Читать книгу Обреченные любить - Александр Викторович Арельяно - Страница 1

Глава 1

1920 год. г. Сьюдад-Дивино. Аргентина.

Улица медленно погружалась во мрак и вместе с тем она замирала. Дневная суматоха растворялась в тишине и легком поскрипывании окон и дверей старых, и оттого великолепных каменных строений и домов, порой скрывавшихся в зарослях кустарника. Изредка можно было услышать топот копыт отличного жеребца или кобылы, ударяющихся о брусчатую дорогу и переплетающегося со скрежетом одинокой кареты или звонкого гула автомобиля, доставивших сеньора или сеньору до родного порога.

Пустел и рынок, и лавки, и всевозможные салоны, и церковь, соседствующая с высокой колокольней, живописно обосновавшейся на пустой окраине города, к которым вела каждая из его извилистых улочек. Влажная вечерняя прохлада приносила в город легкую свежесть и смешивалась с ароматами улицы. Приятно было вдохнуть прекрасный воздух и закинуть глаза к бездонному небу и сияющим вдалеке звездам, сидя на скамье в аллее или потягивая привычный мате в уличном ресторане.

В центре города, неподалеку от церкви, расположился самый большой в городе особняк. Он принадлежал семье Альворадо, которая владела главным предприятием города – Сахарная Империя, – именно оно обеспечивало работой основную часть населения Сьюдад-Дивино и близлежащих поселений постоянной работой и стабильным доходом. Огромная территория старинного особняка с множеством комнат и гостиных, столовых и спален была только частью знаменитого имения. Дом был окружен шикарным садом со всеми возможными цветами, растущими в нем. Кроме этого, во владении богатой семьи находились конюшня, раздольные поля на несколько гектаров и горная река, в народе называемая «Дикой» за ее крутые склоны и водопады. Многие бы желали побывать, хоть глазком глянуть на всю эту невиданную роскошь, но позволено это было только избранным.

В одном из тусклых окон особняка показался изящный женский силуэт, укутанный легкой шалью из пашмины. Глаза незнакомки, скрытые за небольшими очками, глядели в немую темноту, и, казалось, были наполнены радостью. Женщина была уже не молода, но это не делало ее непривлекательной. Напротив, она была безупречна. Лицо ее было утонченным и глубоким. Глаза ее были нежно синими, губы тонкими. Вдруг она встрепенулась, поправила свои чуть седые волосы, заправленные в аккуратный пучок, стряхнула с хрупкого плеча невидимую соринку и обернулась. Наверняка ее заставили отвлечься от беззаботных мечтаний, а, возможно, и от горьких размышлений звуки, вдруг полившиеся из комнаты, что находилась за ее спиной. Прекрасная мелодия, – спокойная и романтичная, – она соскальзывала с глянцевых клавиш рояля, стоявшего посреди огромной комнаты с несколькими окнами и большими люстрами на высоком потолке. Кроме рояля, небольшого столика на тонких ножках с книгами и тетрадями и двух невысоких табуретов в комнате не было ничего.

– С каждым днем ты играешь все лучше и лучше, моя дорогая, – женщина подошла к молодой девушке, сидящей за инструментом, и улыбнулась, – я рада тому, что у меня такая способная ученица.

– Мелина, – девушка прекратила играть, обернулась и ответила слабой улыбкой, – это только твоя заслуга.

Девушка привстала и подошла к окну. Ее молодое, еще совсем невинное и несказанно красивое лицо обвил слабый ветерок, подувший с улицы. Темные, как сама ночь, ее волнистые волосы обвивали тонкую шею и спадали на левое плечо. Сей нехитрый прием делал ее образ еще более изысканным. Сквозь легкое, почти прозрачное платье в пол молочного цвета без труда можно было разглядеть безупречность ее форм и тонкую талию, перевязанную небольшим атласным пояском розового оттенка. Мелина подошла к ученице и обняла девушку, склонив ее голову к своей груди.

– Скучаешь по родителям, девочка? – ласково спросила она, – ничего, скоро они навестят тебя. Не грусти, моя радость.

– У них нет возможности приехать, – с грустью ответила девушка и подняла глаза на Мелину, – они трудятся на гасиенде с утра до ночи, – она замолчала, а затем добавила, – а у меня нет возможности приехать к ним.

– Может, стоит поговорить с сеньором Элисео? – предложила Мелина, – возможно, он бы сам отвез тебя к ним.

– Это исключено, – девушка напряглась, – он не позволит.

– Меня пугают твои слова, Ана Роса, – проговорила Мелина, следя за своей ученицей, за ее растерянным и смятенным взглядом, – он плохо к тебе относится?

– Это неважно, – коротко ответила девушка и присела на табурет, – скоро в этот дом переедут все остальные. Я наконец-то поговорю с Бенито. Он замечательный, правда? – сменив тему, Ана Роса искренне улыбнулась.

– Верно, – согласилась Мелина, – хороший малый. Жаль, что его постигла такая страшная болезнь – эпилепсия. Но, несмотря на это, все его чудачества всегда забавляли меня. Он веселит тебя?

– Именно так. Мы хорошо с ним ладим, – Ана Роса незаметно сбросила кристальную слезу. – И все-таки как могут быть не похожи друг на друга родные люди, – рассуждала Мелина, – Бенито – славный парень, похожий на взрослого ребенка при том, что ему уже за тридцать. Он всегда вызывает умиление и радость. И его брат – сеньор Элисео. Такой представительный, важный, но в то же время спокойный и справедливый. Он многого достиг. – Все правильно, Мелина, – Ана Роса привстала, – может, закончим на сегодня? Уже стемнело, пора ложиться. Завтра приедут Элисео и Ампаро. Нужно подготовиться к их приезду. – Ох, эта Ампаро, – рассмеялась Мелина, сопровождая Ану Росу до ее спальни по длинному пустому коридору, – она всегда рядом с твоим мужем. Ни на шаг от сеньора Элисео. Ты не ревнуешь, моя дорогая?

– Она предана ему как никому другому, – подтвердила Ана Роса, войдя в спальню, – но ревновать. Нет. Я уверена в своем муже, – девушка оглядела мрачную комнату, теперь ставшую для нее домом, а после прошла к приготовленной ко сну огромной кровати.

