Читать книгу Перестроечная кувыркайка - Александр Петрович Пальчун - Страница 1

Чем дырявее память, тем веселее мемуары.

А.П.

ЯВЛЕНИЕ НЕСИДЕЛОВА

Андрею Несиделову не повезло с самого рождения – его угораздило появиться на свет во время городских выборов. Акушерка в тот день опаздывала на избирательный участок и выронила младенца из рук. Именно тогда, ударившись о ее колено, Андрей впервые смутно предположил, что хлебать ему горе вагонными нормами от женщин и от политики.

Но акушерка не догадалась о мрачных соображениях ребенка. Она отвесила шлепок по мягкому месту, еще и добавила: «Ух ты! Горластый – вылитый депутат!»

Услышав такое, Андрей завопил на все родильное отделение: «Вот оно! Началось! Дома эта рука, скорее всего, кого-то ласкает, а меня припечатала, как волейбольный мяч! За что?» Еще полчаса новорожденный полировал свое горе слезами.

Опасения Андрея насчет женщин оправдались. Страдал от них он начал еще в школе. Доставалось и от политики – кадровой политики при выборе дамы сердца.

Все началось с того, что его закадычный дружок Никита перевелся в другую школу. Покидая коллектив, он завещал Андрею свою «овдовевшую» подружку Анжелу. И хотя в то время Андрей дружил с Катей, от подарка товарища отказываться не стал. Он не видел ничего зазорного в том, чтобы одновременно общаться с двумя девочками. Рассуждал он примерно так: «Чем больше у меня друзей-мальчишек, тем лучше. Разве плохо, когда у тебя вместо одного перочинного ножичка два или три?»

Но тут вся его логика пошла кувырком. Стоило вырезать на парте имя Анжелы рядом с именем Кати, последняя перестала с ним разговаривать. Обиделась и Анжела. Она заявила, что ее имя изображено мелкими буквами и отмела оправдания, что на парте не осталось неизрезанного свободного места. По ее мнению, единственное, что могло искупить вину Андрея – удалить имя Кати с парты, а заодно – из сердца.

Но у Андрея в то время еще не было опыта хирургических операций на сердце. В результате он остался один, вернее, с кладбищем чистых помыслов, которое, играючи, устроили две третьеклассницы.

А какие руины способны нагромоздить внутри человека взрослые женщины?! Особенно, когда тебе двадцать пять лет и ты обладатель не самой престижной профессии.

Увы, так уж случилось, что после окончания экономического института Андрею Несиделову не предложили должность министра финансов. Он вынужден был воспользоваться рядовой вакансией инспектора областного статистического управления. А в таком, совсем не геройском звании, у любого юноши по амурным статьям может выявиться серьезная недостача.

В тот день Андрей Несиделов ехал в первую свою служебную командировку в маленький и доселе неизвестный ему городок Посторомкино. Задрав голову, на вокзале он изучал расписание движения поездов – прикидывал, каким удобней будет воротиться домой?

Неожиданно рядом с Андреем неизвестно откуда послышался голос:

– Молодой человек, возьмите колечко для невесты.

Несиделов растерянно огляделся. Плохо одетый незнакомец, стоявший рядом, скосил глаза, избавив Андрея от ужаса галлюцинаций. Оборванец добавил, не шевеля губами:

– Недорого отдам.

Кольцо Несиделову не требовалось, поскольку невесты у него не было. Впрочем, как и большинство молодых людей, он не оставлял надежды встретить ее – необыкновенно красивую и которая обязательно его полюбит.

И вот, словно кто-то невидимый в эту минуту шепнул ему в ухо: «Андрюха, да возьми ты это кольцо! Непременно встретишь свою любовь в Посторомкино. И хорош ты будешь, когда заявишься без подарка!»

– Можете не сомневаться, девяносто восьмая проба. Фамильная драгоценность,– клятвенно заверил вокзальный чревовещатель.

«А если это и вправду судьба? – подумал Андрей, глядя на продавца, которому явно не терпелось опохмелиться. – Может быть, я и в самом деле встречу свою мечту в Посторомкино?»

И тут он безрассудно атаковал свой кошелек – отдал незнакомцу почти все свои деньги.

Через каких-то пару часов Андрей Несиделов приехал в городок, указанный в командировочном листе.

От прирожденной своей скромности он нерешительно замер у двери бухгалтерии Посторомкинского керамического завода. Затем мысленно перекрестился, набрал в легкие воздуха, как перед парашютным прыжком, и шагнул в кабинет.

– Здравствуйте! Я приехал из главка!

Пятеро женщин – возрастом от двадцати до пятидесяти лет – оторвали головы от бумаг.

Что же предстало их взору?

В дверях стоял высокий жизнерадостный молодой человек. В одной руке он держал объемный желтый портфель. На плече незнакомца висела не менее внушительная сумка-кофр с фотоаппаратом Canon и дополнительным объективом к нему. (Несиделов увлекался фотографией. В свободное от финансовых проверок время он намеревался фиксировать провинциальный быт.) Из одежды на юноше был серый, в мелкую полоску, костюм. Пиджак расстегнут. Рубаху надвое кроил люстриновый галстук, указывающий туда, куда и обязан указывать галстук у настоящего мужчины. Казалось бы – ничего примечательного.

Но у женщин о нем сложилось иное мнение. Как потом рассказывала младшая из сотрудниц – Верочка, она сразу подумала:

– Хорошенький.

– Без кольца на руке, – отметила расчетчица.

– Молоденький, – одобрительно оценила главный бухгалтер.

Превозмогая свою скромность, Несиделов шутливо представился:

– Андрей Несиделов… из столицы. Накануне 8 Марта в главке, так сказать… решили поднести вам подарок.

От неловкости первой минуты юноша забыл разъяснить, что приехал на завод в качестве аудитора для расчистки финансовых завалов. Тут следует заметить, что в те перестроечные времена бухгалтерская отчетность менялся с такой скоростью, что освоить ее способны были только аферисты, да и те – непременно в свою сторону.

– Так что, думаю, дней за семь все ваши проблемы останутся в прошлом, – заверил откомандированный из главка.

Женщины переглянулись. У каждой из них, и в самом деле, проблем – выше головы: от банально неразделенной любви до вселенской трагедии со стрелкой на колготках. Но чтобы вот так, кто-то приехал и разом устранил все их проблемы! Да еще за неделю?! Такого с ними ранее не случалось.

И вот, по какой-то необъяснимой причине, совершенно не сговариваясь, женщины истолковали слова молодого бухгалтера – не удивляйтесь – самым вульгарным образом.

Почему так происходит? Неизвестно. Психологи именуют подобные явления массовым гипнозом. Чаще всего аналогичные эпидемии подкашивают электорат накануне выборов, а осторожных акционеров – перед махинациями с их вкладами.

– За семь дней?! Да вы шутите? – сказала главбух – женщина сдобной наружности.

– Нисколько? – заверил Несиделов. – Сейчас времена перестроечные, можно сказать, революционные. Все мы раскрепощаемся, осваиваем западные методики – там их практикуют не первое десятилетие. У нас же, как это водится, отмахиваются от проблем, вместо того, чтобы решать кардинально. Так что поверьте, одна неделя – и мы все устраним!

– Что-то я за нашим главком таких подарков не припомню, – сказала главбух, зарумянившись от предполагаемой услуги и все еще сомневаясь. Спохватившись, она указала на стул. – Присаживайтесь. Но почему в таком случае вы один?

– О-о-о! Пустяки! Пусть это вас не смущает! – сказал Несиделов, благодарно кивнул за предложенный стул, но для солидности предпочел говорить стоя. – Никто из вас не без внимания останется. Сегодня поработаю с одной, завтра – с другой. Конечно, можно было бы собраться всем вместе. Но, согласитесь, это превратилось бы в банальное групповое занятие.

Аудитор обвел взглядом сотрудников бухгалтерии. Женщины утвердительно закивали – трудно оспаривать столь здравое мнение.

– А где будут проходить… наши занятия? – краснея и запинаясь, спросила младшая из сотрудниц, Верочка.

– Как где? Конечно здесь, в вашем кабинете. На рабочем месте. Зачем нам куда-то ходить? Все, что нам нужно, при нас. Прямо на вашем столе…

– На столе?! – глаза Верочки округлились. – А… а… коллеги?!

– Да ради бога, – улыбнулся аудитор. – Пусть наблюдают. Если сделаем что-то не так, они поправят.

– Нет! – категорично возразила Верочка. – Я так не могу. Мне требуется спокойная обстановка, я должна расслабиться… А здесь не бухгалтерия, а проходной двор. И, к тому же, в любую минуту может явиться муж – он работает неподалеку.

– Ничего страшного. Прервем занятие на несколько минут и продолжим после его ухода.

– Нет, и еще раз нет! – Верочка не могла смириться, что занимавшая ее проблема будет решаться прилюдно. – Лучше задержаться после работы.

– Хорошо, как скажете, – согласился Несиделов. – Главное, не сомневайтесь – желаемого результата обязательно добьемся. Это я утверждаю как специалист!

– Никогда бы не поверила, повстречай вас на улице, – призналась бухгалтер-расчетчик, волоокая брюнетка с гирляндой крупных бус. – А у вас на этот счет… имеется опыт?

У Несиделова не хватило духу признаться, что он начинающий аудитор, и что это его первая командировка.

– Конечно! А как же! Но в нашей профессии главное не теория, а практика – все больше завираясь, добавил Андрей. – Когда ежедневно занимаешься любимым делом, то со временем входишь во вкус. И тогда не страшны никакие перегрузки. Вот недавно меня командировали на текстильный комбинат. Там бухгалтерия восемь человек – шесть женщин и двое мужчин…

– Господи! Так вы и с мужчинами?!

– А чему удивляться? Для меня принципиальной разницы между мужчиной и женщиной нет.

Расчетчица покачала головой, удивленная столь редкой для Посторомкино универсальностью.

– А вас не смущает, что сегодня вы с одной, а завтра… с другим?

– Нисколько. Взялся за гуж… Да и как же иначе – ведь это моя работа! В конце концов, мне за нее платят! Кто из вас более других нуждается в моих услугах?

Несиделов окончательно поборол недавнюю робость и орлиным взором окинул женщин.

– Старшая здесь я, – сказала главбух, и поспешно добавила, – по должности. Скорее всего, с меня и надобно начинать. Но все-таки, думаю, правильней будет заниматься без посторонних глаз. Например, в комнате кассира.

– Да где угодно! Никаких проблем.

Аудитор вошел в помещение с обитой жестью дверью, поставил портфель на стол, порылся в нем, выудил пачку методичек, калькулятор, ручку.

– Так-с, можем приступать, – сказал Несиделов, и повернулся, готовый к работе…

В паре метров от него во всем своем обнаженном великолепии, сияя белизной неприкрытых телес, стояла пышногрудая главбух. Щеки ее пылали стыдливым румянцем.

Стук падающего бревна потряс бухгалтерию. Этим бревном оказался начинающий экономический консультант Андрей Несиделов.

Обморок случился от потрясения. Как утверждают психологи, сознание, не способное уразуметь необъяснимое, капитулирует, вернее, дезертирует. Иными словами, реальность оглушила юношу коварным психологическим методом.

Падая, Несиделов одним своим ухом зацепил дверцу открытого сейфа. Железка скрипнула. Хлопнул калькулятор, сметенный на пол неслушной рукой. Из нагрудного кармана пиджака Несиделова выпало купленное на вокзале колечко и мелодичным ручейком покатилось к сейфу. Ударившись о железо, кольцо секунду постояло, а затем, последовало примеру хозяина – опрокинулось набок.

– Вы что тут, дрова рубите?! – в бухгалтерию заглянул начальник планового отдела.

Глаза женщин красноречивей милицейского жезла указали маршрут.

Плановик приоткрыл дверь кассы.

Рухнувший потолок, пожалуй, изумил бы его меньше.

– Он!.. он!.. – заикаясь от негодования, выпалила главбух, истолковав обморок аудитора, как личное оскорбление. Одной рукой она указывала на распростертого у ее ног юношу, второй пыталась сделать невозможное – прикрыть обнаженное тело.

Аудитор зашевелился, приподнялся на колено.

Плановик трусливо кинулся к выходу.

– Девчата, не дайте маньяку уйти! – крикнул он из коридора.

Несиделов немного оправился, машинально взял попавшийся под руку портфель. Под презрительные взгляды женщин, пошатываясь, на полусогнутых ногах вышел из бухгалтерии. В конце коридора отыскал туалет. Склонился над умывальником, ополоснул лицо. Посмотрел в зеркало и удивился скорости набухания поврежденного уха.

Из туалета Андрей вышел на улицу, дрожащими руками зажег сигарету. Ушибленная голова отказывалась что-либо понимать. Нужная мысль витала где-то рядом, но ее отпугнул скрип автомобильных тормозов.

У парадного входа конторы, клюнув носом, остановился милицейский УАЗик.

Появление милиции окончательно растрепало нестройные мысли аудитора. Только одна из них отчетливо мелькнула в сознании: «Ох, и настрадаюсь я в этой жизни от женщин!»

Как нетрудно догадаться, мысль эта оказалась пророческой. И удивляться тут нечему. Достаточно такой мыслишке зародиться в голове любого мужчины, как он превращается в ясновидца.

Из УАЗика выпрыгнули два милиционера: усатый толстяк и тонкий – помоложе, исполосованный кожаными ремнями вдоль и поперек. Стражи порядка бросились в контору.

Лицо второго милиционера показалось Несиделову знакомым, но обстановка не располагала к погружению в дебри памяти.

Через минуту из открытой форточки послышался громоподобный бас: «Разойдись! Где он?!»

Этот голос, похожий на львиный рык, конечно же, принадлежал усатому стражу порядка – он был старший в группе захвата. Затем слух резанул противный тенорок второго милиционера: «Не двигаться! Всем оставаться на своих местах!»

Усатый здоровяк – капитан милиции Лапохват, прогибая половицы, пересек бухгалтерию, вошел в кассу, остановился у открытого сейфа.

– Та-а-акс! Хороши делишки! Как он выглядел?!

– Обыкновенно, – ответила пунцовая бухгалтерша, заправляю блузку.

Оценив обстановку, капитан сразу же сообразил, здесь насильнику оказали достойное сопротивление.

– А это что?! – милиционер поднял кольцо, лежащее на полу у сейфа.

– У него… выпало, – пояснила главбух.

Лапохват поднес находку к глазам.

– Так и знал! Фальшивое! Вам не предлагал за полцены?

Бухгалтер повертела головой.

– Фрункис! – капитан повернулся к напарнику. – Это гастролер из столицы. Тот самый, что торгует фальшивыми кольцами! Он, оказывается, еще и маньяк. Но его песенка спета! От нас ему не уйти!

– Да-да! Из столицы! Девчата могут подтвердить, – мстительно закивала главбух.

«Чертовщина какая-то!» – подумал Несиделов, слушая все это у открытой форточки бухгалтерии. Захотелось вернуться и объяснить недоразумение. Но остановило упоминание о кольце, недавно купленном на вокзале у подозрительного типа. Отбросив сигарету, Несиделов малодушно заторопился в сторону ближайшей пятиэтажки. При этом донимала мысль, где он видел лейтенанта из группы захвата?

– Вот он! Держите его! – раздался крик со стороны конторы керамзавода.

Неожиданный вопль вытряхнул Несиделова из мешка воспоминаний на булыжную мостовую реальности. Андрей помчался во всю прыть, мгновенно сообразив, кого именно собираются держать. Недвусмысленный окрик «Стой! Стрелять буду!» вогнал аудитора в ближайший подъезд, словно шар в биллиардную лузу.

Несиделов резво прыгал через три ступеньки. Казалось, он поднимался к звоннице – сердце колоколом ударяло в голову, через мгновение вторило в пятках, затем снова возвращалось к голове. На нижних этажах милицейские сапоги затаптывали последние проблески его самообладания.

