Читать книгу Сено - Александр Венгеровский - Страница 1

                                    І

Вечером пастух пригнал стадо в село и сказал встречающим:

–Всё, завтра я не погоню.

У Марьи Андреевны сердце так и оборвалось: ведь дома у неё не было ни соломинки, ни сенинки.

–Ты что, Серёжа, – возмутились люди. – В такую теплынь грех не пасти!

–С этих пор скотину в стойло ставить – сена не напасёшься!

–Не дури, допаси хотя бы до восемнадцатого, как в договоре сказано.

Но Серёжа, у которого на днях сдохла арендованная в совхозе лошадь, тряхнул головой:

–Я за таким стадом пешком бегать не могу. А сегодня утром я был у Александра Александровича, и он сказал, что за лошадь с меня удержат, будто я виноват, что пацаны её у меня из-под замка увели и заездили насмерть.

–Ну пожалуйста, Серёжа, – сказала жалобно Марья Андреевны, – попаси, а мы завтра сходим к Александру Александровичу, объясним, что ты не виноват и попросим хорошенько.

–Пожалуйста, пожалуйста! Дадут лошадь – я допасу. А сейчас – извините, – сказал Сергей твёрдо. – Ваша корова потеряется, вы не с Александра Александровича пойдёте её спрашивать, а с меня. Так ведь? – и, как бы обидевшись на такое потенциальное свинство, Сергей повернулся и пошёл прочь по аллее, волоча за собой длинный пастуший кнут.

–Вот ведь какой упрямый, ети его, – сказал Марье Андреевне бывший славный бригадир, а ныне простой пенсионер Алексей Семёныч Иванников. – А ведь он не может бросить, у него договор до восемнадцатого.

Марья Андреевны безнадёжно вздохнула: всё, мол, они могут, и пустилась догонять свою скотину.

А было её, скотины, много: три коровы и два быка. Коров звали Мусями, а быков Борьками. Уж так было заведено: сорок лет прожили они с мужем Александром Ивановичем в совхозе, много у них скотины через подворье прошло, но все коровы неизменно были Мусями, а быки – как один, Борьками.

Различали их только по масти. Вот сейчас впереди шла Большая Белая Муся, потом Чёрнопёстрая Муся и, наконец, Мышастая Муся. Один бык был Белый Борька, другой Сивый Борька.

Так что никаких затруднений от одинаковости кличек не было, затруднения были только с кормами… Да ещё с Александром Ивановичем…

И вообще жизнь пошла какая-то непонятная, тягостная, беспросветная.

Марья Андреевна догнала свою скотину, и теперь все шестеро плелись понуро, как в забытьи. Было тепло, воздух прозрачен, небо лазурно, и ярко-ярко заходило солнце. В его свете тени от коров были длинными, светло-серыми. Они скользили по рыжей траве, по влажной земле с опавшими листьями, а, набежав на забор или стену дома, вставали в вертикальное положение и становились маленькими, с крохотными головками, тонкими рожками и изломанными, колышущимися ножками.

Но Марье Андреевне было не до игры света и тени. Она всецело погрузилась в мучительное раздумье: что же делать, где взять сена?

И чем больше думала, тем сильнее становилось её отчаяние: сена взять было неоткуда.

Все обещавшие помочь ей или просто соврали, или уже дали знать, что не смогут выполнить обещания. Хоть бы кто воз соломы привёз, да не воз, а маленький возочек – и то бы ладно – на первый случай для выигрыша времени. Но ведь и возок соломы надо ещё организовать, а попробуй организуй, уговори этих пропивашек – не один день пройдёт, а кормить надо уже завтра. Значит ничего не остаётся, как завтра с утра самой гнать своих коров за село и пасти их.

Эта процедура представилась Марье Андреевне настолько мучительной, что у неё заранее расслабились все мышцы, и она почувствовала смертельную усталость. Сколько дней это предстоит делать? А если непогода разыграется? Ой лучше не думать, а то она прямо здесь упадёт и умрёт…

И даже если ей привезут солому… Быков можно будет зарезать только в середине ноября или в декабре – смотря по погоде. На соломе они за эти полтора месяца вес потеряют, станут как рукавички. Коровы в запуск уйдут, какое там молоко – были бы живы. Они и сейчас-то голодные, хотя с пастбища идут. Что они там едят? – Сухую старюку. Какая от неё сытость? Ни жира, ни веса они на зиму не набрали, а перейдут на солому… Что делать? Хотелось плакать от обиды. По улице идёшь – у всех сено на стайках. А она чем хуже? Или меньше других в совхозе работала?

Всё же надо позвонить Виктору Алексеевичу. Может он как-нибудь у себя на бригаде поставил ей стожок… Надежды конечно мало, но и за такую ухватишься, когда коровам жрать нечего!

Да, вечером она непременно позвонит. Конечно, это неудобно, стыдно, но что поделаешь, надо же искать выход.

Виктор Алексеевич Стрельников был бригадиром второй бригады, и чуть не все знакомые Марьи Андреевны заготавливали сено у него. Но ведь у Марьи Андреевны никогда не получается, как у людей!

Стрельников не был похож на тех простых старых бригадиров, с которыми она привыкла иметь дело. Он был очень умный, держался с достоинством, совсем не пил водки и казался Марье Андреевне настолько положительным, что она робела перед ним и стеснялась самой себя.

