Читать книгу История одного дня - Александра Игоревна Игнатьева - Страница 1

1.Мама! Прости, что я так долго тебе не писал. Они не давали мне бумагу! И ручку. Даже карандаш. Он говорит, что это потому, что нам нельзя доверять. Он называет нас детьми!

Мама! Я правда очень соскучился. Сегодня нам давали очень странную кашу, я сразу вспомнил тебя. Ты готовила что-то похожее. Только с маслом. И, кажется, добавляла туда ягоду. Ту, которая росла у нас около двери. Помнишь? В ней было много маленьких бусинок, таких крошечных и блестящих, ты тогда говорила: «Это алмазы». Я боялся ее есть, правда, мне казалось, что они застрянут у меня в горле, и я начну задыхаться.

В сегодняшней каше алмазов не было. Но я все равно не смог ее съесть. Прости, мама.

Мама! Ты тоже не выходишь на улицу? Он говорит, что нам туда теперь нельзя. Он врет, мама, почему?

2.Сегодня приходил N. Мы с ним здорово повеселились, только ближе к четырем часам его прогнали, ты же знаешь, какой он недотепа и неаккуратный. Мне дали пощечину и попросили его удалиться. А потом схватили за шкирку и выбросили за дверь. Я так люблю его, мама! N совсем не боится плохой погоды, но на улицу теперь тоже не выходит. Он дурак?

Мы сыграли с ним в нашу с тобой игру. Прости. Я предал тебя?

Но игра вышла достойной. В первом туре он выиграл, он всегда выигрывает во всех турах, но сегодня только в первом. Мое слово было «Космос». Представляешь, он не смог ничего сказать! А потом назвал меня грубияном и полез лизаться. У него очень мокрый нос, ты знаешь, я не люблю мокрые носы и все, что не связано с космосом. Но его люблю.

В конце концов, он сказал слово «Сладость». Я услышал «радость» и засмеялся. В космосе нет радости, а уж тем более сладкого.

3.Мама? Я бросил письмо в ящик и попытался залезть туда сам. Он показался таким уютным. Синий ободок и внутри тепло. Наверное. Я смог пропихнуть руку, а дальше не влезало. К тому же, случилось то, что до крайности возмутило Его: я застрял там! Они вытаскивали меня, кажется, я что-то потерял, пока меня тянули за косточку на плече; там теперь синяк, а пальцы еле двигаются.

Мама! У меня болит все тело, хотя посинела только рука. Ты не будешь ругаться?

5.Я гулял по нашему с тобой полю. Сначала мне пришлось его нарисовать, но не беда, я думаю, у меня действительно получилось. С нами был N, но ты снова его не видела, говорила, что я должен это перерасти. Я дал тебе потрогать его уши, а ты испугалась и споткнулась об камень. Я спросил тебя: «Почему в поле так много камней?»

Ты не отвечала, а мне казалось это странным. Ты же всегда отвечаешь на мои вопросы. Я долго тряс тебя за плечо, тряс со всей силы, но потом ослабил хватку, у тебя такое хрупкое тело, мама. N сказал, что надо бежать в лес, надо позвать кого-то, может, человека? Я точно не услышал, но все же побежал. Вперед. Вокруг было много колосьев и солнце впереди, ты этого не помнишь, ведь ты лежала около того камня, а я это все нарисовал. Солнце большое, большое, гигантское! Как если бы соединили вместе трамвай и вагон поезда. Металлические, скрипучие, серые, большие колеса и много облаков вокруг. Я нарисовал это точь-в-точь как оно и было, даже написал ту фразу, которую ты произнесла перед тем, как заснуть в колосьях: «Эрик, мы должны запастись лимонами».

6.Они забрали мою картину. Мне пришлось сидеть на подоконнике и думать о чем-то другом, чтобы не заплакать, я не люблю, когда они видят мои слезы. Мама, я больше не буду рисовать поле.

7.Мы говорили о космосе. Космос как часть нового мира. Они так это называют. Там был высокий мужчина, очки, рубашка, руки тряслись у него. Он сначала кашлял, потом схватился за горло и упал. Все сразу подбежали к нему, но его тело уже медленно поднималось к потолку. Жертва. Новая жертва. Новая жертва космоса. Мама, сколько глупостей вокруг!

8.Сегодня нам выдали желтые бумажки. Говорят, это какие-то особенные бланки, их надо заполнить, аккуратно, очень аккуратно, не то он будет ругаться и опять даст пощечину. Я спросил: «А что делать тем, кто не умеет писать?»

Это был серьёзный вопрос, N совсем плох в обучении, ты знаешь.

На мой вопрос не обратили внимания, только потрепали по голове и назвали солнышком. Солнышко?

