Читать книгу Обнажённый экспресс. Юмористический эротический роман - Александр Николаевич Лекомцев - Страница 1

Предисловие или «Внезапная отставка»

Он с большой скоростью почти летел по железнодорожному пути в сторону восходящего солнца. Именно так, с Запада на Восток. Правда, небесное светило уже давно находилось в зените. Почему же так спешил торопыга? Наверное, потому что был совершенно голый. В какой-то степени, вероятно, и стыдился своей наготы. Не имелось на его могучем теле ни майки, ни трусов, даже, извините, был не при галстуке…

Но все, кто видел его вблизи и даже издали, старались не замечать этой наготы и, может быть, подсознательно оправдывали такое вот поведение нудиста. Впрочем, наверное, каждый бы нашёл его действиям и поступкам оправдание. Почему? Да по той простой причине, что это был не человек и даже не бродячий кот, а пассажирский поезд сообщением «Москва – Владивосток».

Как все железнодорожные экспрессы, он был честен и открыт перед людьми и такими же поездами, как и сам. По многим причинам ему не довелось вступить в партию лжецов и проходимцев. Самая основная из них – его извечная нагота. Любому понятно ведь, что голый никогда не солжёт. Ему нечего скрывать, да и терять, поэтому он скажет только то, о чём думает, то есть правду.

Возможно, многим из нас, особенно тем, кто уже поставил себе памятник при жизни, стоит многому учиться именно у поезда. Не обязательно, пассажирского, можно даже и у товарного. На крайний случай подойдёт и такой вариант.

Над пассажирским поездом, который опрометчиво стремился не из пункта «А» в пункт «Б», а конкретно, из Москвы во Владивосток, висел бескрайний летний день. Он, пыталась своей душной массой приплюснуть состав к земле, но тщетно. Скорый поезд был юркий, как мышь, он убегал на восток, в предстоящий вечер, ночь и, в новое завтрашнее утро. Но этот июльский день был каким-то своеобразным, с повадками ночи. Он, как бы, издевался над пассажирским поездом, вероятно, надеясь на то, что он заблудится не во тьме, а в его ярком свете.

Но ведь наивно так полагать потому, что тому, кто стремиться к намеченной цели по укатанным рельсам, не страшно ничего.

Любой поезд, даже очень честный и правдивый, прекрасно знает и понимает, что резко поворачивать в сторону не следует. Только мчись себе и мчись, куда положено. Когда рельсовый путь делает зигзаг, то и железнодорожный состав тут король или, в крайнем случае, президент сложившейся ситуации.

Посмотрите, полюбуйтесь, он, как рыба в воде! Поворачивает и влево, и вправо. Но мало кто подозревает и догадывается, точнее, задумывается над тем, что ему так приказано делать. Для него такие вот «зигзаги» любезно были запланированы или предоставлены ещё в оные времена. Чья-то руководящая роль сказалась даже на движении железнодорожного состава.

Да ведь и приятно, и светло на душах у наивных пассажиров от такого вот существующего уклада. Они с полной и наивной уверенностью не сомневаются в том, что держат путь именно туда, куда им надо. Фантазёры! Они вбили себе в головы, что кто-то и где-то их с нетерпением ждёт. Зачастую, это блеф. Ну, да бог с ними. Тем более, что всё больше и больше на планете рождается людей с явными признаками наследственной мании величия.

Но если мы заявим всему миру, что уже давно и никто, нигде и никого не ждёт, то ведь тоже будем не совсем правы. Одним словом, выберем, так называемую, золотую середину. Едут себе, так и пусть…

В любую погоду, в дождь или снег, не сможет поезд соскочить с железнодорожного полотна и выбраться даже на обычную шоссейную дорогу, сказав автомобилям всех мастей и скоростей: «А, ну-ка, ребята, кыш!». В принципе, он, конечно, может, попытаться… Но тогда такое самоуправство будет называться крушением и обернётся большой бедой для тех, кто находится в вагонах. Не просто находится, а едет… с полным и наивным доверием к тому, кто ведёт состав.

Поэтому все эти странные и неуёмные представления о некой самостоятельности поездов – полный нонсенс. А тому, кто чётко знает, откуда он направляется и куда, даже если данный господин или товарищ не является паровозом или, на крайний случай, дрезиной, а всего лишь, человек, гораздо проще существовать в чётко ограниченном пространстве, мчаться вперёд по заранее подготовленному для него и таких же лохов, как он, пути.

Данная дорога, господа и товарищи, не на годы, а на века. Но едущему пассажирскому составу по надёжному и обкатанному пути, ничего не страшно. Он даже тёмной ночи может сказать: «Да пошла ты!». Но не скажет, потому что очень и очень осторожен. А каким ещё должен быть тот субъект, который повторят чей-то путь, причём, выдавая его за свой собственный? Такой гражданин не станет конфликтовать ни с ночью, ни с днём, ни с путейским рабочим…

Правда, он может пообещать, сказать принародно, что если, мол, наша жизнь не покатиться в самую лучшую сторону, то он лично ляжет на рельсы. Обязательно и непременно. А ведь он врал… беспредельно. Причина проста. На нём было много одежды, причём, роскошной. А снял бы её, прямо у трибуны, возможно, что-то бы и понял. Постарался, чтобы не оказаться под колёсами поезда, на самом деле, потрудиться на благо не американского или там… какого-нибудь западноевропейского народа, а ради нашего… российского.

Итак, владыкой над грешным миром, с его естественными потребностями и желаниями, был душный летний день. В самом расцвете, в первой его половине. В четырёхместном купе скорого поезда, который направлялся из Москвы во Владивосток, почти никто не спал, как это обычно принято в дневные часы у пассажиров на железнодорожных колёсах.

В четырёхместном купе под номером семь тоже бодрствовали. Двое. Мужчина и женщина. О ней чуть позже. Лучше уже сразу обратить внимание на самого главного героя. Он, вполне, заслуживает этого, да и, в целом, уважения и понимания. Причём, не только со стороны читателей…

Может быть, от скуки, терпеливо разгадывал кроссворд моложавого вида военный пенсионер, майор в отставке Аркадий Дмитриевич Палахов. Около сорока лет от роду. Он даже не столько занимался кроссвордом, сколько постоянно погружался в воспоминания о своей не очень-то путёвой, ещё доармейской юности.

Надо сказать, что стремительно он дослужился до майорского чина и так же быстро ему предложили уйти в отставку. Причина не очень адекватна. Его не столько смятенную душу, а сколько грешное тело по непонятной причине, очень обожали женщины всего гарнизона и довольно большого воинского подразделения. Потому и сказали просто и ясно: «Иди, Аркаша, на гражданку. Там вот и балуй! А здесь… засекреченная часть».

Когда ему сообщили такую, не сосем приятную новость, неофициально и по сотовому телефону, то у него на какое-то мгновение затуманился разум. Наступил момент резкого отчаяния и полного неверия в справедливую жизнь. Он, гневно шарахнув свой мобильник об пол, соскочил с шикарного дивана, как резвый олень или, в крайнем случае, лось. При этом впервые в своей жизни он, как следует, не завершил половой акт. Потому на лице партнёрши мгновенно прочиталось некоторое недоумение, растерянность и даже обида.

А ведь она, полубрюнетка Марина, имела право требовать от него активной любви и ласки, так как её муж, заместитель начальник полка по тылу, майор Сингаев был в части очень уважаемым и авторитетным человеком. Но, надев на голову фуражку, как водится, с кокардой, Палахов бросился к входной двери.

– Ты куда, Аркаша? – прохрипела Марина, почти уронив кудрявую голову на свой обнажённый бюст. – Куда?

– Куда глаза глядят, Марина!

– Что, уже началась ядерная война?

– Ещё хуже! Меня увольняют из рядов Российской Армии! Источник надёжный. Мне только что позвонили в этот… в дребезги разбитый мобильник!

Хлопнув дверью, практически уже отставной майор, резво выбежал во двор пятиэтажного жилого дома. Он промчался мимо дворника, уронившего от неожиданности метлу, и бросился в сторону железной дороги. Благо, только что начиналось раннее летнее утро, и не очень многие видели обескураженного и взволнованного Аркадия Дмитриевича. Он пролетал мимо редких прохожих, не отвечая на их приветствия.

Почти потеряв самообладание, он бежал по шпалам, в сторону восходящего солнца, изображая из себя курьерский проезд. Но если не всё, то этот его забег, его закончился удачно. Его остановили путевые рабочие и объяснили, что не стоит куда-то там бежать и при этом мешать ремонтным работам по замене шпал.

Одна из путейщиц, тридцатилетняя Василиса Акнокарова, почему-то, судорожно глотая слюну, тихо и томно сказала ему:

– У вас, оказывается, Аркадий Дмитриевич, такие большие и красивые… глаза.

Ничего не ответив на такой вот несуразный комплимент, он оглядел себя с ног до головы и определил, что он совершенно голый. Если конечно не считать фуражку на голове верхней одеждой.

В общем, заботливые путейцы обмотали его трепетное тело тряпками, служившими обтирочным материалом, показали Палахову, где находится его дом. После этого, Аркадий Дмитриевич, конечно же, пришёл в себя. Но не целиком, а фрагментами. В душе он понимал, что голым, абсолютно без одежды, на железнодорожных путях могут появляться только поезда, и совсем не потому, что им абсолютно нечего на себя надеть. А человек, к примеру, не пассажирский экспресс, а высокоразвитое существо. Ему обнажатся никак нельзя. Аморально, безнравственно, неприлично даже в том случае, если есть, что показать.

А на следующий день при встрече с командиром дивизии генерал-майором Курмечкиным, ему пришлось немного оправдываться за свой опрометчивый поступок. Но все слова Плахова самый большой начальник части имел свой нерушимый и железобетонный контраргумент.

– Я глубоко уважаю занятия физкультурой и спортом, – заверил почти бывшего подчинённого командир дивизии. – Но если вы решили, Аркадий Дмитриевич, совершить пробежку по железнодорожным шпалам ранним утром, то можно было бы, хотя бы, надеть на себя трусы, а не офицерскую фуражку. Но я вас… тебя, Аркадий, пригласил к себе совсем по другому поводу.

– Я в курсе, Михаил Ефремович. Я уже это почти… пережил.

– Вот и хорошо. К слову замечу, что у нас, в части, после вашего ухода будет гораздо больше женщин, сохранивших лебединую верность своим мужьям. Частично в этом тоже кроется причина вашего ухода от… нас.

– Прошу, конечно, прощения, но вы, товарищ генерал-майор, рассуждаете, как гражданин Соединённых Штатов Америки или тех европейских стран, которые они капитально подмяли под себя.

– Это как же ты смеешь, Палахов, оскорблять меня и сравнивать с какими-то придурковатыми Рембами! – Курмечкин вскочил с кресла, сверкая жёлто-зелёными глазами. – Меня боевого российского генерала сравнить чёрт знает с чем! Кто же тебя такого вот мерзкого права удостоил? У тебя нет никаких полномочий и рекомендаций свыше меня оскорблять!

Понятное дело, Палахов смутился, чуть-чуть опешил, извинился и дал пояснение по поводу своих таких вот сравнений.

Самым первым делом Аркадий Дмитриевич напомнил генералу, что они там, в жуткой, заокеанской стране, узаконили супружеские браки мужиков с подобными себе… по половым признакам. Да и с женщинами такое вот дикое чудо твориться. А если ты ещё, образно сказать, не будешь извращенцев приветствовать и целовать моральных уродов и психически больных в задницу, то можешь и тюремный срок схлопотать. Запросто, за антитолерантность.

Получается, что даже во сне побывать в стране такой вот кошмарной… демократии будет противно и страшно. А ведь там ещё и люди живут. Среди них, кстати, подавляющее большинство нормальных. Но не потому они придерживаются основополагающих традиционных семейных ценностей, что у каждого из них на пару пирожков больше, чем, к примеру, у россиянина. Они сами по себе, остались людьми.

А речь совсем не о них, а вот о тех господах и дамах, которые всё перепутали…Этим вот и гордятся. Чем-то ведь… надо. Кроме того, там у них от полицейского запросто пулю можно в лоб получить только за то, что ты вырастил на своём участке замечательные, не состоящие из генных модифицированных организмов, помидоры или даже редиску. Такая вот… удивительная страна.

С этими доводами и аргументами Палахова генерал Курмечкин был согласен, но не совсем понимал, к чему клонит его бывший подчинённый. Но Аркадий Дмитриевич выражал таким вот образом свою обиду и непонимания по той причине, что его молодого, красивого и здорового отправляют в запас. А ведь он нормальный человек, не извращенец, не вступает в половые отношения с мужиками, с животными, деревьями, чемоданами, с поздравительными открытками… Тем более, он, Палахов, истинный патриот своей страны, а не искажённый и нелепый.

Генерал Курмечкин терпеливо выслушивал его, иногда очень часто моргая глазами. Он совсем не возражал, против того факта, что американцы весьма и весьма зомбированы и по велению кланов и возможных президентов США заражены неизлечимым патологическим, как бы, патриотизмом. Особенная нация. Вероятно, что они и в туалет по какой-либо нужде отправляться не только со звёздно-полосатым флагом, но со слезами на глазах, исполняя гимн своей единственной, самой великой, справедливой, демократической (и т. д.) страны.

– У нас вот, в России, Михаил Ефремович, всё естественно, – пояснил Палахов. – Мы – мужчины и женщины – приносим радость друг другу при… возможности и желании. Все такие действия служат для успешного… продолжения рода. А уж если кто и согрешит пару там десятков раз, то, что… обязательно его сразу же в запас отправлять?

– Не в этом основная суть, Аркадий Дмитриевич, и причина коренится гораздо глубже, – успокоился командир дивизии. – Сейчас численность наших войск кое-где сокращается, да и в Китае тоже. У нас очень… нормальные военные технические возможности. Мы, вполне, в случае мерзкого недоразумения сможем очень быстро и коротко объяснить американцам, немцам и прочим… латышам, что они не правы. Так что, у нас в дивизии под сокращение попадают тридцать с лишним прекрасных офицеров.

– А в случае чего…

– А в случае военной необходимости, дорогой товарищ Палахов, мы быстро призовём на воинскую службу и вас, и поёдете вы со своим батальоном или, может быть, полком по их вражеским руинам с добрыми молодцами официально устанавливать там настоящую демократию. Настоящую! А не эту… мерзость во всех смыслах и понятиях. Может быть, мы там, за Океаном, да и в Европе… кое-какой, горох потом будем сеять. Он очень полезен для здоровья.

– После ядерного удара, товарищ генерал, сеять что-то… съедобное не полагается. Это они всякое ГМО едят. А нам зачем? Ведь даже кони после таких вот морковок и укропов могут очень быстро уйти в мир потусторонних… лошадей.