Однажды, в начале июля, она увидела Стрельникова у конторы. Он стоял, открыв дверцу своего «уазика» – высокий, красивый, светловолосый – и о чём-то говорил с главным агрономом. Марья Андреевны, всецело сосредоточившись на преодолении своей робости, забыв всё на свете, подошла и, не поздоровавшись, как невежа, не знакомая ни с какими правилами приличия, прервала их разговор и сказала голосом, самой ей показавшимся развязным:

–Виктор Алексеевич, когда будешь готовить сено, имей и меня в виду.

–Ладно, – ответил Виктор Алексеевич, – буду иметь.

А Марья Андреевны почему-то испугалась: вдруг он подумает, что она хочет бесплатно сено получить, и добавила поспешно:

–Если площадь надо выписать или комбайн, я всё выпишу, ты только скажи, когда.

–Хорошо, – сказал Стрельников, площадь у меня есть, а комбайнов пока нет.

Марье Андреевне надо было спросить, что это значит, и как ей узнать, когда будут комбайны и обязательно ли ждать, когда они будут, может площадь косилкой можно скосить. Но это было бы чересчур – приставать с таким ворохом глупых бабьих вопросов, и она отвалила, успокаивая себя тем, что раз Виктор Алексеевич обещал иметь её в виду, значит, он в своё время скажет и даст знать.

Но проходило лето, а Виктор Алексеевич ничего не говорил, и знать не давал. А вот сосед Марьи Андреевны Пётр Петрович чуть не целый месяц ездил на бригаду Стрельникова, и вот сейчас с сеном. Говорит, центнеров на семьдесят себе стог поставил. И ей надо было с ним ехать. Набрала бы бутылок и… С какой стати Виктор Алексеевич должен ей сено косить, когда она ни разу не появлялась на бригаде и не пыталась больше с ним встретиться. Может ей кто другой накосил – откуда ему знать! Так что глупо ей обижаться на Стрельникова. А почему она больше к нему не ходила? Да потому что ещё за одним зайцем погналась. Вскоре после её разговора с Стрельниковым пришёл к ней Андрюшка Карасёв – сын хорошей её подруги, умершей десять лет назад. Был Андрюшка, как выражаются у них в деревне, «хорошо поддатый». Сказал:

–Марья Андреевны, я пришёл просто посидеть, поговорить. Можно?

–Можно, конечно, – ответила она неискренне, потому что перспектива сидеть с пьяным и слушать его разговоры, теряя драгоценное время, нисколько её не обрадовала, но не прогонять ведь. Посадила за стол, налила чашку кофе.

–Ну как живёте? – спросил Андрюшка.

–Да как живём, всё работа, работа, и ничего не подаётся.

–Марья Андреевны, ну я не знаю, что вы за человек! – Андрюшка был, казалось, возмущён. – Ну почему вы не придёте и не скажете: «Андрей, надо помочь». Вы ведь знаете, я всегда вам с радостью помогу. Ну что вы стесняетесь? Я прямо не знаю!

–Я всё думаю, у каждого своя работа и у тебя тоже.

–Фу ты! Ну что вы говорите! Вы мне только скажите… Ну скажите, что я сейчас могу для вас сделать?

–Да ничего мне пока не надо. Меня сейчас мучит вопрос как сено заготовить.

Андрюшка даже руками всплеснул:

–Что ж вы мне раньше не сказали!? Я ж сам на сенокосе работаю!

–С каких это пор? Ты что ушёл из мастерской?

–А! Там делать нечего. И заработка нет. А на сенокосе я себе хоть сено заработаю. И вам стог поставлю. Вы бы раньше сказали, я б уже поставил.

–Ну хорошо, Андрей, раз у тебя есть такая возможность, то сделай. А я потом выпишу в конторе…

–Вы что! На фига!? Что у вас деньги лишние?! Литра два ребятам поставите и хватит. Да я уже три недели кошу. Надо же! Если б я знал! Давно б ребятам сказал: «Так и так, Марье Андреевне надо накосить». – «Всё, Андрюха, будет сделано! Какой разговор!».

–Да я ведь не знала, что ты на сенокосе, и что у тебя такой авторитет. Может и сейчас ещё не поздно?

–Не поздно, конечно. Я специально пришёл узнать, чем могу помочь. Вы сказали – всё! Не вернусь в мастерскую, пока не поставлю вам стог. Сто центнеров хватит?

–Ты что! Хватит, конечно.

–Всё, договорились! Вы же меня знаете, раз я сказал…

Андрей ещё долго говорил об одном и том же: что сильно её уважает, что помнит, как она им с сестрой помогала после смерти матери, пенял, почему она раньше к нему не обратилась, хвастался, как ребята его в бригаде слушаются, и ещё раз десять поклялся, что не вернётся в мастерскую, не поставив ей стога сена.

И хотя Андрей сильно утомил её пьяной болтовнёй, на душе у неё полегчало: не надо никуда ходить, просить Стрельникова, ездить на бригаду, упрашивать алкашей, сулить им бутылки. Андрей всё сделает и, кажется, на него можно положиться.

Андрей стал, наконец, собираться, а она почему-то решила поучить его уму-разуму:

–Андрюша, послушай ты меня, хватит тебе эту водку пить.

–Нет, Марья Андреевны, бросить пить мне никак нельзя. Тогда мне жить будет скучно. Когда я выпью, мне мир кажется радужным, а когда трезвый – всё кругом серо, и сам я какой-то… ничего не значащий.

