Читать книгу Ты победил - Александр Зорич - Страница 1

Медовый Берег, 63 год Эры Двух Календарей

Месяц Белхаоль

1

Пожалуй, за прошедший год Эгин постарел (или возмужал, тут как посмотреть) на все десять. Здесь не обошлось без участия Свода Равновесия.

Не обошлось и без мудрого гнорра Свода, «юноши небесной красоты», не знавшего себе равных ни в коварстве, ни в проницательности.

Не обошлось без женщин. А точнее, одной-единственной женщины с печальными, всегда словно бы чуть заплаканными глазами и целомудренными повадками чужой жены.

Еще десять дней назад, подымаясь на борт паршивого торгового судна, которое даже доброжелатели звали не иначе как «плавучим сортиром», Эгин был уверен в том, что направляется в почетную ссылку.

Ибо нет в Варане лучшего для ссылки места, чем Вая, столица уезда Медовый Берег.

Недаром ведь даже «плавучие сортиры» наведываются туда не чаще четырех раз в год. Или пяти. Но пятый – это уже из ряда вон выходящее событие. Только когда в Вае происходит нечто уму непостижимое. Например, когда убивают тайного советника.

Когда убивают тайного советника, приходит пятый по счету корабль. Такова, надо полагать, местная примета.

2

Вая. Место, где предстоит жить опальному арруму Эгину в его двадцать восемь лет. Жить до самой старости. Обзавестись внебрачными детьми и подагрой, а может – мигренью. Дожить до шестого десятка и тихо почить в чине все того же аррума.

Ибо из таких мест, как Вая, редко возвращаются в столицу. Такие места, как Вая, созданы для того, чтобы в них тихо и мирно догнивать, дожидаясь конца своих дней. Чтобы поставить меч на подставку у кровати и иногда стирать с него пыль.

Глядя на немногочисленные приземистые домики, сработанные из гнилых досок и некрасивой серой глины, Эгин думал о том, что гнорр Свода Равновесия, медовоустый Лагха, мог бы обойтись и помягче со своим опальным аррумом. Мог бы подыскать ему более поэтическое место для пожизненного гниения. Хоть бы уж Старый Ордос с его катающимися вдоль дорог валунами и назойливыми призраками-шептунами. Или могилу.

В тот день настроение у Эгина было отвратительным. Уж очень много хорошего осталось позади, в столице. Уж очень скучным казался ему город Вая. Одного-единственного двухэтажного здания, исчадия опального столичного архитектора, по мнению Эгина, было недостаточно для того, чтобы называть деревню с нездоровым климатом обязывающим словом «город».

«Пожалуй, в этом двухэтажном сооружении мне и придется стирать с меча пыль», – мрачно отметил Эгин. Он угадал, это был дом градоправителя.

Только что он выбирался из лодки на зыбкие доски крошечной пристани.

Вая не имела порта. Речка Ужица нанесла в месте своего впадения в море прорву вязкого вулканического песка и глины. Дноуглубительных работ здесь, разумеется, никто и не думал вести. Небось не Пиннарин. Кораблям приходилось бросать якорь в полулиге от берега и вести сношения с Ваей исключительно при помощи лодок.

Эгин – аррум Опоры Вещей. Йен окс Тамма – тайный советник уезда Медовый Берег. Йен окс Тамма и Эгин – одно и то же лицо. Теперь Эгина звали Йеном окс Таммой.

Еще год назад Эгина звали Атеном окс Гонаутом. И был он чиновником Иноземного Дома. Из многочисленных событий, которые произошли с ним в прошлом году, Эгин теперь был склонен считать самым важным ночь страстной любви с теперешней супругой гнорра Свода Равновесия, девицей Овель исс Тамай. Кроме этого, он убил своего начальника Норо окс Шина – при помощи Скорпиона, или, как говаривал сам Норо, Убийцы Отраженных. Но вспоминать перипетии этой истории Эгину было неприятно.

Как известно, офицеров Свода Равновесия нельзя называть их истинными именами, кроме как в обществе коллег. А жаль. Эгину совсем не нравилось называться Йеном, хотя за время пути из Пиннарина в Ваю он успел немного привыкнуть. Да и вообще за последние девять лет Эгин сменил имен больше, чем шлюха клиентов в канун новогодних праздников.

Должен ли жалеть офицер Свода Равновесия о том, что за последние девять лет он сменил больше имен, чем портовая шлюха клиентов в канун новогодних праздников? Нет, ибо офицеры Свода Равновесия не должны жалеть ни о чем.

Тот душевный орган, каким обычные люди жалеют, у офицеров Свода Равновесия отмирает за ненадобностью еще на Высших Циклах обучения. Но Эгин почему-то жалел.

– Добро пожаловать в Ваю! – Вица, местный градоправитель, хозяин зычного баса. Он подал руку Эгину, помогая ему выйти из лодки. Вица преисполнялся самыми верноподданническими чувствами.

Толстый простоватый Вица, конечно же, знал, что перед ним за птица. Тайный советник, даже такой молодой и белобрысый, как Эгин, – это всегда человек Свода. А Свода Вица боялся, как дети боятся темноты. Как животные – огня. Для этого страха у Вицы были все основания. Как и у всех прочих граждан Великого княжества Варан.

3

Эгин прибыл в Ваю не один. Его двадцатитрехлетний помощник по имени Есмар был, как и Эгин, офицером Свода.

Две черные косы. Короткий меч северного образца с выщербленным у самой гарды лезвием. И неискоренимая страсть лезть под юбку к каждой встречной особе женского пола. Лезть, не страшась ни Уложений Жезла и Браслета, ни детин с дубинами и колунами – братьев, мужей и свояков приглянувшейся красавицы.

Разумеется, имя Есмар тоже являлось конспиративным. Его истинное имя, с трудом уместившееся на Внешней Секире, за полной его неудобопроизносимостью Эгин так и не запомнил. Какой-то там «Неферна-тра-та-та-и-Пайпалассил». Древнее, очень древнее ре-тарское имя, которое Отцы Поместий раскопали в своих излюбленных запретных писаниях и решили пооригинальничать.

Есмар был секретарем тайного советника уезда Медовый Берег.

Есмар подавал Эгину меч и плащ. Есмар играл с Эгином в лам и распивал легкое вино. Есмар болтал с Эгином о местных красотках и пестовал двух тварей, которые тоже были отряжены в Ваю Сводом Равновесия. Ухаживать за животными было его самой важной обязанностью, ибо Есмар являлся офицером Опоры Безгласых Тварей. Всякий знает, что эта Опора существует для того, чтобы люди и безгласые твари понимали друг друга как можно лучше.

Тварей было две. Черный бесхвостый кобель огромной величины и повышенной злостности по кличке Лога. И почтовый альбатрос, всю дорогу хмуро просидевший в огромной клетке, ожидая свободы или, на худой конец, рыбы.

Кличка альбатроса была Шаль-Кевр.

Эгин сносил Есмара без труда, можно сказать, что Есмар был ему почти симпатичен.

Эгин терпеть не мог кобеля, который напоминал ему о кровавых виражах его собственной биографии. И не замечал альбатроса, бездумный, но неизреченно печальный взгляд которого вселял в Эгина смертную тоску.

Впрочем, в полезности альбатроса Эгин не сомневался в отличие от полезности Есмара и Логи. «С альбатросом хоть можно будет послать в столицу какие-нибудь новости…»

4

Тайного советника по имени Гларт, предшественника Эгина на этом ответственном посту, убили два месяца назад.

Пастухи местного помещика Круста Гутулана нашли тело у обочины пустынной дороги, ведущей в горный рудник.

