Читать книгу Королевский штандарт - Александр Николаевич Тулин - Страница 1

Часть I

Пролог

Уже давно стихли звуки дворцовых переворотов, заканчивалось время царских интриг и широких балов. Но эпоха великих реформ только стояла у своего начала. Вот-вот должны были произойти события, которые бы навсегда изменили ход русской истории. Такое время историки обычно называют эпохой государственного расцвета. И действительно, современники того времени могли с уверенностью согласиться с этим утверждением. Еще чуть-чуть и новая Россия облегченно вдохнет воздух величия, как и обещал великий самодержец русской земли, Александр II.

Начало моего повествования – 1862 год, время уже не спокойное, но еще далекое от главных событий сего романа. Сама же моя рукопись будет иметь художественные прикрасы, о чем я добросовестно признаюсь, мой дорогой читатель. Время, описанное мной – было весьма сложным временем. На юге свирепствовала неутихающая Кавказская война, начавшаяся еще при Александре I. На востоке в границы Империи смотрели грозные турки, желая никоим образом не допустить нарушения Россией Парижского мира. Сама же Россия пеклась о Балканах, на которые точила зуб Османская империя.

В это время Германии не было как единого государства, но зато были Пруссия, Австрия, Ганновер и прочие германские княжества. Россия уже отменила крепостное право, но многие крестьяне были этим недовольны. Итальянцы еще не имели Венецию, а у парижского штурвала стоял Наполеон III. Европа постоянно делилась на коалиции, и эти союзы часто менялись. Вчерашние друзья в любой момент могли стать врагами, а недруги доброжелателями.

Но все же, этот век благороден своей чувственностью, и надеюсь, что мой аргумент бесспорен. В то время любить умели, и эта любовь отразилась в книгах Пушкина и Лермонтова. В то время чувства были целью, а не средством, и тем это прекрасно.

Я не хочу утомлять тебя долгим вступлением, мой дорогой читатель. А потому прошу отправиться за мной, в начало моего романа. Я приглашаю тебя на свое повествование.

И моя история начинается…

Глава 1

Император плохо спал этой ночью. Манифест «О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав…», над которым так усердно работал монарх, увидел свет в прошлом году. Но радость законченной мечты, омрачалась тем, что после манифестации Польши начались многочисленные столкновения с царскими войсками. Александр не желал ужесточать меры, поэтому решил пойти на сближение со шляхтой. Наконец, в два часа ночи, измученный томными мыслями, император провалился в сон.

В ту же ночь, около трех часов, в Петербург прибыл прусский дипломат: статный человек среднего роста, одетый в богатую немецкую одежду. Он был красив, имел карие глаза, ровный нос и темные волосы. В плечах он был не широк, но и не узок. Его звали Кристиан Эрик Александер Гофман. Он был одним из любимых подданных прусского короля Вильгельма I, и единственный сын одного из его лучших генералов Александера Алоиса Гофмана.

Кристиан, как и многие граждане Пруссии имел несколько личных имен и фамилию. Первое личное имя было основным, далее следовали второе и третье. В официальных документах указывались все три имени. Прусская система имен отличалась от датской, где отчество могло указываться в фамилии человека с приставкой «ен» – сын. Например: Ларсен – сын Ларса. В Пруссии же отчества не было вовсе, но некоторые пруссаки брали имя отца или матери вторым, или третьим именем, как это сделал Кристиан.

Гофман остановился в гостинице «Европа». Перед ним стояла важная миссия. Он должен был добиться сближения Пруссии и России в это нелегкое время для обоих государств.

Дело в том, что Пруссия в недавнем прошлом пережила войну с Данией, которая закончилась для первой потерей Шлезвиг и Гольтштейна: важных для Пруссии территорий. России было ничуть не лучше, ведь в это самое время велась Кавказская война, и многочисленные силы империи были брошены на восток, помимо всего этого, на западе страны, в Польском царстве три десятилетия назад, еще при царствовании отца императора Александра, Николая I, произошло восстание.

Ровно на двенадцать часов дня, у Гофмана была назначена аудиенция с императором. Подойдя к хозяину гостиницы, он положил перед ним мешок с талерами. Открыв его, увидев в нем европейскую валюту, хозяин деловито сказал:

– Не положено у нас иностранными монетами расплачиваться, милейший.

Кристиан молча достал второй мешочек и бросил возле первого.

– Ну, а в прочем, смогу обменять коли надо! – Уже ласково сказал человек и дал ключ от комнаты.

Гофман взял его и удалился, но, не успев внести все свои вещи, он услышал громкую брань. Обернувшись, Кристиан увидел трех пьяных людей, покрывавших друг друга отменными русскими словами. Спустя мгновение их пылкая ссора переросла в настоящий мордобой. Разгоряченные мужики настолько широко махали руками, что один из них ненароком попал по виску прусака, тот, потеряв равновесие, рухнул навзничь. Никто из дерущихся не заметил этого человека; продолжая материться и махать кулаками, они удалились в другую часть коридора. Оттуда уже слышались крики хозяина гостиницы.

Не успел Кристиан встать, как в коридоре показался плечистый мужчина одетый по-шведски. Он имел коротко стриженую голову и начисто бритую бороду, на вид ему было лет сорок, но телосложение его было достаточно впечатляющим.

– Чего разлегся-то? – спросил он, подойдя к прусаку.

– Was? Wer sind Sie? – почему-то по-прусски заговорил Гофман.

– Не русский что ли? – спросил человек.

– Я прусак, – уже на чистом русском произнес пришедший в себя Кристиан.

– Ох, таки, куда путь держишь, гость матушки Руси? – еще больше оживился мужчина. Кристиан отвечал гордо:

– На аудиенцию с королем Александром, мой король желает мира и дружбы между нашими государствами.

В это время он стал втаскивать в свою комнату последние вещи.

– Наш император, – выделил мужчина последнее слово, – тоже войны не хочет, а дело доброе. Мне самому к нему завтра, опосля обеда, ехать предстоит.

– Ja? – вновь по-немецки произнес удивленный прусак.

– Император со мной дружбу водит, да почитает меня, а я служу ему верой и правдой. Вот сейчас путь из Копенгагена держу, все свои обязанности выполнил, подарки из Дании везу.

Лицо Кристиана перекосилось, от упоминания скандинавской страны.

– Тебя-то как величать? – наконец решил познакомиться мужчина.

– Подданный прусской короны Кристиан Гофман, – по-европейски поклонился прусак.

Человек повторил его поклон, и ехидно сказал:

– Иван Лапоухов, верный слуга и сын матушки России! Раз уж мы познакомились, может быть, в шахматы сыграем?

Гофман заинтересовался предложением: ему нужны были знакомства в этой стране, тем более тех, кто приближен к императору.

Он отвечал:

– Я более предпочитаю карточный вист.

Иван поморщился, после чего изрек:

– Карты – богоненавистная игра, да и горя от них много, хотя и в шахматах азартнее меня во всем Петербурге не найдешь. А, я, сударь, играю лишь на деньги!

Кристиан отлично играл в шахматы, ведь это была прекрасная стратегическая игра, которой учили его еще при казарме, где он воспитывался с двенадцати до семнадцати лет.

Занеся в комнату клетку с почтовыми голубями, он ответил:

– Я согласен играть с Вами.

Иван отворил соседнюю комнату и жестом пригласил гостя войти, тот проследовал внутрь.

Разложив шахматы, они сели за стол. Начались первые ставки. Кристиан брал партию за партией и вскоре оставил Ивана лишь с мешочком серебряных монет.

Не часто Лапоухов оказывался в таком положении, но всегда умел отыграться и остаться в плюсе.

Бросив на стол мешочек и золотые часы, он сказал:

– Еще одна партия. Это часы с гравировкой императора, но ставлю я их, на Вашу полную ставку.

Кристиан восхитился часами и тут же изрек:

– Какое великолепие!

Он выдвинул на стол все, что успел выиграть. На этот раз удача отвернулась от него и все выигранное ранее переходило во владение Лапоухова.

Но он взял со стола свои деньги и половину от выигранного, оставив вторую половину Гофману. Удивившись такому решению, Кристиан поклонился приятелю и, попросив минуту, ушел к себе в номер. Вернулся он оттуда скоро, держа в руках бутылку прусского вина. Поставив ее на стол, он пояснил:

– Это подарок из моего государства.

Иван быстро достал фужеры.

– Изволь испить со мной?

Он поставил на стол два стакана. Кристиан отказался от этого предложение, произнеся:

– Мне пора ложиться ко сну: на улице уже темно, а завтра меня ждет аудиенция с вашим императором.

– Правильно говорить «ложиться спать», – поправил его Иван. – А то, что темно на улице, так в России в октябре в семь часов такая темень, какая у вас глубоко за полночь, а сейчас всего шесть, – сказал он, открывая бутылку и наливая содержимое в стаканы. Кристиан промолчал, но остался.

Два едва знакомых человека пили более часа; Иван травил байки о русской жизни, а Кристиан молча слушал, будто бы не понимая часть из них. Но он понимал все, что говорил ему его новый знакомый. Да, в Берлине его хорошо обучили и русскому языку, и русским манерам. Он желал показаться Ивану обычным прусским подданным, приехавшим в эту страну для простой аудиенции с императором, но на самом деле его миссия была куда более сложной, чем он рассказал Лапоухову.

Он, сын военачальника прусской армии, был вызван во двор к королю для важного разговора. Отдам должное, Кристиан даже ребенком был ответственен и смел, и сейчас он незамедлительно явился к своему правителю по первому требованию, первому сообщению о важном королевском деле. Король Вильгельм, канцлер Отто фон Бисмарк и старший Гофман ждали его.

– Ты быстро явился, Эрик, – сказал Вильгельм.

Он любил называть его именно этим именем, ведь оно означало «честный». Король положил перед ним два мешочка с немецкими монетами и произнес.

– Ты верно служил мне на протяжении семи лет, верой и правдой, честью и сердцем. Сейчас тебе предстоит важная для всей Пруссии миссия. Над нашими землями давно сгустились Датские тучи, но сейчас настало время делать ход. Наш народ давно требует Шлезенгер. Европа меняется, вчерашние наши друзья признают его датским; единственным государством, которое может нам помочь, остается Россия, неизведанная и непоколебимая. Он подошел к Гофману на расстояние двух шагов:

– Кристиан, ты нужен Пруссии. Мы хотим отправить тебя в Петербург для заключения мира и дружбы с Россией, но ты должен повлиять на русского императора: нам нужна поддержка в случае новой датско-прусской войны. Мы готовы поддержать Россию в ее польской политике. Боюсь, что скоро ей эта поддержка будет нужна как никогда, но мы хотим, чтобы она поддержала нас в войне с датчанами. Бисмарк ранее встречался с Александром и вызвал хорошее к нему расположение, но этого не достаточно.

Едва дослушав, Гофман спросил:

– Когда я могу выезжать?

– Подожди, мой сын, – он обернулся к его отцу. – Ты же не будешь против, мой друг, если я буду звать его так. Тот приклонил голову и отвечал:

– Мои дети, дети Пруссии, а Вы – ее единый отец.

– Ты всегда был мудр, мой друг, – король вновь обратился к Гофману.

– Я положил пред тобой два мешка. Как доброму подданному, я даю тебе выбор, взять деньги, которых хватит тебе на год хорошей жизни при дворе, и ехать в Россию, либо принять мою благодарность и почтение и остаться здесь – выбирай.

– Мне хватит лишь вашей щедрой воли избрать именно меня на эту миссию. Я не имею нужды в богатстве, ведь в могилу я его забрать не смогу, а здесь я тленен и, кто знает, когда превращусь в прах. Вильгельм продолжил говорить:

– Ты вышел в отца, он должен тобой гордиться. Выезд завтра на рассвете. Александер отведет тебя к Августу – он даст тебе талеры для жизни в Петербурге и запряжет карету. Удачи тебе, сын мой.

Король поклонился Кристиану, и добавил:

– Преклоняюсь пред тобой не как король, но как прусак, от себя и от всех наших народов.

Иван неожиданно замолчал, на мгновение воцарилась тишина. Изрядно пьяный Кристиан посматривал на часы.

Спустя пару мгновений, не менее пьяный Лапоухов продолжил говорить:

– Так вот я о чем. Честь в наше время – это все. Вот ты прусак, и душой за Пруссию. Я таких, как ты, люблю, себя презираю порой, что я так азартен, Господи помилуй.

Иван перекрестился, после чего, схватившись рукой за голову, произнес:

– Бесовская страсть съедает меня, да радует, что не один я такой.

– Любой русский любит поиграть на деньги, я знаю, – произнес Гофман.

– Что есть, то есть, – сказал Иван, наливая в стакан вино. – Тридцать лет назад Пушкин в штосс пятую главу Евгения Онегина проиграл.

– Ja? – Вновь по-прусски изрек Кристиан.

– Да, потом правда поставил свои револьверы и отыграл главу, но история осталась.

Гофман встал из-за стола и сказал Лапоухову.

– Я, пожалуй, пойду, мне нужно выспаться.

Иван привстал и поклонился новому знакомому, говоря:

– Ну, ступай с богом, может, еще свидимся.

Он опрокинул еще один бокал и рухнул на стул. Кристиан поклонился и вышел из номера.

Придя в свою комнату, Гофман усмехнулся русскому гостеприимству. В Берлине ему говорили, что любой русский захочет затащить его опрокинуть рюмку, другую, но Кристиан был искренне поражен, как Иван два часа непрерывно рассказывал незнакомому человеку истории, угощая хорошим вином. Он лег спать, первый день на чужой земле подходил к концу, а впереди были месяцы.

Глава 2

Александр ждал прусского дипломата для назначенной аудиенции, но ни в двенадцать, ни в час дня никто не явился. Наконец, около трех часов в Зимний дворец вошел запыхавшийся Гофман и просил встречи с императором. Александр возмутился, но дал разрешение на встречу. Войдя, Кристиан по-европейски поклонился Александру, тот не стал показывать своего недовольства, вместо этого он спросил у Кристиана, как сложился его путь, и каково ему в России. Прусак поблагодарил императора, сказав, что добрался он без происшествий, а первое впечатление о России у него сложилось более чем хорошее. Тогда Александр предложил Кристиану перейти к сути аудиенции.

Прусак начал издалека:

– Видите ли, Ваше Величество Александер Николаевич, – начал Гофман. – Мой Король Вильгельм желает вести с вами дружбу и помогать во всем, так же рассчитывая на помощь вашей страны нашему народу.

Александр сделал ехидный взгляд и произнес:

– Неужто беда какая с вашим народом?

