Читать книгу С Новым годом, милый - Александр Викторович Конаков - Страница 1

Приближающийся Новый год, я и моя невеста Катя, решили встретить за городом, сбежав от городской суеты, навязчивых родственников и бесконечных корпоративов. Полгода назад у Кати умерла прабабка Марфа, древняя, сморщенная, но невероятно бодрая старушка, и её деревянный дом в посёлке Сосновый Бор остался пустовать. Посёлок был вполне благоустроенным, всего в сорока километрах от города, но за его околицей уже начинался настоящий, дремучий лес, где зимой воцарялась первобытная тишина. Мы долго не думали. Собрали нехитрый скарб – тёплые вещи, книги, ноутбук, закупили провизию и, воспользовавшись всеми накопившимися отгулами, прибыли сюда за неделю до наступающего года. Цель – прогреть дом и встретить праздник в полном уединении.

Первые два дня прошли, как в тумане. Тумане счастья и безмятежности. Мы топили печь, отмывали окна от пыли, да и в целом наводили уют и порядок. Вечера проводили под пледом, слушая, как ветер гудит в печной трубе, и строили планы на будущее. Я любил её. Любил её нежную улыбку, тёплые руки, её умение молчать, не создавая неловкости. Мы встречались уже два года, и это решение – пожениться – казалось мне самым естественным в жизни.

Затем, на третий день, дёрнул меня чёрт прогуляться до ближайшего магазина. Нужно было купить свечи на случай отключения электричества, и кое-что по мелочи. Катя осталась дома, разбирать старый бабушкин сундук.

Алина не должна была работать в тот день. Её сменщица, как она позже объяснила, слегла с температурой, и наше знакомство состоялось. «Продукты №7» оказались не магазином, а тёмной, низкой лавкой, пахнущей солёной селёдкой, старым деревом и пылью. И она, Алина, казалась в нём чужеродным предметом. Молодая, может, лет двадцати трёх, с очень бледной кожей, будто никогда не видевшей солнца, и густыми тёмными волосами, собранными в небрежный пучок. Черты лица – чёткие, слегка угловатые. Но главное – глаза. Светло-серые, как ледяная крошка, и невероятно живые. Они смотрели с прямым, оценивающим интересом, которого я давно не видел. Она оказалась отличной собеседницей, острой на язык, с лёгкой, чуть циничной усмешкой. Мы говорили о бессмысленности работы в дыре вроде Соснового Бора, о книгах (она, к моему удивлению, читала Баркера), о том, как давит зимняя темнота. В магазине я пробыл часа полтора, не меньше. Когда вернулся, Катя спросила, почему так долго. «Очередь, – брякнул я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Целая толпа пенсионеров разных возрастов.» Она кивнула, полностью удовлетворившись этим оправданием, и продолжила вешать на ёлку стеклянные шары, доставшиеся от прабабки.

На следующий день, Катю срочно вызвали на работу – сорвалась важная поставка, и её присутствие как старшего специалиста по логистике было необходимо. Она пообещала вернуться к утру, поцеловала меня в щёку, и её губы показались мне чуть прохладнее обычного. И вот тогда-то и произошла моя первая, в истории наших отношений, измена.

Я продержался до пяти вечера. Дом, внезапно опустевший, стал давить на меня стенами. Тишина превратилась из умиротворяющей в гнетущую. Я вышел, будто спасаясь бегством, и поплёлся по заснеженной улице к одинокому огоньку вывески «Продукты №7».

Я пришёл за пару часов до закрытия. Алина как раз отпускала покупателя – сморщенного старичка. Как только я переступил порог, звякнув колокольчиком над дверью, она повернулась, и на её лице не было ни капли удивления. Будто она ждала. Молча, не отрывая ледяных глаз, она закрыла дверь на ключ и повесила картонную табличку «Закрыто» с обратной стороны стекла.

Затем предложила чай. Не спрашивая, хочет ли гость. Просто констатировала факт.

Мы расположились прямо возле прилавка, рассевшись на грубых деревянных стульях друг напротив друга. Она сняла синий рабочий халат и оказалась в тонкой чёрной блузке из какой-то блестящей ткани, с глубоким, почти до талии декольте, и в короткой плиссированной юбке, скрывающей лишь верхнюю часть бёдер. Под ней – чёрные капроновые колготки с едва заметным блеском. В магазине было прохладно, от морозильных ларей тянуло стылым дыханием, но она словно не боялась холода.

