Читать книгу Последний рассвет - Александра Маринина - Страница 1

Все-таки правильно, что празднование юбилея проводится в будний день в городе, а не за городом, как стало модно в последние годы. Ноябрь перевалил на вторую половину, погода не ахти, насладиться природой и свежим воздухом все равно не получится, так какой смысл затевать шикарный праздник в таком месте, куда не каждому из приглашенных удобно добираться? Молодец юбиляр, все устроил в Москве, и гости, судя по их немалому количеству, явились все. Закатил Коля Букарин прием человек на 600, денег не пожалел, да и концертную программу обеспечил – известный певец Волько, любимец дам, славящийся исполнением лирического репертуара, в основном романсов, красавец. И поет приятно, даже на слух Игоря Панкрашина, который вообще-то к такому жанру всегда был равнодушен. Празднование проходит в двух залах, в одном – банкетные столы и сцена, в соседнем – аперитивные столы, где гости в перерывах могут походить, пообщаться, выпить и закусить. Удачно и удобно, потому что сплошное сиденье за столом ничего, кроме ненужного обжорства, не дает: общаться можно только с тем, кто сидит рядом, а ведь серьезные деловые люди на приемы ходят совсем не для того, чтобы желудок набить. Ходят общаться, контакты налаживать, о себе напоминать, вопросы решать. И в этом смысле виновник торжества организовал все правильно. После первой части банкета – перерыв, после второй части – еще один перерыв, минут на двадцать-тридцать, потом будет десертный стол, а пока, во втором перерыве, бизнесмен Игорь Николаевич Панкрашин, холеный и весьма привлекательный мужчина пятидесяти семи лет от роду, человек небедный, председатель попечительского совета им же самим созданного фонда, с удовольствием общается с юбиляром и нужными людьми.

А вот Женечка, его жена, явно скучает. Слоняется в одиночестве, неприкаянная и какая-то растерянная, впрочем, как всегда. Из всего обилия присутствующих она знакома, наверное, всего с двумя-тремя дамами – женами его приятелей, но поди найди их в этой толпе. А так ей и поговорить не с кем. Совсем не светская его Женечка, уютная, домашняя, простая и бесхитростная, и тяжко ей на таких приемах, но как же на прием без жены явиться? Это совершенно невозможно! Это неприлично и как минимум вредит деловой репутации Панкрашина, для которого семья, жена и четверо детей – непременный атрибут. Но Игорь Николаевич готов глотку порвать каждому, кто только посмеет заикнуться, что жена нужна ему лишь для антуража. Нет, нет и нет! Он любит свою Женечку, он прожил с ней тридцать пять лет. И конечно же, он искренне жалеет ее, потерянную и одинокую в этой шумной нарядной толпе, но никуда не денешься: если в приглашении сказано «с супругой», то будь любезен, предъяви всему свету свою благоверную.

– А ты молодец, – послышался сзади негромкий, но вполне отчетливо ехидный голос.

Жора Анищенко, заместитель Панкрашина по работе в попечительском совете фонда, подкрался, как всегда, незаметно. И что за манера! Впрочем, Игорь Николаевич своего зама любил, работником тот был отменным и другом преданным, уже много лет они знакомы и близки, а то, что Жорик порой позволяет себе нелицеприятные замечания и острые высказывания, так на то он и друг. Кто кроме настоящего друга скажет правду?

– Я смотрю, ты к моим словам прислушался, хоть украшение какое-то Женьке на шею повесил, – продолжал между тем Георгий Владиленович. – Платье-то новое купить не догадался? Сколько лет она в этом платье на мероприятия ходит? Три? Или пять?

Панкрашин досадливо поморщился и вымученно улыбнулся. После последнего мероприятия, где он был с Женей, Георгий строго выговорил ему, сказав, что их контраст выглядит неприлично. Контраст? Какой еще контраст? Сам-то Игорь ничего такого не заметил, потому что видит и себя в зеркале, и Женю каждый день, и ему казалось, что они все такие же, какими были много лет назад. Да, Игорь Николаевич очень следил за собой, регулярно занимался спортом, покупал очень хорошую одежду, стригся в дорогом салоне, но это ведь было необходимо: человек, занимающийся бизнесом и зарабатывающий деньги, должен выглядеть презентабельно, иначе доверия партнеров не обретешь, таков непреложный закон делового мира. А Женя всю жизнь, пока в прошлом году не вышла на пенсию, работала на секретарской должности, то личным секретарем, то делопроизводителем, и все ее внимание было сосредоточено на семье: Игорь, муж любимый, детки, потом и внуки, дом. «Выглядеть» ей совсем не хотелось, неинтересно было, Женечка Панкрашина хорошо помнила те времена, когда жили они с Игорьком на две зарплаты, растили первых двоих детей и считали копейки. И уж тогда вопрос о том, купить ли новую кофточку Жене или спортивный костюм сыну, вообще ставиться не мог. Конечно же, костюм сыну, пусть ходит на тренировки в секцию, пусть развивается. И как-то так оно и осталось даже тогда, когда Игорь Николаевич начал зарабатывать приличные деньги. Он взял на себя финансовое обеспечение семьи со всеми вытекающими отсюда обязанностями по поддержанию имиджа делового человека, а Евгения Васильевна так и осталась секретарем-домохозяйкой, обожаемой и носимой на руках мамой и бабушкой, центром и стержнем большой семьи, неиссякаемым источником любви, внимания и заботы. Даже тогда, когда муж стал приносить в дом солидные деньги, она не бросила работу, хотя никакой такой острой надобности в ее мизерной зарплате не было: Женя хотела общения, поддержания отношений с людьми, с которыми сдружилась за многие годы, и на пенсию вышла только в прошлом году, когда 55 исполнилось.

