Читать книгу Неубиваемая - Александра Евгеньевна Мойзых - Страница 1

I

9 декабря

Чайки вздрогнули и поднялись в небо, унося на выгнутых крыльях запах серой воды.

Девочка сидела, прислонившись спиной к клейкому сосновому стволу, не заботясь о майке. Впереди было лето, такое большое и длинное. Оно начиналось в июле и было священным. Запах воды смешался с зеленью осоки, в которую уткнулся носом маленький синий катер.

Девочка ждала ветра.

И ветер пришел, неся впереди себя черные грозовые облака. Дунуло резко. Все побросали дела и побежали вооружаться. Саня выбрала себе маленькую одноместную яхту «Луч». Она никогда не была единоличницей, но сейчас ей хотелось испытать себя наедине с морем, которым для нее была река Волга.

На «Луч» претендовали еще двое парней, но девочка добежала первая. Те покосились на нее и отправились вооружать «470-ку».

В узкий проем между фронтами неожиданно вылезло яркое солнце и заискрилось по воде мелкими жирными пятнами.

***

…За кустами дикой сирени стучали в волейбол. Я вооружала луч. Распутала веревку на шкотовом углу, развернула парус с большими красными буквами Л122. вставила гик в отверстие мачты – обычная работа, которую сможешь проделать без ошибок, даже если разбудят в 3 часа ночи.

– Блин, ну Сашка! Я такого ветра здесь не помню. Аккуратнее там! – сказал отец. Он прохаживался по берегу с голубой банкой пива «Левенбрау», в синем спортивном костюме, из воротника которого торчало горло теплого шерстяного свитера, и «адиках» на босу ногу.

…По воде бегут серые полотна ряби. Река как будто закипает. Волнение становится все сильнее и сильнее. Я сижу на борту, ноги – в ремни, открениваю. Тяну на себя румпель и одновременно держусь за него. Борт напротив уходит вниз, из-под него хлещет вода. Полотно паруса напряжено до предела, издает звук, похожий на далекие крики большой одинокой птицы. Я намерена поймать сегодня самые крутые порывы, которые только могут случиться на этой воде.

На небе виден маленький голубой треугольник, со всех сторон стиснутый набежавшими облаками, цвет которых плавно переходит из светло-серого в темно-синий. Края облаков остро очерчены золотым сиянием полуденного солнца. Яхта – технически совершенное создание. В ее конструкции столько изящества, инженерных чудес и потрясающих устройств, что ни один механизм с нею не сравнится. Получив максимум от научно-технического прогресса, конструкция яхты ни на йоту не стала провокацией природе.

Я сижу на борту, чувствую себя на своем месте, на своей бесконечно белой, крайней левой полосе. Лечу вперед. И меня это не волнует, не восторгает. Я отношусь к этому спокойно. Я лучше всего смотрюсь на фоне всевозможного стоячего и бегучего такелажа, мне идет моя красная парусная куртка, мое лицо – для ветра и солнца, а глаза – для того, чтобы в них без конца отражались вода и небо.

Ветер усиливается. Ходить «в потравочку» – не моя привычка. Я предпочитаю вылезти на самый край борта или вовсе, свесившись за борт целиком, чувствовать, как вода хлещет мне по спине. Иногда я совсем выгибаюсь назад, и на секунду мои волосы оказываются в воде. Потом выпрямляюсь, и теплые струи устремляются за шиворот. Я люблю это ощущение. В сильный ветер вода кажется почти горячей, и лучше вообще не давать спине высохнуть.

Пересекаю участок воды за островом, где ветер чуть-чуть слабее, и поджидаю порывчик. Так ожидает волну серфер, так ждет атаки попавший в зону чужих радаров пилот. Стоит выйти из безветренной зоны – ветер выхватывает из нее парус мгновенно, за доли секунды, а судно за это время успевает пройти каких-то полтора метра… И вот левый борт уже летит над водой, а правый опустился под воду. Травлюсь. Справившись с порывом, снова вытягиваю шкот. Моя рука приросла к веревке. Мы с ней – одно целое.

Сверкнула молния. Медленно начинаю считать: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Гремит гром. Значит, гроза еще далеко. Минут 20 у меня точно есть. За 5 минут еще можно пролететь двумя галсами вперед, а потом минут за 15 «фордаком» вернуться в лагерь.