– Учиться надо было, уважаемый Аркадий Дмитриевич, а не за каждой бабой бегать, извините,– укоризненно заметил командир дивизии.– Приятно, что у вас за плечами технический университет и вы – электрик с высшим образованием. Да ещё вот военная кафедра была. А если бы вы постарались, хотя бы, заочно поступить на учёбу в общевойсковой военный институт или училище, то… кое-что бы знали по этой теме.

– Ну вот, товарищ генерал, теперь вы меня укоряете за то, что я…

– Не укоряю, а констатирую, что в академию после, простите, военной кафедры путь у вас был закрыт. Так вот потому вы и попали под… сокращение. Но ведь и пенсия у вас будет неплохая. Ведь вы до майора дослужились быстро и без проблем. Вам нет и сорока, а вы вот… уже…

Спорить с молодым командиром дивизии Палахов не стал, да и больше не хотел. Бесполезно. Ведь лучше вступать в дискуссию с городским троллейбусом. Пусть он в военной академии не обучался, но посообразительней будет. Но генералу – генералово, а майору – майорово…

Полушёпотом генерал Курмечкин сообщил бывшему сослуживцу и в недавнем прошлом своему подчинённому Палахову, что «у нас и наших друзей имеется такое оружие, что…». Одним словом, этим господам, которые весь мир обобрали, обгадили и многие страны разбомбили, будет достаточно и того, что имеется… у нас. Применение атомного оружия уже почти и не предвидится.

– Великая держава Россия со всяким чмырями оборзевшими разделается

очень быстро и совсем другим, более эффективным способом,– не без гордости заверил Палахова командир дивизии. – Уже даже многим полякам, с их эксклюзивным мнением, понятно, что Земной Шар устал от наглости англосаксов. Пора бы… Впрочем, мы за мир!

– Это правда,– согласился с ним уже майор в отставке. – Мы за мир! Если что…

Кроме того, генерал сказал, что хоть и россиян рисуют «в разных голливудах» алкашами и зверями, он готов поспорить и заверить мировую общественность, в числе других начальников и политиков, что Аляска после этого останется за американцами. Мы, как говорится, не претендуем даже на наше кровное.

Ведь где-то же им, американцам, надо будет потом существовать, если что-то не совсем обычное произойдёт. Да и не только им, но и господам из отечественной «пятой колонны», которые, может быть, успеют слинять с награбленным народным добром за «бугор».

– Но вот мы не позволим им успеть! – Курмечкин ударил ладонью по столу. – Нам рабочие руки нужны. Кто-то ведь трубы для газопроводов должен же на своих хребтах таскать и в траншеи укладывать. Эти господа, как раз, и пригодятся.

– Проще, Михаил Ефремович, подоить быка или там… козла, – возразил Палахов, – чем научить этих голубей либерально-демократического мира работать.

Но Курмечкин распалился. Он был категорически против выкрутасов всяких там «рыжих двуногих котов». Таких вот хитрожопых господ и дам из недавних и жутких времён, интернациональных бандюг непременно следует оставить в России. Конечно, на лесоповалах от них толку будет мало, но ведь для пяти-шести пожизненных сроков они, вполне, созрели.

Но пока об этом скромно молчит отечественное правосудие. Чего-то недопонимают или им некоторые мутные личности не дают возможности «допонимать»? Видать, плотно подсели на всякого рода хот-доги и пепси-колу. Ничего бродячим собакам не оставили. А ведь «Гринпис» ругаться будет.

Эти господа жучков да паучков жалеют и защищают, а гибнущих под снарядами и бомбами детей во всём мире в упор не замечают. Странная и жуткая получается борьба за… экологию и так же демократию.

Очень было бы справедливо таким вот «экологам» резать мошонку, причём, по самое горло. Такой акт доброй воли станет выражением настроения и пожеланий, пожалуй, не сотен миллионов, а миллиардов жителей Земли. Придёт время – и они заставят, чтобы не такие уж и многочисленные недоноски самых разных национальностей прислушались к их мнению не на этом, так на том свете.

– Ты, Аркадий политически, всё-таки, подкован, и умеешь отличать шило от мыла, – похвалил Плахова генерал-майор. – Но в армии я, всё равно, тебя оставлять не намерен. Но разговор полезный для нас, россиян, всегда поддержу. Всё так. Погрязло по уши в собственной «демократии» международное мракобесие и беззаконие. Речь о тебе, а ты уводишь меня в сторону.

– Главное в жизни – истина, а не мы с вами, товарищ генерал-майор. А когда жители земного шара страдают от каких-то там…

В общем, расстались они, Курмечкин и Палахов, друзьями, и объединило их глубокое презрение к мерзавцам, живущим за счёт всех народов мира.

А на прощанье Палахов сказал своему бывшему начальнику, что всяких… продуманных господ хватает не только за океаном, но в западной Европе их предостаточно. Сами, можно сказать, рабы заокеанских разбойников, но вот и своих имеют… Подмяли по себя те страны, которые в их довольно странном и очень условно демократичном Евросоюзе просто являются мальчиками на побегушках и одновременно для… битья.

Однако же, во время беседы их временный патриотический союз положительных результатов не дал. Аркадия Дмитриевича отправили на «гражданку» окончательно и бесповоротно, если, конечно, не начнётся Третья Мировая война, которая, в принципе, никому не нужна.

Интимное знакомство

Пассажир Палахов с некоторой грустью посмотрел в окно вагона, где стремительно мимо движущегося поезда, как бы, пролетали деревья, дома, поселки, города… Иллюзия покоя поезда, а не его движения. Ему казалось, что всё стояло на месте, а рвался на восток лишь пассажирский состав.

В некотором раздумье он ехал в гости к своей двоюродной племяннице Марьяне. Решил немного отдохнуть, развеяться.

Почесав подбородок, Аркадий Дмитриевич погрузился в личные воспоминания более раннего периода своей не очень понятной жизни. Конечно, надо было ему в своё время на военной кафедре, а продолжить образование. Возможность имелась, но он её не использовал. Ведь можно было поступить и в академию. Вот тогда, ещё неизвестно, кто бы из них был генералом: Курмечкин или он, Палахов.

Внезапно из воспоминаний его вырвал голос попутчицы, соседки по купе. Она чуть раньше уже сообщила ему, что её фамилия – Лемакина. А по имени-отчеству Ирина Трофимовна. Она преподаватель рисования одной из средних школ Приморья. Аркадий Дмитриевич внимательно посмотрел на молодую женщину. Симпатичная, крашеная блондинка лет тридцати-тридцати пяти, в цветистом халатике. Он переспросил:

– Что вы сейчас сказали? Не понял.

– Я говорю, что вы так замерли над кроссвордом, и мне показалось, что… Мне, простите, почудилось, что вас уже нет, а за столиком сидит только окаменевшее тело. В такой задумчивости может находиться только жена магната… Часами… в полном остолбенении.

– Почему?

– Потому, что она не знает, куда бы и как потратить… карманные деньги.

– Не согласен с вами. Любая женщина, всегда ведает, куда, сколько и как потратить… Других я не встречал.

– Не будем спорить. Но вот эти дамы… не знают. А может быть, кроссворд попался вам под руки очень сложный? Вот вы и впали в анабиоз.

– Нет! Что вы! Настолько простой кроссворд, дорогая моя соседка по купе, – Палахов широко улыбнулся, – что я абсолютно уверен – с ним справится даже школьник младших классов и даже те юные граждане, которые прекратили получать в школах образование и перешли на ЕГЭ. Я имею в виду довольно сомнительную систему единого государственного экзамена. Этакая… лотерея.

– Да бросьте, Аркадий Дмитриевич,– возразила Лемакина.– Сейчас молодёжь совершенно ни чем не интересуется: книг не читает, классическую музыку, как и живопись, не признаёт, не понимает… Поэтому для них, юных, да ранних, любой кроссворд – загадка. Кроме компьютерных игр, мощной музыки, пивасика и секса ничего не признают.

– Что вы такое говорите, Ирина Трофимовна! Какая там живопись или классическая музыка? Я встречал юных огольцов, которые не сомневаются в том, что Наполеон Бонапарт двоюродный брат Александра Невского. При этом они обоих считают друзьями Ленина, о котором тоже имеют смутное представление.

– Неужели, правда?

– Ещё какая! Некоторые считают вождя мирового пролетариата шведским хоккеистом, но малоизвестным.

– Жаль, что всё так, а не иначе. Зарубежные мудрецы делают всё, чтобы подрастающее поколение в России стало кучей недоумков и полных идиотов. Я ведь педагог. Но очень многое моё сознание отказывается воспринимать.

– Понятно. Пропагандируют нетрадиционные сексуальные отношения…

– О-о! Дорогой мой, Аркадий Дмитриевич! Разве только это!

– Должно же, всё-таки, существовать какое-то мощное противостояние такой вот… культуре и, как бы, свободе. Время пришло открыто обращать внимание на самые нормальные сексуальные отношения между мужчиной и женщиной. Если и этот момент будет упущен, то… Просто мне страшно представить то, что может произойти.

– Вы не совсем правы, Аркадий Дмитриевич, насчёт нормального секса. Вполне, ведь можно обойтись и, вообще, без этого.

– Ирочка, я согласен. Малых детей надо оградить и от такого. Подрастут и тогда… всему своё время. Но взрослых обижать не следует. Как говорится, человеческий, а не всякого рода звериный секс – это хорошо, – сразу двумя глазами подмигнул ей отставной майор. – Взаимное притяжение двух противоположных полов всегда считалось нормой, приветствовалось во все времена, в сплоченных коллективах самых цивилизованных народов и в диких племенах.

– Вот вы и пытаетесь от вопросов воспитания подрастающего поколения перейти к нашему с вами тесному знакомству.

– Я тебя не понимаю, Ирина. Ведь этому надо уделять пристальное внимание. Ведь в ряде стран существует замечательный Праздник Фаллоса. Кстати, если есть желание, то мы можем устроить такой праздник с вами вдвоём. И ни одна чёрная сила нам не помешает!

– А где мы возьмём этот самый… фаллос?

Отставной майор с недоумением посмотрел на Ирину. У него даже возникло острое желание произнести какое-нибудь бранное слово, но он удержался. Он не был любителем и почитателем ненормативной лексики. Аркадий Дмитриевич передумал пускаться в довольно подробные объяснения на эту тему.

Трудно было Палахову не говорить на излюбленную тему, но попытался наступить на «горло собственной песне». Но трудно даже самому себе признаться в том, что пусть не с раннего детства, но уже изрядно давно он зациклен на сексе. Он первым нарушил на короткое время наступившее молчание. Решил немного поделиться с приятной дамой своим психологически состоянием.

– Мне вот, например, уже почти полгода снится незнакомая, – он, всё-таки, вернулся в беседе к близкой и знакомой теме, – но довольно интересная женщина из Подольска по имени Жанна. Она, как бы, голая прилетает ко мне по ночам.

– И вы с ней, точно, не знакомы?

– Я её абсолютно не знаю. Но я совершенно не против таких встреч… даже во сне. Секс – продолжение рода, а если сказать, в конце концов, без юмора, и физическая зарядка, и удовольствие…

– Но секс без любви – не здорово. Беспорядочные половые связи до добра не доводят. Вы знаете, о чём я говорю: о страшных не излечимых болезнях, о трагедиях после них, нежелательная беременность… и прочее Я, Аркадий Дмитриевич, придерживаюсь, совсем другой морали.

– В какой-то степени, ты говоришь правильно. Но не лги себе, Ирочка. Всё же, я прожил на земле, вот уже, почти четыре десятка лет, и в людях немного разбираюсь.

– Ты хочешь сказать, что я…

– Господь с тобой. Я только хочу сказать, что ты сильная, темпераментная женщина. Может быть, тебе не всегда везло с мужьями и любовниками. Они были слабее тебя. Это явно. Я вижу, я чувству… я знаю.

– Ты – прямо экстрасенс какой-то, а не подполковник в отставке.

– Нет, Ирочка, я, всего лишь, майор мотострелковых войск. Не такой уж и молодой, но еще, очень даже, способный носить оружие.

– Оружие не носить надо, а уметь пользоваться им, достойно применять его на практике… в случае необходимости. Видишь, Аркадий Дмитриевич, я так чётко сформулировала пожизненную задачу всех суперменов, что получилось не хуже, чем в воинском уставе.

– Что ж, Ирочка, я готов… оказать тебе сексуальную поддержку. Не обижайся, но я обратил внимание, что под халатиком у тебя не имеется никакой одежды – ни бюстгальтера, ни плавок.

– Наглость твоя, дяденька, не имеет предела! Но ты прав. Мне тут некого стесняться. Не парня же юного и девушки не разговорчивой, которые шарахаются по всему поезду в поиске сексуальных приключений. А ты, Аркадий Дмитриевич, уже, как говорится, возможно, и выпал из эротической обоймы. Уверена, что там, в штанах, у тебя уже давно ничего нет. А если и есть, то в висячем положении, только «на полшестого».

– Обижаешь, Ирочка, – Аркадий Дмитриевич сунул руки в карманы брюк.– Да, вроде, чего-то пальцами ощущаю. На наш век с тобой хватит. А был бы я не культурным и не воспитанным человеком, то сказал бы: «Слава богу! Бог даёт! Член до пяток достаёт» и так далее. Но я такой пошлости не произнесу, потому что скромен и застенчив с раннего детства.

Сказав это, Аркадий Дмитриевич, встал с сидения, расстегнул брюки и вывалил своё «хозяйство» прямо на столик.

Сначала глаза Ирины расширились, как бы, от удивления и негодования. Но потом взгляд её потеплел, и рука инстинктивно потянулась к «инструменту». Он почувствовал тепло её пальцев, от чего фаллос стал более твёрдым и… готовым к интенсивной работе.

– Какая прелесть! – с явным одобрением заметила она.– Я держу его с удовольствием. А ведь это не в моих правилах. Если я иногда это и делаю, то лишь для того, чтобы морально поддержать возможного партнёра.

Он раздвинул полы её халатика и засунул два пальца правой руки в её влагалище. Левой ладонью он крепко сжал одну из грудей, выпавшую наружу. Прижался губами к соску.

– Там… у тебя уже всё мокро.– Аркадий Дмитриевич тяжело дышал.– Ты, молодец, Ирочка! Ты – целеустремлённый… человек. Ничего, что я давно уже с тобой перешёл на «ты»?

– Нормально. Да ведь и я тоже. Само собой, как-то, получилось. Но, может быть, пока нам не надо такого делать? – истекая истомой, она закатила глаза и тяжело задышала. – Может быть, завтра.

– Нет, надо, и сейчас!

– Дверь в купе, хоть заперта?

– Да! Может быть…

Он наклонил её лицом к столику. Ирина легла на него грудью. Аркадий Дмитриевич умело и быстро всадил, куда положено, свой «дротик». Она, то ли от боли, то ли от удовольствия, не так громко вскрикнула.

Ирина Трофимовна застонала, активно шевеля своими, не столь уж и малыми, бёдрами. Половое соитие они завершили относительно быстро. Это было продиктовано «экстремальными» условиями их сближения.

