Читать книгу Чёрный король и принцесса Аврора - Александра Окатова - Страница 1

Часть первая. Рейнхарт

Глава первая. Тайна королевской могилы

Младший королевич в день своего семнадцатилетия прохаживался по кладбищу. Скромному кладбищу под крепостной стеной неподалёку от родового замка. Неширокая дорога от врат до почерневшей от времени часовни делила кладбище на две части. Левая, если встать лицом к часовне на мощёную белым камнем дорогу, отводилась женщинам королевской семьи, а правая – мужчинам.

Рейнхарт навестил могилу под большим дубовым крестом – там лежит бабушка. Сел на каменную скамью и начал жаловаться – только перед бабушкой он не скрывал свою уязвимость.

– Бабушка Матильда, – всхлипнул, не сдержавшись, Рейнхарт, – папа совсем плох, он давно не встаёт. Когда я с ним говорю, он принимает меня за своего брата, моего дядю, того, что умер в один день с дедом. Бабушка, ты и сама часто говорила мне, что я очень похож на младшего брата отца, моего дядю, что я такой же добрый и скромный, как он. Отец очень болен. Он говорит непонятные вещи и почему-то плачет, когда смотрит на меня. Прости, говорит, меня. За что? Я не понимаю.

Бабушка не ответила. А чего он, собственно, ждал?

Рейнхарт поднялся, перешёл на мужскую половину и не спеша пошёл вдоль надгробий. Он знал все эпитафии наизусть, но никогда не задавался вопросом, почему все женщины королевской семьи лежат поодиночке, а каждая мужская могила хранит кости отца и сына. В день смерти отца обязательно погибал и один из сыновей. Что это? Семейное проклятие? Рейнхарт удивился, что раньше не замечал этого. «Надо будет спросить у матери. Не буду же я расстраивать отца, который со дня на день умрёт, и, похоже, кто-то из нас – я или мой старший брат Виолент, составит отцу вечную компанию в холодном каменном гробу. Кто? Я или брат»? – думал Рейнхарт по пути в замок.

Он поднялся к себе. Встал у окна и без единой мысли смотрел, как садится солнце. Несколько минут и оно скрылось за верхушками деревьев. Небо померкло. Мелкие облачка затеяли было игру с ветром, но тот быстро разогнал зазевавшихся белых барашков с розовыми от закатного солнца боками.

Отец умирает. А мать и брат Виолент знают? Сам Рейнхарт догадывался, что отец скоро уйдёт в мир иной. Как он это понял? По тому, как солнце не выходило последние дни из облаков. По тому, как холодно стало в замке, словно в самом начале лета наступила зима. Листья девичьего винограда пожухли и облетели, а оголившиеся стены замка покрылись инеем. Даже птицы, во множестве свившие гнёзда в бойницах стен, покинули их, и все птенцы погибли.

А за стенами крепости цвело и благоухало лето: пахло шиповником, полевые гвоздики рассыпались по полям, раскрыв свои подобные звёздам лики, липа закудрявилась пенными цветами так, что и листьев за ними не видно, и только королевский замок возвышался среди бушующего лета суровым островом зимы. Холодным и неприступным.

В преддверии смерти короля холод в замке стоял и вовсе нестерпимый. Стены внутри обросли инеем, будто мхом, факелы гасли и дымили.

Рейнхарт отошёл от окна, за которым стоял тёплый душистый летний вечер, и лёг в холодную постель.

Глава вторая. Виолент

Виолент налил в кубок отца воды, накапал лекарства, вода засветилась опаловым светом. Виолент улыбнулся себе самому: яркий характерный вкус лекарства не даст отцу заметить оттенок яда. Отец терпеть не может принимать снадобье и говорит, что от него чувствует себя ещё хуже. Старший сын короля сладко улыбнулся больному отцу и показно поправил подушки.

– Сынок, – прошептал умирающий, – сынок …

Виолент наклонился, чтобы не пропустить ни слова из того, что отец пытался сложить непослушными губами.

– Да, отец, я слушаю.

– Обещай мне, что ты будешь править справедливо, что блеск золота не ослепит тебя, что ты будешь заботиться о сиротах и вдовах, что сердце твоё не очерствеет…

Виолент отвернулся, чтобы скрыть улыбку. «Какой высокий стиль! Если он скажет, чтобы я позаботился о младшем брате, то он или сумасшедший, или смеётся надо мной – ведь старик прекрасно знает, что в живых останется только один из нас».

Старый король сжал руку старшего сына, только пожатие вышло слабым, будто у ребёнка.

– Позови своего брата …

Виолент похлопал отца по руке (не приложился губами, как положено).