Тут в комнату постучали. Это была Мерседес. Или просто Меча. Служанка, работавшая на семью Альворадо вместе с матерью Ампаро с самого совершеннолетия. Для своих лет она выглядела гораздо старше. Пышные формы, нескромный макияж, короткая юбка в униформе делали ее женщиной. Желанной женщиной. Несмотря на то, что она всю свою короткую жизнь работала с матерью в качестве прислуги, Мерседес твердо знала, чего она хочет от жизни. Она не собиралась всю жизнь ждать, как это делала ее мать – верная слуга и союзница хозяина. Мерседес планировала стать сеньорой в самом скором будущем, о котором она грезила днем и ночью, и, забыв обо всех правилах приличия, уже давно поставила перед собой цель, не добиться которой она себе никогда не позволит.

Когда Мелина удалилась, Мерседес сообщила о том, что душистая ванна для хозяйки уже готова и ждет ее. Служанка помогла Ане Росе раздеться и разместиться в ванне. Затем, она взяла ароматное мыло и принялась растирать его по тонкой спине Аны Росы. Тут же уставшее тело девушки погрузилось в глубокую истому. Она закрыла глаза и забыла обо всех невзгодах, преследующих ее подобно злому року.

– Вот бы мне твою жизнь, Ана Роса, – то ли злобно, то ли завистливо промолвила Меча, продолжая натирать тело молодой хозяйки.

– Прости? – не поняла ее слов Ана Роса. Она знала о скверном характере молодой служанки и уже не раз за короткое время жизни в семье Альворадо замечала за нею подобные проступки. И дело для самой Аны Росы было не в том, что она была ее хозяйкой, а Меча ее служанкой, нет. Она  и сама выросла в бедности и допускала, что слуги ничем не хуже ее самой и справедливо заслуживают уважения. Но уважением слова и поступки Мерседес даже не пахли. Именно это раздражало Ану Росу и выводило из созданного ею, пусть и обманчивого, состояния равновесия.

– Ты живешь, как королева, – нескромно продолжала Меча, выполняя свою работу, – такая молодая и уже замужем.

– Послушай, Мерседес, – Ана Роса открыла глаза и выпрямилась, – это не твое дело. Когда-нибудь и тебе повезет.

– Я итак это знаю, – гордая собой заявила Меча, – когда-нибудь мы, возможно, станем подругами, имея под боком богатых мужей, – она рассмеялась. Причина ее смеха Ане Росе была непонятна.

– Ты не знаешь, чему завидуешь, – прервала ее хозяйка, – и стремишься не к тому, к чему стоило бы стремиться.

– Я не завидую, – снова едко улыбалась Меча, – мне это не нужно. Я в шаге от своей мечты. – Хорошо, Мерседес, – согласилась с ней Ана Роса, чтобы закончить неприятную беседу, – ты можешь идти, я сама справлюсь.

Указаний более не требовалось. Мерседес за мгновение вытерла руки и прошла к выходу. – Как скажете, сеньора Альворадо, – саркастично проговорила Меча и затем исчезла.

Оставшись наедине с собой, Ана Роса погрузилась в тоскливые мысли о родном доме, горячо любимых родителях, с которыми ее развела жестокая судьба в лице Элисео Марко Альворадо. Именно с его появлением в ее беспечной жизни она потеряла покой и все, что было ей дорого. Она вспоминала их первую встречу на улице, рядом с ее домом, когда он приехал вместе со своим наемником – противным Гонсало, чтобы выбить свои деньги из трудолюбивых рук ее отца. С каким напущенным почтением и фальшивой любезностью относился тогда к ней Элисео, желавший завоевать внимание юной Аны Росы! Тогда и сейчас эта встреча казалась ей омерзительной, самой ужасной из всех, которые с ней когда-либо случались. Она вспоминала и слезы отца, который просил ее, умолял принять предложение сеньора Альворадо. И то, как она вместе с матерью просила Элисео простить им займ, взятый отцом на строительство дома и обустройство собственного хозяйства. Нет, их мольбы Элисео не слышал. Ему нужна была только Ана Роса, замужество которой, как он лукаво обещал, не только покроет долг, но и поможет без забот приобрести уже готовую для жизни и работы гасиенду. Перед ее глазами плыли последние дни в отчем доме, которые она провела, слушая, как мать, обуреваемая злобой на мужа, сокрушалась на него и называла трусом, который не смог устоять перед властью мерзавца Альворадо. Ана Роса отчетливо помнила и тот день, когда сама приняла решение выйти замуж за Элисео и тем самым помогла родителям найти выход из сложившейся ситуации. Только она знала, какой высокой ценой ей далось их безмятежное спокойствие.

– Это того стоило, – внутренне убеждала себя Ана Роса, пробуждаясь от тяжелых мыслей.

Девушка высушила тело белоснежным полотенцем, оставленным Мерседес и, пройдя в спальню, обставленную новой мебелью в европейском стиле и тонувшую в легком свете нескольких бра, висевших в изголовье кровати, присела на стул подле резного антикварного трельяжа цвета дуба с большим зеркалом, удобным для любой истинной ценительницы красоты. Она вглядывалась в зеркало на свое отражение так, словно искала ответы на свои вопросы, словно надеялась на спасение. Осознание приходило само собой – спасения нет и быть не может.  Ана Роса перевела глаза на стоящее рядом фото, заключенное в элегантную позолоченную рамку. На нем были изображены улыбающиеся она и Элисео в день их свадьбы. И не было ничего, что могло бы указать на несчастье Аны Росы, поселившееся в ее душе в тот кошмарный день…

***

Мелина, находясь в своей спальне, неподвижно сидела за письменным столом и вспоминала печальное лицо своей ученицы. Наивные попытки Аны Росы скрыть происходящее от мудрых глаз гувернантки не увенчались успехом. Без ее слов и рассказов она понимала, что Элисео не сделал Ану Росу счастливой, более того, жизнь с ним была для молодой девушки невыносимым испытанием. Мелина, – добрая и мягкая, немного сентиментальная по натуре, всей душой сострадала Ане Росе и считала своим долгом помочь несчастной. Вновь в ее памяти всплывали тревоги Аны Росы оттого, что родители не отвечают ей на послания и не пишут сами, не навещают ее, словно решили забыть родную дочь и вычеркнуть ее из своей новой жизни. Саму Мелину смущала жизнь ученицы потому, что девушка по указанию Элисео Марко проживала в отдельном крыле особняка, отделенном от остальной части дома многими метрами и нескончаемыми комнатами, будто ее хотели спрятать от глаз домочадцев. Тягостные мысли, надеялась Мелина, всего лишь мысли, никак не граничащие с реальностью, но все же ей хотелось убедить себя в своей ошибке.