Вскоре Гларта опознали, хотя это было нелегко. Лицо Гларта было изуродовано насекомыми, воронами и жуками-могильщиками. Левая рука отрублена. Ребра на спине были изломаны, сердце вырезано. Одежда изорвана в клочья. К счастью, мясом Гларта побрезговали росомахи и медведи, иначе его останки исчезли бы в полной неизвестности навсегда.

Стрела, которая, судя по размерам, была выпущена из огромного тисового лука в человеческий рост, пробила Гларту спину, прошла сквозь сердце и вышла из груди. Надо полагать, Гларт умер мгновенно.

Все эти достаточно скудные подробности Эгин узнал еще в Пиннарине, когда одним отнюдь не прекрасным солнечным утром нашел у себя на столе записку от гнорра…

…Эгин помнил Гларта по Четвертому Поместью. Они никогда не были особенно дружны. Гларт культивировал в себе исполнительность и молодцеватость. Эгин, напротив, кичился неким подобием спокойного диссидентства. Диссидентство Эгина распространялось в основном на вопросы, связанные с распорядком дня и скучными дежурствами. Молодцеватость Гларта отравляла жизнь всей казарме. «Слава Князю и Истине!» – на всю трапезную провозглашал двенадцатилетний Гларт, выловив в своей чашке с компотом целую сморщенную грушу. Поговаривали, что он доносит на товарищей, Эгин допускал, что врали. Хотя по тому, как Гларт пошел в гору, заступив на службу в Опоре Вещей, можно было заключить, что привычка стучать у него имелась. Так или иначе, Гларт запомнился Эгину как любитель вытягиваться во фрунт. Кожа у него была удивительно сухой, прикосновения его рук были неприятны…

К записке гнорра, рассказывающей о гибели Гларта, было приложено обстоятельное письмо из Ваи за подписями градоправителя Вицы и начальника гарнизона Тэна окс Найры.

Еще тогда Эгин подумал вот о чем: когда вырезают сердце у трупа, это делают неспроста. Вырезанное сердце – особенно когда оно вырезано у офицера Свода – всегда настораживает тех, кто сведущ в Измененной материи и словах Изменений. Офицерам Свода не следует объяснять, с какими целями вырезают сердца своим жертвам иные умельцы. Эгин не представлял в этом смысле исключения.

Эгин утешал себя мыслью о том, что, возможно, дела не так уж плохи и, не исключено, это сделал какой-нибудь бесноватый горец для того, чтобы его, сердце Гларта, съесть. Гадостей о местных горцах Эгин наслушался и от градоправителя, и от местного учителя Сорго предостаточно в первый же день пребывания в Вае.

Так или иначе, Эгин решил начать расследование с осмотра тела.

Строгая процедура опознания уже рисовалась у него в голове, когда он в обществе начальника вайского гарнизона Тэна окс Найры – сухопарого вояки со впавшими скулами – шествовал по направлению к неказистому сараю с двумя караульными у дверей.

Там, залитое воском для предотвращения дальнейшей порчи, лежало тело Гларта, рах-саванна Опоры Вещей.

5

– Спешите видеть, милостивый гиазир, – с дрожью в голосе отрапортовал начальник гарнизона, распахивая дверь сарая – вайского Чертога Усопших – и отступая назад на шаг. – Там он и лежит. Совсем недалеко. Только чуть спуститься. Только спуститься – и вот он уже там лежит.

Солдат, стоявший в карауле, услужливо протянул Эгину масляную лампу.

Очень кстати. В подвале было темным-темно, а лестница оказалась крутой и склизкой.

Эгин бросил испытующий взгляд на начальника гарнизона, а затем на караульных.

Бледные перепуганные лица без признаков утонченной мыслительной деятельности. Грязные, жирные волосы. У одного солдата веревочка на портках завязана абы как и ее концы неряшливо свисают из-под застегнутой лишь на половину крючков куртки.

От комментариев по поводу внешнего вида караульных Эгин воздержался. Но испуганная взвинченность его провожатого удивила и разозлила его. Солдаты тоже были хороши – у них дрожали руки. Кажется, каждый из них согласился бы простоять в карауле три ночные смены, лишь бы сейчас не спускаться вместе с Эгином в подвал, где лежал всего-навсего труп предыдущего тайного советника уезда.

– Вы что же, со мной не пойдете?

– Помилуйте, милостивый гиазир, там и без нас тесно, – попробовал отшутиться Тэн окс Найра.

– Ну уж нет, идемте вместе, – отрезал Эгин.

«Еще не хватало поощрять такие настроения! Что можно взять с солдата, который боится дохлого Гларта? Да Гларта, когда он был жив, и то никто не боялся!»

– Все-таки мы ведь там уже были… Что там смотреть? – не унимался Тэн, стремительно бледнея.

– Отставить разговоры! – рявкнул Эгин, выходя из себя. – Вы, Тэн, пойдете первым. Я – вторым. А вы, – Эгин указал на очень крепкого солдата по имени Гнук, – третьим.

Никто не осмелился продолжать спор с тайным советником, и они спустились вниз – туда, где смердел, дожидаясь торжества справедливости, бывший товарищ Эгина по Четвертому Поместью.

6

Нижняя дверь в Чертог Усопших города Вая долго не хотела поддаваться. Наконец Тэн окс Найра при помощи Гнука преодолел сопротивление невидимой пока материи и приоткрыл дверь.

– Мама родная! – взвыл Тэн.

Комната наполовину была завалена землей, как если бы сваи, державшие грунт, вдруг рухнули, выеденные изнутри червями-древоточцами. Комнаты не было. Не было и трупа.

Кое-как совладав с мокрой землей и досками, они наконец протиснулись внутрь.

Солдаты и Тэн начали беспорядочные раскопки, используя для этой цели широкие кинжалы прямо в ножнах.

Эгин осматривал подвал при свете масляной лампы. Все выглядело так, будто бы гигантский крот, трудясь над своим туннелем, сбился с пути и случайно вылез посреди подвала. «Хотя, впрочем, какой еще крот? Кротов такой величины не бывает и быть не может. Такие кроты с голоду передохли бы быстрее, чем в первый раз как следует набили себе брюхо всякими там червями!» – подумал Эгин.

– Вы что, не помните, где лежал труп? – ледяным тоном спросил он. Ему не нравилась рассеянность, с которой поглядывали на него подчиненные.

– Помним, он лежал здесь, на деревянном топчане.

– Ну?

– Ну и вот… собственно, его нет… – развел руками Тэн.

– А топчан? – спросил Эгин с некоторой издевкой.

– И топчана тоже нет.

– Что ж, нет так нет, – заключил Эгин и решительно направился к выходу.

Покойный Гларт пропал вместе с топчаном. Но Эгин почти не удивился. Разве можно ожидать чего-нибудь путного в местности, где трупам вырезают сердца и отсекают левые руки, во плоти которых у всякого офицера Свода Равновесия заключена Внутренняя Секира? Дар Свода. Пуповина Свода. Родимое пятно Свода.

7

Неудача с осмотром тела несколько удручила Эгина.

Не то чтобы ему так уж не терпелось поглядеть на безобразные разлагающиеся останки однокашника. С некоторых пор Эгин стал суеверен, он не любил, когда дело начинается с неудачи.

Куда подевалось тело?

«Знать не знаем! – лепетал один из караульных. – С того дня, как его сюда принесли, здесь все время кто-то был, вооруженный».

«Оно там, наверное, под землей! Нужно еще поискать. Получше», – деловито заключил начальник гарнизона.

Эгин скептически покачал головой. Чутье аррума подсказывало ему, что искать там совершенно незачем и нечего. А чутью аррума можно доверять почти так же смело, как и Персту Севера.