«Фордак» – он же фордевинд – это курс судна, при котором ветер дует в корму, поэтому парус, натянутый перпендикулярно ветру, наполняется им максимально. Теперь, когда прошло 4 минуты из пяти, я жду удобного момента, чтобы повернуть. Здесь уже совсем другое ожидание, ожидание действия. Я предельно собрана, набираюсь смелости. Мгновение – и начинаю травить шкот, одновременно пересекая линию ветра. Свободный гик делает резкий рывок слева направо, я нагибаюсь, чтобы не снесло башку, потом сразу добираю, чтобы не терять скорости, и снова травлю шкот, когда меня начинает заваливать, но уже в другую сторону.

Когда яхта сделала поворот почти на 200 градусов, все вокруг успокаивается. Ветер дует в корму, парус расправлен, лодка плавно покачивается вправо-влево. Фордак – коварный курс. С первого взгляда – самый спокойный. На самом деле, при сильных ветрах чувствуешь, с какой мощью ты пытаешься играть. Мгновенный порыв ветра с обратной стороны – и парус перехлестнет через лодку. Если при этом не сохранить руль в ровном положении – считай, что ты уже в воде. Если твоя голова, не дай Бог, окажется на пути бешено несущегося гика, считай, что уже без сознания. Так что всегда надо быть начеку. Если же ветер реально крут, то лодку может просто перекинуть через нос… Что со мной и случилось. Это называется «брочинг».

***

Я больно ударилась об воду. Через доли секунды вынырнула, отфыркалась, огляделась. Лодка лежит вверх дном, мачтой вниз. «Шверт, наверное, плавает где-то под корпусом, – пришло в голову, – он был пристрахован к мачте».

Чтобы поставить «Луч» в нормальное положение, надо для начала вернуть шверт на его законное место. Я сняла спасжилет, кинула его на корпус и нырнула за швертом. Одного нырка хватило, чтобы его найти, второго – чтобы вытащить на поверхность. Узкий, длинный швертовой колодец находится между мачтой и кокпитом. Шверт надо вставлять снизу вверх, из-под воды – наружу, чтобы он торчал из кокпита. Этот процесс занял у меня минут двадцать.

Закончив со швертом, отдышалась. Теоретически, если встать ногами на край корпуса с одной стороны от шверта, взяться руками за шверт и всем своим весом надавить на борт, то лодку можно поставить в нормальное положение. Последовало несколько тщетных попыток. Небрежно залитый эпоксидкой корпус набирал воду, будто в нем было пробоина диаметром в дюйм, становился все тяжелее и тяжелее. Спасать меня никто не собирался. Оно и понятно, я – профессионал. А среди профессионалов существует негласный регламент: сам утони, но спасай матчасть. Я представила, как отец опустил на сухую землю недопитую банку пива и начал расстегивать на джинсах старый китайский ремень…

Небо и вода слились в единое серое спокойствие. Ослепительно белела «Сайма». Цепи ее якорей казались протянутыми в воду тонкими красными нитями. Начался дождь.

II

21 декабря

Страшно ли мне? Да, страшно. Этот ноющий, противный, безысходный страх смерти. Я хочу домой. Дом так далеко, как никогда не был раньше. Мой дом больше для меня не доступен, как и твердая земля. О, запах земли! Запах весенней почвы, или сухого песка на горячем пляже. Если бы я могла хоть на минуту дотронуться до твердой земли, перед смертью прилечь на нее, чтобы не качало. Я ненавижу тебя, океан! И мои дети тебя ненавидят. Ты отнял у меня все, что было.

Как это произошло? Да какая теперь к черту разница! Цепь нелепых, тупейших, дебильнейших, роковых случайностей – и вот результат.

Четыре дня я в дрейфе. Как кусок дерьма или мусора, Да, мне говорили об этом пару раз. О безвыходных ситуациях, о том, что, уходя в море, надо понимать, что все может этим закончится. Но я не верила. Радио, VHF, два телефона, один из которых спутниковый. Рельсы с Канар на Карибы, сотни яхт, тысячи торговых кораблей. Где они все?? «Возьми с собой пару томиков Толстого или Драйзера, пригодится». Да и какая теперь разница? Мой жизненный план провалился, а моим детям расти без матери. Мои мальчишки. Последний раз я говорила с ними пять дней назад. Младший сказал: «Мама, приезжай скорее», а старший… «Мам, я люблю тебя. И я буду с тобой, даже если ты никогда не вернешься». Я с тобой, малыш. Мой старший мальчик.