Однако, если прислушаться к Жоркиным словам, со временем количество перешло в качество, и меры, предпринимаемые Панкрашиным для поддержания достойного внешнего вида, увели его слишком далеко от жены: сам он ухоженный, красивый, дорого и модно одетый, а жена – как уборщица, ей-богу. Он расстроился. И перед очередным мероприятием положил перед женой толстую пачку купюр и строго наказал купить что-нибудь приличное из одежды и украшений. Покупать новое платье она отказалась, зачем, говорит, в длинном черном платье я всегда выгляжу прилично, а деньги на ветер выбрасывать не нужно, ты лучше детям что-нибудь купи или так дай, в конвертике. Никак она не привыкнет к достатку, хотя Панкрашин в бизнесе уже полтора десятка лет и является человеком состоятельным, но десятилетия, прожитые на зарплату секретарши и рядового служащего, на помойку не выкинешь. Он дал Жене полмиллиона наличными, чтобы она купила себе какой-нибудь наряд и украшения, которых у нее отродясь не было, так она, глупышка, и от платья отказалась, и на ювелирку тратиться не пожелала, нашла какой-то бутик, где можно брать нарядные украшения напрокат. Зачем, говорит, их покупать, если я их не ношу каждый день, только деньги попусту тратить.

Но Женя действительно выглядит гадким утенком на этом сборище. Впрочем, наплевать, его жена – это не украшение бизнесмена Панкрашина, это его тыл, его опора и, что греха таить, надежная поддержка его репутации семьянина и чадолюбца, благодаря чему ему удается привлекать инвестиции в свой фонд. Четверых детей они с Женей вырастили, двоих родных и двоих приемных, образцовая семья, трое старших уже совсем взрослые, самостоятельные, живут отдельно, порадовали родителей внуками, а младшая, Ниночка, живет с ними, школу заканчивает. Такой женой и такой семьей можно гордиться, и совсем не обязательно жену украшать и наряжать. То есть он бы, конечно, и украшал, и наряжал, если бы Женя сама захотела. Но в том-то все и дело, что она не хочет. Она простая и сердечная баба, мать, хозяйка, она обожает своих подруг, с которыми дружит лет по двадцать, а то и по тридцать, но подруги эти – такие же секретарши и делопроизводители, как и сама Женя, работали вместе в одной огромной организации и с тех пор никак расстаться не могут. У них лишней копейки нет, а Женя – она мудрая, она знает, что любую дружбу может разрушить зависть, поэтому одевается просто и дешево, украшений не носит – как смолоду не носила, так и приучаться не захотела, чтобы подружек не нервировать и злобу в них не будить. «Хочу, – говорит, – сохранить свой круг общения, потому что если этих подруг растеряю, то других уже не приобрету, и что мне останется? Дети выросли, из гнезда выпорхнули, вот Ниночку во взрослую жизнь отправлю – и совсем одна целыми днями буду сидеть, как сычиха. Кому я нужна со своими десятью классами и трудовой биографией? Как была необразованной дурехой, так и осталась, спасибо, хоть ты меня не бросаешь, а то мог бы завести молодую, которая в Англии где-нибудь образование получала и в бизнесе разбирается». Игорь при этих словах всегда смеется и обнимает жену: ну куда он от нее денется? Где еще он найдет такую Женечку? А то, что позволяет себе разные вольности то и дело, так на прочность брачных уз это не влияет. Женечка – это святое. И потом, даже если случится невероятное, он влюбится и уйдет от Женечки, то дети его не поймут и не простят, а отношениями с детьми Игорь Николаевич Панкрашин рисковать не станет ни за что! Детей своих он обожает, что родных, что приемных. И даже с недавнего времени начал уговаривать Женю взять из детского дома еще одного ребенка. А что? Нина вот-вот школу закончит, в родительской опеке нуждаться не будет, а дом без детских голосов пуст и холоден. Самому Панкрашину всего 57, Женечке на год меньше, здоровьем их обоих природа не обидела, да и наследственность у них отличная, так что сил хватит еще одному малышу, обделенному родительской любовью, дать нормальное детство.

Он на несколько минут отвлекся на разговор со знакомым банкиром, а когда снова поискал глазами Евгению, та стояла посреди огромного зала и о чем-то оживленно разговаривала с известным певцом Виктором Волько, который уже выступал во время первой и второй частей банкета, а после перерыва, как было объявлено, будет петь снова. Панкрашин с облегчением подумал, что Женя, слава богу, нашла себе собеседника и не скучает.

Какой милый этот Виктор Волько! А еще говорят, что у известных людей звездная болезнь! Неправда это, никакой звездной болезни у певца Волько нет, и улыбка у него такая обаятельная, и голос приятный не только со сцены, но и в жизни.

Евгения Панкрашина взглянула туда, где стоял муж в компании с юбиляром и еще какими-то мужчинами. Не станет она подходить, не место ей среди этих людей, она и потом, после окончания мероприятия, успеет рассказать Игорьку, какой симпатяга этот Волько. И ведь они не знакомы, просто она проходила мимо певца, задумчиво стоявшего с бокалом вина в руках, и улыбнулась ему, ну не могла не улыбнуться, потому что романсы, которые он исполнял всего полчаса назад, вызвали у нее слезы, и улыбка казалась ей всего лишь крохотной толикой благодарности и восхищения талантом. Чем еще и как могла она выразить свои чувства известному, но незнакомому человеку? Не заговаривать же с ним. Это как-то глупо, он ее не знает, подумает еще, что она – из тех фанаток, которые пристают и потом проходу не дают. Но певец Волько ответил на ее улыбку таким теплым взглядом, что Евгения невольно замедлила шаг, проходя мимо него, а Виктор вдруг заговорил с ней, она ответила, и они поболтали несколько минут. Подумать только! Такая звезда, сам Виктор Волько – и она, никому не известная домохозяйка, да к тому же одетая далеко не так шикарно и модно, как остальные присутствующие здесь дамы. Настроение сразу поднялось, и скучный прием уже не казался таким беспросветно унылым.

– Женечка! – послышалось откуда-то из-за спины.