«А по-моему, оно того… само исчезло», – тихо сказал неряха-караульный. Начальник посмотрел на него с нескрываемой угрозой. Эгин лишь рассеянно кивнул.

Как бы странно ни звучали слова, сказанные стеснительным солдатом, но это был самый здравый вывод, который можно было сделать из случившегося.

«Что ж, тело убитого исчезло. Само. Теперь бы найти хоть убийцу», – устало усмехнулся Эгин.

8

Пока Эгин зачинал расследование и знакомился с солдатней местного гарнизона (в составе десяти скучающих крестьянских парней из Нового Ордоса и одного молчаливого черноволосого уроженца Суэддеты, коим являлся Гнук), Есмар устраивал Эгина на новом месте, не забывая и о себе.

Главное требование, которое Эгин поставил градоправителю, сойдя на берег, заключалось в следующем: его покои и комната Есмара не должны иметь общей стены.

На то было одно веское соображение.

Достаточно близко познакомившись с норовом Есмара за время путешествия из Пиннарина, Эгин не сомневался в том, что тот бросится в омут любвеобилия сразу же по прибытии. А терпеть похотливую возню и страстные вздохи у себя над ухом вечером, ночью, днем или поутру Эгину не хотелось.

Отплатить Есмару той же монетой аррум не надеялся. Женщинами и девицами Ваи он был в общем-то разочарован.

Их было мало. Все они выходили на улицу в длинных платьях до пят и с покрытыми головами. Ноги их были по большей части грязны и босы, взгляды – угрюмы и испуганны.

Местные нравы не были суровы, но некоторых заповедей домотканого благонравия здесь держались строго. Например, все вайские прелестницы выходили на улицу не иначе как вдвоем или втроем. Чем бы ни занимались они в садиках и чахлых миндальных рощах со своими сужеными и просто соседями, выйти на улицу в одиночку означало большой позор. Но дело было даже не в этом… Толстые икры, обветренные загорелые лица, сухие руки с коротко обрезанными ногтями. Под ногтями – разноцветные каемки. Это намертво въелась в кожу краска, которой в Вае морят пряжу…

«Значит, придется искать общества благородных», – с тоской подумал Эгин, когда мимо него, словно две телушки, проплыли две кокетливые молодухи.

– Добра-дня гьясиру новому са-ветничку!

– Вам того же, – угрюмо бросил Эгин.

«Искать общества благородных… Легко сказать!»

Сердце Эгина наполнилось горечью. Сколь рьяно ни утолял он свою похоть последний год, как ни старался забыть одну молодую особу, бывшую ни много ни мало племянницей погибшего Сиятельного князя (мятежника и узурпатора), ныне же – племянницей Сиятельной княгини (вроде бы законной), она никак не шла у него из головы. Сколько ни старался он смотреть на вещи трезво, одно имя Овель исс Тамай делало его пьяным без вина, грустным и по-нехорошему глупым.

Что в ней было примечательного? Эгин не знал и сам.

Отнюдь не первая красавица Пиннарина. И даже не вторая. Худая и жеманная плакса. Дерзкая восемнадцатилетняя девчонка с капризными губами и глубокими, словно хуммерова бездна, глазами.

Овель отдалась ему в первый же день их весьма необычного знакомства, отдалась беззастенчиво и беззаветно. И при одном воспоминании о той ночи, единственной, кстати сказать, ночи любви за все время их знакомства, дыхание Эгина становилось чаще, мысли сбивались в какой-то горячечный клубок, а уста немели.

Теперь Овель – супруга Лагхи Коалары, гнорра Свода Равновесия. Человека, которому подвластны все тайные и явные силы Варана. Известны все мысли и страхи Варана. Которого боится и оттого еще больше обожает Сиятельная. Которого опасаются даже те, в чьих руках судьбы империй, куда более обширных и зубастых, чем княжество Варан.

Вожделеть к жене гнорра – это гораздо хуже, чем желать гнорру смерти. И кара за это, должно быть, положена соответствующая. Не будучи умственно отсталым, Эгин понимал это без дополнительных разъяснений. И все-таки желал Овель исс Тамай. И любил ее самой грязной, самой назойливой, самой ненасытной человеческой любовью.

9

В тот день Эгин вернулся из Свода, ошарашенный новым назначением. Дома же его тоже ожидал сюрприз – послание, подписанное лично гнорром.

В нем содержались точные, но скупые предписания касательно того, что ему придется делать в вайском захолустье. «Вая, – писал гнорр, – это опасный нарыв на теле Великого княжества…» Но Эгин не дочитал послание до конца. Сложив вчетверо, он засунул его в карман куртки. До лучших времен. Еще год назад такое обращение с письмами гнорра показалось бы ему самоубийственным.

Эгин был зол, хмур и, вопреки обыкновению, груб. Он огрел по шее конюха, разбил о стену хрустальную чернильницу и извел зазря бутыль гортело, которую собирался осушить, дабы скоротать вечер. Отпив глоток, Эгин, неожиданно испытал третий за день приступ ярости и вылил ее на пол…

Как вдруг в дверь постучали. «Шмель»-посыльный принес письмо. Точнее, короткую записку.

Эгин не знал почерка Овель, ибо у него никогда не было возможности иметь с ней переписку. Но, даже не прибегая к искусствам аррума, Эгин смог безошибочно определить Овель по слогу. И, главное, по запаху.

Он пропитал бумагу и наполнил спальню Эгина ароматом одного воспоминания, которое приносило арруму Опоры Вещей то неожиданный прилив сил и жизнелюбия, то приступ истерической меланхолии. Овель, невесть откуда проведавшая о новом назначении Эгина, обещала ему встречу в публичных садах Пиннарина, дабы попрощаться, попрощаться, попрощаться…

Он пришел в сады за час до назначенного времени.

Он был одет так же, как и при первой встрече с Овель, – чиновником Иноземного Дома.

Он был идеально гладко выбрит, глаза его горели сумрачным пламенем неудовлетворенной страсти. Длинный меч аррума, настоящий «облачный» клинок, о котором мечтает любой воин по обе стороны Хелтанских гор, выглядывал из-под темно-синего плаща с изумрудной окантовкой.

Овель появилась с небольшим опозданием. Семь грудастых теток (приживалок?) шли по обе стороны от нее, создавая при помощи своих вееров нешутейный сквозняк. Охраны тоже было не повернуться – пятеро молодых офицеров скучали поодаль, высматривая злоумышляющих. Да плевать он на них хотел! Плевать!

Эгин, скроив светскую мину, мягким кошачьим шагом столичного кавалера ринулся вперед…

О чем они болтали тогда с женой гнорра и как долго это продолжалось, трепетали ли влажные ресницы Овель, когда она желала офицеру счастливого пути, сколь галантны были банальности, которые без умолку говорил Эгин? Ответы на эти вопросы можно было бы найти в рапорте одного из офицеров охраны Овель исс Тамай, поданном на имя гнорра. В какой-то момент все эти детали показались Эгину не важными. Он был уверен – воспоминания об этой памятной встрече на Аллее Поющих Дельфинов ему придется сжечь так же, как он сжег полученную от Овель записку.

Сжечь, а затем развеять пепел по ветру, стоя лицом на восток. Сжечь, бросая вослед пеплу одно за другим чугунные заклинания – Слова Последнего Запрета. Эти магические предосторожности были отнюдь не праздными, ибо талантов гнорра хватило бы на то, чтобы при желании восстановить бумагу из пепла…

Нет, ничего предосудительного не произошло в публичных садах между женой гнорра и офицером Свода Равновесия.

