Читать книгу Смертельный рейс - Александр Тамоников - Страница 1

Костер горел охотно. Охотники собирали серые прошлогодние ветки, высушенные солнцем и ветрами. Ломались они со звоном и загорались весело, ярко, давая хороший жар.

Котелок закипал, старый Алгыр начал засыпать в него щепотями травы из заветного мешочка. Старческие губы что-то шептали, будто сопровождали каждый пучок сушеной травы напутствием дать отдых и силу людям, отогнать хворь и усталость. Охотник щурил глаза, улыбаясь огню.

Усевшись на корягу и поджав под себя ноги, Алгыр разгладил жиденькую седую бороденку. Покой. Это старик ценил в жизни больше всего. Покой давало осознание, что в семье порядок, что дети здоровы, что рождаются и растут внуки. И что тайга добра к человеку и дает ему дичь, травы, орехи. Дает столько, чтобы прокормиться. И каждый день наполнен благодарностью человека природе и природы человеку, что тот берет ровно столько, сколько ему нужно. Равновесие, как в лавке, в которой всю жизнь Алгыр покупал табак и порох.

Но мир меняется, и покоя в душе все меньше. Нет, не за себя поднималась в душе тревога у старого охотника – его век близится к концу. Тревога за близких, за молодежь, которой жить в этом быстро меняющемся мире. Но ничего с этим не поделаешь. Надо жить в ладу с другими и со своей душой. А поладить всегда можно. Жаль, не понимает этого старый друг Тулуй. И этот русский Мулымов, что сидит сейчас у костра вместе с якутскими охотниками. Тоже все бродит по земле, все ищет что-то – беспокойство от него. Вроде и хорошее дело делает, думает, как живут растения и животные, думает, как помочь им и как не навредить, но беспокойства в нем много, это хорошо видно. Зачем идешь в тайгу, если на душе неспокойно? Если на душе неспокойно, идти нужно к людям.

– Снег в этом году поздно ляжет, – делая какие-то записи в блокноте, сказал Мулымов. – Кабарга и изюбрь уйдут далеко в тайгу, охота плохая будет.

– Это и видно из твоих стекляшек на носу, – проворчал Тулуй, ломая и подбрасывая в костер сухие ветки. – Мясо надо успеть накоптить на зиму, шкуры выделать. Зимняя шкура хорошая. Тепло носить будет. А зверь ушел. Голодно будет в деревнях, холодно будет.

– Всей стране голодно и холодно! – нахмурился биолог и поправил очки на носу.

Снова в небе послышался гул. Охотники подняли головы и стали смотреть на небо. Над тайгой появился большой самолет. В вечернем небе тускло блеснули серебром его крылья. Еще две минуты, и самолет скрылся за кронами деревьев.

Алгыр покачал головой. Зачем человеку небо? Ему даны ноги, чтобы ходить по земле. Зачем так высоко поднимается, что он там ищет, куда идет?

– Жадность влечет человека, – ответил хмурый Тулуй. – Мало ему земли. Большая беда будет, если человек до солнца дотянется.

– Не жадность, – улыбнулся Алгыр. – Человек – что ребенок: ему все интересно, он все хочет попробовать. Любопытство ведет человека. Крылья даны ему любопытством.

– Крылья – зло! Змея летать не может, она из травы жалит. Дай ей крылья, и не будет от нее спасения. Всякой твари свое место отведено.

– Человек – не тварь, – возразил Алгыр.

Но тут охотников перебил Мулымов.

– Вы оба правы и оба не правы, мудрые старики, – сказал биолог, убирая блокнот в карман ветровки и складывая очки. – И насчет любопытства, которое ведет человека к свету, и насчет змеи, обретшей крылья. Война идет, большая война. И крылья несут сейчас воинов навстречу врагам, защищать свои дома.

– Что за война? Какая война? – Тулуй задумчиво посмотрел на русского ученого. – Далеко от нас, зачем здесь летают крылья? Пусть там бы летали, где война.

– Вы веками живете в тайге, – вздохнул Мулымов. – Ничего не меняется здесь. Но мир больше, чем ваша тайга, и он находится в движении.

– Наш маленький мир, в нем маленькое зло, – согласно кивнул Алгыр. – В большом мире большое зло. Много людей, много зла. Но когда много людей, то и добра много. А доброе всегда зло побеждает. Это в каждом из народных преданий, испокон веков об этом говорится.

– Маленькое зло? – Тулуй вскинул голову. – А вот крылья пролетают над нами, над поселком, над нашей тайгой. И сюда зло добралось.