Мой старший мальчик, как же он быстро, стремительно вырос! С тех пор, как родился Артем, Димон стал для меня навсегда взрослым. Внезапно, окончательно, бесповоротно смышленый пухлыш превратился в долговязого пацана с шершавыми ладонями, широкими плечами, острыми коленками и дерзким взглядом. Отныне и навсегда, когда он спал, я угадывала в нем юношеские черты парней, с которыми в прошлом имела любовные связи. Мне было чуть больше двадцати, и я любила в них эти дерзкие, незамутненные жизненным опытом мальчишеские черты.

Это невыносимо. Более всего мне докучают мысли о том, что станет с моим телом. И этот вонючий кусок плоти был когда-то вашей мамой, детки. И как мучительна смерть от обезвоживания? Надо было изучить этот вопрос. Как же позорно я ухожу с этой вечеринки! Оставить ли мне прощальное письмо? Нет. Мне стыдно, я не знаю, что написать. «Простите, родные, не рассчитала своих сил, да еще и утопила телефон».

Почему именно здесь, именно сейчас? Господи, ну дай мне еще хоть один шанс! Если меня снесло в штилевую зону, то почему я до сих пор не видела ни одного корабля? Я как будто попала в другое измерение, где нет ничего, кроме меня и моего плота. Я уже молилась всем богам, но их тоже нет в моем измерении.

Какое-то время назад я читала новость о «летучем голландце», лодке с 20 трупами, обнаруженной береговой охраной какой-то Карибской страны. Выяснилось, что эти люди пытались нелегально попасть из Африки в Португалию. Скоро мой ободранный спасательный плот станет таким же летучим голландцем. Его выловят на Карибах – где бы я сейчас не была, меня отнесет на край штилевой зоны, а оттуда постепенно выдуют пассаты, и так – до самой Америки. Вот и пересеку Атлантику.

А ведь я любила тебя, океан! Твоя вода мягко обволакивала меня, когда я ныряла на глубину. Я видела пляски дельфинов и слушала песни горбатых китов. Мы состоим из воды. Рождаясь, мы покидаем материнскую утробу, где плавали в воде. В воде мы превращаемся из клетки в человека. Прах умерших возвращают обратно в воду.

Пока мне хочется не только воды. Мне безумно хочется понюхать свежеиспеченного хлеба, затянуться сигаретой, хотя я уже десять лет не курю. Еще я мечтаю о том, чтобы перестало качать. Но скоро в моей голове не останется ничего, кроме жажды. Все мое тело состоит из соли и плесени.

С детьми увидеться легко. Я слышу их голоса постоянно. Стоит мне закрыть глаза – и я уже с ними. И тем мучительнее мой уход. Простите меня, мальчики. Если я вдруг выживу, я никогда, никогда больше не уеду от вас.

III

– Как вы пришли в парусный спорт?

– Все это есть в дневнике, который вы украли. Мне незачем повторяться.

– Ваше обвинение несправедливо. Я не украл ваши записи. Я их спас.

– В таком случае, верните их мне.

Калянин открыл перед Александрой массивную дубовую дверь, и она прошла в строго обставленную переговорную, больше подходящую для госучреждения нежели для редакции, не замечая его оценивающего взгляда. Он оценил и остался доволен. На вид ей было лет двадцать пять, но усталый взгляд и морщинки вокруг глаз и на лбу намекали, что ей сильно больше. Еще не сошел загар, волосы выгорели. В грубых обветренных руках она держала перчатки и большой вязаный шарф, на котором сверкали в свете советской люстры крупные капли растаявшего снега. Медленно пройдя между стульями и столом, аккуратно отодвигая каждый, Калянин достал из шкафа бурбон, стаканы и файл с потрепанной школьной тетрадью, держа его за кончик, будто важную улику. Положив файл перед Сашей, он разлил бурбон.

– Льда нет?

– Одну минуту.