И в записке тоже не было никаких шокирующих признаний, только светские формулы вежливости. Но каждое слово, выведенное неустойчивым почерком Овель, каждый ее жест во время их внешне пустой болтовни в публичных садах говорили арруму: «Я хочу тебя алчно, бесстыдно и неутолимо».

Тогда Эгин не посмел даже коснуться подола платья госпожи Овель краем своего плаща.

Не посмел даже улыбнуться ей так, как мужчины улыбаются женщинам.

Не набрался самоубийственной смелости попросить у нее что-то на память. Платочек, веер или еще какую-нибудь ерунду.

Но, покидая госпожу Овель исс Тамай, продолжившую любование лебедями возле премилого искусственного озерца, Эгин чувствовал себя так, как, верно, чувствует себя человек, свершивший Крайнее Обращение.

Он чувствовал себя прелюбодеем. Преступником. Обреченным. И даже ссылка на Медовый Берег казалась ему теперь лучшим исходом. Ибо водить шашни с женой гнорра Свода Равновесия – это все равно что пытаться печь крендели в священном огне Жерла Серебряной Чистоты.

10

Между тем гнорр требовал от Эгина служебного рвения.

Во-первых, Эгин должен был установить, кто убил рах-саванна и расправиться с убийцей по всей строгости варанских законов, но с учетом местных предпочтений.

Последнее значило, что Эгин может казнить виновного через отсечение головы, если тот окажется благородным. Или через удушение, если тот окажется выходцем из среднего сословия. Или же через голодную яму, если тот окажется кем угодно еще.

Но, с другой стороны, чтобы кара не казалась легкой, а назидательность – неполной, Эгин был уполномочен устроить местному люду потеху в соответствии с устоявшимися в области вкусами. Например, привязать убийцу за руки и за ноги к норовистым коням и поддать им по бокам плетью.

Во-вторых, Эгин должен был пристально следить, нет ли в уезде Медовый Берег таких, кто балуется запретными Вещами и Писаниями, кто верит в Отраженных или Звезднорожденных, кто соприкасается с Измененной тканью бытия или пестует Измененных тварей. Это как всегда. Но было одно, как бы совершенно незначительное, добавление.

Один подозрительный на крамолу в уезде Медовый Берег заведомо имелся, и гнорр – надо же! – знал, что его зовут Прокаженный.

Если с обычными преступниками Эгину рекомендовалось не церемониться и расправляться на месте и со всей возможной «справедливостью», то Прокаженного гнорр велел беречь и не допекать. Лишь держать в поле зрения. А для того чтобы держать его в поле зрения, нужно было по меньшей мере найти его. А найдя жилье Прокаженного Эгину было предписано открыть медальон, выданный ему гнорром со строжайшим запретом вскрывать сию изящную вещицу прежде времени.

«Впрочем, – писал Лагха, – медальон можно сломать. И если вы, Эгин, его сломаете или потеряете – я казню вас как государственного преступника».

– Прокаженный? Да чур вас, милостивый гиазир! Про этого лучше забудьте. А то как язвы по лицу от одного его взгляда пойдут! Или, вот, он может скотину уморить. Только взглянет на нее – и все, копытами кверху брык! – прошептал градоправитель Вица.

Судя по крупным каплям пота, выступившим у него на лбу, он действительно верил в то, что говорил. Редкий случай для градоправителя.

– А что, Прокаженный действительно болен проказой? – поинтересовался Эгин, следя краем глаза за певчим дроздом с подрезанными крыльями, любимцем градоправителя. Тот расхаживал по столу, нахохлившись, и казался очень недовольным.

– А Шилол его разберет. Кто его видел, так он, милостивый гиазир, все в тряпье таком и с колпаком на голове, только одни прорези для глаз. Чего он там скрывает – может, болячки, а может, уши какие ослиные… Тут уж я не скажу. Не видел. Вот попомните мои слова, это он нашего голубка порешил… – Вица закатил глаза к потолку и страдальчески сложил руки на толстом животе.

«Нашего „голубка“! Пожалуй, Гларта так ни одна девка не сообразила бы назвать!» – фыркнул про себя Эгин. Нет, кем бы ни был этот Прокаженный, он займется им после…

Но не успел Эгин сказать Вице какую-нибудь утешительную глупость, как земля под ногами задрожала, словно бы во глубине недр пробежал тысячеголовый грютский табун. Певчий дрозд ударил крыльями и спрыгнул со стола с беспомощным свистом.

– Опять… – сказал Вица, вытаращив глаза на дрозда.

– Что «опять»?

Эгин насторожился. «Вица живет в Вае пятнадцать лет, а к землетрясениям еще не привык. А дрозд? Этого что – первый раз трясет, что ли? Чего это у Вицы такая перепуганная рожа?»

– Что «опять»? – с нажимом повторил Эгин.

– А Шилол его знает! – отвечал Вица, до крови закусив нижнюю губу.

Певчий дрозд бесновался на полу, мечась из угла в угол и подметая крыльями пол. Клекотал, клевал землю, бешено вертел своей глупой головой. «Все в этой сраной Вае какие-то нервные, даже птицы», – заключил Эгин в немалом раздражении.

11

С чего начать поиск убийцы, Эгин решил быстро.

Тот, кто отрезал Гларту руку и вырвал сердце, оказал Эгину одну услугу. Он отрезал именно левую руку с Внутренней Секирой. Плоть может сгнить. Ее можно сжечь, разрезав на кусочки. Скормить червям или свиньям. Но вот Внутреннюю Секиру с Сорока Отметинами Огня не переплавить, не уничтожить. Ее можно только Изменить. Но сделать это так, чтобы ее не смог отыскать пес, выпестованный Опорой Безгласых Тварей, очень и очень сложно. Пес едва ли найдет отрезанную полтора месяца назад руку. Но вот Секиру он найдет.

– Найде-ет, – заверил Эгина Есмар с авторитетным видом бывалого шарлатана. – Если только она вообще на Медовом Берегу. Вначале будем искать в городе, затем на Сером Холме, потом в Кедровой Усадьбе.

– Начнем сегодня же.

– Да хоть сейчас. – Покладистый Есмар с готовностью вскочил. Тут же, откликаясь на хозяйский свист, в двери показалась узкая и хищная морда Логи.

«Ушлая гадина». Эгин невольно поморщился от отвращения.

Однажды такие вот кобели вроде Логи едва не сожрали его заживо в трех минутах ходьбы от собственного дома. На Циноре же он видел, как такие же, только чуть более умелые питомцы Опоры Безгласых Тварей штурмовали неприступную крепость смегов. Они упорно лезли вверх по отвесным стенам, как если бы были ящерицами. «Если они умеют лазить, как ящерицы, значит, найти какую-то там Секиру для них должно быть как для людей высморкаться!»

12

Они прошли по городу вдоль и поперек, останавливаясь у каждого дома. Но Лога был спокоен.

Затем они направились к Серому Холму.

Серый Холм был ближе к городу, и потому решили начать с него. Имелась и еще одна причина. Серый Холм со слов градоправителя представлялся Эгину средоточием мерзости порока. На мерзость порока намекало все – начиная от высоченных стен и заканчивая лицами крестьян. Крестьяне казались злыми, сосредоточенными, неприветливыми. С Эгином никто не здоровался.

«Отчего бы им и не убить рах-саванна Гларта просто так, из врожденной кровожадности?» – предположил Эгин.

Эгину не хотелось идти внутрь замка. К счастью, идти туда не пришлось – Есмар был совершенно уверен в том, что Секиры там нет и быть не может.

Эта уверенность, по словам Есмара, читалась у Логи в глазах.

«Ну и хорошо», – подумал Эгин, с неудовольствием отмечая, что, может, не сегодня, но завтра или послезавтра ему все-таки придется нанести визит вежливости хозяину Серого Холма, гиазиру Багиду Вакку, которого за глаза величали Черноногом.