– Эх, старики, – рассмеялся Мулымов. – Вы медленно живете. Вы не помните, когда ваши предки охотились и не знали ружья и пороха…

Начальник заставы лейтенант Прохоров опустил бинокль. Его пограничникам приходилось охранять один из самых сложных участков дальневосточной границы СССР. Река Амур, по которой проходила государственная граница, в этих местах сильно петляла, разбивалась на несколько проток, омывая небольшие острова. Только вода, только камни и искореженные деревья, которые пытались расти среди скал. Не уследи – и нарушитель скроется севернее в маньчжурской тайге. И не найти там ни его самого, ни его следов.

Двое молодых пограничников и опытный седоусый старшина Антипенко находились поодаль, опустившись на одно колено и держа наготове карабины. Сержант Дюжев, рассудительный, из сибиряков, лежал рядом с командиром и больше смотрел на птиц, что кружили над островами.

– Здесь они пойдут, товарищ лейтенант, – уверенно повторил сержант. – Акимка врать не станет, он сколько раз уже помогал нам.

Акимкой на заставе звали китайца Ким Чона. Рыбак, проводник, известный травник и лекарь народными методами, он знал эти места как свой карман. Тут жили и его предки, а родственников у Акимки что по эту сторону границы, что по ту было не счесть.

– Наш Акимка – товарищ проверенный, – согласился Прохоров. – Но вот в чем беда-то: и кроме него есть опытные охотники и следопыты в Маньчжурии.

– А может, просто мины поставить, товарищ лейтенант? – не унимался Дюжев. – Чего мы вылеживаем, караулим? Пришел чужой – на тебе по сопатке. А нечего лезть! С врагом у нас разговор короткий. И все будут знать…

– С врагом – да, сержант! – терпеливо согласился командир заставы. – А с другом? А если охотник с той стороны заблудился, а если простой крестьянин? Ты знаешь, что в Китае сейчас в некоторых провинциях голод, что там до трети населения в деревенях с голоду умирает? Вот и бывает, что от отчаяния идут к нам за помощью. Выжить хотят. Знают, что Советская страна не бросит трудящихся, обязательно поможет. Мы же не империалисты, мы – страна трудового народа. Вот так-то. На соседних участках бывало такое, и в других отрядах сталкивались с ситуацией, когда китайские крестьяне сотнями шли на нашу территорию.

– А мы что же? – сержант аж присвистнул и сдвинул на затылок фуражку.

– А что мы? Конечно, всех накормили, обогрели, но и проверочку сделали. Враг, он не дремлет, и среди беженцев бывает, овечкой прикидывается. Такая наша служба, товарищ сержант. А сейчас – отставить политинформацию. Наблюдать за сопредельной территорией!

Около часа пограничники в полном молчании наблюдали за рекой и зарослями на противоположной стороне. Но вот шелохнулись кусты. Прохоров навел бинокль на подозрительный участок речного берега и стиснул зубы. Вот тебе и Акимка! А они пошли здесь! Голова, повязанная платком, некоторое время возвышалась над кустами, поворачиваясь то вправо, то влево, потом на мелкое каменное крошево у самого уреза воды вышел невысокий человек – по виду китаец. Ботинки, перетянутые полосами ткани икры, карабин, заброшенный за спину. Узкие длинные усы трепал ветерок.

Из кустов один за другим появлялись люди и, торопливо шлепая по мелководью сапогами, бежали к советскому берегу. Один, второй, третий… восемь… двенадцать! И у каждого в руках карабин, почти у каждого за спиной набитый чем-то тяжелый солдатский вещмешок. Два ручных пулемета: в голове группы и на замыкании.

Сержант Дюжев молчал рядом. Лейтенант покосился на пограничника и заметил, что тот сжимает свой карабин так, что пальцы побелели.

– Спокойно, Дюжев, спокойно, – проговорил начальник заставы.

– Товарищ лейтенант, они же с оружием идут! – громко прошептал сержант. – Это не просто нарушители…

– Да, это банда, это диверсанты, которые идут взрывать и убивать! – зло бросил начальник заставы. – За мной!

Когда лейтенант Прохоров вместе с сержантом прыгнул за камни, где находились в «секрете» пограничники, старшина Антипенко принялся докладывать о своих наблюдениях. Судя по всему, группа нарушителей была одна. Двенадцать человек со стрелковым оружием и при двух ручных пулеметах. Сейчас начальнику заставы приходилось принимать важное решение, и ошибиться он не имел права. Впятером задержать или уничтожить нарушителей сложно. Там вполне могли оказаться подготовленные и умелые бойцы. А у Прохорова из пяти пограничников двое неопытных, необстрелянных, не участвовавших в задержаниях, а тем более в полноценном бою с врагом. Послать кого-то на заставу за помощью? На это уйдет несколько часов, половина дня. За это время банда скроется в глубине советской территории. Скорее всего, нарушители разделятся на несколько мелких групп.

