то, пожалуйста… Я ещё поживу (хватает его за руку). Спаси меня, Плинтус! Если тебе не нужна правительственная награда, то…

Плинтус: – Медаль за спасение заблудившейся девочки-припевочки в тайге?

Офелия: – Не надо смеяться! Мой муж, Иосиф, он сможет помочь и тебе… Как следует, сможет. Если я его напрягу.

Плинтус: – Только не надо, Офелия, мистики и фантастики! Не преувеличивай возможности своего благородного оленя с очень ветвистыми рогами! Я ведь тоже, дорогая Офелия, живу не без поддержки (вдыхает). Но ты права. Сейчас не до того. Сейчас нам обоим надо, как-то, думать о собственном спасении. Надо постараться из последних сил выйти к людям на большую дорогу. Меня ведь ждёт моя жёнушка Марта-Мартария.

Офелия: – Конечно, ещё бы. Она – самая настоящая Ярославна, а ты, оторвавшийся не по делу, – князь Игорь. Про твою, так сказать, верную и преданную Сольвейг, которая после своих дешёвых концертов даёт всем желающим и даже не желающим, я молчу. Плевать! Ха-ха-ха! Певица Мартария. Если честно и откровенно, то абсолютно безголосая и развратная девушка Марта. Но ты меня не слушай, Плинтус! Я сгоряча говорю! Распалилась! На всех, на них плевать! Сейчас, Плинтус, есть только мы с тобой и наши проблемы, которые надо решать.

Плинтус: – Что ты предлагаешь?

Офелия: – Ничего особенного. У меня с собой, да и у тебя имеется немного денег. Я видела, как в кармане твоих джинсов баксы мелькнули, когда ты пытался изобразить из себя Дон Жуана… на каком-то бугорке. «Бабок» у нас не густо. Кто же знал, что они понадобятся. Но очень здорово, что мы, по тупости своей, надели на себя некоторые свои украшения.

Плинтус: – Ну, надели, Офелия. И что? Что дальше? Вот теперь мы красуемся в них перед лягушками и ящерицами.

Офелия: – Как ты не понимаешь, Плинтус? Мы сможем заплатить любому доброму человеку, очень хорошо заплатить, и он нас с тобой выведет к людям. Ещё мы дадим им свои автографы.

Плинтус: – Что дадим? (смеётся). Автографы? Даже, если мы оба им всем любым способом… дадим, то об нас попросту здесь вытрут подошвы ботинок. Не верю я в доброту таёжных бродяг. А если раньше никто нас с тобой к людям и в люди не вывел, то теперь поздно (пауза, взрывается). Кому ты собираешься платить гонорар за наше спасение, сдвинутая по полной программе, местному медведю или волку? Здесь не котируется «бабло»! Здесь каждому, встречному и поперечному, глубоко нагадить на то, что ты спела где-то и когда-то какую-то песенку про широкую улыбку ниже пояса и вдруг стала звездой!

Офелия: – Если я выберусь из этого кошмара, то, может быть, брошу всё и уйду в монастырь.

Плинтус: – Не паясничай! Ты не на сцене. Ни в какой монастырь ты не уйдёшь. Зачем передо мной-то рисоваться? Никогда ты не уйдёшь со сцены! А ведь надо бы. Ты на ней – ни пришей к одному лохматому месту рукав.

Офелия: – У тебя у самого мания величия! Тебе сниться по ночам, что ты Кобзон! Ты даже просыпаешься с этой навязчивой мыслью. Ты просто пёстрый, извини меня, петух, сидящий на заборе. И это вся твоя высота!

Плинтус: – Да за такие слова… Одним словом, дура ты, Офелия! Ладно, забудем. Кобзон – ведь совсем другое… Он – авторитет, и, между прочим, Депутат. На столько всё запущено. Руку помощи нам никто не подаст, а вот подслушать наши вольные разговоры… Такое запросто. Здесь даже у трухлявых пеньков могут быть уши.

Офелия (хнычет): – Милый мой, хороший, Плинтус, только, пожалуйста, не сходи с ума. Мне и так страшно.

Плинтус: – Ладно, не хнычь. Что-нибудь придумаем. Мне иногда кажется, что ты и плачешь, строго, под фонограмму.

Офелия: – Ты случайно не помнишь, Плинтус, я тебе говорила или нет, что ты полный дурак? До полудурка тебе расти и расти.

