Читать книгу Проходящий сквозь стены - Александр Сивинских - Страница 1

Ну и жаркая выдалась ночка! Сначала эта сумасшедшая, жутковатая и, как выяснилось под конец, совершенно бессмысленная свистопляска в музее палеонтологии (о ней я как-нибудь в другой раз расскажу), а потом… Потом я прибыл домой. Я буквально с ног валился от усталости и бухнулся в кровать, даже не почистив зубы…

Однако со сном пришлось погодить.

Ретивые молодожёны за стенкой. Угу, угу. Именно то, что вы подумали. Только вряд ли вам удастся вообразить, насколько эти голубки оказались ретивы. Время шло, утро неумолимо приближалось, а они никак не желали угомониться! Никак. И изобретательность… О, самые разнообразные предметы в их квартире так и ходили ходуном – и каждый при этом звучал своим, неповторимым образом. Ну и, конечно же, сами любовники прилагали массу усилий, аккомпанируя молодыми здоровыми голосами скрипу, стуку и содроганию мебели. Особенно старалась новобрачная; и поверьте, её ликующие возгласы решительно нельзя было назвать убаюкивающими.

Чего я только не испробовал: прятал голову под подушку, пил успокаивающий нервы чай из мелиссы, занимался само… (да бросьте ржать!) самогипнозом. Всё зря! Хуже того, когда девушка принималась стонать совсем уж проникновенно, приходилось спасаться под холодным душем.

В какой-то момент у меня даже мелькнула предательская мысль позвонить матушке и напроситься на ночлег в бывшую свою детскую комнату. Но потом я представил её красивое лицо с презрительно поджатыми губами, прищуренные глаза, бросаемые ею холодные отрывистые фразы («Знаешь, Поль, мы оттуда уже выбросили твою софу и поставили колыбельку для будущего ребёнка»). Представил отчима, глядящего дружелюбно и виновато. Представил эту самую колыбельку с подвешенными над нею разноцветными журавликами – и понял, что скорее сбегу в парк, на скамеечку, чем туда.

К счастью, под утро сластолюбцы всё-таки исчерпали силы. Или фантазию. Мне, наконец, удалось заснуть. Сон мой был глубок и безоблачен, будто у праведника, одним лишь смирением одолевшего дьявольские козни.

Тем кошмарней было пробуждение.

Едва забрезжил рассвет, у соседа сверху, клокоча и захлебываясь, взревела вода в трубах. Наверное, именно так воет подстреленный серебряной картечью оборотень. Я плотнее сжал веки и забился глубже под одеяло, ожидая, что стоит потерпеть секунду – и шум исчезнет. Между тем надсадный лязг агонизирующей от чудовищной натуги системы только набирал обороты… И перекрывать краны сосед вовсе не спешил. Похоже, леденящий кровь трубный глас был для него слаще пения ангелов, херувимов и птицы-девы Сирин.

«Он что, глухой? – думал я, мало-помалу сатанея. – Серные пробки в ушах? Или нарочно издевается?» Чем дольше грохотало, тем больше я склонялся к тому, чтобы утвердиться в последнем предположении. Должен заранее признаться, что терпимость моя имеет пространные, однако чётко очерченные, раз и навсегда установленные границы. Так вот, с недосыпа я бываю раздражён. Иной раз слегка, иной раз терпимо. Иногда – весьма.

Сегодня уровень моей раздражённости приближался к ярко-красной отметке «чрезвычайно». Поэтому на исходе третьей минуты звучания этого «ноктюрна водопроводных труб» участь соседа сверху была решена. От идеи задать горе-флейтисту незабываемый урок удержать меня могло только чудо. Но чудес, ребята, не бывает. Это я вам как специалист говорю.

Играя желваками, я прошагал в ванную комнату, взобрался на стиральную машину, присел на корточки, суеверно сказал: «Кривая, вывези», сильно оттолкнулся… и прыгнул.

Сквозь потолок.

Боюсь, что вид у меня после путешествия через тяжёлый армированный бетон перекрытий был несколько помятым. А уж мое внезапное вырастание наподобие гигантского гриба прямо из пола могло привести в замешательство кого угодно. Он так и застыл, вытаращив испуганно глаза: тощий бледный мужичок в выцветших «семейниках», украшенных бледными облачками и звёздочками. В руке его зудела, точно бор стоматолога, электрическая зубная щётка с растрепавшейся щетиной. Витал слабый запах хвои.

– Т-ты кто? – пробормотал он, роняя с губ пузырящуюся пену «Кедрового бальзама». Ладно, хоть в обморок не брякнулся.

А вопрос был хорош, что называется, в лоб. И, наверное, поставил бы в затруднение кого угодно. Но только не меня.

– Конь в пальто! – ответил я и превратился в хорошо одетого пони. После чего постучал подкованным копытом по содрогающемуся в корчах смесителю и сурово спросил: – Что тут у нас за безобразие, а? Ритуальная музыка сибирских шаманов? Сочинение Шнитке «Жизнь с идиотом»? – Я посмотрел на него в упор и угрожающе проржал: – Сегодня же замени прокладки, козлина! Или жди серого волка.

Мужичонка козлом не оборотился, а швырнул в меня щётку, азартно взвизгнул и бросился вон. Убегал он, не выпуская жуткого пришельца из виду, поэтому налетел плечом на дверной косяк и здорово ударился. Это, тем не менее, лишь придало ему сил и скорости.

Я был совершенно не уверен, что он понял и осознал сказанное. А тем более – что принял к сведению. Поэтому, закрыв благодарно хрюкнувшие краны (заметьте, непарным копытом) последовал за ним.

В голове вертелось знаменитое: «Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь». Подковы оставляли на линолеуме глубокие вмятины.

Поиски не затянулись. Мужичок обнаружился в кухне сидящим прямо на полу между столом и холодильником. Выставив перед собою крошечный топорик для разделки мяса, он вдохновенно стучал зубами и торопливо всхлипывал.

Я остановился в центре кухни и направил на него строгий взгляд:

– Так. А здесь, дядя, ты давно прокладки менял?

Он не ответил, застучав ещё звучнее вставными – жёлтого металла и бело-голубого пластика зубами, и ухватился за топорик второй рукой. Губы его были уже сухими и чистыми. Пасту он, видно, успел слизать и проглотить.

– Понятно, – недовольно всхрапнул я, поднимаясь для большей внушительности на дыбы и пританцовывая. – Никогда не менял. Ну так займись этим сегодня же! Настоятельно рекомендую! – Я погрозил ему копытом и медленно ушёл в пол.

Когда я погрузился приблизительно до шеи, мужик, наконец, заголосил. И кричал ещё долго: я уже был дома, приводил себя в человеческий вид, а он всё никак не мог успокоиться. Для меня, однако, не было в это утро звуков приятней.

Настроение заметно улучшилось, и я с аппетитом позавтракал.

* * *

По пути на работу, а было это часу в одиннадцатом, я не удержался и завернул в небольшой, однако крайне симпатичный магазинчик английской одежды «FIVE-O’CLOCK». Не сказать, что мне было очень по пути, но… Но больно уж захотелось на куколку свою поглядеть. На Аннушку.