Надо все сделать самим, и быстро! Теми силами, которыми в настоящий момент располагал Прохоров.

– Вот что, Антипенко, – лейтенант на миг задумался, покусывая от напряжения губу, – возьми одного бойца с пулеметом и по гряде выходи к Тигриной Пади.

– Они медленно пойдут, таиться будут, – согласился старшина. – Успеем, товарищ лейтенант. По гряде бегом можно. Вон Волкова возьму. У него ноги быстрые, в спартакиадах до войны побеждал, говорит.

– Хорошо. – Начальник заставы оценивающе посмотрел на пограничника Волкова. – Забирайте все гранаты, и бегом. Ваша задача – остановить нарушителей и не пропустить вглубь советской территории. Мы с Дюжевым и Полыновым ударим с тыла, зажмем их с двух сторон. Вы, главное, продержитесь до нашего подхода.

– Есть продержаться, – бодро ответил старшина. – А ну-ка, бойцы, перемотать портянки, оружие проверить!

Лейтенант кивком отозвал Антипенко в сторону. Старшина, покручивая седой ус, посмотрел начальнику заставы в глаза. Оба понимали всю сложность задачи. По большому счету надеяться приходилось на чудо и на то, что звуки стрельбы услышат на заставе и вышлют тревожную группу. Еще надеяться приходилось на две сигнальные ракеты, которые на заставе обязательно увидят. Эти ракеты как раз и означают, что произошло нарушение границы и что наряду нужна помощь. Давать сигнал ракетами сейчас нельзя, иначе банда быстро рассредоточится и уйдет. Только с началом боя! А потом… Час или два придется ждать помощи и сдерживать нарушителей, отстреливаться и не давать им продвинуться вперед. Собственно, нельзя им дать уйти назад. Сложная задача. Но кто сказал, что у пограничников есть задачи легкие? Специфика службы!

– Все понимаешь, старшина? – тихо спросил начальник заставы.

– Чего ж непонятного, товарищ лейтенант, – кивнул Антипенко. – Решение вы приняли правильное. Другого выхода у нас нет. Вы за молодых ребят не беспокойтесь. Надежные они, хоть и не очень умелые. Никто не отойдет! Даже не сомневайтесь!

– Я и не сомневаюсь, – улыбнулся Прохоров. – На тебя как на себя самого надеюсь.

Ветер гнал над головами рваные тучи, небо то хмурилось, то распахивалось, пропуская солнечные лучи. Трепетали листья осин и уродливых берез среди камней. Тревожно было в небе, тревожно было на душе. Вся страна сейчас билась с ненавистным врагом на западе, а здесь, на востоке, через границу то и дело запускали свои жадные щупальца иностранные разведки, приспешники Гитлера и милитаристской Японии. И гибли пограничники, гибли товарищи в неравных схватках. Поднимаясь по ночам в любую погоду на перехват чужих банд и групп нарушителей, вставали грудью на пути врага, заступая ему дорогу на нашу территорию.

Первую пулеметную очередь Прохоров услышал через два часа. Очередь была длинная – патронов в двадцать. «Эх, старшина! – мысленно посетовал начальник заставы. – Не части, экономь патроны!» Но лейтенант просто не знал, что Антипенко сумел найти такую позицию, с которой тропа была как на ладони. Он и красноармеец Волков успели буквально в последнюю минуту – упали за камни, когда в ста метрах перед ними появилась банда.

Восстанавливая дыхание и смахивая со лба пот, старшина позвал пограничника:

– Волков, видишь сосну слева, повыше нас? Поднимись туда и не высовывайся. Смотри на тропу. Как только группа дойдет до лежащего поперек ствола дерева, крикнешь, как положено по уставу, предложишь сложить оружие и поднять руки. В тебя начнут стрелять. Тут ты сразу за камни и жди. Как заговорит мой пулемет, ты присматривайся к ситуации. Выбирай цель и стреляй только наверняка. Позицию почаще меняй. Понял, Волков?

– Так точно, товарищ старшина, – волнуясь, ответил пограничник.