Плинтус: – Говорила. Ты мне всегда только такое и говоришь, моя дорогая. Давай осмотримся вокруг. Совсем скоро солнце поднимется над тайгой – и мы всё увидим.

Офелия: – Да, я уже вижу! Смотри, за нашей спиной пробиваются сквозь кроны деревьев его лучи.

Занавес начинает медленно открываться, и на сцене, в свете ярких солнечных лучей, появляется большой, но безлюдный и не ухоженный посёлок. По краям стоят несколько полуразваленных деревянных домов. В центре – разломанная беседка. Кругом валяются куски брёвен, разбитого кирпича, раздавленная детская коляска… Даже с первого взгляда, ясно, что здесь давно уже никто не живёт. Неподалеку от беседки – старый колодец с ведром. Плинтус и Офелия со счастливыми лицами врываются в мир, где когда-то пахло жизнью.

Они разбегаются в разные стороны. У них на лицах, которые светятся надеждой на спасение, улыбки.

Плинтус (кричит): – О-го-го! Люди, отзовитесь! Есть здесь кто-нибудь живой?!

Офелия (тоже кричит, но не уверено): – Спасите нас, люди! И мы вам хорошо заплатим и дадим свои автографы!

Но, бегая по заброшенному посёлку, они начинают понимать, что здесь никого нет. Причём, уже давным-давно. Возвращаются к беседке, садятся на широкую скамейку.

Плинтус (со вздохом): – Эта одна из заброшенных деревень.

Офелия: – Я знаю. Я поняла! Сейчас очень много в стране заброшенных посёлков и городов. Но если есть селение, значит, мы, как-нибудь, выйдем на дорогу или к электричке.

Плинтус: – Может быть. А может, и – нет. Если она, эта деревня или посёлок, заброшена, то, точняк, находится в такой глуши, из которой нам, Офелия, скоро не выбраться. Но надежда имеется. Тут можно переночевать и найти воду.

Офелия: – Послушай (она говорит с ужасом). А что если это и есть Погост для домовых. Нам ещё этого не хватало.

Плинтус (испуганно озирается): – Даже если вот эта деревня или село и есть бывшие Пёстрые петухи, то есть Погост для домовых, то нам-то какая разница. Отдохнём здесь, может быть, заночуем, что-нибудь съедим – и пойдём дальше.

Офелия: – Ну, ты же сам, Плинтус, говорил, что из Погоста для домовых никто живым не выходит.

Плинтус: – Я ничего не говорил. Муру такую болтал вертолётчик, и по его глазам видно, что крыша у него съехала ещё в глубоком детстве, или он начитался сказок до такой степени… Потом, прикинь, постоянно над головой винты шумят, вибрация жуткая. Даже самый смелый, отчаянный и здоровый может в такой ситуации перестать дружить с головой. Его понять можно. Вертолётчик – считай, почти боксёр… с вечным сотрясением головного мозга. Если имеется…

Офелия: – Я тоже, если честно сказать, быстрее поверю в наступивший конец света для конкретных районов отдельно взятой страны, чем в заколдованные посёлки. Заброшенное и разрушенное селение – совсем не значит, что заколдованное. Их сейчас, убитых сёл и городов, уйма в стране. И никто, никого и ничего не заколдовывал. Просто, частные предприниматели стали пристраивать собственные деньги туда, куда им выгодно.

Плинтус: – Я понимаю. Но мне только не ясно, откуда появились эти люди с такими огромными бабками, как и где они их заработали. Ну, мы то с тобой – ладно. Мы пашем, как можем, и нам платят и то… не всегда.

Офелия: – Мне надоело тебя слушать! Можем мы хоть на природе попробуем забыть о местных преданиях, наполненных ужасом и кошмаром?

Плинтус: – Это трудно сделать, если ты находишься в одном из мёртвых посёлков под названием Погост для домовых

Офелия: – Если я сейчас не выпью глотка воды, то присоединюсь к этим домовым. Лягу рядом с ними. Я уже начинаю уставать бояться. Но жить-то хочется…Я так хочу пить. Ты что глухой или слепой?

Плинтус: – Понял, Офелия. Сейчас я подойду к колодцу и наберу в ведро воды. Даже если оно дырявое, то, всё равно, в нём что-нибудь останется. Нам хватит воды для того, чтобы утолить жажду. Ты сиди здесь. На всякий случай, не двигайся. Мне, действительно, надо становиться мужиком. Хотя бы сейчас.