Споткнувшись, аудитор утерял одну туфлю, через пролет сбросил и вторую. С разбегу, словно кот по портьере, взлетел по вертикальной чердачной лестнице.

Такая прыть похвальна для всякого человека. Особенно, если учесть, что по спине и бокам Несиделова колотил футляр с фотоаппаратом, а в руке болтался пудовый портфель… с месячной зарплатой предприятия. В полусознательном состоянии Андрей в кассе вместо своего саквояжа прихватил заводской, с миллионом казенных денег.

Бежал Андрей не хуже олимпийца. Но на плоской крыше пятиэтажки скорость пришлось поубавить. Недавний жар его намерений остыл.

Дело в том, что в прежние времена микрорайоны проектировались таким образом, что дома располагали друг от друга на значительном расстоянии. Перепрыгнуть с одной крыши на другую было очень проблематично, особенно, если ты не воробей. Бежать было решительно некуда. Но стремление к движению осталось. Впрочем, и оно поубавилось, стоило Несиделову приблизиться к краю крыши, которая, как и все крыши, заканчивалась пугающей бездной.

Так уж заведено, что равнинный человек, оказавшись в поднебесье, удостоверяется в своей исключительности с помощью плевка. Пока слюна совершает плавное падение вниз, человека распирает от гордости своего возвышенного положения и новой порции слюны. За неимением времени Несиделов пренебрег подобным способом самоутверждения. К тому же, его взору открылись не только разверстая бездна, но и балкон квартиры верхнего этажа.

Не раздумывая, Несиделов развернулся и свесил с крыши босые ноги, а затем отпустил руки.

Одна его нога угодила в картонный ящик, лежавший на балконе, вторая – пробила тряпичное сиденье раскладного стула. Руки невольно взмахнули, портфель с месячной зарплатой керамического завода полетел куда-то вниз.

Андрей освободил ногу из капкана сложившегося стула, свесился через перила, но портфеля на земле не увидел. «Вероятно, валяется под нижним балконом, – подумал Андрей, – заберу позднее. А если кто-то поднимет раньше – не велика беда, там одни методички».

Милиционеры выскочили на крышу. Не обнаружив беглеца, они помчались к будочке, служившей выходом из другого подъезда. Они рассуждали вполне здраво – грабитель, насильник и торговец фальшивым золотом вовсе не ангел, поэтому летать не умеет. Улизнуть мог только через другой подъезд.

Андрей же в это время, сидел на балконе и созерцал Посторомкинские окрестности. Благостная панорама умиляла его. Широченный простор, извилистая река, вдалеке – огороды и очертания леса. Вот оно, вот оно истинное благолепие! Из шумной суетливой столицы – в патриархальную глубинку. Единственное, что мешало удовольствию – докучливая мысль: «А если на балконе появится хозяин?»

Осторожно ступая, Несиделов приблизился к застекленной двери и тут же отпрянул – в комнату вошла девушка. Немного постояв, Андрей вновь осмелился приблизиться к стеклу и тут же замер.

Это она!

Отраженные солнечные блики на стеклах размывали увиденное. Но сомнений не оставалось – в нескольких шагах от него стояла девушка, которая давно ему снилась, и о которой он мечтал всю свою жизнь.

Недавние волнения сразу отхлынули, отошли на второй план, а может, улетели следом за портфелем. Осталось предвосхищение счастья и благодарность провиденью, доставившим его на балкон таким замысловатым путем.

Хозяйка квартиры кинула сумочку на кровать, затем и сама рухнула на нее. Хрупкая, невысокого росточка, светловолосая, лежала она недолго – секунды три, затем резко поднялась, стянула желтую блузку, затем начала освобождаться и от прочих деталей дамского туалета.

Несиделов застыл в твердокаменном параличе. Внутри бушевал ураган. Только два-три невнятных соображения пробились наружу: «Как быть? Постучать и предупредить? Или насытить взор волшебной картиной, а затем – через полчасика – тактично дать о себе знать?» Как и всякому мужчине, ему не пришло в голову попросту отвернуться. «А если девушка испугается, закричит и помчится в милицию? Опять обвинят в насилии?! Как поступить?!»

Губы пересохли от лихорадочных мыслей. Впрочем, нет – скорее от увиденного.

СТАНОВЛЕНИЕ ПРОТОГОРОВА

Романа Наумовича Протогорова – руководителя Посторомкино – все его коллеги за глаза называли деятельным бабуином. Вот уже много лет Роман Наумович волок свою собственную судьбу в нужную сторону, как упрямого теленка. Это был сорокалетний крепкий мужчина квадратной комплекции. Шея у него отсутствовала, поэтому голове ничего не оставалось, как вырастать сразу из туловища.

Протогоров обладал несколькими несомненными достоинствами, основное из них – способность извергать пространные речи. При этом он неистово жестикулировал. В такие минуты со стороны казалось, что он борется или дерется с кем-то невидимым. Собеседников он имел обыкновение слушать не более пяти секунд. И с каждой новой затянувшейся секундой недовольство в Протогорове нарастало. В такие моменты голова Романа Наумовича кренилась вперед, словно готовясь проломить оборону соперника.

Обездвиженным Протогорова видела только его супруга – Лариса Николаевна. Случалось это вечером, после ужина. Градоначальник замертво падал на кровать, словно кто-то невидимый выключал его электропитание. Вероятно, тут сказывалась перегрузки от прежней, хитро заверченной жизни Романа Наумовича.

Многие завидовали Протогорову – все-таки первый человек в городе. Но редко кто мог по достоинству оценить, каким трудом это первенство доставалось.

Жизненный путь Романа Наумовича был суров и тернист.

Воротившись из армии, будущий градоначальник некоторое время слесарил на керамическом заводе. Заочно учился в энергетическом институте. Пошел на повышение, два года работал энергетиком, затем возглавил парторганизацию, откуда был приглашен в идеологический отдел исполкома. Казалось бы, настоящая жизнь только начиналась. Но тут его карьеру коварно подкосила неожиданная перестройка – многообещающую должность партийного работника пришлось оставить.

Голова у Романа Наумовича была светлая, поэтому мысли в ней стали заводится темные. Такое со многими может произойти в момент зарождения рыночной экономики.

Зарегистрировал Протогоров частное предприятие «Всехподряд-Инвест-кидалтинг» и вскоре у него появились первые серьезные деньги. Тут следует заметить, что бывший партработник никогда не одобрял капитализма – просто ему нравился процесс превращения чужих денег в свои.

Вскоре Протогоров купил «Мерседес», разумеется, черный – это излюбленная расцветка потомственных трубочистов и паровозных кочегаров. Появилась и секретарша – на двадцать лет моложе и на столько же сантиметров выше его. Повсюду Протогорова стали сопровождать бритоголовые охранники, готовые разбежаться при первой опасности. Карманы пиджака Роман Наумович набил дорогими телефонными трубками. Одним словом, выглядел счастливым и здоровым, как бык перед забоем. Плывущие к нему со всех сторон деньги разместил в уважаемом «Промгопстопбанке».

Вот тут-то он и дал маху!

Банк неожиданно лопнул. И так интересно лопнул, что управляющего с деньгами взрывной волной забросило на Кипр, а Протогорова – на больничную койку: сердечко прихватило.

Первое время Роман Наумович с коллегами по палате все время норовил затеять диспут: «Чем разбойник отличается от банкира и отличается ли вообще?»

Когда же выписался из больницы, то узнал, что секретарша на длинных ногах ушла к его конкуренту. Охранники же, оставшись без жалованья, со знанием дела поколотили бывшего шефа. Еще и пообещали ежегодно отправлять его только к самым известным костоправам.

Полежал Протогоров на больничном матрасе еще раз, но выводов не сделал – организовал негосударственный пенсионный фонд под названием «Обеспеченная старость». Старость, разумеется, подразумевал свою. Вклады принимал от клиентов не старше сорока лет. «До шестидесяти при такой жизни никто из них не дотянет, – решил он, – пенсию платить будет некому. А там, гляди, еще что-нибудь произойдет: революция, переворот, дефолт… Да мало ли что подстерегает человека на его многотрудном пути».

И только Протогоров собрал деньги с будущих короткоживущих пенсионеров, только воротились секретарша и головорезы-охранники, – вышло постановление об отзыве лицензий у частных пенсионных фондов.

Вкладчики, естественно, явились за своими деньгами. А их, как вы понимаете, у Протогорова уже нет. Да и откуда им взяться, если охрана жирует? Опять же, секретарша…

Но будущие пенсионеры не унимаются, требует воротить свои денежки. Иначе, грозят, самого преждевременно пенсионером сделаем! А с этой публикой шутки плохи. От древа познания у многих только пробка в головах, но кулаки свинцовые.

Долго скрывался Роман Наумович от своей гневной клиентуры. Не хуже Ленина в Разливе и фуражку носил, и письма на пенечке писал. И так уединение пошло ему на пользу, что однажды Протогорова осенило податься в политику.

Вот тут-то он и схватил свою синюю птицу за жабры!

Одним словом, Романа Наумовича удачно контузило общественной жизнью. Стал Протогоров выступать на митингах, требовать социальной справедливости. Говорил, словно по писаному, что и не удивительно – все беды народные были ему доподлинно известны. Сам в свое время руку к ним приложил.

Клеймил Роман Наумович правительство и оппонентов налево и направо. Заодно и себя укорял (не вслух, конечно): «Как же я, голова садовая, раньше не придумал обратиться к политике?! Теперь не только пенсионеров, а любого смертного можно безнаказанно обирать. Три года охранников-дармоедов кормил, подставлял им бока. То ли теперь – на новой выборной должности – милиция бесплатно охраняет».

А как же, вы спросите, секретарша?

Да никакая она теперь не секретарша! Сначала подругу переименовали в референта и товарища по партии, а затем с помощью загса сделалась она госпожой Протогоровой.

ЗНАКОМСТВО

Андрей Несиделов сидел на балконе пятиэтажки и все не мог определиться, как ему поступить: и дальше любоваться точеной фигуркой девушки, или обнаружить себя? Решился на самый противоестественный для мужчины вариант – постучал.

От неожиданности девушка подпрыгнула и убежала. Вскоре в проеме двери, сбоку, осторожно показалась ее прелестная головка. Затем появилась и вся хозяйка квартиры.

Несиделова постигло разочарование – за несколько секунд девушка успела одеться. Но печалиться Андрею было некогда – ему надлежало демонстрировать дружелюбие. Он по-обезьяньи размахивал руками, стучал себя в грудь, улыбался во весь рот.

Дверь приоткрылась.

– Что вы тут делаете?

Несиделов не знал, что ответить.

– Вы любовник, застигнутый мужем? – поинтересовалась девушка.

– Какой любовник? Верхний этаж…

– Тогда кто вы? Бухгалтер из статуправления? Лазите по балконам, составляете перепись населения?

Это был удар ниже пояса. И нанесла его та, о которой он мечтал столько лет. Его сердце даже через балконное стекло угадало собственное счастье, а теперь и глаза, увидев девушку вблизи, подтвердили – сердце не ошибается.

Надо было что-то отвечать. Андрей понимал, что судьба не зря отвесила ему оплеуху дверцей от сейфа и загнала на этот балкон. Ах, если бы сейчас под рукой оказалось утерянное колечко! Он бы сказал, что спустился с небес, чтобы предложить незнакомке руку и сердце. В подтверждение достал бы кольцо.

– Или вы Человек-паук, подглядывающий в окна? – язвительно спросила хозяйка квартиры. – А может, папарацци? – девушка кивнула на сумку с Canon.

– Не смешно. Позвольте войти?

Девушка посторонилась.

«Ситуация преглупейшая», – подумал Несиделов. Только что его обвинили в постыдном пороке – подглядывании. И это после того, как он добровольно обнаружил себя. Где справедливость? Как объяснить происходящее?

Правда выглядела чудовищно: милиция преследовала его за сбыт фальшивых колец и попытку изнасилования главного бухгалтера керамического завода. Согласитесь, такие подробности – не лучшая аттестация при знакомстве с девушкой своей мечты.

Иной раз психологи уверяют, что в безвыходной ситуации человек становится непредсказуем. Невозможно объяснить, что произошло в пространстве между ушами Несиделова. Кто передвинул стрелки на путях его извилин? Может быть, направление мыслям подсказал висевший на плече Canon?

Несиделов задвинул руки в карманы брюк и босиком непринужденно прошелся по комнате. Изучив помещение, резко повернулся к девушке.

– Как вас зовут?

– Алина.

– Очень приятно. Андрей, – представился Несиделов. – Вы кто по профессии?

– Я?..

– Да-да, вы! – строго сказал бухгалтер, все больше удивляясь собственной наглости.

– Я – журналист.

– И надо же такому случиться! – Андрей театрально всплеснул руками и нырнул в несусветное вранье, как пловец в привычную воду. – Вот так чудеса! Мы с вами коллеги – и я журналист!

«Господи! Что я несу!» – мелькнуло в голове. Но язык помимо воли выдавал спасительную ложь:

– И не смотрите так, словно не верите. Вы в городской газете работаете?

– Да.

– И я в газете! Но только в столичной. А у нас – для достоверности Андрей тряхнул сумкой с фотоаппаратом – многие исповедуют экстремальную журналистику. Хватит лицемерить и лакировать действительность. Вот где это соглашательство! – входя в образ, Андрей полоснул себя ребром ладони по горлу.

– Вот скажите, кто теперь лучше меня расскажет о человеке, висевшем на волоске от смерти? – продолжил Несиделов. – О-о-о! Это будет потрясающий репортаж!

Алина Юрьевна Левинтаева – корреспондент местной газеты «Посторомкинский вестник», изумленно смотрела на акулу пера, непонятным образом угодившую в аквариум ее балкона. Столь отважные юноши исчезли в их городе еще в позапрошлом веке. Но почему он босиком? И зачем подсматривал, когда она была не совсем одета?

Еще вчера Несиделов не смог бы вразумительно ответить на подобные вопросы. Но это было до встречи с девушкой своей мечты. Теперь же, взамен утраченной обуви и портфеля, у него появилось завидное красноречие.

– Вы в газете за какой сектор отвечаете? – с видом знатока спросил он хозяйку квартиры.

– За отдел новостей. И, помимо того, пишу еженедельные астропрогнозы…

– Так и знал! «На следующей неделе в рост пойдут внешние и внутренние долги. У Стрельцов велика вероятность получения наследства, отныне им не придется стрелять до получки…»

Андрей расхрабрился не на шутку. Сейчас он готов был подставить второе ухо под дверцу сейфа – да что там сейфа, железнодорожного контейнера! – лишь бы эта милая девушка не догадалась, что на самом деле он всего лишь обыкновенный счетовод.

– На какой странице у вас гороскопы? – спросил Андрей.

– На последней…

– Ха-ха! Можно было не спрашивать! Все издания – близнецы-братья. Да кто же самые актуальные материалы помещает на последней странице?! Вы когда-нибудь видели губернаторскую речь на восьмой полосе?

– Нет.

– А в нашем издании только так и поступают! Туда и дорога всякой тягомотине! А вот астропрогнозы даем на первой!

Уловил во взгляде девушки робкое сомнение, Андрей добавил:

– Конечно, затравочку о губернаторе даем на первой, а там – по обстоятельствам. У вас диктофон при себе? Вот и хорошо! Давайте вместе составим гороскоп на будущую неделю для вашей газеты.

Несиделов без приглашения плюхнулся на стул, повернулся так, чтобы скрыть поцарапанное ухо, заложил ногу за ногу и выдал свой первый литературный шедевр.

Откуда появляются способности к сочинительству? Чаще всего – от наглости. Иной раз – от безысходности. А если кто-то сомневается в появлении литературного таланта у обыкновенного бухгалтера, то я отвечу так: «Вы сначала ударьтесь головой о сейф, побегайте от милиции и влюбитесь с первого взгляда. Тогда сами поймете, что автор вовсе не преувеличивает способности своих героев, а исповедует, пусть и не социалистический, но все-таки реализм».