Женщина медленно встала и подошла к окну. Сквозь темнеющую густую поросль кустарника в саду она видела, как в спальне Аны Росы погас свет, а затем и то, как Камило – зять сеньора Элисео, прибывший вместе с ними и своей женой в новый дом еще вчера, во мраке  пробирался в сторону дома, стараясь остаться незамеченным. Мудрая Мелина предпочитала не соваться в семейные интриги и поэтому решила забыть об увиденном.

Она вернулась к письменному столу и быстро сложила вчетверо лист бумаги, на котором уже успели засохнуть чернила. С уверенностью в правильности своих действий она вложила готовое письмо в конверт и положила его в ящик стола. Мелина знала – только встреча с родителями сможет помочь Ане Росе прийти в себя, поэтому и решила отправить письмо на гасиенду в предместье Кордовы, чтобы Рита и Мануэль, наконец, навестили свое чадо…

***

Камило, убедившись в том, что его супруга Карменса легла и предавалась снам, незаметно проскочил по коридору и широкой лестнице, ведущей ровно к центру комнаты, бесшумно пересек гостиную и оказался на кухне, где его в сумраке ночи дожидалась страстная Мерседес. При виде его, – подтянутого, черноволосого, курчавого, словно в его густых локонах гулял свободный ветер, в самом расцвете сил мужчины, – девушка снова теряла голову, набрасывалась на него с нежными поцелуями, лаская разум горячими речами.

– Я хочу, чтобы ты был только моим, – пылко шептала Мерседес, ощущая, как Камило освобождает ее от навязчивой униформы, сковавшей не только ее бушующее тело, но и всю ее никчемную жизнь прислуги.

– Я только твой, моя милая, – отвечая на ее ласки еще более жаркими поцелуями, говорил в ответ Камило.

В порыве страсти он бросил ее на стол и навалился сверху, забыв о всякой предосторожности. В полной тьме они ласкали друг друга и в какой-то момент Мерседес поняла – мгновение блаженства совсем близко. Словами было сложно описать то чувство, которое заставляло ее не сдерживаться в воплях и криках, а, наоборот, со всей страстью отдаться сладким утехам, но чужая холодная рука, дотронувшаяся до ее обнаженного плеча и затем стремительно исчезнувшая во мраке, отрезвила Мерседес. Она в мгновение сбросила с себя Камило и вскочила со стола, пытаясь дотянуться до выключателя. Зажегся свет. Глаза любовников непроизвольно закрылись. Но тут же им пришлось забыть о боли и открыть их.

– Что с тобой? – непонимающе спросил Камило, глядя на испуганную любовницу. Меча в тот момент не слышала его вопросов. Она взволнованно оглядывала кухню, но никого, кроме них в помещении не было.

– Здесь кто-то был, – в ужасе прошептала Мерседес, отведя взгляд в неизвестность, – я почувствовала чужое прикосновение.

– Успокойся, милая, – Камило прижал к себе испуганную девушку, пытаясь защитить от дурных подозрений, – здесь никого нет. Что на тебя нашло? К тебе мог прикоснуться только я, – он расплылся в игривой улыбке.

– Дай мне свои руки, – вдруг попросила Мерседес. Не разделяя ее уверенности в таинственном присутствии третьего лишнего, Камило все же повиновался. Он протянул ей свои руки, а Мерседес слабо сжала их в своих ладонях, – они горячие, как и мои, – заключила она, доказав себе объективность своих странных догадок.

– Нет, я не верю, – отмахнулся он, – здесь, кроме нас, нет никого. А тебе просто нужно отдохнуть, – решил Камило, – наверняка так на тебя действует переезд в новый дом. Замечу, этот особняк действительно мрачный, но это не означает, что в нем водятся приведения. Успокойся, моя милашка, – он снова улыбнулся и поцеловал ее в алые губы, теперь скованные неведомым самой Мерседес страхом.

– А вдруг это была твоя жена? – предположила Меча, надеясь на то, что это была именно Карменса, а не загадочный призрак, всегда обитающий в подобных местах, таких, как описаны во многих романах, так любимых служанкой. Девушка уже давно хотела предъявить Карменсе свои права на ее мужа, и теперь, вероятно, ей не придется усердствовать, чтобы разбить ненавистную идиллию их семьи.

– Карменса уже давно спит. Можем проверить вместе, – откровенной смелости Камило можно было только позавидовать. Но такова была его сущность. Он всегда был неугомонным бабником, проживая каждую минуту своей веселой жизни, буквально танцуя на лезвии ножа. Поэтому волнение в нем отсутствовало, как совесть и принципы скучной морали.

В Кордове, откуда они и переехали в Сьюдад-Дивино, слава дамского угодника была единственным его достижением. Видимо, на новой, девственной территории он решил не менять своих стратегий. Впрочем, ему не зачем было отказываться от столь приятного и сладкого внимания слабого пола, ведь жена догадывалась о его похождениях, в некоторых была уверена, о нескольких знала лично, но терпела и ни словом не пыталась намекнуть ему о своих переживаниях. Терпела не столько из чувств к неверному мужу, живущих в ее беспокойном сердце, сколько из страха быть опозоренной на всю округу. «Пусть смеются за спиной, пусть перешептываются», – думала Карменса. Главным для нее было то, что никто не говорит ей об этом в глаза, а, значит, все правильно и ей не о чем беспокоиться. Она старательно созидала образ идеальной супружеской четы, защищала своего непутевого спутника жизни перед отцом в минуты их громких размолвок на почве совместного ведения дел на фабрике «Az;car Imperio», рискуя быть отверженной им за неповиновение. Но возможно ли то, что женщина будет терпеть внутренние обиды и болезненное разочарование вечно?

Наглые любовники, перешептываясь и оглядываясь, вместе поднялись на второй этаж и, пройдя к двери спальни супругов, открыли ее. К радости Камило и недоумению Мерседес Карменса спала. Спала в неестественной позе, откинув от себя шелковое одеяло. Лицо молодой служанки вновь вернулось к неуверенному выражению, отражавшему страх перед неизвестным.

– Я повторяю, тебе нужно отдохнуть и хорошенько выспаться, Мерседес, – наставнически советовал Камило, прикрыв дверь.

– Но все же я уверена, что до меня кто-то дотронулся, – не унималась девушка.

***

С первыми лучами щедрого солнца Ана Роса открыла глаза. Девушка окинула спальню взглядом и заметила Мелину, которая уже бодрствовала и неслышно раздвигала плотные серые портьеры, отчего приятный свет заполнил спальню, и она сделалась не такой уж и угрюмой, какой она казалась Ане Росе вчера перед сном.

