Спаси нас, доктор Достойевски!

Оглавление

Александр Суконик. Спаси нас, доктор Достойевски!

ЧАСТЬ 1. Приуготовление к роману. Имитация мемуара

Афины и Иерусалим (почти по Шестову)

ЧАСТЬ 2. Роман. Как житель Византии Гарик Красский эмигрировал в Афины и что из этого вышло

Глава 1. Своего рода начало

Глава 2. Попытка изменить тон повествования

Глава 3. Наш герой предпринимает первые шаги

Глава 4. Далее, все в том же направлении

Глава 5. Мир это сцена, на которой одним роль – смеяться, другим – хмурить лоб

Глава 6. Подробней об идее движения

Глава 7. Продолжая анализировать идею движения

Глава 8. Ассоциация нашего героя с упомянутой идеей, а также с предрассветным одиночеством

Глава 9. В которой мы знакомимся с женой героя

Глава 10. Вечер у диссидентов

Глава 11. Аэропорт Шереметьево

Глава 12. А вот и заграница (интерлюдия)

Глава 13. А вот и заграница (в смысле: «Вот тебе, бабушка, и юрьев день!»)

Глава 14. Житье-бытье Красских в Риме

Глава 15. Нью-Йорк и родственники нашего героя

Глава 16. Будни первого времени

Глава 17. Наш герой начинает потихоньку меняться

Глава 18. Нью-Йоркский дядя

Глава 19. Приезд двоюродного дяди из Ленинграда, и что из этого приезда вышло

Глава 20. Первые столкновения нашего героя с неграми

Глава 21. О том, как собака нашего героя получила членство в американском клубе собаководства

Глава 22. Подробней о пьедесталах

Глава 23. Отрывки из одной неоценимой рукописи

Глава 24. Как советские газеты возвели нашего героя в ранг писателя

Глава 25. Появление в нашем романе Геннадия Кочева; роман преходит на иной (почти немецкий) уровень глубины

Глава 26. В которой читатель знакомится с личностью Кочева более подробно

Глава 27. Точка такого пересечения

Глава 28. В которой наши персонажи говорят (и пишут) от первого лица

Глава 29. Русский еврей встречает немецкого еврея, и что из этого выходит

Глава 30. Которая грешит отвлеченными рассуждениями

Глава 31. Как Гарик Красский нашел работу через «Нью-Йорк Таймс»

Глава 32. Работа, продолжение

Глава 33. В которой делается скачок на энное количество лет

Глава 34. Еще одна фаза в жизни нашего героя

Глава 35. В которой многое сопрягается с разного рода снами

Глава 36. Еще один немецкий еврей!

Глава 37. В которой опять играют роль сны

Глава 38. Дело идет к концу

Глава 39. В которой мы еще раз возвращаемся в страну фантазии Россию

Глава 40. Как Красский и Кочев повидались еще раз в жизни

Глава 41. И последняя

Отрывок из книги

…В возрасте шести лет меня привозят на балет «Спящая красавица», и я ужасно пугаюсь Злой феи. Многие дети на моем месте испугались бы, но я, кажется, иду дальше и изобретаю игру: те люди, которые наиболее добры к мне, – это злые феи, а те, кто враждебен, кого боюсь, – на самом деле феи добрые. Мать наклоняется над кроваткой перед сном – автоматическая реакция: вот она, злая фея. Кто-то испугал на улице – тут же мысль: вот самый добрый в мире человек. Игра с двумя выигрышами: сладким ощущением бездонности мыслимого и обезвреживанием внешней опасности. Но не безобидная игра, потому что потеряна способность опереться хоть на что-нибудь. Хоть на какую-нибудь безусловность, хоть на какой-нибудь статус-кво. Теперь неуверенность во всем, которая подталкивает к движению в поиске нового статус-кво. (И скрытая ностальгия по покою, который существовал раньше). Короче говоря: стали левшу переучивать писать правой рукой, и с тех пор всю жизнь путает левую сторону с правой… но не без пользы…

…Какой мне видится теперь довоенная Одесса моего детства? От потери темперамента к старости становишься сентиментален и примирителен. Вижу солнце сквозь листья каштанов, столбики белых цветов на них, Воронцова, обрамленного цепями, льва и львицу в Городском саду. Я всегда не любил Одессу (ее плотскость, провинциальность, ее ненавистное мне остроумие), но те яростные чувства отмерли: Одесса так далеко! Впрочем, яростные чувства начинаются с послевоенного юношества, так что я смещаю времена (результат умственного процеса), и слово «всегда» должно быть взято в кавычки…

.....

…Одной из грозящих мне крайних мер наказания было запереть меня в кладовке. Кладовка эта была малюсенькая комната в конце коридора, с мутным стеклянным фонарем вместо потолка (на шестом, последнем этаже по странности конструкции дома не было кладовки). Она принадлежала нашей семье по праву сильного (то есть оставили себе со времен уплотнения) и была предметом зависти и раздоров. Я почему-то страшно боялся кладовки, и, когда однажды отец понес меня туда, стал от отчаяния выбиваться и царапать ему лицо (до тех пор никогда не решался ни на что подобное). Отчетливо помню его лицо ниже моего лица, в крайней близи, и то, что сам ужасаюсь тому, что делаю. Я всю жизнь, до и после того, боялся физической конфронтации с людьми, замирал от страха ударить кого-то (и совершенно не боялся любой стычки, когда таскался по самым опасным районам Нью Йорка с пистолетом в кармане – поди объясни это). По сути дела, я царапал лицо отца в истерике, будь что будет, ожидая чего-то невиданного, что он меня прибъет, что мне смерть. Но ничего такого не случилось. Уворачиваясь, от отнес меня в кладовку и запер там. Мне тогда показалось, что он даже потеплел ко мне – и теперь я это легко понимаю. Его выводило из себя мое пассивно-кроликовое сопротивление, а когда я стал царапаться, то превратился в обычного и понятного ему мальчишку…

…Пример стычки моего героя с отцом в несколько более позднем возрасте. Подросток выходит из подъезда дома с отцом и школьным приятелем. Отец вынимает из кармана яблоко (он любит яблоки и полагает, что они необыкновенно полезны для здоровья) и подает сыну, испытующе взглянув на него. И тут же презрительно морщится, потому что видит, как сыну неловко: ему дали яблоко, а приятелю нет.

.....