– Популярней гороскопов разве что алкоголь, – заявил Несиделов, удобно расположившись на стуле. – «Тихо!» – кричит хозяйка, заслышав предсказания по радио или в телевизоре. Родственники умолкают, не смея препятствовать ее встрече с грядущим. Женщина слушает с превеликим вниманием. Но ее смущает, почему на всех каналах предсказывают по-разному? А все потому, что не берется во внимание, – палец Андрея Несиделова подпрыгнул вверх, как поплавок при поклевке. – Гороскопы-то составляются по разным календарям: западным, восточным, тайским, китайским… А у каждого из них своя отправная точка – свой временной старт.

В одном африканском племени, например, обязанность годовой нумерации возложена на мудрейшего из мудрейших – на шамана. Какое число придет в его украшенную перьями голову, в том году племя и живет. А если дух предков подсказывает шаману, что сентябрь и октябрь грозят неприятностями, шаман запросто выбрасывает эти месяцы из календаря. Естественно, после такой реформы за июлем сразу наступает октябрь, и все африканские напасти остаются неисполненными.

Кстати, – добавил Несиделов, – этот метод взяли на вооружение некоторые наши шаманы от экономики. Иной раз зарплату выдают за сентябрь, а предыдущие два месяца куда-то исчезли.

Какому же гороскопу верить?

– И какому? – переспросила Алина.

– Сейчас объясню. Да вы присаживайтесь, – Несиделов по-хозяйски указал на стул. – Беда в том, что мы даже географически не определились, к какому поясу себя отнести? Где мы находимся, на Западе, или на Востоке?

Андрей посмотрел на девушку и еще раз убедился, что ему не нужен ни Запад, ни Восток с его сказочными гаремами – свое счастье он обнаружил именно здесь, в маленьком Посторомкино.

– Многие полагают, если гороскопы пришли к нам с Востока, – продолжил Несиделов, – то для названия года следует выбирать восточное животное. А я добавлю – с учетом нашей специфики. Тогда и пророчества во всех гороскопах станут одинаковыми, то есть – достоверными.

Предположим – только предположим – на календаре у нас год лягушки. Внешностью она, конечно, не блещет – тут спорить нечего. Но ведь не зря же она постоянно упоминается в народных сказках? Стоит лягушке обнаружить в болоте стрелу, как она мгновенно превращается в царевну. И в самом деле, – предложил Несиделов, – почему бы нам не обозвать нынешний год годом бородавчатой квакуши? Во-первых, используя ее стреловидный метод, мы сразу перепрыгиваем через несколько стадий эволюционного развития и мгновенно оказываемся в царских покоях. Во-вторых, на ком же, если не на лягушках, традиционно проводят опыты? И опять же, не стоит забывать, что этот неприхотливый болотный житель в тяжелых условиях – отсутствие пищи и денег – впадает в долговременную спячку и без всяких признаков аппетита и ущерба для здоровья в таком состоянии может пребывать не один месяц. Лучшей кандидатуры для нашей местности не отыскать. По этой причине всяких там драконов, змеев и гадов, навязанных нам кровожадным востоком, отодвинем в сторонку. Итак, наречем нынешний год годом Лягушки. Вы не возражаете?

– Я согласна. Пусть будет лягушка.

– Вот и отлично! С годом определились! А как быть с двенадцатилетним циклом? Алина, согласитесь, целая дюжина лет, словно какая-то пятиминутка, не может оставаться безымянной?

– Согласна, не может.

– А почему бы для этих целей не использовать нашу пушистую белочку? Обворожительное существо. Грызет свои шишки (от слова «шиш»). А стоит предложить ей копеечное лакомство, мгновенно приручается. Используя это врожденное качество, любой мошенник запросто может завладеть ее шкуркой. Алина, вы знаете, как браконьеры «заготавливают белку»?

– Нет, не знаю.

– Очень просто. Они берут ружье и отправляются в лес. Подходят к дереву и стучат по стволу. Нет-нет, стучат не прикладом, а специальной колотушкой. А белка – существо любопытное. Она не хочет благоразумно сидеть в дупле и щелкать свои любимые орешки. Ее прямо-таки подмывает выглянуть и узнать, по 300 или 600 процентов обещают дивидендов на каждый вложенный орех? Вот тут-то она и попадает на мушку. Белке приходит конец.

Судьба незадачливого зверька увлажнила глаза девушки. От способности к состраданию Алина стала Андрею еще дороже.

– Но так происходит не со всеми белками, – Несиделов попытался успокоить Алину. – Некоторые из них, распушив имиджевую часть тела, прыгают с ветки на ветку и таким способом перебираются в другой лес. Им даже и границы не помеха! Иная смышленая белочка без особых преград может мигрировать из нашего леса в швейцарские, кипрские, а то и канадско-американские дебри.

– В таком случае, может, не стоит двенадцатилетку называть именем эмигрантки?

Несиделов немного подумал и согласился.

– Белку я взял для примера. Мне тоже не нравится – уж больно вертлявая штучка.

– Лучше подобрать животное гордое, достойное уважения, например, тигра, – предложила девушка.

– Алина, поверьте, тигр для этих целей совсем не подходит.

– Это почему?

– Потому, что тигровая шкура в полоску. Темная сменяется белой. А в нашей жизни вы наблюдаете подобное?

– Нет.

– То-то же.

Несиделову показалось, что его творческий метод составления гороскопа начинает увлекать девушку.

– А может, назначим собачку? – предложила Алина. – Все-таки преданное существо.

– Нет. Собаку лучше забраковать. Она хоть и друг человека, но питаться предпочитает мясом. Большинству нашего населения это несвойственно. И, помимо того, «собака» звучит оскорбительно.

– Тогда давайте привлечем к гороскопу обезьянку. Мы с ней биологические родственники. И правительство наше пытается собезьянничать чужой иностранный опыт – в магазинах бананов и ананасов больше, чем огурцов и картошки.

– За обезьянку тоже многие могут быть в претензии, – вздохнул Несиделов. – Вспомнят макаку с оголенным задом, обвинят в клевете и сгущении красок. Лучше символом двенадцатилетнего цикла назначим косолапого мишку.

– Потому, что он не против поваляться в кроватке с девочкой, случайно оказавшейся в его избушке? – спросила Алина.

Несиделов покраснел, вспомнив обстоятельства своего появления в квартире.

– Нет, не поэтому. А потому, что медведь иногда вынужден обходиться собственной лапой! Опять у нас намеки получаются. А если кто-то из посторомкинцев прочтет наш гороскоп на похмелье, то подумает, что мы специально придумали назвать предстоящие годы «десятилетием косолапого, засунувшего голову в осиное гнездо».

– Что-то мрачное у нас выходит будущее, – вздохнула Алина.

– Вы правы, – согласился Несиделов. – Оставим косолапого. Лучше подберем на эту почетную должность существо более нейтральное, домашнее, например, таракана. Чем не кандидат? Мирный, вездесущий, подвижный и главное – чрезвычайно живучий. Ни химия, ни радиация его не берут. Плодится на здоровье и, знай себе, шевелит усами.

– Вот из-за этих-то усов – национальной гордости некоторых народов – могут возникнуть этнические недоразумения. Нам этого не надобно, – сказала девушка.

Алина начала побивать Андрея на его же территории.

– Пожалуй, вы правы. Бог ты мой! – воскликнул Несиделов. – Да мы едва не забыли нашу давнюю знакомую, проверенную веками – трудолюбивую лошадку. Кто, как не лошадка, выручает фермеров при отсутствии дизтоплива? Помимо того идеально символизирует нашу нынешнюю экономику – «ни тпру, ни ну». Подходящее животное?

– У нее тоже свои недостатки.

– Какие?

– Может лягнуть ненароком. И, опять же, без провианта начинает предательски худеть и падать на передние ноги. А поскольку фураж зачастую приобретать не за что, то оставим лошадку в покое.

Алина немного подумала и высказала новое предложение:

– А не отказаться ли нам от всех этих бескрылых и приземленных существ? В нашем гербе, например, поселился орел.

– За орла могут обвинить в эпигонстве, – предостерег Несиделов. – Но разве только орлу подвластны заоблачные выси? Взять, например, зяблика. Славная птичка. А еще лучше – дятла. Алина, давайте на дятле и остановимся. Идеальный кандидат! На календаре у нас десятилетие дятла. Вернее, дятла, оседлавшего бетонный столб и не способного уразуметь, почему работа продвигается очень медленно?

– Я согласна, пусть остается дятел. Во всяком случае, это воспитанная птица. Она всегда предупреждает о себе деликатным стуком.

Несиделов воспринял сказанное на свой счет – его упрекали за неожиданное появление на балконе. Столичный литератор внутри юноши необъяснимым образом скукожился, уступив место прежнему счетоводу.

Заметно покраснев, Андрей пробормотал:

– Извините, мне пора уходить.

– Да куда вы пойдете? У вас поцарапано ухо.

– А-а-а, пустяки… издержки профессии, – отмахнулся Несиделов, с удовольствием поймав на себе взволнованный взгляд девушки.

– У меня есть зеленка.

– Это лишнее. Как в таких случаях говорил мой школьный товарищ Никита: плюнь, разотри и все пройдет.

– Нет! Вам нужна медицинская помощь.

Если Несиделову что-то и требовалось, так это вернуть внимание девушки и, конечно, новая обувь, взамен утерянной.

Разумеется, намного благоразумней было бы согласиться на медицинскую помощь с нежным прикосновением женских пальчиков. Но тут он вспомнил, что в сейфы для непрошеных гостей кладут деньги-приманку с несмываемой краской. Хорошо еще, что при падении он не угодил головой в такую ловушку. Теперь же ему предлагалось исправить упущение – отметиться зеленкой, чтобы усатый капитан милиции мог отыскать его в любой толпе, как хозяйка своего крашеного цыпленка.

Андрей взял девушку за руку.

– Вы мне лучше помогите вот в чем… Я человек приезжий, никого здесь не знаю… – угадав вопрос в глазах Алины, добавил, – и в столице у меня тоже никого нет. Одному, без друга, мне сложно справиться с редакционным заданием. Не согласились бы вы стать моей… моим другом и познакомить меня с интересными людьми?

– Конечно! Ах, если бы вы знали, сколько у нас в Посторомкино достойных людей! А сколько талантов в городском литературном объединении! Кстати, в нашем подъезде живет удивительный человек – Антон Васильевич Пряхин.

– И чем же он удивителен?

– Да вы сразу это поймете, увидев его входную дверь.

– И где его квартира?

– Этажом ниже.

– С удовольствием познакомлюсь.

Столичный журналист внутри Несиделова вновь положил на лопатки безвольного счетовода. Андрей быстро сообразил, что у соседа Алины можно разжиться парой туфель и после этого уже не в носках, а в полной выкладке приступить к покорению женского сердца.

– Хорошо, я проведу вас, – сказала Алина. – Но наденьте хотя бы вот эти тапочки.

Несиделову показалось, что после его решения покинуть квартиру девушки, лицо ее омрачилось. Он уже готов был остаться, но не смог противиться известному психологическому закону. Суть его в том, что глупая мысль, в отличие от здравой, всегда требует немедленного продолжения.

«Ничего, – попытался обмануть себя Андрей, – незачем торопиться. В спешке так легко загубить неокрепший росток любви».

И вот, еще совсем недавно скромный счетовод и ловец ошибок в квартальных отчетах, а теперь – самозваный столичный журналист, стоит в комнатных тапочках у двери незнакомой квартиры.

Несиделов надавил кнопку звонка. Послышалось шарканье ног, щелкнул замок, дверь слегка приоткрылась. Но стоило узкой полоске света выбиться на площадку, как дверь распахнулась настежь. Это хозяин квартиры – рыжеволосый здоровяк с живописной недельной щетиной – потерял устойчивость и увлек за собою дверь.

Несиделов тут же опознал в соседе Алины проходимца, сбывшего ему на вокзале фальшивое кольцо. Памяти Антона Васильевича Пряхина тоже еще не коснулась губительная резинка склероза. Он сразу припомнил недавнего покупателя.

Несиделов решительно шагнул в квартиру и тяжелым взглядом припечатал к стене ее хозяина.

Пряхин был раздавлен тремя составляющими сюрприза. Как этот малый отыскал его? Почему в таком случае он без милиции? И что означают комнатные тапочки на его ногах?

Оставим Пряхина на некоторое время в недоумении. Лучше расскажем, кто он такой, и как докатился до махинаций с поддельными кольцами.

ЖЕНИТЬБА ПРЯХИНА

Еще лет пятнадцать тому назад слесарь посторомкинского керамического завода Антон Пряхин тяжело вздыхал: «Ни черта не могу перепрыгнуть черту!» Под чертой он подразумевал черту бедности и ее кривую разновидность – государственную границу. Последняя не позволяла ему вплотную приблизиться к западной потребительской корзине. Прыгать, как Валерий Брумель – олимпийский чемпион и лучший спортсмен всех времен и народов – Пряхин не умел. Более того, и фамилия у него звучала на иной манер. Поэтому его историческая родина самым фатальным образом совпадала с фактической. Оставался единственный и самый рискованный вариант – жениться на иностранке.

Как вы догадываетесь, по улицам городка Посторомкино, где зряшно пропадала жизнь тогда еще молодого Антона Пряхина, бродили и шелушили семечки вовсе не бесхозные парижанки. Заморские особи женского пола предпочитали проноситься мимо их станции в купейном вагоне. Иной раз они глазели на маленький городок сверху в иллюминатор самолета, а то и вовсе огибали его вместе с Евразией на пароходе.

На последние деньги, – а они у Пряхина почему-то всегда были последними – разместил он брачное объявление в одной из иностранных газет и стал готовиться к отъезду. В благополучном исходе своей задумки не сомневался. Парень он был хоть куда – светлые с рыжинкой кудри, широкие плечи, ростом господь не обидел, руки-ноги на месте. Пил в меру. И помимо всех прочих достоинств, неплохо играл на двухрядной гармошке. Чего еще бабе надо?

– Ну, как там, Ксюш? – спрашивал он, забегая на почту. – Нет ли заказных из Англии? Ты тщательней смотри корреспонденцию (в слове «тщательней» он делал ударение на последнем слоге).

– Нетути пока, – отвечала Ксюша, женщина от рождения смешливая и незамужняя. – Небось, еще по Лондону бегают, чернила ищут. Неужто вам, Антон Васильевич, наших девок не хватает? И как вы с ними общаться будете? По иностранному-то не очень шпрехаете!

– Языком жестов, Ксюша. Он, как эсперанто, во всем мире одинаков. Было бы с кем, а там уж договоримся.

Такой ответ очень уязвлял национальную гордость почтовой работницы. Надумала она пошутить над потенциальным эмигрантом. В один из замечательных дней девушка распотрошила иностранное письмо из Англии, написанное до востребования (оно валялось два года), дописала на конверте адрес Пряхина и вложила в него инструкцию от пылесоса «Филипс» на английском языке.

Наши мужики редко получают письма от закордонных красавиц, поэтому им трудно понять, как возликовал Пряхин.

Недолго думая, – рысью в библиотеку. Словарь под мышку – и домой, к столу, к каторжному труду переводчика.

Ох, и намозолил же Пряхин голову, пока сообразил, о чем мечтает иностранная бабенка! Оказывается, она желает, чтобы ее избранник ежедневно убирал пыль и мыл полы лучше всех предыдущих (видимо, мужей). Чтобы минимально потреблял энергии (скорее всего, вина и продуктов), не шумел, по дому передвигался на роликах и чтобы у него был хобот… длиной полтора метра!

– Ну, это уж слишком! – последнее условие возмутило Пряхина. Он с сам не страдал короткоствольностью, но аппетит английской бабенки его попросту шокировал. Уязвило и то, что в письме ни слова не сказано об игре на гармошке, будто он и не упоминал об этом своем достоинстве.