Калянин вышел из переговорной, Саша тут же схватила тетрадь и сунула в сумку. Вернувшись, он бросил взгляд на то место, куда положил тетрадь, кивнул и сказал:

– Надеюсь, вы понимаете, что я все отснял. Я собираюсь написать о вас книгу, и у меня на руках договор с издательством. Поэтому предлагаю выпить за успех.

– За будущее не пьют, – мрачно сказала Саша.

– Знаете, кто финансирует книгу? Одна из компаний господина Дежнева.

Саша опустила глаза. Калянин включил диктофон.

– Начнем?

Саша несколько раз рассеянно кивнула.

– Повторюсь. Как вы пришли в парусный спорт?

– В два года меня посадили на яхту. Этот был старый советский солинг. Он стоял на санях. Папа драил его снаружи, а я сидела внутри.

Закидав бурбон льдом так, что стакан стал похож на тонущий в темно-золотистой жидкости айсберг, Саша сделала глоток и внимательно посмотрела на Калянина. Молодой, или молодящийся, похожий или старающийся быть похожим на Тома Круза, только шнобель все портит. Дорогие часы, идеальный маникюр.

Калянин выпил, поморщился, посмотрел на нее снизу вверх, наклонил голову чуть вбок, изобразил на лице искренний интерес, даже лоб наморщил, и задал следующий вопрос.

– Как вы решились на столь рискованное мероприятие?

Саша чуть повернула голову, чтобы вглядеться в монотонно серый квадрат зимнего неба в окне, прищурила глаза, пытаясь сосредоточиться, потом перевела взгляд на Калянина.

– Знаете, кто такие крабы Хоффа?.. Они живут на экстремальной глубине, где уже почти нет жизни, в Антарктике, у горячих подводных источников. Их самки вынашивают потомство несколько месяцев, и за это время их тело начинает потихоньку отмирать, по частям, поскольку вся энергия уходит на согрев яиц. Вы женаты?

– Разведен.

– Дети?

– Если они есть, то я о них ничего не знаю. Вы можете сказать, что я сукин сын. Думаю, так оно и есть.

Опершись щекой о ладонь, Саша ответила Калянину полуулыбкой, и он понял, что она ценит его откровенность.

– Я замужем. У меня двое детей. Знаете, что такое семья? Это черная дыра.

Александра допила бурбон и отправила стакан через стол за добавкой. Калянин с профессионализмом бармена и пахабненькой улыбкой, будто спаивал несовершеннолетнюю, налил. Так же красиво отправил обратно. Саша, поймала, выпила и продолжила.

– Это черная дыра, которая постоянно поглощает любовь, заботу, силы, энергию. Взамен ты получаешь стабильность и уверенность в завтрашнем дне.

– То же самое могу сказать о работе, – заметил Калянин, но Саша продолжала, не заметив его комментария.

– Близкие любят тебя, но воспринимают как данность, продолжают пожирать тебя. Но энергия не возвращается, и ты чувствуешь опустошение. Все требовали моего внимания: младший сын, старший сын, муж, тяжело больной отец… Я продолжала жить, но внутри меня что-то умирало.

– Кстати, – Калянин оторвался от своего стакана и глянул на Сашу, – хотел задать этот вопрос… Насколько мне известно, у вашего отца была уйма денег. Почему он не помог вам осуществить мечту?

– О, на это было множество причин, – отозвалась Саша, – во первых, все считали меня ненормальной. А мою мечту – блажью безумного. Когда я рассказала мужу о своих планах, он ответил коротко: «Ты ебанулась?».

Калянин спокойно кивнул, будто ежедневно выслушивал столь жесткие комментарии.

– Отец был не столь критичен. Но мне даже в голову не пришло просить у него денег. К тому времени он был уже серьезно болен и совсем слетел с катушек. Связался с каким-то лекарем и в итоге перевел все деньги на его счет.

Калянин, казалось, уже не мог оторвать от нее глаз. То ли сработал старина Джек, то ли он давно не брал интервью с такой легкостью. Ему уже хватало на две сенсации, а она все говорила и говорила.

– Он умер в благотворительном хосписе, а мне, как единственной дочери надо было решать, что делать с телом. Я воспользовалась этой свободой, быстро кремировала тело и увезла прах в Индию. Развеяла над Гангой. Именно тогда, в Ришикеше, я поняла, что готова осуществить мечту. Follow your passions…

Калянин с трудом зафиксировал переход на английский язык.