Через две недели Марья Андреевны решила, что срок прошёл достаточный, пора поинтересоваться, что там стог, стоит уже? Пошла к Андрею, а он говорит:

–Пока ничего не получается. Целыми днями для совхоза косим. Но вы не волнуйтесь, раз я обещал…

Потом она встретила его в середине августа. Он поведал, что накосил с ребятами сено, скопнил, но ночью эти копны кто-то увёз, в общем, украли.

Андрей был трезв, мир был сер, и он в этом мире ничего не значил.

Она поняла, что он тяготится своим обещанием и пожалела, что положилась на него.

А через несколько дней он сам пришёл и сказал:

–Марья Андреевны, вы меня простите, я не могу вам сено заготовить: меня из совхоза выгнали. Я на «ешке» – ну на самоходной косилке – в КАМАЗ врезался. В общем, пьяный был и вместо муфты на газ нажал.

–Ну что ж, – только и смогла сказать.

–Вы не думайте, я б сделал сено, но мне такую старую «ешку» дали, я только и делал, что ремонтировал.

–Ладно, не оправдывайся, не получилось, так не получилось, – а про себя подумала как дедушка Каширин: «Эх, вы-ы-и!»

Спохватилась она, да поздно: сенокос заканчивался. Что делать?

Хотела она опять к Стрельникову пойти, но тут зарядили дожди, что ходить – только людей раздражать. Немножко она ещё на совхоз надеялась, ведь в прошлом году директор продал ей сорок центнеров, а весной, когда они кончились, ещё десять. Но в этом году совхоз заготовил сена совсем мало, говорили, что директор установил совершенно немыслимую цену – двадцать три тысячи рублей за центнер. Соседка Марьи Андреевны Бабчиха всё же сунулась к нему с заявлением, а он сказал: «Милые мои, я вам сенокосы давал, технику давал, могли бы косить сколько угодно. А сейчас не ходите – нет у меня для вас сена». Вот так!

И всё-таки надо позвонить Виктору Алексеевичу. Может быть он не забыл её просьбу. Есть у неё основания так думать. Однажды Пётр Петрович сказал, держась за поясницу:

–Ох спина болит. Сегодня весь день стог метали.

–Да ведь ты уже сметал, – удивилась Марья Андреевны.

–Я не себе метал. Виктор Алексеевич попросил нас для кого-то сметать, а для кого не сказал.

Тогда ещё подумала: «Может мне?» Мало, конечно, надежды, а вдруг…

За этими думами не заметила, как догнал её Алексей Семёныч – тот, что в прошлом славный бригадир. Он успел загнать свою корову к себе во двор и – вот пожалуйста – опять догнал её.

Она заметила его только тогда, когда он кашлянул и сказал:

–Ликвидируй ты это стадо, Марья Андреевна. Оставь одну корову и хватит вам с Александром Ивановичем.

–Ликвидирую, ликвидирую. Оно само ликвидируется, – ответила она недовольно, и по тону её было понятно, что не первый раз она отвечает на такие советы.

–Ведь у тебя и дома ещё два телёнка. Семь голов – это куда к чёрту! В таком возрасте! Сил-то уже нету. Были бы вы с Александром Ивановичем молодые, а то – старики.

–Ну какие мы старики? Какой Александр Иванович старик?

–Ой ты! А сколько ему?

–Ну и немного, всего семьдесят семь.

–Х-х-х, – засмеялся Алексей Семёныч, – ну ты даёшь! Ну и нашла молодого! Семьдесят семь! Совсем немного!

–А что ты смеёшься? Мне семьдесят три – я старуха что ли? В десять раз больше него делаю. Не сил у него нету, а стремления. Было бы стремление, взял бы, как другие старики, бутылочку, поехал на бригаду: хоть как-нибудь, хоть десять центнеров, а ему бы тоже накосили.

–Марья Андреевна! Разве тебя десять центнеров спасут? Тебе на твоё стадо сто центнеров надо и то мало.

–Алексей Семёныч, скажи, что мне с моим стадом делать? Выгнать за ворота и сказать: идите куда хотите? Белую Мусю я давно хочу продать, но не берёт ведь никто. Пожалуйста, хоть ты возьми, я и не дорого спрашивать стану.

–На черта она нужна. У неё и вымени нет, ети её, а матрацовка вон какая здоровая. Ей сена одной пятьдесят центнеров надо.

–Вот и другие так говорят. Зима придёт, конечно я её зарежу. Жалко, а что поделаешь.

Некоторое время шли молча. Марья Андреевны давно учуяла, что от Алексея Семёныча крепко пахнет не то водкой, не то самогоном и поняла, зачем он за ней увязался: пропивашки проклятые, хоть на глаза не попадайся, уж не могут мимо пройти, чтоб на бутылку не попросить.

Проходя мимо усадьбы одного тракториста, где хозяин большими навильниками сбрасывал с пригона сено толстозадой корове и флегматичному бычаре, она сказала с обидой:

–Вот если б я могла так кормить, и у моих коров было бы вымя.

–А к кому ты обращалась насчёт сена, – спросил сочувственно Алексей Семёныч.

–Ах, к кому я только не обращалась, – устало отмахнулась она. – И кто мне только не обещал. Но они ведь обещают, пока на бутылку надо, а потом у всех уважительные причины.