Антипенко лег щекой на приклад ручного пулемета, глубоко вдохнул и выдохнул, подводя мушку под живот первого, шедшего по тропе противника. Старшина старался глушить в себе радость от того, что удалось найти такую позицию. Долго, очень долго, секунд двадцать, вся группа будет как на ладони, вся под прицелом. И быстро спрятаться, укрыться от огня им некуда. Повезло, не напортачить бы, не подвести лейтенанта.

И вот голос Волкова пронесся над тропой. Уверенно, властно. Молодец, пограничник! И сразу нарушители сорвали с плеч карабины. И только хлестнул в ответ с тропы первый выстрел, как старшина плавно нажал на спусковой крючок своего «дегтяря». На первой очереди Антипенко не стал экономить патроны. Сейчас его задачей было испугать, вселить панику, убить или ранить как можно больше нарушителей, залить тропу свинцовым ливнем. И он выпустил длинную очередь, поводя стволом из стороны в сторону, нагоняя тех, кто бросился в кусты, кто искал укрытия в камнях на склоне. Один, второй, третий. Пятеро остались на тропе! Еще двое, прихрамывая и падая, уползли в укрытие. В этих не стоит стрелять, они уже никуда не денутся. Бить надо тех, кто может скрыться!

Два выстрела раздались сверху. Это из своего карабина стрелял Волков. И ведь попал на второй раз! Пули ударили в камни возле головы старшины, срезали ветки, подняли столбики пыли, зарываясь в рыхлую землю.

Кто-то снизу закричал по-русски, угрожал и требовал. Даже деньги предлагали. Но каждый раз, когда бандиты пытались подняться в атаку и прорваться сквозь кордон, начинал говорить пулемет. Антипенко бил короткими очередями, охлаждая пыл нарушителей. Да и те вели себя уже осторожнее. Перемещались перебежками, каждый раз в новом месте. Чувствовалась хорошая военная выучка. А патроны в последнем диске буквально таяли. Сейчас придется браться за карабин, и тогда они все поймут и бросятся, как волки, на добычу. На этот случай есть гранаты. Их по четыре у каждого. Но и у врага есть гранаты, наверняка есть. А подпускать противника на расстояние броска гранаты – это последнее дело.

Пулемет замолчал в тот самый момент, когда на мушке было трое нарушителей. Старшина выругался, перекатился в сторону и сжал цевье карабина. Сейчас должен выстрелить Волков, подумал Антипенко. Его выстрел, а потом сразу я и сменить позицию. Ну же! Стреляй! Но молодой пограничник почему-то медлил. Старшина поднял голову и, присев на одно колено за большим камнем, навел карабин на ближайшего бандита. Выстрел! И тут же две пули врезались в камни над головой, обдав лицо мелким острым крошевом. Старшина упал на спину и, упираясь каблуками, стал передвигаться к соседнему камню. Главное – торопиться, не подпускать на расстояние броска гранаты. Эх, Волков…

Тишина всегда пугает, когда ты ее не ждешь. Неожиданная тишина особенно страшна в бою. Она может означать все что угодно. Что все твои товарищи погибли, что… погиб ты сам. И это небо над головой, эти тучи, эту поникшую ветку березы, сбитую пулей, ты видишь в последний раз…

«Я живой», – приказал сам себе старшина, и рука нащупала гранату в брезентовом мешке на поясе.

– Бросай оружие! Быстро! Руки за голову, ноги врозь!

Знакомые слова, произнесенные тысячи раз самим Антипенко за годы службы. Так разговаривают с задержанными нарушителями. Да это же лейтенант!

– Антипенко! Старшина! – громко позвал начальник заставы.

Проводник был тяжело ранен. Он дышал короткими неглубокими вздохами, правая нога рефлекторно подергивалась. Потом он перестал дышать и весь вытянулся на земле.

– Жаль, – проворчал Прохоров и пошел в сторону задержанных. Двое русских со связанными за спиной руками стояли на коленях на расстоянии двух десятков метров друг от друга. Опыт начальника заставы сразу подсказал: вот этот молодой и настырный, одурманенный пропагандой, говорить не станет. Допросы продолжатся в отряде, там он, может быть, со временем начнет давать показания. А вот этот, второй, с морщинистым лицом, широкоплечий, с чуть кривыми «кавалерийскими» ногами, будет говорить. И лицо усталое, отрешенное, и в глазах нет ненависти. Явно рад, что жив остался, что не надо идти куда-то через тайгу, ломать ноги. Взяли, ну и пусть. Зато все кончилось.

Пограничник Волков сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, и сжимал рукой рану на плече. Парень был бледен, но держался хорошо. Да и по отзывам старшины, в бою был молодцом. Лейтенант подошел к задержанному.

– Ваше имя?