На следующий день Эгина и Есмара ожидала быстрая победа.

Еще на подходе к пастушьему поселению, отделенному от Кедровой Усадьбы небольшой миндальной рощей, Лога сделал стойку, зафыркал и стал нетерпеливо скрести лапами сухую землю.

– Мы на верном пути, – заключил довольный Есмар.

Пастушья деревня была настолько мала, что обойти ее всю не составляло большого труда. Но даже от этого труда избавил их Лога.

У крайнего, самого неказистого дома Лога забеспокоился и, глянув на хозяина в поисках одобрения, ринулся к двери.

Есмар, преисполнившись чувством собственной значительности – он все-таки не кто-нибудь, а секретарь тайного советника и, значит, третье лицо в уезде, – застучал в дверь.

Им долго не открывали, хотя внутри явно происходило некое движение. Не привыкший топтаться у хижин смердов по полчаса, Есмар крепко наподдал по двери плечом. Дверь, не выдержав его молодецкой удали, сорвалась с петель и грохнулась на пол.

– Добро… пожаловать… благородные гиазиры, – пролепетал плешивый и очень худой мужичок в пастушьей рубахе.

Лицо мужичка было перекошено жутью, будто бы не тайный советник со своим помощником и псом пожаловали к нему, а сама смерть с арканом и мешком.

13

Лога деловито кружил по комнате. Наконец он остановился у очага, в котором тлели подернутые пеплом уголья, и принюхался.

Хижина топилась по-черному, а потому ее стены и потолок, закопченные до крайнего предела, выглядели словно стены пещеры. Единственное окно под потолком было затянуто бычьим пузырем.

На дырявой циновке в беспорядке лежала незамысловатая кухонная утварь.

В грубом горшке дымилось какое-то кушанье. Маленькая плошка, наполненная тем же варевом, что и горшок, стояла перед янтарной фигуркой крылатого чудовища Девкатры.

Эгин помнил – этому крылатому монстру поклонялись и приносили жертвы со времен Звезднорожденных. И не только на Медовом Берегу, но и в сельской глухомани Харрены, и среди грютов. Очевидно, хозяин собирался трапезничать и, конечно же, не преминул поделиться снедью со своим прожорливым божеством.

Лога покрутился подле горшка и, тщательно принюхавшись, остановился перед ним как вкопанный.

«Голодный, скотина!» – злорадно отметил Эгин.

А Есмар одобрительно кивнул псу, не то давая ему санкцию сожрать все подчистую, не то просто так, в знак одобрения.

– Что ты знаешь об убийстве тайного советника, человек? – начал Эгин, положив руку на яблоко меча.

– Ничего, милостивый гиазир! Ничего не знаю! – затараторил пастух, закрывая голову руками, как будто надеялся, что такая защита сработает, если Эгин решит сгоряча рубануть мечом.

– Что же ты прячешься здесь, словно болотная крыса, и не открываешь нам дверь?

– Я не успел, могу поклясться, не успел!

– Что ты не успел?

– Открыть не успел, – блеял пастух, вжимаясь в закопченную стену.

И в этот момент Эгину стало смертельно скучно. Ему вдруг подумалось: с какой стати, собственно, они вломились к этому забитому пастуху? Чего он требует от этого невежественного и дикого существа? Может, пес и вправду ошибся? Он что – Зрак Истины, что ли, чтобы не ошибаться?

Тем не менее Эгин продолжил свой вялый допрос:

– Почему ты не успел открыть?

– Не знаю.

– Что значит «не знаю»?

– Значит то, что я… м-м… ел!

Есмар возился с Логой и, похоже, не интересовался ходом дознания.

Пастух казался настолько жалким и безответным, что к разговору с ним Эгин начал испытывать непреодолимое отвращение. И к его бедному жилищу – тоже. Как вдруг, словно гром среди ясного неба, раздался голос Есмара:

– Милостивый гиазир Йен, Лога нашел! Она здесь!

Эгин вздрогнул. «Так просто?»

– Здесь, в горшке! – Есмар поглаживал пса по голове, склонившись над дымящимся горшком.

– Да это ж еда моя, это ж просто еда… – подал голос пастух.

– Я вижу, что еда, – процедил Есмар и, подняв горшок на высоту груди, грянул его оземь.

Измельченные овощи рассыпалась по полу неаппетитной кучей. Запахло сельдереем и помоями.

Эгин с недоумением отступил, чтобы не забрызгать свой шикарный плащ.

Лога сел на задние лапы и приподнял передние. Что твоя белка. Его псиная харя сияла почти человечьим ликованием. Плешивый пастух безысходно заскулил в своем углу.

А скулить ему было от чего. В центре кучи, среди морковки и фасоли, красовалась Внутренняя Секира рах-саванна Опоры Вещей Гларта.

14

Разводить волокиту Эгин был не намерен.

– Где, когда и при каких обстоятельствах ты совершил убийство?

Кинжал Эгина подрагивал вместе с пульсацией артерии на шее пастуха.

– Это не я, милостивый гиазир, не я!

– Где, когда и при каких обстоятельствах…

Жадный до крови кинжал слегка прокусил кожу у берега пульсирующей реки. Железная хватка Эгина не давала смерду не то что кивать головой, а вообще двигаться.

– Убейте, гиазир, убейте. Я хоть на Девкатре побожусь, хоть пепел буду жрать, хоть детей заберите – все что хотите, но не я!

– Где, когда и при каких обстоятельствах…

Струйка крови, пока что маленькая, потекла по шее пастуха, стекая за ворот. Плешивый маленький человечек – потный, грязный, несчастный – не сопротивлялся.

– Не я это был, я только руку отрезал, думал, правду говорят, у вас внутри кости золотые…

– У кого это «у вас»?

Кинжал отстранился, а зрачки Эгина, словно два стальных буравчика, ввинтились в блеклые глаза пастуха.

«Нет, этот несчастный придурок не похож на матерого колдуна, – подумал Эгин. – Он не похож и на убийцу. Он слишком жалок и слишком труслив, чтобы поднять руку на офицера Свода Равновесия. Нет, этот идиот поклоняется Девкатре, скармливая своему божеству вареные овощи и отруби с сельдереем. Куда уж ему вырезать сердца и оживлять мертвых!»

Эгин спрятал свое разочарование вместе с кинжалом.

– Рассказывай, как все было, – сказал он ледяным тоном.

15

– Вот, значит, шел я к руднику. То было на рассвете. Смотрю, а там он, ну, мертвый. И весь такой, в кровище. Страшный, рот перекошенный, одежда на нем вся порватая. Он еще и, простите, гиазиры, обмочился, как то у них, у мертвых, случается. Ну я его сразу узнал. Я ему частенько по поручению хозяина носил всякую снедь – сыр, молоко, а то, бывало, и свежатину. То есть не ему, а его кухарке. Я его узнал, конечно. Ну там стрела у него в спине торчала. У нас вообще стрелы метят обычно, чтоб добычу на охоте делить проще было. А тут я посмотрел – стрела вроде бы ничья. Ну ладно, думаю, убили – значит, время его пришло. И, думаю, пойду-ка я отсюда подобру-поздорову…

Пастух остановился, чтобы перевести дух. Эгин и Есмар переглянулись.

– Ну, и чего ж ты не пошел подобру-поздорову? Или не позвал кого, чтобы труп прибрать? – вставил Есмар.