– Мой король опасается скорого прекращения мира в старом свете и желает иметь здесь друзей. Россию уважают в Пруссии и боятся в Европе, поэтому наш народ желает дружить, нежели воевать.

Император усмехнулся и ответил:

– О каком прекращении мира ты говоришь? Не на датчан ли намекаешь?

– Датчане, как и французы, вечные наши враги. Я знаю, что в русской истории есть неприятный опыт войн с нашими государствами, но это дела прошлые, мой король желает вашей дружбы и помощи.

– Хитер же твой король, кто же поможет мне на Кавказе врага побить? Неужели ваши солдаты?

– Наши солдаты готовятся стягивать напор датчан.

Александр сделался весьма серьезным:

– А мои – защищать свои границы.

Гофман не делал пауз между фразами, он был весьма уверен, он знал, о чем говорил:

– Ваше Величество, я прошу мира и дружбы, дабы объявить наши государства братскими. Прошу так же учесть и тот факт, что моя родная Пруссия была единственным европейским государством, не принимавшая участия в Крымской войне. Так же Отто фон Бисмарк обещает помочь в случае бунта Польши.

Это было главным оружием в устах прусака. Помощь против шляхты было тем, в чем так нуждался русский монарх, но император не подал виду, вместо того он сказал:

– Вот что: дружбу получай, но с Данией воевать я не желаю, тем более, пока враг на Кавказе. Я думаю можно прекратить аудиенцию.

Кристиан поклонился Александру и вышел из зала. Император задумался – Польша. Откуда в Берлине узнали, что не Кавказ, а именно она так волнует его, но воевать с Данией по-прежнему не хотелось.

Ровно в это же время в столицу, прямиком из Варшавы, приехал поляк Януш Замойский – худощавого и довольно невзрачного вида старик. Точнее стариком он не был, Янушу было всего сорок пять лет, но выглядел он по-старчески. Полуседые волосы были растрепаны, все лицо было покрыто морщинами, а руки дрожали без причины. Замойский пользовался большой популярностью при дворе, так как был послом и знал, что творится в разных уголках окраин. Едва разместившись у своего деверя, он направился к императору. Януш едва не разминулся с уходящим Кристианом. Александр ждал Замойского и был рад видеть его. Он улыбнулся и произнес:

– Здравствуй, Януш!

Поляк поклонился и ответил:

– Здрав буде, отец народа польского.

– Раз пришел, значит, есть зачем?

– Честной отец, известно нашему народу стало, что Вы с прусаками дружбы ищете. Отсюда нам горестно стати, ибо с волками дружбу водить нельзя. Знамо, что с Венграми.

Настроение Александра сменилось, он нахмурил брови и баритоном сказал:

– Так ты, значит, приехал меня политике учить? С Пруссией мы давно разногласий не имеем, и дружбу желаем, и супротивного в том не вижу. Если же все у тебя, то закончим на этом.

– Аз понял вас, отец император, но что ж про Венгрию, когда с ними тоже войны не ведешь, но дружбу не сеешь.

– Венгры дружбу иметь не желают, а Россия к миру никого не принуждает. Коли захотят, тогда говорить буду.

Януш поклонившись императору, вышел из зала.

***

Иван отменил свой визит к Александру, из-за вчерашней пьянки он смог лишь написать слова извинений в адрес императора и отдать их посыльному, после чего вновь погрузился в сон. Лапоухов проснулся через пару часов, умывшись, он принялся было чистить свой револьвер, но в дверь кто-то постучал, это был Кристиан. Он попросил разрешения войти и, получив одобрение, переступил порог.

Иван усмехнулся, взглянув на нового друга:

– А тебе я гляжу нисколько не плохо.

– Я лечусь от похмельного синдрома прусскими средствами. Наша медицина прекрасно справляется с этим. Я удивлен, как вы, русские, еще не начали делать подобные лекарства, когда вы так любите выпить.

Иван поморщился, голова ныла:

– Дело говоришь, может, ты и мне дашь свое лекарство?

Гофман молча удалился, после чего вернулся вновь с небольшим пакетиком порошка.

– Разведи в воде и выпей.

– Благодарствую, мой дорогой друг. Так, что побудило тебя прийти ко мне сейчас?

Лапоухов высыпал содержимое в стакан.

– Иван, ты сказал, что ваш император хороших мнений о тебе.

– Да, мы почти друзья.

– Почему почти?

– У правителя не бывает друзей. Есть доброжелатели и ненавистники.

– И все же, я думаю тебе в силу объяснить ему, что Дания не друг России.

Лапоухов вновь нахмурился, теперь уже от возмущения:

А чего это ты за Россию так беспокоишься, что решил императора учить. С датчанами у нас и войн никогда не было. А если ты приехал сюда, дабы мнения свои навязывать, то мой тебе совет, ступай собирать вещи, пока немилость императорскую не вызвал.

Кристиан покинул Ивана: он лег в постель и закрыл глаза – сон не шел.

Когда Гофман был еще ребенком, отношения между Пруссией и Россией были весьма напряженными. Воспитывался он противником этой империи, но сейчас находился в этой стране в качестве дипломата и был достаточно тепло принят. Он глубоко переживал за судьбу его любимой, маленькой Пруссии, и так же, как Отто фон Бисмарк, видел в России друга и соратника. Ранее он питал интерес к Италии, Австрии, Франции, но сейчас эта «варварская», (как называли ее в Европе) страна вызывала у него приятные чувства неизведанности. Кристиан обдумывал план диалога с императором, навязывать свои идеи более было нельзя, иначе Александр мог разгневаться и выслать его из страны, тогда миссия была бы провалена. Он боялся подвести свой народ, своего короля, своего отца. В том нелегком веке Кристиан мог считаться настоящим рыцарем, достойным доблести и славы. Но не их желал Гофман, он хотел, чтобы его просто помнили, помнил его народ, и те, кто ему дорог. Подбирая в мыслях будущие слова к императору, он забылся и уснул крепким сном.

Лапоухов забылся только к полуночи. Но кто же этот вечно веселый человек? Его история гораздо интереснее чем, кажется на самом деле. Он родился в городе Чембар Пензенской губернии пятьдесят лет назад. Его отец погиб во время Отечественной войны, поэтому Ваня воспитывался под сугубо материнским началом. Оттого его характер был мягок, Лапоухов не любил конфликтов и драк, но если их было не избежать, с уверенностью принимал их.

Иван был достаточно набожен, веру ему так же привила мать еще в младенчестве. В среду и пятницу он держал пост. Так же не вкушал скоромной пищи в сочельники, кроме тех дней, когда был на войне. Однако главным своим пороком считал азарт. Несмотря на то, что он никогда не играл в карты, он мог извлечь выгоду абсолютно из всего, начиная с мелких споров и заканчивая играми с крупными ставками. Он боролся со своим пороком, но почти всегда проигрывал ему, и потому пытался искупить его своими делами.

Лапоухов был прекрасным солдатом и стратегом и беспрекословно выполнял все приказы своего императора. Иван жил Россией и ей дышал, он был верным ее сыном и любил как родную мать. Его можно было с уверенностью назвать истинным патриотом своего государства. Таким был Иван Антонович Лапоухов.

***

В ночь на двадцать первое октября из Порты в Россию приехал Сергей Григорьев – подданный императора Александра и близкий друг министра Горчакова. Сергей был солдатом, но в свои сорок восемь лет не смог дослужится даже до чина штабс-капитана, все еще оставаясь поручиком. Это было обусловлено тем, что Григорьев не желал воевать под знаменами Российской Империи, да и в принципе военное дело его не влекло, хотя он был прекрасным стратегом.

Сергей с теплом смотрел на Францию и на ее армию, он желал присягнуть Наполеону III, но боялся суда, который за предательство осудил бы его на казнь. Франция, как государство находящееся в неплохих отношениях с Россией, конечно бы, выдало преступника, боясь обиды Александра. Оттого Сергей ждал момента, когда два этих государства рассорятся.

Горчаков даже не догадывался о желаниях Григорьева, а Александр тем более. К тому же он был хитер и смог вызвать полное доверие монарха.

Император пригласил Сергея во дворец, где встретил его вместе с министром.

– Здрав буде, отец. И ты не хворай Александр Михайлович.

Поклонился он императору и Горчакову.

Александр ответил на приветствие, после чего произнес:

– Известно ли тебе о делах в Польше?

– Знать известно, свободы хотят.

– Разве они не свободны?

– А кто ж свободен, когда его независимости лишают.

– Ты хочешь сказать, что они отделиться от нас хотят?

– Я, Великий государь, сказать ничего не хочу, за меня говорят факты, но кишка у них тонка, чтобы с тобой тягаться.

Сергей был не только хитрым человеком, он был так же хорошим подхалимом.

Александр погрустнел и, устремив свой взгляд в пол тих сказал:

– Ступай с богом, и ты Александр Михайлович, тоже ступай, я хочу собраться с мыслями.

Он остался один, полный раздумий, он не желал конфликта со шляхтой, но всяческие уступки не помогали.

Император не был жесток по своей натуре, потому ему было сложно принять какое-либо деспотическое решение, и он временил. Но на окраинах России, в Польском Царстве, уже думали о новом восстании, которое бы отличалось от предыдущего, произошедшего тридцать лет назад. И которое было так бесславно подавлено, не оставив о себе даже памяти. Шляхта всегда отличалась бунтарством. Она, бывшая Речь Посполитая, когда-то великое государство сейчас терпела гнет и считала это верхом унижений.

Времена Яна Казимира прошли, навсегда увековечившись в истории, но шляхтичи до сих пор горели идеей восстановить свои территории в границах 1772 года, и были готовы, казалось, на все. Было ли это началом новой эпохи или всего лишь злым роком бедной Польши, никто пока еще не знал.

Глава 3

Ее звали Анна, дочь сербского военачальника Йована Митича, приехавшая в Петербург из-за наставлений отца. Он уехал во Францию, с политической миссией, а девушка вынуждена была отбыть в Империю. Однако вскоре связь с отцом оборвалась, и Анна осталась в чужой стране без всякой поддержки.

Она была среднего роста, с прекрасным телосложением. Имела русые, словно колосья пшеницы, длинные волосы ниже плеч. Красива, сдержана, умна. Эти черты сложились в одном человеке. Очертание ее лица часто описывается в романах русских классиков, и казалось, ее образ содержит в себе все прекрасное героинь тех произведений.

Анна выехала в поле поупражняться в верховой езде, ее отец с детства привил ей любовь к лошадям, и она каждое утро выезжала на своем жеребцом в поля, дабы просто поскакать в свое удовольствие, и полюбоваться русскими просторами. Такими, какими не ей не удавалось встретить в Сербии. Эти пейзажи, которые открывались ей, действительно были прекрасны. Неподалеку текла небольшая речушка, с кристально чистой водой, возле нее росли могучие тополя, и хрупкие березы с белесой корой и желтеющими листьями. А вдали простирались бескрайние поля, с высоко растущей травой. Эти поля нравились девушке больше всего. Ей нравилось ощущения свободы и широкий простор. Девушка любила скакать там верхом, ощущая своим телом ветер, который распускал ее волосы и дарил прохладу в жару. Именно русские поля нравились ей больше всего, и именно их ей так не хватало в Сербии.

Сегодня она поехала на новой лошади, ведь ее Ивес (так звали коня), заболел и на все попытки Анны вывести его хотя бы со стойла, он лишь бессильно падал. Взобравшись в седло девушка поехала, но новый конь сразу же попытался сбросить наездницу. Нельзя сказать, что побудило животное к таким действием, но Анна чуть не убилась и, верно, пострадала бы, если бы рядом не проезжал Гофман. Увидев девушку, которая находилась в беде, он поспешил на помощь. Догнав коня, Кристиан схватил его за упряжку и вытянул ее на себя, постепенно сбавляя темп, пока скакун не успокоился и не перешел на шаг. Гофман, спешившись с коня, помог спуститься наезднице. Анна, почувствовав под ногами землю, тяжело дыша, молча опустилась на колени. Кристиан заговорил первый:

– Вы в порядке?

Девушка будто бы только сейчас заметила Гофмана. Она посмотрела на него испуганными глазами и дрожащим голосом произнесла:

– Да, спасибо.

– Что ж Вы одна ездите, если не умеете.

Девушка подняла голову и взглянула на Кристиана:

– Я умею. Я не знаю, почему все так случилось.

Девушка заплакала, верно, от испуга.

Кристиан сел рядом:

– Ну что вы, все закончилось хорошо, не плачьте.

Девушка утерла слезы, но они продолжали течь.

Гофман достал из кармана платочек и вручил его ей, девушка приняла платок и вытерла с лица слезы, после чего Кристиан спросил:

– Как Вас зовут?

Выждав паузу, девушка ответила:

– Анна Митич.

– Вы венгерка?

– Я сербка, точнее мой папа серб, а матушка черногорка.

Она погрустнела еще больше, но Кристиан не понял почему.

– Красивое имя, Анна.

Девушка слегка улыбнулась:

– Спасибо! А как зовут Вас, чудесный спаситель?

– Кристиан Гофман!

– Австриец?

– Прусак!

– Мне очень приятно познакомиться, но мне нужно ехать, извините!

С помощью прусака она уселась в седле и тихо поскакала в обратном направлении, теперь конь вел себя тихо. Совсем нельзя было сказать, что несколько минут назад он едва ли не убил свою хозяйку. Вдруг Кристиан крикнул ей в след.

– Где я смогу найти Вас?

– Не стоит, – только и произнесла девушка.

***

Анна вошла в дом, села за стол и посмотрела на висевший на стене портрет, где она была запечатлена вместе с отцом. Девушка не помнила свою мать: она скончалась от пневмонии, когда маленькой Анне было три года, и Йован Митич один воспитывал свою маленькую дочь. Несмотря на то, что девочка воспитывалась отцом, при том военным, она имела очень чуткую душу и мягкий характер. Йован отдавал ей все тепло, которое ему было более некому отдавать. Во второй раз он так и не женился, поскольку не смог забыть свою жену, которая стала для него всем. Да и не хотел забывать.

Когда они жили в Удовице, маленьком сербском городе, Йован каждый день (когда позволяла служба) ходил к ней на могилу, в любую погоду, будь то невыносимый зной или буря. Он проводил там не менее часа, рассказывая умершей о своей жизни. Говорил так же и о своем продвижении по службе и как растет дочка. Если его сердце что-то тревожило, он сидел на могилке более трех часов, изливая свою душу, и всегда получал утешение. Со временем к Йовану присоединилась и Анна, которая убиралась там и сажала живые цветы. Девушка признавалась сама себе, что кладбище близ Удовице – это единственное место, где она видела отца плачущим.