Евгения обернулась и, к своему облегчению, увидела группу нарядно одетых женщин, одна из которых – Аллочка – была супругой Жоры Анищенко, заместителя Игоря Панкрашина, а две другие – женами его постоянных партнеров по теннису. Евгения подошла к ним, радуясь, что можно хоть с кем-нибудь поговорить, а то на этих приемах она всегда умирает с тоски, делать ей здесь совершенно нечего, и публика вся не ее круга, с ними и поговорить не о чем, да и стесняется она, знает мало, книг почти совсем не читала, когда ей читать-то, с работой, семьей и четырьмя детьми, а теперь и тремя внуками? Ее подружки такие же простые, как она сама, с ними можно и про хозяйство поболтать, и про деток, и про мужей посплетничать, и известных актеров обсудить, а с этими о чем разговаривать? Но на таких мероприятиях с ума вообще сойдешь, если весь вечер молчать как бука. А так хоть постоит с людьми, поулыбается, а то на нее уже внимание начали обращать: ходит неприкаянная, ни с кем не разговаривает, да и одета кое-как. То есть в ее глазах простое облегающее черное платье – наряд, уместный в любых обстоятельствах, как любила говорить сама Евгения: «Хоть в поликлинику, хоть на похороны», но в этом обществе подобное мнение не разделяли. Да еще ожерелье это дурацкое, которое Игорь велел надеть. Не привыкла она к украшениям, раздражают они, мешают, и вообще глупость какая-то. А это ожерелье еще и тяжеленное, и броское, его все замечают. Разве человек делается лучше или хуже, добрее и умнее или глупее и зловреднее в зависимости от того, есть на нем цацки или нет?

– О, я смотрю, наш Панкрашин расщедрился, наконец-то на тебе появились украшения, – с нескрываемым сарказмом протянула Алла Анищенко. – Сам выбирал?

Отвечать на вопрос Евгении не хотелось. Она не очень понимала, можно ли сказать этим дамочкам, что колье не куплено, а взято… Нет, не надо. Не надо вообще эту тему поднимать и обсуждать украшение. Евгения Панкрашина была о своем уме не особо высокого мнения, относилась к себе более чем критично и очень боялась неосторожным высказыванием или необдуманными словами повредить мужу. Лучше промолчать.

Тем более что правду сказать она все равно не может. Правды никто не знает. Настоящей правды. И Игорь не знает.

Надо надеяться, что и не узнает. Иначе головы ей, Евгении Панкрашиной, не сносить.

И она, радуясь собственной смекалке, быстро и возбужденно заговорила о Викторе Волько. Уловка удалась: дамы к вопросу о том, кто выбирал украшение, больше не возвращались.

Покачиваясь на заднем сиденье «Майбаха», Алексей Юрьевич Сотников предвкушал приятный вечер в компании людей, искренне любящих ювелирное искусство, преданных ему, знающих и очень профессиональных. Эти встречи проходят уже много лет, раньше собирались по очереди то у самого Сотникова, то у Лёни Курмышова, то у Илюши Горбатовского, но с появлением Олега Цыркова встречаться стали только у него: это удобно, у Олега большая квартира в центре Москвы, всем добираться легко, да и сам Цырков всегда заботится о том, чтобы его гостей привезли и потом отвезли домой, он терпеть не может, когда отказываются от угощения и выпивки с сакраментальным «я за рулем», посему за каждым из участников «ювелирных посиделок» неизменно присылалась машина. Олег, конечно, поначалу настаивал, чтобы собрания проходили в его загородном доме, где и места побольше, и коллекция хранится в бронированном помещении, но уж очень далеко к нему ехать, да по московским знаменитым пробкам, которые из простого неудобства давно уже превратились в фактор жизни и которые невозможно и неправильно не учитывать, планируя свои графики и дела.

Сегодня свое изделие будет представлять Илюша Горбатовский, человек с отменным художественным вкусом, в ювелирку пришедший после окончания Мухинского художественного училища в Питере и двух лет работы оформителем. Если Лёнечка Курмышов стал ювелиром поневоле, то есть по воле его родителей, отдавших мальчонку в 14 лет на выучку ювелиру, чтобы парень получил денежную профессию, и самого Лёню тогда никто не спросил, то Илюша занялся ювелирным делом осознанно, будучи уже совсем взрослым и поняв после нескольких лет колебаний и сомнений, чем именно он хочет заниматься. Интересно, что Илья сделал на этот раз? И не менее интересно, кто первым угадает заложенный в изделие смысл, послание, или, как нынче модно говорить, message. Собственно, Алексей Юрьевич и не сомневался ни одной секунды, что первым смысл послания разгадает он сам, но промолчит, как обычно, подождет, понаблюдает за горячими спорами между остальными участниками игры. Особенно забавлял его Олег Цырков, человек без всякого художественного образования, медиамагнат, безумно богатый и столь же безумно любящий ювелирный антиквариат. Олег из коллекционеров. Коллекционеров Сотников не особо жаловал, хотя и понимал, что благодаря именно этой категории людей имел в течение многих лет солидный приработок, выступая в качестве уникального эксперта по изделиям Дома Сотникова, знаменитого ювелирного предприятия, основанного еще в самом конце восемнадцатого века. К сожалению, в последнее время этот источник дохода существовать перестал, хотя коллекционеры до сих пор по старой памяти обращаются к Алексею Юрьевичу Четвертому, наследнику и достойному продолжателю дела предков, представителю восьмого поколения ювелиров Сотниковых, трое из которых носили имя Юрий Алексеевич, четверо были Алексеями Юрьевичами, и только самый первый представитель династии, Юрий Сотников, носил отчество «Данилович». Передача имени старшему сыну была такой же традицией в семье, как и многое другое, например, пожелание, чтобы дети вступали в брак не позже 25 лет. И если к девушкам такое требование применялось с известной долей мягкости – не виновата она, если никто не сватает и замуж не берет, то к сыновьям относились жестко: женись, плодись, расти детей – наследников дела, мастеров и художников. Мир мог рухнуть, но Дом Сотникова должен был процветать и крепнуть, чтобы не затеряться рядом с такими ювелирными производствами, как Дом Хлебникова, Дом Оловянишникова, Дом Овчинникова, Дом Фаберже. Да и много других традиций было в семействе Сотниковых, и все они блюлись с трепетом и уважением.