– А оно мне надо было? А то вдруг бы еще на меня подумали, что это я, мол, его… Ну я пошел себе восвояси. А потом вдруг попутала меня жадность, вспомнил, как мне кум говорил, что у этих, ну, у вас, таких, как тайный советник, рука, если ее сварить в извести, а потом в полнолуние закопать на кладбище, а потом вырыть, становится золотой. Ну вот я и подумал. Зачем ему рука? Она ж ему не пригодится! А мне бы не помешала. Ну вот я и взял.

– А сердце? Про сердце тебе кум ничего такого не говорил? – пряча улыбку, поинтересовался Эгин.

– Нет, сердце уже до меня кто-то того… Это не я… – Пастух опустил глаза и стал теребить подол своей льняной куртки. – Я таким не занимаюсь, такими всеми делами. Ну, вы понимаете…

– Мы понимаем, о чем ты, – подтвердил Эгин. – А кто такими делами у вас занимается?

– У нас, в Кедровой, – точно никто. А у Багида Вакка, на Сером Холме, – там, почитай, кто угодно, они такие там, гады… Ну это я точно не знаю кто.

– Ну так что – сварил ты руку или как? – поинтересовался Есмар.

– Сварил, милостивый гиазир, каюсь. Не знал, ей же ей, что творю, Шилол меня наставил. Во всем винюсь.

– Закопал?

– Закопал, милостивый гиазир.

– И что, было в ней золото?

– Было бы золото, я б тут гнильем не кормился бы, – удрученно бросил пастух, указывая своим грязным, без ногтя, пальцем в останки завтрака напополам с глиняными черепками.

Даже Лога побрезговал пастушьей трапезой.

16

Эгин уже не сомневался в том, что плешивый пастух Круста Гутулана не убийца и убийцей быть не может.

Будучи обычным эрм-саванном, он, возможно, уцепился бы за эту жертву и склонил бы мужика к «чистосердечному» признанию. А потом расправился с ним по всей строгости закона. Спихнул бы дело с плеч долой и пребывал бы в полной уверенности, что наказал опасного, хотя и недалекого преступника.

Но, походив год назад три веселые недели в чине рах-саванна, а после получив головокружительное повышение в аррумы и пройдя Второе Посвящение, он стал смотреть на многие вещи иначе. Говоря проще – сильно поумнел.

Эгина не смущали даже пастушьи бредни насчет золотой руки, которую можно получить из офицерского мяса путем вываривания в извести. Офицеры Свода, являвшиеся на Медовый Берег в мундирах тайных советников, были для крестьян и пастухов Ваи посланцами из другого мира. Пугающего, величественного и сурового. Мира непонятных законов, страшных тайн и сверхчеловеческих возможностей.

Пастух отрезал мертвому Гларту руку. Это преступление. И похитил Внешнюю Секиру рах-саванна. Это – государственное преступление. За эти преступления пастух сядет в голодную яму. Но это не тот преступник, который интересует Эгина. Увы.

17

Пастух был отправлен в Ваю под надзором Есмара. Сам Эгин направился прямиком в Кедровую Усадьбу.

«Знакомиться с Крустом Гутуланом все равно придется. Значит, чем раньше, тем лучше».

Эгин застал Круста в момент его хозяйского торжества. Стоя посреди двора, тот раздавал зуботычины нерадивым, похвальбу ретивым и наставлял остальных.

Кедровая Усадьба, как оказалось, находилась в состоянии войны уже не первый год. Воевали с Серым Холмом. Но если раньше угольки вражды и раздора лишь тлели, время от времени вспыхивая кровавым междоусобием, то теперь, как мог заметить Эгин, дело было поставлено на широкую ногу.

Кедровая Усадьба напоминала скорее крепость, готовящуюся к дерзкой вылазке против неприятеля, чем обитель мирных земледельцев и пастухов.

«Кто бы мог подумать, что в такой дыре могут кипеть такие бурные страсти? Пожалуй, им бы позавидовал любой столичный драматург!»

Третьего дня, по уверениям Круста, люди Багида украли из деревни Круста трех незамужних девок, одна из которых была любовницей самого Круста, и… во всеуслышание объявили, что те послужат платой за уведенный людьми Круста скот в пересчете одна девка на три барана. А оный скот вовсе не был уведен людьми Круста, а попросту заблудился и пропал в горах по нерадивости пастухов Багида, которые такие же пастухи, как он, Круст, рыболов.

– Все люди Багида отпетые сволочи, – заверил Эгина Круст, – потому что одним междоусобием да еще нечестной торговлей питаются.

– Что за торговля? – спросил Эгин просто так.

– Да медом они торгуют, этим проклятым медом! – махнул рукой Круст, краснорожий, с пышной бородой мужчина, сложение которого свидетельствовало, во-первых, о недюжинной физической силе, а во-вторых, о страсти к верховой езде. Ноги его стояли колесом, да и от рубахи разило конским потом.

Оказалось, что Багид Вакк и его люди не пашут, не жнут и не пасут скот, питаясь лишь тем, что получают от торговли с Новым Ордосом. Именно за медом заходили в Ваю корабли. Никаких иных предметов экспорта на Медовом Берегу не производили.

– Медом? Но я не приметил там ни одной пасеки, хотя еще сегодня был у Серого Холма, – скептически заметил Эгин.

– Да какие там пасеки! Чтобы люди Вакка хоть пальцем пошевелили ради такого дела! – зло воскликнул Круст. – Они выменивают мед у горцев. Меняют мед на оружие. Меда по весу должно быть столько же, сколько стали в клинке. Не больше, не меньше. А этим горцам, кроме оружия, ничего не надобно.

– Значит, оружие они все-таки куют? – вступился за Багида Эгин.

Должностному лицу необходимо быть по возможности выше помещичьих дрязг. Пусть Багид и Круст враждуют между собой. Но Князю и Истине они должны подчиняться оба. Подчиняться беспрекословно, поскольку оба они – черви во прахе под стопой Князя и пред сиянием Истины.

– Оружие куют. Только его и куют, поганое, – нехотя признал Круст Гутулан. Он, разумеется, скрыл от Эгина тот красноречивый факт, что сам подпоясан мечом из кузниц Багида Вакка по прозвищу Черноног. – А вообще приходите завтра вечером в гости, а, гиазир тайный советник? Свинью забьем, все честь по чести…

Такая быстрая смена темы разговора несколько озадачила Эгина – сначала мед, потом свинью забьем… Да и радушие Круста его озадачило. Может, на Медовом Берегу так принято, сразу звать в гости?

– Э… А зачем? То есть я хотел сказать, по какому поводу?

– Да так, гулять будем.

– Это я понял, что гулять. Что празднуем?

– А ничего. Так просто погуляем. Учитель наш местный тут будет вирши читать. С женой своей, Хеной, вас познакомлю…

– Буду весьма рад… но…

– Вот и славненько. – Круст, проигнорировавший «но», довольно потер руки. – Значит, придете?

18

Женщины и квас – вот две вещи, которые сразу понравились Эгину в Кедровой Усадьбе.

Лорма, дочь Круста, была свежа и улыбчива. Она беспрестанно строила тайному советнику глазки и явно была не прочь подарить ему что-нибудь посущественнее улыбки.

Эгин спокойно отнесся ко всем знакам внимания в свой адрес, даже не снизойдя до какого-нибудь простого маневра наподобие «я сражен вашей красотой, госпожа Лорма». Если она хочет – она получит. Но не раньше, чем захочет он. Увы, в тот день Эгин думал об Овель. Лорму пришлось оставить до лучших времен. Сколь бы милой ни была ее улыбка.

Дворовые девушки тоже были ничего – по крайней мере после жен и дочерей рыбаков, виденных Эгином в Вае, эти казались просто жемчужинами.