– Не мёрзнешь? – спросил я, и голос мой предательски дрогнул.

Она лишь улыбнулась уголком рта.

– У меня горячая кровь.

Это было похоже на заранее спланированное свидание. Скорее всего, так оно и было. И я, как загипнотизированный кролик, пришел в клетку с морковкой.

Чай мы так и не выпили.

Сначала был поцелуй. Её губы, полные и влажные, пахли дешёвой клубничной помадой и крепким чаем. В них не было нежности, только требовательный голод. Её язык вторгся в мой рот, настойчивый, опытный, лишающий воли. Он исследовал каждый уголок, словно спеша запечатлеть вкус. Я ответил тем же, утопая в этом странном, химическом клубничном вкусе, смешанным с чем-то глубоко женственным. Мои руки вцепились в её талию, ощущая под тонкой блузкой упругое тело.

Её руки скользнули под мою одежду. Пальцы были прохладными от долгого пребывания в сыром помещении, и этот контраст с жаром её рта и моего собственного тела заставил меня вздрогнуть. Эти холодные пальцы двигались по моей спине, животу, груди с хирургической точностью. Её ногти, короткие, но острые, оставляли на коже тонкие, щемящие полосы, границу между болью и наслаждением. Она откинула мою голову назад, губы скользнули по моей челюсти к шее и стали покрывать поцелуями, каждый ее сантиметр. Дыхание её было горячим и прерывистым.

Мы занялись сексом прямо на прилавке. Её короткая юбка задралась сама собой, обнажив бёдра в тонких, почти невесомых чёрных колготках. Материал порвался под моими пальцами с отчётливым, будоражащим слух звуком. Она сидела на прилавке, а я, крепко держа её за бедра, ритмично двигался вперед-назад, со все нарастающим темпом. Она громко стонала. Её стоны были низкими, хриплыми, рвущимися из самой глубины горла.

Она впивалась мне зубами в плечо, чтобы заглушить стоны, а я, будто впав в неистовство, двигался так быстро, как никогда прежде. Когда все закончилось, я еще минут десять лежал на её груди, пытаясь отдышаться.

Домой я шел в странном, растерянном настроении. Я, почти физически ощущал запах секса и греха, что источало моё разгоряченное тело. Вскоре, обмывая свое тело в крохотной бане, я пытался смыть с себя не только запахи, но и ощущение. Ощущение, что я пересёк какую-то черту, не в бытовом, а в метафизическом смысле. Но самое гадкое, самое отвратительное было другое: я не чувствовал ни капли вины. Была пустота. И странное, леденящее душу осознание: Алина мне больше не интересна. Цель достигнута, аппетит утолён. И вот от этого чувства, меня тошнило.

Я стоял в «Продуктах №7», но магазин был пуст, полки затянуты паутиной, а единственным источником света служили мигающие гирлянды, бессильно обвивавшие стеллажи с консервами. Они отбрасывали на стены судорожные, прыгающие тени.

Алина была там. Она стояла за прилавком, спиной ко мне, в той самой чёрной блузке и короткой юбке. Она что-то мыла, её плечи плавно двигались в такт работе. Из колонок, вмурованных куда-то в стены, тихо, на грани слышимости, лилась какая-то разухабистая новогодняя песенка, искажённая до неузнаваемости замедлением и помехами.

Потом вошёл Он. Или она. Или даже – оно. Фигура в длинном, тёмном, до пят, пальто, с поднятым воротником и глубоко надвинутой на лицо шапке-ушанке. Лица не было видно, только чёрная дыра в обрамлении грязного меха. В руке, опущенной вдоль тела, был топор. Не колун, не современный топорик для дачи, а старый, плотницкий топор с длинным топорищем и широким, тускло поблёскивающим лезвием. На обухе виднелись тёмные пятна, въевшиеся в металл.

Он шёл не спеша. Его тяжёлые сапоги глухо стучали по деревянному полу, заглушая шипящую музыку. Алина, казалось, ничего не слышала. Она продолжала своё дело, напевая что-то себе под нос.