Плинтус встаёт и направляется к колодцу. Он опускает ведро вниз и медленно крутит ручку деревянного валика. Потом поднимает вверх наполненное ведро. Достаёт его из колодца.

Плинтус (истошно кричит, ставя ведро на землю, кричит): – Вау! Я сделал это!

Офелия (она вскакивает с места и подбегает к нему, обнимает): – Ты, Плинтус, настоящий мужчина.

Плинтус легонько отстраняет её. Берёт ведро за дужку и поднимает его, потом швыряет на землю. Он падает навзничь, зажимает руками рот, стонет, рычит.

Офелия (отворачиваясь от ведра, с тоской): – Я так и знала, что там, в колодце, не вода, а грязь… тина.

Он вскакивает на ноги, берёт её за руку и тащит назад, к разваленной беседке. Они садятся. Плинтус обнимает её и плачет навзрыд.

Офелия (гладит его по волосам): – Ничего. Не переживай ты так, Плинтус. Воду мы найдём. Здесь должны быть и лужи, и родники. Вот отдохнём немного и отыщем воду, насобираем ягод, грибов… Здесь, хоть и заброшенный, но посёлок. Мы сможем их сварить похлёбку из подосиновиков или маслят. Я в детстве с бабушкой ходила по грибы. Мы сделаем из них вкусный-превкусный бульон. Наверняка, ведь остались в посёлке и действующие электроплиты.

Плинтус: – Ты что такое говоришь? Какое электричество? Лампочка Чубайса? Здесь ни один энергосбыт не сможет ни кого облапошить и шантажировать…Посёлок, в котором мы сейчас с тобой находимся, заброшен ещё перед началом перестройки. Разве ты не поняла этого, Офелия? Нас ещё не было на свете, а люди уже здесь не жили. Уже тогда здесь начался конец света! Из таких вот мест беда человеческая, наша, национальная и пошла гулять по России.

Офелия: – Ты прав. Электричества здесь быть не должно. Я про такое и не подумала. А вот беда человеческая пошла по стране и по всему миру не только из этого мёртвого посёлка. Их много на всём Земном Шаре. Я прочитала множество книг на такую тему. Я даже когда-то хотела стать писательницей и быть автором романов-катастроф.

Плинтус (поднимает голову, выпрямляется): – Так прямо сейчас садись и пиши! Пиши о том, что в конкретном районе отдельно взятой страны уже давно наступил конец света. Напиши о том, что здесь нет не только людей, но даже обычных петухов.

Офелия (задумчиво): – Почему же? Петухи есть. Вон, видишь, прямо у наших ног валяется пластмассовый петух, а чуть подальше – плюшевый медведь. Чуть левее – заяц с оторванными ушами. Здесь когда-то жили даже малые дети. А теперь в колодце – грязь и тина. Только… грязь и тина.

Плинтус (с ужасом, широко раскрыв глаза): – Там, Офелия, ни грязь и не тина. Там – человеческая кровь.

Офелия: – Тебе это показалось, померещилось. Там обычная грязь.

Плинтус: – Там кровь невинно загубленных людей, тех, которым были обещаны золотые горы… Но, может быть, мне и показалось. Я не спорю. Я ведь тоже очень устал. Имею я право устать или нет? Всё живое и даже не живое устаёт…

Офелия: – Мне сейчас не до философии. Я думаю, как нам отсюда выбраться.

Плинтус: – Да-да! Не обращай внимания. Я расслабился только на мгновение. Это иногда со мной случается. Я уверен, что мы найдём здесь и воду, и даже мясные и рыбные консервы… В таком большом селении должно что-то ведь остаться.

Офелия: – Конечно.

Плинтус: – Меня удивляет, Офелия, то, что ты стала вдруг внезапно очень спокойной и уже не капризничаешь.

Офелия: – Я что-то начинаю понимать такое, чего мне не дано было постичь раньше. Да что кричать-то и нервничать? Смысла нет. Надо верить в самое лучшее. Я одного не в состоянии осознать, почему мы с тобой, когда пошли на прогулку, то не взяли с собой мобильные телефоны.

Плинтус: – Мы спешили. Мы старались сделать всё быстро и… незаметно. А потом решили прийти назад, в лагерь, по большой тропе, а не из кустов. Появились какие-то пацанята… мелкие, и они показали нам, куда идти, чтобы вернуться к артистам. И мы пошли. Но совсем не в ту сторону. Почему?

