Читать книгу Поэт и Лампа - Александр Власович Головко, Александр Власович Алекс, Александр Алекс - Страница 1

Часть I

Глава 1.

Эта история приключилась однажды в доме на окраине небольшого южного городка. Рядом протекала говорливая речка, прорезающая Синие горы Кавказа живым, блистающим клинком. В доме под зелёной крышей жил Поэт. У окна, на письменном столике среди вороха бумаг, вспоминая младые дни, смиренно коротала время старенькая эбонитовая Лампа. Долгие годы она пылилась невостребованной, но верила, что каждая вещь должна кому-то служить, иначе незавидна её участь…

От тоски или праздности, у Лампы в душе что-то творилось несусветное… В тиши она подолгу предавалась размышлениям: «Странные люди, − пишут стихи, как мой хозяин, называя это вдохновением.

Не потому ли и меня в последнее время переполняют непонятные чувства…

А он? – рассуждала Лампа, − сможет ли Поэт понять мою душу? Мне так хорошо рядом с ним. Кажется, я обретаю второе дыхание и, как женщина, начинаю им увлекаться…»

На столе Лампа занимала почётное место. У Поэта, включавшего свет, в глазах вспыхивали огоньки, словно он сам светился изнутри…

«Наверно, он полюбил меня, − озарило Лампу, − не зря же в глазах пылает этот божественный отблеск!»

У Поэта имелась ещё и печатная Машинка, которая также стала невольной героиней этой истории. (Не зря же по законам жанра требуется Соперница. Машинка подходила на эту роль идеально). Новенькая, недавно подаренная другом Поэта, своей красотой возбуждала зависть Лампы, поблёскивая белыми клавишами, словно посмеиваясь над наперсницей.

Поэт будто всё больше отдавал предпочтение Машинке. Печатая, он нежно касался клавиш, поглаживая пальцами по её округлостям, подолгу задумываясь и смотря в одну точку…

От небрежного нажатия пальцами, клавиши Машинки иногда сцеплялись, в этот момент он чертыхался, а Лампа радовалась его обиде на Машинку, потому что не желала делить с кем-либо предмет своего обожания. Сама же испытывала настоящее блаженство, когда Поэт дотрагивался головой до её шляпки-отражателя, наклоняясь близко-близко. Слышно было его дыхание и биение сердца. В этот момент Лампа возбуждалась и сильно накалялась. «Вот она любовь! – восторженно стучало у неё в висках, − какое же это необыкновенное чувство!»

Ощущал ли Поэт её душевные перемены – вряд ли, трудно было понять это и бедной Лампе. Она страдала от ревности, оттого стали часто перегорать лампочки. Хозяин вынужденно брал Лампу за лебединый изгиб шеи-штатива, выкручивал перегоревшую лампочку, меняя на новую. Довольная оказанным вниманием, Лампа благодарно сияла, отдавая любимому весь накал своего электрического сердца!

Так продолжалось какое-то время. Поэт писал, вслух читал стихи, в которых звучали слова: «любимая!», «единственная!» Лампа принимала это на свой счёт и жалела, что в ответ не может произнести ни слова. О, какие слова теснились в её эбонитовом сердце!

А лампочки перегорали всё чаще и чаще…

Однажды, неожиданно для Лампы, у Поэта вырвались гневные слова: «Так я скоро разорюсь на одних лампочках. Как ты достала меня, старая вешалка!»

Обращение было явно адресовано ей, но причём здесь «старая вешалка»? Наивная, Лампа не знала, что люди, не задумываясь, часто говорят жестокие слова и совершают безрассудные поступки. Не догадывалась она и о том, что для человека вещь с двадцатилетним возрастом иногда кажется рухлядью…

Так бы и мучилась Лампа в сомнениях, но неожиданно Поэт принёс в дом картонную коробку. Вынул из упаковки пахнущую новизной никелированную лампу и поставил её на место прежней. Не церемонясь, взял старую Лампу за понурую шею-штатив и отнёс на улицу, бросив возле мусорных баков…

Лампа, увидев удаляющуюся спину Поэта, задохнулась от горя и несправедливости: «Ах, зря я ревновала к Машинке. Он не любит меня! Для него я просто «вешалка», «старая рухлядь!»