– Доброе утро, дорогая, – не оборачиваясь, приветствовала ее гувернантка, продолжая хлопотать. Она была свежа и полна энергии, а новое платье, в котором Мелина впервые предстала перед своей ученицей,  из плотной ткани цвета слоновой кости с хитрым орнаментом в области скромного декольте и парой глубоких карманов на подоле, почти не заметных, придавало ее образу несколько уловимых мягких очертаний доброго ангела, который спустился с небес и тот час примчался к ней помочь скрасить угрюмое одиночество.

– Доброе утро, Мелина, – улыбнулась и потянулась Ана Роса, – который сейчас час?

– Семь тридцать, – женщина, улыбаясь, присела рядом с ней, – просыпайся, скоро приедет Элисео, – радость сошла с лица Аны Росы, – а я приготовила для тебя сюрприз, – загадочно проговорила Мелина.

– Сюрприз? С некоторых пор я не очень люблю сюрпризы, – хмуро ответила Ана Роса.

– Не надо так, – Мелина заботливо погладила девушку по ее темным и густым волосам, напоминавшим черную бездну разыгравшегося перед штормом океана, – ты меня обижаешь. Мой сюрприз тебя обрадует. Только придется немного подождать…

– Интриганка, – шутливо отозвалась Ана Роса.

После они вместе спустились в гостиную, где их уже ожидали Карменса и Камило. Первым подал голос мужчина.

– Как прошла ночь на новом месте, сеньоры? – любезно поинтересовался он, искренне не понимавший, почему Ана Роса, – такая молодая и красивая девушка, – отдала свое тело и душу в руки такого противного старика, как Элисео Альворадо. Ему были неведомы истинные причины их брака.  И сейчас он смотрел на Ану Росу с вожделением, так, словно она была беззащитной степной ланью, а он крупным хищником. Правда, добыча была непостижима. Он знал и побаивался Элисео, и потому не смел приближаться к его молодой красавице-жене, а довольствовался ласками Мерседес.

– Превосходно, – скромно обронила Ана Роса, смущенно отведя глаза от присутствующих. – Предлагаю перебраться в столовую, господа, – сказала Карменса, и они дружно покинули гостиную.

Все четверо разместились за длинным деревянным столом, покрытым лаком, отчего его поверхность отчетливо блестела в лучах утреннего света, исходящего с прохладной улицы и беспрепятственно проникающего сквозь большие решетчатые окна. Во главе стола место хозяина пустовало, дожидаясь приезда Элисео.

В столовую вошла Мерседес, обязанная помочь хозяевам с раскладыванием завтрака на тарелки. Воцарилась полная тишина. Служанка как никогда скромно опустила свои глаза, боясь поймать на себе презренный взгляд того неизвестного, кто вчера так нежно и в то же время угрожающе прикоснулся к ее гладкому плечу своей ледяной рукой. За время бессонной ночи обдумываний и жутких мыслей, что не покидали ее голову, она пришла к выводу, что Камило прав и никаких приведений нет и быть не может, и, соответственно, была уверена в одном, – этот неизвестный сейчас сидел за столом и ждал, когда она подаст еду. Единственной кандидатурой, опасной и одновременно удобной для развязки образовавшейся интриги, для нее была Карменса, мирно сидевшая справа от супруга и медленно перебиравшая свои тонкие ухоженные пальцы левой руки, стараясь не задеть скатерти и не привлечь к себе внимания.

– Мерседес, – вдруг обратился к служанке Камило, чтобы снять напряжение, витавшее в воздухе, и скрасить нелепое молчание, отчего и без того смятенная девушка чуть было не выронила из дрожащих рук стеклянный графин с соком.

– Да, сеньор, – коротко ответила она, сверкнув темными глазами и на мгновения переведя взгляд на ожидающую Карменсу.

– Сеньор Элисео не звонил? – спокойно спросил Камило, – или, может, ты общалась со своей матерью? Они не сообщали, во сколько прибудут?

– Перед отъездом из Кордовы мама сообщила мне, что они прибудут к обеду, – с внутренним облегчением ответила Меча, продолжая обслуживать напряженную от услышанного Ану Росу.

Вдруг послышались шорохи, доносившиеся со стороны гостиной.

– Кто бы это мог быть? – вслух подумала Мерседес и отвлеклась от молодой хозяйки, чтобы встретить раннего гостя.

Это был совсем не гость. Вопреки прогнозам пунктуальной Ампаро, хозяин вместе с братом и матерью прибыл раньше назначенного. Водитель хлопотал за их спиной, старательно укладывая чемоданы с вещами возле лестницы, когда Бенито, обрадованный встрече с близкими, а особенно с Аной Росой, вбежал в столовую, чтобы обнять родных ему людей.

При виде его, – непосредственного и веселого, отличающегося от остальных своей неуклюжестью и безграничной искренностью чувств, – на лицах каждого засияла добрая улыбка. Бенито бросился к Ане Росе с объятиями и поцелуями, которые, как родной сестре, он готов был дарить вечно.

– Бенито, я скучала по тебе, – говорила радостная Ана Роса.

– Я тоже, дорогая, я тоже, – справедливо убежденный во взаимности своих истинных чувств к невестке, Бенито обнял ее еще крепче.

Появление Элисео Марко, а именно его привычный для всех обитателей грозный взгляд, заставили их прервать бурное приветствие.

– Здравствуй, Элисео, – тихо проговорила Ана Роса, сделав шаг навстречу мужу.

– Здравствуй, Ана Роса, – он окинул всех присутствующих оценивающим взглядом и остановился на жене, а затем сухо поцеловал ее в бархатную щеку. Сейчас она смотрела на него без страха, пытаясь разглядеть в нем хоть немного добрых и мягких черт, но не находила ничего. Его лицо, покрытое морщинами и легкой щетиной, его глубокие зеленого цвета глаза, в которых застыло пустое выражение тихой злобы, деревянная лакированная трость, на которую он без особой надобности опирался во время ходьбы, – все указывало на его жесткий нрав и строгость, привитую ему с самого детства, – вижу, ты не ждала меня так рано.

– Ампаро сказала, что вы приедете позже, – настроение голоса мужа говорило о его недовольстве.