– Ну и слушай свою волынку из мочевого пузыря, если не разбираешься в музыке! – справедливо решил обиженный Пряхин и, прихватив гармошку, подался на улицу.

Как нетрудно догадаться, вскоре Пряхин женился на Ксении Николаевне – на той самой почтовой работнице, что за один сеанс излечила его от пристрастия к заграничным бабам.

Еще долгие годы, когда счастливый муж, насмотревшись рекламы, спрашивал: «Ксюш, а Ксюш, может, и мы пылесос купим?», супруга неизменно отвечала: «Не надо, Антоша, уж я как-нибудь и сама пыль обмахну».

ЗОЛОТАЯ ТОРГОВЛЯ

Жить бы Пряхину и жить счастливой семейной жизнь, но тут нагрянула так называемая перестройка. Все завертелось, закрутилось, да так стремительно и непонятно, что предприятия стали закрывать, а сотрудников на заводах – сокращать. Не избежал этой участи и Пряхин, работавший слесарем на местном керамзаводе.

После увольнения с родного предприятия психику Антона Васильевича в безопасных пределах удерживала только игра на любимой гармошке. За музыкой к гармонисту приходили нестандартные мысли, похожие на афоризмы. Например: «Разве обязательно драть глотку сухарями и ломать зубы о черный хлеб?» Или «Жизнь дается один раз, а обед должен быть, как минимум, трижды в день», «Мы не для того родились в золотой век, чтобы барахтаться в навозе!»

Увы, человеку, оторванному от здорового трудового коллектива, так легко свернуть на стезю порока. Иными словами, не будучи приверженцем лечебного и всех прочих голоданий, Пряхин надумал заняться изготовлением якобы золотых колец. Изготовление – половина дела. А вот реализация!..

Кто серьезно занимался сбытом продукции, тот понимает, насколько это хлопотное занятие. Тут тебе и маркетинг, и конкуренты, и перенасыщенность рынка… Даже внешний вид бизнесмена влияет на размер его финансовых поступлений.

Довольно скоро Пряхин сообразил, что проще всего торговать фальшивыми кольцами, выдавая себя за потомственного алкоголика, пропивающего семейную реликвию. Гнетущее бремя утреннего похмелья так хорошо известно местному населению, что кольца приобретались не столько из врожденной алчности, сколько из сострадания.

Пряхин понимал, что обязательным штришком имиджа розничного торговца золотом должны быть трясущиеся руки и фиолетовое пятно под глазом. Такое перевоплощение давалось ему легко. Помогали и природные данные – яркие волосы Андрея Васильевича косматились так безобразно, что, глядя на них, хотелось плакать. Подсобляла имиджу и сознательная недельная небритость. Словом, в Пряхине проснулся артист, нагло потеснивший в нем недавнего христианина.

Если в Японии самым подходящим местом для получения сверхприбыли считается Токийская биржа, то для Пряхина ее с успехом заменил столичный железнодорожный вокзал, куда он добирался на своем дряхлом жигуленке.

Вокзал – идеальная отправная точка для дураков, навьюченных радостью удачного приобретения. Чаще всего билет у таких «счастливцев» был куплен только в один конец. И этот конец терялся где-то в далеких и завьюженных просторах бескрайнего отечества, а то и вовсе за его пределами.

Окольцованные Пряхиным граждане запрыгивали в быстроходные поезда и уносились на курьерской скорости. При этом они попеременно любовались то волнующим блеском на безымянном пальце, то чудесными видами за окном. Мелькали дома, перелески, верстовые столбы…

А у Пряхина в эти минуты тоже рябило в глазах… от пересчета купюр. Но при этом он всегда завидовал своим покупателям. Они в настоящий момент погружались в нирвану блаженства, а его донимали запоздалые укоры совести.

«Как я мог?! – Пряхин бессонными ночами впивался зубами в подушку. – Как я мог… столько времени потратить напрасно?! Почему я не догадался об этом бизнесе раньше?! Уму непостижимо – сколько в мире вокзалов! А сколько там дураков, ревниво следящих за своей ручной кладью и при этом не прочь хапнуть чужое!»

Пряхин готов был рвать на себе волосы за бездарно прожитые годы и в прошлом нерационально использованный латунный прут!

Своих клиентов Антон Васильевич узнавал по лихорадочному блеску глаз при виде «благородного» металла. Меркантильный ураган в их головах напрочь сметал ветхую постройку школьных знаний химии.

Так уж повелось, что обыкновенно наш пассажир отправляется в дорогу с сумками и чемоданами в руках, а не с пузырьком кислоты. По этой причине для экспертной оценки колец всякий раз приходилось бежать к автомобилю. Там в аккумуляторе жигуленка помещалась нужная кислота. После того, как покупатель убеждался, что кислота не вступает в реакцию с латунью, а Пряхин понимал – и этот не Менделеев, происходил молниеносный обмен ценностями.

Участники сделки, словно электроны в атомном ускорителе, удалялись друг от друга на предельных скоростях. Оно и понятно. Пряхину за свои махинации меньше всего хотелось схлопотать по разлюбезной роже. Не ровен час, могут так отделать, что имидж свой в зеркале не узнаешь. А покупатели опасались наложение вето на свои противоправные действия со стороны представителей закона. Как правило, этот законный представитель, облаченный в милицейскую форму, со скучающим видом слонялся по привокзальной площади с дубиной на поясе.

ВХОДНАЯ ДВЕРЬ

Но вернемся к появлению Несиделова в квартире Пряхина. Недавний продавец фальшивых колец от неожиданности встречи с покупателем прислонился к стене. Несиделов ступил через порог.

– Тогда я пойду? – сказала Алина, стоявшая рядом.

– Да-да, – кивнул Андрей и по коридору прошел в гостиную. Он опустился в кресло и укоризненно покачал головой. Антон Пряхин застыл в позе виноватого школьника, изучающего половицу.

– Э-хе-хе! – Несиделов постучал пальцами по подлокотнику кресла. – Что творим, что творим… В ваши-то годы! Вы что, дорогой мой, до пенсии собираетесь промышлять подобным образом? Глупое, опасное и малоприбыльное занятие.

По лицу Пряхина пробежала тень справедливой обиды.

– Почему малоприбыльное? Хотя, конечно… может быть, вы знаете лучше…

– Знаю, – вздохнул Несиделов с видом педагога, уставшего вдалбливать прописные истины в головы неуков. – Поставьте чайник. Что-то я проголодался.

«У кольца нет конца», – гласит народная мудрость. Но, изучая незнакомца, жующего хлеб с маслом и запивая его чаем, Пряхин впервые усомнился в непогрешимости коллективного разума. Благодарности от гостя он не ожидал, но где-то внутри забрезжила надежда – а вдруг пронесет? Ведь малый нагрянул без милиции.

Как потом рассказывал Пряхин, в Несиделове его с первой же минуты впечатлила раскованность в движениях и свободный полет мысли. Антон Васильевич даже начал сомневаться, сам ли он на вокзале подошел к Несиделову, или угодил в заранее расставленную ловушку?

– Где ваша семья? – спросил Несиделов.

– У супруги неприятности на заводе… нервный срыв. Только что уехала с сыном к теще.

– Ограбление?

– А вы отку?..

Несиделов многозначительно промолчал. Пряхин разинул рот. Неожиданная догадка молнией пронзила его с макушки до пят. Как ужаленный, он забегал по кухне.

«Это надо же! – внутренне негодовал Антон Васильевич. – Тут мечешься по вокзалу, вздрагиваешь от каждого милицейского свистка. А этот босоногий хапнул месячную зарплату завода и спокойно попивает чаек!»

Пряхин откровенно зауважал гостя.

– Вот и хорошо, что супруга в отъезде, – сказал Несиделов, – я в вашем городке проездом, так сказать, небольшое турне… А в гостиницах требуют паспорт.

– О чем речь! Да сколько угодно! Тем более что мы, как я понимаю, в некотором роде, коллеги.

– Андрей Несиделов! – представился незнакомец, протягивая руку. – Специалист широко профиля. А вы тоже не лыком шиты – умеете расположить к себе. – Несиделов намекнул о вокзальной встрече. – И дверь у вас презабавная.

Пряхин повеселел, мрачные мысли растаяли, как слезы младенца при виде бутылочки с молоком. Приободренный, он вскоре рассказал историю появления входной двери в свою квартиру.

– Есть тысяча способов испортить человеку жизнь, – начал Антон Васильевич. – Моя жена придумала еще один. Она пилила меня целый год: «Когда утеплишь входную дверь?»

И я не устоял. Осенью купил дерматину и два метра утеплителя. Снял дверь с петель, расположил ее плашмя в прихожей и приступил к делу.

Соседи поднимаются к себе, заглядывают в проем, здороваются. А я киваю в ответ – изо рта гвозди торчат, словно тигровые зубья.

Пока работал, замерз, хуже собаки. Ведь в нашем подъезде кроме моей, еще двух дверей не хватает – входной и той, что ведет на чердак.

– Я заметил, – авторитетно подтвердил Несиделов.

– Так вот. Сквозняк в подъезде такой, что у женщин иной раз не то что юбки, драповые пальто кверху поднимает. Продрог я и только, значит, собрался дверь на место вернуть, как жена с новым капризом: требует дверной глазок врезать – чтобы все было как у людей.

– Зачем тебе глазок?! – возмутился я. – Что ты увидишь в нем? В подъезде темень египетская, соседи наощупь квартиры ищут, по стенкам руками шарят – этажи считают.

Но женщину не переспоришь. Настояла на своем.

Просверлил я отверстие, приспособил глазок и стал дверь на место прилаживать. Руки замерзли, не слушаются, на один завес петлей попал, на другой промахнулся. Дверь качнулась, что-то треснуло… Матерь божья!.. Выломал верхний завес из двери вместе с доской.

Дверь-то, оказывается, из опилок сделана! Только по сторонам для отвода глаз дощечки прибиты. Выходит, десять лет от грабителей опилками отгораживался!

Попытался я эту дощечку с завесом к двери обратно прибить. Не получается – опилки плохо гвозди держат. Что делать? Ночь приближается, квартира настежь. Заходи, кому не лень, уноси честным трудом нажитое. Хорошо, сынок подсказал: «Пап, а ты дверь кверху ногами переверни, с другой стороны дощечка-то целая».

Смышленый пацан, весь в меня! – лицо Пряхина просияло отцовской гордостью. – Перекрутил я, значит, завес, перевернул дверь и на место поставил. Идеально подошла. Одно неудобство – замок не с той стороны оказался. И глазок низковато – на уровне колен. Но это ерунда по сравнению с прежней бедой. Вместо замка временно наживил входную дверь гвоздем, чтобы от сквозняка не отворялась, и быстрее в ванную – восстанавливать кровообращение.

Только согрелся, стали соседи наведываться. Я то гвоздодер ищу – двери открывать, то опять их заколачиваю.

Сосед, пенсионер Митрич, заглянул.

– Это, говорит, ты здорово придумал, что глазок низехонько расположил. Придешь после получки, а жене сразу видно – свой там лежит, или пришлый какой. Только и звоночек надо бы того… пониже, на таком же уровне.

– Да ты что, Митрич! – оправдываюсь, – это мы для собаки сделали. Тобика на прогулку выпускаем, а когда возвращается – двери царапает. Так что теперь Витек, сынок мой, смотреть будет – своя ли собака? Сам посуди, зачем нам приблудная?

– И то верно, – согласился Митрич.

На следующий день возвращаюсь с работы, а жена в слезах. Сын тоже ревет:

– Тобик ушел на прогулку и не вернулся, наверное, дверь не признал.

– И соседи смеются, – подвывает супруга, – из других подъездов на наш глазок приходят смотреть. Закрой его чем-нибудь!

– Да чем же я его закрою?

– Хоть номером от квартиры!

– Ты хочешь, чтобы и с других микрорайонов прибегали?!

– Тогда обивку разверни наоборот. Глазок наверху окажется, – подсказал сынок.

– Повторенье – мать ученья. – Пряхин тяжело вздохнул. Грустные воспоминанья окунули его в прежнюю хлопотливую атмосферу. – Снимаю, значит, дверь, отрываю обивку, сверлю новое отверстие для глазка… Матерь божья!.. Отверстие в двери не совпадает с отверстием в дерматине. Внизу совпадало, а вверху не совпадает! И подвинуть нельзя, материала в обрез – еще вчера лишнее отхватил. Жена опять в слезы, а я в крик:

– Это все твои капризы! Чтоб все как у людей, как у людей!..

– Ой, что делать-то будем! Всю дверь исковеркал, дерматин перевел, на весь дом ославил!

– Не реви, – говорю, – беги лучше в хозяйственный магазин, что-нибудь придумаем.

На другой день явился сосед Митрич.

– Ну, ты, говорит, и клоун! Вчера внизу глазок для собаки пришпандорил, а сегодня вверху два поставил. Для себя и для жены, что ли? На пару разглядываете, кто к вам в гости пожаловал?

– Темный ты человек, Митрич, – говорю. – Ты когда-нибудь в Крыму бывал?

– В Крыму нет.

– То-то и оно! Значит, стереотрубы для обзора местности не видел. В нее, как в бинокль, двумя глазами смотреть полагается. И все – как на ладони! А почему у нас должно быть иначе? Зачем, спрашивается, мне перед единственным глазком рожу косоротить, словно на приеме у окулиста – глаза себя лишать?! Можно ведь и двумя глазами смотреть. И главное – все видно, как в той трубе. Настоящее стерео!

– И то верно, – согласился Митрич.

Несиделов от души посмеялся над рассказом Пряхина и словно между делом спросил:

– А что это за девушка – над вами живет?

– Ну, ты и ловкач! И туда глаз положил! – воскликнул Пряхин. – Алиной Юрьевной зовут, в газете работает. Кстати, незамужняя. Но обидчивая до ужаса. Я когда-то ей комплиментик сделал: «Вы, – говорю, – очень даже хорошо для своих лет смотритесь». Так она губки поджала, три дня не здоровалась.

А на прошлой неделе, вижу, сумку неподъемную тащит. Дай, думаю, помогу. Издалека вежливо свою услугу предлагаю: «Ну, вы, Алина Юрьевна, говорю, и молодчина! Агромадные тяжести таскаете. Не всякой бабище такое под силу».

И что же ты думаешь?! Вместо благодарности: «Да как вы смеете! Вы… вы… грубиян!» «Ради бога, – отвечаю, – Алина Юрьевна, какой же я грубиян? Сумочка-то, кхе… кхе… на тридцать кило тянет, а вы ее одной ручкой. Другая бы костьми легла. А вы жилистая, хотя и маленькая. Руки крепкие – не у всякого мужика такие. А ножки пусть и тонкие, зато устойчивые. Вам, наверное, и не такое под силу!»

А она, ни с того ни с сего, как влепит мне пощечину! Вот и делай женщинам после этого комплименты!

Последняя фраза адресовалась не только соседке, но и всему слабому полу, от которого Пряхину, как и Несиделову, досталось порядком.

ЗАГОВОР

Садовые ножницы в руках посторомкинского градоначальника Романа Протогорова дробили живую изгородь с яростью электрической косилки. Сегодня была суббота, и Протогоров выплескивал энергию на территории собственного особняка. Следом за ним на почтительном расстоянии, а также из опасения угодить под сверкающие лезвия, двигался поверенный во все тайны Протогорова и давний его друг еще с армейской юности – капитан милиции Лапохват.

Капитан, – а это был милиционер, приезжавший на вызов в керамический завод, – по комплекции почти не уступал своему другу-начальнику. Дородный и широкоплечий, он славился пышными усами и зычным голосом. Голову милиционера покрывал ежик темных волос. Волосы были настолько жесткими, что когда сверху водружалась форменная фуражка, то она не впивалась в голову, как это водится, оставляя красный след, а покоилась на голове, словно на постаменте. Объемный глобус милицейского живота на манер экватора перехватывал армейский пояс. Ремень то и дело норовил опуститься вниз, так что Лапохвату постоянно приходилось восстанавливать географическую справедливость.