Но не хотелось Лампе верить в коварство любимого, в глубине души ещё теплилась надежда, что это всего лишь недоразумение, что Поэт спохватится и вернётся, а она по праву займёт прежнее место. Разве может другая лампа, даже новая, светить так преданно? Она всегда хотела лишь только одного − радовать милого и большего ей ничегошеньки-то не надо…

Глава 2.

Минул месяц.

Поэта почему-то покинуло вдохновение. Вначале казалось, что это лишь временный спад. Так уже бывало не раз. Но время шло, а ничего не менялось. Почему-то интуиция подсказывала, что это как-то связано с Лампой: «Старой или новой? Чушь какая-то…» − злился Поэт, произнеся это громко вслух, отчего испугался собственного голоса.

Сидя за столиком, печально глядел на печатную Машинку, на тускло светящуюся никелированную лампу, бездумно включая и выключая её… Одолевала мысль: «Почему Муза то появляется, то внезапно покидает нас?»

Пытался оценить трезво своё состояние, но ничего не получалось. Время шло…

Неведомые силы управляют нами и во сне. Однажды ночью ему приснилось, что сидит он за рабочим столом и в темноте тянется к любимой старой Лампе, чтобы включить свет. Вдруг из шляпки-отражателя на него глянули большие, мерцающие глаза. В темноте он даже различил тонкие черты женского лица, пунцовые губы и бледный лоб. Глянул на подбородок, едва различимые ямочки на щеках, курносый носик. Губы сложились в улыбку, а тихий, зовущий голос, произнёс имя Поэта… Он наклонился к Лампе-женщине, прикоснулся, но неожиданно ожёгся и с криком проснулся.

«Что за сон?» − лихорадочно думал он. Подушечка указательного пальца действительно горела как от ожога, а в рассветных сумерках на столе никелево ухмылялась новая лампа.

Поэт стал вспоминать женщину из сна, она показалось знакомой, где-то он видел это лицо, но где?

Однако через минуту утренняя сладкая нега снова обволокла его, как молочный туман, странно погрузив в тот же сон, в котором он бродил по улицам в поисках прекрасного видения…

С этой ночи, как по волшебству, сон регулярно возвращался к нему и вскоре стал желанным, как свидание с любимой. С надеждой ждал ночи и этого сна, чтобы погрузиться в состояние, напоминающее волшебный фимиам. Наконец Поэт встретился с прекрасной незнакомкой, которую называл Музой. Взявшись за руки, влюблённые блуждали в бесконечных лабиринтах сновидений, летали в неведомых пространствах, бывали на цветущих планетах, он целовал и обнимал любимую…

В реальности же потерял счет времени, днем делал необходимые дела чисто машинально, в предвкушении предстоящей ночи и восхитительной блондинки с бирюзовыми глазами.

Но видения прервались также внезапно, как и возникли. С тревогой стал ждать встречи, ложась спать, готовясь, словно к какому-то ритуалу, но сны не возвращались.

Поэт теперь только и думал о Музе, кажется, влюбившись в придуманный образ, в видение, отчего почувствовал отчаяние: «Что за рок играет со мной?..»

Сначала на него напала хандра, позже мелькнула мысль: «Надо попытаться разыскать выброшенную Лампу. Здесь явно что-то не так. Но где она теперь? Может, кто подобрал, а, может, увезли мусорщики на свалку…»

Решившись, заглянул на то место, где оставил её месяц назад. Как и предполагал, Лампы там не оказалось. Поинтересовался у бомжа, энергично ковырявшегося в баках, но он лишь пожал плечами, его кроме еды и того, что можно еще продать, ничего больше не интересовало.

Поэт почувствовал себя неловко, удаляясь от непрезентабельного места. Чувство тревоги нарастало, и тяготило пропавшее вдохновение. Теперь вселилась уверенность, что хандра связана именно с Лампой, точнее, с восхитительным образом женщины, стоящей перед глазами…

* * *

В молодости у Поэта была жена, дети, но в зрелые годы остался один. Семейная жизнь не сложилась, зато оставалось любимое дело – творчество. Оно требовало большой отдачи сил, втянувшее Поэта в сложившийся ритм: контакты, общения с интересными людьми, а работа за письменным столом придавала новые силы.