О том, что я считаю её куколкой (тем более своей), она, вероятнее всего, не подозревает. Как-то не представилось случая известить. Служит Аннушка в этом чисто мужском магазине ведущим продавцом-консультантом. Подозреваю, что специалист по подбору кадров в «FIVE-O’CLOCK»-е – хороший психолог. Потому что едва ли не каждые здешние девять посетителей из десяти – вроде меня. Приходят в магазин единственно на прелестную консультантку поглядеть да советы, даваемые хрустальным голоском, послушать. Где уж после этого от покупки отказаться?

Козлы.

Аннушка скучала в галантерейном отделе. Тая и млея под её васильковым взглядом, я пощёлкал зажигалкой, которая была мне нужна как монпансье к пиву, перебрал десяток столь же необходимых галстуков и наконец приобрел яично-жёлтый поясной ремень с белой строчкой. Бюджету моему, и без того почти окончательно истощённому, был нанесён этим ремнём сокрушительный удар по филейным частям. Чего, однако, не сделаешь ради прекрасных глаз!

Уходя, я шепнул: «До завтра, ангел…»

* * *

Шеф нависал над столом подобно грозовой туче, разве что молний не метал. Тоже, наверное, не выспался. А туча была самая настоящая: начальником-то у меня не абы кто – ближневосточный ифрит 435-го до новой эры года рождения. В наследство от мрачных веков, известных оголтелым рабством и неуважением прав человека, у Сулеймана Маймуновича остались неистребимая любовь к сладостям и дешёвым видеоэффектам, а так же скверный характер. Как ни удивительно, почти то же самое можно сказать обо мне. Сладости, эффекты, характер. А что вы хотели? Каков поп, таков и приход.

– Так, Павлин-мавлин! – загромыхал шеф, бравируя акцентом. Вообще-то я Павел. А для родных – Поль, в честь прадеда-француза. Если верить семейным преданиям, он был летчиком из «Нормандия-Неман». Но шеф со мной в родственных связях не состоит.

– Раскрой глаза и уши и внимай с почтением, несчастный! – продолжал Сулейман, не преминув лишний раз воздать дань восточному имиджу. Я уже собирался возмутиться по поводу «несчастного», но он вдруг заговорил вполне по-человечески. – С гробокопателями мы худо-бедно расплевались…

Шеф умолк на целую минуту, вспоминая, видно, как именно мы расплёвывались с палеонтологами-«гробокопателями». Да уж, подумал я с удовольствием, после Сулеймановых плевков худо им, бедным, пришлось. Ой, худо!

В туче тем временем нарастало бурление. Недра её озарили оранжевые сполохи а-ля воскресный фейерверк в тмутороканском ЦПКиО.

– …Но прохлаждаться время ещё не наступило. Ибо образовалась работёнка. В самый раз для тебя. Одна деловая девушка (у Сулеймана все представительницы прекрасного пола – девушки; что, в свете его солидного возраста, как раз и не удивительно) набрала, понимаешь, бешеные темпы в своей деловой области. Бизнес у неё так и плодоносит. На горе, понимаешь, конкурентам. Очень, очень уважаемым людям. Пришлось им, яхонтовым, раскошелиться на наши услуги. – Сулейман оборотился жирным котом и сладко облизнулся. Потом брякнулся на бок, аж стол загудел, прищурился и облизнулся ещё раз. Значит, раскошелиться заказчикам пришлось изрядно, понял я. Котище, отбивая хвостом «Танец с саблями», мяукнул: – Пойдешь к ней и наймёшься личным секретарём. Со старым она вчера рассталась. Оказался чужой наседкой. А я так на него надеялся, на идиота!

«Подсадкой», – тактично поправил я его. Не вслух, конечно. Вслух я сказал:

– Но, шеф! Боюсь, я мало смыслю в документообороте и прочих секретарских премудростях. Она раскусит меня за день.

– Не смыслит он… Тебе это и ни к чему. Я сказал – будешь личным секретарём. Мальчиком на побегушках, понятно? Главным образом жду от тебя сведений об окружении фигурантки, её контактах, увлечениях и прочем.

– Короче, данных для возможного шантажа, – деловито конкретизировал я.

– Можно сказать и так, – нехотя согласился чистоплюй-шеф. – Для этого у тебя, надеюсь, навыков хватит. Возьми папирусы!

Он подтолкнул ко мне лапой прозрачный скоросшиватель. На первой странице я углядел крупную тиснёную надпись «Diploma» и собственное имя, начертанное латиницей. Недурственная подделка.

– А чем девушка занимается?

– Компьютерами. – Шеф возмущенно зафырчал. Компьютеров он не выносит. – Работать будешь с напарником. Сейчас я его позову…

Кот-Сулейман извлек из воздуха медный судейский свисток с длинным мундштуком и дунул в него, уморительно встопорщив усы и прижав уши.

Я отвернулся, пряча улыбку.

* * *

Рановато я веселиться начал.

В напарники мне достался Жерар – мелкий бес в образе йоркширского терьера.

Недолюбливаю бесов. Нечисть они и враги рода человеческого, тьфу на них через левое плечо! Об этом превосходно осведомлён Сулейман и посему считает полезным отряжать мне в подмогу именно Жерара. В интересах дела. Знает: я ногтями землю рыть буду, чтобы выполнить задачу самостоятельно, а богомерзкого помощника оставить в дураках.

Тоже психолог. Лампы на него нету! А может и есть. Ну, уж если отыщу её когда-нибудь…

С Жераром я знаком давно. Это обаятельное создание обладает располагающей к себе внешностью, мерзким писклявым голоском и неистребимыми замашками лидера. Лохматый поганец и сегодня попытался с самого начала захватить командование в свои куцые лапки.

– Паша, – торопливо залаял он, едва мы вышли от Сулеймана, – слушай план! Колоссальный план…

Пришлось его слегка поучить.

– Жерарчик, – сказал я препротивным голосом, беря его за шкирку и ласково встряхивая. Кажется, при этом бесёнок прикусил язычок. Он сдавленно взвизгнул, заткнулся и нервно засучил лапками. – Запомни накрепко, заруби на носу и намотай на ус: ты мне не указ! Я сам по себе, ты тоже. Как только об этом забудешь, я повешу тебя на твоем же поводке. Скоро и высоко. Или… – Я скорчил плотоядную гримасу. – Бесам известен великий русский писатель Тургенев?

Жерар уныло тявкнул:

– «Му-му»?

– Рад, что ты так начитан, дружок, – злорадно усмехнулся я.

* * *

Деловая девушка звалась Софья Романовна и выглядела на ять. Лет ей было около тридцати. Ростом невеличка: пикантная полноватая брюнеточка, весьма, впрочем, симпатичная. Что называется, «ухоженная». Улыбчивая такая… Не представляю её в роли акулы бизнеса.

Первым делом она запала, понятно, на Жерарчика – бесенок сразу перекочевал к ней на руки. После чего мои поддельные рекомендательные письма и фальшивые – или все-таки подлинные? – свидетельства об окончании престижных учебных заведений стали лишь необязательным довеском к его доверчиво распахнутым глазам.

На меня она взглянула мельком, но я ей тоже понравился. Иначе и быть не могло. Я всем дамам нравлюсь: славный синеглазый мальчик со смазливой рожицей, благоухающий ароматом «XS». Довольно точное мнение о моём облике можно составить, перелистав детскую книжку и обратив внимание на иллюстрации. Двенадцать сказочных принцев на дюжину – вылитый я. Поль Викторович Дезире. Мечтательный и чуточку инфантильный. Стройный. Гордая посадка головы и пепельные локоны, подстриженные в соответствии с современной модой. Не хватает мне только шпажонки на боку, бархатного берета со страусовым пером, брыжей, лосин, штанов фонариками и прочей дребедени вроде пряжек, башмаков на каблуках и атласных плащей.