Элегантно, на ходу вырабатывая милую и даже очень обворожительную улыбку, по коридору вагона шла с огромным подносом в правой руке проводница Маша. В синей форменной одежде. От роду – двадцать пять лет. Брюнетка. Да и надо заметить, что она была не дурна собой.

На подносе тихонько, в подстаканниках, позвякивало не менее двадцати стаканов с очень горячим чаем. Походка её почти грациозна. Никуда не денешься. Тут прослеживалось явное и неукротимое желание быть неотразимой, даже при исполнении служебных обязанностей.

Но поезд, будь он трижды не ладен, пошёл на поворот. И, как раз, в это время она собиралась левой рукой открыть дверь третьего купе… Разумеется, поднос со стаканами опрокинулся прямо ей на живот. Стиснув зубы, облитая кипятком, Маша стойко и мужественно упала на пол. На её теле меланхолично плясала груда стаканов и подстаканников. На пол по вывалившимся наружу грудям ручьями стекал горячий чай.

На шум и грохот среагировал только один человек, её напарник и сменщик, проводник Гриша. Гражданин с постоянно очумелым и пытливым взглядом. Когда по ночам иным господам и дамам снятся именно такие субъекты, то имеется множество случаев, что те уже и не просыпаются. Как бы, лень… открывать глаза. Да и стоит ли путешествовать из одного кошмара в другой? Ведь когда очнёшься, то не ровен час, увидишь и наяву нечто такое, от чего опять захочется резко и стремительно потерять сознание.

Образно сказать, её напарник Григорий, никогда не числился в «аполлонах» всякого рода и вида, но это не мешало ему честно трудиться проводником на пассажирских поездах РЖД. Долговязый, худой, с рябым лицом, с крючковатым носом, но двадцати семи лет… от рождения. Хотя, если привыкнуть к Грише, то и он покажется обворожительным. Ведь не просто парень, а молодой человек с пышными чёрными усами.

Одним словом, на полном бескультурье и подмосковная летучая мышь – политолог. При этом она ещё и с телеэкранов что-то ещё и говорит. Причём, её звать по-человечески. К примеру, там, Оксана или Мария. Да уж, пора привыкнуть к тому, что и заокеанские «сказки в России становятся кошмарной явью. Как будто, своих кошмаров мало.

Так вот, добрый и надёжный Григорий выскочил в коридор без… ничего, то есть абсолютно голый. Таких вот, именно, обычно женщины и рожают. Не в одежде…

Есть, конечно, исключения. Это те самые удачливые, что появляются на свет в рубашках и даже с огромными счетами в… зарубежных банках. Но те, по жизни, проходимцы и потребители. Так в народе говорят… Кто знает, может, и врут… огульно. Может быть, их папы и мамы, дедушки и бабушки совсем не воры и разбойники, а честные и добрые бизнесмены. При этом они – истинные патриоты Отечества, презирающие зелёные бумажки, обеспеченные только «ценностью» бомбардировок и угнетения многих народов Земли.

Надо отметить, что Гриша хоть и появился в вагонном коридоре обнажённый, но зато, как положено по инструкции железнодорожнику, готовый к любым экстремальным ситуациям. Он резво схватил Машу за руку и волоком потащил в служебное купе… для проводников.

Там он со вздохом облегчения поставил напарницу по работе на ноги и прислонил к стенке. И тут от нахлынувшей страсти его руки затряслись. Вот Гриша и сказал проникновенно и очень даже томно, с этакой «сладостью» в голосе:

– Маша, ты вся мокрая. Тебе надо переодеться и… обсохнуть.

Проводница ничего не успела ответить, потому что его проворные руки стали торопливо раздевать Марию. Она почти не сопротивлялась. Да и зачем? Ведь Гриша может передумать прийти ей на помощь.

Но Григорий был целеустремлённым и старательным парнем. Он продолжал раздевание… своего товарища по работе.

– Мне надо обсохнуть? – не отводя от себя его настойчивых рук, переспросила она. – Или тебе опять потребовалась женская ласка, Гриша?

– Так быстрей обсохнешь, – обнадёжил он свою сменщицу.– И я уже не могу терпеть, Маша!

Она, немного поразмыслив, нежно оттолкнула его, и начала раздеваться самостоятельно. Причём интенсивно и поспешно, разбрасывая снятые вещи по разным углам купе.

Своё бикини Маша аккуратно положила в его форменную фуражку, лежащую тут же, на столике.

– Я уже в пятый раз падаю в вагонном проходе,– тихо сказала проводница.– Не просто падаю… а с горячим чаем… на животе. Меня от твоей эротики, Гриша, качает. Я трясусь, как наш скорый поезд.

– Я тоже… трясусь. Не знаю, почему. Наверное, простыл.

– Да. Простыл. Тебе в башку надуло из половой щели… из, конкретно, моей.

Гриша на мгновение прекратил теребить проводницу за соски, потому что очень удивился. Лицо его заметно вытянулось.

– А что? Такое разве бывает? – спросил он.– Или не бывает?

– Конечно, бывает. А ты разве сам не чувствуешь? Мы ещё не так далеко отъехали от столицы нашей родины, города-героя Москвы, а я уже… ослабла. Стала, как старая сельская лошадь в период активной коллективизации.

– Я верю тебе, Маша.

– Почему?

– Потому, что ты… голая. Люди без одежды редко когда нагло врут.

– Я верю тебе, Сашенька, как нашему славному пассажирскому поезду, железнодорожному экспрессу.

– Почему ты меня с ним сравниваешь, Гриша?

– Он тоже голый, как и ты.

– Я не представляю наш поезд даже в шортах и майке, а про шляпу или кепку и говорить нечего.

– Жаль, что у тебя нет никакой фантазии. Но ничего, ты, Маша, нравишься мне и такой. Ведь самое главное, что ты голая.

Проводница широко и приветливо улыбнулась. Причём, Григорию явно показалось, что улыбки присутствуют сразу две: «верхняя» и «нижняя».

Она решительно и без долгих раздумий легла на спину, на нижнюю полку. Потянула его обеими руками к себе. Усталость, понятно, усталостью. Но надо быть покладистей. А вдруг Григорий потом резко и внезапно передумает своей попутчице «делать хорошо». Возьмёт вот и безответственно скажет: «Баста! Я пошёл мыть туалет. Это гораздо приятней и полезней».

Без промедлений он взгромоздился на неё. При этом, вполне, уверенно заявил:

– Это полезно для здоровья, Маша. Это… сексотерапия… называется.

Маша тяжело задышала и ответила:

– Надеюсь, Гришенька, когда мы прибудем… во Владивосток, я похудею килограммов на двадцать.

Гриша довольно быстро и умело пристроил свой… «инструмент» туда, куда нужно и теперь уже остро необходимо. Начал ритмично шевелиться, в такт движения поезда, со словами:

– Прыг-скок! Прыг-скок! Прыг-скок!

Дальше всё пошло своим чередом. Они окончательно и бесповоротно слились в страстных объятиях. Им, разумеется, уже было не до чая и прочих своих «проводниковских» обязанностей.

Если здесь, в служебном купе, только начали заниматься… активным телесным сближением, то в седьмом, отставной майор и учительница рисования сделали не очень большой перерыв. Они оба галантно подчеркнули, что отдых в их… новых отношениях будет небольшим, то есть кратким. Ведь не только душа «обязана трудиться», как сказал один поэт, но и тело.

Одеваться они не стали. Зачем? Ведь, всё равно, придётся опять снимать одежду. А энергию стоило поберечь для новых интимных дел. И на сейчас, и на потом, ибо дорога впереди длинная. Ирина начала листать журнал, который оказался эротическим. Яркие фотографии с откровенными специфическими… позами. Брезгливо отодвинула его в сторону.

Отставной майор, и учительница рисования, в какой-то, степени рисковали, потому что с ними в купе ехали двое молодых людей: парень и девушка. Но они отправились погулять… по узкому коридору пассажирского поезда. И заверили, что уходят надолго. Их, юных, понять можно. Если несколько часов подряд сидеть в одном и том же месте, то скука одолевает. Стихийно.

Видать, вирус добрых постельных отношений не только витает в воздухе, но и проникает сквозь стены. В соседних купе народ, как-то, ожил. Общая волна эротического настроения захватила, если не всех, то очень многих.

За стенкой отчётливо стали слышаться женские стоны, переходящие в вопли и стенания. Отставного майора, только что усиленно занимавшегося сексом, от отвращения передёрнуло. Почти покоробило. Его попутчица улыбнулась. А он Ирине галантно пояснил, что кричать даже в такой вот… экстремальной ситуации не совсем прилично.

Не везде, понятное дело, царила плотская любовь. Вот, например, в третьем купе всё было довольно пристойно… За столиком сидел и сосредоточено писал какие-то математические формулы профессор. Он был увлечён, он находился, как ему казалось, в невероятной близости от очередного научного открытия.

Перспективен. Потому, что не стар, всего-то, лет сорок. С рыжей бородкой и усами. Но, даже здесь, в купе, находился он в чёрном костюме и при галстуке. Ведь представитель отечественной науки, а не хухры-мухры. Хотя, впрочем, кто его там знает… Сейчас, что не доцент или профессор, то, непременно, исследователь «барабашкиных» стуков и вечный путешественник в разные запредельные миры и мирки. А чего? Так вот, дурака всю жизнь и провалять можно. К черту прикладную науку, дающую государству прибыль! Тем более, фундаментальную, от которой теперь никому ни жарко и ни холодно.

На него пытливо и с некоторым интересом глядела молодая попутчица, женщина лет тридцати, розовощёкая доярка. Ни в коем случае, это не прозвище, не кличка, не «погремуха». Кое-где ещё остались… уцелели доярки. Такая профессия в России существует и пока ещё она в нашей стране не занесена в Красную Книгу. Одним словом, упитанная, почти светловолосая женщина с круглым лицом. В розовом халате.

Она, сидящая напротив, с каждой минутой всё пристальней и пристальней смотрела на попутчика. Иногда зевала от скуки.

А профессор с головой ушёл в писанину и в собственные раздумья. Схватил, зачем-то, исписанный лист бумаги и стал грызть его частично вставными зубами. А после начал рвать бумажки на мелкие части. Привстал. Швырнул макулатуру в приоткрытое окно поезда. Сел и… отчётливо задумался.

Но молодая доярка была доброй и отзывчивой душой… по жизни. Она с большим пониманием отнеслась к научно-творческим мукам учёного. Её тоже что-то осенило. Приветливая женщина начала не так уж и торопливо снимать с себя халат, потом бюстгальтер и затем… плавки. Чего уж там мудрить и… кокетничать.

Потом, надо отдать должное славной доярке, ибо она проявила полную принципиальность. Взяла и встала перед взором профессора в полный рост. Причём так, что её полные груди с большими бардовыми сосками упёрлись ему почти в лоб.

Учёный с некоторым удивлением поднял вверх глаза и собрался было возмутиться или, в крайнем случае, обидеться, но внезапно передумал. Любой тут передумает. Ведь он сосредоточенно посмотрел на её телеса. При такой ситуации даже постоянный пожиратель «виагры»… передумает.

Он был настоящим учёным человеком, потому и сообразил, в чём дело. Почти сразу же догадался и по этой причине развязал на шее галстук и даже расстёгнул пиджак. Ведь профессор по праву считался истинным аналитиком, потому и проанализировал ситуацию.

– Пожалуй, вы правы,– глубокомысленно изрёк он. – Я рад, что вы предлагаете мне единственно правильное и рациональное решение сложной математической задачи… Мне нравится, что мы с вами близки к её решению.

Оно ведь и – правда. Если надо и очень хочется, кроме того, пока ещё и активно можется, надо приносить радость и себе, и людям.

Сексуальное влечение – стихия, и вирус безудержного эротического желания, наверняка, передаётся разнополым друг от друга воздушно-капельным путём. Чихнули, к примеру, на тебя, или кашлянули и – всё. Тебя возжелали, выделили, как говориться, из толпы. И не просто так… Ты ведь тоже возжелал.

Почти во время соития профессора и доярки, по коридору пассажирского вагона проходил маленький, скрюченный старичок, опираясь на тросточку. Он, самым естественным образом, направлялся в туалет. Но открылась дверь одного из купе, и перед дедушкой нарисовалась крепкая… бабушка.

Она цепко схватила деда за руку и затащила к себе, в купе. Именно так змея проглатывает кузнечика… Бабуся стремительно закрыла за собой дверь, и её неожиданным гостем стал чрезмерно пожилой незнакомец. Щёлкнул замок.

Что касается отставного майора и учительницы рисования, то они пока ещё приходили в себя. Было ведь, от чего… Их внезапная и активная страсть заставила их потратить часть энергии. Они старались… не ударить друг перед другом лицом в грязь. Потому имели право на… отдых. А за стеной всё ещё слышались громкие и томные женские крики. Разумеется, они раздражали военного пенсионера.

– Вот видишь, Аркадий, – просто сказала Ирина,– тебе такое не очень нравиться… А ведь только, что мы с тобой…

– Я с этим никак не соглашусь, Ирина. Повторяю! У нас вот… с тобой всё происходило красиво, нежно, пристойно. Примерно в таком вот плане и ключе, как у амурских тигров или даже леопардов.

– Грациозные звери. Наверное, по этой причине они гораздо ближе нашему правительству и самым ответственным господам страны, чем многочисленные отряды тех же амурских бомжей, бичей и нищих. Но вот пока что ни звери, ни люди не записаны в Красную Книгу. Ну, с людьми ясно. Этих ещё… нарожают. Особей достаточно…

– Понятно, что неимущих и обманутых гораздо больше. А вот некоторые кузнечики… умирают. Их жалко.

– Кузнечики и жучки, тоже ведь имеют право…

– В первую очередь! А люди уже потом… Но не будем, Ирочка, говорить о двуногих экстремистах! Они этого не достойны. Их многие десятки миллионов, а в мировом масштабе счёт идёт на миллиарды… Так вот… продолжу… Я не перевариваю женских воплей во время самых добрых занятий…

– Но ведь это добрые эмоции.

– Не эмоции! Оральность какая-то. Чего орать-то? Я говорю про тётку в соседнем купе. Вопит… У нас ведь с тобой совсем не так. Ты ведь, Ирочка, чувствуешь разницу?

– Никакой разницы, мой любимый и единственный,– глаза её увлажнились.– Нельзя же, славный офицер, опрометчиво критиковать чужие поступки и, тем более, эмоции. Это не педагогично. Ты ведёшь себя, как последняя сволочь!

– Буду очень надеяться и верить в то, дорогая, что есть на свете мужики гораздо хуже, чем я…

Конечно же, он был не совсем прав.

Ведь и крики во время страстного соития женщины с мужчиной за стенкой купе – может быть, одна из единственных возможностей проявить себя в качестве свободной личности. И ведь это ещё не всё.

– Что же ещё? – заёрзал на сидении отставной майор. – Почему ты, Ирина, защищаешь того, кто не желает находиться в рамках установленного приличия?