– Никодим, если не придумаем рекламного хода, следующей каденции мне не видать, – сказал Протогоров, не отвлекаясь от работы. – Пресса утратила ко мне интерес.

Друзья могли говорить смело, без свидетелей. Загородный дом посторомкинского градоначальника опоясывал высокий забор из темно-красного кирпича. По периметру забора размещались декоративные башенки с бойницами. Поблескивали камеры видеонаблюдения.

– Да ладно тебе, – неуверенно возразил Лапохват.

– А когда прокатят на выборах, обязательно затеют расследование.

– А вот это не исключено.

– Телевидение, черт его побери, не помогает. Три шоу за две недели, а рейтинг падает. За говорунами не угонишься. И понимаю, только телевидения может ориентировать всех этих бездельников, но все бесполезно.

– Давай устроим покушение?

Ножницы в руках Протогорова застопорились.

– На кого?..

– Да на тебя же! С перестрелкой, погоней… Но не волнуйся – ты не пострадаешь, разве что самую малость… для убедительности.

– Не поверят.

– Еще и как поверят. Особенно если кого-то заденет шальная пуля.

Протогоров бросил ножницы на траву.

– Никодимушка, одна моя голова хорошо, а наши с тобой полторы лучше! Пора тебя двигать по службе. И в самом деле – после этого у соперников никаких шансов. Но кого бы нам, так сказать… ненужного…

– Да таких, хоть отбавляй!

– Вот и определись.

Лапохват крякнул, подкрутил ус:

– Есть на примете два-три человечка. За этим не станется. Но лучше всего подходит грабитель, что кассу на керамическом почистил. Ох, Рома, сообщу тебе, безбашенная личность! Между нами, хотел бухгалтершу изнасиловать. Параллельно, так сказать, с основным занятием.

– Подозреваемые есть?

– Какие подозреваемые?! Полностью установлен. Скрывался под видом аудитора. Говорят, был на хорошем счету.

– Как вышли на него?

– Сам вывел. Портфель свой оставил с документами, взамен того, что с деньгами.

– Вот охламон.

– Залег где-то в городе. Но мы его вычислим, на вокзалах свои люди.

– А женщины опознают?

– Еще бы!

– Тогда постарайся. Деньги надо вернуть – на заводе бунтуют без получки. Как повяжем, так сразу отвезем на керамический – формовщицам на растерзание. И наведи в конце концов порядок в садовых товариществах – ко мне постоянно обращаются с жалобами.

ДАЧНЫЕ СТРАДАНИЯ

Капитан Лапохват приободрился после обещания Протогорова продвинуть его по службе. Помощь друга всегда полезна, но и самому не мешает подсуетиться.

Никодим Иванович давно уже подумывал, как бы пришпорить застоявшуюся клячу судьбы? Лучше всего это сделать с помощью прессы. Областное руководство постоянно призывало и даже предписывало вести профилактическую работу с населением. Для тех, кто не чурался редакций, служебная лестница превращалась в подобие электрического эскалатора. «Почему бы не прокатиться на нем? – решил милиционер. – Да еще не одному, а, например, с корреспонденточкой Алиной Левинтаевой?»

Одним словом, капитан Лапохват зачастил в редакцию «Посторомкинского вестника», как муфлон на соляные копи. Поначалу приходил с краткой сводкой происшествий за неделю. Затем приволок подборку заметок. Спустя некоторое время отважился на репортаж о захвате преступника. При этом всякий раз считал своим долгом предварительно ознакомить с рукописью Алину Левинтаеву. Расчет был таков: получить не только профессиональный совет, но и сблизиться с девушкой.

И тут судьба поднесла ему настоящий подарок.

Алине Левинтаевой поручили подготовить материал о жизни дачников и поднять вопрос об участившихся случаях воровства в местном садово-огородном товариществе. А здесь консультации Лапохвата были незаменимы – капитан милиции владел не только статистикой правонарушений, но и четырьмя дачными сотками.

Свой участок в садовом кооперативе «Посторомкинский мичуринец» милиционер поначалу отметил скромными колышками в духе американских поселенцев. Затем установил металлическую будку, где хранил хозяйственный инвентарь. Никодим Иванович наивно полагал, что шестимиллиметровое железо будки в купе с его милицейским статусом уберегут имущество от воровских набегов. Но тут его логика споткнулась на обе передние ноги. Если прочие дачные домики подвергались разграблению в бессистемном порядке, то его будка – постоянно. Согласитесь, самый распоследний жулик не откажет себе в удовольствии ограбить милиционера.

Особую гордость Лапохвата составлял небольшой курятник, пристроенный к будке. Птица в нем содержалась по проверенной веками технологии – обходилась подножным кормом. Куры беспривязно гуляли по участку, к слову – не только своему. Если для плодоношения деревьев и кустарников требовалась поливка, прополка и прочие хлопотливые операции, то с курами они исключалось. Даже в неурожайный и засушливый год Никодим Иванович получал свежие экологически чистые яйца (если, конечно, заглядывал в курятник раньше соседей).

Лейтенант Фрункис доставил капитана и Алину Юрьевну к садовому товариществу на служебном УАЗике. Получил указание забрать их через пару часов.

Время близилось к полудню, солнышко припекало. Никодим Иванович снял фуражку и при ходьбе размахивал ею на манер дискобола. Алина Юрьевна в белой шляпке от солнца и туфельках едва поспевала за милиционером среди колючей малины и крыжовника. Наметки будущего материала, обычно вносимые в блокнот от руки, на этот раз появлялись царапинами на ее ножках.

На границе двух участков беседовали несколько дачников. Они устроили в трудах своих землеробных небольшой перекур. Разговаривали стоя.

Речь держал худой, прокаленный до африканской черноты пенсионер в спортивных штанах с пузырями на коленях. Это был сосед Антона Пряхина – Митрич. Опирался Митрич на тяпку. Без этого современного заступа его почти никто никогда не видел. Человеку с богатой фантазией, пожалуй, еще удалось бы представить пенсионера с лопатой, но не более того. Вне дачного участка Митрича частенько видели на велосипеде с привязанной к багажнику упомянутой тяпкой.

К слову, если попытаться нарисовать обобщенный портрет посторомкинских дачников, то картина получится следующей. Первое, о чем следует помнить, – все посторомкинцы на этот свет появлялись вовсе не в рубашках, а на велосипедах. Девочки – на скрипучих дамских веломашинах, с обязательной восьмеркой в ободе. Мальчики – на мужских, без щитков на колесах, и с мощными самодельными багажниками. Разумеется, каждый мальчик при рождении мог похвастаться шлангочкой для насоса.

Слушая Митрича, дачники то и дело поднимали головы к небу, где зарождалась долгожданная фиолетовая туча.

– Земные хищники, – объяснял Митрич, человек бывалый и повидавший на своем веку многое, – встречаются двух видов: пятнистые и полосатые. Самые известные из пятнистых – пантеры, леопарды, ягуары и гепарды. К полосатым относятся тигры, дикие кошки, рыси и… колорадский жук. Причем все хищники, невзирая на окраску, подразделяются еще на два подвида – на тех, кто сразу набрасывается на человека в джунглях, и тех, кто уничтожает людей косвенным путем. Колорадский жучок из этих – из последних.

– Ой, як их у нас рясно! – поддержала Митрича полная женщина, видимо, родом с Украины.

И действительно, картофельная ботва на ее участке, усеянном жуками, горела, как неопалимая купина. Страдалица с надеждой обратилась к соседу по даче:

– Митрич, а вы не пробувалы бороться с жуками при помощи гипсу? Кажуть, надо посыпать ботву гипсом, и после того, как воны его зъидять, гипс у них всередке твердеет, и жуки гибнуть от несварения желудка.

– В прошлом году практиковал, – авторитетно ответил Митрич. – От утренней росы гипс затвердел, и ботва превратилась в сталактиты. Пришлось брать кувалду и крушить каменные деревья. Переломал все к чертовой матери!

– А жуки?

– Ну и жукам, конечно, досталось. Сами понимаете – кувалда.

– А я, – вставил свое слово огородник в залатанной рубахе неопределенного цвета, – традиционно борюсь с ними при помощи химикатов.

– То-то над вашим участком птицы не летают, а сосед дачу продал.

В дискуссию вступил мужичок в желтой соломенной шляпе и рваных сандалиях:

– Вы, как хотите, а я придерживаюсь дедовского метода. Беру трехлитровую банку и собираю жуков. Две банки наполню – и урожай спасен. Правда, после этого голову поднимешь, а небо – в красную крапинку. – Словно демонстрируя упомянутое состояние, дачник посмотрел вверх. Однако на месте крапчатого небосвода увидел чернильную дождевую тучу.

– А я их стряхиваю. Хожу по огороду и трясу ботву. Пока они снова приползут к растению, я делаю следующий заход. Через неделю жуки теряют силы и гибнут от истощения.

– А вот наш главный инженер воевал с ними ультразвуком. Говорит, помогает. Но только самочувствие ухудшается, и садовый домик от вибрации трескается.

– Нет, с ними надо только народными средствами: дымком, чесночком, табачком, навозной жижицей…

– Ну, нельзя же совсем без науки! – возмутился дачник в соломенной шляпе.

– В Америке, небось, давно уже вывели эту нечисть.

– Почему только в Америке? – удивился Митрич. – И в Англии, и во Франции, и во всей Европе. Там напрочь избавились от колорадских хлопот.

– Это как же?

– Они картошку покупают в супермаркетах! При этом уже чищеную и фасованную!

Дальнейшему развитию этой вечной для дачников темы помешал дождь. Фиолетовая туча зашла на бреющем полете и открыла грузовые отсеки. Посыпались крупные капли.

Алина Юрьевна и Лапохват поспешили спрятаться в железной будочке.

Окраина города. А если учесть полумрак, только слегка разбавленный светом из решетчатого оконца будки, то легко вообразить и окраину вселенной. Мужчина и женщина вдвоем.

По нагретому железу гулко барабанят капли, но прохладней от этого не становится. Будка с утра накалилась и напоминает духовку.

Алина сняла совершенно лишнюю в полутьме шляпку от солнца. В изнеможении от жары она растянулась на одном из больших ларей, напоминающих нижнюю вагонную полку – там Лапохват хранит садовый инвентарь.

Милиционер расположился на таком же сооружении напротив Алины. В ограниченном пространстве взгляд его невольно упирается в загорелые ноги девушки. Капитан отводит глаза, но они наталкиваются на высоко вздымаемую грудь, обтянутую короткой блузкой. Блузка настолько коротка, что между ней и юбкой видна соблазнительная полоска тела.

Волосы девушки разметались. Закусив губку, девушка дует на челку, то ли пытаясь поправить ее, то ли остужая пылающее лицо.

– Как у вас жарко.

Девушка расстегивает верхнюю пуговицу блузки, и только теперь Никодим Иванович понимает, что под ней совершенно нет других одежд! Милиционер глотает слюну, пытаясь увлажнить пересохшее горло.

Алина меняет положение тела. Она поворачивается на бок и подпирает голову рукой. Блузка от этого становится еще короче. На талии получается такой изгиб, что Лапохват готов завыть от вожделения. Дышится все трудней, особенно когда взгляд застревает на ложбинке в районе груди.

– Пожалуй, я сниму юбку, иначе сварюсь.

– Да-да, конечно…

Алина садится и медленно через голову освобождается от ненавистной ткани. Юбка настолько узкая, что в самом широком месте – на груди – движение замедляется. Никодим Иванович видит, как нижний край блузки, словно желая последовать за юбкой, устремляется вверх…

Пальцы милиционера лихорадочно барабанят. Или дрожат? Странное дело – лоб покрылся испариной, а во рту африканская сухость.

На девушке, ниже блузки, игрушечные трусики от купальника. При их изготовлении явно подумывали об экономии материала.

Дождь стучит все настойчивей, удары капель все громче. Или это барабанит сердце в груди Лапохвата? Капитану все трудней совладать с собой. Это выше его сил. Его замутненный взор устремляется к Алине…

И тут, высоко в небе, в том самом месте, где обитают боги, и откуда видны все помыслы человечьи, полыхнула молния. Следом за ней над дачами прокатился ворчливый раскат грома. Лапохват готов был поклясться, что разобрал в нем хриплый укор: «Чертов писатель! Прекрати издеваться над читателем?! Зачем Камасутру понапрасну разводишь?! Не милицейское это дело – насиловать девушек!»

РЕЗИНОВЫЙ ДОЛЛАР

Посторомкино встретило Андрея Несиделова психологическим ударом, а если припомнить дверцу сейфа, то и не только психологическим. В городе повсюду говорили об ограблении, и к своему ужасу Несиделов вскоре догадался, кто этот грабитель. Еще ужасней, что портфель с деньгами бесследно исчез. Вероятно, кто-то из посторомкинцев не поленился наклониться и поднять лежащий на земле миллион.

«Как мне оправдаться, не возвратив унесенное? – сокрушался Несиделов. – А как объяснить Алине, что я всего лишь обыкновенный бухгалтер? Вернее, лживый бухгалтер, выдающий себя за журналиста».

Воротиться домой Несиделов тоже не мог – там его наверняка дожидалась милиция.

Оставалось единственный, в течение многих веков проверенный способ – скрываться от правосудия. Пряхин в этом деле с удовольствием пришел ему на помощь. Он приютил Несиделова в надежде позаимствовать у гастролера парочку продуктивных, а главное, безопасных методов обогащения.

Обучению Антона Пряхина ничто не мешало. Его жена вместе с сыном уехала в деревню к матери. Половину бухгалтерии керамзавода, где она вела учет поступающих материалов, после ограбления кассы отправили в безоплатный отпуск.

Пряхин откровенно восторгался своим новым знакомым. С таким обожанием, наверное, начинающий пианист смотрит на звезду мировой величины. Несиделову ничего не оставалось, как выступить в роли учителя. Во-первых, он уговорил Антона Васильевича оставить опасную торговлю фальшивыми кольцами и придумал для него прибыльное занятие – уличную фотографию. Для этих целей Пряхину был вручен временно незадействованный фотоаппарат Canon.

Новоявленный фотограф облюбовал себе местечко на центральной городской площади. Не прошло и две недели, как он потеснил конкурентов не только с помощью современной камеры, но и необычным методом съемки, о котором будет сказано ниже.

Андрей же в целях конспирации отпустил усики, чтобы без опаски появляться в городе. Он решил не только словами, но и делами утвердиться в глазах Алины в роли столичного журналиста. Но для этого требовалось погрузиться в местные события и обзавестись новыми знакомствами. В этом деле Антон Пряхин оказался незаменимым помощником.

В тот вечер обеденный стол на кухне Антона Васильевича не блистал изысками. Селедочка скромно соседствовала с жареной картошечкой. Огурчики, разрезанные вдоль, поблескивали рядами семян, будто круизный лайнер иллюминаторами. Алые помидоры живописно распались на несколько частей от произвола ножа. Аппетитный хруст редиски перемежался журчанием «Кориандровой», наполняемой в прозрачную полость стакана. Несиделов курил «Мальборо». Пряхин – тоже «Мальборо», но предварительно ампутировав фильтр, считая его ненужным препятствием на пути к наслаждению.

Пряхин разливал изящным движением кисти – так автоинспектор на глазах публики артистично жестикулирует полосатым жезлом. После нескольких рюмок лицо Пряхина сияло от удовольствия, а шевелюра окончательно приобрела гармонию хаоса.