– … And if you stay with it doors will open that can keep you happy for the rest of your life.

– Кто это сказал? – профессиональное все же воспрянуло.

– Вы его не знаете, – отрезала Саша.

– Как вы нашли спонсора?

– Совершенно случайно. Из недр возник Дежнев и вдруг спросил, о чем я мечтаю. Я прислала ему подробный расчет бюджета и презентацию с рекламными возможностями.

– Кстати, – Калянин снова налил, – меня не покидает ощущение, что я где-то видел вас раньше.

– Когда я поняла, что моя спортивная карьера не удалась, я снялась в рекламе часов.

– Так вот оно откуда! – как-то неестественно радостно воскликнул Калянин.

Саша поставила стакан, грохнув им достаточно громко, чтобы выразить свое раздражение.

– Послушайте, я здесь, чтобы дать вам интервью для журнала. Сейчас семь вечера. Дома меня ждет муж и дети. Мне совершенно неинтересно болтать тут в вами, тем более, что вас я вижу впервые.

IV

7 декабря. Ветер СВ, 3-5 узлов. Ясно, облака перистые.

Здравствуй, море!

Я не вела дневников с 12 лет. Бесполезное это занятие. Рефлексия, самокопание, слова, слова, бездарная потеря времени. Неприятная обязанность, навязанная спонсорами. Им нужна не только техническая информация. Оказывается, весь мир хочет знать, что я думаю и чувствую.

Отвечаю. Сейчас мне 35, и 12 из них я готовилась к одиночному переходу через Атлантику. Последний месяц я почти не спала. Волновалась, решала множество предстартовых проблем. Боялась, что не хватит времени или денег. Теперь это все позади, и моя душа спокойно летит к намеченной цели.

В моей голове пусто. В моей душе ничего, кроме счастья. Наконец мы с тобой наедине, море. Все первозданно и просто. Все, что меня волнует сейчас – это сводки погоды. Бриз разметал облака небрежными перьями-мазками, будто выпотрошил подушку.

Пока самый необузданный океан на Земле добр ко мне. Я слушаю болтовню большелобых продельфинов, много сплю, мой график – 4 часа сплю, два – бодрствую. Я стала частью океана. Его рассветы и закаты, ночное небо – это мои соседи и мои боги. Я одна в океане. Иногда я вижу и другие яхты, и большие торговые суда, но мы проходим мимо друг друга, как люди в метро.

Одна вещь меня тревожит. Странный звук, похожий на свист, идущий с правого борта в районе штагов. Проверила вант-путенсы – все целы.

8 декабря. Облака – ребра на рентгеновском снимке. Ветер СВ, 5 узлов.

Лодка идет стабильно, нос почти не сходит с волны. Она даже лучше, чем я ожидала. Прекрасно держит курс на бакштаге. А бакштаг дует и дует. Иногда я выставляю геннакер на бабочку, когда задувает с востока, или беру южнее градусов на 15-20. Простая, рутинная работа, которая за три дня уже порядком надоела. За кормой – кильватерная волна высотой почти фут, если на глаз. В среднем у меня получается проходить по 150 миль в сутки, так что пока все по графику.

Океан пахнет только на берегу. Рыбой, водорослями. В открытом море я чувствую только запахи лодки. Нагретый на солнце тик палубы, утренний кофе, вечерний ром и цитрусы. Из каюты еще не выветрился запах нового стеклопластика и запах костра, источаемый моим бывалым спальным мешком. Все в лодке напоминает мне о земле.

Посторонний звук продолжает преследовать меня. Самое жуткое – я не уверена, что этот звук существует в реальности. Помню, когда мы переехали из квартиры в дом, я еще долгое время продолжала слышать голоса соседей и бормотание их телевизора, хотя дом стоял в середине участка, а наши новые соседи только строились, и то по выходным.