Офелия: – Нас, ты же помнишь, Дмитрий Дмитриевич Калманов, юморист, типа Петросяна, он угостил тебя и меня каким-то очень приятным на вкус, но не понятным вином. Не въехала, что же такое мы выпили.

Плинтус: – Вспомнил. Да, Калманов что-то нам на пикнике возле костра наливал. Но наш не затейливый юморист, который своим задорным смехом заглушает тяжёлые вздохи и выдохи зала, не похож на злодея. Сомневаюсь в том, что он хотел нас отравить. Но я помню, что состояние у меня тогда наступило балдёжное. Мы с тобой не знали, куда идём и что делаем. Когда мы пытались вернуться назад, то увидели широкую тропу. Она была одна такая.

Офелия: – Да, и я вспомнила, что появились какие-то дети и объяснили нам, куда идти. Но, скорей всего, нас направили по неверному пути…. Впрочем, бред! Мы просто не поняли местных ребятишек. Может быть, ни каких детей и не существовало в природе. Всё померещилось. Откуда здесь могут быть дети? Бред! Мы ведь ещё с тобой выкурили по пяточке. Какая-то… мутная химка. Зараза. Никогда я подобным делом не занималась. Чёрт дёрнул! Опять же, подсуетился Калманов.

Плинтус: – Как он о тебе заботится. Верный друг твоего… индейца или, непонятно кого, по-национальности, твоего мужа Иосифа Робертовича Хорошевского. Он, этот пожилой заяц Калманов, очень сочувствует нам и один единственный из многих миллионов людей подозревает, что мы иногда дружим с тобой… организмами. Калманов уже не в первый раз помогает нам с тобой уединиться. Заботливый… Как говорится: «А если это любовь?». На сей раз, он переусердствовал.

Офелия: – Что-то есть загадочное в том, что мы ушли из лагеря, что нас никто толком не ищет сейчас и что, в конце концов, мы отправились гулять совсем не в ту сторону.

Плинтус: – Ни черта загадочного, Офелия! Просто, мы ни хрена не ориентируемся в тайге. Родные и близкие напакостить нам никак не могли, подставить нас не желали. Моя жена Марта сейчас в столице и твой занятой муж, Иосиф Робертович Хорошевский, в ней, родимой. Они не любят отдыхать в глухих местах тайги. Только на московских лужайках и ресторанах разбрасывают свои кости. Так что, моя жёнушка, бездарная певица Мартария, попросту, Марта не заботится сейчас о хлебе насущном и воде. Они даже не знают, что мы с тобой решили прогуляться вдвоём по таёжным бугоркам. И бог нас наказал за грехи! А наши друзья, продюсеры и телохранители, запросто позволили отойти нам не далеко от нашего палаточного городка. Пожалуйста, хоть до утра!

Офелия: – Почему же так? Почему-то телохранители не стали сопровождать нас? Впрочем, что я говорю! Они же люди, они всё понимают.

Плинтус: – Они ведь не думали, что мы возьмём задницы в горсть и поскачем по горам, как, блин, резвые зайцы. Телохранители и наши друзья справедливо полагали, что мы заляжем неподалеку, где-нибудь за бугром. Если заляжем. Вряд ли они считают нас любовниками. Просто подумали: если мы пошли прогуляться – значит, вернёмся. Ни вечером, так утром.

Офелия: – Всё понятно. Всё естественно. Нас никто не подозревает с тобой в том, что мы иногда… как умеем, так и делаем… друг с другом. Ведь, если мой Иосиф что-то заподозрил бы, насчёт нас, то… одним словом, он – очень ревнивый.

Плинтус: – А мне кажется, Офелия, ты ему до глубокой… звезды. Имеется у меня на этот счёт определённая и довольно дикая информация. Может быть, даже она и правдива… отдельными фрагментами. Я не верил, да, в принципе, и не верю словам … благожелателя. Но мне один мой то ли друг, то ли враг говорил…

Офелия: – О чём ты, Плинтус?

Плинтус: – Да всё о том же! Я о том, что пока мы с тобой дурачились на людях и тщательно скрывали, что мы – любовники, во что никто не верит окончательно, моя Мартария и твой магнат Иосиф Робертович Хорошевский занимались настоящей любовью… плановой. Как говорят народные массы, они воспылали друг к другу нежными чувствами с перспективой на будущее.