– Липатов Николай Викентьевич, – тихо ответил мужчина.

– Ваше звание в царской армии? – снова спросил Прохоров, угадав в этом человеке бывшего военного.

– Поручик Нижегородского пехотного полка.

– Цель, с которой ваша группа пересекла государственную границу СССР?

– Проведение диверсионных акций, – тихо, после глубокого вздоха отозвался бывший царский офицер.

– Где, когда?

– Цель – аэродромы. Видимо, те, через которые происходит перегон американских самолетов на запад. Точнее сказать не могу. Рядовых членов группы перед выходом так глубоко в боевую задачу не посвящали.

Шелестов вошел в палату, огляделся. Платов молодец, устроил Буторина в двухместную палату, как командира высокого ранга. Впрочем, вторая кровать была аккуратно застелена и пуста.

Виктор поднялся со своей постели, оперся на палку и протянул руку.

– Я уж думал, про меня забыли, – усмехнулся он. – Лежу тут один, поговорить не с кем. Только сводки слушаю по радио да уколы получаю в самое беззащитное место.

– Ничего, – пожимая руку товарищу, ответил Шелестов. – Иголка – не пуля. Да и колют тебя, наверное, симпатичные сестры. Держи, гостинцы тебе привез, чтобы было не так скучно валяться.

Расстегнув полевую сумку, Максим выложил на прикроватную тумбочку две пачки папирос «Казбек», большую пачку грузинского довоенного чая, несколько румяных яблок. Буторин улыбнулся, провел рукой по ежику седых волос, прошелся, чуть прихрамывая, по палате.

– Сестрички тут хорошие, заботливые. Вон моего соседа, полковника, уже выписали. Все допытывался о моем звании, в каких частях служил да где ранение угораздило получить. А я выкручивался. Платов мог бы и легенду подбросить на такой случай. Врать терпеть не могу. На задании все проще, а перед своими стыдно как-то. Что слыхать по нашей части? Не пролежать бы здесь до конца войны. А то победят без нас!

– Без нас не победят. Лопай яблоки, чай пей, сил набирайся. Нога твоя как? Смотрю, ходишь уже?

– Велят разрабатывать, – погладил бедро Буторин. – Недолго уж осталось. Парк у них тут хороший. Хожу дышать осенним воздухом. Покой, тишина, прелыми листьями пахнет, и мысли всякие в голову лезут…

– Ты мысли гони! – нахмурился Шелестов.

– Гони? – невесело усмехнулся Буторин. – А как их гнать, когда я здесь валяюсь, наслаждаюсь природой, а враг до Волги дошел. Поверили нам, дали возможность доказать, что мы честные граждане своей Родины и готовы за нее жизни отдать. Вот я и не хочу жалеть! Мы должны быть там, где льется кровь и где каждый день убивают фашистов!

– Ладно тебе, Виктор. – Шелестов положил руку на плечо Буторина. – Нервы расшалились? Мы с тобой делаем важное дело, которое не всем по плечу. А что касается крови, так ты ее тоже пролил. Ты не в санатории здесь, а на излечении. И спасибо тебе, что тогда прикрыли нас на катере. Честно говоря, не думал я тогда, что удастся нам уйти. А вообще, пролить кровь – это самое простое. И за Родину умереть просто. А ты вот попробуй сражаться, врагов убивать, а свою кровь не проливать. Какой от тебя толк от раненого или убитого?

Буторин удивленно посмотрел на командира. Потом улыбнулся и кивнул.

– Умеешь ты все свернуть в нужное русло. Вроде я еще и виноват, что меня ранили, вроде как мой недосмотр!

– Правильно ты заметил, Виктор, насчет «нужного русла». Завтра мне в девять ноль-ноль назначено прибыть к Платову. Думаю, новое задание для группы есть. Так что налегай на витамины!

Сосновский топтался у входа в гастроном, то и дело поглядывая на часы. Неужели он был настолько невнимателен, что пропустил Марию, не увидел, как она прошла? Нет, не может такого быть. Просто ее задержали дела, начальство, обстоятельства. «Или я разучился быть терпеливым», – усмехнулся Михаил. Вот что делают женщины с каменными сердцами и стальными нервами мужчин!

Он осторожно поправил маленький букетик незабудок на груди под пиджаком и снова стал смотреть по сторонам.

Селиверстова появилась неожиданно. Он увидел девушку в простой красноармейской форме, стоящую на углу. Кажется, она размышляла, в какую сторону пойти. Сосновский, стараясь держаться за спинами снующих по улице людей, приблизился, достал свой букетик и вежливо кашлянул:

– Маша!