– Ты думаешь, я сразу пришел к золотой торговле? – Пряхин метко вонзил вилку в полумесяц помидора и переправил его по назначению. – Как бы не так! Ведь сначала надо познать себя – к чему ты предрасположен? Вот взять, например, пенсионера Митрича, живущего в нашем подъезде. Казалось бы, золотой человек, мирно проводит время у себя на даче. Ан, нет! Митрич яростно ненавидит политиков и все, что с ними связано. А год назад окончательно ошалел – начал охаивать самое святое. Деньги, говорит, делятся на четыре категории: на те, которые хрустят, которые шелестят, которые шуршат, и те, которые вызывают отвращение – то есть наши. И стал доказывать, что американский доллар ни то что понизить в курсе, даже разорвать невозможно. Будто бы доллар удлиняется, как резиновый.

Решили мы провести эксперимент, – продолжил Пряхин, – Митрич сбегал домой, принес однодолларовую бумажку и говорит: «Ты сначала потрогай у него воротник, – и любовно так гладит купюру, – каждый рубчик прощупывается».

Потрогал я американского президента за шею. Действительно – шероховатость наблюдается. «Ничего, – говорю, – удивительного! Костюмчик-то у него добротный, из хорошего шевиота. Вот рубчики и прощупывается. А ты мою спецовку потрогай – гладкая и замасленная! А если ее еще и нарисовать? Откуда же рубчикам появиться?»

Стали мы однодолларовую бумажку испытывать на растяжение. И действительно, смотрим – видоизменяется американец. Повело его физию в сторону, как от зубной боли. Кособочит ихнего президента, будто перед зеркалом в комнате смеха. Костюмчик хваленый скукожился, искривился и весь свой прежний фасон потерял.

Но Митрич не позволил эксперимент до конца довести, – Пряхин с сожалением вспомнил упущенную возможность нанести ущерб американской валюте. – Пожалели мы Вашингтона. Он в наших руках за пять минут обрюзг и на двадцать лет состарился. Но рубчики на костюме сохранились! Намочили мы бумажку, пригладили утюжком, и она опять засияла, как новенькая.

Оскорбила меня американская живучесть, – продолжил Пряхин после того, как опрокинул очередную рюмку. – Достал я сто рублей, намочил их, пригладил и… не узнаю своих денег! В руках – какая-то бумажка, страшная, как моя жизнь. Митрич торжествует. «Давай, – говорит, – попробуем на растяжение!» Попробовали – разорвали! «Ну что, убедился в моей правоте?», – ликует Митрич. А мне еще обидней. Сторублевка-то последняя была!

Склеил я купюру силикатным клеем и понес в магазин, – вздохнул Пряхин. – А Катька – продавщица – уперлась, не принимает ее. «Это, – говорит, – не деньги, а какая-то справка из больницы, грязная и рваная!» Я возражаю: «По размерам, Кать, – говорю, – деньгам точно соответствует». А она свое талдычит: «А вот по изображению – нет! Совершенно неясно, что это такое. Я любую бумажку беру, но эту… При всем уважении к вам, Антон Васильевич, нет полной уверенности, что это раньше деньгами было».

– И как же ты вышел из положения? Неужто пропала сотенная? – спросил Несиделов.

– Э-э-э, нет! Вернулся я домой, взял фломастеры у сына и принялся бумагу в первоначальное состояние приводить. Утерянная красота на глазах возродилась. В магазин отнес – у Катьки никаких претензий!

Начал я после этого случая к живописи приобщаться, – уже веселей заговорил Пряхин. – Времени свободного вдоволь, сижу – священнодействую. У жены сапоги прохудились – часик работы – есть на что отремонтировать! Сын на жвачку просит – пожалуйста! Жуй на здоровье. Так он, стервец, пока из магазина шел, всю ее слопал. Я дольше рисовал, чем он жевал. Супруга на проездной билет денег требует. Э-э-э, думаю, так не пойдет! Что мне теперь, как передвижнику, у мольберта с подрамниками сутками пропадать?! Нарисовал ей проездной билет – пусть ездит безбоязненно, от контролеров не бегает.

Практика, я тебе скажу, – великая вещь! – продолжил Пряхин. – Научился я деньги воспроизводить даже по памяти. Ленина мог левой ногой нарисовать. Терпенье и труд – все перетрут!

– Это в любом деле так, – поддержал Несиделов. – Хватит-хватит! Мне половинку.

Приходилось останавливать Пряхина, начавшего терять филигранность разлива.

– Стали мои скромные способности, – продолжил Антон Васильевич, – приобретать некоторую известность. Появились заказы. Кому больничный лист в натуральную величину, кому печать законопослушную в нужном месте расположить. Так что со временем стал я масло на хлеб в палец толщиной намазывать.

Сосед Митрич, с которым мы американскую валюту с нашей сравнивали, с выгодным предложением обратился. Он от безденежья самогонкой приторговывал, а тут решил опробовать новую технологию – освоить выпуск водочной марки «Распутин». Ты ведь знаешь такую – у нее с этикетки мужик одним глазом подмигивает.

Оплата меня устроила, одна этикетка – сто грамм.

После первых моих рисунков стали мы у Митрича опытный образец его продукции испытывать. Авторитетно заявляю, его напиток от заводского не отличишь! Но и я лицом в грязь не ударил. Потому что после четвертой рюмки стал Митрич возмущаться, будто бы мой Распутин с этикетки прямо при нем его жене Катерине подмигивает. А что будет, если он, Митрич, уедет на дачу?!

Одним словом, нахулиганил в тот день Митрич и попал в милицию. А там, будучи в нетрезвом рассудке, заявил, будто бы мне деньги играючи в руки текут. Будто бы я их рисую, в то время как он сутками вынужден гнуть спину у самогонного аппарата!

После этого случая, – вздохнул Пряхин, – долго меня по милицейским кабинетам таскали. Хотели дело пришить. Да не тут-то было! Во-первых, с завода хорошую характеристику дали. Во-вторых, оказывается, нет состава преступления – корыстные побуждения отсутствуют. Посчитали, и вышло, что я на краску да на бумагу больше потратился, чем денег нарисовал. А у Митрича самогонный аппарат забрали и доллары, что наторговал, в туалетном бачке нашли. Слава богу – ими и откупился.

Несиделову пригодились способности Пряхина к рисованию. Антон Васильевич порылся в своих архивах, нашел старый паспорт, когда-то принесенный ему, как специалисту, одним махинатором. Паспорт заказчик не забрал – вероятно, милиция забрала заказчика раньше.

Без дела валяющийся документ Пряхин переделал на Андрея. Фамилию вывел каллиграфически – «Разумейкин». Это была фамилия дедушки Несиделова по материнской линии. Приклеили фотографию нового владельца паспорта – благо, Canon под рукой. Теперь Андрей, внешне видоизменный благодаря усикам и снабженный фальшивым паспортом, мог безбоязненно разгуливать по городу. Появление усиков Несиделов объяснил Алине конспирацией при выполнении тайного редакционного задания.

И хотя отныне по подложному документу Андрей значился Разумейкиным, во избежание путаницы я чаще всего буду называть его, как и прежде, Несиделовым. И это очень правильное решение, поскольку многие мистики, – а тем более прокуроры – считают, что прошлое никуда не исчезает.

Пряхин боготворил своего квартиранта, слушал его советы, но и сам иногда позволял себе поучения:

– Андрюха, тебе с твоей головой негоже подламывать сейфы. Рано или поздно поймают. Хочешь за решетку?

– Не хочу.

– А если не хочешь, то надобно пробиваться в депутатский корпус – поближе к их неприкосновенности.

– Легко сказать.

– Непросто, согласен. Но с помощью газеты это всегда возможно. У меня в «Посторомкинском вестнике» закадычный дружок – редактор Сергей Крутов. Мы с ним когда-то вместе работали на керамзаводе, вместе получили квартиры. Он живет в нашем подъезде. Опять же, ты назвался Алине журналистом. А какой, спрашивается, ты журналист, если ничего не пишешь? Что она подумает о тебе? Давай не сиди без дела, а с помощью газеты поднимайся на другой уровень.

Под другим уровнем Антон Васильевич подразумевал не только депутатство в городском совете, но и увеличение доходов и укрупнение махинаций. Одним словом, он постоянно норовил подсунуть топор под нравственный компас Несиделова. И, надо сказать, отчасти это ему удавалось.

У человека в безвыходной ситуации голова начинает работать со скоростью компьютера. Несиделов написал несколько заметок, которые охотно и даже без протекции Пряхина принял редактор местной газеты.

В тот день Андрей вышел из редакции, куда занес очередной материал, и направился к Пряхину. Антон Васильевич как обычно нес вахту в центре города на фотографическом посту. Подходило время обеда, и Пряхин попросил Несиделова подменить его на полчасика, чтобы навестить ближайшую столовку. Андрей охотно согласился.

Вскоре к Несиделову, стоящему с расчехленным фотоаппаратом на груди, подошел усатый капитан милиции. Андрей сразу признал в нем своего недавнего преследователя. В сердце что-то кольнуло, а руки заныли от предчувствия кандального железа.

– Хочешь за свою работу получать по заслугам? – спросил милиционер.

– По заслугам?

– Вот именно! Горисполкому нужен фотограф, а в штате такой единицы не предусмотрено. Обещают платить наличными.

Несиделов малодушно закивал. Отказаться не посмел – сразу бы возник вопрос о нелицензионном фотографическом промысле Пряхина. Подкупала и неофициальность предложения. С некоторых пор Андрей невзлюбил всю эту бюрократию с предъявлением документов.

Увы, к своему несчастью, Несиделов не знал, кого Пряхин снимал накануне.

ПТИЧКА ИЗ ФОТОАППАРАТА

Створки ворот особняка Протогорова, приводимые электромотором, плавно раздвинулись. По гравию подкатил черный «Лексус». Из машины выпорхнула супруга Романа Наумовича – Лариса и ее школьная подруга Фелиста. Фелиста была замужем за Сплетняковским – репортером «Посторомкинского вестника» и режиссером народного театра, который он возглавлял на общественных началах.

Дамы вернулись из похода по магазинам и теперь радостно предвкушали более тесное знакомство с обновками.

– Что-то слишком веселые, – хмуро заметил Протогоров Лапохвату, сидевшему рядом в плетеном кресле. Роман Наумович давно вывел закономерность, что восторги его супруги прямо пропорциональны расходам. Но когда женщины приблизились, Протогоров скроил приветливую улыбку.

Лариса протянула фотографии мужчинам.

– Как мы вышли на снимках?

Протогоров и Лапохват рассматривали снимки. Фотографировались женщины в центре города на площади, где вот уже два века без устали в своих стременах стоит бронзовый всадник.

Роман Наумович удивился.

– Странно. Перед объективом ты всегда выглядела каменной, словно этот памятник. А тут прямо хохочешь.

Лариса Николаевна за сравнение не обиделась.

– Фотограф обещал, что вылетит птичка.

– Оригинально, – съязвил Протогоров.

– Да нет. Представляешь, у фотографа была расстегнута ширинка, а он снимает и командует нам: «Внимание, сейчас вылетит птичка». А Фелиста возьми и спроси: «А какой величины ваша птичка?». С этого все и началось.

Перебивая друг друга, женщины весело рассказали о недавней своей фотосессии.

Вот как она происходила.

После упоминания фотографа о птичке Лариса шутливо предположила вслух, что птичка его, скорее всего, похожа на летучую мышь, и висит вниз головой.

– Но размером с колибри. Хотя и летучая, но все-таки мышь, – добавила Фелиста.

– Ничего подобного! У меня намного больше чем у всех! – заверил Пряхин и пятерней поправил рыжую шевелюру. Он не подозревал, о какой птичке говорят женщины.

– Да ваша птичка никогда не выскочит! И, тем более, не вскочит, – заявила Фелиста.

Пряхина удивили неясные речи. Это еще более раззадорило женщин. Их, что называется, понесло.

– А ваша птичка не хищница? Ведь это может быть опасно. А вдруг она и в самом деле выскочит и заклюет нас до смерти? Или она у вас из породы дятлов?

– Почему дятлов? Берите выше – орел, – хвастливо заверил Антон Пряхин, щелкая затвором.

– В таком случае вам нужен чехольчик. Как бы ваш орел не задолбал клиенток.

– Да какой там орел, – усомнилась Лариса. – Обыкновенная кукушка. Скажет «ку», а на второй раз энергии не хватит. Сколько раз она кукует?

– Камера цифровая – шесть раз в секунду.

– Он меня доконает! – Фелиста едва сдерживалась от смеха.

– А ваша птичка не боится сквозняков? – Лариса намекнула фотографу о небрежности в его одежде.

– Ну, вы и даете! – фотограф недоумевал, глядя на женщин. – Вы съели что-то смешное?

– А ваша птичка в объективе сидит за шторкой или за молнией?

– За какой молнией? Молния – это вспышка. Моя птичка за шторкой?

– А ваша птичка мужеского пола? Говорят, один петух может десяток куриц заклевать?

– А почему бы и нет.

Фотограф по-дурацки улыбался, а дамы продолжили издеваться над ним.

– И давно она у вас… начала выскакивать?

– С пятнадцати лет – сразу, как только купил фотоаппарат.

– А без фотоаппарата… не выскакивает? – Фелиста задыхалась от смеха и не могла произносить длинные фразы. – Лариса, держи меня, я сейчас упаду. А ваша… ваша птичка несет яйца, или сидит на них?.. И часто выскакивает?

– Всякий раз, во время вспышки.

– А вспышка в нужный момент, или преждевременно?

– А если на вашу птичку налетят кошки вроде нас?

Пряхин окончательно ошалел от странных вопросов. Дамы от смеха уже не держались на ногах. Их подмывало сообщить уличному мастеру, о какой именно птичке они говорили все это время, но не хотели ставить его в неловкое положение? Лариса придумала, как выйти из затруднения.

– Давайте мы сфотографируем вас.

Фотограф удивился, но возражать не стал. Вместе с тем он предупредил, что придется заплатить и за его снимки. Ведь у всякого аппарата свой ресурс – птичка изнашивается от каждого цикла.

Дамы хохотали от очередной двусмысленности.

– Вы нас без ножа зарежете своей птичкой, – в нервном истощении выдохнула Фелиста. От смеха фотокамера в ее руках ходила ходуном. – Где у вас тут увеличение? Хочу снять ваше гнездышко крупным планом.

Женщины представляли, как смутится фотограф, обнаружив на снимке расстегнутый гульфик. Вот тогда он догадается, над чем потешались клиентки.

– И чем все закончилось? – Протогоров недовольно оборвал супругу.

– Мы расплатились с ним, в том числе и за кадры с «гнездышком птички».

– А ему хоть сказали? – спросил Лапохват.

– Нет. Попросили просветить коллегу другого фотографа – там на площади их несколько.

– У того хоть все было застегнуто? – недовольно проворчал Протогоров.

– У второго все в порядке. Но когда он услышал нашу просьбу, только криво усмехнулся: «И вы попались на его удочку?! Да он специально снимает с расстегнутой ширинкой!»

– Нас как громом сразило! – сказала Лариса – Этот прохвост вынудил нас заплатить даже за фото его дурацкого гульфика! Мы вернулись к фотографу?

– Вернулись?

– Да, вернулись!

– И что сказали?

– Что он прохвост и мошенник. Но он попросил уточнить, что в его действиях было обманом?

– А то, что ваша птичка орел! И может заклевать нескольких куриц!

– Я и сейчас это утверждаю, – наглец зачехлил фотоаппарат. – Готов доказать хоть сейчас.

Протогоров уставился на супругу.

Лариса покраснела.

– Не смотри так. Ты оскорбляешь нас глупым предположением.

Веселое настроение женщин улетучилось. Забрав снимки, они пошли в дом.

Протогоров посмотрел им вослед:

– Никодим, вот мы и нашли жертву при постановочном покушении на меня. Лучше и не придумать. Этот прохвост на площади всем намозолил глаза. Предложи ему поработать в горисполкоме фотографом. Пусть пощелкает месяц-другой, примелькается на сессиях.

Увы, вместо Пряхина, ушедшего на обед, Лапохват случайно привлек на опасную должность Андрея Несиделова, в тот момент подменявшего друга.