В океане по ночам я слышу голоса детей. Скрипнет снасть, вскрикнет птица – я в полусне уже готова бежать к кроватке. И знаете, я с радостью сплю дальше, потому что не надо никуда бежать и никого качать. Наоборот, меня качает моя колыбель-лодка. Вернее, это океан качает мою колыбель. И в этой колыбели я не одна. Как человек, неспособный переносить одиночество, я впадаю в грех анимизма, наделяя человеческими чертами матчасть. Например, я разговариваю с новой генуей (она у меня Геша), как с членом своей команды. Ругаю ее, когда она недостаточно раскрывает пузо, хотя все дело не в идеальном полотне, а в неправильных настройках, которые я выставляю в условиях недостаточного опыта. Вообще я отношусь к ней подозрительно, как к любому новичку. Проверяю узлы на шкотах, мне все время кажется, что я забыла их завязать, гоняю туда-сюда погоны. А она удивленно смотрит на меня глазками колдунчиков: «объясни мне, что ты хочешь, я все сделаю». Ах, если бы я знала, чего хочу!

Проверенный «Ролексом» грот никаких подозрений не вызывает, хотя он кое-где и растянут. Наверное, потому что прощает мои ошибки. Геннакер тоже. Хотя мне кажется, что Гена сильно нагружает новую мачту. Да, мачта меня волнует. Надеюсь, Стасик заказал и поставил хорошие штаги и ванты. Впрочем, я же сама неоднократно проверяла. Все было в порядке. Еще в Москве мне пару раз снилось, как на полном курсе от нагрузок рвется ахтерштаг и падает мачта, так что я была начеку.

Кстати, о сне. Один из моих друзей, знатный йог-травокур, однажды прекратил употреблять все виды наркотиков. До этого было лет пять бесконечной психоделики, и вот – стоп. Вместо вливания и впускания дыма в свое худое и уже почти нематериальное тело, он просто перестал спать, как все люди, а стал делать это по особому графику. Два часа спал, два часа не спал. Потом три спал, три не спал. И так далее. После полугода таких практик он спал сутки через сутки. И что бы вы думали? Никаких наркотиков, никакой ломки, никакой депрессии. По его словам, реальность стала совсем другой, намного более красочной и интересной. Приходы и галлюцинации не только продолжались, но и стали полнее и разнообразнее. Кроме того, он утверждал, что такой ритм – идеален для человека. Человек должен бодрствовать полные сутки, чтобы не пропустить ни одного мгновения этого маленького жизненного цикла. Я, конечно, таких высот не достигла, но мой график 4+2 действительно, помимо контроля над погодой, курсом и лодкой, дает мне возможность во всей красе увидеть рассвет, утро, день, вечер, закат и ночь.

Ладно, хватит писанины. Пришло время ежевечернего сеанса связи с семьей, которого я сегодня жду почти с утра. Соскучилась.

10 декабря. Давление понижается. Облака перистые, в виде когтей дракона. Ветер 2-3 узла.

Последние пару дней пассаты еле дуют. Отдыхаю, готовлю себе вкусную еду, наблюдаю за морской живностью. Утром дельфины гуляли вокруг меня, кричали и цокали. То ли здоровались, то ли предупреждали об ухудшении погоды. Днем меня догнал контейнеровоз, и почти три часа был в зоне видимости.

Кажется, дневник начинает меня увлекать. Сказывается дефицит общения. Я взяла с собой пару книг, но читать не хочется. Периодически листаю только справочник яхтсмена и методички по настройке парусов. Хочется лучше понимать свою лодку.

Иногда я задаю себе вопрос: что привело меня в океан? Когда и где это началось?

Первое воспоминание детства – гроза на море. Сверкает молния, и ее отблески пробегают по каждой волне. Я бегу по кромке прибоя, и на меня падают первые крупные капли дождя. Я бегу все быстрее, спотыкаюсь, падаю, встаю, снова бегу. Набегающие на берег волны кажутся огромными. Вдруг меня хватают сильные папины руки и несут под навес, где пахнет сосисками.

…Парни копаются в кокпите качающегося у берега солинга. Мне три или четыре года, я бегу по пляжу голышом, в зеленом спасательном круге, я знаю, что у солинга есть киль, и поэтому рядом с ним глубоко, а я боюсь заплывать на глубину. Но парни машут мне – давай, плыви, не бойся! Я делаю глубокий вдох и плюхаюсь в воду, плыву прямо к борту в своем хлипеньком сдувающемся круге. Тимур перегибается через борт, хватает меня под мышки и поднимает на лодку, с меня, как с гуся, вода, в кокпите пахнет краской и плесенью промокших веревок.