***

В одну из ночей октября в Россию приезжает итальянец Калисто Аллегро, подданный итальянского короля Виктора Эммануила II. Он прибыл в Империю по поручению своего монарха, дабы договориться о торговле меж государствами.

У Российской Империей с Итальянским (ранее Сардинским) Королевством отношения были довольно напряженными, ведь итальянцы были противниками России в проигранной ей Крымской войне. Несмотря на это, напряжение спадало, и король Виктор искал выгоду в бывшем противнике. Помимо всего прочего, шпионы короля донесли ему, что германцы, которые стремились объединить свои земли, что, кстати говоря, желала сделать и Италия, послали своего человека в Петербург с некой дипломатической целью. Что это была за цель, никто не знал, но Виктор был уверен, что это план по объединению Германии. Откуда взялась такая уверенность, я не знаю, и не знают, наверное, сами итальянцы. Но факт остается фактом. С миссией добиться сближения с Россией и подписания торгового договора, а так же установлением слежки за неким прусаком, которым и являлся Кристиан, прибыл Аллегро.

Стоит рассказать об этом человеке подробнее: Калисто Аллегро, сын богатого итальянца Адриано был статным двадцатишестилетним подданным Королевства Италия, пользовавшимся особым доверием у короля. Он не отличался, какой-либо смелостью или мудростью, но был упорен и всегда весел, от чего и нравился королю. Все, что начинал Калисто, он всегда доводил до конца, потому и был выбран в качестве дипломата.

Система имен Италии отличалась от всех остальных европейских систем: как и другие романские народы, в том числе и русские, итальянцы имели личное имя и фамилию. Однако еще в Римской Империи у человека было три личных имени: имя, дававшееся при рождении, имя обозначавшее семью, и имя, которое присвоило ему общество.

Со временем все поменялось, и итальянцы носили лишь одно имя. Название которого, кстати говоря, очень часто подвергалось традиции нарекать детей именами предков. Например: первому сыну давали имя деда по мужской линии, первая дочь нарекалась именем бабушки, так же по линии отца, вторые сын и дочь получали имена деда и бабушки по женской линии соответственно. Дети, рожденные после, получали имена своих родителей либо близких родственников не успевших вступить в брак. Итальянские фамилия были схожи с некоторыми европейскими, но частично от них отличались. Они обычно оканчивались на «-i» или «-o». Происхождением фамилии могло быть: принадлежность к семье, подобно датской системе, обозначающей отца. Прозвище, которое означало что-либо. Зависимость перед господином или солдатской службой. Так же фамилия могла означать город рождения, такой являлась фамилия художника Высокого Возрождения Leonardo da Vinci, родившийся близ города Винчи.

Аллегро, кстати говоря, не был назван ни по одной из этих систем, так как в Италии допускался самовольный выбор имени. Само имя Калисто переводилось с древнеримского как «самый красивый» – его отец был весьма гордым человеком и имел мнение, что только его дети могли быть красивее детей итальянских монархов. Что вызывало такое мнение, не понимало ни общество, ни супруга, ни, наверное, сам Адриано.

Несмотря на это, Аллегро отнюдь не был красавцем, но страшным его тоже назвать было нельзя. Он был некой золотой серединой. А вот фамилия прямо говорила о нем: она означала «веселый». Он мог плясать часами напролет, всегда мог рассказать новую смешную байку и не унывал, наверное, никогда, потому что был уверен, что нет на земле того, от чего можно печалиться.

Калисто имел черные, как уголь, густые волосы, за которыми он верно трепетно ухаживал. Густые настолько, что в них с легкостью путался гребень, которым итальянец укладывал их по утрам. Чуть искривленный нос и карие глаза, они были довольно выражены и выглядели очень красиво. Его взгляд, прожигавший, казалось бы, насквозь, ровная спина, подтянутое телосложение, отчетливо проявляющее рельефный контур. Аллегро остановился в той же самой гостинице, где жил Гофман, однако он сам того не знал. Не ведал он так же, как выглядит прусский дипломат, а потому миссия его была весьма сложна. Он должен был найти его, но как – не волновало короля. Упорство итальянца часто играло с ним добрую игру, из которой он выходил победителем, и на него он и рассчитывал. Когда он вносил в свой номер вещи, с ним поздоровался человек с небольшим германским акцентом, которого не заметил Калисто. Поздоровавшись в ответ, он стал вносить свой багаж, не думая, что увидел того, кого предстояло найти.

Сам Гофман знал о том, что король Виктор послал за ним наблюдателя, о том ему сообщил Бисмарк перед самой отправкой в Петербург. В отличие от итальянских шпионов, прусские выполнили свою работу полностью, узнав имя итальянца и место его пребывания в России. Кристиан не подал виду, что раскусил планы Калисто, ведь так поступил бы либо безумец, либо человек ничего не сведущий в дипломатии, а таким Кристиан никогда не был. Он хотел спутать надзирателя и замести свои следы.

Несмотря на то, что отношение между Пруссией и Италией были дружественными, оба государства с осторожностью доверяли друг другу, боясь колкого предательства. Сам Аллегро любил прусаков, а его тайная любовь по имени Андреа была как раз из этой страны, но приказ короля не подвергался обсуждению, и требовал беспрекословного повиновения. Впрочем, Калисто не видел в том ничего плохого, ведь то могло помочь его стране, которую он очень любил.

***

Кристиан проходил недалеко от Зимнего Дворца, прогуливаясь в конце дня. Он любовался красотою вечернего Петербурга, который оставлял в его душе невероятные впечатления после каждой прогулки. Ему показалось, что он увидел Анну выходящую из дворца. Приглядевшись, он действительно разобрал ее образ. Так получилось, что он поравнялся с ней, так как его шаг был очень быстрым, а она шла медленно и спокойно. Девушка увидела его, и он поприветствовал Анну:

– Доброго вечера!

На лице девушке был виден след грусти:

– И Вы будьте здравы.

– Что-то произошло? Почему вы такая грустная?

– Это не важно, простите.

Девушка сорвалась, и ускорила шаг, Кристиан не смог понять ничего, он остался стоять глядя в след уходящему силуэту.

Петербург обрел желтые краски от осенней листвы, город изливался золотом осени и был прекрасен. То время было прекрасным, и всю его глубину не описать ни в одном, даже самом лучшем романе; и сегодня, и через сотню лет время то не наступит вновь. И ныне живущим будет оставаться лишь наслаждаться им через книги людей существующих тогда, собственной душой прочувствовавших ту эпоху.

Дворцовые интриги, широкие балы, дипломатия, заговоры и битвы за власть, вот что хранило в себе то время, великое и таинственное. Время, когда о лампочках накаливания не знал никто, но люди стремились подарить людям свет. Время старых телеграфов и мечте об удобной связи. Время дорожной скуки в карете, или верхом на лошади, путешествуя по миру. След той эпохи живет в каждом из ныне живущих людей, передаваемый от деда к внуку, от отца к сыну. Из беседы в беседу, из романа в роман.

Глава 4

Александр не спал, ему пришло письмо из Польши, о том, что радикалы основавшие год назад в Варшаве Центральный Национальный комитет, поднимают бунт и готовят революционеров. Вот-вот могло произойти новое восстание. Самое страшное для него было то, что организаторами бунта выступали русские подданные, таковыми были Каплинский, Домбровский, и Потебня. Государь впал в ужасное состояние, в его спину будто бы воткнулась сотня ножей. Он никак не ожидал такого предательства, но забыв обо всем, он продолжал руководить страной, дабы подавить восстание в Польше. Император вызвал к себе канцлера Горчакова, тот явился быстро. Заспанный министр поинтересовался у Александра:

– Что же вам, государь, не спится?

Монарх, даже не взглянув на него спешно, но отрывисто произнес:

– Как можно спать, когда в стране начинается война.

Император был взволнован как никогда. Он ходил по залу из стороны, в сторону пытаясь придумать какой-либо план действий.

– Ваше превосходительство, у Вас был сегодня посланник Бисмарка, как же его…

Александр остановился и твердо ответил:

– Гофман.

– Ах, да, он.

– Он хотел настроить меня против Дании, я этого не терплю.

– Он лишь хотел добиться расположение к своей стране.

Александр неожиданно прокричал:

– А к моей стране кто-то располагает? – затем он стих, и, взглянув на испуганного Горчакова, произнес. – Прости, Саша.

– Александр Николаевич. – Продолжил Горчаков. – Бисмарк готов оказать поддержку России, но Вам необязательно слать на гибель своих солдат, ведь можно обойтись без крови.

Император о чем-то подумал, и буквально поняв мысли министра, сказал:

– Я назначу аудиенцию с Гофманом на утро.

– Я смелюсь напомнить, что в Петербург приехал Лапоухов. Я думаю, стоит ему напомнить про обещанный визит.

– С Иваном у меня будет очень важная беседа. Отправь ему письмо с просьбой явиться завтра, ближе к обеду.

– Я могу идти?

– Иди.

Александр остался наедине с собой, он не до конца знал, что делать. С одной стороны Гофман мог действительно помочь в польском вопросе, с другой Россия не хотела портить отношение с Данией. Решение принять было крайне сложно, но правильную мысль подсказал Горчаков. Император знал его блестящим дипломатом, любящим Россию и заботящимся о ней, как о самом себе. Александр верил, что министру под силу найти выход даже из столь сложной ситуации. Император лег в постель и попытался уснуть, но этого у него не получилось. До самого утра он не смыкал глаз.

***

Еще не исполнилось шести часов, как монарх отправил посыльного к Кристиану, для срочной аудиенции. Он не мог ждать, внутри все будоражилось. Вернувшись обратно, гонец просил передать, что Гофман готов явиться во дворец к одиннадцати часам. Александр так сильно нервничал, что это время казалось для него вечностью. Минуты тянулись неимоверно долго, Александр ничего не ел с ужина. Наступило одиннадцать дня, но Кристиан не появлялся, император совсем разомлел, как открылись двери зала и туда вошел глава императорской охраны.

– Ваше Величество, к вам прусак, и Иван Лапоухов, говорят, Вы их ждете, пускать?

– Конечно, пускать, и поскорее.

Про себя он подумал:

Это даже лучше, что они вместе.

На Александра вновь напало волнение, от которого на лице проявились капли пота. Но как только Кристиан и Иван вошли в зал, император не подал ни единой эмоции.

Гофман поклонившись начал говорить первым:

– Вы хотели меня видеть.

Император утвердительно кивнул:

– Да. Я буду откровенен с тобой, Кристиан, мне нужна помощь в польском вопросе.

– Да, но как же наша сторона?

– Я обещаю, если вы и датчане начнете воевать, Россия не будет вмешиваться в войну, даже если об этом будет просить вся Европа, тебе же это нужно?

Гофман удивленно произнес:

– С чего Вы взяли?

– Пруссия слишком сильна, чтобы бояться Данию. Прошлую войну вы проиграли, потому что в нее вмешался мой отец, а так же англы и францы. Вашей стране не нужна военная поддержка, вам нужен наш нейтралитет, ведь я прав?

Кристиан склонил голову, и о чем-то подумав, тихо произнес:

– Правы.

– Так твой король может помочь?

– Я сегодня же поеду в Берлин, там встречусь с Отто фон Бисмарком и передам ему Ваши слова. Уверен, он заинтересуется.

– Не теряй времени, езжай.

– Ваше Величество, можно вопрос?

– Да.

– Почему Вы так дорожите Польшей? Почему боитесь ее полного отделения?

– И у меня это спрашиваешь ты? Почему вы дрожите, когда понимаете, что не можете объединить свою Германию? Почему всеми зубами вцепились в Шлезвиг и Гольштейн? Почему вы так яро отрицали решение Венского конгресса? Вашу страну разбили, а собрать ее уже не так легко, я не прав?

– Правы. Я понял Вас.

– Польша уже не один десяток лет является частью России, а вместе с ней Украина и Белоруссия, иди, Кристиан, сейчас я надеюсь на тебя как иногда.

– Я хочу задать еще один вопрос.

– Да, пожалуйста.

– Что хотела та девушка, что вчера была вечером во дворце?

– Ты хочешь знать слишком много.

– Это очень важно для меня, если это не является государственной тайной, прошу, скажите.

– Тайной это не является, она пришла с просьбой о помощи. Если бы не Александр Михайлович ее бы не пустили во дворец, но он настоял и я выслушал ее.

– И что же?

– Ее отец похищен поляками во Франции, она просила помощи.

– И Вы обещали помочь?

– Я не обещал, но я хочу ей помочь, правда, не знаю каким образом.

– Разрешите мне помочь ей?

– Какая тебе от этого выгода?

– Я знаю эту девушку, и просто желаю помочь.

– Поезжай в Берлин, а после я сам помогу тебе, чем смогу.

– Прошу Вас, узнайте, где он, а я сделаю в Берлине все, чтобы вопрос Польши прошел гладко.

Кристиан поклонился, вышел из зала. Иван подошел ближе к императору. Александр задал ему вопрос:

– Что скажешь?

– Имел удовольствие общаться с ним вечор в гостинице.

– И как же твое мнение, стоит ли ему доверять?

– Определенно. Но Вы звали меня для чего-то важного?

Император посмотрел ему в глаза, и, помедлив с секунду, произнес:

– Иван, Кавказ продолжает сопротивляться.

– Но ведь Шамиль сдался нам.

– Да, но падение имамата не полностью решило проблему, кавказцы продолжают воевать.

– Вы хотите, чтобы я поехал туда?

– Да, я хочу, чтобы ты возглавил полк Полибина.

– А как же Василий Игнатьевич?

– Он убит на прошлой неделе, закрыл солдата от польского карабина.

– Как же?

– Ты примешь мою просьбу?

– Я готов ехать прямо сейчас.

– К вечеру я пришлю сопровождение, будь готов, – император подошел к Лапоухову. – Ваня, не хочу я посылать тебя туда, но как император не могу и оградить от войны. Ты лучший тактик из тех, кто еще не на Кавказе, ты достоин полка Полибина.

– Разрешите идти?

– Идти разрешаю, и приказываю живым вернуться назад.

Лапоухов вдруг перешел на военный тон:

– Есть.

Александр окрикнул его:

– Постой. Возьми это, – он протянул ему часы. – Моему отцу подарил их Паскевич, а я дарю тебе.

– Благодарю, – поклонился Иван и вышел из зала.

Император перекрестил уходящего и тихо произнес:

– Вернись живым, Ваня.