Конечно, такая внешность служит хорошим подспорьем в моей работе, однако сам я от неё далеко не в восторге. Мне бы мужественности. Саженных плеч, недельной щетины, рокочущего баса. Скупых и исполненных силы жестов. Однако повторяю, имеется лишь мечтательность и инфантилизм. Хотелось бы возразить, что первое впечатление обманчиво, но я воздержусь. Всё равно ведь никто не поверит в стальную жесткость и холодную безжалостность такого пупсика.

За эту-то внешность и ценит меня бессменный шеф и владелец детективного агентства «Серендиб» бей Сулейман Куман эль Бахлы ибн Маймун и прочая и прочая. Всего двадцать девять имён собственных, не считая артиклей, предлогов и компонентов, обозначающих степени родства. Да потому ещё, что стены и потолки для меня – не преграда. Вижу я сквозь них неважно, слышу неплохо, а вот прохожу через большинство без особых затруднений.

* * *

Благодарить за волшебный дар я обязан отца. Мама в молодости была удивительной красавицей. Она и сейчас может свести с ума кого угодно, а уж двадцать-то лет назад… Вот этот стервец и повадился к ней ходить по ночам. Сквозь стены. Она-то, бедняжка, всё думала, что призрачный добрый молодец – её невинный эротический сон. До тех самых пор, пока не поняла, что беременна. На следующую же ночь она назвала папочку подлецом, отхлестала по щекам и прогнала. Навсегда.

Я ни о чём таком не подозревал, называл папой отчима (Дезире – мамина девичья фамилия) и рос вполне обычным ребенком. «Прозрение» пришло вместе с прыщами и прочими атрибутами полового созревания. Сначала я стал слышать по ночам странные звуки из родительской спальни. Что это за звуки я понимал, но слышать сквозь четыре капитальные стены, кухню и ванную!.. Разве это возможно? Я стал плохо спать. Мучился страшно. И однажды не выдержал. Взвыл, бросился на стену… и не заметил, как скользнул в сероватую зыбь. Раз, другой – и вдруг оказался прямо перед супружеской кроватью. Перед соседской. Хозяева, к счастью, были заняты друг другом, поэтому меня не заметили. И настолько мне гадостно сделалось, что я безумно возжелал провалиться сквозь пол, стать невидимкой или предметом мебели. Креслом, например. И тут же провалился! По колено. И креслом стал вдобавок. Велюровым, с ореховыми подлокотниками и изгрызенной мышами задней ножкой. Когда соседи заснули, скользнул обратно.

Как только прошло первое ошеломление, я храбро приступил к экспериментам над собой. Вот дурак-то! Не знал, что кое-какие из них окажутся совсем не безобидными. Начинал тренировки дома, и сперва настоящие неприятности обходили меня стороной. Лазал из комнаты в комнату, в шкаф и назад, из квартиры на улицу. Благо жили мы на первом этаже, а моя комната примыкала к глухому углу сквера.

Кирпич и дерево пропускали меня отлично. Стекло, лёгкие бетоны и пластик – хорошо. Железобетон – удовлетворительно. Зато металл… После попытки атаковать стальную дверь я насилу сумел вернуть себе человеческий облик. А выпал из неё такой отвратительной массой, что зеркало, стоящее в прихожей, треснуло, отразив кучу слизи, которой я стал. После я мучительно хворал целую неделю. И ещё целый месяц не проходил странный изматывающий зуд – не снаружи, а как бы изнутри тела. Чешись, не чешись, всё едино: зудит, да и только.

Не скоро после того я возобновил опыты. И был уже значительно осторожней.

Прохождение через преграду – огромный стресс для организма. Практиковать его лучше всего на полупустой желудок, хорошенько выспавшись, в спокойном, сосредоточенном на достижение результата состоянии духа. Проникновение «на нервах» (таким было первое) удаётся раз в году, да и восстанавливаешься после него втрое дольше. Но в любом случае заниматься этим делом слишком часто не стоит. Есть риск серьёзно подорвать здоровье. Я как спортсмен-чемпион, который способен на рекордный прыжок, толчок, забег, заплыв. На то, что другим не под силу. Однако вряд ли подобный супермен станет поминутно рвать трехсоткилограммовую штангу или пробегать стометровку быстрее девяти секунд, разрывая жилы и калеча связки.

Побочным эффектом является возможность в первые минуты после проникновения видоизменять собственное тело. Видимо, межмолекулярные связи на момент выхода из стены до такой степени ослаблены, что организм становится сверхпластичным. Одним волевым усилием из него можно лепить что угодно. Хоть пони с подковами, хоть кресло с ореховыми подлокотниками. Ответил бы кто-нибудь, где эта самая воля вкупе с разумом и чувствами гнездится, когда я сквозь стены просачиваюсь? Как начинаю об этом думать, не по себе делается. Вдруг в один совсем не прекрасный день появлюсь с той стороны законченным дебилом? А сознание так и останется замурованным в камне на веки вечные.

Страшно, по-настоящему страшно…

Мама довольно скоро обо всём догадалась. Отправила меня к двоюродной бабке в деревню. Деревня была – одни старики да старухи. Молодёжь в ней представляла печальная пятнадцатилетняя кобыла Холера, состоящая при лесопилке. Культурные развлечения – бабушкин доисторический телевизор «Чайка 4», принимающий две программы. В школу будто Филипок пешком ходил – семь вёрст и всё лесом. Однажды даже от волков пришлось спасаться. Видеть-то я их не видел, но слыхал. Ах, как я бежал! Как бежал!

За неимением других занятий, я активно практиковался в проникновении сквозь различные преграды и в последующих превращениях. (Хоть, говоря по правде, превращаться недолюбливаю. Есть в этом что-то от надевания чужой несвежей одежды или пользования чужими предметами гигиены. Удовольствие сомнительное.) Это отчасти заменяло мне девочек: свежие липовые доски, а особенно – живая берёза; оч-чень рекомендую. Спорт: каменная кладка. И зрелища: вечерние прогулки в роли какого-нибудь чудовища под чьи-нибудь окна. Как и следовало ожидать, в конце концов, по мне пальнули-таки из дробовика. После чего список развлечений пришлось подвергнуть существенному купированию.

Окончить сельскую школу с золотой медалью не составило для меня труда.

Сулейман Маймунович поджидал меня в приемной комиссии выбранного мамой вуза и выложил сразу всё.

Эффект прохождения человека сквозь предметы (зачастую с последующим преображением в животных) известен издревле. Одно из первых на удивление подробных описаний подобного явления содержится в «Слове о полку Игореве». Фантастическое бегство пленённого князя Игоря из Земли Половецкой в Землю Русскую – ярчайший тому пример. И действительно, достаточно вспомнить, как Даждьбожий внук, неведомым способом вырвавшись из половецких застенков, пошёл в побег, перекидываясь то горностаем, то белым гоголем, то волком, а то соколом, как становится ясно, что мы с Игорем Святославичем одним миром мазаны. Во времена шустрого князя-авантюриста способность проникать сквозь предметы считалась, естественно, волшебной. Хотя таковой, строго говоря, не является. К сожалению, физический смысл этого феномена толком не объяснён до сих пор. Серьёзные учёные признать его существование не могут, ибо шарлатанскими чудесами не занимаются. Энтузиастов же хватило лишь на то, чтобы дать замечательному эффекту умное название транспозиция. Или иначе диффузная комбинаторика – это уж кому как больше нравится. Поэтому я, между прочим, зовусь комбинатор.