Она нежно потрепало его рукой по остаткам волос на голове, почти что, по лысине, и поучительно, как в своё время Мальвина пестовала хулиганистого и деревянного, во всех отношениях, Буратино, пояснила:

– Да, потому, что истинные страсти и эмоции, мой несравненный майор, зачастую очень трудно сдержать. Да и надо ли? Разве у тебя лично, шалунишка, не происходило в жизни ничего подобного?

Аркадий начал нервно стучать пальцами по крышке столика. Лично у него в жизни многое чего случалось. Но это ведь он, а не какая-то там кричащая за стекой купе незнакомка.

Но поразмыслив немного, Палахов решил дать Ирине прямой и, по возможности, честный ответ:

– Были у меня такие моменты… Не у меня, конечно. У моих… дам, то есть сексуальных партнёрш. А вот к соседям я несколько раз вызывал полицию. Впрочем, вру, я тогда был молодой и вызывал не полицию, а милицию и пожарную команду… пока мне доходчиво не объяснили, что у них… дикой супружеской пары, такая вот кричащая и рычащая… любовь.

– Ты хитрый и продуманный… мальчишка! Я про тебя лично спрашиваю, а не про твоих соседей, которых, судя по… твоему возрасту, уже нет и в живых. Что, Аркадий, на данную… тему было у тебя… у тебя лично?

Он пожал плечами и с неохотой ответил:

– У меня? Ничего особенного… Так… по мелочам. Мне всего-то сорок, чёрт возьми! Даже ещё и не исполнилось. Я молодой… мужчина.

– Не отвлекайся, Аркаша, на посторонние темы. А всё-таки… у тебя что-то было подобное?

– Ну, случалось. И у меня случалось. Не у меня лично, а вот у тех, с кем я находился в… стыковке, крики наблюдались, имели место быть или присутствовать. Что было, то было.

Пришлось ему на некоторое время напрячь память.

В относительно молодые годы Аркадий был знаком с рыжей красоткой Варенькой, бывшей женой одного старшего лейтенанта по фамилии Крипов, который оставил службу, а заодно и свою супругу, и очень резво слинял в неизвестном направлении.

Скорей всего он скоропостижно решил, что он не командир мотострелковой роты, а заготовитель грибов, где-нибудь, в отлогах Восточно-Саянских гор. Одним словом, исчез. А свою Вареньку оставил на попечении не только Аркадия, но и, считай, всего гарнизона.

При этом Крипов, увольняясь в запас из рядов Российской Армии, имел наглость с дрожью в голосе сокровенно сказать ему, Аркадию: «Береги её!». И вот Аркадий берёг, причём очень интенсивно. Раз пять только лично для неё вызывал скорую помощь. Понятно, в тот момент беспокоился о здоровье своей напарницы, когда она начинала кричать и даже, как бы, похрюкивать.

– Исхода летального у моей подруги Вареньки, – просто пояснил Аркадий, – так сказать, партнёрши, как и обычно, не наблюдалось и не ожидалось.

– Ты наивный человек, Аркадий Дмитриевич, как только что родившийся лягушонок. А ведь по возрасту уже потасканный, почти старый лягушачий самец.

– Я молод, Ирочка, как сто тысяч лягушек! А все другие сравнению отрицаю. Но в первую очередь, Ирочка, я просто добрый. И этого не скроешь…

– В чём же заключается твоя доброта, Аркаша?

– В том, что я не желаю садиться за решётку по… причине сексуального недоразумения. Поэтому вовремя сигнализирую… Потому и вопли … театральные с некоторых пор не теплю! А доброта к самому себе – это свято.

Скорей всего, отставной майор был прав. Пора бы уже прекращать пахать за того и на того… парня.

За стеной послышался очередной душераздирающий женский крик… вперемешку со стонами и плачами. Аркадий не выдержал и стал судорожно колотить кулаком в стенку. Ирина, обнажая себя почти целиком и полностью, соскочила с места, схватил отставного майора за локоть.

– Не надо так! – она проникновенно посмотрела в его, пока ещё не совсем выцветшие, голубые глаза. – Успокойся, Аркаша! В конце концов, Аркадий Дмитриевич, не мешайте людям дружить…

– Дружить организмами? – он прекратил калечить свой кулак и ломать пальцы об стенку, но закричал. – Если вы не прекратите с такими воплями трахаться, то я вызову сюда дружный и очень организованный наряд линейной полиции! Я ничего не боюсь! Я майор в отставке!

На мгновение стоны за стеной прекратились. Аркадий радостно кивнул Ирине головой. Дескать, знай наших! Критика подействовала.

А в соседнем купе с ними купе, за столиком, сидела совершенно обнажённая дама, двадцати пяти лет – Мила. Рыжеволоса, чуть полновата, но очень привлекательна. В одиночестве. Перед ней лежала: слева – груда конфет «Твикс», справа – куча оберток от них.

Она мощно ударила кулаком в стенку. Это был её протестующий ответ наглому майору в отставке. Мила одновременно в гневе закричала:

– Сам ты трахаешься, пошлый гоблин! Я тебя и без помощи полиции разорву, как фантик! На кусочки!

Потом, взяв себя в руки, Мила развернул очередной «Твикс». С любовью посмотрела на собственное отражение в зеркале, висящем в купе.

– Сделай, паузу, Милочка! – она подмигнула ему левым глазом.– Ну, скушай, пожалуйста, «Твикс»!

Мила с громким хрустом откусила очередной кусок конфеты и начала его медленно пережёвывать. Она ловила кайф, получала, поистине, райское удовольствие… Разве можно его сравнить с каким-то там сексом? Разумеется, нет.

Через мгновение она впала в полный транс от полученного наслаждения. От блаженства снова начала кричать на разные голоса, которые глухо, но отчётливо слышится на многие десятки километров при активном спаривании многочисленной группы ночных сов Среднерусской Возвышенности.

Что уж там рассуждать. Многому научили некоторых из нас заботливые американцы, радоваться даже конфетам со странным названием, примитивным вкусом и сомнительным качеством. Особая нация, особая страна, несущая навязчивую и наглую ответственность за каждое земное существо…

Впрочем, об этом гораздо больше знает Эдвард Джозеф Сноуден и целый ряд, пусть зарубежных, но честных и порядочных людей. Очень отрадно, что иногда встречается там и такие. Правда, их гораздо меньше, чем груздей или каких-нибудь сыроежек на взлётно-посадочной полосе международного и одновременно английского аэропорта Хитроу. Но ведь есть! И это уже не так плохо.

Подавляющее большинство зомбированных граждан в кровавой суете, названной их же ответственными государственными полудурками демократией, со слезами на глазах приветствуют убийства международного масштаба. Если, конечно, речь не идёт о каких-нибудь своевременно раздавленных насекомых… в человеческом обличии.

Если же рассуждать о людях, то… Ну, разумеется, мёртвые уже ничего не скажут… Имеются в виду те мирные граждане многих стран – дети, женщины, старики – которые попали под авиационные бомбы международных «филантропов-демократов». Оказывается, можно убивать с… любовью. Тут никак с романтиками не поспоришь. Получается, что земной мир полон самых необъяснимых чудес. Правда, очень часто кровавых и подлых.

Что касается, Палахова, то он уже почти успокоился. Даже с полной безнадёжностью в голосе сказал:

– Хрен с ней! Пусть орёт. Я уже почти привык. Так, о чём же мы говорили с тобой, Ирочка? Напомни, пожалуйста!

– Ты утверждал, Аркадий, перед тем, как мы с тобой немножко… познакомились. Ты утверждал, что только голый человек говорит прилюдно истинную правду…

– Вот именно! – он оживился. – Скрывая свои… всякие и разные органы под одеждой… Одним словом… одежда не только позволяет, но и заставляет, вынуждает всех нас лгать.

– Вот это философия! А если бы, к примеру, депутаты…

Отставной майор иногда умел читать чужие мысли, и в данном случае он даже восхитился, что его попутчица и можно сказать, художница нарисовала в своём воображении такую картину. Представила голого… избранника народа, но по… партийным спискам. Их можно всяко представлять, ибо это безликая масса, выбранная по… списку. Это уже, так сказать, особенности нашей, отечественной демократии. Ну, очень яркие особенности.

Аркадий Дмитриевич явно распалился. Он говорил, говорил и говорил:

– Не только депутаты… А берите выше. Если бы они принимали свои решения… абсолютно голыми, то народ от этого только бы выиграл. Допустим, размер пенсий бы повысился, и магнаты вернули бы людям… награбленное. Всё происходило бы честно, открыто, прямо… Голый не соврёт. За редким исключением. К примеру, разведчик.

– Ты говоришь об основной человеческой массе?

– Само собой, о человеческой. Я же не о дельфинах говорю, Ирина. Но в этот разряд не входит подавляющее число политиков Северной Америки и ряда стран Западной Европы. С тех даже если кожу снимешь, они… Но тут всё понятно. Ложь и подлость у них в крови. Правда, некоторые дядьки из Киева даже сумели обойти этих… изобретателей кривды. Не только освоили фейк, но и усовершенствовали его. Поистине, древний и мудрый народ. А что касается полового влечения…

– Да тьфу на тебя, Аркадий! Мы знакомы только несколько часов, и я уже обратила внимание, на то…

– На что же?

– Да, как раз, на то, что всё разговоры у тебя сводятся только к сексу. Как будто, в мире больше ничего и не существует. Только секс, секс и секс! С какого паровоза ты упал?

Он, собираясь отстаивать свою точку, зрения подмигнул ей сразу двумя глазами. Зажмурился. Но тут же засмеялся, как юный жеребец, во время спаривания, не догнавший слишком ретивую кобылицу.

– Оставим паровозы в покое! Я никогда в жизни не падал с паровоза. С боевой машины пехоты случалось… в спешке. Говорю, вполне, серьёзно. А я улыбнулся от… нервного напряжения. Ты не так давно передо мной опять оголились, когда пытались меня удержать от того, чтобы я не сломал стену купе кулаком. И поэтому я… Ну, ладно. Это наше, и оно от нас не уйдёт.

– Ты самоуверен, однако, Аркадий. Но вдруг я навсегда передумаю… заниматься с тобой этим вот… самым.

– Конечно, вдруг да передумаешь. А то я не понимаю сути психологии женщин. Пока дама основательно не распробует того, кого… попробовала, она ему не откажет. Никогда! Даже во время артобстрела или в прыжке… с шестом и без него. Потом уже – да. Вполне, может. По разным причинам. Но в начале пути, как говорится, она настроена только на творческую волну.

– Наглец! Но мне приятно. Ведь верно замечено. Ты мудрый, как Эйнштейн.

– Такое сравнение для меня не комплемент. Эйнштейн ни разу в жизни не командовал мотострелковым батальоном, и поэтому у нас с ним разные представления о мире вещей. Его Теория Относительности… Впрочем, к черту!

– Да, Аркаша, я погорячилась. На Эйнштейна ты… не тянешь. Только лысины ваши похожи.

– Не надо устраивать клоунаду! Ничего нет смешного… Ты меня активно, Ира,

обижаешь! Я ведь серьёзно… Без шуток.

– Извини, я на секунду представила, как очень большой чиновник идёт к трибуне совершенно… голый. С мандатами в зале тоже… без одежды сидят люди, имеются в виду депутаты..

И она, действительно, не только представила… всё это, но пересказала отставному майору.

…Большой зал каких-то там заседаний. Всё голые, но с правом что-то решать. На сцене то же самое. За длинным столом, накрытым красным сукном, подчёркнуто восседает шесть самых ответственных лиц. Обнажённые и… в основном, уже не очень молодые.

Седьмой, ведущий заседание, энергичный, перед которым груда бумаг и папок, расположился перед микрофоном. Он, относительно, моложав. Грудь покрыта густой чёрной шерстью.

– Господин Петрякин, – нравоучительно говорит ведущий заседание, – я включил для вас микрофон для того, чтобы вы могли коротко высказаться по поводу выступления Долбановского. А вы… Чем вы там стучите по микрофону? Неужели нельзя это действие произвести пальцем? Вот так… Отключаю… вас. Слово имеет для выступления представитель партии «Груша». Напоминаю, как переводится эта… аббревиатура… – Грималаев, Ушатов и… Ароновский. Всем известный и уважаемый господин Алексей Алексеевич Иванчаев.

Надо отдать должное депутату Иванчаеву, ибо он, постоянно почесывая свой правый волосатый «шар» мизинцем левой руки, признаётся за трибуной, что категорически не любит русских и Россию и что все миллиарды долларов, награбленные им ещё в смутные времена самой настоящей и очень оранжевой и при этом импортной революции хранятся в зарубежных банках на счётах его замечательных родственников. Голый, как пассажирский экспресс РЖД потому и говорил матку-правду.

Он призывает не обижать руководство США. Ведь если доллар… опустится, или, вообще, исчезнет, с лица Земли, вместе с очень и очень заокеанской демократической страной, то ему лично, его родственникам и добрым друзьям станет не очень хорошо. А на остальных граждан Иванчаеву наплевать. Он, как говорится, их всех целует и даже больше.

Такими вот словами он начинает и так же завершает своё честное и открытое выступление, злобно глянув в сторону группы явных российских «патриотов». Впрочем, он и не догадывался, что объявить для собственного благополучия можно кем угодно и даже в качестве постоянной рабочей одежды носить косоворотку или рубаху в… петухах.

Дальше этого дело у них не идёт. Удивительно, но такие вот… ряженные, вполне, устраивают всех и всюду. Их ведь можно и ругать, и хвалить, как пустое место в тележке, пока ещё не заваленное хламом. Да и за любой границей им рады. Богатенькие. Видимо, этакий своеобразный патриотизм позволяет им очень даже не слабо процветать за счёт других.

Ведущий снова берёт слово, привстаёт с места:

– Я думаю, господа депутаты против негодяя Иванчаева не стоит заводить никаких уголовных дел. Ведь он честно признался, что подлец. Вот если бы он скрыл… этот факт, то вот тогда… может быть… За что же судить честного и правдивого человека?

Большая часть зала дружно зааплодировала.

– А сейчас слово имеет господин… то есть госпожа Бананова! – объявляет ведущий. – Что-то хочет сказать, старая калоша!

С кресла стремительно и решительно поднимается средних лет дама, черноволосая, хрупкая… Обнажённая. Она, прикрывая мандатом одну из частей своего тела, широким шагом направляется к трибуне. Но прячет своё «хозяйство» так умело, что всё самые любознательные и пытливые господа могут обстоятельно разглядеть все имеющиеся внутренности… почему-то, фиолетово-чёрного цвета. Вероятно, в прошлом, иностранная поданная.

Но мы – интернационалисты. Поэтому для нас не имеет никакого значения не только цвет кожи, но и замысловатые окрас, размер, расположение и прочие особенности половых органов всех граждан необъятной и великой страны. Ведь ничего не пропадёт и где-нибудь и кому-нибудь пригодится.