–Ух, ети их… Ну много ли нас таких осталось, которые совхоз вот…вот этими руками вынянчили. Они бы должны вам с Александром Ивановичем во двор сено привезти: надо не надо, а нате пятьдесят центнеров бесплатно, потому как это наш долг! Ну так ведь? Прямо обидно за вас! Ты пойми, это не то, что я сейчас немного выпимши, а и раньше тоже… Летом смотрю, как ты лопухи мешками таскаешь: «Эх, – думаю, – ети его, этого директора, неужели нельзя тележку травы старикам привезти!» Понимаешь, жалко мне вас и обидно!, – у Алексея Семёныча увлажнились глаза. А Марье Андреевне как-то даже неудобно стало от такого чересчур горячего сочувствия, и она сказала неуверенно:

–Я б ещё и не желала бесплатно. Пусть бы было, как раньше, пусть бы совхоз накосил сено, привёз на сеновал, а я бы выписала накладную и получила, сколько мне положено. А сейчас, кто на тракторе – косит сколько хочет: себе, родственникам, друзьям и знакомым, а ты оставайся, старая дура. Не нравятся мне такие порядки.

–А это они, Марья Андреевны, ети их, хозяина так воспитывают. Всё это называется арендный подряд. Совхозу арендную плату заплатили – и сами себе хозяева: кому хотят, тому косят, захотят бесплатно накосить – пожалуйста, за бутылку – пусть будет за бутылку, за ящик – тоже никуда не денешься.

–Да разве такое может быть?

–Ну ты же видишь, что так есть. Или глазам своим не веришь? Доперестраивались! Рынок, ети их! Ты бы посмотрела, что там летом в поле делалось. Ой-ёй-ёй! – Алексей Семёныч замотал головой, замахал руками, изображая изумление масштабами бардака, – Все с бутылками лезут, ругаются, трактористы пьяные. Мой Сашка тоже, ети его, каждый вечер вдупль приезжал.

–Зато ты сейчас с сеном, сказала Марья Андреевны, и Алексею Семёнычу отчего-то стало неловко, даже стыдно, и он сказал:

–Сашка же всё лето косил на «ешке».

–Если бы я знала, можно было бы к нему обратиться.

–Да он и сейчас косит отаву эту. Она, правда, как пух, сытости в ней никакой, но всё равно лучше, чем ничего.

–Алексей Семёныч, ты попроси его, пусть он мне хоть тележку накосит. А? Можно это, Алексей Семёныч? А то мне так страшно с завтрашнего дня пасти…

–Ладно, Андреевна, скажу я ему, скажу. Может даже завтра он тебе тележку пришлёт, а хоть и две, что ему, не пришлёт что ли за бутылку.

–Пожалуйста, Алексей Семёныч, скажи, а я с ним уж рассчитаюсь.

–Да это ладно, – скромно махнул рукой Алексей Семёныч, – правда он на «ешке», ну да наверное, найдёт кого-нибудь на тракторе, чтоб привёз. Они там все заодно.

–Только, Алексей Семёныч, чтоб не во вред ему: чтоб не поймали. А то посадят его ещё из-за меня.

–Да ты что, Марья Андреевны! Кто их будет ловить? Я ж говорю – там такая растащиловка… Да сам бригадир ихний Стрельцов! Сколько он этого сена пропил – ой-ёй-ёй! А ты разве не знала? Он часто летом пьяный по совхозу ездил и предлагал: «Купи, – говорит, – арбу за три бутылки». Я и сам знаю, кому он так продал.

–Не знала, а то б я купила. Три бутылки – это недорого.

–Конечно не дорого.

Подошли к дому Марьи Андреевны. У калитки на заборе висел старик в фуражке, в жёлтой замызганной штормовке с поднятым воротом. Щёки и подбородок его поросли серой щетиной, узкие глаза были красны, время от времени он двигал ввалившимся слабым ртом, словно что-то шептал или пережёвывал. Увидев своих животных, он отцепился от забора и распахнул калитку. Тут же Марья Андреевны закричала, замахала ему издали.

–Что, не надо открывать? – крикнул старик неожиданно зычно.

–Не надо, не надо, – отвечала Марья Андреевна.

Старик закрыл калитку.

–Ни черта уже не понимает, – в сердцах пробубнила под нос Марья Андреевна, обгоняя скотину. Стадо остановилось. Хозяйка прошмыгнула в калитку и сказала сурово мужу:

–Неужели ты ничего не помнишь? По одной запускай, по одной.

Она направилась к пригону, а старик, видно вспомнив, что надо делать, стал поочерёдно запускать скотину. Марья Андреевна распределяла коров по стойлам и привязывала цепями. Быки сегодня сами без фокусов заняли своё место в пристройке к пригону. Перед тем, как идти в стадо, Марья Андреевна ставила в кормушки каждой Мусе и каждому Борьке по ведру картошки с дроблёнкой. Поэтому приходилось запускать их поодиночке. Иначе, ворвавшись всем стадом и затеяв драку за ближнее ведро, они и пригон могли бы разнести, и хозяев покалечить. Но сегодня всё обошлось. Марья Андреевна вышла из пригона, уфнула и сказала, что умаялась как кое-кто на именинах. Впрочем, никто её сквернословия не услышал, потому что Александр Иванович стоял у крыльца с Алексеем Семёнычем и что-то рассказывал, энергично размахивая руками.

–Х-х-х, – смеялся Алексей Семёныч.

–Что это он тебе рассказывает, спросила, подходя, Марья Андреевна.

–Да так, это мы старое вспоминаем, – уклонился Алексей Семёныч.

–А вот я ему сейчас новое расскажу…А, слышишь, старый? Готовься завтра с утра коров пасти. Всё, пастух отказался выгонять.

–Это ерунда, отмахнулся Александр Иванович, – коров пасти – дело нехитрое.