– Великий? – помнится, сострил я.

– Э, мальчик, до великого ещё дорасти надо, – ответил без усмешки Куман эль Бахлы. – Даже самый превосходный алмаз долго гранят и ещё дольше подыскивают ему оправу, прежде чем он станет по-настоящему бесценным!

Умением совершать транспозиции обладают крайне редкие особи не только человеческой, но и нечеловеческой природы. Тем выше этот дар ценится. Сулейман – один из немногих, кто знает истинную цену; мало того, он готов её предложить.

Шлифовать способности в случае согласия мне предстояло, работая частным детективом. От оплаты – сумма была названа небрежным тоном, но поверьте, для меня в то время это была действительно сумма – отказался бы только законченный идиот. Кроме того… Заниматься любимым делом и получать за это деньги?! Я не колебался ни минуты.

Я был счастлив.

Университет был забыт. Едва поступив в него с грехом пополам (о том, что это был за грех, рассказывать просто не хочу), я ушёл в академический отпуск и с жаром принялся за дело.

Мама обругала меня соглядатаем и наушником, помянула недобрым словом папочкину дурную наследственность, сняла для меня отдельную квартиру и предложила не показываться ей на глаза. Вот и вся предыстория.

* * *

Софья Романовна, наигравшись собачонкой, соизволила вспомнить и обо мне:

– Заскучали? Или ревнуете?

– Да ни боже мой, – сказал я.

– А вы знаете, что похожи на юного Пола Маккартни?

Я скромно потупился.

– У нас даже имена почти одинаковые.

– Занятно… И как же в таком случае вас зовут, прекрасное дитя?

– Полем, мадемуазель.

– Полем? Вы случайно не француз, Поль? – Моё «мадемуазель» ей определённо понравилось.

– Oui. Mais entre nous soit dit – très peu[1], – отшутился я.

– Très peu? Как мило, – рассмеялась Софья, пытаясь скрыть озадаченность.

Похоже, с французским у неё были нелады. Как впрочем, и у меня. Десяток заученных броских фраз – вот всё, чем я могу щегольнуть при случае.

– Хорошо, Поль, – сказала она, – я беру вас. Вместе с пёсиком, разумеется. Скажем, на недельку. Если вы мне подойдете, оставлю. Завтра, в девять часов, прибудете по адресу… – она назвала адрес. – Не опаздывайте, Поль! До встречи, Жерар!

* * *

Отрапортовав Сулейману, что внедрение прошло успешно и получив в виде поощрения сакраментальное: «Ай, маладэц, Павлинчик! Люблю тебя, как сына! На, скушай халву», я отправился домой. Вздремнуть после невольного ночного бдения. Если, конечно, удастся. Молодожены вполне могли проснуться и сызнова заняться друг другом. Со свежими силами.

Бес заявил, что ему по пути и, как я ни ворчал, побежал следом.

Халва оказалась бесподобной. Ни в самом дорогом магазине, ни даже на базаре такой не купишь. Впрочем, у шефа имеются собственные, свято сберегаемые каналы во все части света. Рассказывают о неких настырных личностях, которые пронюхали об этих каналах и попытались впрячь нашего ифрита в контрабанду наркоты. Сперва сулили златые горы, затем угрожали, а затем исчезли. Если не ошибаюсь, они попали именно туда, куда так упорно рвались. В «Золотой треугольник». Пополнили ряды рабов на опийных плантациях. Кстати, та история имела продолжение. Чуть позже нехорошо заболел один из наших сотрудников. У него загнил язык и стали быстро зарастать толстой подошвенной кожей ушные отверстия. Сейчас он глухонемой инвалид…

В общем, чувства юмора Сулейману не занимать. Правда, чувству этому очень уж много лет. Отчего оно изрядно почернело.

Раньше оно было кроваво-красным.

Жерарчику, видимо, не терпелось поболтать, но на людной улице показывать знание человеческой речи он не решался. Он забегал вперед, трогательно поскуливал и заглядывал мне в глаза. Фантастически подобревший от халвы, я смилостивился и взял его на руки. Бес тут же приник к моему уху, изображая, будто ласкается к горячо любимому хозяину, и залопотал:

– Соблазни её, Павлуша! Соблазни Софью и дело с концом. Она вполне готова разделить с тобой ложе любви, я это унюхал. Ты ей жутко интересен как мужчина. Шкурой клянусь.

– Отвяжись, – сказал я.

– Ну чего ты ломаешься, – не унимался паршивец. – Она вовсе даже ничего. Скажешь, старовата? Так ведь не в первый же раз.

На что это он намекает, скотина?

– А вот сейчас как швырну тебя под грузовик! – гневно пообещал я.

Жерар поджал хвостик. Под грузовик ему не хотелось.

Проходящие мимо девчонки-сестрёнки, очень юные и миловидные, хором прыснули и уравняли шаги с моими.

– Молодой человек, вы почто животинку тираните?

– Ха! – воскликнул я, останавливаясь. – Это ещё большой вопрос, кто кого тиранит. А густая кровь жертвенного козлища, – я обжёг беса яростным взглядом, – весьма любезна богам.

Из груди терьера исторгся душераздирающий вопль. Глаза наполнились слезами.

Девчонки, уже попавшие в силки его обаяния, посмотрели на меня с укором.

– К чему подобное зверство? Вы его лучше нам подарите, такого мяконького. Такого сладенького. Заодно и познакомимся поближе. Мы и вас в гости пригласим. У нас уютная квартирка. Мы там вдвоём обитаем, и симпатичным гостям всегда рады. Меня зовут Лада. – А я Леля, – представились они, блестя шальными глазами.

Имена их показались мне смутно знакомыми. Откуда бы?

– Между прочим, – они переглянулись, и озорства в их голосах добавилось, – мы такие неразлучные, что всё делаем на пару. Всё-всё…

Всё-всё? И как это прикажете понимать? Я пристальней всмотрелся в девчонок. Они не были, конечно, ослепительными красавицами, но молодость, здоровье и отличное настроение делали своё дело. Смотреть на них было приятно. Действительно, хороши. У обеих на шее золотенькие кулончики в виде рога изобилия. Обе хохочут-заливаются, но, кажется, предлагают себя вполне всерьёз. Какой, однако, сегодня насыщенный день!

– Хочешь, пойдём к девушкам, пёсик? – промурлыкал я. – Они угостят нас вкусненьким. Правда, Лада? Верно, Леля?

– Ой, непременно угостим! – с жаром подтвердили сестрички и выразительно облизнулись, разом вытягиваясь в струнку и похлопывая себя по плоским животам. Почему-то несколько ниже, чем расположен желудок. Под тонкими маечками с изображением дородной большеголовой женщины, простершей длинные руки к небу, обрисовались аппетитные грудки. – Мы ведь и сами уже проголодались.