А теперь ему было тревожно в этой неизвестности, появилась раздвоенность сознания. Ко всему примешивалась неустроенность быта, как спутница одиночества. И эти сны, которые всколыхнули душу…

Там, в мерцающей глубине, вдруг всплыл забытый образ из далёкого детства. Он вспомнил, как однажды мальчишкой в одной приключенческой книге увидел изображение прекрасной девушки. Рисунок поразил его чистотой линий и чем-то неуловимо таинственным. Образ Лампы-женщины был так похож на тот детский рисунок…

Мы почти не задумываемся: из чего складывается женская красота, не поверяем алгеброй гармонию. Часто это просто неуловимые черты лица, определённые формы носа, подбородка, глаз…

Тяга к прекрасному закладывается в наших генах, но может проявиться не сразу, до поры она может дремать и развиваться неосознанно, как в нем, в подростковом возрасте.

Картинка, что так полюбилась, зацепила воображение Поэта. Он рос ранимым и романтичным, глубоко скрывая в себе эти качества. Боялся насмешек сверстников. Тогда он тайком вырвал лист из книги, и долгое время хранил под подушкой, разглядывая рисунок в уединении. Мечтал о дальних странствиях, представляя себя, то рыцарем, то пиратом из полюбившихся приключенческих романов. В мечтах − героиней сердца был придуманный им образ девушки.

После того, как поиски Лампы не дали результата, Поэт осунулся, мучаясь, не зная, что делать. Стал прикладываться к хмельной бутылочке, днями валяясь на диване, стараясь ни с кем не общаться, не выходить на люди.

Неизвестно, чем бы всё кончилось, но однажды вечером к нему постучались. Открыв дверь, увидел маленького тщедушного человечка, похожего на сказочного гнома.

Не говоря ни слова, пришелец протянул Лампу. Поэт даже не удивился, сразу узнав знакомые формы! Она была цела и будто стала новее. Старичок, не говоря ни слова, ритуально поклонился и, отступив, тут же растворился в темноте.

Аккуратно, как самое дорогое, Поэт пронёс Лампу в комнату и поставил на прежнее место – в левом углу среди бумаг, а никелированную торопливо спрятал в шкаф.

Он не отрывал глаз от Лампы, сначала будто отстранёно, машинально взял тряпочную салфетку и стал протирать её, поглаживая, как живое существо по округлой шейке, по отражателю и основанию. Настроение сразу улучшилось, он замурлыкал популярную песенку: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин!..»

Привычно сварив крепкий кофе, устроился за столиком, наслаждаясь обжигающим напитком, быстро что-то стал записывать, а глаза его засветились тем особенным светом, когда приходит вдохновение. Писал весь вечер и всю ночь. К утру сложилась поэма, в которой (вы догадались) героиней была прекрасная Незнакомка, а герой – всем походил на него. Поэт умиротворённо откинулся в кресле и тут же задремал. В дрёме ему виделось, что сидит за столиком и снова пишет, пишет…

Вот уже в окошке забрезжил свет, Поэт проснулся и, протянув руку, погасил Лампу, в её овальном отражателе заиграли блики утренней зари, в которых неожиданно стал вырисовываться образ девушки с позолоченными волосами, искристыми смеющимися глазами – его Музы. Притягивала улыбка, а в зрачках, как в зыби на воде, что-то призывно дрожало и звало к себе. Но вскоре оно оформилось во вполне реальное лицо, фигуру…

Поэт робко погладил огненные волосы. Незнакомка не исчезла. Не сдерживаясь, он поцеловал её, мгновенно утонув в нахлынувшей волне страсти, забыв обо всём на свете. Поцелуй жёг, как горячий кофе,− спутник его бессонных ночей, но оказался гораздо слаще божественного напитка.

Молодая страсть накрыла влюблённых, они забыли обо всём на свете и провалились как в невесомость.

Вы спросите по поводу происходящего: что это − воспалённое воображение Поэта или чудо, воплощённое в действительность? Но что мы понимаем под словом «действительность»? Быть может, это то, что нам хочется видеть. Поэтам – особенно. С ними, как с влюблёнными это случается. Блажен, кто верует. Он поверил сразу и безоговорочно! А воображаемым оппонентам со всей убеждённостью сказал бы: «Вы, наверно, никогда не любили по-настоящему!»