Иван этого не видел, по пришествию в гостиницу, он собрал свои вещи. В семь вечера за ним заехала царская карета. Его путь безвозвратно лежал на дикий Кавказ. Александр очень дорожил Лапоуховым, и не просто так:

Последний год минувшей Крымской Войны был для России роковым, в разных частях Европы гибли сотни русских солдат. Одним из гарнизонов командовал генерал Иван Сергеевич Лапоухов, который был блестящим русским тактиком и стратегом. В одну из особо кровавых битв, его отряд отбивался от натиска врага, и так случилось, что одного из солдат, самого молодого, выбросило из укрытия. Неприятель мгновенно стал бить по месту несчастного солдата. Иван, отдав распоряжение стрелять без команды, бросился ему на помощь и закрыл собой от пули карабина. Несколько сослуживцев пришли на помощь младшему другу, но он был цел, а вот их генерал был тяжело ранен. Его отправили домой, прислав вместо него нового генерала, который, то ли был предателем, то ли ничего не сведущим в военных делах. Из-за своего ранения Иван пропустил войну на Кавказе, а когда восстановился, Шамиль уже был в плену, и надобности отправлять его туда не было, до поры.

Александр ценил смелых солдат, а к Лапоухову он питал особую любовь. С самого его возвращения он лично распорядился назначить ему лучших лекарей. После полного выздоровления стал часто приглашать во дворец, но воевать уже не отправлял, вместо этого он послал его в Копенгаген, обосновав это тем, что хочет разузнать, чем живут датчане и чего бы от них перенять. На самом же деле это был лишь очередной повод отправить Ивана в отпуск, который он так не хотел брать.

***

Кристиан вновь увидел ее, она гуляла по улицам Петербурга и выглядела весьма одиноко. Подойдя к ней, он произнес:

– Здравствуйте!

Анна посмотрела на него пустыми глазами и тихо ответила на приветствие:

– Здравствуйте.

В глазах девушки читалось простое безразличие ко всему происходящему.

– Анна, я хочу помочь найти Вашего отца.

Девушка вздрогнула:

– Что? Откуда Вы…

– Мне сказал об этом император, и я очень хочу помочь Вам.

– Я думаю, мне уже никто не поможет.

– С чего вы так решили?

–Папа либо мертв, либо его скоро убьют.

–От чего же?

–Когда я уезжала сюда, перед его отбывкой в Париж, я наткнулась на бумаги: там говорилось о каком-то восстании, которое, то ли вот-вот начнется, то ли уже закончилось. Упоминался Львов, кажется, это Польша.

– Анна, я не верю в такой исход. Сейчас я уезжаю в Берлин, но Александр обещал узнать, где сейчас Ваш отец. Как только я вернусь, я сразу же отправлюсь туда и найду его, чего бы мне то не стоило.

Девушка бросилась на шею Кристиана, но тут же осеклась, на ее глазах был поток слез.

– Не плачьте, все будет хорошо.

– Я очень хочу к папе.

– Обещаю, я сделаю все, что смогу, только потерпите, но для этого мне нужно съездить в Берлин.

– Я буду ждать Вас, Вы дали мне надежду.

– Давайте я провожу Вас домой, а Вы расскажете мне о Вашем отце.

Так Кристиан узнал его имя, и то, кем он являлся. Он не понимал, о каких бумагах говорила Анна, но был уверен, что это были документы связанные либо с восстанием тридцатого года, либо с грядущим возможным восстанием шестидесятых годов. Одно он знал точно, Йован – отец Анны, либо сейчас, либо скоро будет в Польше, ведь документы, скорее всего, нужны зачинщикам. Нужно было скорее ехать в Пруссию, ведь счет шел на часы. Он собрался за пару часов и выехал через час после полуночи, на дарованной ему королем карете, подгоняя извозчика. Кристиан не смог сомкнуть глаз этой ночью, обдумывая, как будет вести себя в Польше, и как будет действовать, но от своих слов он отрекаться не стал бы: ведь Гофман был честен, а честь была его вторым именем, в прямом смысле этого слова.

Глава 5

Кристиан проезжал границы Пруссии. Утренний туман садился над этим маленьким государством, и Гофман ехал размерено, наслаждаясь той атмосферой, которая обитала в это утро здесь. Он успел проехать всего пару миль по родной земле, как раздался выстрел и конь упал замертво. Прусак едва успел встать, как увидел бегущих на него людей, которые кричали по-датски:

– Это немец, это немец. Сдавайся, враг Европы!

Их было около шести человек. Достав свой револьвер, Гофман выстрелил, один датчанин пал без дыхания. Расстояние позволяло перезарядить пистолет и выстрелить повторно. Второй нападавший пал. Выхватив шпагу он начал драться с четырьмя подбежавшими датчанами. Их шпаги были короче шпаги Кристиана. Трое датчан были повергнуты, и четвертый бросился в бегство – прусак догнал его и повалил на землю. Тот стал кричать на своем языке:

– Я прошу тебя отпустить меня.

Кристиан немного понимал по-датски, поэтому решил вести свой диалог на языке врага.

– Если ты хочешь, чтобы я тебя отпустил, ты должен сказать мне, почему напал на меня.

– Наш король готовится к войне. Мы – датские партизаны, мы убиваем каждого немца, которого находим. Таков приказ.

– Ты один?

– Нет, наш лагерь рядом.

– Ты должен отдать мне свой пистолет. Это гарантия, что ты меня не сдашь.

Пленник повиновался. Гофман приказал ему встать и жестом указал на свободу. Датчанин убежал, а Кристиан продолжил свой путь на датском коне. Теперь он вез королю две новости, о согласии русских и о готовящейся войне.

Въехав в Берлин, он разыскал Бисмарка, тот встретил его тепло:

– Ты уже приехал, мой друг?

Кристиан не стал начинать издалека:

– Император Александр согласен на полный нейтралитет.

– Как тебе удалось так быстро уговорить его?

– В Польше начинается восстание. Я обещал, что Пруссия поможет России его утушить.

Министр заинтересовался:

– Расскажи об этом подробнее.

Гофман поведал все, что знал сам, Отто направился вместе с ним к королю. Бисмарк смог договориться с Вильгельмом о направлении своих войск, при условии, что Пруссия сделает свой ход лишь после полного начала восстания.

Король был в прекрасном настроении:

– Ты славно поработал, мой сын.

– Это не все. По пути сюда на меня напали датские солдаты, их гарнизон разбит не далеко от Кенигсберга.

– Что? Немедленно нужно начинать войну.

Неожиданно министр заявил:

– Я против.

– От чего же?

Бисмарк, положив руки за спину и отвернувшись от короля и Гофмана, медленно пошел по залу, говоря:

– Дания понимает, что прошлая победа – заслуга Европы, а сам Копенгаген – слаб. Между тем, совершив рывок сейчас: не до конца готовыми, мы можем повторить ошибки России, и злой рок, обрушившийся на нее в Крымской войне, рухнет и на нас. Да, датчане слабы, более того, их гораздо меньше, чем нас, но не забывайте, что в Европе есть государства, помимо России. Французы и англы не допустят нашего укрепления, а тем более объединения, поэтому лучше будет обдумывать каждый шаг, не делая лишнего.

Король наконец спросил:

– Но как же быть?

Министр обернулся:

– Мы либо дадим им напасть, либо нападем тогда, когда они максимально не будут готовы.

***

Между тем Виктор Эммануил занимался государственными делами. На его уме было очень важное дело – присоединение Рима. Этот город принадлежал Франции, но уже через десять дней после того, как итальянский монарх принял свой титул, он объявил Рим – будущей столицей Италии. Так же головной болью короля была Венецианская область, которая входила в состав Австрии. Монарх жаждал присоединения этих территорий, но не мог сделать этого, ведь он не хотел воевать ни с Францией, ни с Австрией. Виктор Эммануил вновь смотрел на Пруссию, ибо Италия, как и она, жаждала объединения, он верил, что когда-нибудь Пруссия поможет решить этот вопрос, но это были лишь надежды.

В это время Калисто искал Кристиана, который в то время собирался возвращаться в Россию. У него не было зацепок, он не знал где искать, а главное кого. Возможно, это был старик, или мужчина в расцвете лет, а может быть, это была и вовсе женщина. Он прислушивался к каждому говору, пытаясь найти прусский акцент. Аллегро хорошо знал, как он звучит, ведь для его возлюбленной родным языком был прусский, но, хоть она хорошо знала и изъяснялась на итальянском, акцент не проходил ни на миг.

Почему же он не услышал его в голосе Гофмана? Может быть, он был слишком увлечен, или устал после томной поездки? Нет, дело было совсем в другом: Кристиан, зная о намерениях Калисто, нарочно путал его с самого начала его миссии. Дело в том, что прусак владел не только прусским, русским и датским языками, но так же он мог говорить на австрийском диалекте. Австрия была германским государством, следовательно, ее граждане изъяснились по-немецки. Но так устроен язык, что зачастую в нем преобладает диалектика. Например, Мордовия, которая три века назад вошла в состав Российского Государства, имела две народности: мокшу и эрзю. Диалектика ее была и остается настолько развитой, что разные говоры могут встречаться каждые шесть верст. Главным же диалектом было смешение двух языков в один: шокшанский. Подобно такому принципу было использование немецкого языка многими европейскими странами, но вернемся к Гофману.

Хорошо зная австрийский диалект, он мог говорить так, что невозможно было понять, говорит прусак или австриец, как раз за последнего и принял его Аллегро. В планы Кристиана входила тайная игра с итальянцем, и желание запутать его, не выдавая себя. Он желал влиться в доверие, и обмануть Калисто, убедив его, что никакого дипломата нет, или он схвачен, или давно уехал из России. Почему же Гофман так поступал, ведь в его миссии не было ничего шпионского и преступного? С одной стороны это было так, но с другой…

Во-первых, Калисто мог разрушить так чутко настроенные отношения с Александром, во-вторых, Кристиан начинал вести двойную игру, ведь решившись на спасение Митича, он подвергал себя опасности, ведь Вильгельм не приветствовал жертвы, ради подданных других корон. К тому же, он чувствовал, что из этой страны он не вернется прежним, а в связи с нарастающим накалом событий, не знал – вернется ли вообще.

Калисто, гуляя возле гостиницы, услышал ту самую речь, которую искал; обернувшись, он увидел человека немецкой внешности. Беловолосый, с тонкими щеками человек ругался с кухаркой гостиницы, а в его словах явно преобладали нотки немецкого языка.

Итальянец сделал вид, что он плохо понимает русский язык, и ему безразлично все, что происходит вокруг. После того, как человек, вдоволь обругавши кухарку, пошел прочь, Аллегро последовал за ним, постоянно прячась, чтобы не попасться ему на глаза. Предполагаемый прусак завернул за угол и вошел в дверь, подойдя к ней итальянец прислушался, с внутренней стороны двери доносился разговор двух немцев. Калисто знал немецкий блестяще, основной вклад в это внесла его Андреа, и он мог понимать, о чем говорят внутри помещения, и он понимал.

– Я говорю тебе, Джерд, за мной пристально следят.

– Алоис, о чем ты говоришь, кто будет за тобой следить?

– Они узнали обо всем, и послали воинов.

– Успокойся, расскажи все внятнее.

– Вчера я вышел из гостиницы, чтобы отправится к тебе, но увидел человека на коне, он достал пистолет и начал целиться в меня. Я вбежал в двери гостиницы, он не успел выстрелить.

– Ты запомнил его?

– Он был в маске, я не видел его лица.

– Что ж, я со всем разберусь, а теперь иди и делай, что должен.

Аллегро спрятался за рядом стоящим углом здания, из-за дверей вышел все тот же человек, и оглядываясь пошел прочь. Итальянец был уверен, это тот прусак, иначе какие важные дела были бы у него, и кто бы мог за ним охотиться? Кстати последний вопрос волновал его достаточно сильно, ведь если немца убьют, то никакой информации он узнать не сможет. Лишь только тот скрылся из виду, Каллисто вышел из укрытия и пошел своей дорогой.

Гофман же уже выехал из Берлина и направлялся в Петербург, и казалось бы, его миссия была успешно выполнена, но Бисмарк понимал, что сейчас рядом с Александром нужно держать своего человека, и Кристиан хорошо подходил для этой роли. Кстати говоря, Гофман сам подсказал министру об этом, ведь ему нужно было вернуться в Россию для исполнения желания помочь девушке, которая так понравилась ему, к тому же Александр ждал его, а он не мог подвести надеющихся на него. Он хотел посоветоваться с Иваном, надеясь, что тот подскажет ему с чего начать, а, возможно, и сможет чем-либо помочь. В отношениях с Лапоуховым он нисколько не лицемерил, он искренне полюбил его суть, его характер. Ему не хватало друга в этой чужой стране, ведь тут все было совсем никак в Пруссии.

И сейчас, проезжая Кёнигсберг он думал о дальнейшей жизни в России, о том, с чего он начнет поиски отца девушки, но более всего он думал о самой Анне.

Она буквально связала его своей сетью и не отпускала ни на миг. Ее образ постоянно витал перед глазами Гофмана: он помнил каждый сантиметр ее лица, и тот аромат, который ощущал каждый раз, когда встречался с ней.

В Пруссии у Кристиана была всего одна дама сердца, роман с которой закончился так же бесславно, как закончилась для России Семилетняя война.

Ее звали Эльза, они встретились, когда Гофман после тяжелого дня вышел на прогулку, и совершенно случайно встретил ее. Она обронила белый платочек, а он, догнав ее, вручил его ей. Они разговорились и неожиданно стали осознавать, что встреча была не случайной, ведь выйди он парой минут позднее, и уже никогда бы им, наверное, не встретиться. Через три месяца Кристиан возненавидит тот день, возненавидит тот платочек, который подтолкнул его к Эльзе.

Их роман цвел так, как цветут полевые цветы, и благоухал, как не благоухает ни один из них. Казалось бы, на том и закончилась бы эта история.

Одним из летних вечеров Гофман сидел за столом, склонившись над книгой Гете, рядом мирно полыхала свеча. В одно из мгновений к нему, в открытое окно, прилетел камень с привязанной к нему запиской. Выглянув, он увидел быстро удаляющийся женский силуэт. Развернув записку, он прочел:

«Дорогой Кристиан, мне больно писать эти слова, но я не могу сказать их лично. Я хочу завершить наш роман, и эта записка, его эпилог. Я долго плакала, когда принимала это решение, и поверь – мне от этого тягостно и больно, но оно принято исключительно мной, прощай». И снизу подпись: «Когда-то твоя Эльза».

Кристиан был убит большим количеством упражнений по рукопашному бою и битв на мечах, которыми нагружал себя со следующего дня.

Он был не из тех, кто, узнав о подобном, срывался с места, и, пришпорив коня, скакал в другой город, или другую страну. Нет, он был другим, но совсем не бесчувственным.