Я уж совсем было собрался ответить им согласием, но бесёнок мой вдруг чего-то струхнул. Обнял меня лапами за шею и явственно задрожал. Не желаю, дескать, с хозяином расставаться – ни за какие вкусности. Соблазн отдать его шаловливым проказницам был силён, однако уступать соблазну права я не имел. Всё-таки Жерар какой ни есть, а напарник. В разведку вместе ходим. И вообще, предательство, даже по отношению к нечистому духу, безобразно.

– Да вы с ним замучаетесь, – сказал я, морща нос. – Он, подлец, мебель грызет и электрошнуры. И в тапки писает. А сейчас вдобавок ещё глистов где-то подхватил. Опять, наверное, на улице чужой помёт жрал. Ух ты, грязнулька моя! Поросёночек ты мой! – просюсюкал я и, сжав зубы, быстро поцеловал его в морду. – Вот, несу к ветеринару. Составите компанию?

Девчонки посмотрели на меня с хорошо видимой брезгливостью, отрицательно замотали головами и резко сорвались с места. Я проводил их грустным взглядом и столь же безрадостным вздохом. Ответом мне был перепляс тугих ягодиц сестричек под шёлковыми бриджиками – и ответом, выражающим полное, безоговорочное презрение.

А кобелёк на мои слова о пожирании им помёта вдруг обиделся. Заворчал недовольно. Зубки-иголочки показал.

– Вздумаешь укусить, – предупредил я, кривовато улыбаясь и сплевывая попавшую в рот шерстинку, – пожалеешь!

– Глупо было бы… – высокомерно молвил он. – Нужно мне кусаться. Что я, собака?

– Нет, – сказал я. – Ты, Жерарчик, определённо не собака. Ты собачонка. Моська.

– С какими колоссальными грубиянами приходится работать, – пожаловался бес сам себе. – Добра не помнят, советов не слушают. А между тем я старше этого мальчика раз в тридцать и во столько же раз мудрей. Кабы не я, его бы сегодня высосали досуха во славу матери-сырой земли, а шкурку подкинули в какую-нибудь заштатную больничку. Однако благодарности от него нипочём не дождёшься. Ведь ему и в голову не пришло, что эти милые грации ни кто иные, как вышедшие промышлять мужского семени Макошевы отроковицы. И это притом, что они честно назвались по именам!

Так вот оно что, сообразил я. Лада и Леля – это же мифические спутницы богини матери-сырой земли Макоши. Она и на майках девчонок была намалёвана. И рог изобилия тоже её атрибут. Выходит, прав мой бес, нужно быть с незнакомыми девицами осмотрительней. Поскольку сейчас самый разгар весенних полевых и садово-огородных работ, нет для последовательниц культа Макоши большей ценности, чем свеженькая семенная жидкость. Земельку ею удобрять.

Кстати, беса моего, попади мы к ним в руки, они выдоили бы тоже. Только если людей от дистрофии кое-как ещё лечат и даже, случаются, вылечивают, то собак… Так что зря Жерарчик брюзжит. Он в первую очередь свои гонады от фатального истощения спасал, а не мои.

Между тем бес закончил свой обвинительный монолог прочувствованным восклицанием: «О, времена, о, нравы!» и попросил уже обычным тоном:

– Опусти-ка меня возле вон той арки, Павлуша.

До арки было метров сто. Прошагав половину, я расслабил руки. Он не слишком ловко приземлился на все четыре лапы. Какой он всё-таки крошечный, беззащитный, вдруг умилился я. Тяжело, наверно, такому на улицах без покровителя приходится.

– Слушай, может тебя проводить? – великодушно предложил я.

– Глупо было бы… – спесиво тявкнул бес. – Обойдусь!

– Тогда адью. Да смотри, берегись кошек, малыш! – посоветовал я ему почти без ехидства.

Чуток отбежав, Жерар принялся витиевато ругаться в мой адрес по-венгерски. Должно быть, считал, что не пойму. Я бы и не понял. Способности мои к языкам довольно средние. Или, точнее, избирательные – что-то запоминаю без проблем, что-то с огромным трудом. Брань, однако, особая категория. В ней я большущий дока. А собирание иноязычных ругательств – моё скромное, не афишируемое хобби. Узнай о нём матушка, вообразила бы, что это – ещё одна наследственная черта, благодарить за которую я должен негодяя-папочку.

Когда бес, закончив поминать лягушатников, петушатников да байстрюков, перешёл на чрево божьей матери и половую жизнь двенадцати апостолов, мне сделалось понятно, что пора вмешаться. Подобную дерзость нельзя прощать даже напарнику. Я воздел длань и слева направо, как мадьяры (они же католики, верно?), перекрестил ему спину. Жерар пронзительно, не по-человечески и не по-звериному, а точно ирландский предвестник смерти баньши или отечественная Карна-печальница взвыл и покатился кувырком. Путь его закончился около опрокинутого бачка для мусора. Бум-с! – глухо загудел бачок.

«Экий конфуз», – подумал я, глядя, как бес барахтается среди омерзительных даже на вид отбросов.

Сочувствия к нему не было. Кроме того я был уверен, что и крестное знамение и мусорные бачки он мне когда-нибудь припомнит. И «Моську» припомнит, дай только срок.

* * *

Возле двери меня перехватил молодцеватый и атлетически сложенный милиционер в чине старшего лейтенанта. Он был высок и безукоризненно прям точно морской офицер. Прям был его тонкий нос и бескомпромиссный срез волевого подбородка, пряма полоска бровей и твёрдая линия рта. По стрелкам его брюк можно было чертить проекты скоростных железных дорог. Жаль, оттопыренные ушки-лопушки несколько портили общее впечатление. При нём была тоненькая офицерская планшетка и складной зонт в чехле. Из планшетки выставлялся краешек наручников.

– Павел Викторович Дезире?

– Он самый, – сказал я, звеня ключами.

– Лейтенант Стукоток. Ваш участковый. Разрешите войти?

– Пожалуйста. – Я отпер дверь, пригласил молодцеватого Стукотока на кухню, подвинул ему табурет и спросил старомодно: – Чему обязан?

Участковый снял фуражку и взбодрил растопыренной пятерней свой короткий светлый «бобрик». Планшетку с зонтиком он примостил на стол, но садиться не спешил. Озирался цепким взглядом, кажется, принюхивался и сухо, отрывисто, до невыносимости официально говорил:

– Не чему, а кому. Проживающий над вами гражданин Тищенков утверждает. Что вы чрезмерно увлекаетесь. Курением марихуаны. Чуть ли не притон содержите.

– С чего он взял? – спросил я удивлённо.

– Да вот взял с чего-то. – Стукоток перестал озираться, сосредоточился на изучении моего лица. Должно быть, отыскивал следы волнения. Ужас застуканного на горячем преступника. Взгляд у него был тоже прямой, и будто бы доброжелательный, но в то же время пронизывающий до самого спинного мозга. Под таким не слишком повиляешь. Он разжал губы: – Сигнал поступил. Мы обязаны отреагировать.

– Блин, чушь какая-то, – с отвращением проговорил я. – Марихуана! Да мне и табак-то противен. А вообще, если желаете, можете обыскать квартиру. Хоть сейчас. Санкции не потребую. Прошу вас, приступайте! Времени много не займет. У меня вещей-то…

Лейтенант после недолгой паузы, за которую успел что-то там для себя обдумать и решить, отгородился, протестуя, рукой.