Он хотел было что-то добавить, но за его спиной появилась донья Эстер, медленно идущая под руку с преданной домоправительницей Ампаро. Две совершенно разные женщины – уже совсем постаревшая Эстер, – умиротворенная и безмолвная, и Ампаро, – такая же молчаливая, но таящая в своей, казалось бы, каменной душе огромную и безответную любовь к Элисео. Именно поэтому она, на все готовая ради своего патрона, выполняла любое его желание. Стоящих рядом Эстер и Ампаро, объединяло именно это чувство – любовь к Элисео Марко.

Эстер, как и полагается, любила его, как старшего сына, невзирая на его своенравную вспыльчивую натуру. Надо сказать, что не раз она попадала под его горячую руку, но даже в этом она не винила никого, кроме себя. Ведь это она, считала старая Эстер, в свое время не сумела воспитать в нем чувства любви к ближнему, мягкости и доброты души, которой сама обладала. Насколько это возможно, Элисео Марко был похож на своего покойного отца Хоакина, который в их сходстве видел только свою заслугу и чем без скромности гордился.

Эстер прожила долгую, но несчастливую жизнь. Еще задолго до того, как стать вдовой Альворадо, она расценила свою беспросветную от жестоких побоев мужа и постоянного унижения жизнь как кару Господню. Она никогда не жаловалась на судьбу, которую всегда сравнивала с ветром:

– Судьба подобно ветру одних ласкает приятным дуновением, а других с лица земли стирает. И неведома нам сила того ветра, что преследует нас, – говорила она, сидя на кушетке рядом с Бенито в своем любимом саду возле дома в Кордове.

Бенито – был ее единственной радостью. Только в его добрых и поистине сыновних объятиях она находила поддержку и успокоение, необходимые ей в ту минуту, когда жизнь теряла всякий смысл. То, что в нем, признаться, необычном человеке, всегда раздражало брата и отца, Эстер казалось милым и безобидным, отчего ее материнская любовь усиливалась с каждым взглядом на проделки младшего сына.

Сердце ее обливалось кровью, когда она в очередной раз становилась свидетелем частых ссор и порой даже драк между братьями. Элисео Марко – любимец отца и Бенито – простак, любимый всеми остальными, никогда не были родственными душами, напротив, их можно было сравнить разве что с пламенем и льдом – навеки непримиримыми противниками.

Смирившись с взаимной ненавистью сыновей, только об одном Эстер часто молила святых, стоя на коленях перед статуей Девы Марии, чтобы она не дала Бенито скончаться раньше, чем ее саму заберет к себе Господь. За какие грехи небо наградило ее сына страшной болезнью, часто проявляющей себя в виде приступов и судорог, Эстер не имела понятия. Все, что было в ее силах – это постоянно быть рядом с ним и заботиться о том, чтобы его не постигла смерть, равнодушная к своим подвигам.

Ампаро стояла рядом с Эстер, украдкой наблюдая за утренними обитателями столовой, но каждую минуту ее осторожный взгляд был прикован к хозяину. Она со скрытым интересом следила за разговором Элисео и Аны Росы, внутренне восхищаясь его мужественностью и силой, сквозившей в каждом его жесте или слове и проклиная молодую хозяйку, занявшую ее место в жизни хозяина, а заодно и себя, способную лишь на тайную страсть и боязнь признаться в своих горячих чувствах.

Всю свою жизнь она посвятила ему. Она была его верной слугой с незапамятных времен, была его надежной помощницей, а иногда и близкой подругой, готовой выслушать и поддержать Элисео в трудную для него минуту. Ее душевные переживания, начавшиеся с момента ее появления в доме семьи Альворадо еще при жизни старого хозяина дона Хоакина, продолжались и теперь. Никому неизвестные, ее страдания стали частью ее жизни, более того, они стали ее судьбой.

Любовь Ампаро сыграла с ней злую шутку и отравила ее душу. Домоправительница втайне ненавидела каждого члена семьи: будь то старая Эстер, Карменса или молодая жена Элисео. Она ненавидела их за то, что они просто существовали и занимали каждый свое место в его доме и семье. Врагов Элисео она, в свою очередь, не имея личных причин для неприязни, ненавидела еще неистовее. Враги Элисео Марко были ее врагами. И, какой бы изощренной не была пакость, в очередной раз придуманная гением Элисео, Ампаро была готова действовать на благо хозяина подобно солдату, отправленному в бой приказом генерала.

Ампаро провела Эстер к столу, чтобы пожилая женщина присела и смогла отдохнуть после долгой и изнуряющей дороги. Сама же она проследовала на кухню, незаметно для остальных потянув за локоть Мерседес, в стороне наблюдающую за беззаботным общением Карменсы, Камило и Бенито. За ними в кухню направился и только что прибывший вместе с Элисео Гонсало – помощник хозяина во всех делах, касающихся не только фабрики и производства, но и тех, о которых принято было молчать. Гонсало был из той породы людей, что вечно следили по темным углам и слушали чужие разговоры, чтобы затем донести о них Элисео. Он был кем-то вроде личной ищейки, сторожевого пса, охраняющего бесценный покой сурового хозяина. Грязная работа и темные дела весьма гармонично сочетались в его невероятно гадком образе, который он усердно поддерживал. Черная ковбойская шляпа, ассиметричное лицо, обезображенное шрамом на небритой щеке, кожаный жилет поверх темно-лиловой рубашки, не скрывающий кобуры и пистолета в ней – все говорило о его преступной жизни.

– Как вела себя молодая жена? – сухо спросила Ампаро, остановив дочь посреди кухни, – надеюсь, за время нашего вынужденного отсутствия ничего не случилось?

– На удивление Ана Роса вела себя хорошо и сумела сохранить образ примерной жены, – с усмешкой ответила Мерседес, обернувшись к входящему Гонсало, – чем вы так озабочены, «сеньор смотритель»? – так она без стеснений называла Гонсало, сравнивая его с наемниками, смотрящими за рабами, существовавшими в прошлом, за его должность, отведенную ему хозяином, – на вас лица нет.

– Уйди, девчонка, – скомандовал Гонсало и сел во главе стола.

– Боже, вам стоит успокоиться, – смешливо рекомендовала Меча, удаляясь, – мама, приготовь ему чай на травах.

Единственное, что слышала Мерседес, покидая кухню, это то, что Гонсало своим грубым и низким голосом сообщил ее матери о непредвиденной поездке в Уругвай по приказу Элисео Марко. Причин и других указаний по поводу того, что именно ему нужно было сделать в чужой стране, ради чего стоит пересечь границу, Мерседес не интересовали.

На входе в гостиную она встретила хозяина и его молодую супругу.