Я хотел спросить, почему я похож на тот шар, который поглотил наше поле, поглотил безжалостно, так, что от него остался только чёрный кусок земли. Ты сказала, что это ночь, но я не согласен. До сих пор не согласен.

Так вот, бланки желтые, с буквами и цифрами. Сверху печать, голубая, в ней ещё что-то написано, но я не могу разобрать, да и не хочу. Жёлтый не сочетается с голубым, ты же знаешь.

Там было много вопросов, таких бессмысленных, ты бы рассердилась, если бы увидела их; они спрашивали про наш возраст, имена, родителей, любимые цвета и попытки самоубийства. Я не сказал правду, как и обещал, мама.

9.Наш учитель рассказывал про космическую пыль. Эту звучало так смешно; я спросил, можно ли вытереть эту пыль большой мокрой тряпкой, мне не ответили, потому что я спрашивал у себя в голове, но с сегодняшнего дня я начал искать что-нибудь подходящее для моей новой миссии; что-то, что помогло бы мне очистить космос от всей этой грязи. N отвел меня в кладовую, где мы и составили первую часть плана. Мне немного стыдно, ты помнишь, я хотел стать космонавтом, а не космоуборщиком, но и этот вариант мне теперь кажется приемлемым.

Для начала надо построить ракету. Так решил N. Как ни крути, в космос выйти на чем-то надо! Если ракета получится большая, то я обязательно возьму тебя с собой; я возьму билетик, помнишь, такой, как мы покупали в автобусе, покажу его тебе, ты засмеешься, и мы улетим. Далеко! Очень далеко.

У нас на борту будет четыре комнаты: для тебя, для меня, для N, для космоса. Если ты не против, мы отдадим ему самую большую часть борта; он большой, поэтому ему нужно больше места. Думаю, вы с ним подружитесь. Я сам его ещё не видел, но говорят, он крайне красив и к тому же скромный. Это правда?

10.Сегодня к нам заселили новых ребят. Они все наши ровесники, не считая одного; он настолько большой, что каждый раз, когда он заходит в нашу комнату, я боюсь, что он может споткнуться, ведь если он упадёт, ему будет вдвойне больно, чем, скажем, мне; падать с такой высоты страшно, очень страшно. Поэтому я подаю ему руку и помогаю сесть на кровать; он, кстати, немного хромает.

Эти ребята сильно отличаются от нас, я понял это, как только они появились здесь. От них пахнет улицей, куда теперь никто не выходит, а ещё одеты странно, как будто их опустили в большой котёл с горячей водой, и они долго-долго там варились, а потом достали и склеили облезшие ломти кожи. Один из них уже познакомился со мной, точнее, я с ним, его зовут Мир, точнее, он так себя называет. Мир. Мир. Мир.

Я уже немного рассказал ему про мой космоплан и познакомил с N. Мир хороший, он гладит N по спинке и говорит, что ещё никогда не видел такого большого и лохматого друга. А как Мир смеётся! Ты бы слышала. Он немного хрустальный, так я ему и сказал, он запрокидывает голову и трясется, а смех такой ломкий и звенящий, как будто внутри него все разбивается и маленькие осколки впиваются во все его органы, а может даже кожу.

Хороший. Мир. Мир. Мир.

11.Мы проснулись от такого грохота, мама! Сначала мне было страшно, но Мир держал меня за руку и пытался смеяться громче, чем громыхание снаружи. Стены тряслись, мама! Окна тоже. Я думал, пол вот-вот обвалится, но мы с Миром и N залезли на кровать и перестали бояться. Если бы мы полетели вниз, то из простыни можно было бы сделать парашют и мягко приземлиться. Мама, было так громко!

Ещё нас забыли покормить. Уже второй день, представляешь. Наверное, это все из-за этого грома. Повара могли испугаться и убежать, я так и сказал Миру, а он улыбнулся и сказал, что все взрослые такие. Совсем не думают о желудке. Только в старости начинают хвататься за живот и крючиться на плитке в ванной: плохо, плохо, посмотрите, как мне плохо! Мир так смешно это показывал, что даже есть перехотелось.

12. Мама! Почему у меня не получилось покончить с собой? Теперь я уже не могу этого сделать. Я не знаю почему, правда, то ли мне действительно здесь нравится, то ли я просто слишком сильно привязался ко всему внешнему и поверхностному. Мама!

Я все ещё хочу умереть. Но уже не могу.

13.Мама! Мама! Это письмо я уже не смогу показать тебе. Мама, я даже не пишу его. Мама, я совсем не чувствую рук. Мама! Нам запретили пользоваться всем, абсолютно всем, кроме как нашими собственными руками и иногда головой. Мама, ты слышишь? Грохот снаружи не прекращается ни на минуту, но я уже привык, честно, я больше, кажется, не боюсь. Мир все также улыбается. Мама, я не смог бы без него. Мама. Что мне делать?