Дабы оградиться от томных, терзающих мыслей он днями и ночами пропадал в своем тренировочном лагере, изнемогая до семи потов. Так он справлялся со всеми потрясениями, которые происходили с ним, но более всего его подорвало следующее:

Когда он снова увидел ее, она шла так же улыбаясь, все в том же платье, которое было на ней в миг их первый встречи, но только теперь с ней говорил другой. Это был сутулый придворный короля. Он знал его, знал характер, знал душу. Самое привлекательное в нем было то, что он находился при дворе, гораздо ближе, чем сам Гофман.

И, если бы он не знал об этом, то, конечно же, простил бы ее за все: за то, что не сказала свои слова в глаза, за то, что трусливо убежала тем вечером, но измена была единственным, чего не мог простить Кристиан. Однако он был человеком чести, навсегда оставив ее, Гофман более не замечал появления девушки. На ее приветствия, которых становилось все больше, при встречах на улице, он отвечал молчанием, и значительно прибавлял шаг. Кристиан понимал, что возможно, то, что он делает – не правильно, но таковой была его природа. Таковым был Гофман.

Глава 6

По прошествии трех недель Александр узнал о покушении на наместника государственного совета, своего брата Константина Николаевича Романова. Человек настроенный либерально, был ненавидим большинством придворных, но Александр питал к нему особую братскую любовь. Именно Константин направил его в правильное русло, когда император колебался в создании манифеста об отмене крепостного права. Многие законы не обошлись без его вклада, и Россия многим была обязана ему, хотя за то его и ненавидели.

От Кристиана не было вестей, но к этому времени пришло письмо от Лапоухова. Александр сел в свое кресло, надел пенсне и с волнением начал читать.

«Отец и свет русской земли, аз прибыл в полк свой и со всеми солдатами знакомился. Все в них мне нравится, да только одно плохо: что бы не делали – хоть ружья чистят, хоть кашу варят – все в разговоре своем матерные слова роняют. Я хоть человек не ворчливый, да не терплю матерных слов, ведь слова сии хула на Божию Матерь, от того и не дает она нам победы, паче мы гневим Ее днем и нощью. Покуда не хулу, а молитву творить будем, тогда она нам помощь и пошлет. Так своим ребятушкам и говорю. И слов сих меньше стало, стараются родные. В остальном все, слава Богу, надеемся к июню следующего лета вернуться домой. Верный Ваш подданный. Иван Лапоухов.»

***

Еще через пять дней в Петербург вернулся Кристиан. Не медля, он направился во дворец. Александр был рад его возвращению. Гофман рассказал императору о согласии короля Вильгельма помочь России, и о том, что канцлер Бисмарк будет лично следить за прусскими действиями, но условие Пруссии будет заключаться в том, что она вступит в игру лишь после начала самого восстания. Александру это условие не противило, он поблагодарил Кристиана и пригласил на царский ужин, Гофман вежливо отказался.

Выходя из дворца, его взор упал на то, как два неизвестных напали на девушку, в которой он разглядел Анну. Они силой сняли с руки девушки кольцо с драгоценным камнем. Добившись своего, они бросились было бежать, но на их пути встал Кристиан. Оба человека кинулись на него, но тот, достав палаш, отсек одному руку, тот закричал и упал, корчась от боли. Кровь растекалась по земле, образуя алый ручей. Анна едва не упала в обморок. Ее ноги подкосились от этого зрелища, но она выстояла.

– Что ты наделал? Ты отрубил ему руку. – С ужасом вскричал второй.

– Во многих странах за воровство отрубают конечности, считай, что над ним свершился справедливый суд.

Второй из налетчиков поднял раненого и быстро увел прочь.

Гофман подошел к девушке и протянул ей кольцо:

– Это Ваше.

Заплаканная девушка взяла его:

– Как мне благодарить Вас? Вы оказали мне огромную услугу, ведь это кольцо – последняя память о моей матушке

– Я глубоко соболезную Вам.

– Ничего, все в порядке. Так, что Вы хотите?

– В качестве благодарности ответьте всего на один вопрос.

– Я слушаю Вас.

– Почему Вы меня избегаете?

Девушка поникла, но спустя пару мгновений сказала:

– А, что Вы от меня хотите?

– Если быть честным, Вы мне приглянулись.

– Простите за мою дерзость, но я тоже хочу быть с Вами открытой – я это поняла.

– Вы решили избегать меня, потому что я вам не понравился?

– Дело далеко не в этом, быть откровенной, вы тоже мне приглянулись, но я знаю весь сценарий, который произошел бы с нами. Вы просто впустую потратили бы свое время.

– Почему же?

– Да потому что Вы католик, а я православная христианка, и я воспитана своею матерью так, что для меня муж может быть только таким же, как я. Вы сказали мне, что можете помочь найти папеньку, и тем самым дали мне надежду, но я боюсь, что теперь Вы откажете мне, и я останусь одна с моим горем.

Кристиан улыбнулся, Анна заметила это:

– Почему вы улыбаетесь?

Выдержав паузу, он произнес:

– Я православный, Анна.

– Что? Но Вы же прусак.

– Моя прабабка была из Болгарии, а там исповедают Православие, и крещен ею Христианом, что от греческого «Христианин».

Девушка молчала, она была ошарашена услышанным. Тишину прервал Гофман.

– Давайте забудем прошедшие дни, и завтра погуляем вместе?

Девушка улыбнулась:

– Я приму Ваше приглашение!

Гофман был сказочно рад.

Днем следующего дня они действительно встретились в Летнем саду. Вокруг ходили прохожие, дождь (который начался неожиданно) капал на молодых людей и давал приятную свежесть. Солнце почти не выглядывало из-за тучи, но на улице было весьма тепло. Анна узнала его как человека романтичного, а с ней у него пропал страх, который овладел им с момента предательства Эльзы. Он читал ей стихи Генриха Гейне на немецком языке, а она с большим интересом слушала его, хоть не понимала ни слова.

Он был счастлив, что, наконец, смог разорвать цепь непонимания; он наслаждался каждой минутой с ней, признаваясь самому себе, что с каждой из этих минут она нравится ему все больше и больше.

Сама девушка чувствовала тоже самое, но она была очень скромна, поэтому скрывала это даже для себя.

Неожиданно Анна споткнулась и стала падать, но Кристиан подхватил ее и усадил на рядом стоящую скамейку. Девушка сдерживалась, чтобы не заплакать.

– Больно, очень-очень.

– Вы можете встать?

Попробовав, девушка вскрикнула и упала обратно на пень. Склонившись над ней, Кристиан снял ее туфельку и осмотрел ногу, та немного распухла.

– Я думаю, что у Вас растяжение.

Анна испугалась:

– Это очень плохо?

– Нет, но до дома Вы не дойдете сами, не сочтите за дерзость, но я обязан донести Вас.

Девушка промолчала, а Гофман взял ее на руки. Она указала адрес, и он понес ее к ее дому. Войдя в ее жилище, он положил ее на кровать. Кристиан осмотрелся: комната была просторной, возле стола стоял комод, на котором находились красивые цветы. Рядом был небольшой подтопок, а прямо на противоположной стороне комнаты стояло фортепиано. Оно было красивым, но казалось, что ему уже около века.

– Спасибо тебе, – неожиданно произнесла она, но позже осеклась. – То есть, Вам.

– Зови меня на «ты», у тебя есть кто-то, кто мог бы последить за тобой?

– Девушка с грустью ответила:

– Нет.

– Тебе бы костыли.

– Костыли лежат в кладовой, я в прошлом году неудачно упала и повредила ногу, мне тогда сделал их мой сосед.

Сходив туда, Кристиан действительно нашел костыли и положил их рядом с кроватью девушки.

– Если ты не против, я буду приходить к тебе и приносить продукты, и может быть что-то понадобится по дому.

Анна улыбнулась:

– Я очень тебе благодарна.

– Не стоит.

Кристиан обратил внимание на рядом стоящее фортепиано:

– Ты играешь?

– Нет, это досталось от прошлых жильцов, тут жил военный, он играл, но ему оторвало руку на войне, и они оставили ее тут. Его жена сказала мне, что этот инструмент будет раздаваться болью для него, ведь тот очень его любил.

Кристиан открыл его и нажал пару клавиш, звук был чистым.

– Как оно не расстроилось столько лет?

– У меня гостила двоюродная сестра, и на свои деньги оплатила настройщика, сказав, что инструмент не должен пылиться, но играть я все равно не умею.

Гофман указал на инструмент:

–Ты позволишь?

Девушка удивленно ответила:

– Да.

Кристиан нежно приложил пальцы к клавишам, и от них полилась нежная музыка, это была «Лунная Соната» Бетховена. Кисти его рук двигались плавно и уверено, сам он практически не смотрел на свои пальцы, его взор был устремлен куда-то вперед, он будто бы вспоминал что-то прошедшее, вспоминал с грустью.

Инструмент замолчал, Кристиан с минуту посидел в том же положении, после чего повернулся к девушке. Анна восторженно смотрела на него:

– Это было прекрасно!

Гофман вздохнул, после чего вновь повернулся к фортепиано и начал играть другую, совершенно незнакомую мелодию, она была еще более минорнее, и длилась около трех минут.

По окончанию девушка спросила его:

– А кто ее автор?

Кристиан тихо ответил:

– Это моя музыка.

– Ты пишешь?

– Она моя единственная.

– Здорово!

– Она посвящена тому, чего не должно было быть в принципе.

– Чему?

– Моему первому и единственному роману.

– А разве музыка может быть посвящена чему-то? В ней же даже нет слов.

– Каждая нота, каждое снижение громкости, это слово. Музыкой можно сказать обо всем, абсолютно обо всем.

– О чем же ты сказал в своей?

Гофман вновь вздохнул:

– О предательстве, – сказал он и закрыл крышку инструмента.

– Тебя предали?

Помолчав, он коротко ответил:

– Да.

– Прости меня, я не знала.

– Ничего, я надеюсь, что ей сейчас хорошо.

– Ты прекрасно играешь!

– Спасибо. Я, наверное, пойду, если тебе ничего не нужно. Я вернусь завтра.

– Да, конечно, я буду ждать.

В течение двух недель Кристиан приходил к девушке, принося ей еду, и готовя обед. Он развлекал ее и читал новую немецкую литературу, которой еще не было в России, и которую он привез с собой. Гофман сразу читал перевод, а девушка с умилением слушала.

По ее просьбе он рассказывал о своей жизни, где ему удалось побывать, и просто забавные истории из своего детства. Анна понимала, что кроме этих историй ей не нужно больше ничего. Она медленно влюблялась в него.

***

Между тем, Каллисто Аллегро гулял по улицам Петербурга, обдумывая план действий. Он пытался понять, кто охотится за прусаком и какое злодеяние он совершил. Мысли совсем не шли, но нужно было продумывать каждый свой шаг. К нему подошел человек, которого он видел в гостинице, разумеется, это был Кристиан. Он улыбнулся и поприветствовал итальянца:

– Доброго дня, гость России!

Аллегро недоумевал:

– Но Вы же тоже гость.

Его итальянский акцент был весьма сильный. Гофман сделал удивленное выражение лица:

– Я? С чего Вы это взяли? Я много лет подданный Российской Короны.

– Но Ваш акцент…

– Я австриец по крови, но русский в душе, а что Вас занесло в нашу страну?

Калисто радовался, он понимал, что дружба с человеком германского происхождения может помочь ему найти того самого пруссака. В тот же миг Кристиан злорадствовал, ведь ему удалось обдурить итальянца, и он был в шаге от дружбы с ним, а дальше он мог вертеть этим человеком как захочет.

Между тем Калисто ответил:

– Я итальянский дипломат, приехал сюда, чтобы испросить у вашего короля торговой дружбы.

– Ох, всем нужна дружба с Россией, прусакам, вам.

Кристиан решил стукнуть в лоб, и это решение подействовало должным образом.

Аллегро заинтересовался:

– Прусаки? О чем вы говорите?

– Да был тут один, все вынюхивал чего-то, но как-то он повздорил с Александром, и тот его невзлюбил с тех пор.

– Простите, он был беловолосым?

– Как пух.

Кристиан подыгрывал ему, как мог, Калисто продолжал:

– Такой невысокий, с немецкой внешностью?

– Именно, Вы видели его?

В голове итальянца все складывалось, немец, и охота на него, верно, это было дело рук короля Александра, но он не подал виду.

– Я встречал его раз, он был единственным немцем, которого я видел тут.

– Как же зовут Вас?

– Калисто Аллегро, а Вас?

Кристиан поклонился.

– Эрик Гете.

– Мне очень приятно!

– Взаимно, мой новый друг, может быть, по такому поводу испробуете нашу водку?

– Ох, нет, я знаю об этом русском напитке.

– Бросьте, это иностранные домыслы!

– И все же, я откажусь.

– Но как же, я могу многое рассказать вам о России.

– А может, вы можете рассказать о Пруссии?

– А почему Вас это интересует?

– Я увлекаюсь бытом иностранных государств, и сейчас хочу узнать о германских народах, и начать бы следовало с Пруссии.

Калисто врал, но врал и Гофман:

– Да, я могу Вам рассказать о них многое, веселые люди, эти немцы, ну так значит пойдем?

Итальянец подтвердил:

– Si!

Он был на крючке прусака, а значит в метре от провала, и в двух шагах от краха своего имени.

Глава 7

Пьянка затянулась до поздней ночи, Кристиан рассказывал Калисто едва придуманные байки о Пруссии, а тот со вниманием слушал, итальянец верил каждому слову пруссака, даже и, не подозревая, к чему может привести излишнее доверие. К двум часам Аллегро покинул Гофмана будучи изрядно пьян, и вряд ли бы вспомнил о том, что говорил этой ночью, а говорил он о многом.

Его пьяный язык выдал все причины приезда в Россию, и он в красках расписал, что должен найти некого прусака, который, скорее всего, уже прибыл в Империю. О том, что Гофман полностью знал его планы и контролировал каждый шаг, он вряд ли смог бы узнать без чьей-то помощи, а поскольку пили они тет-а-тет, то и помочь бедному итальянцу было некому.

Днем следующего дня Кристиан был у императора по каким-то дипломатическим причинам. В это время в зал вошел человек, в котором Кристиан узнал спасенного под Кёнигсбергом датчанина. Тот, увидев прусака, оторопел, заметно ссутулился и сделал вид, будто бы не узнает Кристиана. Он старался не смотреть в его сторону. Позже он на чистом русском стал говорить с императором о том, что их организации нужны деньги. Говорил он очень зажато.

Гофман стоял, скрестив руки на груди и с ухмылкой смотрел на датчанина, тот замечал улыбку прусака, и от того его колени начинали дрожать.