–Ты посмотри-кося, какой герой нашёлся, -сердито удивилась Марья Андреевна, а Алексей Семёныч снова прыснул:

–Х-х-х.

–Вы мне другое скажите, – продолжал храбрый Александр Иванович, – вы видели самолёт, который давеча пролетал?

Алексей Семёныч вспомнил, что действительно прилетал недавно кукурузник – наверное, из районной больницы срочно отправили кого-то в город.

–Давно они не летали, с тех пор, как авиапрополки отменили, – сказал Алексей Семёныч.

–Я за этим самолётом долго наблюдал, – перебил его Александр Иванович. – Он полетел вот туда, точно на север. И, насколько я мог видеть, нигде не совершал посадки. Я думаю, он полетел прямо в Воркуту.

–Господи, он совсем сбалбесился с этой Воркутой, – сказала Марья Андреевна достаточно громко, но Александр Иванович или сделал вид, или действительно не услышал, потому что продолжал как ни в чём не бывало:

–Да, Воркута… Дала она мне прикурить. Семь лет я там отдубасил на воркутском механическом заводе. Чего только не делали. Вращающиеся печи Смита – знаешь, что это такое? Вот такая махина: сорок метров длиной, два метра в диаметре – и всё на клёпке. Заклёпки вот такие – в палец толщиной. Можешь себе представить, милый человек, какой в цехе гром и звон стоял. Люди с ума сходили…

–Ладно, хватит тебе с этой Воркутой, – прервала Марья Андреевна, – сорок лет скрывал, а теперь сам каждому встречному готов рассказать. Это было давно. А Алексею Семёнычу некогда слушать. Правда Алексей Семёныч? Ты, наверное, по делу пришёл?

–Да нет, я не спешу. А вообще-то, Андреевна, дай на бутылку, если можно.

–Алексей Семёныч, у меня деньги только на сено и на отходы – знаешь, как я их берегу.

–Да знаю. Ну, всего-то на бутылочку выдели, а? Четырнадцать тысяч.

–Если б я знала, что пенсию скоро принесут, а то мы за сентябрь ещё не получали, и не известно, когда будет.

–Мы за август не получили. А так разве б я к тебе пришёл?

У Марьи Андреевны на лице выразилась мука:

–Алексей Семёныч, четырнадцать тысяч я дам, но уж ты постарайся, чтобы Сашка завтра хоть что-нибудь привёз.

–Привезёт, Андреевна, привезёт. Даже, если не дашь денег, всё равно привезёт. Разве ж я поэтому… Ух, – он махнул рукой, не в силах выразить своей готовности расшибиться в пыль ради них с Александром Ивановичем.

Марья Андреевна стряхнула с ног сапоги и пошла в дом – маленькая, худенькая, одежда на ней весит больше, чем она сама.

А Александр Иванович продолжал:

–Да, Воркута! Наложила она на меня печать. Был у нас там один деятель – генерал Пригульский. Большой начальник – ведал эвакуацией трофеев из Германии. Можешь себе представить, милый человек, сколько он наворовал. Когда его арестовали, два дня из дома ценности вывозили. Да, милый человек, на грузовиках как из магазина. Ага… Я его как-то спросил… Э-э-э. Подожди, как же его звали? Так…Александр Иванович опять стал жевать беззубым ртом, но ничего не вспомнил. – Ну ладно, бог с ним! Вот я ему говорю: «Говорят, у вас при обыске двести пар ботинок нашли и восемьдесят костюмов, зачем вам столько?» А он фыркнул как кот: «Дурак, ты повращайся там, где я, тогда узнаешь зачем». Берии подарки делал, чтоб его не трогали… Ага, из КПЗ Сталину письмо написал: просил учесть заслуги и сделать снисхождение. А Сталин наложил на его письме такую резолюцию: «Судить как сукина сына».

–Х-х-х, – сморщил Алексей Семёныч свой круглый красный нос.

–Ага… «Судить как сукина сына», – повторил, тоже смеясь, Александр Иванович.

–Ладно, хватит тебе, – сердито сказала Марья Андреевна, выходя из дома. – Вот, Алексей Семёныч, четырнадцать тысяч. Пересчитай.

–Зачем? Я и так верю.

–Ну, значит мы договорились?

–Конечно, конечно, – и Алексей Семёныч отправился за вожделенной бутылкой.

Александр Иванович посмотрел ему вслед, вздохнул и произнёс философски:

–Да, сказано в писании: «Всё возвращается на круги своя. Все реки текут в море, а оно никогда не переполняется».

–Ты бы лучше навоз убрал, – сказала на это Марья Андреевна и пошла доить коров.

Вот давным-давно она управилась и даже посмотрела программу «Время», а всё не решалась позвонить Виктору Алексеевичу. Откладывала и думала, что же сказать. Конечно, о его обещании не надо напоминать. Просто она скажет: «Виктор Алексеевич, если у тебя есть возможность, то привези мне, пожалуйста, немного сена, хоть какого, можно даже, что под дождём побывало». Или: «Я слышала, что вы ещё косите, может тележку отавы, а если нет, то хорошей соломы». А вдруг он скажет: «Марья Андреевна, я же обещал иметь вас в виду. У вас целый стог на бригаде стоит. Так что на первый случай арбу вам пришлю, а остальное – зимой стоговозом». На миг сладко забилось сердце. Но нет, такого не может быть. А почему не может? Когда Александр Иванович был заведующим мастерской, Стрельников – ещё до поступления в институт – работал под его началом токарем, и после на каникулы приезжал подработать. Помнится, Александр Иванович всегда оказывал ему протекцию, давая самые выгодные работы… А разве она не сидела часами в архиве и в плановом отделе, выбирая данные для его курсовых работ… Но она ведь даже площадь не выписала… И всё же….