Не раз и не два Эгин пожалел о том, что не взял с собой Есмара – бедняге было бы очень кстати женское общество. Днем раньше Есмар тщательно обследовал Ваю и пришел к выводу, что лишь одна женщина там заслуживает его столичного внимания. Звали счастливицу Люспеной. Да и та оказалась содержанкой учителя Сорго.

Квас в Кедровой Усадьбе был, пожалуй, чересчур сладким, но в остальном совершенно безупречным. На вопрос Эгина, не добавляют ли они туда меду, Круст замахал руками, будто отгоняя мошек, и, выкатив на Эгина глаза величиной с большие медные авры, сказал, что съедобного меда на Медовом Берегу вообще нет.

– Как нет? А тот, которым люди Багида торгуют с Новым Ордосом?

– Да он только называется медом, уж больно с виду похож. Говорят, он вообще не сладкий.

– А почему «говорят»?

– Потому что от прадедов к дедам, а от них к нам пришло наставление – в рот этого шилолова меда не брать, он горький такой, дух от него идет, как от бочонка с известкой. Мы для сладости кленовую патоку варим, так что нам тот мед не нужен. В общем, мед у горцев несъедобный.

– Кто же покупает такую гадость? – Эгину действительно было интересно. «Странное дело. Уезд живет тем, чего нельзя есть, но что все охотно покупают?» Эгин знал единственный род несъедобных «съедобных» товаров: яд.

– Про что не знаю, про то не скажу. Какие-то люди в Новом Ордосе покупают, а там – может, крыс травят.

«Хорошенькое дело – травить крыс снадобьем, за которым нужно ехать за тридевять земель и платить цену булатной стали», – усмехнулся Эгин. Вскоре он забыл об этом разговоре. В самом деле, какой тут мед, когда вырезают сердца офицерам Свода Равновесия!

– Так что, гиазир тайный советник, значит, ждем вас в гости со всем радушием! – бросил напоследок Эгину Круст Гутулан.

19

На дороге, вблизи миловидного по вайским меркам дома, дрались двое.

– Да ты, недоносок, хоть понимаешь, на кого тянешь? – тяжело дыша, рычал первый. Это был приказчик Багида Вакка.

Он бросился на Сорго, на учителя, а по совместительству начальника почты в наглом выпаде. Его лицо было перекошено ненавистью.

Вблизи Сорго нападавший остановился, широко расставил ноги и тут же подался туловищем вперед, будто в руках у него был не меч, а морковка, которой он собирался сейчас же накормить выслужившегося осла.

Сорго в страхе попятился, но на защиту ему все-таки хватило ума.

Выгибаясь тазом вперед, Сорго держал меч как кочергу, и Эгин невольно улыбнулся. Выпускники Четвертого Поместья называли стойку, какую избрал для защиты вайский учитель, со свойственной фольклору Четвертого Поместья затейностью – «пастух, естествующий козу». Нет, если бы он, Эгин, так выгибался назад во время защиты хотя бы на одном из десяти поединков, он наверняка был бы уже десять раз мертв.

– Оставьте нас в покое, иначе мне придется жаловаться на вас… – выпалил Сорго, в свою очередь, решившись на робкое наступление. Наступление окончилось неудачей – его противник вовремя отошел с защитой.

– Кому жаловаться? Жаловаться тайному советнику? Ха-ха-ха. Вон он, кстати, уже тебя поджидает. Жалуйся давай! Смотри, портки не потеряй, – процедил сквозь зубы узколобый и коренастый противник Сорго, кивнув в сторону Эгина.

Сорго, видно, и впрямь был недоноском. Потому что он, позабыв о противнике, тут же обернулся в сторону Эгина, тихо стоявшего поодаль, чтобы убедиться в том, что ему не солгали.

Багидов приказчик, разумеется, не замедлил предательски воспользоваться этим, и… из разодранного левого предплечья Сорго хлынула кровь. Он взвыл от боли, но меч противника все-таки отбил. Благо это было несложно.

Сталь мечей загудела, и в этом гуле Эгину явственно послышалось «поз-з-з-з-з-ор!».

«Мечи – это не дубины, и скрещивать их над головами так же глупо, как толочь алебардой виноград», – вздохнул Эгин. Он не торопился уходить. И на этот раз дело было в чистейшем любопытстве.

Эгин знал – только поединки между мастерами бывают быстрыми. Дураки и простофили дерутся долго и нудно. Потеют. Дышат, как рудокопы при исполнении. Топочут как ломовые лошади. И болтают. И ладно бы рассказывали поучительные истории из жизни. А то, оглашая окрестности отборной руганью, только зазря сбивают себе дыхание и оскорбляют слух зрителей.

Впрочем, слуху Эгина было не привыкать. Тем более что благодаря ругани ему стала ясна суть конфликта.

Учитель Сорго и приказчик Багида дрались из-за женщины по имени Люспена.

Совсем недавно, а именно – после смерти рах-саванна Гларта, Сорго взял ее себе в содержанки или, если угодно, в постоянные наложницы. До этого Люспена была содержанкой Гларта. А еще раньше – всеобщей содержанкой. Или, куртуазно выражаясь, единственной девой свободных нравов в округе. «Единственный» и «популярный» – почти синонимы. Тут уж ничего не попишешь. К Люспене ходили все кому не лень, с подношениями и подарками. И она, по крайней мере по уверениям приказчика Багида, никому не отказывала.

Но вот после того как тайный советник Гларт взял Люспену под свою опеку, она стала отказывать всем бывшим клиентам.

Одинокие мужчины Медового Берега безропотно снесли этот удар ниже пояса, потому что делить женщин с тайными советниками – это слишком. (Легче, как выяснилось впоследствии, расстреливать тайных советников из луков.)

Но вот когда «опекуном» Люспены стал Сорго – человек, чей авторитет в округе не мог соперничать с авторитетом Гларта, – мужское недовольство нашло себе выход. В частности, в требованиях приказчика немедленно отдать ему Люспену во временное пользование. К чести Сорго, тот был категорически против.

– Я люблю госпожу Люспену. И я не позволю, чтобы такие низкие дуроломы, как вы, измяли напрочь нежнейшие лепестки этого благоуханного первоцвета, – кружа вокруг противника, на свой манер кипятился Сорго. Меч в его перенатруженной с непривычки руке ходил ходуном. А по лбу и щекам катились крупные капли пота.

– Раз не позволишь – значит, я возьму силой, – настаивал приказчик Багида, стиснув зубы. Фехтовал он, пожалуй, даже хуже Сорго, что было почти невероятно. И брал только физической силой, которой значительно превосходил учителя.

Так продолжалось бы еще долго, если бы Сорго не допустил еще одной непростительной оплошности – он открыл свой левый бок и вдобавок оступился.

Приказчик снова ринулся вперед, словно шакал, и был уже готов рубануть нового стража Люспены с высокого замаха, как…

«Если этот кретин убьет Сорго, молодые вайские варвары останутся без учителя и доживут до седых волос, так и не узнав, кто нынче на варанском престоле и что есть Свод Равновесия», – подумал Эгин.

В эту секунду его правая рука, словно бы совершенно невзначай, нащупала метательный нож в правом сапоге, извлекла его из-за голенища и метнула в цель.

Эгин, разумеется, попал.

Багидов приказчик вскрикнул от неожиданной боли в пробитой кисти, выронил меч и лишь благодаря этому Сорго остался жив.

– Немедленно прекратите, милостивые гиазиры. Не то один из вас сейчас отправится на виселицу с формулировкой «покушение на убийство». Причем кто именно – мне безразлично, – процедил Эгин, даже не пытаясь перекричать черную ругань раненого приказчика. Он знал, что его прекрасно слышат оба.