Хусюма Сихомовна Бананова уверенно, но не так скоро добирается до места выступления. Устраивается за трибуной, вытянув практически свою лебединую шею к микрофону.

– Господа! Мы разделись здесь до полного основания не просто так! – она обращается ко всем присутствующим страстно и вдохновенно. – А для того, чтобы не обманывать народные массы и, главным образом, друг друга. Мы поступили, таким образом, для того, чтобы у нас с вами больше не имелось никакой возможности нести полный бред и околесицу с высокой трибуны!

Она с большим удовлетворением замечает, что господин Иванчаев – большая умница, а все, кто не любит Америку и ряд стран Западной Европы – мерзавцы!

Но тут, надо честно заметить, что поддержало её подавляющее меньшинство. Понятно, что такой расклад многих радует. Да и некоторые пытливые и, в какой-то степени, мыслящие люди не стали бы прилюдно сомневаться в том, в чём уже окончательно убедились даже те, кто активно, но уже вяло пляшет под народный американский струнный инструмент под названием «банджо». А значит, совершенно неуместны проведения аналогий и сравнений замечательных граждан с полным дерьмом…

Правда, если уж коснуться окаменевших и совершенно свежих отхожих мест, то пытливые и любознательные микробиологи всегда докажут всему миру, что и разного рода испражнения и фекалии отличаются друг от друга по качеству и количеству. Не людей, а вот эти… отходы вполне, можно разделять по сортам.

Но обстоятельно и ответственно обнажённых депутатов радовало то, что основная часть выступающих излагает в своих коротки выступлениях и репликах сплошную… правду. Даже депутат Курдумер, у которого его половой инструмент был настолько велик, что по дороге к трибуне Байрапт Моисеевич с трудом держал его левой рукой. Ведь фаллос бил избранника народа по коленке левой ноги так мощно, что всё могло бы закончиться и открытым переломом.

Кроме того, многим активно казалось, что Курдумеровское очень опасное живое существо (при его теле), вполне, может укусить любого из присутствующих, не взирая на личность, должность и авторитет, и явные, и тайные счёта в швейцарском банке или там… австрийском.

Дамы уважительно привстают с мест, чтобы внимательней и подробней разглядеть «зверя», которого усиленно укрощает Курдомер порой не одной, а двумя руками одновременно.

Что уж там… Ведь даже наглому и коварному братцу Кролику из всем известных американских сказок Дядюшки Римуса ясно, что даже очень целомудренная и порядочная женщина, когда идёт в супермаркет купить себе очередной хот-дог, на всякий случай, очень тщательно пудрит, причёсывает свою «подружку» и заставляет её «выпить» не меньше литра очень и очень ароматизированного химического раствора. Ну, мало ли… Кто же знает, что может произойти.

Кстати, недобрые люди говорят, что этот самый братец Кролик не только сказочный, а вполне, реальный персонаж. Утверждают, что он, якобы, успел побывать первым министров одной из вновь образовавшихся стран или… развалившихся. Очень самостийной, но находился под прямым и назойливым руководством неадекватной администрации США,

Впрочем, речь о Курдомере… Единственное, что честно и открыто он «озвучивает» это, как раз, то, что он обожает не такую уж и юную, но довольно интересную депутатшу двух созывов Мариту Львовну Булькманову. Было ведь за что обожать.

Вот она… Стоит в полный рост, и огромная рыжая грива на её лобке развивается, почему-то, сама по себе, словно знамя какой-нибудь очередной африканской страны, вставшей на путь придуманной «заботливыми» англосаксами активно текущей очередной цветной революции.

Одни там бардак устраивают, а другие им долги прощают на сотни миллиардов долларов и продолжают делиться с африканскими «друзьями» деньгами налогоплательщиков, обобранных, практически, до нитки.

Сказав это, он занимает своё место. При этом ему удаётся почти не забрызгать обильной массой полового семени, летящего в направлении госпожи Булькмановой, никого из присутствующих. Но Курдомер сказал правду, которая не всем присутствующим нравится, особенно, таким, кто сделался депутатом «по спискам». Этакие не бедствующие тёмные лошадки и, одновременно, коты в мешке. Феноменально.

Но почти все в зале дружно аплодируют Курдомеру. Ведь давно назрело историческое время говорить правду и, может быть, почаще для такой вот… благородной цели и раздеваться. Одежда, в частности, изысканная не даёт возможности быть честным и открытым даже среди своих подельников.

Прослушав рассказ Ирины, Палахов заботливо и задумчиво почесал не только подбородок. Ничего не скажешь, повествование весьма и весьма короткое, но удивительное и возбуждающее.

– Конечно, Ирочка, тут присутствуют твои сплошные фантазии,– заметил он.– Нашим народным избранникам, пусть и выбранным не совсем понятным образом, в основном, по партийным спискам, незачем оголяться. Они и так везде и всюду говорят только правду, которая не всегда и не всех радует. Но я горжусь ими. Ведь больше нечем.

– Я тоже горжусь,– прошептала она.– Они настоящие чародеи.

– Без сомнения, это добрая… магия. Ведь подняли собственную зарплату до таких высот, что обычному народу, который… Одним словом все мы радуемся их смекалке и сообразительности. Если они ещё и о гражданах страны начнут проявлять заботу, то цены им не будет.

– Очень бы хотелось.

– Правда, ты вот, Иришка, со своими подковырками. Я понимаю, всё вымышлено, никакой конкретики, но намёки прямые, как у баснописца Ивана Андреевича Крылова или даже Лафонтена. Эти ребята в наше демократическое время дальше интернетовских сайтов не пошли бы. Как-нибудь, без… намекающих обойдёмся! Да ты ещё…

– Ну, что ты, Аркаша! Ведь мой рассказ – всего лишь, дружеский шарж. Тут нет никакой критики. За что же критиковать таких добряков? Они ведь… Ну, просто нет слов!

Палахов от волнения закусил нижнюю губу, а у неё на правый глаз наплыла слеза. Что уж там скромничать, они очень гордились российскими депутатами всех мастей и скоростей, сенаторами, губернаторами, дружным и сплочённым коллективом чиновников и многими другими, кто очень удачлив в этой жизни.

Рука госпожи Лемакиной инстинктивно поползла к нему в штаны и быстро определила, что, где и в каком положении находится.

Они начали стремительно раздеваться, расшвыривая одежду в разные стороны. Сразу же, без никчемных прелюдий, молниеносно преступили к делу. Без криков, но страстно. Ирина пыталась слиться с ним воедино, сблизиться до такой степени, что… Одним словом, искры, которые образовывались за счёт активного трения их волосяных покровов, находящиеся не на голове, были видны даже при ярком свете. Они не первые и не последние.

Но от их старания и частого трения в воздушном купе образовалась довольно крупная шаровая молния и в панике вылетела в приоткрытое вагонное окно.

Обоим казалось, что в купе стоит запах палёной шерсти. Но, возможно, и не казалось. О чём они думали в это время? Ну, конечно же, только о том, какие славные люди числятся в депутатских рядах. Пусть, конечно же, они получают заработную плату в несколько сотен раз больше, чем, скажем рядовая уборщица. Ведь и неважно. Главное, что они есть! А если так, то, может быть, когда-нибудь, их дружный коллектив придёт к мысли, что давно уже пришло время позаботиться о людях страны, от имени которой…

Да, что там! Всё доброе произойдёт. Настанет славное время – и обязательно многие из них вспомнят, что они, как бы, на самом деле, слуги народа. Очень важно в данном случае оживить свою память, но не за решёткой.

Наверное, уж, как-нибудь, всё вернётся на круги своя. А пока критиковать найдём кого. Там их всяких и разных за кордоном много. Если что у нас происходит, то виноваты эти злыдни, да ёщё малазийские пираты.

Но, в общем, не стоит вешать носа и следует помнить, что мы граждане не какой-нибудь банановой республики, а Великой России. Но без юмора и упрёков в адрес любого встречного и поперечного, и даже близкого для нас человека, прожить нелегко. Так уж мы устроены. Ведь критика, если в ней добрые пожелания, а не визг и шипение местных национальных предателей и указчиков из… неоткуда, порой полезна. Правда, не всегда конструктивна.

Понятно, что во время своего полового сношения или соития, как раз, про это и думали Палахов и Лемакина. Больше ведь ни о чём другом в такие моменты и думать не хочется.

Не так уж и тяжело дыша, Ирина и Аркадий, закончили своё дело, и стали торопливо собирать разбросанную по купе одежду и даже одеваться.

Как малые дети, они громко начали хлопать в ладоши и смеяться. Скорей всего, они находились под впечатлением удачно и умело организованного и произведённого ими полового акта.

Да, фантазии, ясно и понятно, Ирине не занимать. На лицах обоих устойчиво сияли улыбки, как будто они в один момент стали американцами… Прямо, светились от радости недавнего совокупления и, возможно, больше от того, что где-то там, в столице, заседают люди, которым, наверное, не совсем «до фонаря» их личная судьба. В какой-то степени это и так.

Ведь не всё ещё, скажем так, приватизировано, продано по низким ценам особенным, «сложным» людям или просто подарено. Правда, не совсем понятно, кем и почему. Впрочем, какая разница, если всё и всем давно ясно и понятно. Ведь главное, чтобы не было войны.

Но, может быть, дойдёт, когда-нибудь, до абсолютного большинства народа, что не так уж пышно цветёт сирень и на «нашем дворе». А «рулевым» уже не с каждым годом, а с каждым месяцем всё трудней и трудней истинных патриотов объявлять экстремистами и даже представителями «пятой колонны». Она – одно, а народ – совсем другое. Дело ведь в том, что любая, даже не очень многочисленная, партия – это, как бы, один мощный кулак. Как ни верти, но в плотной сжатой ладони не только миллиарды долларов и евро, но и рублей.

Всё, что самыми разными путями успел зажать этот самый «кулак», есть сомнительное достояние членов партии, которую он… представляет. Назрело ведь время посмотреть на суть избирательной системы, где и сомнительная оппозиция причислена к «лику блатных».

Рядовым представителям различных кланов, можно определенно сказать, ничего из зажатого в мощный «кулак» и народного добра, существующего вне его, не достанется. Так что, о представителях народа, отдавших свои голоса, в принципе, «по партийному списку», за определённую группу или общественную организацию, не может быть и речи. И не будет, если на всю такую вот «демократию» просто равнодушно взирать и ничего путного не предпринимать уже сейчас Правда, могут найтись субъекты, которые любые преступные действия готовы называть «политикой».

Многое из того, что происходит, в принципе, во всё Мире, далеко от неё. Оккупация или, к примеру, неприкрытая внутренняя интервенция не есть политика. Это форменное зло, которое следует искоренять… В противном случае, и российским мужикам да бабам придётся тащить на себе к «светлому будущему», помимо своих, доморощенных, и заокеанских проходимцев.

Но если, в конце концов, ворон ворону выклюет глаз, то надежды на конструктивные перемены появятся. Это ныне проблема великого множества стран всего Земного Мира.

Об этом Ирина и Аркадий говорили уже тогда, когда привели себя в порядок и даже оделись.

Впрочем, речь идёт совсем о другом. Она – о добрых эротических отношениях между представителями противоположных полов. Других вариантов нет, ими не одарила никого из нас щедрая и добрая природа. А то самое, что некоторым удалось изобрести самим и… внедрить в жизнь, не только пошлость, но и абсолютное нарушение прав абсолютного большинства жителей планеты.

Ведь даже самая развитая и законопослушная популяция или группа американских скунсов прекрасно понимает, что когда подавляющее большинство беспрекословно подчиняется меньшинству, это есть или кровавая деспотическая монархия, или диктатура, к примеру, фашиствующих личностей. Знает, но благодушно опасается это публично признать.

Так вот, Палахов с нескрываемой нежностью и дружелюбием положил свою «лопатистую» руку на её, можно сказать, почти хрупкое плечо. Правда, им было обоим понятно, что Ирочка никогда не сидела на диете.

– Я всё, о чём ты рассказывала, Иринка, так ясно представил,– признался отставной майор.– Но не будем… утрировать. Ведь мы к этому обязательно придём… к светлому будущему. Ирочка. Не спорь со мной! Нам в этом поможет добрый и здоровый секс. Это очень даже… прекрасно. Знаю… читал.

– Ты начитан. Я уже почувствовала это. Основательно. Убедилась на практике.

– Я думаю, Ира, мы постараемся оба, как можно чаще, убеждаться в этом.

В нашей с тобой… начитанности.

– Я бы тебе возразила. Но вот никак не хочу. Мне кажется, я вынуждена… принять твоё предложение.

– Вот и отлично! А взаимное притяжение двух противоположных полов всегда считалось нормой и, замечу, приветствовалось во все времена, в цивилизованных народах и диких племенах.

– У тебя других тем нет. Ты, Аркаша, становишься скучным со своим сексом. Существует ведь многое другое, что можно обсудить в непринуждённом дорожном разговоре. Ведь жизнь очень удивительна.

– Конечно, удивительна. Но о чём говорить-то?

– Боже мой! О политике, об экономике, литературе, музыке, в конце концов.

– Хорошо, к чёрту политику! Сейчас о ней все говорят. Интернет так замусорен, что… Одним словом, давай, Ирина, поведём речь о музыке!

Она прижалась к нему плечом, пытливо глядя ему в глаза. С благодарностью. Ведь секс, обрамлённый культурными разговорами – нечто возвышенное… Получается, что это уже и не секс, а милое общение двух интеллектуальных… блаженных существ.

Лемакина ласково прикоснулась указательным пальцем к его носу:

– Как ты, Аркадий, относишься к музыке Вивальди? Ведь она неповторима. Её очень приятно слушать в любой обстановке. Но гораздо иметь большой запас свечей. Непременно!

– Очень уважаю его музыку! Безумно даже люблю и… вспоминаю. Но у меня никогда не наблюдалось геморроя, причём от музыки. Я её спокойно слушаю и в это время не ощущаю никаких болевых ощущений в том месте, куда втыкаются свечи. Ведь согласись, ничего плохого в этом нет.

– Ты узко мыслишь. Я имею в виду зажжённые восковые свечи или, в крайнем случае, стеариновые, даже парафиновые. У них горят фитили. Понимаешь? При этом их не нужно пихать ни в какие отверстия.

– Ирина, я не так уж и глуп. Я знаю, что есть и такие свечи. Я просто о них забыл. Наверное, так произошло на почве нашего совместного вагонного счастья.

– Продолжим разговор, и не уходи от него в сторону. Я думаю, что такие твои и подобные воспоминания, обычно связаны с каким-то, скорей всего, чем-то романтическим… Ведь эротика и романтика неразлучны. А под музыкальное сопровождение тем более.

– Понятное дело. Только так. Была у нас в воинской части, совсем молодая преподавательница музыки… детей в гарнизоне обучала. Волосы каштановые. Жена подполковника Ригсина.