…Финский залив, черный по краям и рыжий там, где он соединяется с небом, ржавые сваи пирсов, четко очерченная железная ротонда кафе, где снимался один из эпизодов фильма «Сестры». Какие-то ребята из парусной школы, пивко, «бутылочка». Худые ноги обтянуты разноцветными лосинами. От сигаретного дыма тошнит, но нельзя отказаться, тем более, что какой-то тип угощает всех джин-тоником в зеленых банках. На закуску – фисташки и шоколадка «Тоблерон». Он красивый парень, этот тип, и на вид ему лет двадцать, не меньше. И вроде было бы круто с ним замутить, но что-то меня пугает. А может, просто не хочется тратить эмоции на кого-то, а хочется посмотреть на все это варварское великолепие летнего питерского вечера, когда все кругом ярко рыжее и глубоко черное, с птичьего полета, подняться в синеву нетемнеющего неба, потому что именно оно виновато в том, что все вокруг кажется черным.

…И вот уже I suddenly find myself сидящей на капоте трехлетней праворульной Субару цвета «темный баклажан» в компании четверых таких же, как я, девиц – все в рваных джинсах, майки и топики – кто во что горазд, руки в феньках. На ногах, конечно, кеды. Тимур заправляет машину, мы пьем пиво и курим сигареты.

– Эй, не курите на заправке!

– А мы не затягиваемся!

Те, кто не курит, сосут чупа-чупс. В машине играет:

Лола – королева рок-н-ролла,

Для тебя проблемы пола

Не существовало.

Лола – дочь латышки и монгола,

В комитете комсомола

Весело бывало!

Да, Лола, безусловно, королева, но мы круче. Флегматичная и улыбчивая красотка Анюта, Сонечка в выгоревшей майке «со Скорпами», совсем не похожие друг на друга эксцентричные сестры Вартаньян. Мы едем на Волгу, в студенческий лагерь парусной секции МАИ, хотя Тимур давно не студент, а мы еще не зачислены. Мы еще не знаем, что такое сессия, деканат и любовь, но знаем, что такое секс, наркотики, рок-н-ролл.

Больше всех радуемся, конечно, мы с Анечкой. Каждый сезон мы строим планы по охмурению Тимур-Андреича. Он, конечно, женат. Но иногда приезжает на Волгу без жены. И это – большая удача.

На берегу Волги мы пересаживается в катер, и Тимур, лежа на заднем сиденье, угощает нас джин-тоником местного производства и бутербродами с сыром. Я глажу рукой вылетающие из-за борта брызги. Вот и наш сосновый берег. Мокрые снизу штанины. Синие бочки с бензином, костер под чугунной решеткой. Звук бензопилы, запах машинного масла, черного хлеба и чеснока. Гигантские муравьи бегают по пожелтевшим сосновым иглам. Двое из них тащат на себе убитого слепня.

Я поняла, что я погрязла в парусном спорте, где-то в шестнадцать лет. Шестнадцать лет – классный возраст. Ты вдруг начинаешь ощущать себя Алисой в стране чудес – видеть в 3 раза больше, ощущать в 100 раз сильнее. Обычная поездка в яхт-клуб превращается в летнее безумие. Когда дыхание забивает свежий запах листвы, а под колесами пробегают километры, хочется жить, жить, жить!

Душевные бури надо как-то гасить – ты начинаешь употреблять алкоголь. О, наш прекрасный мистер Алкоголь! Только что он тебя совершенно не интересовал – гадость какая! Но ты зажмуривалась и поглощала его, чтобы не опозориться. И частенько блевала, но никто тебя за это не упрекал – все твои друзья в этот момент блевали рядом. Сначала вы брали бутылку пива на троих: какая потрясающая, недостижимая теперь экономия! Потом начали тырить алкоголь у взрослых, заначки прятали в своем рундуке или под кустом. Брали все, что под руку попадется: водка, вино, мартини, пиво в баклашках. А потом это все тщательно перемешивалось… что придавало устойчивости нашим молодым организмам. Пили все равно для запаха – дури своей хватало. Для меня всегда останется священным таинство Дионисия, когда, напившись, ускоряясь, добавляя еще, куря 2 сигареты на шестерых, мы валяемся в мокрой траве под звездами, все бухие в жопу и счастливы хоть обоссысь.