Человек уверял его, что все деньги пойдут на войну и Александр распорядился дать им определенную сумму денег, после чего человек ушел.

– Кто был этот человек. – Немедленно спросил Кристиан.

Император непринужденно ответил:

– Князь Владимир Нилсен, мой верный подданный.

– Он датчанин?

Александр пояснил.

– Его отец был им, но он живет в Петербурге и служит мне.

– Вы, кажется, обещали не мешать моей стране в войне с Данией, а сейчас даете деньги на войну?

Кристиан был крайне возмущен.

Император недоумевал:

– О чем ты говоришь? Эти деньги пойдут на завершение Кавказского вопроса, им занимается организация Владимира.

– Ваше Величество, хочу Вас заверить, что Вас водят за нос.

– О чем ты говоришь?

– По пути в Берлин на меня напала свора датчан, я разобрался со всеми, но одного я отпустил в обмен на информацию.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Им был Владимир.

Монарх возмущенно воскликнул:

– Что?

Александр приказал задержать Нилсена, после допроса было выяснено, что его организация и в планах не имела заниматься Кавказом, вместо этого он, а также князь

Разумовский и графы Беляев и Стоцкий вступили в сделку с датским королем Фредериком, в обмен на датские титулы они помогали Дании финансово, а так же сами выступали в роли главнокомандующих. Всех четырех, по приказу императора сослали в Сибирь, на пожизненную каторгу.

Александр вновь вызвал к себе Гофмана, на сей раз для благодарности.

– Ох, и помог ты мне, проси чего желаешь.

– Мне бы узнать, где Иван Лапоухов.

Получив информацию о том, что Иван находится на Кавказе, Кристиан к удивлению императора просил отправить его туда же.

– Зачем же тебе ехать туда?

– Видите ли, я должен Ивану большую сумму денег, которую должен искупить.

– Должен?

Кристиан пояснил:

– Шахматный долг.

Император удивился:

– Шахматный? Что ж, за твою помощь я готов возместить ему эту сумму.

– Нет, я желаю возместить ее лично и не материально, таково мое желание.

– А что скажет твой король, если узнает о твоем желании?

Гофман слегка задумался:

– В таком случае в Пруссии меня ждать не будут.

– Что ж, твое желание требует похвалы, я распоряжусь о том, чтобы тебя сегодня же снарядили по русским стандартам. Но ты должен обещать мне, что вернешь Ивана живым. Он дорог мне как брат.

– Зачем же Вы его на войну отправили, раз так дорожите?

– Я дорожу жизнью каждого солдата, и все передо мной равны в воинском деле. Я бы и сам отправился, да участь моя другая. Мой отец говорил мне «Смотрю на человеческую жизнь, как на службу, потому что каждый служит» кто-то с карабином в руке, а кто-то с державой. Так ты обещаешь мне?

– Ваша светлость, я сделаю все от меня зависящее.

– И еще, у Ивана был друг с точно таким же именем – Йован, если отыщешь его, спроси, верно, это один человек.

Он поклонился императору и вышел и зала, последние слова монарха ошарашили его.

День выдался приятным, Анна уже поправилась и, когда Кристиан пригласил ее прогуляться по утреннему Петербургу, девушка не заставила себя отказываться.

Они гуляли как в первый раз, девушка забывала обо всем, но была все так же скромна и тиха.

– Я должен уехать на Кавказ, – Кристиан был мрачен.

– Что?

– Мне нужно помочь моему другу, и вполне возможно, он знает твоего отца.

Девушка замерла, прусак тоже остановился:

– Я сделаю все, чтобы найти его, обещаю.

Девушка прижалась к груди Кристиана, он обнял ее и произнес:

Знаешь, все эти годы в моем сознании летал один образ, который я никогда не могу увидеть ни в ком, а встретив тебя, я понял, что он твой. И пусть я впитал любовь к прусским девушкам с молоком той, что меня кормила, но ты лучше даже самой прекрасной пруссачки. Стань моей женой.

Девушка обомлела, она едва произнесла короткое «Что?».

– Я хочу, чтобы ты стала моей. Я уезжаю на Кавказ, но не могу ждать возвращения, я знаю, что поступаю подло, ведь могу не вернуться вовсе, но знать, что ты не моя, для меня подобно самым худшим пыткам.

Девушка чуть сильнее прижалась к его груди:

– Я согласна.

Она понимала, что они знакомы всего несколько месяцев, Анна понимала, что они еще не успели узнать друг друга, но в то же время девушка чувствовала, что знакома с ним всю свою жизнь. Она ощущала себя в полной безопасности, когда он был рядом. Ее душа была спокойна, ведь Анна понимала, что она то, что так нужно ему, а он был для нее чем-то очень важным. Ее не пугало, что они провели вместе так мало времени: она почему-то чувствовала, что он тот, кого она искала все эти годы. Ее пугало то, что он покидает ее, уходя на войну, девушка боялась, что Кристиану не суждено вернуться, и она уже не сможет жить с другим, потому что ее душа на век принадлежит только ему. Как бы страшно ей не было, она понимала, что он солдат и была готова отпустить, и ждать сколько потребуется. Она понимала, что возможно совершает самый глупый поступок в своей жизни.

Пожалуй, это была самая плохая ее черта – боязнь ждать. Она не могла обдумывать ничего дольше, чем закипает самовар. Ей нужно было все решить очень быстро, иначе ее покидал сон и аппетит. Сейчас девушка забоялась всего этого и решилась на самый важный выбор в жизни. И она ответила согласием.

***

Кристиан вновь явился во дворец, Александр лично встретил его:

– Ты что-то хотел еще?

– У меня есть одна просьба, перед уездом.

– Чего же ты желаешь?

– Мне бы священника, отца Иллариона, я имел удовольствия слышать о нем у Ивана, желаю обвенчаться.

– Да будет так! Завтра к утру приходите с невестой в храм Александра Невского, там он вас и обвенчает.

Александр взглянул в глаза Гофману.

– Может, мне присягнешь? Мне нужны такие подданные.

– Я прусак, и русским мне не стать, вы уж простите.

– Ничего, ступай с Богом.

Кристиан ушел, на утроа их обвенчали, после чего он отправился на Кавказ. Без слез не обошлось, Анна плакала очень долго. Она поверить не могла, что первый день в браке ей суждено провести в одиночестве – словно вдове. Но ничего изменить было нельзя, и ей не оставалось ничего, как делать самое нелюбимое дело – ждать.

***

Человек погруженный в томные мысли шел по Петербургу, люди видящие его либо, ухмылялись либо принимались обмывать его кости. Худощавый, невысокого роста гражданин с косым саженцем в плечах имел темные волосы, прямой нос и голубые глаза. Внешность была ничем не примечательна, он выглядел как простой деревенский мужик. В прочем, им он и являлся.

Его звали Николай Никитин, в одночасье потерявший жену, близких и друзей. Нет, трагедии не было, разве что для самого Николая. Супруга ушла от него к ученому, близкие и друзья отвернулись, а все потому, что человек этот был невыносим по своей природе. Проворовавшийся, вечно лгущий, вступающий в спор и брань практически с каждым, кто заговорит с ним, Никитин жил своей жизнью, не считая ее пустой. Наоборот, он думал, что его имя на счету у многих Петербуржцев, и верно мыслил бы так до смерти, если бы не потерял всех, кроме одного друга, всеми нами известного Йована Митича, который тоже исчез.

Родители Николая во время Отечественной войны бежали в Сербию и нашли приют в Удовице. Там они познакомились с очень хорошими людьми – четой Митичей, которые ждали появления сына. Спустя время Никитины так же узнали о скором пополнении в семье. Так, в декабре 1812 года появился на свет маленький Йован, а в феврале следующего родился Коля. Они воспитывались под чутким началом отцов, но наши родители не вечны, и когда Коле было двенадцать лет, его папа ушел из жизни. Мать держалась четыре года, но тоже упокоилась на Удовицком кладбище. Митичи приняли шестнадцатилетнего Колю к себе в семью, и воспитывали его в любви, но тому не хватало материнского тепла, ведь он чувствовал, что люди воспитывающие его, чужие ему. Йован с самого детства мечтал стать солдатом, и его мечта осуществилась, он дослужился до звания генерала, а Николай покинул дом сербов спустя полтора года после смерти родителей. Он вернулся в Петербург, и вроде бы зажил новой жизнью, но денег не хватало, и он устроился плотником в строившийся неподалеку дом.

Спустя год он встретил любовь всей своей жизни. Анастасия, не взирая на трудное положение Николая, отдала ему свое сердце и еще через полгода они вступили в брак. На стройке Никитин познакомился с такими же, как он, и знакомство за знакомством, рюмка за рюмкой и он потерял работу и начал накладывать на грудь ежедневно.

Анастасия боролась с его недугом десять лет, потому что любила и желала помочь. Он воровал вещи и, продавая, покупал спирт, а когда дома красть было нечего, воровал у прохожих. Девушка лишь только плакала, но сделать ничего не могла.

Вера в достойное будущее оборвалась, когда в пьяном угаре он поднял на нее руку – дал лихую мужскую пощечину, да так, что девушка упала на пол. Стерпеть это сил уже не было, и она ушла от него.

В народе Никитина не призирали, оправдывая даже его пьянство. Когда дело дошло до воровства, стали смотреть косо, но обращались к нему за помощью, ведь, несмотря на его пристрастие, он был мастером своего дела. Покрыть крышу, спилить наличники для окон, он делал все это с душой. И все было бы так, если бы не его язык, который молол все, что нужно и не очень. Если возникал спор, он стоял до конца, не сдаваясь, даже если точно знал, что не прав.

И вот у него не осталось никого, кроме Йована. С которым, кстати говоря, сложились весьма хорошие отношения еще там, в Сербии. Йован два раза был в России и видел, во что превратилась жизнь друга. Он не раз пытался воздействовать на него словами, но все было тщетно.

Теперь, когда Йована не было рядом, он был одинок, с утра и до вечера. Даже малые дети, видевшие его идущим куда-то, кричали «Берегись Колька идет» и разбегались.

Терпеть это подвластно не каждому, и Николай не мог, но в сотню раз сложнее было перебороть свой характер, ведь едва он выходил на улицу и здоровался с соседями, скромно кланяясь и продолжая путь, после услышав в свой адрес бранное слово, тут же давал словесную защиту. Даже сумев побороть это и не отвечая на оклики толпы, он не мог вернуть расположение окружающих, ведь свое имя он пятнал годами, и за месяц очиститься, конечно, не мог.

Со временем он стал появляться на улицах все реже, одевался в стираную, но протертую рубаху и такие же штаны. Всегда ходил, склонив голову вниз, не взирая на окружающих его людей. Проходя мимо тех, кого знал достаточно давно, слегка приподнимал свою голову, кланялся и говорил. «Будьте здравы, люди» и, не дожидаясь ответа, шел восвояси, а ответы были всегда одними, яростными клочками брани и оскорблений.

Надеяться было не на кого, даже на Бога он не имел веры и был убежденным атеистом, и от осознания собственного одиночества плакал навзрыд, будучи уединенным в своем маленьком доме.

Ему нужна была чья-то поддержка, он желал вступить на путь правды, и справиться со всеми пороками, но народ не принимал его никаким, и с каждым днем лишь сильнее кричал ему обидные слова, осуждал за его грехи, имея за спинами сотни таких же.

Глава 8

Иван Лапоухов блестяще продолжил дело Полибина, его полк быстро занял сначала Юго-Запад, а затем Север оставшихся сопротивляющихся территорий. Он шел в бой вместе с солдатами, всегда произнося им напутствие. Его любил его полк, ведь он знал поименно каждого своего солдата и участвовал в их жизни. По примеру Суворова, он принимал трапезу из одного котелка с ребятами и спал у одного костра. В дозоре он стоял по общей очереди и траншеи копал, как и все, до мозолей на руках. «В жизни я не люблю лишь трусов и лентяев» – говорил он солдатам.

Его спрашивали:

– А как же предатели?

Он отвечал:

– А предатели – это и есть трусы!

Гофмана он встретил с радостью и удивлением, Кристиан заявил о желание участвовать в завтрашнем сражении на Западе, никакие уговоры друга не помогли. Просидев у костра с Гофманом чуть больше, чем обычно Иван сидел с солдатами, они говорили о жизни:

– Ваня, скажи, ты знал Йована Митича?

Лапоухов удивился:

– А откуда тебе известно о нем?

– Так знал?

– Я знаю его и сейчас, но он пропал во Франции, так откуда ты знаешь его?

Кристиан коротко ответил:

– Он отец моей жены.

– Вот это новости, не знал, что у него дочь в Пруссии.

– Она в Петербурге, мы женились аккурат перед уездом.

– Ну, дела, а что тебе до него?

– Аннушка сказала, что перед его уездом, видела какие-то бумаги, связанное с восстанием в Польше.

– Да, ну? Получается тебе немедля возвращаться надо.

– Вместе вернемся, скоро, а теперь давай спать.

Утром готовилось масштабное наступление, Иван собрал своих солдат для напутствий, возле него собрался весь его полк, каждый слушал внимательно, как ребенок слушает сказку матери, ища в ней что-то для себя. Он очень переживал о предстоящем сражении. Ночью он много думал об этом, и слагал тактику. Полк собрался, и Иван, встав к ним лицом, поочередно заглядывая в глаза каждого, начал говорить:

«Друзья мои, мои военные сыновья. Сегодня мы в очередной раз идем защищать нашу матушку Россию; не все сегодня вернутся живыми, возможно, и я не вернусь, вы тогда меня закопайте в братской могиле, вместе со всеми, кто сегодня со мной уйдет, из палок крест сделайте и в изголовье воткните, да табличку повесьте: «Здесь покоятся русские солдаты». Ворог, он же не зверь, кощунствовать над могилой не будет. Да те, кто вернется живым, отыщите в Петербурге отца Иллариона, пусть отходную по всем воинам прочтет, да заочно всех отпоет. Коли жив останусь, никого из вас не забуду, каждое ваше имя в моем помяннике записано, за каждого молюсь. Победим сегодня, там и до дома рукой подать, а не победить мы не можем, с нами Бог! В бой, родимые!»

«С нами Бог!» воскликнула пехота, «С нами Бог!» вскрикнули стрелки и всадники. Вскоре показались черкесы, и началась резня. Три с половиной часа русские воины мяли металл. Кристиан бился наравне со всеми, рубя своим палашом черкеса за черкесом. Иван дрался с песнями и шутками, подбадривая своих. Вдруг Гофман увидел выскакивающего черкесского всадника, направившего в Ивана карабин.

Гофман успел вскрикнуть короткое:

– Ваня!