– Хорошо, отец, я скажу Рейнхарту, чтобы зашёл к тебе. («Интересно зачем, ведь всё уже и так ясно – королём стану я! И это не подлежит сомнению», – подумал Виолент и с чувством удовлетворения покинул умирающего отца).

Глава третья. Договор

Старый король закрыл глаза. «Никто не живёт вечно, ни короли, ни их подданные», – подумал он.

Вошёл Рейнхарт. В покоях короля жарко и душно, пахнет гнилыми фруктами и лекарствами. Трещат свечи. Рейнхарт задержал дыхание: как стыдно, что ему неприятна комната отца, его запах, его хриплое дыхание.

– Сынок, подай кубок …

Рейнхарт с удвоенным старанием подал лекарство.

Отец сделал несколько глотков и закашлялся.

– Рейнхарт, сынок, прости меня… прости, сынок… – старый король приложил руку младшего сына к своему сердцу, – прочти договор, ты всё поймёшь… прости меня… – Дыхание его прервалось. Сердце перестало биться.

Потрясённый Рейнхарт видел отца и себя будто со стороны. Словно происходящее его не касается, будто он перестал быть самим собой, будто не он склонился над умирающим отцом, а кто-то другой. Рейнхарт понимал, что должен что-то сделать, но в голове и душе была пустота. Даже время остановилось.

Рейнхарт в панике толкнул сердце отца руками – раз, другой, третий, может, оно вспомнит о своей роли и начнёт биться. Не вышло.

Тут он вспомнил, что отец упомянул какой-то договор – под рубашкой отца Рейнхарт нащупал сложенный пергамент. Он развернул документ. Что это? (Время так и топталось на месте). Рейнхарту показалось, что он не человек, а механизм, вроде часов или восковой фигуры турка, играющего в шахматы. Рейнхарт с силой ударил себя по щеке, затем сложил пергамент, спрятал его за пазухой и покинул умершего.

В своих покоях королевич раскрыл пергамент. Что это? Завет? Договор?

Знающие люди сказали бы – магический договор с силами, невыразимыми человеческим языком. На тысячелетнем, не менее, пергаменте, который за годы стал мягким, как шёлк, замаслился от прикосновения человеческих рук, стал почти прозрачным: сверни его в тридцать два сгиба и разверни – на нём не останется ни следа, только мелкие морщинки, совсем как на старческих руках отца – таким мягким и нежным стал пергамент, на котором выцветшими чернилами было написано, что «членам королевской семьи гарантируется благополучие на многие лета, пока власть будет передаваться наследникам по мужской линии по правилам, установленным магическими силами, невыразимыми человеческим языком», да-да, так и было написано.

Рейнхарт запнулся. Он изучал документ уже минут десять, но нисколько не продвинулся в понимании смысла пышнословного вступления. Как сквозь колючие кусты, продирался Рейнхарт сквозь высокопарный язык и дошёл наконец до сути.

Суть оказалась поразительно проста и заключалась в одном-единственном условии: на день, следующий за днём смерти монарха, тело его должно быть выставлено в каменном гробу на центральной площади под окнами замка, где пред ним (гробом то есть, понял Рейнхарт) должно пройти состязание до последнего вздоха. «Есть правило первой крови, и, значит, есть правило последнего вздоха, эх, словесные менуэты – написали бы просто – до смерти одного из двух претендентов на престол», – вздохнул Рейнхарт.

Дальше шло скучное техническое описание правил поединка, Рейнхарт его опустил. В конце: победитель всходит на престол, это понятно, а проигравшего хоронят вместе с почившим отцом. Рейнхарт похолодел. В его роду рождались только мальчики. Двое сыновей. Легко ли растить двух королевичей, зная, что один умрёт для того, чтобы другой взошёл на трон – будто одного из них приносят в жертву.

Теперь понятно, почему его дядю похоронили вместе с дедом. А отец остался. Значит, отец Рейнхарта убил своего брата в поединке в день смерти их отца и взошёл на престол. Так вот за что отец простил прощения у Рейнхарта. Все его предки мужского рода лежат в могилах по двое: отец и сын, всегда по двое. И завтра он сам ещё до заката может лечь в каменный гроб вместе с почившим отцом. Или это будет Виолент? Завтра решится судьба королевства.

Рейнхарт подумал, что впредь его день рождения не будет для него праздником. Если он, конечно, останется в живых. Сегодня, в день его рождения, умер отец, а завтра Рейнхарту предстоит жестокое испытание.

Завтра. Завтра может оказаться его последним днём.

После смерти отца жизнь Рейнхарта изменится.

Да и будет ли она – это ещё вопрос. Будет ли он жив – завтра?