Пожирая глазами и ноздрями, нутром чуя все это, я понимала, что мне остается одна мечта: словно герои фильма «Перекрестки», продать душу дьяволу. А если продаешь душу Д, придется терять самое дорогое. И я была готова к этой потере. А еще я была готова умереть в 16 лет. А море… Море было моим любовником, и я сбегала к нему, используя любую возможность. Море было моим богом, к нему я обращала свои молитвы.

V

Саша встала со стула и протянула руку, уже открыв рот, чтобы сказать «до свидания», но Калянин мягко взял ее руку в свою и опустил, давая понять, что не собирается прощаться.

– Постойте, прошу вас, не уходите! Понимаю, вы не любите таких как я.

– Почему вы так решили? Я спокойно отношусь к журналистам.

– Вы не любите трусов. А я – трус.

Саша устало посмотрела на Калянина. В ее взгляде ясно читалось: «мне совершенно все равно, трус ты или нет, умен или глуп, злой или добрый. Да будь ты хоть серийный маньяк, хоть Мать Тереза, хоть к черту Папа Римский, ты мне неинтересен».

– Послушайте, – Калянин включил все свое обаяние, а он хорошо знал и неоднократно проверял свои возможности на женском поле, – я не хочу просто сделать интервью. Вы мне правда очень, очень интересны. И симпатичны, хоть я вам – нет! Вы достойны того, чтобы люди узнали вашу историю. Мне просто жалко, если она канет в Лету.

Это подействовало. Саша снова села на стул. Калянин достал из ящика и аккуратно положил на стол между стаканами и телефонами знакомый Саше портрет.

– Вы работали моделью? – спросил Калянин, разглядывая ее, будто оценивая, хорошо ли она сохранилась со времен фотографии.

– Нет, – ответила Саша, подняв портрет со стола. На фото девочка с пухлыми губами и самодовольным взглядом держала в руках швартов и демонстрировала на запястье большие дорогие часы. Саша сверкнула глазами и ее губы растянулись в улыбке, которая, впрочем, довольно быстро превратилась в циничную ухмылку. – Это было один раз, и к тому же мне не заплатили. – Она еще раз глянула на фото и ухмылка снова стала улыбкой, – зато, когда я встретилась с человеком, готовым поддержать мой проект, он сказал: «Детка, да ты почти не изменилась!». Было приятно.

– Да, я кое-то знаю о вашем спонсоре, – с непонятной досадой в голосе произнес Калянин, но быстро переключился, сделал глоток бурбона, и его тембр стал снова профессионально мягким. – Знаете, – он посмотрел собеседнице прямо в глаза, и Саше даже понравился этот ясный и честный взгляд, – в этой истории все как-то очень плотно закручивается вокруг вас.

– О да, я заметила.

– Ладно, человек поддержал ваш проект финансово. Расскажите о нем поподробнее, он этого заслуживает.

– Безусловно. Я долго не могла найти спонсоров. Чаще всего я слышала что-то вроде: нас не интересуют непрофессиональные спортсмены… К тому же вы не инвалид, не сирота и не жертва насилия. А без такого паблисити вы никому в нашей стране не интересны. Иногда на меня смотрели с удивлением, граничащим с ужасом. «Это же огромный риск, а у вас двое детей! Скажу честно, я не хочу отвечать за вас, если они останутся сиротами». И вдруг, слава небесам, появился Дежнев и сказал: валяй, сколько тебе нужно денег?

– Как он нашел вас?

– Впервые после долгого перерыва мы увиделись на встрече одноклассников. Он приехал из Франции, где жил уже несколько лет. Я тогда еще была не замужем, и он продолжал подбивать под меня клинья. Потом, когда я встретилась с ним во Франции, у нас обоих были семьи, а у него, к тому же, большой холдинг. – Саша прямо посмотрела на Калянина, а пальцы ее правой руки забарабанили по столу в ожидании неприятных вопросов. Но тот молчал. Саша вздохнула, опустила глаза, и ее пальцы успокоились. – Я уже говорила, что моя мечта была подкреплена расчетами, и я четко представляла, какая мне нужна лодка. Легкая, быстрая, надежная. Я не просто хотела пересечь океан. Я хотела сделать это красиво. То есть довольно быстро. Поэтому я выбрала более опасный маршрут. Go north for speed, go south for safety.