Раздался выстрел, и Лапоухов упал на землю. Кристиан выстрелил в ответ и сбил лошадь с ног, подбежав к упавшему, он проткнул его своим оружием, затем подбежал к Ивану. Тот был жив, пуля вошла ему в голову, но не задела мозг. К Ивану подбежали несколько солдат, но он, что есть силы, закричал «Не меня спасайте, а Родину. В атаку». Все лицо Ивана было залито кровью, но он, размазывая ее по лицу, в агонии схватив палаш и, вскочив, продолжал рубить и колоть черкесов. Боль прожигала его насквозь, но сила духа не давала ему сломиться. Пули летели без перерыва, везде слышался звук ломающейся стали. Люди гибли ежеминутно. Ближе к полудню завершилась бойня. Россия потеряла триста сорок солдат, тогда как потеря неприятеля составила в три раза больше.

Кристиан, отыскав Ивана, заговорил с ним.

– Ваня, возвращайся домой.

– Вот победим и вернусь.

– Ваня, ты ранен, тут думать нужно, тактику, расстановку, как ты без головы это делать собрался? Я слово Александру дал, что тебя живым доставлю.

– Я хочу дать последнюю битву.

– Ваня.

– Езжай в Петербург и найди мне замену, не будут же они сами по себе биться, как только сюда прибудет командир, я уеду домой. Либо так, либо никак.

Кристиан согласился на условие друга и немедля выехал в Петербург.

Путь Гофмана занял две недели, по приезду в столицу он сразу направился к императору. К Александру в тот день приехал Януш Замойский. Он говорил с императором о том, что дела в Польше контролируются лично им, и бояться о возможном восстании не стоит. Государь глубоко доверял старому знакомому поляку, поэтому его душа успокоилась. Они говорили так же о Кавказе, позже случайно затронули прусскую тему. Александр испросил мнение Замойского, утаив условный договор о помощи Бисмарка, тот ответил категорическим несогласием в помощи германских стран, заявляя, что прусаки – хитрые лисы Европы и доверять им не стоит. Поблагодарив Януша, Александр объявил о завершении встречи, поляк и прусак разминулись в залах, не встретившись друг с другом.

Едва Кристиан вошел в зал, как начал свою речь:

– Ваша светлость, нужно срочно высылать нового командующего армией.

Гофман рассказал императору о ранении Ивана в голову, о смелом и доблестном сражении Лапоухова и его солдат. Было принято решение на замену Ивана. Миссия легла на Антона Заварзина, который едва ли приехал с Крыма.

Кристиан был награжден орденом от самого императора, повторно приглашать Гофмана к себе на службу он не стал. Приняв императорские благодарности, он направился к Аннушке. В это время она вышивала у камина, как к ней постучали в окно. Выглянув, она увидела возлюбленного и немедленно отворила створку. Молодой супруг запрыгнул в окно, и девушка со слезами на глазах прижалась к его груди и произнесла:

– Я ждала тебя.

Кристиан тихо ответил:

– Я пришел!

Они сплелись в глубоком поцелуе, Гофман чувствовал себя заключенным, который, наконец, обрел амнистию. Казалось никто не смог бы им сейчас мешать. Сегодня были только они друг для друга, и больше никто для них. Время летело незаметно, как незаметны сутки в сложной работе. Но им было хорошо, они уснули беззаботным сном друг подле друга. Их объяло счастье.

***

На небе догорала полная луна, освящая путь путникам, освящала она и путь Лапоухова, который гулял по Кавказским горам. Заварзин еще не успел приехать, поэтому завтра его ждала битва. Иван чувствовал, что она может стать последней не только здесь, в горах, но и последней в его жизни. Ему не спалось, поэтому он стоял в дозоре втрое больше чем полагалось. Перед отходом ко сну его солдат он попросил прощение у каждого из них, поочередно перебирая имена, каждому дал наставление и каждого обнял. Наконец его отправил спать служивый, который решил заменить командира, дабы тот смог выспаться и добро командовать ими. Иван уснул.

Наступило время декабря, и зима полностью вступила в свои владения. Иван вернулся с Кавказа без новых ранений, Александр встретил его с военными почестями. В России за эти месяцы не изменилось ничего, помимо снега, которого в этом году выпало очень много. Император пригласил друга на ужин, но тот отказался, ссылаясь на срочную занятость. Иван попросил у императора коня и направился в монастырь.

В обители он встретился с иеромонахом Илларионом, его духовным отцом. Иван попросил исповедать его, говоря «Я понял, что жизнь моя скоротечна и сегодня я еду на коне со шпагой в руке, а завтра бездыханный лежу в земле». Отец Илларион охотно исповедовал его. Лапоухов остался на ночь и посетил братский молебен, после чего покинул обитель и направился в родной дом, в Псков.

Дома как всегда было пусто. Заправленная по-армейски кровать, ломоть черствого хлеба на столе и не допитый чай. Иван принес со двора дров и затопил печь. Несмотря на пасмурную погоду, на душе было ясно. В дверь постучали, открыв, Лапоухов увидел девушку, которая передала ему письмо, это была записка с фронта. Перед уездом Иван дал ребятам свой адрес, а последним приказом было писать до самого конца войны, а по возможности и после. Он распечатал письмо, сел подле камина и погрузился в чтение.

«Отец наш военный, пишет Вам Ваш полк. Все у нас слава Богу, пережили две битвы, убитых нет, только раненые. Надеемся вскоре войну завершить и к Вам, во Псков, если ждать будите. В остальном все тоже не плохо. У Андрея Покровского сегодня день рождения, ему теперь двадцать два, всем полком поздравили его, рвется в бой в первых рядах, чувствуем, будет героем. Всего Вам доброго. Ваш полк.»

Иван сел за стол и написал в ответ, что будет рад каждому и отдельно поздравляет Андрюшу, пусть и с опозданием. Он был тронут тем, что его не забывают его солдаты. Написав письмо, он свернул его. А затем, его объяли мысли.

Иван хотел вновь вернуться на Кавказ, вновь вести солдат, ставших для него родными, в атаку. Пустой дом давил на Лапоухова так сильно, что, казалось бы, вот-вот он закричит. Иван не желал оставаться в своей деревне под Псковом, едва залечив рану, он готовился вновь испросить позволения у императора, ехать на войну и он был уверен, что Александр дал бы ему это разрешение. Иван вновь сел к огню и закрыл глаза, сам того не замечая, он задремал.

Ему снился сон, снилось, что он идет по Кавказским горам, сжимая в своих руках карабин. Вдруг его что-то толкнула в спину, Иван увидел коршуна, он летел и кричал что-то по-польски. Существо продолжила атаковать Лапоухова и, через мгновение, вцепилось ему в грудь, разорвав одежду, оттуда сразу хлынула кровь. Лапоухов вскрикнул, а коршун вновь полетел в его сторону и казалось вот-вот выцарапает ему глаза, как вдруг раздался выстрел и существо, вскрикнув, пало на землю; стрелявшим оказался Гофман, который взглянув в сторону Ивана, развернулся и ушел прочь, будто бы не замечая его. Лапоухов встал и пошел следом, желая догнать друга. Кристиан как будто испарился, но перед ним предстал новый силуэт. «Андрюша» вдруг узнал он Покровского, а ты что здесь делаешь, и где полк твой? «Нет полка со мной, отец, я один брожу, все растворились в ночи, я и попрощаться не успел, а Вы как, со мной? Идемте скорее.» Сказав это, Андрей испарился. Иван открыл глаза, на улице смеркалось, в печи дотлевали последние угли. Закрыв печную заслонку, Иван лег в постель и закрыл глаза, сон не шел.

Решив подышать ночным воздухом, он вышел на мост и увидел письмо, одиноко лежащее на полу: почтальон просунул его сквозь отверстие внизу двери. Прочитав его, он немедленно запряг коня и поехал к Кристиану.

Гофман проснулся. Оглядев комнату, он встал с постели, Аннушка уже хлопотала по дому. Одевшись, Кристиан подошел к супруге и обнял ее, девушка расцвела в улыбке.

– Садись кушать, я пирожков напекла.

– Да, ты печешь самые лучшие пирожки во всей Империи, да что Империя, во всей Европе.

Девушка заулыбалась еще больше.

После трапезы Гофман поблагодарил супругу и вышел во двор, он непрестанно думал о тех записках, которые были у Йована, и как они могли быть причастны к его исчезновению.

Так много было загадок, а ответов на них не было совсем.

Глава 9

Все загадки прервал прискакавший Лапоухов, он был весьма озабочен чем-то и, едва спешившись, закричал:

– Письмо, письмо от Йована.

Услышав это, на улицу выбежала Анна, Гофман взял письмо и начал читать:

«Иван, я пишу тебе, а значит, дела мои плохи. Желая послужить твоему государству, я не сберег себя. Прошу об одном, позаботься о моей дочери, я написал ее адрес на обратной стороне. Со мной произошло следующее, я был обладателем бумаг, которые бы могли стать причиной казни многих поляков и русских. Они раскрывали ни одну личность, как прошедшего восстания, так и грядущего бунта. Я схвачен в Марселе и через неделю меня тайно везут в Варшаву, для суда. Как оказалось, одному из стражей двадцать лет назад я спас жизнь, он обещал отправить это письмо тебе, надеюсь, она дошло. За себя не боюсь, страшусь за Аннушку. Как только я умру, ее отцом будешь ты, мой друг.»

В глазах Анны померк свет и Кристиан едва успел поймать ее. Дела были хуже некуда, нужно было срочно отправляться в Польшу, но Иван этого делать никак не мог, до самых пор, пока его не пошлет туда приказом сам император. Кристиан был готов сорваться в любой миг, но понимал, что тут нужен хороший расчет.

Иван положил руку на плечо Гофмана:

– Я поскачу домой, если смогу что-то придумать, дам знать немедля.

Кристиан не ответил ни слова, лишь кивнув головой. Вернувшись, Иван увидел новое письмо, одиноко лежащее на мосту у двери. Открыв его, он понял, что оно вновь с фронта, а его он ждал с нетерпением. Скорее открыв конверт, он принялся читать:

«Будьте здравы, рады бы вновь написать хорошего, да не можем. Этот день рождения для Андрея был последним, он погиб девятнадцатого в ночь. Андрей стоял в карауле, когда на него напали кабарды. Бой он им дал, даже четверых повалил, но самому ему горло перерезали. Тут мы прибежали, да догонять их стали, догнали и перебили, а Андрюшка уже холодный лежал. Можете гордиться им, погиб как герой, да и хоронили мы его по-геройски, с залпами, как полагается. И могилу ему отдельную вырыли, крест с табличкой поставили, все как вы учили. Что самое главное, ходил он сам не свой два дня, будто предчувствуя кончину скорую. Все к нам подходил, прощения просил, а мы все думали, что просто домой хочет, да и заняты были, окопы копали. Вот и выходит, что не простились мы с ним, за то до сих пор гложет души наши совесть. Больше рассказать и нечего, прощаемся с Вами, со страхом. Простите ради Христа, ведь может кто-то из нас последний раз вам пишет. Ваш полк»

Дрожащими руками Иван достал свой военный помянник, нашел в нем Андрея и рядом подписал «упокой». Ответ солдатам он решил написать позже, сейчас же незамедлительно он выехал в Петербург. Иван вспомнил, что не отдал отцу Иллариону список погибших на поле брани. Теперь он был обновлен новым именем, всех их нужно было отпеть, Лапоухов спешил, почему-то боясь не успеть.

Всю дорогу его не покидали думы о прошедшем сне. Ведь Андрей звал его с собой, но куда с собой, и от чего там, в горах, появился Гофман, и что за странная птица кричащая по-польски так яростно желала разорвать его? Всего этого Иван не понимал, да и не хотел понимать.

***

Калисто и впрямь не вспомнил того, о чем говорил с Гофманом. Голова ужасно ныла, и он возненавидел ту минуту, когда согласился пить с новым знакомым. К сожалению у него не было того чудодейственного порошка, который был у Кристиана. Он сел за стол и взяв лист бумаги, принялся писать записку своему королю:

«Ваше величество, пишет Вам Ваш подданный, Калисто Аллегро. Повествую о том, что мною найден тот человек, о котором вы говорили. Спешу так же сообщить, что на него ведется охота, вызванная королем Александером, но то лишь мои догадки. Так же особо важен факт, что в России он не один. Ваш слуга, Калисто.»

Привязав записку к лапке голубя, он отпустил птицу, но по роковой случайности Аллегро не заметил, что привязал бумажку не крепко и та упала на землю. Сам итальянский король обедал после очень загруженного делами утра. Он перебрал весьма много бумаг, рассмотрел гору законов, но в голову постоянно лезла идея об итальянском объединении.

«Лишь бы Каллисто не подвел, только бы он смог повлиять на русского монарха», думал он. Неожиданно, обедающая с ним супруга спросила его:

– Почему у тебя такие секретности? Ты не совершаешь ничего преступного.

Она была посвящена во все тайны короля и знала буквально обо всем. Виктор понял, о чем она говорит сразу же:

– Видишь ли, любовь моя, душа короля всегда ищет подвох во всем, тем более душа русского императора. Такая держава как Россия полна недругами по всей Европе, от того он ко всем внимателен. И стоит отдать должное, из-за такого монарха как Александер, вся Европа внимательна к России. Едва ли он узнает о том, что кто-то следит за дипломатом дружеского государства, так сразу отправит того на виселицу, а с нами навсегда дружбу иметь откажется.

Ответа не последовала, супруга утолила свое любопытство и молча продолжила прием пищи. А ту самую записку, которую обронил почтовый голубь, поднял никто иной как белобрысый германец, за которым и следил Аллегро. Прочитав послание, он пришел в ужас, ведь понял, что в записке говорится о нем. Запуганный человек побежал в гостиницу, где бросил клочок бумаги своему товарищу.

– Джерд, мы покойники.

Прочитав записку, тот ответил:

– Не паникуй, я тебе сказал, что разберусь.

Алоис обхватил голову руками и еле сдерживался, чтобы не заплакать. Никто в Петербурге не знал, кто были эти люди, и нам, дорогой читатель, не время узнать о том, а потому предлагаю переместиться туда, где был сейчас Лапоухов. Иван приехал в храм Александра Невского, где иногда служил отец Илларион, к литургии, едва священник успел отпустить прихожан, как подошел к Ивану и благословив произнес:

– С праздником, чадо! – подошел к нему батюшка.

– С праздником, отче!

– Вижу вернулся живым, это славно, я за тебя молился усердно.

– Отец Илларион, за молитвой и пришел, вот записочки, здесь имена каждого солдатика, что дома не дождались.

Священник взял записки и обратился к Ивану:

– Помяну на панихиде, да в свой помянник перепишу защитников земли моей.