– Зачем обыск, что вы. – В голосе его проскользнули тёплые нотки. – Я и так вижу, что всё в ажуре. Слушайте, а сам этот Тищенков… Что за птица?

– Птица канюк, – находчиво сказал я, преисполняясь мстительного чувства. – Знаете, который всё просит жалобно: «Пить! Пить!»

– Зашибает, стало быть?

Я вздохнул:

– Случается.

– Стало быть, зашибает, – задумчиво повторил Стукоток. – Вот и мне показалось. Шумит?

Тут даже врать не пришлось:

– Иногда прегромко.

– Ладно, учтём. – Лейтенант водрузил фуражку на голову, привычно вымерил двумя пальцами положение козырька. – Извините за вторжение. Служба. Вам, кстати, известен телефон нашей дежурной части?

Я сделал виноватое лицо:

– Нет.

– Запишите. Будет сильно мешать, – Стукоток коротко дернул головой в направлении потолка, – вызывайте наряд.

После ухода участкового я решил навестить соседа сверху. Мне захотелось долго и укоризненно посмотреть в его бесстыжие глаза. Пусть ему станет неловко. А то взял моду свои похмельные глюки мне приписывать! То есть ему кони, выходящие из пола, прямо с утра мерещатся, а виноват, значит, я. Курящий, оказывается, в это время траву. Удивительный ход мыслей! Перенос воображаемого с больной головы на здоровую. Непостижимая логика иного мира. Или отдаленного будущего.

Однако пообщаться с прогрессивным логиком мне не удалось. Вокруг его квартиры наблюдалось необыкновенное оживление. Деловитое движение туда и сюда в высшей степени любопытных личностей. Я решил, что разговор подождёт, и устроился на подоконнике между лестничными площадками, потягивая лимонад и следя за посетителями.

Было их много, и все были разные.

Сперва пожаловала, увешанная побрякушками своей шарлатанской аппаратуры, четвёрка мошенников из «Института Биоэнергетики». Бравые парни, щеголяющие фирменной униформой и зачем-то нацепившие обтекаемые спортивные очки с желто-коричневыми стёклами. Вылитые «Охотники за приведениями» из одноименного фильма. Хотел бы я посмотреть, как они поведут себя при встрече с настоящим призраком. Впрочем, штаны у них выглядели достаточно мешковатыми, чтобы скрыть признаки любого волнения – вплоть до самого крайнего.

Затем прибыл православный батюшка. Сопровождал его молоденький служка, нагруженным не менее чем тремя литрами святой воды.

И, наконец, притопал водопроводчик с огромной брезентовой сумкой.

Я допил газировку и довольно улыбнулся. Сообразительный мужичонка не упустил ничего. Отныне можно спать спокойно.

* * *

Отдых есть функция, обратно пропорциональная усталости.

Эта свежая мысль тяжело, точно пробуждающийся медведь в берлоге, ворочалась в моей несвежей голове, пока я нога за ногу тащился к двери. Проспал я хорошо, если час.

Звонок надрывался.

Сулейман Маймунович терпеть не может телефонов, факсов, пейджеров и прочих современных средств связи. В особенности он не может терпеть электронной почты и мобильников. Когда-то он очень здорово нарвался с любовью к электронике. Как-никак, считал он, электроника – область науки, оперирующая потоками данных, строго упорядоченной энергией, а значит, самая близкая к магии. Сулейман, с головой ныряя в её изучение, надеялся возродить былую славу джиннов, ифритов и прочих энергетических сущностей, скрестив спиритическое с материальным. Вдохнуть в машину пусть не душу, но – «духа». Вследствие своего бескрайнего энтузиазма он стал одним из главных фигурантов знаменитого «дела кибернетиков». Имеется в виду, настоящих фигурантов, для обуздания которых, собственно, и была загублена вся советская кибернетика. От расправы ему пришлось скрываться в Средней Азии, где он провел полтора десятка лет, едва ли не самых жутких за последние век-два. Вернуться в столицы Сулейман так и не решился и до сих пор не может без содрогания вспоминать свой тогдашний бурный «роман с ЭВМ».

Поэтому в офисе «Серендиба» нет ни единого компьютера. Зато имеется «Феликс» – металлический счётный агрегат с клавиатурой, как у пишущей машинки и рукояткой, которую следует крутить. При вычислениях «Феликс» совершенно неповторимо звенит на разные голоса, да вот беда – постоянно сбивается в действиях с дробями. Им пользуется наш ничем не примечательный старенький бухгалтер. С другой стороны, бухгалтер имеет редкое эллинское имя Менелай Платонович Архэ и обладает одной странностью – никогда не кушает яблок.

Для передачи известий наш старомодный шеф предпочитает употреблять посыльных и нарочных, а также пользоваться оказией и слать гонцов. Особую любовь он испытывает к почтовым птицам. Сегодня, впрочем, он ограничился обыкновенным курьером.

– Ну? – сказал я, страдальчески глядя на Зарину, и широко зевнул.

Как мне уже приходилось отмечать, Сулейман – тонкий психолог. Зная, что Павлин-мавлин, хоть и выглядит паинькой, бывает подчас невыносимо грубым, он поступил чрезвычайно хитроумно. Откомандировал ко мне свою любимицу. Не потому, конечно, что я остерегусь спустить её с лестницы из опасения прогневать шефа. А потому что Зарина и моя любимица тоже. К ней все относятся с нежностью. На первый взгляд – это симпатичная восьмилетняя девчушка с чёрными глазищами в пол-лица. На второй тоже. Да хоть на тридцать третий. В самом же деле возраст Зарины далеко перевалил за… В общем, далеко за. Ни к чему вам знать. Я сам, откровенно говоря, не знаю. При том она ведет себя совершенно как ребёнок. Обожает игрушки, карамель на палочке, всегда остается по-детски непосредственной и весёлой. Баловать её подарками – сплошное удовольствие.

Однако я был не в том настроении, чтобы кого-то чем-то баловать.

– Ну?.. – повторил я нетерпеливо.

– Дедушка тебя кличет, Павлуша, – сказала она, не вынимая изо рта «Чупа-чупс». – Надо поторопиться. Чего-то он озабоченный.

– Ладно, – сказал я. – Сейчас соберусь. Зайдёшь?

– А Жерарчик здесь?

– Разве моя квартира напоминает псарню?

– Говоря о чистоте и начистоту – есть маленько.

Вот язва.

– Жерарчика здесь нет, – проскрежетал я.

– Тогда не зайду. Ты сегодня какой-то скучный и злой. Наверное, тебе нужно больше отдыхать. Чмоки, Павлинчик!

Она помахала на прощание ладошкой и ускакала.

Выходя из дому, я был всё ещё мрачен. Но, вспомнив, что по пути можно завернуть в «FIVE-O’CLOCK», к куколке моей Аннушке, чуток приободрился.

* * *

От китайца за версту разило псиной и каким-то удушливо-тяжёлым одеколоном. Я поспешно уступил дорогу. Он кивнул, казённо улыбнулся. На миг показались мелкие острые зубки. Сквозь толстенные линзы очков блеснули тёмно-карие, без белков глаза. Сопровождающий его громила (руки – с мое туловище, грудь – как аэростат, загривок – от самых ушей; не думал я, что среди жёлтых встречаются подобные монстры!) вонял так же тошнотворно. Передвижной зверинец плюс агрессивный парфюм «Eau de Peregare» от BODUN’s.