Он увидел глаза Марии и понял, что совсем не знает этой девушки. Столько было сейчас в ее взгляде: и радость, и грусть о чем-то из прошлого, и надежда, и боль неизбежного расставания, и частичка детства, юности, и огонь взрослой жизни, огонь войны, который успел ее опалить. Он и не думал, что Маша так ему обрадуется. А ведь она надеялась, что он появится, думала о нем. Это было совершенно понятно!

Сосновский ждал этого, но все равно было так неожиданно.

– Здравствуй, Машенька, – улыбнулся Михаил и протянул цветы. – Это тебе!

– Боже мой, незабудки! – Селиверстова всплеснула руками и сразу превратилась в простую девчонку из Замоскворечья.

Почему женщины так любят цветы? И не просто цветы, а именно цветы как подарок, как подношение. Наверное, пытаются ощутить что-то романтическое в душе мужчины, который дарит ей цветы. Странные создания – женщины, мысленно усмехнулся Сосновский, глядя, как Маша подносит к лицу маленький букетик незабудок. Женщины хотят видеть в своем избраннике сразу все: и романтику, и высокую духовность поэта со способностью любить ее и весь мир в придачу, носить женщину на руках и осыпать цветами, читать ей стихи при луне, писать для нее пылкие строки! И в то же время она хочет видеть своего избранника героем, победителем, суровым воином, который способен победить всех врагов. И невдомек им, наивным, что поэт-романтик никогда не станет великим воином. А великий воин никогда не станет писать стихи и читать их при луне. Это два не просто совершенно разных человека, это два взаимоисключающих типажа.

– Миша, ты случайно здесь? – спросила Селиверстова, но глаза ее говорили, что она знает ответ на этот вопрос, просто хочет услышать эти слова от него.

– Нет, – улыбнулся Михаил. – Я знал, что ты была в штабе. Я знал, что ты сегодня вечером уедешь на фронт. У меня есть связи, и я все узнал.

– Не на фронт, Миша, – Мария стала серьезной. – Ты же все знаешь.

– Знаю, – так же серьезно кивнул Сосновский. – Ты знаешь про меня, а я про тебя. Но сейчас у нас есть несколько часов, и мы можем провести их вместе. Я даже не могу предположить, когда мы снова увидимся, вот так, чтобы в одно и то же время оказаться в Москве.

Гулять по Москве было трудно. За час три патруля проверили у Селиверстовой документы, а один угрюмого вида подполковник отчитал ее за то, что она не отдала честь при встрече. Сосновский взял Машу за руку и повернул к себе.

– Знаешь что, пойдем ко мне. Там, по крайней мере, мы будем одни, хотя бы час. Это же невозможно! Это не прогулка, это черт знает что получается.

Маша не удивилась, как будто ждала этого приглашения. Она сразу согласилась, и они побежали через улицу под сигналы проезжающих автомашин. Михаил в подъезде замедлил шаг, но сдержался. Уж очень сильно ему хотелось прижать к себе девушку и начать ее целовать. Прямо здесь.

Они поднялись на третий этаж, он отпер дверь. Щелчок выключателя – и прихожая озарилась неярким светом запыленной лампочки. Что-то произошло в голове и в сердце Сосновского. Нет, не пропало желание обнять Машу, просто это стало не главным. Он смотрел, как она разувается, на ее натруженные сапогами ноги, он слушал ее голос, смех, любовался, как она поправляет перед зеркалом свои короткие, по-мужски остриженные волосы. И ему хотелось смотреть на нее, слушать ее голос.

А Маша вдруг стала вести себя в его квартире как хозяйка. Она вытащила из тумбочки старые разношенные тапочки, сунула в них ноги и потащила Михаила в ванную мыть руки. Потом они кипятили чайник и раскладывали на столе всю еду, которая нашлась в доме. И это было здорово: вот так сидеть напротив, смотреть друг другу в глаза и на время забыть, что идет война. Сердце иногда покалывало от мысли, что война есть и что через пару часов они расстанутся. Может, навсегда. Но эти два часа были их временем, их миром, их вселенной.

Они пили чай с бутербродами, ели ложкой старое бабушкино варенье и вспоминали свою операцию на Черном море, когда они искали затопленную секретную торпеду. Михаил с сожалением сказал, что не додумался припасти водки, чтобы помянуть всех погибших.

– Нет, – возразила Маша, – мы не на поминки собрались с тобой. У нас другой повод, правда?