Даже то собрание, на которое ехал Алексей Юрьевич Сотников Четвертый, тоже было частью унаследованной с середины девятнадцатого века традиции.

Водитель проехал шлагбаум, отделяющий от улицы охраняемую территорию дома элитной застройки. Пока он парковался, из подъезда, где находилась квартира Цыркова, вышли два человека в униформе с логотипом, и точно такой же логотип был на автомобиле, в который они сели. Доставка из ресторана. Олег – хозяин гостеприимный, и собрания ювелиров всегда сопровождались изысканным ужином, который обслуживали специально приглашенные для такого случая официанты. Сотников считал это барством и излишеством, не такой уж серьезный банкет – ужин на четверых, могли бы и попроще его обставить и вообще могли бы сами еду подогреть, разложить по тарелкам и поставить на стол, не говоря уж о том, что вовсе не обязательно заказывать блюда из ресторана, вполне можно и в хорошей кулинарии купить полуфабрикаты и закуски. Но у Олега свои причуды, он метит в капиталисты, ему лавры Форбса покоя не дают: известно ведь, что именно Форбс собрал самую большую коллекцию изделий Фаберже. Олег в «фабержисты» не метит, не хочет быть банальным, у него другие критерии отбора экземпляров для своей коллекции. В Олеге Цыркове вообще было много такого, что ужасно раздражало Алексея Юрьевича в других людях, но Олегу он прощал многое, даже, можно сказать, всё, потому что сорокалетний магнат горел любовью к ювелирному искусству и искренне хотел научиться разбираться в нем не хуже настоящих профессионалов. Ему все было интересно, он не уставал задавать вопросы и, судя по всему, ответы осмысливал, усваивал и запоминал.

Хозяин квартиры, высоченный худощавый брюнет с симпатичным загорелым лицом и веселыми глазами, сам открыл дверь и проводил Сотникова в просторную гостиную, где уже сидел Илья Ефимович Горбатовский, заполнивший рыхлым телом отнюдь не узкое кресло.

– Ты, как всегда, первый, – вместо приветствия заметил Сотников.

Горбатовский шевельнул крупными мягкими губами, пытаясь изобразить улыбку. Пожав руку Сотникову, он буркнул:

– Так мне ближе всех ехать.

Илюша не в настроении, это сразу видно. Впрочем, ничего удивительного, в последние пару лет он всегда напрягается, если рядом с ним находится Лёнечка Курмышов. И хотя Лёня еще не пришел, Илюша уже весь набычился и иголки выставил.

Олег вкатил в комнату тележку с напитками, до таких простых действий он снисходит сам, официанты сидят в отдельной комнате и ждут, когда наступит время «подавать». Горбатовский, как обычно, налил себе коньяку, Сотников всегда пил только хорошие вина, в гостях ничего более крепкого себе не позволял, а сам хозяин предпочитал виски. Если бы Лёня был здесь, он бы наверняка хлопнул стакан водочки.

– Как двигается книга у Юры? – спросил Цырков, усаживаясь в свободное кресло между Горбатовским и Сотниковым.

Алексей Юрьевич всегда радовался, если его спрашивали об этом. Сыном Юрием он гордился, хотя тот и впервые за два столетия нарушил традицию: будучи старшим сыном, не принял профессию ювелира и захотел стать журналистом, а теперь пробует себя в качестве писателя, хочет создать роман о восьми поколениях ювелиров Сотниковых, опираясь на сохранившиеся в семье записки, письма, дневники и учетные книги. И Сотников с удовольствием принялся рассказывать о том, как идет работа над романом.

– Почитаешь нам что-нибудь новенькое? – попросил Горбатовский.

– Сейчас посмотрю. – Сотников полез в карман за айфоном. – Юрка обещал скинуть мне на почту то, что написал вчера. Если не забыл, как обычно.

Он покопался в электронной почте и нашел сегодняшнее письмо от сына с прикрепленным файлом.

– Есть!

«Переломным этапом в развитии Дома Сотникова стали годы, когда во главе предприятия стоял родившийся в 1815 году Юрий Алексеевич Первый Сотников. О кардинальном повороте в концепции изделий в 1845 году мы уже говорили, а вот в 1853 году произошло событие, положившее начало очень важной и интересной традиции.

Заказчиком изделия был богатый золотопромышленник Изотов. Он хотел сделать подарок своему покровителю, какому-то князю, и очень просил, чтобы «было позаковыристее, ибо их светлость страсть как любит все необычное и не такое, как у других». Изделие изготовили, но Изотов при виде его недовольно скривился: просто-то как! И ничего необычного.

– Ну и что тут такого? – спросил он Сотникова. – Я ведь просил: позаковыристее. А вы мне тут что сделали? Ерунду какую-то.

Юрий Алексеевич приподнял брови.

– Ерунду? По-вашему, это ерунда, милостивый государь? В таком случае, будьте любезны, скажите мне, что в сией вещице зашифровано?

Изотов покрутил в пальцах крохотную табакерку, приблизил к глазам, даже лупу попросил у ювелира, после чего в раздражении чуть ли не швырнул изделие на стол.

– Да ничего! Табакерка как табакерка, я такие десятками видал.

– А вот и не правы вы, милостивый государь, – тонко улыбнулся Сотников. – Здесь, в этой вот крохотной вещице, смысл заложен глубокий, только вам его не разгадать – образования не хватает. А ваш покровитель наверняка все поймет.

– Брешешь! – Золотопромышленник выкатил глаза и глянул устрашающе. – Спорить буду, что брешешь. Нет тут ничего.

– А вот вы проверьте, – весело предложил Юрий Алексеевич. – Сходите к знающим людям да и спросите их, видят они здесь хоть что-нибудь или уж и вовсе ничего.

– Ну а ежели окажется, что и вовсе ничего? – прищурился Изотов.