– Только не говорите ничего пошлого, Аркадий Дмитриевич! Твой однобокий юмор начинает раздражать.

– Само собой, ничего пошлого. После того, когда она, значит, мне проигрывала этого самого… товарища Вивальди, то…

– То ты с ней погрузился в мыслях в мир прекрасного!

– Раза четыре-пять в день, и столько же раз я с ней по вечерам… погружался…

– Как понять «раза четыре или пять»?

– Чего тут не ясного? Я её Розу Васильевну… воспринимал и встречал телесно… прямо на рояле. Как это прекрасно! Этот Вивальди мне до сих пор помнится. Ну, правда, были и Моцарт, и Шопен. Но уже с… другими дамами. Я очень музыкальный… гражданин.

– Ты не исправим, Аркадий!

– Ну, тебе не угодишь… Не хочешь о музыке, то давай, я расскажу, что-нибудь, допустим, о бухгалтерском учёте или разведении карпов в заброшенных карьерах… ещё со времён Советского Союза.

– Ладно, не обижайся, господин отставной майор Палахов! Чёрт с тобой! Расскажи ещё что-нибудь доброе и нежное о сексе. А то ведь я ни черта не знаю. Только что с дерева слезла – и в жизнь!

– Только не надо недооценивать свои возможности и скромничать, Ирочка! – Он почесал практически лысый затылок своей бедовой головы. – Ты почти многое… в сексе умеешь. У тебя не такая уж и плохая школа. Стоит, конечно, ещё работать, работать и работать. Но кое в чём даже я… тебе уступаю и даже взял бы тебя и в учителя.

Палахов торжественно и даже гордо посмотрел на Ирину. А как же? Ведь он высказался открыто и прямо. Самому стало приятно, что он такой мудрый и наблюдательный. Аркадий Дмитриевич сел на любимого конька и стал рассказывать о своей теории полового совокупления. У него имелись кое-какие соображения на этот счёт.

А проводники Маша и Гриша всё ещё находились на нижней полке служебного купе. Они относительно активно занимались сексом. Правда, он уже помаленьку начинал выдыхаться. Изрядно вспотевший, но счастливый, Гриша стоял на коленях и держал её ноги в своих руках. Производил резкие, но уже редкие телодвижения.

Маша глядела на него с надёждой и говорила, почти с мольбой:

– Только не останавливайся, Гриша! Это будет не… совсем хорошо с твоей стороны. Даже подло… А я верю… в тебя.

– Всё нормально, Маша… Буду… почти без… остановок. Как наш… курьерский и пассажирский поезд. Я такой…

Самой собой, Григорий собрал бы все силы в кулак (и не только в кулак) и достойно завершил начатое дело, но… Но в дверь их служебного купе раздался настойчивый и нетерпеливый стук. К сожалению, она была и не заперта. Разве в такой сексуальной суматохе всё упомнишь?

К ним не вошёл, не ввалился, а даже ворвался двадцатидвухлетний, черноволосый пассажир. Он был инструктором по пешему туризму. И пусть даже пассажирский поезд не так далеко отъехал от Москвы, но всё уже знали о специальности молодого человека.

– Господа, проводники! – принципиально и неукротимо заявил он.– Поезд вот уже более четырёх часов тому назад отбыл от… столицы нашей родины, а мне в купе до сих пор… Одним словом. Можно мне чаю?

– Мы тебе, наглый странник, не врачи,– ответил Гриша.– Мы не знаем, можно ли тебе чаю или нет.

– Но ведь вы – проводники, – не унимался инструктор по пешему туризму. – А горячий чай полезен для здоровья, если, конечно, он имеется у вас в наличии.

– Закройте дверь с той стороны! – томно, но настойчиво ответила Маша.– Какой вы не любознательный и назойливый! Вы что не видите, что у нас… тут организовалось… стихийное лежбище морских котиков?

Инструктор, наконец-то, обратил внимание на происходящее. И его весьма это… вдохновило, появился и даже взыгрался определённого рода… аппетит. Маша и Гриша несколько стыдливо, но продолжали заниматься начатым делом. Останавливаться нельзя.

Ведущие медицинские академики уверенно утверждают, что такие внезапные обрывы интимной связи вредны для здоровья… обоих партнёров.

Но неугомонный инструктор осмелился подойти поближе к двум железнодорожникам, ставших на определённое время единым целым, как два сцепившихся пассажирских вагона… Сравнение с товарными тоже подходит.

– Разрешите… познакомиться! – он протянул руку Григорию, как бы, невзначай зацепив указательным пальцем сосок правой груди Машеньки. – Я Пётр Матвеев, инструктор по пешему туризму… Но и не только по туризму и по… сексу тоже в природных условиях. Люди говорят…

Григорий не имел намерения останавливаться. Человек ответственный, пусть за сиюминутное, но нежное и отзывчивое счастье своей напарницы и сменщицы. Да и не имел возможности, потому что та крепко держала его за мошонку.

Но даже в такой экстремальной ситуации проводник оставался человеком находчивым и серьёзным. Поэтому ответил незваному гостю или, точнее, пассажиру, умирающего без своевременного употребления определённой дозы чая:

– Пошёл вон отсюда, инструктор! Я, в недавнем прошлом, чемпион Московской области по боксу! И могу тебе нанести не только моральный ущерб… в области твоей лошадиной челюсти.

Но пассажир Матвеев, хоть и робко переминался с ноги на ногу, пока ещё не

собирался покидать территории служебного помещения.

– Ты ещё здесь, ходячий… инструктор? – очень томно и несколько визгливо поинтересовалась Маша. – А-ах! Ты… здесь?

После прозвучавшего вопроса проводницы в адрес очень реального лица, Гриша и Маша приняли сидячее положение. Усталые, но счастливые. Она выглядела пободрее.

– Я ещё здесь, – ответил инструктор. – Куда же мне деваться?

– И чего же ты хочешь от нас? – уже гораздо миролюбивей поинтересовался у инструктора Григорий. – Чаю?

Матвеев ответил, но дрожащим, даже, каким-то, дребезжащим голосом:

– И чаю тоже хочу.

Маша взяла со стола зеркальце, посмотрелась в него. Поправила пальцами причёску и просто сказала:

– Сейчас, инструктор, приведу себя в порядок и принесу тебе чаю… Не стакан, а целых полведра, но без заварки. Задарма! Будешь пить кипячёную воду и вспоминать нашу доброту.

Пешеходный инструктор настойчиво стоял перед ними. Можно было, вполне принять его за статую, если бы он ни переминался с ноги на ногу.

– Я вот посмотрел, как вы это, – нагло, но всё ещё застенчиво пробормотал он, – здесь… тут занимаетесь.

– Ну, и что? – пожал обнажёнными плечами Григорий.– У кузнечиков и у разных козявок примерно так же… происходит. Ведь ты же, Петя, видел кузнечиков или паучков каких-нибудь?

– Кузнечиков… видел, и не только в кино, – подтвердил предположения проводника Матвеев.– Но ведь вы-то люди. Это звучит гордо! Ещё в начале двадцатого века об этом какой-то писатель сказал. А вы вот не хотите… звучать.

– А что у нас не так, инструктор? – Гриша был настроен почти дружелюбно. – Улыбаемся, что ли, криво?

– Я инструктор не по улыбкам, а пешему туризму. Ну, ещё немного и по… сексу. Я же говорил. А звать меня Петя, – ещё раз наполнил пришедший за чашкой чая в служебное купе проводников. – И мне обидно… Вы даже не запомнили моего имени, и вот стою перед вами в смущении.

– Хорошо, пусть ты называешься… Петя, – подала голос Маша. – Но что тебя лично не устраивает, Петя?

– Буквально всё! – инструктор не мог держать в себе полезную информацию.– Вы во время телесного сближения… в таком положении должно расставлять ноги шире… Вы ведь красивая женщина! Не спорьте! По технологии так и положено. А вот ваш… партнёр, если держит ваши ноги в своих… руках, то ведь… их надо поднимать выше…

Маша почесала мизинцем правой руки сосок левой груди. С нескрываемым интересом она оглядела инструктора. Он начал для неё представлять определённый интерес. Но пока ещё в качестве трахальщика-теоретика. Ведь и это не так уж и мало.

Правда, утверждение не бесспорно и не безупречно. В противовес ему не в своё давнее время сказал поэт: «Мертва теория, мой друг, а древо жизни зеленеет». Не мы, получается, а именно классик немецкой литературы Гёте пусть иносказательно, примерно так: «Красиво и долго болтать можно о чём угодно, но вот сделать… Тут уж извините! Не каждый может да и желает».

Впрочем, возможно, великий Гёте так и не думал. Поэтому имеется смысл оставить классика немецкой литературы в покое.

– Допускаю, господин Матвеев, что Гриша в процессе нашего совокупления не правильно, не по технологии, держал мои ноги,– сказала Маша. – Так что предлагаешь именно ты, Петя?

– Так, ничего, – просто, но со знанием дела ответил Петя. – Но я вот показал бы… на практике, как надо… Теория без практики, сами понимаете… Это всё равно, что заниматься любовью по Интернету.

– Любопытно! – интерес к новому знакомому у Маши возрастал с каждой секундой. – Век живи – век учись!

Глаза у Маши настойчиво заблестели. Она ведь ещё в годы юности считалась очень любознательной девочкой, и с этим никто и ничего не мог поделать.

Она тут же вспомнила о работе и сделала очень серьёзное и озабоченное выражение лица и сказала своему напарнику:

– Товарищ Ермолов, сейчас мы проезжаем, точнее, скоро будем проезжать, ответственный полустанок… с переездом. Почти что Байконур. А как раз, начинается ваша… твоя смена, Гришенька. Надо с красным флажком постоять… в тамбуре с открытыми дверьми… чтобы тебя видели… снаружи.

– Знаю! – без особого восторга пробурчал Гриша.– Там тоже будет маячить баба… э-э, стоять женщина с флажком. Я уже давно во всём разобрался… Ещё на курсах проводников.

– А перед этим, – дала указание Мария своему товарищу по работе, – собери, Гриша, в коридоре стаканы, которые на меня… упали с чаем… Время ещё имеется. Успеешь!

Конечно же, Григорий собрал в кучи, в одном месте личной черепной коробки, весь имеющийся головной мозг. Он пытался сообразить, что же происходит.

С величайшим трудом придя с помощью сложных умственных аналитических сравнений и сопоставлений к возможной истине, он выразил вслух некоторое предположение. Ему показалось, что это даже, в какой-то степени, и открытие и провидческое предсказание:

– Я, получается, уйду, а инструктор… Петя останется с тобой. А вдруг он…

– Ну, прямо не знаю, – обиделся Матвеев.– Какие-то неуместные подозрения

с вашей стороны в мой адрес. Я такие недоверия не понимаю… и даже, где-то, обескуражен и расстроен.

– Тогда пусть он отвернёт свою загадочную физиономию в сторону и не пялится на тебя! – на всякий случай, дал указание Григорий. – А ты, Маша, оденься! Так у меня на душе будет спокойней.

– Всему своё время! После и оденусь. А то… вот сейчас прямо начну… то одеваться, то раздеваться… Для этого найдутся свободные минутки,– понятно, Мария была умна и рациональна, а главное – практична. – А вот тебе надо чего-нибудь одеть, Гриша, и взять в левую руку мешок. В него ты соберёшь стаканы. А в правую ладонь пристрой красный флажок. Чего-нибудь на себя одень!

– Не дурак, – ответил Гриша. – Знаю!

Он извлёк из фуражки Машины бикини, натянул их на себя. Григорий поступил так не в знак протеста, а чтобы вот подчеркнуть, продемонстрировать инструктору, что они с Машей – почти одно целое. На голову надел фуражку. Молчаливо и сосредоточенно достал со второй полки парусиновый мешок и красный флажок. Сунул их под мышку.

Стаканы он собрал стремительно и принёс в служебное помещение, где пока ещё ничего подозрительного не происходило. Маша и Петя вели мирную беседу о том, есть ли на Марсе жизнь.

Григорий с гордым видом и весьма удовлетворенный происходящими событиями вышел из «служебки» в коридор.

Да славный и молодой проводник был, действительно, не дураком. Разве только… фрагментами. Но никоим образом не считался и со стороны не казался абсолютно круглым и неисправимым недоумком. Нормальный мужик, но с оригинальной манерой поведения. Таких нынче, под активным влиянием социальных сетей, очень даже не мало.

Так что, сноровистый и сообразительный проводник Гриша опять вернулся в купе проводников. Он оглядел себя в большое зеркало и с ног до головы и поправил на голове форменную фуражку и поинтересовался у Маши:

– Ну, как я выгляжу?

– Во! Так пойдёт! Как на пляже, – кивнула головой проводница. – Сейчас же лето. Но ты так долго уходишь…

Только одна Маша и знала, каких усилий воли ей стоило, чтоб не улыбнуться. Но её устраивал любой вариант, лишь бы Григорий, как можно быстрей нарисовался в тамбуре с красным флажком и приступил к исполнению своих служебных обязанностей.

– Правда, у тебя кое-что… выпадает из бикини, – всё же, заботливо заметила она. – Но ничего… В принципе, нормально… Так что, иди, Гриша! И не возвращайся, пока не покоришь видом своим весь мир!

– Постараюсь покорить, – серьёзно среагировал на слова коллеги Гриша.– Иначе нам, проводникам, нельзя.

– Я боюсь, что… э-э вашего Гришу не поймут, – с некоторой опаской и тревогой за судьбу почти незнакомого человека сказал инструктор по пешему туризму. – А если и поймут, то не совсем правильно.

Григорий никогда не лез за словом в карман и был очень находчивым и фрагментами весёлым, как сразу все вместе взятые «Уральские пельмени». Поэтому он принципиально посоветовал мало знакомому гражданину:

– Не суй нос в наши дела… производственные, Петя! Я самый надёжный Машин партнёр, и она не собирается вводить против меня никаких санкций…

А Маше он сообщил очень нежно и конкретно:

– Я скоро вернусь. Если он к тебе станет… приставать, то нос у него будет на затылке. А тебя, Маруся, мне придётся выбросить из поезда. Причём, на полном ходу. Со слезами и причитаниями, но я сделаю это.

– А ты, однако, Гришенька, очень ласковый и добрый,– ответила Маша, – и заботливый. Так печёшься о моём здоровье.

– Как вы можете обо мне так плохо думать? – в который раз обиделся Матвеев, глотая слюну. – Я ни разу к вашей Маше не пристану.

– Но вы, Пётр, мстительны и тоже… непредсказуемы, – вздохнула проводница. – Чуть что, сразу «не пристану».

– А чего ваш соратник по… сексу на меня всякие не хорошие слова говорит? – инструктор закатил глаза к потолку. – Мне совсем ни к чему носить собственный нос на… затылке.

Проводник посмотрел в глаза инструктору и угрожающе вздохнул.

Но Мария не дала ни малейшей возможности своему товарищу по работе долго пребывать в сомнениях.