20

Люспену, яблоко раздора этой уродливой дуэли, в тот день он так и не увидел.

Где она пряталась, когда мужчины выясняли права на ее тело, – в саду, в доме или в курятнике? Но когда Эгин пожаловал к ней следующим утром, она встретила его на пороге своего миловидного домика на восточной окраине Ваи во всеоружии.

Не покривив душой, Эгин тут же отметил красоту единственной куртизанки Ваи. Одета Люспена была небогато, но с большим вкусом. Ее волосы были украшены сеткой, на которой можно было разглядеть пять – семь маленьких розовых жемчужин.

Платье Люспены было сшито на столичный манер и имело глубокие вырезы на обоих рукавах, через которые виднелась не то чтобы атласная, но, возможно, шелковая нижняя рубаха.

Востроносые туфли Люспены были затейливо расшиты бисером, а у пояса в ажурных ножнах красовался маленький дамский стилет.

Эгин был удивлен этой деталью ее туалета даже больше, чем висевшим на ее шее медальоном с сакральной надписью на древнехарренском наречии. Дело в том, что женская мода носить у пояса тонкие и длинные стилеты появилась в Варане совсем недавно. Даже Овель, насколько мог вспомнить Эгин, еще не успела обзавестись таким. А Люспена – пожалуйста.

На вид Люспене было чуть больше двадцати, хотя Эгин подозревал, что благодаря секретным женским уловкам ей удается выглядеть значительно моложе своего истинного возраста. Эгин не раз обманывался относительно возраста женщин, а потому решил оставить этот вопрос открытым.

Лицо Люспены можно было бы назвать лицом красавицы, если бы не нос, выпадающий из варанского канона красоты. Нос Люспены был длинен, глаза – миндалевидны и широки, волосы – курчавы и черны.

Она вовсе не была похожа на местных женщин, ничем не напоминала селянскую красотку Лорму и уж вовсе не походила на жительниц северного Варана. Единственная женщина, о которой вспомнил, разглядывая Люспену, Эгин, была, как ни странно, Лиг. Пришлая правительница разбойного народа смегов, обосновавшихся на Циноре. Та, что звалась своими соотечественниками Ткачом Шелковых Парусов. Лиг, которая общалась с призрачными Говорящими Хоц-Дзанга так же запросто, как с варанскими послами. Впрочем, сходство Люспены и Лиг было почти неуловимым.

– Добро пожаловать, гиазир тайный советник, – сказала Люспена, низко поклонившись ему, и добавила: – К сожалению, гиазир Сорго сейчас в отлучке и лишен счастья пообщаться с вами.

«Этой палец в рот не клади, – усмехнулся Эгин. – С порога сообщила мне как бы невзначай, что ее содержателя нет дома и если я хочу, то я могу».

Эгин не торопился заходить в дом, с интересом рассматривая крохотные владения Люспены. Садик, довольно пыльный и неухоженный. Огород, разбитый с целями, далекими от пропитания – грядка с укропом и розмарином подчистую сожрана вредным жуком, пожухшие листья сладкой тыквы…

Две мощенные серым камнем дорожки – одна ведет к дому, а другая?

– А эта ведет к колодцу, – сообщила Люспена, как бы мимоходом облизнувшись. – Правда, из него ушла вода, так что смотреть особо не на что.

– Интересно бы взглянуть, – неожиданно предложил Эгин.

Люспена развела руками. Дескать, желание гостя – закон. Но Эгину показалось, что она отнюдь не в восторге от намерения тайного советника разгуливать по ее саду. Впрочем, как опытная в светском обращении особа, Люспена не выдала своих мыслей ни единым жестом.

21

Колодец был вполне зауряден и с виду ничем не примечателен.

Старая кладка, в каждой щели – по обленившейся сколопендре. Очень глубокий. Сухой. Рядом с колодцем примостился столик и две грубые лавки.

На одной из лавок лежали две маленькие подушки для сидения, а на другой – каниойфамма. Большая оринская каниойфамма, играть на которой немногим проще, чем играть в лам. Это Эгин знал совершенно точно.

– А что, милостивый гиазир Сорго не чужд музыке? – поинтересовался Эгин, про себя отмечая, что от возвышенного Сорго можно было бы ожидать и чего поинтереснее каниойфаммы. Например, доски для Хаместира с полным набором фигур.

– Нет, это я играю, – смутилась Люспена, и щеки ее стыдливо зарделись.

Отчего-то Эгин был уверен в том, что смущение Люспены не деланно, хоть и говорят, что смутить куртизанку – все равно что поднять медведя на зубочистке.

Пока они шли обратно к дому, Эгин размышлял о том, что Есмар был прав, когда говорил, что в Вае есть только одна стоящая женщина. «Он, правда, забыл сказать, что эта женщина даст фору многим столичным. Значит, не исключено, что рах-саванн Гларт был убит из… ревности. Из нормальной, человеческой ревности. И даже чин тайного советника, какой оберегал бы Гларта в любой другой ситуации, и даже его таланты фехтовальщика не смогли остановить злоумышленника, которым двигало чувство древнее, как само мироздание!»

Да, милостивые гиазиры, глядя на тонкий стан Люспены и ее алые губы, будто бы готовые к поцелую в любой момент дня и ночи, в версию об убийстве из ревности можно было поверить с легкостью.

22

– Говорят, вы состояли в связи с покойным? – начал Эгин, усаживаясь по правую руку от Люспены на расстоянии, чуть меньшем официального, но все-таки вполне целомудренном.

– Да, это так.

– Так кто же его убил?

Прямота вопроса, разумеется, застала Люспену врасплох. «Она небось думает, что я стану сейчас расшаркиваться и подолгу кружить вокруг да около. А она покуда сообразит, что ей врать. Дудки!» – отметил Эгин.

– По совести, я ума не приложу, гиазир Йен, – сказала та в растерянности и опустила глаза.

Как бы сам собой обозрению Эгина открылся богатый лиф ее платья, у края которого обольстительно красовалась белая грудь госпожи Люспены, противоестественно приподнятая лифом вверх, опять же на столичный манер.

– Может быть, у вас есть подозрения? – поинтересовался Эгин, сдержанно отворачиваясь.

– Есть. Это кто-то из людей Багида. Или из людей Круста.

– Но ведь сказать так – это все равно как сказать, что Гларта убил человек, а не заломал медведь. Это все равно что не сказать ничего.

– Согласна, гиазир Йен. Согласна.

При этих словах длинный указательный палец Люспены буквально смахнул с плеча одну из бретелек, придерживавших лиф, и та упала на предплечье – намек, не понять которого, будучи мужчиной, невозможно.

Но в то утро Эгин был поразительно недогадлив.

Он дурно спал ночью. Он дурно провел предыдущий день. И, главное, последние дни он слишком много думал об одной столичной барышне с каштановыми волосами. Той, что стала супругой гнорра. Мысли об Овель делали Эгина бесчувственным, словно бревно, и холодным, словно черные пещеры на морском дне близ острова Перевернутая Лилия. А потому он, не поведя бровью, спросил:

– Ты ведь не местная, правда?

– Правда. Я сирота. Мои родители умерли от холеры на корабле, следовавшем в Магдорн. Меня выбросили с корабля, и я осталась здесь жить.

«Очень трогательно!» – отметил про себя Эгин. Он не верил ни одному ее слову. И все-таки, вопреки иронии, сообщение Люспены вызвало в нем что-то вроде нежного умиления.

Эгин наклонился к Люспене и припечатал невинный поцелуй к ее маленькой груди. Люспена едва ощутимо вздрогнула и запустила свою мягкую ручку в волосы Эгина.

Впрочем, дальше этого в то утро дело не зашло.