– Тогда отдам вам вещицу бесплатно, аванс весь верну, – пожал плечами ювелир. – А вот если окажется, что смысл есть, то уж…

– Тут не сомневайтесь, – хмыкнул заказчик. – В долгу не останусь, за поделку заплачу вдвойне.

«Поделка»! Ничего более оскорбительного сказать об этом произведении ювелирного искусства было невозможно. Сколько труда, сколько фантазии было вложено в нее, сколько знаний!

Золотопромышленник Изотов слов на ветер не бросал, и уже на следующее утро в кабинет Юрия Алексеевича Первого постучали.

– К вам его благородие господин Клатт пришли, – доложил слуга.

– Проси, – кивнул Сотников.

Ювелира Рихарда Клатта, предки которого поселились в России еще при Елизавете, Сотников отлично знал и глубоко уважал.

Оказалось, что от Сотникова накануне золотопромышленник отправился прямо к Клатту и попросил (за деньги, разумеется!) посмотреть табакерку и сказать, есть ли в ней что-то эдакое, что от простого взгляда сокрыто. Клатт рассмотрел вещицу, кое-что сумел сказать, но кое-что осталось непонятным и ему самому. О чем он честно и сообщил странному посетителю.

– Награда должна быть заслуженной, – уверенно произнес немец. – Это однозначно вытекает из сочетания цветов на данной вещи. Точно такое же сочетание цветов было на памятном ордене, изготовленном в единственном экземпляре для одного из наполеоновских генералов после египетской кампании. Причем орден, по мнению большинства военачальников того периода, был им не заслужен. Об этом в свое время много говорили. Но тут есть кое-что, смысла чего я не понимаю. Вот этот вензель в сочетании с камнем, ограненным подобным образом… Это не может быть случайным. За этим явно что-то стоит, но у меня не хватает знаний, чтобы вскрыть смысл должным образом.

Изотов ушел изрядно озадаченным, а сам ювелир Клатт решил на следующий же день идти к автору изделия и прояснить у него вопрос до конца. Выслушав подробные объяснения Сотникова, Клатт покачал головой.

– Бог мой, Юрий Алексеевич, голубчик, да как же все это умещается в вашей голове? Помыслить невозможно, как много вы знаете. Благодарен вам за разъяснения от всей души. И позвольте высказать просьбу: ежели еще когда-нибудь придется вам делать нечто подобное, со скрытым смыслом, не сочтите за труд, покажите вещицу мне, только не рассказывайте ничего. Если отгадаю – буду гордиться собой, а уж коли нет – стану вам платить, как договоримся.

Предложение Юрия Алексеевича удивило и позабавило изрядно, однако он согласился. И поскольку Дом Сотникова начиная с 1845 года делал в основном изделия «со смыслом», встречи двух ювелиров стали регулярными. Примерно через год Рихард Клатт попросил позволения привлечь к отгадыванию еще одного ювелира, голландца по происхождению, и тут уж начали делать ставки. Кто первым отгадывал, тот и забирал выигрыш. Если отгадать не удавалось ни немцу, ни голландцу, деньги доставались Сотникову. Через три года в компании появился четвертый участник – один из старших мастеров Дома Хлебникова.

Так и возникла традиция, которая поддерживалась из поколения в поколение…»

Горбатовский слушал, прикрыв глаза и сложив пухлые руки на необъятном животе. По лицу его разливалось удовлетворение, казалось, он даже о Курмышове забыл.

Но не забыл хозяин квартиры. Олег Цырков посмотрел на часы и проговорил озабоченно:

– Что-то Леонид Константинович опаздывает уже на час почти.

– Пробки, – равнодушно бросил Горбатовский. – Стоит, наверное, где-нибудь.

– Позвоню водителю, узнаю, где они и как скоро будут, – решил Цырков.

Водитель же с недоумением заявил, что уже часа два как стоит перед подъездом, в котором живет Леонид Константинович, а пассажир все не выходит.

– Я уж ему и на домашний телефон звонил раз пять, и на мобильный звоню постоянно, – оправдывался он, – а Леонида Константиновича нет и нет. Если бы знал номер квартиры, я бы поднялся и в дверь позвонил, может, у него городской телефон сломан или еще что.

– Номер квартиры? – переспросил Цырков.

– Пятнадцать, – подсказал Сотников тут же.

– Квартира пятнадцать, – повторил в трубку Олег. – Поднимись, пожалуйста, потом мне перезвони.

Через несколько минут водитель перезвонил и сообщил, что дверь никто не открывает, и никаких звуков из квартиры не слышно.

– Странно, – пожал плечами Цырков. – Леонид Константинович сказал, что забирать его надо в восемнадцать тридцать из дома, я это отчетливо помню, да у меня и записано. Ладно, стой там и жди, может, появится.

Он откровенно злился, но как гостеприимный хозяин и просто хорошо воспитанный человек старался этого не показывать. А вот Илья Ефимович Горбатовский своих эмоций не сдерживал.

– Вот Лёнька весь в этом! – раздраженно ворчал он, сверкая выпуклыми яркими глазами. – И что за идиотская манера выключать телефон и потом не включать или просто не брать трубку, если ему, видите ли, не хочется ни с кем разговаривать! И вообще, он своей необязательностью и безответственностью всех уже достал, пропадает – и ищи его потом! Никогда с людьми не считался, никогда не думает о том, что его ждут и ищут. Свинство какое-то.

Сотников молчал, не поддакивал и не защищал Курмышова. Просто думал о том, что Илюша, конечно же, прав во всем, но он, Сотников, знает и любит Лёню много лет. Лёнька всегда был таким, с самого детства. Руки поистине золотые, а вот характер сомнительный.

Лёня был на четыре года старше Алёши Сотникова, когда после окончания восьмого класса пришел к Алёшиному отцу на выучку. При советской власти все было не так, как нынче. Юрий Алексеевич Третий Сотников работал, как и подавляющее большинство ювелиров того времени, в службе быта, но самые главные свои изделия выполнял частным образом на дому. И вот именно домой к ювелирам и приходили мальчики, за которых родители платили по три рубля в месяц, чтобы пацан мог постоять за спиной у Мастера и чему-то научиться. Сначала ученики просто смотрели, а заодно и слушали объяснения и наставления учителя, и только на втором году им разрешалось самим выполнять какие-нибудь несложные работы. Ну а о том, что сын Мастера приобщался к делу с младых ногтей, и говорить нечего. К своим десяти годам Алеша уже много чего знал и умел.