РЕДАКЦИОННЫЕ БУДНИ

У редактора «Посторомкинского вестника» Сергея Анатольевича Крутова – товарища и соседа Пряхина – настроение было пасмурное. На столе скопилась груда бумаг, требующих ознакомления.

Зазвонил телефон.

– Слушаю вас. Не может быть! Наконец-то!

Крутов положил трубку и малость повеселел.

– Хорошая новость! Звонил капитан Лапохват. Подтвердил, что задержка с зарплатой на керамзаводе связана с ограблением. Все-таки почистили кассу, месячной зарплаты – как языком слизало! В интересах следствия случай до этого момента не афишировали. Нам первым сообщил.

– Вот так повезло! – обрадовался ответственный секретарь Полунников.

Если раньше издание развлекало читателей преимущественно опечатками, то теперь вперемежку с ними могла появиться и горячая новость.

– Еще и как повезло, – согласился редактор. – Преступник, правда, улизнул. Но это и к лучшему – будет о чем порассуждать. Вся область поставлена на ноги! Пожалуй, этот случай не уступит трамвайному.

Крутов подразумевал новость в «Ежедневных фактах», где говорилось о крушении трамвая. Столичная газета лежала на столе, и редактор на ближайшей планерке собирался в назидание сотрудникам зачитать выдержки из нее. Пусть учатся, как надо работать!

Редактор требовал от подчиненных, чтобы газета была достоверным отпечатком дня нынешнего и в то же время – указкой в будущее. Он частенько укорял сотрудников за медлительность, надо сказать – не всегда справедливо. Оперативности посторомкинским журналистам не занимать. Иной раз соболезнование об умершем в газете появлялось раньше, чем больной отходил в мир иной.

Также на планерке редактор намеревался обсудить с коллегами еще один вопрос. Он хотел в конце последней страницы – в самом низу – сделать постоянную приписочку: «Мнение редакции не обязательно совпадет с мнением авторов об их гонорарах».

Хлопотна, ох как хлопотна редакторская жизнь! Непросто заполнять пустоты в человеческих головах!

Тут надо бы рассказать, из чего состоит рабочий день первого лица газеты. Не следует упускать такую возможность, ибо сами редакторы о себе никогда не напишут. Глупо надеяться, что кому-то из них – из этих добровольных цензоров и красночернильных деспотов – придет в голову быть откровенным до конца. Невозможно поверить, что этому ушлому и непотопляемому народцу, танцующему на раскаленной сковородке событии, где новости выстреливают зернами попкорна, захочется упасть на колени и покаянно воскликнуть: «Грешен я! Грешен! Есть и у меня сокровенная тайна».

И речь тут идет вовсе не о так называемом редакционном портфеле, куда отправляются никчемные материалы. Исповедаться надобно о другом – о наличии особенного ящика письменного стола – потаенной редакторской страсти.

Когда хлопоты окончательно перехватывают горло, а мысли отказываются повиноваться и устраивают в голове коллапс, редактор выдвигает заветный ящик. Затем он откидывается в кресле в предвкушении удовольствия. Словно морфинист, вынимает из ящика заранее припасенную для такого случая рукопись и, закрыв глаза, начинает медленно и с наслаждением рвать ее на мелкие полоски.

Через минуту авария в голове устраняется. Мысли на перекрестке между мозжечком и правым полушарием приходят в движение. На лице появляется улыбка, во взгляде исчезает недавняя затравленность.

Если бы дизайнеры на мебельных фабриках хоть что-то понимали в своем ремесле, то этот ящик они бы с самого начала проектировали в виде гробика. Угодить рукописи туда, все равно, что привязать к ней камень и темной ночью забросить в глубокий      пруд. Да-а-а! Незавиден писательский жребий! Но и редакторский не лучше. Хотя, казалось бы, перед редактором стоят всего две задачи – где отыскать талантливых авторов и как избавиться от графоманов?

Дверь редакторского кабинета стремительно распахивается. В ее проеме появляется обладатель фигуры, похожей на мешок с картошкой – самодовольный и неистребимый местный графоман Степан Сидорович Кутейкин. Красный и потный, в одной руке он мнет шапку, в другой – держит портфель неимоверных размеров. Под мышкой – растрепанная рукопись. Непогода и многолетние странствия по редакциям напрочь слизали краску с его битых судьбою ботинок.

– Нехорошо, Сергей Анатольевич! – вместо приветствия говорит Кутейкин.

Вся живописная фигура местного автора – от блестящей лысины до ветхозаветной обуви – не предвещает ничего хорошего. Она говорит, что явился он вовсе не в редакцию, а, как минимум – в столицу поверженного государства для подписания акта о безоговорочной капитуляции. Но редакция – не Фили, а Сергей Анатольевич – не Кутузов, имеющий возможность пожертвовать Москвой. За редактором только стена в обойных разводах да книжная полка. Припертый к ним, Сергей Анатольевич осторожно интересуется:

– Степан Сидорович, что случилось?

Кутейкин бросает рукопись на стол и без приглашения рушится на стул:

– Вот! Полюбуйтесь! Обнаружил в мусорном контейнере на вашем дворе!

Только теперь редактор понимает непоправимость содеянного. В измятой бумаге он признает недавний «шедевр» Кутейкина, вопреки заведенному правилу, выброшенный в мусор в неизмельченном виде.

– Как она там оказалась?! Вот чудеса! – говорит редактор. Он так естественно изображает удивление, что ему могли бы позавидовать Качалов со Щепкиным.

Еще минуту назад в кабинете звучал непринужденный смех. Ответственный секретарь и безответственный хохмач Полунников, желая устроить внеочередной перекур и позабавить коллег, зачитывал избранные места из работ Кутейкина. Но теперь и Полунников приуныл.

Вместе с обнаруженной в мусорнике рукописью Кутейкин кладет на стол свою новую поэму.

Степан Сидорович работает в сапожной мастерской неподалеку от редакции и каждую свободную минутку отдается поэзии.

Портфель Кутейкина в настоящее время расстегнут, и редактор к своему ужасу замечает его стопроцентную укомплектованность. Нет, автор скорее глуп, чем ленив.

– Степан Сидорович, видите ли, у нас сегодня очень напряженный день… – говорит редактор.

– Вот и хорошо! Отдохните немного.

Проявив непростительную слабость, редактор склоняется над стихами Кутейкина. Читая, он поначалу пытается подавить зевоту. Но затем, махнув рукой – чего уж там церемониться – не сдерживает себя. Таким образом он недвусмысленно рецензирует поэму.

Но Кутейкина не проведешь наивными уловками. Он развалился на стуле, словно в окружении телекамер, и ожидает эффекта, который произведет поэма на бездарного редакторишку.

Сергей Анатольевич тоскливо изучает рукопись. На бумаге почему-то помимо его воли возникает круглое лицо Кутейкина. Неожиданно это лицо, ни с того ни с сего, обзаводится усами. Затем на ненавистной лысине вырастает мерлушковая папаха, наискось перечеркнутая красной лентой. Вот те на! Так это ведь Чапаев! Легендарный комбриг бросается с кручи в кипящий бурунами Урал… Несколько метких белогвардейских очередей и… на успокоенной водной глади одиноко колышется непотопляемая папаха. Да нет же! Это шапка треклятого Кутейкина!

Редактору бы в эту минуту упасть на колени. Ему бы за неимением иконы, обратить свой молитвенный взор хотя бы на грамоту облисполкома, прикнопленную к стене, и покаянно воскликнуть: «Да! Грешен я, господи Иисусе! Грешен, что когда-то тиснул в газете стишок Кутейкина. Нет мне за это прощенья ни в земной, ни в загробной жизни!» Затем бы Сергею Анатольевичу пружинисто вскочить на ноги и крикнуть: «Стража! Вышибить вон этого графомана! Чтоб и духу его тут не было!»

Но в редакции не предусмотрена стража. Нет даже обыкновенного вышибалы, какие жируют в ресторанах, – а ведь здесь они ох как необходимы.

Беда редактора в том, что он, как человек воспитанный, и тем более, при должности, не может сказать человеку все, что о нем думает. Вместо гневной тирады Сергей Анатольевич малодушно бормочет:

– Занятно, занятно… свеженький оборотец… Но, видите ли, Степан Сидорович, ваша работа малость великовата для нашего издания.

– Ничего страшного, – мгновенно решает пустяшное затруднение Кутейкин, – печатайте с продолжением.

Редактор вертит головой, словно пес, угодивший в ошейник.

– Степан Сидорович, вы же отлично знаете наше экономическое положение. Мы сейчас не имеем возможности выплачивать авторские гонорары. (Вот вам и хваленая воспитанность вкупе с образованием – редактор беззастенчиво врет!) Он готов заплатить Кутейкину с коэффициентом. Заплатить даже за неопубликованное, лишь бы тот больше никогда не переступал порог редакции.

– И вот, посмотрите, что вы написали, – продолжает Сергей Крутов:

«Я стоял в сквозняке,

словно перст у окна,

На востоке всходил

Округленный пожар».

– Где тут рифма? – спрашивает редактор.

Кутейкин даже опешил от удивления.

– Как?! Вы не слышите это полнозвучное «а»?

Поэт пожимает плечами, потрясенный отсутствием слуха, точнее – полной профессиональной непригодностью газетчика. Но, заметив, что редактор багровеет и набирает в легкие воздуха, Кутейкин идет на попятную:

– Ну, хорошо. Не нравится рифма – будем считать стихи белыми. И Пушкин ими баловался, и Державин…

Редактор разъярен. Ему бы крикнуть: «Мартовские коты подсказали тебе эти стихи, а не Пушкин!» Но приходится держать себя в рамках. Он бросает умоляющий взгляд на Полунникова. Тот, поняв шефа без слов, покидает кабинет. Через минуту на столе у Сергея Крутова звонит телефон.

– Что?! Заседание исполкома? Без меня не начинают?! Да что ж это такое!!!

Возмущению редактора нет предела. Он в сердцах бросает трубку и жалуется Кутейкину:

– Вот так всегда! Только соберешься поработать… Извините, Степан Сидорович. Не-мо-гу! – Схватив папку, редактор кидает в нее ручку и уже в дверях добавляет. – Степан Сидорович, вы поэмку оставьте, мы подберем для нее подходящее местечко.

Выскочив в коридор, Сергей Анатольевич ныряет в корректорскую и подносит палец к губам:

– Сапожник…

Корректор, не отрываясь от работы, кивает. Он в газетном деле давно – работал в нескольких редакциях. По этой причине корректор не только безошибочно выбрасывает из материала все самое интересное, но и понимает начальство с полуслова.

Минут через десять редактор выглядывает в коридор. Убедившись в безопасности, он приосанивается, одергивает пиджак и с наигранной беспечностью возвращается в кабинет.

Но свято место пусто не бывает!

На стуле, где только что восседал Кутейкин, Сергея Крутова поджидает новый посетитель. Согнувшись, словно в приступе аппендицита, гость внимательно изучает половицу с невысохшей лужей от ботинок Кутейкина. Голова с круглым ежиком волос напоминает ядро, готовое протаранить любую преграду.

Хозяин кабинета подпускает на лицо гостеприимную улыбку. Заметив ее, посетитель в ответ тоже радостно расцветает и, поднимаясь со стула, представляется:

– Здравствуйте! Не признали? Валентин Кулебяка… Да-да! Тот самый маньяк и убийца, о котором вы сообщили в прошлом номере....

– Извините, не совсем понимаю…

– Что же тут непонятного?

Посетитель ныряет рукой за пазуху. Пошарив там, извлекает многократно сложенную газету.

– Вот смотрите, что вы написали в прошлом номере: «Опасаясь возмездия, Валентин Кулебяка вместе со вторым участником этой жуткой драмы, таким же, как и он, пьяницей Сидорчуком, расчленил труп бездыханной жертвы и упаковал окровавленные куски в полиэтиленовый мешок…»

– Извините, но тут же ясно сказано: «В целях неразглашения следствия, настоящие фамилии заменены на вымышленные». Причем здесь вы?

– Как причем?! Фамилия-то моя! И имя мое! Что мне теперь говорить соседям?! Они интересуются, на сколько частей я расчленил жертву и почему до сих пор гуляю на свободе?

– Это недоразумение! Откуда автор мог знать, что в городе проживает человек с вымышленной фамилией? – Но, заметив, что его слова не произвели должного впечатления, редактор соглашается:

– Хорошо, хорошо. Дадим опровержение, что вы никого не расчленяли…

– …А только задушил и перед этим выпил две бутылки водки! Где автор?! – Ежик на голове Кулебяки воинственно ощетинился. – Он у меня быстро окажется в полиэтиленовом мешке!

Рассыпаясь в извинениях, редактор вскоре все-таки выпроваживает Кулебяку. Упав в кресло, он тупо смотрит на ворох бумаг, лежащий на столе:

– С ума сойти! Ей-богу, попрошу завхоза, пусть на пороге кабинета соорудит люк, а мне под ногу – педаль. Только появятся – я давлю на педаль… и летят они все в подвал… или куда там еще!

– Слабоват вы для этого будете, Сергей Анатольевич, – скептически заметил Полунников.

– Мягкосердечен, что ли?

– Да нет! Ногами слабоват. И опять же – ступни растопчете до размеров коровьей лепешки.

В кабинет заглянула Алина Левинтаева:

– Сергей Анатольевич, вы будете присутствовать на заседании литературного объединения?

– Нет, Алина. Хоть ты пожалей меня.

ВСТРЕЧА В ТРАМВАЕ

Сосед Пряхина – пенсионер Митрич – ехал на дачу. Обожал он золотые летние денечки. За городом колосятся поля, припекает солнышко, дышится полной грудью. Положишь грабли на плечи и – скорее к земле. Один такой день целый год кормит.

– Что ж ты, черт неумытый, делаешь?! – услышал Митрич в свой адрес. – Ты бы еще в трамвай с косой залез! Прямо по голове скребешь!

Эти слова вернули Митрича на землю, замутили радостное настроение. Обиделся он за «неумытого», ибо умывался регулярно, а смуглость лица – от постоянного пребывания на солнце. Но как это объяснить интеллигенту, привыкшему бить баклуши?! Ведь не поймет и не разделит радости от общения с природой. Стоит бледный, как поганка, галстук нацепил – пародия на человека да и только!

– Беречься надо, – вежливо ответил Митрич. – Пожрать, небось, все любите, а не знаете, каким оно трудом добывается! На грабли кривишься!

Таки добился интеллигентик своего – умолкла музыка в душе Митрича. И ведь не соображает, что огород расположен за пять километров от дому, велосипед поломался, а земля – она не ждет, пока ты нагуляешься. Не прикроешь влагу вовремя – шиш тебе, а не урожая! А потом еще удивляются, почему в магазинах все так дорого! Думают продукты, как сыроежки, сами из земли вылазят.

– Да что ж это такое! Костюм граблями рвете!

– А я здесь при чем? Трамвай дергается, поручни сломаны. Недолго и в окно вылететь. А тут еще за твоим костюмом следи!

– Осторожно, мужик! Не в биллиард играешь, держаком в глаз метишь!

Прямо как сговорились! Ну и публика! Сейчас им грабли не такие, осенью – мешки не нравятся. Поставишь мешок с картошкой на сиденье – начинают возмущаться. Не понимают, что его с земли поднимать тяжелее. Потаскали бы сами – живо бы эту науку освоили. А то разоденутся и твердят одно и то же: «Ой, вы мне колготки тележкой порвали!» А как их не порвешь?! Тележка – она без глаз, что попадается, то и рвет: колготки так колготки, штаны так штаны.

– Не нравится в трамвае ездить – бери такси, или ходи пешком! – огрызнулся Митрич.

Согласитесь, обидно, когда их, дармоедов, кормишь, а они тебя еще и выговаривают.

– Что я, собаку везу, или пьяный хулиганю?!

– Представляю, если бы ты еще и пьяный был! Всех бы нас тут загреб!