– Спаси Вас Бог!

Лапоухов поклонился и, попрощавшись, пошел на улицу.

Возле храма всегда собирался десяток нищих. Выходя, Иван увидел, как некий прихожанин оттолкнул одного из них, когда тот просил у него копейку. Лапоухов подошел к человеку.

– Мир тебе, друг мой, чего же ты нищих обижаешь?

Иван был очень умиротворенным человеком, а потому говорил всегда спокойно и с улыбкой. Человек отвечал ему:

– Так, как же с ними еще? Сидят, не работают, а деньги просят.

– Разве ты Евангелие не читал?

– Читал.

– Ну, раз читал, так должен знать, что сказал Иисус – «Просящему у тебя дай». Неужто не увидел этих слов?

– Видел, но как же я дам ему, ведь он не работает. А если мне понадобится помощь, разве он поможет мне?

– Друг мой, а какая тебе тогда польза, если ты ждешь своей выгоды? Давая милостыню не имеющему, ты милость Бога получаешь и себя из адского пламени вытаскиваешь. А помнишь ли ты, как Спаситель сказал «То, что делаете одному из ближних своих, то делаете Мне», а ты его толкаешь, знать самого Христа оттолкнул.

Глаза человека начали слезиться, он сорвался и подбежал к нищему.

– Прости меня, брат. – Сказал он и положил ему в кружку несколько монет, затем он вернулся к Ивану.

– Спасибо Вам за наставления.

– Во славу Божию, тебя как звать то?

– Владимир.

– Ну, ступай, Владимир, с Богом!

Они разошлись, Иван как всегда улыбался, и было так мало причин, когда он выходил из того состояния. Поводом тому вновь была его вера. Он вспоминал слова из Псалтыря, и часто, когда ему хотелось впасть в ярость, он читал про себя «Щедр и Милостив Господь, Долготерпелив и Многомилостив. Не до конца прогневается, ниже во век враждует…». Он думал, что раз сам Бог не обрушивает свой гнев на людей, погрязших в грехах, то почему он будет впадать в него. Едва прочитав эти строки, его сердце мякло, и он вновь с улыбкой продолжал говорить.

***

Кристиан едва ли успокоил Анну, которая, придя в себя, рыдала около часа. Он понимал, с каждым днем шансы на спасение Йована тают, но верил, что все будет так, как должно быть. В тот же день он написал письмо Бисмарку, в котором просил разрешения выехать в Польшу по личному делу. Он желал ехать в Польшу сейчас же, но не знал, где его нужно было искать. К тому же, ему нужна была поддержка Ивана, но тот не мог ехать туда без приказа.

***

Меж тем Николай Никитин шел по улице недалеко от дома, он все также не поднимал головы, когда на него кричали люди и мирно шел дальше. Неожиданно он вскинул голову и увидел ее – свою бывшую супругу. Она шла вместе с Евгением – ее новым мужем, ученым. Анастасия улыбалась и была весьма счастлива и тут их взгляды встретились. Они поравнялись, и Николай достаточно близко подошел к женщине.

Он тихо произнес, глядя ей прямо в глаза:

– Настя.

Улыбка исчезла:

– Николай?

– Настя, прости меня за все.

В разговор вмешался супруг:

– Слушай, уходи по добру.

Никитин не слышал его:

– Настя, прости, за все прости, хоть и прощения я не достоин.

Евгений вновь сказал:

– Ты меня не слышишь? Я сейчас тебя…

Он занес руку, чтобы ударить Николая, а тот лишь закрыл глаза. Девушка закричала, пытаясь удержать супруга:

– Стой, не тронь его, он ничего дурного тебе не сделал.

Никитин как ни в чем не бывало продолжал:

– Настя, если можешь, прости меня. За все годы, что ты со мной мучилась. Я знаю, что упустил самое ценное – тебя, и если когда-то тебе нужна будет помощь, какая угодно, ты всегда можешь обратиться ко мне, если будет не противно. Прости… Если сможешь, прости.

Он вновь опустил голову и прошел мимо пары, направляясь домой. Девушка еще несколько секунд смотрела ему в след и думала, что если бы это понимание пришло к нему раньше, то она конечно бы осталась с ним, потому что она искренне любила его, любила, наверное, и сейчас, но все было сломано. Хотя, если бы любила, то смогла бы воссоздать. Все это были ее мысли.

В голове Николая их почти не было, он давно перестал фантазировать, о чем-то мечтать. Он давно уже перестал жить и ходил по улицам Петербурга, словно живой труп, всеми забытый, всеми ненавидимый. Не знаю, как бы сложилась его судьба, если хотя бы третья часть его знакомых приняли его, но сейчас все шло крахом. Он день за днем умирал от бранных людских слов. Засыпая, слезы душили его, но просыпаясь, он шел умирать вновь. Коля плакал ежедневно, не скупыми мужскими слезами, нет. Самое страшное было то, что даже излиться было некому, он был изгнан теми, кто по сути своей сам был достоин изгнания, ведь все смотрели на его дела, забывая, что сами грешны, но грехами другими.

Глава 10

Утро Фредерика XI, датского короля выдалось весьма добрым. После трапезы он сел перебирать письма, после чего подозвал своего секретаря:

– Олав. – обратился к нему король. – Как дела у наших ребят под Кёнигсбергом?

– Я не успел донести, сообщили буквально несколько минут назад. Русский король узнал о деяниях Разумовского и его людях, их немедленно отправили на каторгу.

Фредерик вскрикнул:

– Что? Как?

– Не знаю, но уверен, к этому причастны прусаки.

– Как они могут быть к этому причастны, болван?

– Разведка донесла, что в Петербург приезжал человек Бисмарка.

Лицо монарха одновременно приобрело гримасу удивления и злости.

– Что? Ты смеешь говорить мне об этом лишь сейчас?

– Эти известия не подтверждены.

– Ты должен говорить мне все, что слышишь сам. Все.

– Я понял Вас, мой господин.

Фредерик несколько успокоился, сделав минутную паузу он подошел к широкому окну, и произнес, глядя в него:

– Этот человек все еще в Петербурге?

– Сего я не знаю, Ваша Светлость.

Монарх снова вскричал:

– Ну, так узнай. А сперва, принеси мне чаю, и поскорее.

Олав, поклонившись, удалился.

В Берлине в тот же самый час король Вильгельм и министр Бисмарк готовили план возможной войны:

– Если Россия сдержит свое слово, то Франция и Британия нам помешать не смогут. – Говорил министр. – Старый австрийский волк Франц поддержит нас, желая заполучить Гольштейн, так тому и быть. Наша армия гораздо сильнее датской, что скажете?

– Я соглашусь с Вами, Отто, но чтобы Россия не вмешивалась в нашу войну, мы должны оказать им помощь.

– Я предлагаю отправить туда генерал – адъютанта Альвенслебена, он силен в дипломатии.

– Так тому и быть.

***

Александр проснулся довольно рано, а его сон длился всего пять часов. Голова болела Польшей, и правитель не мог спать, пока в стране творился раздор. Он никого не вызывал этим утром, а лишь думал о том, как подавить восстание не применяя насилие? В голову ничего не шло, ведь ранее Россия уже обходилась со шляхтой гуманно и демократично, но то не произвело ожидаемого эффекта.

Ровно в тот час, когда король Фредерик пил утренний чай, думая о грядущей войне, в Польшу вернулся Замойский. Приехав в Тыкоцин, он направился в дом своего приятеля Владислава Цихорского, который уже два года жил в этом селении. Сам Владислав ранее трудился клерком в «Государственной комиссии по духовным сборам» и ни в каких подпольных делах замечен не был. Однако в 1861 году он переехал жить сюда, где стал участником повстанческого кружка, который входил в состав Центрального народного комитета.

Казалось бы, что царский приближенный забыл у Цихорского? Но причина встречи была.

Едва войдя в дом Владислава, Януш приветствовал его:

– Здрав буде, полковник!

Хозяин дома гнусавым басом отвечал:

– Какой я тебе полковник?

– Служивый! Возвещаю, что тебе дали этот чин, в надежде, что ты послужишь Царству Польскому.

– Не понимаю, о чем ты.

– Восстание в мыслях затевал?

– Да какой же поляк о том не думал?

– А вот более умные шляхтичи не только думали, но и решили.

– Бунт? Да я только бы людей имел.

– Людей тебе даем с полсотни, десятого числа трубим клич, а ты немедля идешь на Высоке-Мазовецке, силой ли, уговорами, но взять ты его обязан.

Цихорский повторил.

– Только людей мне.

– Вижу, готов! Хвалю! Знай, теперь ты полковник, и будущие успехи великой Речи Посполитой – на твоих плечах!

Похлопав его по плечу, Замойский не дожидаясь слов прощания, покинул комнатушку.

Дело близилось к вечеру, Кристиан гулял по аллеи один, его супруга чувствовала себя неважно и уже к восьми она уснула. Не желая тревожить ее хождениями по дому, Гофман вышел на воздух. Неожиданно рядом с ним развязался конфликт: трое подвыпивших мужчин, бранились с четвертым:

– Мсье, я Вас заверяю, что все ваши слова могут быть использованы против Вас. Аз нахожусь под защитой государя, и любое Ваше действие вызовет его страшный гнев. – Все эти слова он говорил спокойно и с улыбкой. – А впрочем, пусть император занимается более важными делами, а я разберусь с вами сам! Как вы желаете, пистоль или шпага?

– Да мы тебя сейчас изрубим на этом самом месте.

Один из трех достал саблю, его примеру последовали остальные, неизвестный же извлек шпагу:

– Да, видя ваши клинки, понимаю, на шпагах не получится. Может тогда на пистолях?

– Ах, ты сволочь. – Крикнул один и замахнулся своим оружием, но человек ловко увернулся, сохраняя на лице прежнюю улыбку. Кристиан подбежал к ним и извлек свой палаш.

– Что здесь происходит?

Неизвестный сказал:

– Мы с молодыми людьми не можем решить, где лучше дамы, у нас али в Париже.

Последовал еще один удар, но человек вновь увернулся. Неожиданно саблями замахнулись все трое и неизвестный смог увернуться от двух, но третья… Впрочем, он был обязан едва пришедшему Гофману, который сдержал своим палашом саблю неприятеля.

Разразилась драка, в результате которой налетчики были разогнаны и изранены, неизвестный подошел к Кристиану.

– Ловко ты с клинком обращаешься, где учился?

– Я обучался у своего отца, в Берлине.

Человек заинтересовался:

– Так ты прусак?

– Именно, Кристиан Гофман, к вашим услугам.

Он протянул руку для рукопожатия, неизвестный ответил тем же.

– Владимир Гурьев, русский солдат.

– Так, что вы действительно не поделили?

– Эта шайка давно допилась до белой горячки, причудилось им, что я украл кошелек одного из них.

– Причудилось?

– Заверяю Вас, я достаточно обеспечен, чтобы воровать чужие кошельки. Но давайте о том не будем. По случаю столь захватывающего знакомства, я предлагаю вам выпить со мной французского вина. Сочтите за честь, я недавно прибыл с Парижу и там смог приобрести сей дивный напиток.

– Я прошу меня простить, но вынужден отказать.

– О, не спешите отказываться, такого вина вы не пробовали в жизни. В России его не достать, а производится он во французском городе Шампань, я заверяю вас, вы будете в восторге. Прошу, не отказывайте мне!

– Хорошо, я смогу украсть час своего времени.

– Вот и прекрасно, здесь не далеко, прошу!

Кристиан последовал за Владимиром, Петербург накрывала мгла, ночь вступала в свои владения, русский правитель уже лег в опочивальню после томного рабочего дня, но в Европе еще бодрствовали все монархи великих держав той эпохи. Действительно, Европа вновь теряла равновесие, и было уже не понятно, кто союзник, а кто противник. Англы и францы совместными усилиями старались устранить опасность укрепления Берлина и Петербурга, но с недоверием смотрели друг на друга. Пруссия хоть и заключила с Россией дружбу, но искала свою выгоду даже в ней. Новая Италия не могла доверять никому, но рдела от прусской политики. Вена шла на помощь Берлину, но не желала делить территории поровну. Маленькая Дания искала поддержки у всей Европы, не желая отдавать немцам то, что с таким трудом было завоевано десятки лет назад. Не поменялось лишь одно – подлость монархов и жажда власти. Но чесать всех под одну гребенку было бы моей главной ошибкой, дорогой читатель, ведь в каждом правиле свои исключения, и в каждом исключении свой нюанс. Монархи менялись спустя годы, но оставалось одно – желание возвысить свою державу любой ценой. Некоторые выбирали честный путь, другие же путь обмана. Одни решали вопросы методом меча и крови, другие – мудрой дипломатией. «Á la guerre comme á la guerre» – говорят французы, что дословно переводится – «На войне как на войне». Все законы Европы, от правления Клавдия до нынешней эпохи, были законами военного времени, ведь войны шли постоянно. Один неверный шаг, мог стать крахом целой державы, и потому все, кому выпала нелегкая доля править – по истине, могут считаться людьми великими, ведь править – значит уметь управлять.

Между тем ночь полностью объяла Петербург, Гофман и Гурьев пили шампанское вино, которое и впрямь было в диковинку не только русским, но и прусакам. Однако вкус прельстил Кристиана, и тот решил вырвать у себя еще полчаса.

– Славное вино, Владимир.

Гурьев, наливая в свой стакан новую дозу дурманящего напитка, сказал:

– Не верь тому, что чувствуешь на вкус, это может тебя убить.

Кристиан едва пригубив из стакана, поставил его на стол:

– Что ты имеешь в виду?

– Вино, каким бы оно не было, имеет свойство дурманить и… – он задумался, – и убивать. Чем слаще и приятнее напиток, тем меньше он напоминает нам яд, но не перестает быть таковым.

– Что ты хочешь сказать этим, я не понимаю.

– Есть люди, подобные вину, которые пьянят и убивают нашу душу, как правило, их манеры сладки и приятны, но за этим скрывается смерть.

Гурьев был прекрасным философом, хоть никогда не имел подобного образования. Он много читал и многим интересовался. Жизнь потрепала его во многом, оттого он раньше приобрел духовную седину. Гофман был заинтересован и более не прикасался к бокалу:

– Но разве душу можно убить?

– О, мой друг, любой человек умирающий телесно – не умирает духовно, но отравленная душа может умереть раньше тела. Смерь души и смерть тела – разного рода вещи. Душевная кончина не имеет материальной формы, так же как не материальна и сама душа. Она отравляется годами от недобрых людей, как отравляются наши органы от любви к алкоголю. И горе тому, кто умер духовно, великое горе, мой друг.