Марья Андреевна взяла трубку и набрала номер. Гудок вызова показался резким и неожиданным. Она испугалась и нажала рычаг. Пришлось звонить ещё раз. Трубку поднял сам Стрельников.

–Виктор Алексеевич, ты узнал меня? – спросила она ей самой незнакомым голосом.

–Узнал, Марья Андреевна. (Вот слух! Кажется, она никогда прежде не говорила с ним по телефону).

–Виктор Алексеевич, я к тебе с горем: сегодня пастух сказал, что больше не будет пасти.

–Да вы что!

–Да, с завтрашнего дня. А мне нечем кормить.

–Сена нет?

–Совсем ничего нет – ни сена, ни соломы.

–А в поле?

–Да нигде ни соломинки. Виктор Алексеевич, ты мне привези хоть арбочку… Если можно.

–А как я привезу, Марья Андреевна? У меня сейчас все люди на уборке. Мы сеном не занимаемся. А что вы летом думали?

От этого неожиданного вопроса она почувствовала душевное расслабление, и слёзы подступили совсем близко, так что только и сумела выдавить:

–Да вот как-то так получилось…

–В этом году каждый мог себе сено заготовить. Вам надо было хоть немного самим шевелиться.

–Конечно надо было, – промямлила Марья Андреевна.

–Не знаю, как вам помочь. Сено у меня есть, но то, что люди накосили, я ведь не трону, правда? А что в совхоз заготовлено, то всё на учёте. Я же не сделаю, как Стрельцов.

–Нет, нет, Виктор Алексеевич, раз нельзя, так нельзя. Я ведь так только спросила. Ты уж меня прости, – это она сказала так жалко, что Виктор Алексеевич опешил и сказал:

–Да ничего, ничего!

Она положила трубку. Слёзы душили её, и давно не было так горько. «Самим надо было шевелиться», – не ожидала она от Стрельникова таких поучений. И даже не вспомнил, что обещал иметь её в виду. Ах, как обидно! Ну сказал бы: нету, не получилось, а то: «шевелиться надо было», как будто она в совхозе самая большая лентяйка. Не удержалась и поплакала маленько.

Но долго горевать ей было невозможно: ведь подобное лечится подобным, а клин вышибается клином. Марье Андреевне достаточно было посмотреть на свою разорённую квартиру, чтобы горечь и обида от разговора с Стрельниковым отошли на второй план. В минувшее воскресенье ей сварили отопление, вернее, старую систему отремонтировали. Всё лето она ходила за сварщиком Колей. Он обещал, но всё не приходил: то сенокос, то фермы к зиме готовил, то ещё что-то. Наконец, месяц назад, как раз картошку кончили копать, он пришёл. Пьяный, еле на ногах держался. Сказал: завтра приду. Велел наточить восемнадцать резьб и убрать всё от труб и батарей. К счастью дочь Лиза была дома в отпуске. Вытащили с ней всё барахло в летнюю кухню. Что не вытаскивалось, посреди комнаты свалили, накрыли тряпками и клеёнками.

После обеда взяла бутылку, закуску, пошла в мастерскую. Токарь Василий Антонович сказал: приходи в пять, всё будет готово. Пришла в пять – ещё не начинал. А едва начал, приехал бригадир Стрельцов. Оказалось, Василий Антонович должен был выточить на комбайн какой-то вал, но не выточил. Получилось, что она мешает уборке. Стрельцов разбушевался: «Оборзели совсем, только на сторону работаете, только за бутылки. И уборка вам уже по фигу!» – как правдешный кричал, будто не пропивал совхозное сено. Не на неё кричал – на Василия Антоновича, а всё равно неприятно. Она чувствовала себя оплеванной, униженной – убежала бы. Василий Антонович отложил трубу, стал точить вал. Ей сказал:

–Иди домой, я занесу.

И действительно занёс вечером, часов в девять. Был пьян и ещё на бутылку с неё слупил. Ну это ладно… Вот только Коля назавтра не пришёл. И она ещё месяц за ним ходила. Всё это время жили как на вокзале: вещи в летней кухне, стены голые; диваны, шкаф, комод – посреди комнаты. А до сварки не побелишь, не покрасишь. Лиза уехала, ничего не сделав. Совсем отчаялись. Не топя печи, стали замерзать со стариком: осень выдалась холодной, ветреной, дождливой, да и снег в конце сентября пролежал целый день, не тая. Коля приехал со сваркой только шестого октября. Привёз с собой помощника Боброва. У этого Боброва высшее образование, был завгаром, но потом стал алкашить и, вот пожалуйста, до чего опустился: подсобный рабочий и бомж – жена выгнала. Сейчас у людей по баням ночует.

Впрочем, что до этого Марье Андреевне? Уж так она обрадовалась. Обхаживала, ублажала, чифирь варила, потому что у Коли без чифиря голова не соображала; сбегала в магазин, купила колбасы, сварила домашний сыр и борщ. Но Коля сказал, что обедать они не будут: когда кончат, тогда и поедят. Надо сказать, хорошо они поработали: к вечеру всё сделали, стали заполнять систему водой. Ей надо было идти за коровами. Она заплатила им двести пятьдесят тысяч, как договорились, поставила на стол бутылку водки, закуску и оставила их на попечение Александра Ивановича.