– Иди, Гриша! И не груби доброму человеку! – голос Марии прозвучал сурово и даже властно. – Имею же я право в свободное от работы время пообщаться с… инструктором несколько раз. Мне про туризм полезно знать…

– Ну, если он для тебя такой важный, – рассудительно изрёк проводник,– допустим, как самый главный железнодорожник страны, то, тогда я пошёл.

А надо заметить, что Григорий при всех своих недостатках был человеком дела. Поступил именно так, как сказал. Он, на самом деле, с очень серьёзным видом уже окончательно и бесповоротно вышел в коридор. Дверь закрыл за собой осторожно. Правильно, мужчина, даже если он временно в бикини, должен оставаться мужчиной.

Как только произошёл акт последнего выхода проводника за пределы служебного купе, Мария подняла глаза на пешеходного инструктора и с нескрываемым любопытством поинтересовалась у него:

– Так как, вы говорите, Петя, мне следует раздвигать ноги при… совокуплении?

Инструктор робко, но уверено присел на краешек нижней полки, рядом с очень обнажённой Машей.

Он застенчиво, но весьма и весьма решительно с некоторым трудом впихнул свою интеллигентную ладонь правой руки с длинными изящными пальцами пока ещё в невидимое пространство, чуть-чуть прикрытое кучкой уже слипшихся каштановых волос на лобке. Проводница почти не ойкнула, но мечтательно и с заметной готовностью к чему-то особенному закатила глаза в потолок.

Правда, по её выражению глаз можно было и не понять, что всё это происходит именно с ней. Она делала вид, что настойчивые и уже ритмичные действия пальцами правой руки Пети, её абсолютно не интересуют.

Возможно, в данный момент инструктор представил себя пианистом… Но, впрочем, нет. Матвеев наверняка посчитал себя стоматологом и резко предположил, что внутри её шикарной вагины имеются пока еще не запломбированные зубы.

Что уж там скрывать, он всегда отличался высокой степенью любознательности, но только в одном… направлении. Имелась бы возможность, то он попытался втиснуть туда и собственную голову. Но это было невозможно. Поступить именно так, а не иначе инструктору Пете помешали бы его большие растопыренные уши.

При открытом тамбуре, почти на ступеньках входа в вагон в полный рост стоял Гриша. Как положено, фуражка на голове, в правой руке – красный флажок, в зубах сигарета. В бикини грациозен и невозмутим, и отдалённо напоминал Аполлона. Но не совсем обычного, а вот, к примеру, после его заплыва в открытой воде на дистанцию тридцать тысяч метров.

Поезд перед полустанком, как положено, притормаживает… Дежурная по переезду, при виде Гриши, уверенно изумилась, но при этом успела тщательно его разглядеть. Да, того самого проводника, который, конечно же, не в состоянии был скрыть под бикини даже малой части того, что справедливо зовётся в некультурном невоспитанном народе «женской радостью».

Её, двадцатилетнюю, красивую, незамужнюю, в синей железнодорожной форме… немного шокировало такое новшество.

Пассажирский поезд, кстати, вообще, обнажённый, с невозмутимым Гришей и со всеми остальными, находящимися внутри его, торжественно и медленно проехал мимо полустанка. А дежурная с красным флажком, словно окаменев или, там, очугунев, стояла, кусая передними зубами собственный подбородок.

Потом она начала медленно пятится назад, к шоссейной дороге.

А мимо, по её краю, страшный, бородатый рыжий бомж катил с любовью и некоторой осторожностью тележку с тряпьём. Разумеется, он одет был почти точно так же, как беспризорник Гаврош из времён Парижской Коммуны.

Но российскому бродяге, явно, стукнуло чуть побольше… под пятьдесят. Впрочем, у бомжей, бичей, бродяг и нищих возраста… нет, и они оторваны от активной и кипучей общественной и политической жизни. Не увлеченный крупным, как бы, бизнесом, не играют на биржах, и есть предположение, что не принимают участия в олимпийских играх, даже в качестве зрителей.

Но дежурная по полустанку всё ещё пятилась назад, рассуждая, почти вслух, почему это так часто возможное, её личное счастье проезжает мимо на курьёрском пассажирском поезде. Оно ведь было так… близко. Его даже при великом желании можно было сшибить с рабочего места какой-нибудь жердиной, потом обнять, приласкать незнакомца в бикини, глянуть ему в глаза и тихо прошептать: «Я так долго тебя ждала».

Дежурная сходу села прямо в тележку с тряпьём. Бомж, увлечённый своим занятием, невозмутимо продолжал путь. Он, как бы, не обратил внимания, на то, что его тележка стала несколько тяжелее.

Бомж вместе с тележкой и не пришедшей в себя с двадцатилетней мечтательницей на сексуальные темы съехал с главной дороги на тропинку, ведущую в рощу.

А в седьмом купе напротив друг друга за столиком сидели Ирина и Аркадий и продолжали интеллектуальный разговор.

– Но никак не могу понять, – откровенно признался и повторился отставной майор, – почему мне часто сниться Жанна… из Подольска. Можно сказать, это мой родной город. Дикость какая-то!

– Пусть себе сниться, – с некоторым безразличием казала Ирина. – Ей заняться нечем, вот она тебе и мерещится. Я не ревную. Мне то…Да и сон ведь.

– Оно… конечно так. Но она, незнакомка, как бы, голая прилетает ко мне по ночам. Я её не знаю, но совершенно не против таких встреч… даже во сне. Я уже говорил. Но мы… это…телесно соединяемся с ней. Периодически.

– Ну, ты, Аркадий, Геракл! Даже во время сновидений с кем-то сливаешься.

– Я, правда, повторяюсь. Но ещё раз скажу, что секс – это, в конце концов, и спорт, и приятнейшее времяпровождение… И подчёркиваю: он служит для продолжения рода.

– И что, она от тебя кого-нибудь родила?

– Кто?

– Твоя летающая… Жанна?

– Опять шутишь? Я, вообще, про интимную близость…

– Секс без любви – совсем не здорово. Я тоже тебе уже об этом говорила.

– Любить можно только картошку в… костюме или конные скачки.

– Ты – болван, Аркадий Дмитриевич. Но чёрт с ней с любовью!

– Вот именно! Я это уже испытал. Любил в далёкой молодости одну серьёзную женщину. Так она меня обула по… полной программе. С тех пор даже вялой попытки не делал жениться.

– А я тебя, Аркаша, и не заставляю на себе жениться. У меня всё везде есть… Я ведь про другое говорю. Ты, всего лишь, эротический попутчик.

– Я тебя не совсем понимаю, только частично.

– Чего тут понимать, Аркадий Дмитриевич? Я просто тебе доверяю, как сексуальному партнёру, и с кем попало таких близких связей не имею. Не хочу, чтобы ты думал, что я – распутная баба.

– Понятно, Но такого о тебе и не думаю, – ухмыльнулся отставной офицер. – Но, однако, все женщины вокруг тебя, получаются, развратницы и проститутки. А ты просто честно даёшь всем, кто активно попросит.

– Вот уж и не всем. С чего это ты взял, что всем? Я имею право выбора. Вот тебя выбрала, практически старого бегемота и развратника. Но вот я нутром чувствую, всей своей душой, что с такими, как ты, мы никогда не построим нормального капитализма…

– А зачем? Нас, россиян, как я понял, и… базарные отношения устраивают.

Он игриво глянул в её глаза и повернул лицом к вагонному окну, в котором настойчиво мелькали деревья, дома и даже люди. Палахов, ласково повалив Ирину грудью на столик, умелым и уже отработанным движением пристроил свой «инструмент» туда, куда и надо было.

Попутчики, не сговариваясь, начали синхронные движения. Под стук вагонных колёс. Но эти настойчивые звуки временами заглушали иные, совсем не характерные для движения железнодорожного экспресса. Слышалось отчётливое чавканье и хлюпанье.

Если на секунду прикрыть глаза, то, вполне, можно представить, что по вязкой болотистой почве выбирается на твёрдую дорогу обычный бурый медведь, символ не только одной из российских политических партий, но и тех многих десятков миллионы людей, которых он успешно подмял под себя.

Впрочем, ничего особенного в этом звуке не читалась. Всё там, у Ирины, уже далеко не в потайном «пространстве» мощно увлажнилось. Одним словом, для «ныряльщика» отставного майора простора хватало с лихвой. Поэтому он и нырял, и нырял, и нырял….

Надо сказать, что Ирина была не совсем простой женщиной. Она обладала даром предвидения. Учительница рисования твёрдо знала, что через пару таких вот активных, но интересных и увлекательных половых актов она будет передвигаться по купе и вагону… на раскорячку. Примерно так же, как это делают мастера замечательной японской борьбы сумо… с мировым именем.

Слегка оказывая посильную помощь партнёру движением бедёр, Лемакина любовалась просторами родной земли. Облизывая и кусая губы, она страстно и нежно, но с некоторым придыханием произнесла:

– Смотрю и восхищаюсь! Как огромна и богата наша страна. Леса, поля, реки… Да и все богатства, что лежат в недрах. Есть ещё и не разграбленные до конца фабрики и заводы. И всё это, Аркаша, принадлежит народу.

– Конечно, Иришка. Кому же ещё? Но не всему народу, а только отдельным его представителям. Среди них есть и такие, которые и прописки-то российской не имеют. Но… процветают.

Она хотела было возразить, что-то сказать в защиту всем известных господ и дам, уже почивших и пока ещё здравствующих, но настал момент завершения их соития. Ей сделалось, в основном, томительно и сладко. Да и он тоже понял, что, живёт на белом свете не зря. Ведь дарит же, всё-таки, жизнь и прекрасные мгновения. Всё у них получилось, как у того самого… сказочного царя Кощея, который чахнет над сундуками с награбленным золотом. Всё не начахнется.

С чувством удовлетворения, они распрямились. Точнее, из полусогнутого состояния пришли в нормальное – встали в полный рост. Потом сели рядом и… обнялись. Тут слова не нужны. Впрочем, без них невозможно. Почти все двуногие существа любят поговорить, особенно, те, кому нечего сказать и кто не умеет связать двух слов. Очень говорливы господа, прикованные незримой, но прочной цепью к трибунам самых разных уровней. «Мели, Емеля – твоя неделя», но «сколько верёвочке не виться, конец будет».

Но Ирина Трофимовна всегда знала, что, где и когда сказать, и она, возможно, невпопад, но произнесла:

– Господин Палахов – ты прекрасный любовник. Спору нет. Но вредный и хитрый… Возможно, из-за таких вот субъектов, как ты… Аркадий, мы в своё время с трудом вступили во Всемирное Торговое Общество!

– Мне не понять тебя, Лемакина! О чём ты, Ира? На кой чёрт нам какие-то ВТО! Ведь давно пришло время закрыться от их палёных демократий! Да вот никак не получается. Некоторые наши вороватые дяденьки и тётеньки так подсели на доллар и евро, что… Не хотят обижать наши власти своих… родных и близких.

– Да что ж ты говоришь такое, Палахов! – она вскочила на ноги, но опять села. – У нас в стране очень даже активно садят всяких воров, взяточников и проходимцев! И ещё…

– Мелких сошек, пожалуй, да и тех, кто не желает… делиться наворованным с сильными мира сего. А так… всё катится по наклонной. При этом безрассудно и смело некоторые товарищи уверяют народ, что это норма, что так вот будет всегда. Не странно ли звучит такое опрометчивое заявление? А я вот лично ни в какие торговые организации не вступал и не собираюсь!

– Да тебя некуда и не возьмут. Внешностью и характером не созрел! Живи – и радуйся! И не рассуждай!

Теперь уже Палахов встал на ноги и демонстративно пересел на противоположное сидение. В какой-то степени, он обозлился и даже возмутился:

– Повторяю для учителей рисования всего мира! Я даже не голосовал за то, чтобы у нас, в своё время, к примеру, в Ульяновске натовские солдаты чувствовали себя, ну, прямо скажем, как гости дорогие…

Она улыбнулась.

Потом примирительно положила руку на его плечо:

– Нет, давай уж, Аркаша, говорить о сексе. К чёрту… всё остальное! В политике ты тупой, потому и несёшь всякую ахинею. Не понимаешь…трудностей в государстве. Правда, и я в этом тоже ничего не соображаю.

– Не будем ссориться из-за… чепухи. Цари приходят и уходят, а народ… остаётся. А мне нравится, что ты не ханжа, моя дорогая, что свободна в своих чувствах и выборе. Пусть не так много мы имеем. Но уж это, наши эротические отношения, у нас никто не отнимет.

– Но ты, всё-таки, пытался меня убедить в том, что я… распутная баба. Так?

– Брось! Твоя физическая и моральная сила идёт от того, что тебе не везло с мужиками. Они были и есть слабее тебя, Ирина.

– Ну, вот! Опять магия. Ты, случайно, в яростной телевизионной битве экстрасенсов не участвовал?

– Если честно, то нет. Я всего на всего – майор в отставке.

– Так чего же ты не остался в рядах Российской Армии? По здоровью… ушёл?

– Здоров, как бык.

– Тогда отвечай по-военному, чётко. Почему ты не генерал?

– Потому… В этом нет никакой военной и государственной тайны. Такое время было. Просто нашу часть спешно расформировали… Кто-то очень большой и важный за границей сильно обиделся на то, что у нас… есть боеспособная часть. Вот мы и… разоружились. А теперь начали… вооружаться.

Ирина встала перед ним в полный рост, обнажённая и прекрасная.

Одним словом, женщина ещё в самом соку. Она серьёзно сказала:

– Смотри мне в глаза и отвечай честно! Почему тебя выгнали на «гражданку»? В глаза мне, смотри! Ты английский шпион?

– Если честно,– он тяжко вздохнул, – меня попросили покинуть ряды доблестной Российской Армии из-за активной любви и живого, неугасаемого интереса к женскому полу. Все меня или почти все дамы… хотели. Откуда же я знал… почти не знал, что некоторые из них – жёны и подруги больших военных начальников. Впрочем, вру. Всё я и всегда знал.

– Ничего, – она погладила его по лысеющей голове,– не переживай, Аркаша. На одного пошлого генерала в армии будет меньше…

Палахов прижался к её животу головой, засунув свои натренированные пальцы глубоко и туда, куда желалось. Она тяжело задышала. Ну чего там… Конечно же, учительнице рисования начало становиться по-настоящему хорошо.

Он встал, наклонил её лицом в сторону столика. Как говорится, она очутилась в положении между низким и высоким стартом. Блаженно закрыла глаза, но не удержалась и сказала:

– Ну, чего ты там резину тянешь? Чего задумался, солдат? Давай! Побыстрей и поактивней! Я устала ждать. Давай им всем, твоим недругам, вот этими нашими сближениями, частыми и активными, отомстим, за то, что тебя, как шелудивого и пакостного пса выкинули из армии.