Дальнейшая судьба у Алеши Сотникова и Лёни Курмышова тоже складывалась более или менее одинаково: оба, с разницей в 4 года, закончили училище по подготовке огранщиков, ювелиров и сопутствующих профессий при Гохране СССР. Вообще-то Алешин отец их и без всякого училища всему обучил, но необходим был диплом, ибо только на его основании можно было получить документ, разрешающий работать ювелиром. После училища оба работали на опытно-экспериментальном ювелирном заводе на улице Лавочкина, и оба, разумеется, занимались выполнением частных заказов. Все было одинаковым у двоих друзей, кроме одного: Алексей Сотников решил получить высшее образование, хотя по большому счету для ювелирной работы оно было совершенно не нужно. А вот Леонид оставался вполне довольным тем объемом знаний, который у него был.

Когда официально разрешили, Сотников открыл собственную фирму, маленькую мастерскую, в которой занимался только изготовлением индивидуальных заказов, сам был и владельцем, и главным исполнителем всей работы от эскиза до закрепки камней, а подмастерья сидели на шлифовке, полировке и прочих несложных операциях. Алексей Юрьевич продолжал блюсти традиции рода Сотниковых, делая только так называемые сентиментальные изделия, в которые опять же, согласно традиции, должен быть заложен некий скрытый смысл, причем делал он не только украшения, но и предметы бытового назначения: рамки для фотографий, ручные зеркала, сумочки, косметички, сигаретницы, футляры для мобильного телефона, визитницы, портсигары, шкатулки для драгоценностей, вазочки, фигурки, каминные часы и многое другое. В каждое изделие он вкладывал скрытый смысл – послание, фразу, идею, для чего использовал ассоциативный ряд на основе известных исторических фактов, связанных с камнями или изделиями, с историей возникновения того или иного узора, направлением в ювелирном искусстве или в искусстве вообще, техникой, сочетаниями цветов. Для ювелиров Сотниковых имели значение, кроме того, язык цветов, мифология камней, произведения литературы, живописи и архитектуры – одним словом, все, что так или иначе может быть интерпретировано. Массовкой Алексей Юрьевич не занимался.

К нынешнему времени штат маленькой поначалу мастерской разросся до 12 человек, Сотников стал заниматься огранкой сырья для своих изделий, набрал огранщиков, арендовал помещение в здании бывшего завода «Кристалл», и жена Людмила, художник-дизайнер по профессии, стала его бессменным помощником на этапах разработки эскизов. Лёня же Курмышов еще много лет оставался частником-надомником, выполняя заказы своей многочисленной, сложившейся за длительный период клиентуры – звезд театра, кино, эстрады и шоу-бизнеса. Однако после болезни у него резко упало зрение и стала плохо слушаться правая рука, выполнять тонкие работы Леонид уже не мог и занялся изготовлением ювелирной массовки, стал хозяином небольшого производства, а сидит там же, где и Сотников, на «Кристалле», где арендуют помещения более 100 фирм, связанных с торговлей камнями и ювелирным производством. Это удобно: на заводе «Кристалл», в советское время занимавшемся огранкой драгоценных камней, есть все необходимое – и производственные мощности, и инфраструктура, и внешняя охрана, и специальный бункер для хранения ценностей.

Алексей Сотников и Леонид Курмышов оставались друзьями много лет. И продолжают ими оставаться.

Несмотря на то, что сделал Лёня.

Сотников вздохнул и едва заметно улыбнулся своим мыслям: они все-таки близкие люди, и многолетнюю дружбу не так-то легко перечеркнуть. Да и незачем, ведь Лёня своей вины и не отрицает.

Он расслабился в удобном кресле и непроизвольно вздрогнул, когда раздался звонок в дверь. Олег Цырков поспешил открывать.

И через мгновение из прихожей раздался сочный бас Курмышова:

– А мне надо было в одно место по делу, я оттуда на такси приехал.

Горбатовский выразительно посмотрел на Сотникова: мол, как тебе это нравится? Ему НАДО было! А позвонить и предупредить, чтобы машина его не ждала возле дома, не надо было? Просто хамское отношение к людям, больше никак это не назовешь. Сотников слегка опустил веки и покачал головой: Лёню уже не переделаешь, примем его таким, какой он есть.

Курмышов буквально ввалился в комнату, кряжистый, мужиковатый, нос картошкой, лоб в глубоких морщинах. Усы с бородой, носимые с молодости, скрывают простоватость лица, но Сотников-то хорошо помнит, какое у Лёни лицо на самом деле. От природы Курмышов был весьма некрасив, однако ухоженные густые вьющиеся седые волосы, которые он носит чуть длинноватыми, и красивой формы растительность на лице вкупе с невероятным обаянием делали его настолько привлекательным, что женщины всю жизнь вились вокруг него и отчаянно влюблялись. Он не утратил этой своей мужской привлекательности, даже несмотря на болезнь, и оставался по-прежнему широким, веселым, общительным, шумным и искренним. Хотя, на взгляд Сотникова, и простоватым. Взять хотя бы его манеру одеваться – ярко, броско, как принято в шоу-тусовке, с которой Лёня тесно связан и с которой берет пример. Такая одежда больше пристала молодым мужчинам. Впрочем, Лёнька всегда боялся старости, гонится за молодостью, стареть не хочет. Да и до женского пола охоч чрезвычайно, что тоже стимулирует погоню за моложавостью. Видит Алексей Юрьевич все недостатки своего друга, видит, понимает. А все равно любит.

– Мне здесь нальют, я надеюсь? – громогласно вопросил Курмышов. – Сюда-то я сам добрался, а домой пусть меня твой мальчик отвезет, – добавил он, обращаясь к хозяину дома.