Вернувшись часа через полтора, обнаружила, что трактор по-прежнему стоит под окном, а работники сидят на кухне перед пустой бутылкой и сладко беседуют со стариком-хозяином.

–Что-то сегодня давление слабое, вода медленно поднимается, сказал Бобров, когда она вошла.

Марья Андреевн сунулась в спальню – батюшки! Из расширителя текла вода и уже залила всю комнату. На крик её прибежал Бобров. Шлёпая и плеская сапогами в воде, заглушил кран, тупо приговаривая: «Как же я проморгал!»

А Коле хоть бы хны. Ходит довольный и всё обращает её внимание: «Гляди, Марья Андреевна, с первого раза сварил. Ни один шов не течёт». Но вечером, когда они ушли, несчастная Марья Андреевна обнаружила, что вся её картошка, которую она тщательно просушила и засыпала в погреб всего две недели назад, залита водой, лежит в грязи. Наверное, вода ушла в подпол через щель в полу. И вот, вместо того, чтобы белить, ставить мебель на место, переходить с вокзальной жизни на человеческую, они с дедом позавчера, вчера и сегодня вытаскивали картошку, выносили в палисадник на солнце, сушили, а из погреба вычищали грязь, засыпали песком и сухою землёю. Вроде просушили. Хорошо, погода после того снегопада установилась лучше, чем летом. Тепло. Солнышко светит, ветерок ласковый веет. Сегодня перед тем, как уйти за коровами, последнюю картошку назад в дом занесли. Устали физически и морально. Ну, думала, всё: с завтрашнего дня примется за уборку: и вот тебе новая напасть – коров пасти.

Смотрит Марья Андреевна на закопченные стены, на обожжённый пол. Когда всё это делать? С полом ладно, полом она в этом году заниматься не будет: хоть он и срамной, пусть так остаётся. В гости она к себе никого не ждёт, но белить, но зимние рамы вставлять! Как успеть? Ведь с коровами по крайней мере до трёх часов надо ходить, а потом придёшь усталая, много ли сделаешь за вечер. Ох, она, наверное, с ума сойдёт этой осенью! А ещё капусту солить, и не стирала больше месяца. Всё грязное, мятое – смотреть не хочется. Как она устала! Какая трудная жизнь пошла!

А тут ещё с Александром Ивановичем… Голова у него совсем никудышная. Как говорит сосед Пётр Петрович, крыша съехала. Съехала, конечно, но в немалой степени он и притворяется, чтобы спросу с него не было. Сегодня попросила его сделать дверку в поросячьей клетке, чтобы запиралась. Нашла ему молоток, гвозди, даже крючок. Оставалось петельки под этот крючок сделать и прибить. Думала: ну это-то он сумеет. А пришла через полчаса: он нашёл где-то цепь, один конец приколотил к клетке, а другой пришпилил к полу таким ужасным штырём, что она закричала: «Что ты наделал! Где ты такое видел!» – ну и так далее. А неправда, что ли? Чтобы зайти в клетку, так надо гвоздодёр с собой брать, а чтобы закрыть – кувалду? Но Александру Ивановичу только того и надо: всё побросал и убежал, как малыш, сказав: «Ну тебя! Сама делай, раз такая умная».

Вот ей и всё в одни руки. Если б он хоть немножко помогал: чистил клетки, вывозил навоз, прибивал где что отвалится – насколько б ей было легче. Она уж не мечтает о том, что было раньше, когда он заботился о кормах, всё сам добывал и привозил, что ей – только выйти подоить. Он на дворе держит порядок, она в доме – всё было хорошо. Дочери её ругают: «Ну что ты от старика требуешь? Он уже не может!» Она им обычно отвечает: «Вы уж не делайте из него инвалида. Он ещё много чего может, только не хочет».

Вот уже лежит и храпит. Ничего не надо: ни сена, ни соломы, и всё сделано. Ладно, он уже не может как прежде, но хоть бы у него было стремление помочь ей, но ведь нет его – вот что обидно!

Крепко раздразнила она себя против Александра Ивановича. А о Стрельникове думалось уже как о чужом человеке, который мог, но не захотел ей помочь. Ну что ж, он ведь и не обязан.

Через несколько минут позвонила дочь Ирина. У них с Александром Ивановичем две дочери. Старшая Лиза работает в городе детским врачом. Младшая Ирина с мужем Дмитрием Петровичем живут в селе, в сорока километрах отсюда. Тому назад двенадцать лет Александр Иванович отдал им свой «Москвич», и они приезжают почти каждую неделю. Сорок километров по трассе – это же близко. Оба они учителя и преподают в сельской школе: она математику, а он русский язык и литературу. У них есть дочь шестиклассница Таня – её единственная внучка и отрада. Каждый вечер Марья Андреевна звонит Ирине или Ирина ей. Это уже стало привычкой, без которой они не могут. А ведь жили же без телефона. В общем, Марья Андреевна обыкновенно спрашивает отчёт за день: что было в школе, какие оценки получила Татьяна, что делает Дмитрий Петрович, что сегодня варила, есть ли ещё продукты, не кончились ли деньги. Деньги учителя не получали с июля. Вот после президентских выборов отпускные получили, и с тех пор – ша! На августовской конференции им сказали: раньше ноября зарплаты не ждите – никто не поверил. Казалось, не может такого быть, а погляди-ка, действительно не дают. Правда, пока только октябрь, но теперь уже ясно – не шутили. И вот неделю назад Ирина сказала ей сконфужено:

–Мама, у нас совсем нет денег. Я уже три дня хлеба не покупала.