Сосновский посмотрел в глаза девушки и кивнул. Да, они сейчас должны думать о жизни, о будущей жизни, а не о смерти, не о погибших. Он и она. И завтра они будут друг от друга на расстоянии тысячу километров, но сегодня они вместе, и это нужно сохранить в сердце как можно глубже и дольше.

Он положил руку на пальцы Марии и чуть сжал их. Маша ответила ему сильным пожатием. Это было как пароль, как согласие. И он, не вставая со стула, потянул девушку к себе. Она поднялась и пересела Михаилу на колени. Обхватив его голову, она прижалась к мужским губам своими горячими, сладкими от варенья губами и замерла. Селиверстова совершенно не умела целоваться. «Да и целовалась ли она вообще когда-нибудь в своей жизни», – подумал Сосновский. Он гладил ее по волосам. Плечам. Целовал ее руки, лицо, шею, зарывался пальцами в ее короткие волосы и чувствовал, что Маша все плотнее прижимается к нему, ощущал, как ее бьет легкая дрожь. И тогда он подхватил девушку на руки и, глядя с нежностью в ее влажные глаза, понес к кровати.

Все наркомы и ответственные сотрудники наркоматов привыкли к тому, что Сталин спит очень мало и любит работать по ночам. Едва ли не половину всех совещаний он проводил на Ближней даче.

Платов ждал Берию на Лубянке, то и дело посматривая на часы. Сегодня совещание затянулось.

Была уже половина четвертого утра, когда Платов отложил бумаги и подошел к раковине в маленькой комнате отдыха, совмещенной с его кабинетом. Открыв кран, он несколько раз ополоснул лицо холодной водой. Сонливая усталость отступила. Мысли снова послушно выстроились в голове.

Сведения, поступавшие из-за границы, были противоречивыми. И это не настораживало. Так и должно быть. Каждый из источников по-своему оценивал ситуацию. Пропускал ее через свое понимание событий, через свою схему причинно-следственных связей. Анализ сообщений от агентов влияния всегда требовал неспешного и вдумчивого анализа. Выводы порой оказывались совершенно неожиданными.

– Товарищ старший майор, – послышался из кабинета голос посыльного, худощавого сержанта госбезопасности, в новой, еще не обмятой гимнастерке, затянутой в талии ремнем. – Нарком ждет вас.

Торопливо вытерев лицо полотенцем и глянув на себя в зеркало, Платов удовлетворенно кивнул. Нормально: бодрое лицо, никаких сонных глаз, которые так не мог терпеть Берия. Папку с бумагами Платов сунул в сейф. Берия мало когда пользовался записками. Он обладал феноменальной памятью и того же требовал от своих сотрудников. Всю информацию по работе ты должен держать в голове, иначе не сможешь анализировать постоянные изменения ситуации и делать правильные выводы. Забыть можно детали, свериться можно по каким-то незначительным цифрам, но основное ты должен знать и помнить без бумаг.

Шаги глушились толстыми ковровыми дорожками. И от этого казалось, что ты идешь не пустынным коридором наркомата, а передвигаешься в каком-то ином мире, в заброшенном пустом здании, где уже давно, десятки и сотни лет, нет людей. Платов знал за собой эту манеру фантазировать. Творческое ассоциативное мышление помогало в агентурной работе, в анализе конкретной ситуации.

Дверь приемной Берии была раскрыта настежь. Лаврентий Павлович стоял возле своего стола и подписывал какие-то бумаги, которые ему подкладывал помощник. Подумалось, что совещание у Сталина было напряженным. Редко можно было видеть Берию таким, как сейчас, – похожим на сжатую пружину, сдерживающим кипучую энергию. Чаще всесильный нарком выглядел вальяжным вдумчивым руководителем, неспешно излагающим свои мысли. Но только близкие сотрудники знали, сколько энергии в этом человеке, сколько идей ищут выхода одновременно.

– Заходи, – коротко, не поднимая головы, приказал Берия. Он не мог видеть Платова, но каким-то чутьем догадался о его присутствии.

Наконец, помощник собрал подписанные листы в папку и ушел, плотно закрыв за собой дверь. Берия все еще стоял перед рабочим столом, опершись на свои сжатые кулаки.

– Было много вопросов? – осторожно спросил Платов. – Хозяин был не в духе?

– Черт бы побрал доброхотов! – резко бросил Берия. – Даже я не могу понять, кто ему докладывает и откуда он все знает.

– Значит, вопросы были по линии контрразведки, – кивнул Платов.

– Понимаешь, – усмехнулся Берия и, вынув из кармана носовой платок, стал промакивать испарину на лбу. – Иначе зачем бы я тебя вызвал.

– Я слушаю, Лаврентий Павлович! – с готовностью ответил Платов.