– Переезд забрал у меня все силы, – говорил Элисео в то время как Ана Роса, покорно склонив перед ним голову, внимала его словам, – сейчас я отдохну несколько часов, а после мы прогуляемся по городу, посмотрим местные достопримечательности.

– Хорошо, Элисео, – заметно оживившись, согласилась Ана Роса, мечтавшая выйти из дома на воздух, побывать на улице, где нескончаемо кипела жизнь, которая, к великому ее сожалению, проходила мимо нее. Стоит добавить и сказать вернее, Ана Роса не согласилась, а поддержала, потому, что согласия жены и кого бы то ни было другого в любом принимаемом Элисео решении, вовсе не требовалось. Мнение, отличное от мнения самого хозяина, несомненно, имело право на существование, но оно, как незначительная формальность, было всего лишь выслушано им, а после, как правило, отклонено за глупостью и нелогичностью.

– Смею заметить, сеньор Элисео, что собирается сильный дождь, – послышался голос возникшей из ниоткуда Ампаро. Она указывала на темнеющее с каждой минутой небо и облака, сгустившиеся, казалось, прямо над особняком.

– Полагаю, дождь когда-нибудь закончится, – оценив капризную погоду, холодно заметил хозяин, – прогулка получится отличной.

– Вы правы, сеньор, – закусив губу, ответила Ампаро, – жаль, что достопримечательностей здесь не так много, как в Кордове. Самая большая – это ваша фабрика, – она улыбнулась, оголив ровный ряд мелких белоснежных зубов.

– Значит, я буду не смотреть, а показывать, – Элисео обернулся к жене, – показывать главную новоиспеченную достопримечательность Сьюдад-Дивино, – свою Ану Росу, – заключил он, отчего лицо Ампаро, не ожидавшей адресованных сопернице комплиментов, исказилось.

– Благодарю, Элисео, – улыбнулась и Ана Роса, скрывая в себе неприятное чувство, вызванное сравнением мужа.

– Вы правы, сеньор, – продолжила Ампаро, вновь проглотив незаслуженную обиду, – вам есть что показать. Вам будет завидовать весь город, – домоправительница дотронулась до лица Аны Росы, указывая на ее природную красоту.

От продолжения разговора с ними девушку спасло появление Мелины и Бенито, закончивших завтрак и показавшихся в гостиной.

– А сейчас занимайся с Мелиной, – сказал Элисео перед тем, как подняться наверх.

– Я вас оставлю, – распрощалась Ампаро и скрылась за дверью, ведущую в кухню. Раздался оглушительный и зловещий раскат грома.

– А можно мне с вами! – вдруг воскликнул содрогнувшийся Бенито, неумело скрывая свой страх быть оставленным наедине со стихией, и преградил путь смеющимся Ане Росе и Мелине.

– Обещаешь спеть для нас? – шутливо спросила гувернантка, еле сдерживаясь от смеха.

– Обещаю! – торжественно ответил он, – даже две песни. Одна про неуклюжего медвежонка, а другая… другая… – вдруг замялся Бенито, держа палец во рту и вспоминая название второй любимой им песни, услышанной когда-то по радио, – а другую я вспомню, когда буду петь первую!

– Хорошо, – согласилась Мелина, – пройдите в комнату, а мне нужно кое-что разузнать у водителя, – она сделала пару шагов в сторону выхода, – я вернусь к вам через пару минут.

Затем они расстались, и Мелина, немедленно достав серый конверт из кармана, отправилась на улицу, захваченную непогодой.

Вслед за ней в гостиной вновь появилась Ампаро, неприметно сторожившая их за дверью. Ее основной обязанностью было следить за всем и всеми в доме, от ее холодных ищущих глаз не должен был уйти никто. Поэтому она не могла позволить себе пропустить скверную задумку гувернантки мимо себя.

 Ампаро подошла к окну, осторожно отвела в сторону занавесь и стала ждать, пока Мелина доберется до водителя, идя навстречу могучим ветряным вихрям. С упорным терпением и жгучим любопытством женщина наблюдала, как гувернантка, поздоровавшись с шофером и справившись о его здоровье, передала в его толстые руки интересующее ее письмо…

Гроза разыгралась не на шутку и больше походила на ураган, так часто обрушивающийся на местные земли. Дождавшись, пока Мелина вернется в дом и скроется в его глубине, Ампаро вооружилась своим черным дамским зонтом и отчаянно бросилась на улицу, чтобы изъять конверт из рук водителя.

Завидев ее, бредущую по сырой каменной дорожке и весьма забавно укрывающуюся от безжалостного ливня, мужчина поспешил ей навстречу.

– Что вам угодно, сеньора Ампаро? – поинтересовался он, остановившись возле нее.

– Отдай мне письмо, Олаво, – коротко приказала женщина. Шофер не старался изобразить неведение. Он знал, – глаза и уши домоправительницы повсюду и скрыться от них едва возможно. Олаво безвольно протянул ей конверт и виновато опустил глаза.

Не сказав ни слова, Ампаро сунула конверт под пиджак, дабы его строки не размыл бесстыдный дождь, ливший не переставая, и удалилась.

Глава 2

Самым ранним утром того же дня Сальвадора разбудил друг Филиппе, с которым они вместе выросли в приюте для сирот. Дружба, пронесенная ими через всевозможные невзгоды, продолжалась и крепла по сей день. Два похожих юноши, – оба темноволосые, смуглые, высокие и крепкие, – они были похожи на родных по крови братьев. Как и внешность, судьбы их были похожи во всем. Мать каждого из них была бедна и умерла при родах. О других родственниках, возможно, живущих в этом бренном мире, им было неизвестно. Оба они росли в условиях запрета и строгости, отчего почувствовав сладкий вкус свободы, они держались за нее обеими руками, не сворачивая ни на шаг с праведного пути. Вместе они ухаживали за девушками в приюте, пока находились вне пристального внимания требовательного падре Хесуса и сестер. Вместе они приехали в Сьюдад-Дивино в надежде найти в этом милом городке жилье и работу. Так и случилось.

Филиппе трудился на конюшне одного из пожилых землевладельцев, живущих на окраине и ухаживал за десятком кобыл – гордостью сеньора. Сальвадор же пошел дальше и по совместительству устроился сразу на две должности. Утром он, катаясь на выделенном для него велосипеде, развозил почту по городу – это было его своеобразной зарядкой перед основным рабочим днем.  После этого он сдавал транспорт и шел на центральную улицу, устраивался возле антикварной лавки, соседствующей с часовой мастерской. Затем Сальвадор спешно подготавливал с недавних пор знакомые ему инструменты – самодельную подставку для ног, замшевую тряпку, лоскут сукна, несколько черных от гуталина щеток из конского волоса и сам гуталин, – и терпеливо ждал клиентов, которые с удовольствием пользовались услугами чистильщика обуви, красота которой – неотъемлемый атрибут любого воспитанного и уважающего себя человека.