Ну что ж, дала им пятьсот тысяч из денег, вырученных от продажи гаража.

Сегодня она Ирину про деньги спрашивать не стала – должны ещё быть, а пожаловалась на Стрельникова и сказала, что теперь ей сена ждать неоткуда.

–Не придумаю, что делать.

А Ирина на это заявила без всякого сочувствия:

–Сбывать коров – вот что делать, – и опять завела надоевшую шарманку, от которой у неё голова распухла: «Зачем тебе семь коров?» – «Где у тебя семь коров? – ответила она – Вы их уже сглазили. Они и молоко перестали давать. Кто ни приходит, начинает ахать: «Сколько у вас коров! Зачем вам столько коров!»

–Да пойми, вы уже не можете! Вам с отцом надо сидеть и отдыхать.

–Отдыхать! А потом бегать с баночкой по совхозу и просить: «Продайте, добрые люди, литр молока».

–Ну что с тобой говорить, тебя ведь убедить невозможно. Всё равно останется по-твоему.

На том и попрощались, не очень довольные друг другом. Она чуть было не сказала: «Если все будут отдыхать, что вы есть станете?»

Слава богу, она вовремя спохватилась. А то она как-то ляпнула такое, и Ирина несколько месяцев ничего от неё не брала, объясняя, что не хочет, чтобы родители гробились из-за неё.

Она терпела, терпела, но однажды, когда Ирина в очередной раз отказалась от приготовленных для неё масла, сметаны, творога и домашнего сыра, она не выдержала и заплакала. Не хотела – сама не знает, как получилось, да так горько. И Дмитрий Петрович сказал: «Что ж мы делаем, ведь мы обессмысливаем материн труд. Хозяйство она всё равно не бросит, так чего мы добиваемся?»

Конечно, Дмитрий Петрович с Ириной могли бы больше помогать ей. Ну, хотя бы с сеном. И в этом, и в прошлом году она говорила им:

–Попросите своего директора, я уверена, он продаст вам хоть центнеров сорок.

Они ответили:

–Ой, знаешь, во-первых, мы с ним не в дружеских отношениях, во-вторых, он своим-то совхозным продаёт, как от себя отрывает, а, в-третьих, перевозка. Где мы транспорт найдём в такую даль везти.

Ну ладно, не хотят – не надо, она больше не будет их просить.

А ведь если сена не привезут, действительно коров придётся зарезать. Белую Мусю – так и так. Господи! Не для денег она своих коров держит, не для молока и мяса – просто жалко их, любит она их, привыкла к ним. Ей кажется, она не вынесет, если их зарежут.

Почти всю ночь она не спала и представляла распростёртую на кровавом снегу Белую Мусю с откинутой головой и перерезанным горлом. Когда же она заснула, то и во сне было горько, тяжко, и во сне она плакала.

                  II

На другое утро, подоив коров, вычистив навоз из пригона, она безжалостно разбудила Александра Ивановича:

–Давай, собирайся. Пойдём пасти.

Наспех попили горячего кофе с названием «Монтерей». Марья Андреевна поклевала, как птичка, кусочек хлеба с сахаром. Александр Иванович привык завтракать основательно и долго. Но сегодня она подогнала его:

–Давай быстрее, уже девятый час.

И он ответил с готовностью:

–Всё, всё, я уже кончаю.

И пошли. Правда, Александр Иванович ещё раз удивил её. Выйдя во двор, он встал сусликом, указывая на далёкие белые облака у горизонта:

–Смотри, вон за тем горным перевалом уже идёт снег. Там находится самый холодный город на Земле. Он называется Воркута.

Она на этот бред только рукой махнула. А он согнулся снова крючком и заулыбался навстречу выходящей из пригона скотине:

–Ой, а почему наши коровушки дома? Они ж давно должны быть в стаде.

–Господи, боже ты мой! – воскликнула она. – Неужели ты не помнишь? Я тебе вчера весь вечер твердила, что пастух больше не гоняет стадо, что нам надо самим пасти. Мы сейчас для этого и идём.

Двинулись со двора. Утреннее солнце заливало мир ослепительным светом. Небо было празднично синим, как фольга от шоколадной конфеты. Деревья уже стояли голые, и только молодые берёзки в клубном саду догорали как свечки, жёлтым, остроконечным пламенем.

Одну улицу Александр Иванович прошагал рядом, а потом стал отставать. У совхозного сада она ещё раз оглянулась и увидела его далеко позади. Вприпрыжку, насколько позволяли его скрюченность и скособоченность, он гнался за чужими телятами, замахиваясь на них палкой.

Она завернула за угол сада, и перед ней открылось широкое поле с бродящим скотом. Она уже направилась со своими быками и коровами в этот залитый светом простор, как вдруг случилось нечто сказочное: откуда ни возьмись появился Серёжа верхом на коне и крикнул:

–Идите домой, Марья Андреевна, мне лошадь дали. Я буду пасти.

Она не поверила, потом поперхнулась от радости и с повлажневшими глазами смотрела вслед Серёже, удалявшемуся с её коровами.

Да, это было почти счастье. И долго ещё в течение дня она ощущала, что на часах гораздо меньше времени, чем можно было ожидать, и что много ещё можно успеть.

Александр Иванович приплёлся домой через полчаса после неё. Она белила спальню и слушала с закипавшим раздражением, как он ходит по кухне и гремит крышками. И чего ищет?! Потом он пришёл в зал, громко зевнул и лёг на диван. Всё, теперь будет спать до обеда.