Секретарем нашим Максиком точно выстрелили из-за стола. Захлебываясь словами почтения, он побежал провожать пахучих гостей до двери. И за дверь. И по лестнице. Так спешил, что на ногу мне наступил.

Чёртов лизоблюд. Чёртовы китайские лисы-оборотни. Эх, если бы мне возле Аннушки ещё на пять минуточек задержаться… Чёртов график работы магазина!

Я вошёл к шефу.

Надрывно гудел кондиционер, выгоняя из кабинета ароматы лисьего метаболизма.

– Паша, – без обычного кривляния и даже без акцента, с места в карьер взял Сулейман. Это было скверным знаком. – Паша, как ты отреагируешь, если я предложу тебе посетить стрип-шоу в «Скарапее»? Имеется билетик в VIP-зал. Сегодня с гастролями «Римские любовницы». Восемь кисок, прямиком из Вечного Города. Покажут, как можешь догадаться, «Патрицианские ночи». Между нами, единственное выступление не только в Императрицыне, но и вообще в России. Сам бы не отказался, да заботы, видишь. Заботы проклятущие… – Он принялся крутить на левом мизинце варварски роскошный перстень из поглощающего свет чёрно-зеленого металла с изумрудом карат на пятьдесят. Камень, ограненный в форме яйца и удерживаемый оправой из трёх головок фламинго с раскрытыми клювами, мерцал. Совсем не в такт вращению.

Блин, ещё один скверный знак!

– Наличных подкину.

Последняя фраза вообще выходила за всякие рамки. Наш скупердяй подкинет наличных? Мне? Восточная сказка. Тысяча и одна хрень. Он что, решил меня тамошним питонам скормить?

«Скарапея» – один из самых модных, самых дорогих и недоступных ночных клубов города. Там повсюду ползают живые удавы и гады помельче, а обслуга – младые негритянки с голой грудью или мускулистые папуасы в одних плавках. Как гостям больше нравится. Каждому приглашённому гарантируется полное моральное, а при желании – и физическое разложение по высшему разряду. Безумно заманчивая обитель всяческих пороков. Потусоваться там на халяву, да ещё в VIP-зале? Где перед вами пресмыкаются самые клёвые аспиды и гаитянки? Ё, парни! В смысле – было бы крайне, крайне заманчиво.

Кабы, повторяю, не подозрительная ласковость и щедрость дядюшки Сулеймана.

– Это как-то связано с Софьей Романовной? – спросил я прямо.

– Это никак не связано с Софьей Романовной.

– Тогда почему я?

– Потому что больше некому. Во-первых, ты, весь из себя молодой и красивый, будешь там смотреться э-э… в самую масть. В жилу. Короче, уместно. Особенно с теми наличными, что я пообещал. Во-вторых, необходим человек с твоей сообразительностью.

Польстил. Сейчас я должен закатить глазки и замурлыкать.

– Сулейман-ага, – сказал я сладеньким и гаденьким голоском ябеды, – а вы не забыли, что среди ваших молодых сотрудников имеются личности гораздо сообразительней меня?

Дело в том, что не так давно секретарь наш Максик приволок откуда-то набор бланков для определения IQ – коэффициента интеллекта. И шеф будто на пчелу сел. Загорелся узнать, кто у него чего стоит в плане мозгов. Как будто без того не ясно. Тестирование было проведено немедленно, итоги каждому обследовавшемуся сообщены приватно. Разглашать собственные показатели настоятельно не рекомендовалось. Во избежание ссор и обид. Как пример для всяческого подражания был отрекомендован один лишь Менелай Платонович. IQ у него вплотную подобрался к двумстам пунктам. Как у Эйнштейна. «Тут, должно быть, закралась какая-нибудь ошибка, – скромно прокомментировал фантастический результат сам бухгалтер. – Впрочем, старому греку на моей работе нельзя быть полным дураком». Мой коэффициент получился вполне себе средним, чего и следовало ожидать. Хотя ожидал я, как, наверное, любой, сами понимаете, другого.

Вся работа в тот день, разумеется, встала, народ друг на друга косился с недоверием, атмосфера делалась взрывоопасной. Запоздало раскаявшийся в опрометчивом поступке Сулейман разогнал нас по домам раньше времени и объявил дополнительный выходной назавтра. После выходного психологический климат в коллективе вроде как нормализовался. Но не прошло и недели, как данные начали помаленьку всплывать. И вдруг выяснилось, что у юного нашего секретаря Максика интеллектик-то о-го-го! Сто семьдесят без малого; а это, между прочим, до хрена! Все обалдели, а Максик (без чьего участия в разглашении секретов, видимо, не обошлось), сделал вид, что ничуть своей гениальностью не возгордился. Но это только сперва. Сейчас он считает нормальным наступать мне на ноги, и забывать извиняться при этом. Кто бы мог подумать, что гусачья гордыня – обязательная спутница выдающегося ума?

– Я никогда ничего не забываю. А ты, если б не перебивал своего богом данного шефа, – Сулейман сделал строгое лицо, – узнал бы, что существует не только во-первых и во-вторых, но ещё и в-третьих. Так вот, в-третьих… В-третьих, сам знаешь, почему.

Ага. Не для того кота держат, чтобы брюшко себе в удовольствие лизал, а для того, чтобы мышей в подполе ловил.

– Придется работать?

– Скорей всего.

– О-хо-хо… – Я сделал кислое лицо и с протяжным вздохом закатил глаза.

– Стены там нормальные, это проверено, – сообщил шеф, демонстративно игнорируя мои гримасы.

– Я буду один?

– Абсолютно.

– Абсолютно? – переспросил я. Как-то мне не понравилось его шмыганье носом. Откуда бы у ифрита взяться насморку? В конце мая.

– Ну, я хотел ещё Убеева направить для подстраховки.

– Убеева?! – испугался я. – Железного Хромца?

– Ага.

– Да ведь он же полный придурок!

– Придурок, – с удовольствием подтвердил шеф. – И даже, пожалуй, хуже. Зато стреляет, как бог.

В том-то и проблема, что стреляет. Неужели Сулейман запамятовал, вследствие каких снайперских подвигов этого нервного калмыка с предыдущего места вышибли? Перед тем, как мы его подобрали? Зато я превосходно помню. Потому что сам копировал сведения о нём из личного досье начальника «Булата». Ну, того самого охранного агентства, где Убеев раньше инструктором по стрельбе был. Собственного информатора он сдуру шлёпнул. Две пули в голову, одна в сердце – всего за полсекунды. Потрясающе быстро и абсолютно надёжно. Высший класс!

Я своей головой дорожу. Сердцем тоже. Посему решил быть несгибаемо твёрдым:

– Нет, эфенди. Лучше буду вовсе без прикрытия, чем с таким отморозком. Да и в кого там ему стрелять? В «Римских любовниц»? В удавов?

– В удавов, – неожиданно поддакнул шеф. – В анаконд. «Скарапею», Паша, держат трансвеститы. Сам знаешь, какая у них репутация. Хуже только у людоедов Амазонии, да и то не у всех. – Он огладил двумя руками бороду, поднес к губам перстень, дохнул на него и потер камень о рукав. Отвел руку в сторону, любуясь результатом. Изумруд всё ещё мерцал. – Если тебя там поймают, запросто гадам скормить могут.