Цырков молча кивнул и налил прибывшему гостю водки из высокой толстостенной бутылки-графина.

Горбатовский все никак не мог успокоиться и тут же принялся выговаривать Леониду:

– Лёнька, у тебя есть совесть? Ну как так можно? Мы тебя ждем, Славик, несчастный, стоит у подъезда и тоже тебя ждет, а ты куда-то свалил и даже не предупредил, чтобы водителя за тобой не посылали, ну что это такое: парень стоит перед подъездом, ждет, нервничает, а ты уехал невесть куда и явился своим ходом. Надо же уважать людей все-таки!

Курмышов залпом отпил добрых полстакана и беззаботно махнул рукой.

– А, подумаешь, постоит, не развалится, это его работа, он обслуга.

И снова Сотников внутренне поморщился. Огромное количество людей, выросших в простоте и бедности, став взрослыми и состоятельными, хорошо помнят свое детство и с уважением относятся к тем, кто не так богат и успешен, как они сами. В семье Сотниковых традиционно, еще со времен Юрия Даниловича Сотникова, имевшего скромное ателье по изготовлению ювелирных изделий, никогда не делили людей на хозяев и прислугу, на мастеров и подмастерьев, ко всем относились с любовью и уважением. Но Лёня Курмышов, к сожалению, относился именно к категории людей, о которых принято презрительно говорить «из грязи в князи»: он старательно открещивался от своего бедняцкого детства и своих родителей – честных работяг, демонстрируя отвратительные, по мнению Сотникова, барские замашки.

Но даже при всем этом Алексей Юрьевич не переставал любить своего старого друга.

– Ну что, друзья мои, приступим? – спросил Олег.

Было видно, что ему не терпится начать игру. Молодой, богатый, азартный, он ни разу еще не выиграл, всегда выходил из игры с финансовыми потерями, но сам процесс вызывал у него восхищение и глубокий интерес.

Положив перед Ильей Ефимовичем чистый лист бумаги, ручку и конверт, Олег деликатно отошел в сторону, чтобы ненароком не увидеть написанное. Сотников и Курмышов тоже поднялись со своих кресел и отошли от Горбатовского, который, нагнувшись над низким широким столом, должен был записать закодированное в его изделии «послание». Листок с текстом он положит в конверт, сам конверт заклеит, положит на серебряный подносик девятнадцатого века «для писем и визитных карточек» вместе со своей ставкой, на тот же подносик лягут деньги остальных участников игры, после чего поднос перенесут от стола подальше, но оставят в том же помещении, в зоне видимости всех четверых. Игра должна быть честной, и все должны быть уверены, что к конверту никто не прикоснется до окончания обсуждения. Кто отгадает задумку ювелира, тот возьмет выигрыш. Если не отгадает никто, деньги достаются тому, кто был наиболее близок к правильному ответу. Если никто даже не приблизился к ответу, деньги забирает ювелир – автор изделия, но при условии, что он убедительно обоснует все ассоциативные связи, которые должны были привести от внешнего вида изделия к смыслу послания. А то ведь можно сделать статуэтку балерины и заявить, что это траурный подарок с посланием «я буду любить тебя вечно», дескать, я так вижу, я художник. Никаких «я так вижу» в этом сообществе не принималось. Только логика, факты и знания.

Наконец, все четверо расселись вокруг стола, и Илья Ефимович Горбатовский предъявил свое изделие – подвеску в форме равностороннего треугольника, состоящего из шести гранатовых полос, пустоты между которыми заполнены полосами из бриллиантов и бирюзы, и окаймленного по периметру полоской из черных бриллиантов. Сотников, Курмышов и Цырков впились в нее глазами, а Илья Ефимович, как предписывалось правилами игры, давал профессиональное описание, указывая количество и качество камней и использованных металлов.

– В основании треугольника – трехкаратный гранат овальной формы, – негромко и неторопливо произносил ювелир. – В полосах сорок гранатов общей массой пять карат, шестнадцать белых бриллиантов общей массой три карата, пятьдесят штук бирюзы примерно на пять карат, шестьдесят черных бриллиантов общей массой в шесть карат. Цепь веревочного плетения состоит из двадцати граммов золота семьсот пятидесятой пробы, вставки на цепочке состоят из бирюзы, гранатов и мелких бриллиантов.

Первым начал говорить, впрочем, как и всегда, Олег Цырков:

– Треугольник – символ триединства, равновесия трех начал… Бог открылся людям трижды: в своем Творении, в своем Слове, в своем сыне Иешуа… Три состояния единого мира – прошлое, настоящее и будущее…

Сотников молча улыбнулся: Олег в своем репертуаре, его сразу тянет в философию и эзотерику.

– Трехмерность места, времени и пространства, – продолжал хозяин дома.

Разумеется, он вспомнил и египетские пирамиды, и масонские треугольники, и Лувр, и многое другое. Образованный человек. Он мог бы рассуждать еще очень долго, но его перебил Курмышов.

– Странный набор камней, Илюша, – заметил он. – Немодный совсем. Гранаты с бирюзой – это дурновкусие, а уж сдабривать это бриллиантами… Не знаю, не знаю… Впрочем, ничего, веселенькая такая вещичка получилась, яркая, с настроением. Передает радость жизни. Кстати, напоминает парашют по форме и такая же разноцветная. Так, так… – Он задумчиво поправил очки с дымчатыми стеклами в дорогой оправе на широкой переносице. – Парашют – адреналин – драйв – энергия, активность… Слушайте, а вообще-то это триколор напоминает, белое-красное-синее, только не пойму, наш флаг или французский.

Остальные расхохотались, а Леонид Константинович между тем продолжал:

– О! Я еще вспомнил детскую песенку: «Разные, разные, голубые, красные…» Только я дальше не помню слов. Там белое или черное упоминается?

– Нет, – с трудом переведя дыхание от смеха, ответил Сотников. – Черного и белого там нет, там есть желтое и зеленое.

– Да? – удивился Курмышов. – Надо же, я совершенно ничего не помню, кроме этих четырех слов. А ты помнишь?