Пусть все труды Сальвадора и Филиппе не приносили огромных богатств, они, однако, были искренне рады и тому, что смогли заработать. Главное, денег им хватало, чтобы оплатить питание и проживание в пансионе «Милосердие», принадлежащем семейной паре Луисе и Раулю Акоста. Только они согласились сдать им подвальную комнату за полцены. Помещение, представленное юношам, вряд ли подходило для жизни. В тесной комнате у каждой из противоположных стен стояли две старые металлические кровати, застеленные застиранным белым бельем, имевшим весьма неприятный запах и серовато-грязный оттенок. Из мебели, кроме спальных мест, была еще небольшая тумба, стоящая в углу. На этом список арендованного имущества заканчивался. Освещением им служили узкие горизонтальные отверстия вместо окон, защищенные металлической решеткой, и выходящие прямо к тротуару, из которого нельзя было разглядеть ничего, кроме ног прохожих. Но даже в этом Сальвадор и Филиппе умудрялись находить пользу. Вечерами, когда солнце скрывалось в закате и комната, без того темная и мрачная, погружалась во тьму, они смотрели в отверстия и рассматривали чужие проходящие мимо ноги, освещенные тротуарными фонарями. Филиппе, не имеющий отношения к работе друга, мог замечать лишь одно – искривленные от природы или, наоборот, идеально прямые и длинные ноги горожан. Сальвадор обращал внимание только обувь.

– Этому сеньору стоило бы обратиться ко мне, – с важностью говорил он, замечая грязь или пыль на чужих башмаках. Кроме всего, строжайшая экономия позволяла юношам отложить некоторые совершенно мизерные суммы на будущее. Каждый из них грезил мечтой о безбедной жизни, – не той, что у них была в детстве и сейчас, а потому, друзья были без раздумий готовы трудиться на любой работе, начинать с самых низов, зарабатывая лишний песо, чтобы потом, когда их жизнь непременно изменится, они смогли бы без стыда оглянуться в прошлое и с непоколебимой уверенностью сказать: «Мы прошли свой путь и гордимся этим!».

Еще одной радостью для Сальвадора и Филиппе были дела сердечные. Последний, отличающийся своей подвижностью и остроумием, уверенно ухаживал за прекрасной дочерью дворецкого Лусией,  живущей в хозяйском доме на правах члена семьи, каковым являлся и ее отец Паскуаль, заслуживший уважение и признание доброго, но одинокого старика Альдонсо. Спокойная, прилежная Лусия пока не сдавалась и всеми мыслимыми и немыслимыми способами удирала от назойливого кавалера, тщетно стараясь скрыть от него свою глубокую симпатию к молодому парню. Понимание этого забавляло весельчака Филиппе и одновременно двигало вперед к новым свершениям.

У Сальвадора была иная история. Он уже давно испытывал теплые чувства к дочери владельцев пансиона Монике Акоста, которая отвечала ему взаимностью, но при этом, боясь злых языков и гнева родителей, закоренелых консерваторов,  резко делящих общество на богатых и бедных, достойных и нет, встречалась с ним тайком и не решалась во всеуслышание признаться в любви к бедному чистильщику обуви, зарабатывающему скудные гроши. По мнению Луисы и Рауля, их красавица-дочь заслуживала лучшего. Поэтому отец решил взять на себя бремя поисков подходящей партии для единственной дочери.

Каждое утро Моника просыпалась с одной мыслью – сегодня стоит признаться родителям, чтобы они более не питали бессмысленных иллюзий. Каждый вечер ее заканчивался тем, что она снова и снова подводила один и тот же итог – как и всегда, девушка не решалась заговорить на эту сложную и болезненную для нее самой и ее родителей тему. Чуткие Луиса и Рауль рано или поздно заметили, что в поведении Моники проглядываются изменения. Она, как никогда грустна и задумчива, изменилась в лице, осунулась.

– Что с тобой, дочка? – участливо спросила заботливая мать, присев рядом и обратившись к Монике, – я не узнаю тебя. Кто украл радость моей девочки? – она погладила ее по руке.

– Мама, похоже, я влюбилась, – тихо, почти неслышно проговорила Моника, не поднимая головы. Глаза Луисы радостно округлились.

– Кто же он? – вскрикнула она, – кто-то из твоих сверстников в лицее? Признавайся, дочка, не томи! – не терпелось матери узнать имя того, кому принадлежит сердце Моники.

В тот момент из своей комнаты, освежившись после прогулки на велосипеде, с сумкой для инструмента в руках вышел Сальвадор, выполнивший свой утренний долг перед городом, и направился вверх по лестнице, ведущей ко входу на первый этаж. Бесшумно открыв дверь, чтобы никого не беспокоить раздражающими скрипами, он оказался рядом с гостиной, в которой беседовали мать и дочь, а, возможно, попутно решалась и его судьба. Он хотел было уже совершить первый шаг, но интуитивно прислушался к знакомым женским голосам и притаился.

– Почему ты молчишь? – не понимала Луиса, глядя на блуждающую по комнате от окна к окну Монику, – ты назовешь мне его имя или нет, дочка? Или, может, ты сочла не нужным известить родителей о том, кто в будущем станет твоим мужем? Это неправильно, ты не находишь?

– Ты его знаешь. Он живет совсем рядом с нами, – уже твердо сказала девушка, скованная страхом от понимания того, что отступать глупо.

– Рядом с нами? – поразилась Луиса, – ты хочешь сказать, что он живет в нашем пансионе? – ответом на ее прямой вопрос было молчание, – как это ни прискорбно, но в мою голову приходит только две кандидатуры, – озадаченная словами дочери женщина на мгновение замолкла. Она вспомнила, сколько раз за последние дни, она встречала во дворе пансиона свою Монику в компании Сальвадора и Филиппе, то качающих ее на качели, то смеющихся на скамье. Луиса в ужасе буквально вскочила с места и вскрикнула, – о, Боже! Нет! Этот кто-то, твой возлюбленный, один из этих оборванцев, Моника? – на лице Луисы застыли волнение и недовольство, – только не говори, что этот Филиппе или Сальвадор! Скажи, что это не они! – напряжение в комнате возросло до непостижимых масштабов. Сальвадор, ожидающий ответа Моники и огорченный реакцией сеньоры Луисы, перестал дышать. Моника резко обернулась, чтобы закричать неистовым криком, что это правда, что ее любимая мама все верно поняла, что именно Сальвадор тот человек, которому она впервые позволила дотронуться до своей души, но увидев лицо расстроенной матери, в последний миг перед роковым признанием девушка радостно улыбнулась и развела руки, чтобы обнять маму.