О какой-то там особенно людоедской репутации трансвеститов я услыхал впервые. Ходят, конечно, разные слухи: на иглу, дескать, могут насильно посадить или поиметь крайне извращенным способом. Но чтобы вот так, раз – и змеям на корм… «Ох, Паша, – смекнул я, заскучав, – похоже, ты круто влетел! Точно бабочка в сачок. Не успеешь крикнуть “караул”, как в коллекцию угодишь. Весь из себя засушенный и крылышки врастопырку. Может, послать Сулеймана с его делами куда подальше, пока не поздно?» Последний вопрос был, конечно, риторическим. Поздно стало уже тогда, когда шеф выплатил мне первую премию за первое конфиденциальное дельце, связанное, помнится, с… С тем-то и тем-то. О сгнившем языке одного болтливого сотрудника я, случайно, не упоминал? Ну, то-то!

– Всё равно, – упрямо сказал я. – Убееву не доверяю.

– Замолчи, несчастный! – взвизгнул неожиданно тонко Сулейман. – Я ему доверяю! Я, понятно?! Твою жизнь доверяю охранять, мальчишка! – Изо рта его летела горячая, будто кипяток, слюна вперемешку с дымом. Глаза выкатились. Ручищи со скрежетом заскребли по столешнице, ноги затопали. Он вскочил и начал расти. Одежда с треском рвалась.

Мне сделалось страшно. Вот оно, средневековье, запаниковал я, отшатываясь. Ка-ак перевернет сейчас Маймуныч кофейный столик, да ка-ак насадит меня на одну из ножек, будто на кол. А ножки-то остренькие, тонкие. Резные, гнутые. Скользким лаком покрытые. Пока я ещё состояния комбинатора достигну, чтобы с кола того соскочить, он же мне по самые миндалины влезть успеет. С вывертами. С загибом…

Исключительно с перепуга заорал и я, сопровождая речь однообразными, но выразительными жестами:

– Да вот где я видал такого телохранителя! Своей жизнью я как-нибудь сам распоряжусь! Сам, самостоятельно! Ясно вам, Сулейман Маймунович! И нечего меня авторитетом давить…

Ифрит вдруг захохотал и повалился в кресло.

– Ай, маладэц, Павлинчик! Ай, порадовал! Отважный какой, ничем не устрашить! Храбрец, да! Вот люблю тебя таким! На, скушай халву. Очень вкусная халва – из миндаля и кешью.

– Не хочу, – сердито проговорил я и тут же, вопреки сказанному, вонзил зубы в рассыпчатый кирпичик. – Чего мне делать в «Скарапее»?

* * *

Трудно не суметь сложить один и один. Думаю, все уже поняли, что дефицитным билетиком на «Патрицианские ночи» разодолжил нашу контору оборотень-китаец. Господин Мяо. У этого полулиса имелся очень шустрый племянник, до потери сознания обожающий клубную культуру. В Поднебесной модных клубов не густо, а если вспомнить, как строгие тамошние законы относятся к наркотикам и прочему дерьму, без которого нормального креативноного отдыха вообще не бывает… Короче говоря, этот самый лисий племянник, Сю Линь (кстати, никакой не цзин[2] – обычный хань[3]), сгоношив в компашку пару друзей, отправился путешествовать по миру. Искал, где можно трём горячим китайцам отвязаться на полную катушку. Далеко он не уехал. Завернул в самом начале круиза к дядюшке, наместнику Императрицынского Чайна-тауна, да так и остался. «Скарапея» наша поразила его сладким жалом пряменько в башку. А ведь там и раньше-то не всё нормально было. Почему? Скоро узнаете.

Но одних дэнс-эволюций на тамошнем танцполе вскоре сделалось ему маловато. Итогом недолгих раздумий Сю Линя стало решение приобрести долю в капитале понравившегося клуба. А что? Юаней дядька Мяо подкинет, а с теми из владельцев, кто недовольство выскажет, он сам расправится. Как-никак мастер кулачного боя. Абсолютный чемпион провинции Ляонин! Друзья из того же крепкого мяса сделаны. Любому русскому увальню бамбука мигом вставят – не успеет глазом моргнуть. Да хоть тридцати русским. Зря что ли с молочных зубов тренировались лбами кирпичи да черепицу сокрушать! (Вот вам и обещанное объяснение.)

Предварительные переговоры тянулись долго и были практически безрезультатными. Сегодня трансвеститы наконец-то дали добро на личную встречу с борзым кунфуистом, поставив ряд условий. Сю Линь должен прийти один. Территорией станут кулисы «Скарапеи». Время переговоров – ноль часов тридцать минут. Я бы от такого предложения отказался сразу. Ночной гадючник! Не удавят, так изнасилуют. Бесстрашный Линь – железный кулак согласился. Господин Мяо (наградили же родители имечком!), который о деловых похождениях родственника узнал лишь сегодня, отговаривать его не захотел. Почему? Пойми их, китайцев, да ещё оборотней. Вместо того чтобы провести ряд поучающих бесед с неумным Сю Линем, он поспешил к Маймунычу c просьбой направить в клуб наблюдателя. Способного в случае чего к решительным действиям по защите безбашенного племянничка от исчезновения в бездонных желудках Змеев Горынычей. Патрон мой долго ломался, а согласился нехотя, и только под влиянием магии больших чисел. Будет, будет Менелаю Платоновичу и «Феликсу» горячая работёнка завтра с утречка.

В роли своего агента Сулейман представил китайцам господина Убеева, отменного стрелка и клубного завсегдатая. Обо мне речи не было.

– В клуб Убеева не пустят гарантированно, – раскрывал шеф передо мной свой дьявольский план, – зато внимание он на себя отвлечет. Гарантированно же. Если за оборотнями сегодня была слежка, а значит, видели их визит к нам, Убеев станет приманкой-обманкой. Вот, дескать, кого откомандировал эль Бахлы. В случае если слежки не было, обманкой станет его узкоглазая, крайне подозрительная для трансвеститов физиономия. Вряд ли они, а в особенности их секьюрити сходу сумеют отличить калмыка от китайца. Но уж наган-то у него под мышкой засекут наверняка. Недурственно будет, если попытаются разоружить.

– Ох, бардак начнется… – сказал я мечтательно.

– Вот! А я о чём!.. – хлопнув ладонью по столу, воскликнул шеф. – Бардак-кавардак. Как говаривал, правда, по совсем другому поводу, покойный Саша: «Через час – бардак. Через два – бедлам. На рассвете храм разлетится в хлам».

Я знать не знал, о каком Саше идет речь, и причем здесь храм (по-видимому, разрушенный), но с вопросами не лез.

– В свою очередь ты, Павлуша, с развязным видом войдёшь в «Скарапею» и примешься отрываться под м-м-муа! – Сулейман поцеловал сжатые щепотью пальцы, – дивные телодвижения Римских стриптизёрш. Никакой скованности, да? Ни секунды отдыха от отдыха. Молодой вертопрах пришёл, чтобы достичь полного истощения кошелька, нервной системы и физических сил. Это должно быть понятно всем. С первого взгляда. Когда появится Сю Линь, осторожненько проследишь за ним. Все, что увидишь и услышишь, расскажешь мне. Лично мне. Только мне. Потом сразу забудешь. А я уж сам распоряжусь информацией. Усёк, да?

– Да, шеф, – покорно сказал я. – Слушаю и повинуюсь.

Я уже безудержно грезил об итальянском стриптизе.