– Какие у нас есть сведения по Русскому общевоинскому союзу? Меня интересует аналитика и тенденции. В двадцатые и тридцатые годы мы рассматривали РОВС как едва ли не ключевого противника на международной арене. Что изменилось в этой организации с началом войны в Европе, а особенно после нападения Гитлера на Советский Союз?

– Многое изменилось, Лаврентий Павлович, – ответил Платов, удовлетворенно подумав, что угадал сферу интересов Берии. Только сегодня он просматривал последние донесения закордонников по РОВСу. – Союз перестал быть однородной организацией под единым сильным и авторитетным руководством. РОВС продолжает оставаться чисто военной организацией, подчиненной военному командованию. Я бы сказал, что идеи борьбы с коммунизмом у них переродились в объективную необходимость выживания на чужбине. Оставаясь военной организацией, они в тех странах, где имеются отделы РОВСа, демонстрируют лояльность правительству, пытаются показать себя силой, ответственной перед гражданским долгом той или иной страны.

– Ну-ка поясни. – Берия наконец подвинул стул и сел, откинувшись на спинку. Он внимательно смотрел на Платова, казалось, стараясь не пропустить ни одного слова.

– В сентябре 1939 года французский отдел РОВСа объявил мобилизацию в свои ряды в связи с началом войны. Причем правительство не настаивало на этом. Инициатива принадлежала командованию РОВСа. Вскоре в Париже был организован Комитет помощи русским мобилизованным при РОВСе во Франции. Почти аналогичная ситуация была в Югославии в апреле 1941 года, когда германские войска вторглись на ее территорию. Тогда сам начальник Югославского отдела генерал-лейтенант И. Г. Барбович, начальник Кубанской дивизии генерал-майор В. Э. Зборовский и командир Гвардейского казачьего дивизиона полковник А. И. Рогожин предоставили себя и возглавляемые ими части РОВСа в распоряжение Югославского королевского военного командования. Тогда еще по просьбе Барбовича и по директиве начальника РОВСа генерала Архангельского выпускники Военно-училищных курсов при IV Отделе РОВСа были досрочно произведены в подпоручики.

– Это когда немецкие оккупационные власти в Югославии запретили деятельность РОВСа? – вспомнил Берия.

– Совершенно верно, – кивнул Платов. – Тогда же нацисты закрыли самое сильное печатное издание союза – журнал «Часовой».

– Нет, не вижу я, что Русский общевоинский союз деградирует и сдает антикоммунистические позиции. – Берия решительно хлопнул ладонью по крышке стола. – То еще змеиное гнездо!

– Гитлеровская система не доверяет РОВСу, Лаврентий Павлович, это очевидно. Еще в мае 1941 года начальник объединения Русских воинских союзов генерал фон Лампе обратился к главнокомандующему Германской армии (ОКХ) генерал-фельдмаршалу Браухичу с просьбой в случае начала боевых действий против СССР предоставить членам РОВСа возможность принять участие в вооруженной борьбе с коммунистической властью в России. Уже в первые месяцы войны, по нашим сведениям, отдельные члены Союза по собственной инициативе пытаются отправляться на Восточный фронт, чтобы принять участие в борьбе с большевиками на Родине и оказывать помощь русскому населению. И вот эта вторая часть их видения борьбы с коммунизмом в советской стране немцам не понравилась. Гитлеровцы согласились допускать членов РОВСа в районы боевых действий с Красной армией и на оккупированные территории, но только в качестве переводчиков. Но потом их стали возвращать. Причина до абсурдности проста – русские белогвардейцы слишком благоволили к местному русскому населению и военнопленным.

– У меня есть сведения, что партизаны Броз Тито сталкивались с русскими белогвардейцами, – вставил Берия.

– Ну это скорее демонстрация, нежели система. Члены РОВСа вступали добровольно во вновь организованный Русский корпус якобы для защиты русских эмигрантов от террора партизан Броз Тито. Хотя сам генерал Борбович от сотрудничества с немцами отказался. По крайней мере, на публике. В марте этого года шло формирование Русского корпуса и в Югославии, и в Болгарии. Но опять же, Лаврентий Павлович, я оговорюсь, что реальной военной силой это подразделение не является. Это скорее обозначение своей политической позиции. У нас имеется достаточно сведений о том, что бывшие царские офицеры из РОВСа пытаются сотрудничать с подпольем и партизанами. Есть случаи перехода линии фронта на нашу сторону с целью вступления в Красную армию. Но, увы, есть и активная антисоветская прослойка в руководстве РОВСа.