– Помню, – кивнул Алексей Юрьевич.

– Ну, прочти.

– Зачем?

– А вдруг там есть что-то? – Курмышов скосил глаза на Горбатовского, который сидел с непроницаемым видом, ни единым движением мышц не давая понять, насколько близки участники игры к разгадке.

Сотников подумал несколько секунд и продекламировал:

Курмышов огорченно повел мощными плечами.

– В самом деле, ни белого, ни черного… Но голубые и красные-то есть. А кто автор?

– Аким, – произнес Сотников, удивляясь, что в памяти внезапно всплыло давно забытое имя, которое он знал когда-то в далеком детстве. – Яков Лазаревич Аким.

И тут же вспышкой пронеслось в сознании все, что родители когда-то рассказывали ему об этом поэте.

«Надо вспомнить, – подумал Сотников. – Возможно, сочетание цветов в подвеске – отсылка к биографии Акима. Лёнька наверняка не знает ничего, уровень не тот, а вот Илюша – тот знает. Или может знать. Так… Яков Лазаревич родился в начале двадцатых годов, фронтовик, отец хорошо играл на скрипке, был самоучкой, мать играла на гитаре и мандолине, пела. Младший брат стал крупным ученым в области космонавтики и планетологии… Что еще я помню из рассказов мамы? Аким собирался стать химиком, учился в химико-технологическом институте, но уже тогда интересовался творчеством и посещал литобъединение… Бросил институт после третьего курса… Или после четвертого? Не помню. Но точно помню, что не доучился. Что из этой информации можно выжать? Нет, пожалуй, дело не в Акиме, это меня занесло».

– Можно? – Он протянул руку к подвеске и вопросительно посмотрел на автора изделия.

Горбатовский кивнул и почему-то усмехнулся, бросив на Алексея Юрьевича острый и недобрый взгляд. Сотников аккуратно взял подвеску и положил перед собой на чистый лист белой бумаги – так ему легче было отделять то, что связано с формой, от всего прочего – камней, цветов, огранки, работы.

«Треугольник и шесть полос, – прикидывал он, не отрывая глаз от подвески. – Сочетание бирюзы, гранатов и бриллиантов, такое нетипичное для наших дней, но зато очень модное и широко употребляемое в тридцатых-сороковых годах девятнадцатого века. А сочетание этих камней с шарнирами, использованными в цепочке, сужает временной интервал, шарниры появились не раньше 1840 года. Из изделий этого периода я прекрасно помню браслет из золота с бирюзой на шарнирах, датированный 1841 годом, одно из немногих изделий, год изготовления которых известен точно. Что может означать такой современный треугольник, активный, энергичный и в то же время уравновешенный, в сочетании с ясно читаемыми отсылками к 1841 году? Год смерти Лермонтова… Точно! «Герой нашего времени», сцена дуэли Печорина и Грушницкого.

«Площадка, на которой мы должны были драться, изображала почти правильный треугольник. От выдавшегося угла отмерили шесть шагов и решили…»

Произведение написано в 1840 году, а в 1841-м Лермонтов погиб. Указание на дату совершенно однозначное. Треугольная площадка. Шесть гранатовых полос, символизирующие шесть шагов. И овальный гранат в основании – как огромная капля крови».

Алексей Юрьевич поежился невольно и бросил взгляд на Горбатовского. Тот ответил ему прямым, твердым и холодным взглядом. Сразу понял, что Сотников задумку разгадал.

«Неужели у Илюши кончилось терпение? Ведь это изделие – прямая, неприкрытая угроза, вызов на дуэль, готовность идти до конца. Может, с Кариной что-то не так? Довел ее Лёнька своими выкрутасами? Илья никогда не скажет, он такой».

Сотников выиграл. По пухлому лицу Ильи Ефимовича Горбатовского разлилась удовлетворенная улыбка, словно все деньги достались именно ему. И Алексею Юрьевичу от этой улыбки стало не по себе.

А Леонид Курмышов хохотал искренне и задорно.

– Илюха, это кого же ты на дуэль собрался вызывать? Ты будешь мстить, и мстя твоя будет страшна, да?

Горбатовский недобро ухмыльнулся, но Леонид, похоже, ничего не замечал и вообще на свой счет не принял. Однако открытого конфликта допускать нельзя, решил Сотников, довольно и того, что он давно уже тлеет в скрытом виде.

– Кто заказчик, Илюша? – спросил он.

– Мужчина, лет сорок пять – сорок семь, денежный, хочет сделать дочке подарок на двадцатилетие, – спокойно ответил Илья Ефимович.

– Ну вот, теперь все понятно, – сделал вывод Сотников. – У Лермонтова ссора Печорина с Грушницким произошла из-за чести дамы, вот заказчик, вероятно, даря своей молоденькой дочери такое изделие, и хотел сказать, что не позволит никаким проходимцам сделать ей больно. Ведь так, Илюша?

Горбатовский долго молча смотрел на Сотникова, потом кивнул.

– Да, конечно, ты прав, как всегда. Именно это заказчик и хотел.

«Что ж, – подумал Алексей Юрьевич, – Илюша быстро сориентировался, но ответил неудачно. Вся Москва знает: если ты хочешь изделие с посланием, надо идти к Сотникову. А уж никак не к Горбатовскому. Но Лёня и этого не заметил.

Ах, Лёня, Лёня! Есть ли в этом городе хоть один человек, которому ты на ногу не наступил? Илюша имеет на тебя зуб из-за дочери, которой ты морочишь голову уже десять лет, Олег Цырков тоже на тебя заковырял, хоть и не доказано ничего, но подозрения остались, да и по отношению ко мне у тебя непреходящее чувство вины за то, что ты натворил. Плохо ты поступил со мной, что и говорить, Лёнечка, но я тебя давно простил, хоть ты, может быть, в это и не веришь. Ты расплатился сполна за свой поступок. Ладно, я-то простил, а вот простил ли Цырков? И сможет ли простить Илюша, особенно если с Каринкой что-то не так?»