– Мамочка, ну, что ты такое говоришь? – сдерживая слезы, беззаботно ответила Моника, – как ты могла такое подумать? – Луиса ответила на объятие.

– Ты меня испугала! – призналась женщина, прижимая к себе дочь.

– Кому, как ни тебе понимать, что это невозможно, мама! – лепетала Моника, не замечая присутствия за стеной Сальвадора и не догадываясь о его несчастных страданиях, беспощадно ранивших его доброе сердце, – ведь они такие… – она пыталась подобрать подходящее слово.

– Грязные! – за нее это сделала мать.

От горечи и стыда, мгновенно образовавшихся в душе, Сальвадор также бесшумно, как и появился, вернулся обратно в подвал и, отбросив от себя рюкзак, а затем упав на кровать, уткнулся лицом в твердую подушку. Бессилие, от которого он ударял сжатым кулаком о кровать, убивало его. Он всегда знал, что такая девушка, как Моника – одновременно красивая и богатая, умная и добрая, – никогда не сможет связать себя с таким простаком, каким он являлся. Обида душила его. На его темных глазах сверкнули слезы.

– Куда ты лезешь, идиот! – ругал он сам себя, – это не твой уровень! Она тебе не ровня!

С полчаса пролежав на кровати, он встал, чтобы идти в город. Сальвадор, забыв о гордости, смирился с ударом и решил для себя одно – с Моникой как бы там ни было все кончено. Так будет лучше не для него, для нее.

***

Наконец, бушующий шторм понемногу успокоился и вскоре совсем попрощался с городом, напоследок одарив его последним раскатом грома и щедрой порцией осадков. Жизнь улицы медленно входила в привычный порядок, и уже через час солнце сияло со своей обычной силой и ничто не напоминало о нежданной буре.

Проснувшись, Элисео застал Ану Росу, как и полагалось, в комнате для занятий вместе с Мелиной и мирно стоящим возле рояля Бенито, до нельзя восхищенным умениями молодой супруги брата.

– Ана Роса, будь готова через полчаса, – войдя, сказал Элисео, и затем удалился.

– Вы идете гулять? – живо спросил Бенито, дождавшись ухода хмурого Элисео, – возьмите и меня? – просил он с характерным только ему детским выражением своего округлого лица.

– Бенито, – подошла к нему Мелина, видя, как Ана Роса не нашла ответа на его просьбу, – разрешения стоит спрашивать не у Аны Росы, а у твоего брата. Ты должен это понимать. Его милое лицо сделалось грустным. Он знал, брат не позволит…

Спустившись в гостиную, Элисео прошел в кабинет и заперся там. Время, свободное от дел, он хотел провести в одиночестве, никого не выслушивая, ничего не решая. Но тут, наперекор его совершенно ничтожным желаниям, в дверь кабинета постучали. Он не реагировал на стук, долго не отвечая, и старался не обращать внимания на посторонние звуки.

– Сеньор Элисео, – глухо произнесла стоящая у двери Ампаро, – мне нужно кое-что вам сообщить. Это важно. Вы позволите мне войти?

Будь то кто угодно, самый важный человек в мире, он бы не открыл. Но это была Ампаро, принесшая важную весть, и оставить ее без внимания он не мог. Женщина замечала его особенное поведение по отношению к ней, не догадываясь о том, что это всего лишь жажда власти, преследуемая хозяином, желающим управлять всеми в доме подобно тому, как кукловод управляет марионетками. А она, будучи его посредником, не могла не участвовать в этом. Пусть так, мысль о ее особенности и важности в глазах хозяина грела ее безответно влюбленное сердце.

Пересилив себя, Элисео медленно подошел к двери и открыл ее, чтобы Ампаро смогла войти и спокойно передать ему важное сообщение. Хозяин все также неспешно вернулся в свое прежнее место, безмолвно открыл бутылку дорогого коньяка, стоящую на столе еще до его прихода, налил себе несколько капель и пригубил. В этих его действиях внимательные глаза без труда бы разглядели своеобразную демонстрацию незыблемой власти хозяина, заставлявшего ждать домоправительницу, молча стоявшую по другую сторону от стола и ожидавшую, пока ей будет дано право говорить. Сама Ампаро в его поведении не видела ничего предосудительного, ведь все это драгоценное время, заполненное тишиной, она с наслаждением могла следить за ним, то бросая пылкие взгляды на него, то отводя глаза в неизвестность, в то время как, по ее мнению, сеньор Элисео, будто нарочно искушал ее своим присутствием. Но для нее, тайно влюбленной женщины, это испытание было слишком приятным мучением, чтобы она могла отказаться от него.

– Что у тебя за новости? – закончив затяжную дегустацию, спросил Элисео.

– Мелина, – только и сказала Ампаро прежде, чем передать хозяину злополучное письмо гувернантки, чуть было не покинувшее владения Альворадо. Письмо заранее было вскрыто и оценено черствым взглядом домоправительницы, считавшей поведение Мелины недопустимым, – в этом письме она просит родителей вашей жены приехать и помочь ей. Но разве она нуждается в помощи? – бездушно рассуждала Ампаро, следя за бегающими по строкам письма глазами хозяина, – ведь с замужеством ее жизнь изменилась. Теперь она живет не в грязной хибаре, а в настоящем дворце. Ее жизни можно разве что завидовать. О какой помощи может идти речь?

– Интересно другое, – прочитав письмо, задумчиво проговорил Элисео.

– Что, сеньор? – заинтересованно спросила Ампаро, сделав шаг вперед и слегка склонившись, наверняка, чтобы лучше расслышать его следующие слова.

– С чего Мелина взяла, что она вправе решать такие вопросы? – на лице хозяина таилась злоба, – она нарушила нашу с ней договоренность.

– Вы уволите ее? – похоже, с надеждой спросила женщина, – это будет справедливым наказанием, достойным ее поступка.

– Нет, – решительно отрезал Элисео, посмотрев в глаза Ампаро, – мы будем действовать, как и всегда. Ты знаешь, что нужно делать…