– Мне приятно, что ты так образно мыслишь и сравниваешь меня с псом. Хорошо. Давай же мстить, мстить и мстить! Пусть нам будет хорошо, а им – не очень. Но, наверное, и они что-то умеют…

Он раздвинул руками её «половинки» и впихнул свой «инструмент»… далеко-далеко. Это было понятно, ибо она произнесла «ах», да и его конец уперся во что-то твёрдое, и уже почти до боли знакомое.

Их частые соития стали в течение дня уже доброй традицией.

А недалеко у переезда, мимо которого давно проехал их проезд, тележка с тряпьём валялась под деревом. Вроде, это был ясень или даже могучий дуб. Впрочем, какая разница. Рядом вперемешку… валялась одежда дежурной по полустанку и лохмотья бомжа.

Он, уже исправно сделав своё дело, в стороне от недавнего места действия, неторопливо надевает на себя рваные штаны. Она была всё ещё обнажена, но с красным флажком в руке.

Сначала встала на четвереньки, потом выпрямилась и торжественно, как морская царевна, сошла вниз с бугра. Потом ей пришлось снова встать на корточки, чтобы собрать в охапку свою форменную одежду.

При этом дежурная старалась не потерять красный флажок. Только на момент положила его на землю. Потом взяла его опять в правую руку. Это тогда, когда уже почти оделась. Снова встала в полный рост. Но уже не такая интересная. А всё потому, что не… голая.

Ведь женщину красит не шляпка с цветами и не замысловатая юбка до пят, а вот именно эта самая её… нагота. Вот и спрашивается. Зачем же их одевать, когда они раздетые гораздо приятней. Правда, не все. Некоторых так и стараешься побыстрей покрыть верхней одеждой, чтобы не смотреть на их жуткие телеса и чтобы сердце кровью не обливалось.

– Почему ты так вцепилась в свой флажок? – резонно спросил бомж. – Ведь тут, в роще, поезда не ходят. Для чего тебе красный символ в виде тряпочки на палке?

– Если одежду не всю найду в траве, то…чепуха. А вот флажок терять нельзя. Уволят! С этим у нас очень строго.

– Однако, ты девушка подвижная оказалась и… покладистая. Как… поклал, так и лежала. Но сноровистая. Раза четыре я над тобой подлетал. Почти в небо, как жаворонок, божья птичка.

– Дело в том, жаворонок, божья птичка,– она неторопливо расчёсывала свои длинные и пышные рыжеватые волосы на голове,– суть в том, что у меня такое случилось первый раз в жизни. Ты понимаешь? Первый раз в жизни!

Бомж оторопело и с некоторым удивлением и активным сомнением посмотрел на неё.

Он даже от неожиданной новости чуть ни сел уже не голой задницей на колесо своей тележки.

– Да ну тебя! – он замахал своими грязными ручищами, как ворон.– А как же… то самое? Оно, как бы… не тяжело, с лёгкостью… проникло.

– Впервые в жизни, добрый мой и отзывчивый странник, я занималась сексом… лёжа на муравейнике. Вот по этой самой причине ты очень и очень высоко и подлетал.

Она не поленилась задрать форменную казённую юбку, опустить до колен трусы и продемонстрировать бомжу свои ягодицы. Причём, долго это делала, поворачиваясь к нему, то с одного, то с другого бока.

Именно так. По её пышной, молодёжной заднице до сих пор дружно ползали большие чёрные муравьи.

– Нет, душа моя, – бомж прижал руки к груди,– больше мне ничего не показывай. – Я уже больше ничего не смогу. Да и не хочу!

– Вот так всегда! Только порадуешься чему-нибудь светлому, и оно, чёрт побери, вдруг внезапно заканчивается. Не мужики, а инвалиды сплошные!

Бомж, отвернувшись от смущения, вцепился руками в свою тележку, поставил её на колёса и покатил дальше. Каждому своё. И про часть потерянного тряпья забыл. Видать, совесть внезапно и резко стала мучить бедолагу.

Что касается профессора и доярки, то они лежали на нижней полке. Как-то ведь, уместились на одном ложе. Но ведь оба далеко не худые… Впрочем, они были голые. Одежда не мешала. Отдыхали. После… сексуальных трудов и говорили друг другу только правду. Так уж повелось почти у всех обнажённых.

Вдруг он стремительно вскочил с места, как ошпаренный, и поспешно сел за столик. Между делом почесал свой весьма и весьма солидный «конец». Есть ведь и среди учёных мужей заметные люди… хотя бы, в этом.

Он суетливо начал искать бумагу и шариковую ручку. Нашёл. Начал что-то торопливо писать.

– Вы, знаете, Настя, я понял! Я, наконец-то, нашёл ошибку в расчётах! – радостно, но, вместе с тем, и озабоченно, произнёс профессор. – Я совсем не туда пристроил… синус!

При этом он удовлетворённо щелкнул пальцами правой руки.

Его заботливая и понятливая попутчица слегка приподнялась и приняла позу, почти что, низкого старта. Она предупредительно и нежно произнесла:

– Я уже почти встала на четвереньки, Роман Романович, и вы можете засунуть свой синус туда, куда вам хочется.

Учёный муж вскочил на ноги, как резвый горный муфлон. Он собрался было засмеяться, но резко передумал. Почесал подбородок.

– Мне очень нравится ваш синус,– чистосердечно, как на допросе призналась доярка. – Пусть коротковат, но… толстый. Почти такой же, как у нашего… владельца молочной фермы «Загон» Александра Андреевича Вознюка.

– Настенька, вы ведь… доярка, – просто сказал профессор, – а я наивно полагал, что доярки теребят только соски у коров. Оказывается, они осязают руками… что-то подобное и у отдельных товарищей…

– Ну, что тут скрывать, профессор! Вы ведь не единственный на свете, кто имеет мощный синус. Так что, мне становиться на четвереньки или поговорим о завтрашней погоде?

– Непременно, становиться, Настя! К чёрту погоду! И благодарю вас за высокую оценку моих очень скромных возможностей и стараний! Мы так и поступим… Пожалуй, Настенька, в данной ситуации, это самое верное и рациональное решение. Мой… синус всегда к вашим услугам!

Он, наконец-то, положил на столик ручку и бумагу. Направился к ней. Она с облегчением вздохнула. Надо же, хоть и профессор, что-то ещё и соображает.

В седьмом купе сексуальная жизнь тоже не стояла на месте. Ирина и Аркадий единогласно, уже в который раз, решили повторить свои интимные процедуры. Причём, с таким азартом, что долго не могли оторваться друг от друга. Старым народным способом: он – наверху, она – внизу…

Ирина, на сей раз, вздыхала более восторженно и упоительно.

Добрый и совсем и не старый, но почти сорокалетний отставной майор оказался очень даже… моторным «собеседником». Да какая там старость! Сорок лет для мужика – только начало.

Впрочем, всему наступает конец… После последнего момента… наивысшего напряжения они, не сговариваясь, всё-таки, решили сделать паузу. Они очень крепко обнялись, как два иностранных разведчика, при долгожданной встрече или явке, и приняли, наконец-то, сидячие позы.

По всей вероятности, пришло время перейти и к светским беседам про жизнь.

Отставной майор с восторгом хлопнул её ладонью по бедру.

– Ну, да, конечно, мы… многое можем, – лицо Ирины сияло.– Но, всё же, секс – это не главное. И я всегда буду ратовать за высокую мораль и нравственность.

– Даже стоя на четвереньках на перроне большого вокзала?

– Брось, говорить гадости, Аркадий! Я же не на вокзале, а с тобой… Это совсем другое дело.

– Беру свои слова назад. На вокзале ходить без одежды – не совсем прилично. Пусть так поступают нудисты. Их такое… завораживает.

– Не будем о гадостях. Я сейчас поняла самое главное.

– Что-нибудь опять из Теории Относительности?

– Да, почти что так,– она бесцеремонно схватила его за ещё не совсем поникший фаллос и таинственным голосом произнесла. – Он у тебя какой-то кривой, направлен в левую сторону.

– И что из того, что кривой! Ведь нам из него не стрелять, Ирина! Да и не только из него… Это ведь не автомат и не пулемёт. Или я ошибаюсь?

– В данном случае ты, Аркаша, прав. Это не пулемёт, но оружие очень скорострельное и… автоматическое. Но только ты не критикуй больше наших депутатов и я не буду. Я осознала. Они ведь такие хорошие. Такие милые…

– Когда спят на заседаниях… Но то, что у нас с тобой, Иришка, всё отлично состыковалось, не их заслуга. Это заслуга даже, конкретно, не твоя и моя.

– А чья же? – она явно удивилась. – Американского президента, что ли?

– Тут заслуга,– он поднял вверх указательный палец,– наших с тобой половых органов. Они исправно… работают.

Палахов нежно прикоснулся к её плечу рукой. Потом очень быстро оделся и пересел к столику и, буквально, уткнулся носом в кроссворд.

При этом справедливо заметил:

– Да, именно так. У нас с тобой всё впереди, Ирочка. Как и должно быть… у нормальных людей.

– Я верю, что ты, Аркаша, настоящий офицер и сдержишь слово. До конца нашей поездки я рассчитываю на самые тёплые отношения к себе с твоей стороны.

– Разумеется, Ирочка. Я ведь не садист и не половой извращенец. Будем активно… сотрудничать с помощью наших организмов. Мы с тобой едем до Владивостока, до конца. Посмотри, какой за окном пейзаж! Всё у нас впереди, но только… потом.

– А сейчас? Может, ещё успеем.

– Успеть можно… А можно и не успеть. И нас с тобой застанут совсем юные и неискушенные в дорожном разврате люди. Застанут, обрати внимание на игру слов, не за мытьём посуды.

– Ты некрасиво себя ведёшь, Аркадий. Получается, показали, что называется, музыканту гармошку, а играть на ней ему не позволили.

– Я так не думаю. Ты сейчас такой… музыкант, что до вечера тебя будет знобить. Я такое гарантирую. Ты, мне думается, наигралась на… гармошке до головокружения. Но на ногах пока держишься.

– Ради нашего обоюдного счастья и радости, я готова вытерпеть даже твои неадекватные высказывания. Поэтому, может…

– Сейчас ничего не может быть,– почти решительно и твёрдо заявил Палахов. – Никак не может быть…

– Почему же,– она захныкала, как ребёнок, – почему?

– Я же тебе, Ирочка, уже сообщил. Вот-вот вернётся кто-нибудь из наших молодых попутчиков.

– Почему ты решил, что кто-то из них сейчас придёт?

– Потому, что, согласно купленным билетам, они не будут долго ехать в тамбуре вагона, – почти по-отечески сказал он. – Нам пока немного надо повременить, успокоиться и принять серьёзный вид. Выполнять!

Она с глубочайшим вздохом и взором, наполненным вселенской тоски, засунула руку под подушку и достала оттуда плавки. Одела их, очень демонстративно и подчёркнуто, явно намекая попутчику на то, что она, всё ещё, женщина, а не коза, заблудившаяся на выпасе.

Отставной майор понял и оценил её красноречивый жест и едва не отменил своего решения, поданного почти командирским голосом минуту назад.

Собрав, всё-таки, в кулак всю свою силу воли, Ирина надела на свой не очень стройный, но привлекательный стан трусы и тихо и сокровенно произнесла:

– Опять с меня течёт… и это…

– И такой факт должен тебя радовать, Иришка.

– Радует, но только то, что происходило до… этого.

– Ты неугомонна, как сплочённый отряд скаутов, у которых храбрые омоновцы отняли рогатки.

– Да, ну тебя к чёрту! Всё шуточки… какие-то.

– Ладно. Давай ещё пару раз.

– Нет уж. Теперь я передумала…

Ирина вовремя привела себя в относительный порядок и села напротив отставного майора. Ведь только она решила поучаствовать в разгадывании кроссворда, как в дверь купе постучали.

Рамеш и Дейзи

Встала с места именно она, а не Палахов, как младшая по званию и по возрасту, и отперла её.

В уютное гнёздышко на железнодорожных колёсах, в седьмое купе, вошли их молодые попутчики, парень и девушка – Анатолий и Елена. Совсем молодые. Обоим по двадцать лет. Если и чуть больше, то не намного. Симпатичные. Конечно же, не красавцы, но гораздо приятней на вид героинь и героев всяческих телешоу и проводника их вагона Гриши.

Вошедшие в купе молодые люди устроились за столиком, рядом со своими попутчиками: Анатолий – с Аркадием, Елена – с Ириной.

На какой-то момент возникла пауза. Всё четверо безмолвно и рассеянно глядели друг на друга.

– А я вот начал рассказывать Ирине Трофимовне, – нарушил молчание отставной майор, – интересную, почти фантастическую историю. Но она реальная. Я даже ей название придумал – «Рамеш и Дейзи». Только начал, и тут вы постучались в дверь.

– Закрыто было на защёлку, – пояснил Анатолий, – мы потому и постучали.

– Мы тут дверь заперли надёжно, – сказал Палахов. – Уже думали, что вы только под утро вернётесь.

– Но мы вот здесь, вернулись, – легонько повёл плечами Анатолий,– и никто нас даже не сбросил с поезда.

– Ну, что ты говоришь, Толя! – горячо возразила Ирина.– Нам с Аркадием Дмитриевичем совсем и не нужно, чтобы вас, таких вот красивых, какие-то негодяи сбрасывали с поезда. Хотя…

– Да, верно,– подтвердил отставной майор,– нам совсем такое не надо. Мы, в основном, с Ириной Трофимовной – добрые люди. – Хотя вот она не договорила, но я скажу, опираясь на фольклор. Меньше народу – больше кислороду.

– Ну, вот вы уже для нас и кислороду пожалели,– почти что, обиделась Елена.– Не очень хорошо получается, Аркадий Дмитриевич.

– Господь с вами! Вы вздор говорите! Но я почти понимаю, что ты шутишь, Леночка, – Палахов даже привстал от возмущения с места. – Да если бы я знал, Лена, что ты так обожаешь кислород и мы с тобой встретимся, то специально для тебя бы заранее приобрёл бы двадцать кислородных подушек.

– Вы ожидали нас только к утру, – с грустью сказал Анатолий, – а мы вот с Леной пришли раньше…

– Но тут всё понятно,– стал оправдываться майор в отставке. – Дело молодое. В гости к кому-нибудь зашли…Такое всегда понятно…

– Странный вагон какой-то… Тут… шарахаются по коридору всякие,– пояснила Ирина. – Совсем не наши граждане, а какие-то… с квадратными и дежурными улыбками. Такими озабоченными могут быть только бандиты.

– Мало ли, – улыбнулся Палахов. – Мы и закрылись с Ириной… на всякий случай. Дорожная техника безопасности.

– Да, ходят странные люди,– подтвердила Елена. – Видела голого мужика с красным флажком, но в железнодорожной фуражке…

– Позволь я тебе возражу, Леночка,– заметил Анатолий. – Он не голый. Я видел. Он в бикини. Это… проводник Гриша. У них сейчас такая форма одежды… Летний упрощённый вариант.