Вот же подлый народ! Хлебом не корми, только дай в душу нагадить!

Вышел Митрич из трамвая, а хорошего настроения – как не бывало. Не ликует душа, не радуется солнышку. Поправил старик инструмент на плече, оглянулся назад и еще сильнее огорчился – отломали-таки зуб у граблей! И трамвай уже уехал – черта с два теперь крайнего найдешь!

После выхода Митрича с граблями пассажиры в трамвае еще долго возмущались. Лейтенант Фрункис – помощник капитана Лапохвата – вертелся, опасаясь за сохранность своего пиджака. Сегодня на нем был гражданский добротный костюм, надетый по случаю визита к фотографу. Опасения Фрункиса оправдались – разорвал-таки огородник одежду на спине.

– Да не вертись ты! – возмутился Несиделов, поддавшись стихии общетрамвайного недовольства.

Пострадавший обернулся.

– Андрюха?.. Несиделов?!

– Эдик! Кого я вижу!

Рядом в разорванном костюме стоял одноклассник Несиделова – Эдуард Фрункис. Последний раз они виделись лет восемь назад.

– Как ты оказался в Посторомкино? – удивился Фрункис.

– В командировке я тут… по бухгалтерской части. На заводе с аудитом.

– Остановился где?

– У знакомых, на Калякинской улице, в десятом доме.

– А ты что делаешь в Посторомкино?

– Известно что! По службе распределили. Я ведь свою жизнь с внутренними органами связал.

Несиделов обомлел и только теперь сообразил, отчего лицо милиционера на крыльце керамзавода показалось ему знакомым. Напарником усатого капитана, приезжавшем на его задержание, был одноклассник Фрункис.

– А тебя сразу и не признаешь, – сказал милиционер в штатском. – Возмужал, чертяка! И ухо разодрано. Граблями, что ли?

– Нет, это давнишнее.

– Кого-то из наших видел?

– Саню встречал.

– Все, наверное, таксует? Как из армии пришел, как сел за баранку…

– Ты что! Он теперь аудитором сделался.

– Аудитором? Как и ты?

– Нет, «Ауди» из-за бугра гоняет. Там за копейки ворованные берет, а здесь на авторынке с наваром толкает. Тем и перебивается.

– А остальные-то как? Леха чем дома занимается, когда из плаванья приходит?

– Бросил Леха морскую жизнь. Говорит – надоело. Землю за последний год всего два раза видел: когда цветочный горшок во время шторма разбился, и когда ее со спутника по телевизору показывали. Фермером Леха стал, телят выращивает.

– Он, наверное, вместе с Серегой, с брательником своим?

– Э-э-э, нет! Серега с этим делом завязал. Серега в большие люди вышел – он теперь депутат от аграрной партии. Это тебе не коровам хвосты крутить! Спит целыми днями на сессии – сам два раза по телевизору видел.

– А Танька его в садике так и работает?

– А Танька теперь уже не его! Другого себе нашла – бросила Серегу. И садик бросила – надоело детишкам сопли вытирать. Валютчицей стала. Встретишь – не узнаешь! Вся в коже, шапка-кубанка, сапоги-ботфорты, только сабли не хватает! В руке пачка долларов толще кирпича – резинкой перетянута.

– Вот так чудеса! Вот так удивил! А Витька-то хоть в секту свою ходит?

– Не совсем. Порвал он с сектантами по идейным соображениям. На православного батюшку выучился, приход получил. Теперь в строительной каске бегает – церковь восстанавливает.

– Фу ты! Хоть один не перекрасился. Вера у них одинаковая – пусть строит. Работа нелегкая. А помнишь Толяна «наша служба и опасна и трудна»? Ему до пенсии как медному котелку тарахтеть…

– Куда там! Оттарахтел. Два года дали. Отсидел уже. За что – не признается. Теперь охранником работает. Шея толще головы. Говорит, а сам постоянно жует. Что можно жевать в наше время?

– Что творится, что творится! А Славик-то хоть хирургом работает? Золотые руки у парня.

– Вот Славик – да! Только руки и спасают. Ловко ими так наперстки на вокзале гоняет. Не уследишь, каким шарик накрывает. Что правда, то правда – золотые руки. Теперь ни ночных дежурств, ни операций. Тяжелее наперстка ничего не поднимает.

Несиделов поинтересовался:

– А сам-то ты как?

– Да так себе – средненько. Здоровьице пошаливает. Иногда подумываю, не уехать ли в Германию? Там медицина на европейском уровне, не то, что у нас. Я ведь, между нами, по национальности немец.

– Ты?! Немец?! Да какой же ты немец? Я ведь рожу твою рязанскую с детства знаю, и родителей твоих знаю. Да ты и по-немецки в школе ни бум-бум!

– Вот в том-то и беда, – вздохнул Фрункис. – Знал бы язык, легче на историческую родину возвращаться. Может, ко мне поедем? На службу заглянем на минутку. Я тебя с моим начальником познакомлю – с капитаном Лапохватом.

– Рад бы, да не могу – дела, – поспешно отказался Несиделов.

– В любое время заходи к нам в участок. Это рядом с Калякинской.

Хорошо, забегу как-нибудь.

Фрункис заторопился на выход:

– Извини, моя остановка. До свидания. Как это по-немецки? О, вспомнил – ауфидерзейн!

На капитана Лапохвата свалилось неожиданное счастье. Оно вбежало в кабинет в облике Фрункиса.

– Разорвал граблями, чертов пенсионер! – с порога возмутился лейтенант. Сняв пиджак, он прикидывал, как устранить понесенный урон.

– Ты что, в костюме на даче был? – удивился Никодим Иванович.

– Какой там! В трамвае!

К удивлению Лапохвата, Фрункис печалился недолго. Ему не терпелось поделиться новостью.

– Знаешь, кого я встретил в трамвае? Одноклассника Несиделова. Лет восемь не виделись! Толковый малый. У нас в командировке – аудитором, по бухгалтерской части. Но ухо почему-то разодрано.

Лапохват насторожился.

– В гости приглашал, – продолжил Фрункис, – говорит, остановился у знакомых…

– Адреса не сказал? – хрипло спросил Лапохват.

– Рядом – Калякинская.

– Ты хоть знаешь, кто это?! – Лапохват шагнул к Фрункису и на радостях тряхнул его за плечи. Так по осени стряхивают плоды с деревьев. – Ну, у тебя и одноклассники!

Никодим Иванович оставил удивленного Фрункиса, рухнул на стул, закинул нога за ногу. Он медлил, выдерживая паузу. Хотелось в полной мере насладиться эффектом. – Говоришь, аудитором, на керамическом?..

Фрункис от неожиданной догадки разинул рот.

– На керамическом… Неужели?..

– Еще один такой одноклассник, и нас уволят без выходного пособия.

– Несиделов? Не может быть! Не шути…

Никодим Иванович вскочил со стула и забегал вокруг Фрункиса.

– Какие шутки! Нагрянем неожиданно, блокируем входы и выходы!

– А если не застанем дома?

– Устроим засаду!

– А потом выяснится, что он денег не брал, а утерянное кольцо видит впервые?

Энтузиазма у Лапохвата поубавилось. Морщины бороздили чело, словно волны неспокойное море. Ежик на голове шевелился, колеблемый глубинным движением мысли.

– Придумал! – Лапохват хватил себя ладонью по лбу. Ударь он таким образом Фрункиса, то, несомненно, лишился бы напарника. Но капитанской голове подобная встряска пошла только на пользу. – Ты повстречаешься с ним и войдешь в доверие! Пожалуешься на маленький оклад. Скажешь, пайковые задерживают, здоровье никудышнее, продвижения по службе не предвидится… Одним словом – набивайся к разбойнику в сообщники.

– А поверит?

– Конечно! Еще бы! Ведь все это истинная правда – и оклад, и болезни. А для убедительности возьми кольцо, найденное у сейфа. – Но не вздумай отдавать! Скажешь, что совершил служебное преступление – показал вещдок. Но его надо возвратить на место.

Лапохват долго еще бегал по кабинету, предвкушая грядущее повышение по службе.

ЗУБНЫЕ СТРАДАНИЯ ФРУНКИСА

Прошло пару дней. Капитан Лапохват расхаживал по кабинету. Растопыренные пальцы машинально запускались в ежик волос, предупреждая их полеглость. Строились планы поимки преступника.

– Голова что-то болит, – пожаловался Фрункис.

– Голова, не задница, – перевяжи и сиди, – посочувствовал Лапохват.

Лейтенант Фрункис и так сидел за столом. Он готовил очередную сводку, вернее, пытался готовить. Но сосредоточиться мешали внутренние процессы.

В области живота Фрункис ощутил легкое покалывание. Лейтенант расценил его как предупредительный звоночек со стороны печени. «Пока еще звоночек, – вздохнул Фрункис, – как бы он не обернулся духовым оркестром с литаврами и тромбоном. Надо бы принять пару таблеток карсила».

Лейтенант выдвинул ящик стола. Там, стянутые резинками, стопками лежали лекарственные средства – гистологические, жаропонижающие, противогрибковые, болеутоляющие… Фрункис отыскал нужное снадобье.

Печень, подвергшаяся фармакологической атаке, прекратила издавать позывные. Но колики не исчезли, а переместились в область желудка. Фрункис не шевелился. Убедившись, что сигнал о нарушении пищеварения исходит именно от желудка, а не от невнятной печени, снова выдвинул ящик. На этот раз пригодилась спасительная но-шпа.

Нашпигованный медикаментами, как автоматный рожок патронами, Фрункис и сам не мог понять, где он умудрился столь основательно подорвать здоровье. Вероятно, по этой неразрешимой загадке глаза лейтенанта всегда были печальны. Томление духа подчеркивали извилистые малиновые губы, сложенные буквой «м». Но стоило Фрункису заговорить, как висячие ножки «м» подпрыгивали вверх – губы превращались в латинское «w». Лицо менялось, становилось приветливым.

– Как бы нам грамотно его прищучить! – сказал Лапохват.

Фрункис догадался, что капитан думает о грабителе заводской кассы. Но сам подключиться к этой теме в полую меру не мог. Лейтенанта преследовали не только блуждающие колики.

Сегодня он маялся, будто кошка в доме вегетарианца. Правую щеку милиционера разнесло от флюса – лейтенант недавно вернулся из стоматологии. Там, воспользовавшись асимметрией лица, он без очереди проник к хирургу. Нездоровый зуб без колебаний (со стороны стоматолога) был удален. Теперь анестезия заканчивалась. В такие минуты и радуга способна показаться ярмом.

Как это ни странно, но десна, лишенная зуба, в объеме не уменьшилась. Напротив – даже выросла. Постороннему наблюдателю могло показаться, что Фрункис держит за щекой грецкий орех, и морщится, безуспешно пытаясь его раскусить.

Чтобы перехитрить боль, Фрункис решил отвлечься – просветить Лапохвата по медицинской части.

– Иваныч, а знаешь ли ты, что причина всех наших страданий вовсе не в первородном грехе. Основная наша беда – от зубов!

– Отстань, не говори глупостей! – отмахнулся Лапохват.

– Да-да, именно от них! – продолжил Фрункис. – Не будь у нашей далекой праматери этих ровных и белых, без малейших поползновений со стороны кариеса, инструментов, чем бы она грызла яблоко? То-то же!

Заметив, что Лапохват все-таки краем уха слушает его, Фрункис продолжил:

– Недавно ученые установили, что авторский коллектив библии извратил слова, произнесенные Всевышним после известного грехопадения. На самом деле они звучали так: «И будете вы хлеб свой добывать в неустанных трудах и заботах и… жевать его со слезами на глазах!»

Слезы, выступившие у Фрункиса, подтвердили, что Всевышний своих слов на ветер не бросает.

– И для этих целей, – продолжил лейтенант, – учредил господь на земле филиалы чистилища – стоматологические клиники. Устрашая грешников, явил он их глазам волосатые руки дантистов. И уж поверь мне – это похлеще котлов со смолой! Через много-много веков ни в чем не повинный человек, вроде меня, – уточнил Фрункис, – переступает порог зубного кабинета. И сразу же оказывается в преисподней, вернее – в заменяющем ее стоматологическом кресле.

– На что жалуетесь? – остроумно интересуется обладатель волосатых рук. (На что можно жаловаться, придя к зубнику?)

– Видите ли, доктор, на дворе жара, а я зуб на зуб не попадаю.

Пациент разевает рот, и доктор сокрушенно вздыхает.

– И немудрено! Уж больно они редко у вас расположены!

Тут бы ответить ему: «Вашими стараниями, доктор!» Но вместо этого больной лопочет, что, скорее всего, виновата наследственность. Но в кресле лучше помалкивать, поскольку болтовня мешает эскулапу сосредоточиться. В эту минуту доктор гадает, какой зуб на самом деле беспокоит пациента, а какой только вводит в заблуждение, отдавая в виски. И тут стоматологу можно посочувствовать – он ведь не окулист. Зубов-то у больного не два, а, поди, штук одиннадцать. Попробуй разберись в этаком столпотворении!

Но внешне лекарь смятения не выдает. Он приглашает в кабинет старшую медсестру Фаину Алексеевну, кастеляншу Марью Петровну, незагруженную в этот момент регистраторшу Степаниду Егоровну и плотника Афанасия.

И вот тут-то начинается русская народная сказка! Все тянут-потянут, а вытянуть не могут.

– Ой-ой-ой! – Фрункис завертел головой, подобно шелкопряду, накручивая на себя нить кошмарных воспоминаний.

– Конечно же, как в той сказке, – продолжил лейтенант, – на помощь измученной и обессиленной бригаде зубодеров приходит незаменимая мышка. Пробегая по подоконнику, она хвостиком цепляет мензурку со спиртом.

Увидев опрокинутую посуду, доктор в ярости разбрасывает теперь уже совершенно ненужных помощников. Он единолично справляется с поставленной задачей. При этом так поминает крохотную зверушку, что сразу становится понятно происхождение слова «стоматология».

Доктор оправляется от психической травмы, нанесенной маленьким грызуном. Зубные техники реставрируют клещи, искореженные зубами пациента. А жертва стоматологического произвола зигзагами на полусогнутых выходит из поликлиники. Он жалобно причитает: «Мамочка! И зачем ты меня родила?!»

Но его мамочка тут совершенно ни при чем! Родила она младенца без единого зубика. А их появление – исключительно личная заслуга пациента. Впрочем, если уж быть совсем справедливым, то и родственники приложили руку к его будущим страданиям. «Ой, посмотрите! У него первый зубик!» Да не смотреть надо! А скорее избавляться, пока он обнаруживается чайной ложечкой.

Фрункис прервал монолог, языком обследовал обстановку во рту. И, как это водится у людей, причиной его новых страданий оказалось несоответствие действительности с ожиданиями. Вместо привычного зуба он обнаружил болезненную впадину.

– Да-а-ас! – продолжил Фрункис. – Не зря когда-то классик сказал: зубам все возрасты покорны! Посмотри, Иваныч, на молодежь! Чем она грызет гранит науки?! А несчастные старики?! С достаточным ли почтением они относятся к коренному населению, уцелевшему во рту? Ведь после выхода на пенсию отдыхают и голова, и руки, и прочие органы. И только зубы, оставшись в меньшинстве, несут трудовую вахту. Иные демонстрируют преданность даже тогда, когда медики передают эстафету гробовщику. Ну и, конечно, до последнего работает язык. Но язык – это отдельная тема.

Зубная боль начала утихать. Фрункис немного повеселел.

– Иваныч, вот ты можешь представить нашего пациента, сидящего в стоматологическом кресле по-американски – нога за ногу?

– Нет, не могу, – чистосердечно признался Лапохват.

– И я не могу! Попытку обороняться и выскользнуть в дверь вижу. А вот чтоб как американец… Кстати, ты слышал новость? Обязательно сделай из нее материал в «Посторомкинский вестник».