Случается, что с возрастом многие забывают это несказанное чувство: поцелуи в тёмной аллее парка или где-нибудь на вокзале, продуваемом сквозняками, в комнате, украдкой от родителей. Томление и ожидание встречи, письма. За признанием и блаженством поцелуев, вздохов при луне, вдруг появляются нелепые ссоры, затем вновь бурные объяснения… Всё это и многое другое живёт в ёмком слове «Любовь». Теперь, конечно, всё не так, как в пору нашей молодости. Сегодняшняя любовь по расчёту − совсем не то, что ещё во времена родителей Поэта.

Суровые годы войн и романтичную эпоху пятилеток и строительство БАМа, гидроэлектростанций и освоения Целины, поэтов и композиторов, воспевающих такую любовь, выпестовали особое поколение советских людей… Теперь пропала романтика, а без неё, без песен у костра, прогулок у речки, тисканий и вздохов при Луне, страданий и надежд, может ли возникнуть настоящее чувство?»

В ответ на такую тираду поэтической души вы, возможно, усмехнётесь: «Лирика».

Да, но без неё, как и без любви, человечество просто исчезнет…

Но вернёмся к нашим героям. Поэт и Муза Ламповна, как в шутку окрестил он свою подругу, долго не выходили из дома, забывая порой о еде, растворяясь в страсти. Им теперь было всё равно, что творится в целом мире.

Чувство, что накрыло их, было похоже на сказку, ожившую среди россыпи мерцающих звёзд и галактик. Словно в огромном гамаке, подвязанном одним концом к Полярной звезде, а другим − к какой-нибудь Альфе Центавре, они раскачивались от неудержимой страсти, поднимающей их стремительно вверх и опускающей вниз…

Для уже немолодого Поэта такой всплеск эмоций оказался настоящим испытанием, но у него словно открылось второе дыхание. Да и страсти такой он не испытывал никогда…

Муза, само совершенство, манила красотой и непосредственностью. На вид ей − лет двадцать, лицо с правильными чертами, волосы отливали рыжей медью с серебром. Были они прямыми, ниспадающими свободно и, как ни странно, жёсткими на ощупь, словно тонкие электрические проволочки. Кожа светилась золотистым оттенком, и вся она сияла светом изнутри, как и её глаза − две вольтовы дуги.

В перерывах между занятием любовью, они часами говорили обо всём, а интересы у них совпадали настолько, что и предмета спора почти не возникало. Поэт мог только мечтать о подобной любви. За прошедшие «всё лучшие годы», эти мечты заметно подтаяли, потускнели. И вот теперь забрезжил свет оттуда, откуда он никак не ожидал, можно сказать, в прямом смысле – из Лампы…

Глава 3.

У Поэта была с детства тренированная память, он помнил бесчисленное множество дат, исторических и окололитературных событий, имён, стихов. Много знал стихотворений Пушкина, включая поэму «Евгений Онегин», произведения поэтов Серебряного века и современников. В его голове счастливо совмещались авторские стихи и песни с десятками шлягеров молодости.

Муза была другого склада, но она знала порой такое, что не изучают даже в вузах, зато не смогла бы ответить – откуда это. Словно оно пришло само собой. Она разбиралась в различных искусствах, могла играть на разных инструментах, владела несколькими иностранными языками, свободно декламируя в подлиннике отрывки из великих поэтов, российских классиков.

Очень сочно и красиво она говорила обо всём, так что Поэт переставал слышать смысл произносимого, отрешённо наслаждаясь её физической красотой, мелодичным грудным голосом. Просто смотрел на неё, и не верил, что случившееся с ним − не наваждение. В эти минуты завидовал себе самому, своему везению: наконец-то Всевышний внял его мольбам, значит он действительно что-то стоит!

Муза в такие моменты, замечая, что Поэт впадает в прострацию, замолкала, целовала его нежно в лоб, как ребёнка, отстранялась, взглядывала в глаза и восклицала: «Я так не играю! С кем это я сейчас говорила, милый?»

Он тряс головой, сбрасывая оцепенение, широко и несколько виновато улыбался, сгребал её большущими ладонями, легко сажал на колени, целуя. Она слабо сопротивлялась, это переходило в бурный интим, заканчиваясь отдыхом и новыми разговорами.

Муза варила кофе или заваривала чай, делала бутерброды с маслом и колбаской, жарила омлет. Они неспешно ели, порой не различая, что сейчас творится на улице: вечер или утро.

Так продолжалось около месяца. Друзья безуспешно пытались дозвониться по проводному телефону, он отключил и сотовый.