Глава четвёртая. Магические подарки

– Господи, как холодно, – королева-мать толкнула тяжёлую дверь в покои младшего сына.

Свечи догорели. В окно заглядывают любопытные звёзды.

Рейнхарт спит одетый, с пергаментом на сердце, прикрыв его ладонью левой руки.

Королева присела на кровать и поцеловала Рейнхарта в лоб. Она подняла руку спящего сына: – лёгкая, спит крепко, увидела вязь договора на пергаменте – значит, он всё узнал. И так спокойно спит, – удивилась она. Чистая душа! Она так и называла его – Рейнхарт Чистое Сердце.

– Сынок! – она прикоснулась к его плечу.

– Матушка… отец умер …

– Да, мой милый мальчик, вот и пришёл день, которого я так боялась. Я вижу, отец успел передать тебе договор. Ты всё знаешь.

– Да. Теперь знаю. Как вы жили – под дамокловым мечом, мама? Поэтому вы такая грустная? И как я раньше не догадывался – достаточно было внимательно прочесть эпитафии на могилах – и любой бы понял, а я… Вот я простак.

– Ты не простак, сыночек. Но ты меня удивил – завтра тебе предстоит выйти на смертный бой со своим братом – а ты спишь, как младенец.

– Уверен, что Виолент тоже спит абсолютно спокойно. Только мы делаем это по разным причинам. Он уверен в победе, а я … я просто не хочу сражаться с ним.

– Продолжай!

– Я уступлю ему трон добровольно. Этого будет достаточно, чтобы больше не пытаться убить друг друга?

– Достаточно? Сынок, мой дорогой, боюсь, что нет. Если ты уступишь ему, он всё равно не даст тебе уйти. Он не такой, как ты. Он подумает, что в будущем ты изменишь решение и станешь претендовать на трон.

– Тогда я выйду против него без оружия и дам убить себя. Пусть убьёт, если сможет. Вы, мама, думаете, что я трус?

– Нет, сынок, ты не трус! Твой брат любит власть больше всего на свете. И он не успокоится, пока не покончит с тобой. Беги, сынок. И помни – пока ты жив, Виолент будет преследовать тебя. И рано или поздно, найдёт.

– Если найдёт, я буду сражаться.

– Милый мой мальчик, не теряй времени, беги пока не рассвело.

– Я не хочу уходить как вор, украдкой!

Королева Сибилла рухнула перед сыном на колени, обняла его ноги.

Рейнхарт бережно поднял мать за локти. Она не посмела обнять его, тогда он прижал её голову к своей груди и поцеловал в лоб. «Единственный, он же прощальный, поцелуй сына», – подумала королева.

– Хорошо, я уйду. Но тогда магический договор будет нарушен, и благополучие королевства будет зависеть только от Виолента, – сказал Рейнхарт

– Да. Но не думай об этом.

– Я не могу не думать о вас, мама.

– Послушай меня. Покинь замок пока не поздно. Вот, возьми – это мои подарки тебе.

Мать сняла с пояса два ножа и круглое дамское зеркальце с затейливо украшенной ручкой.

– Матушка, – улыбнулся Рейнхарт, – зачем мне дамская игрушка?

Он взял в руки зеркало в серебряном окладе. Вокруг полированного овала вились стебли девичьего винограда, на обратной стороне из листвы выглядывали птичьи головки с круглыми глазками, ручкой зеркала служила серебряная фигурка девушки с длинной косой.

Мать с улыбкой смотрела, как сын изучает подарок.

– Я думаю, оно не простое? – догадался Рейнхарт.

– Конечно! В нём ты сможешь увидеть истинное лицо человека, а не маску, которую он носит.

Рейнхарт обнял мать и посмотрел на отражение в чудесном зеркале – никакой разницы – и его, и её лицо выглядели как всегда.

– Милый мой мальчик, ни ты, ни я не притворяемся, поэтому в зеркале мы такие же, как в жизни.

– Ясно! А ножи – в чём их сила?

– Свойства ножей ты должен узнать сам. Прощай!

Мать прикоснулась к своему сердцу и к сердцу сына:

– Сердце моё да пребудет с тобой, пока я жива и после смерти.

Она поднялась на цыпочки и пригнула его голову к своему лбу.

– Мысли мои будут охранять тебя, пока я жива и после смерти.

Ещё никогда традиционное для родной страны Рейнхарта прощание не вызывало в нём такой сладкой боли и горькой любви.

– Прощайте, матушка.

– Желаю тебе гладкой, как зеркало, дороги, сынок.

Рейнхарт покинул мать в слезах.

За пазухой у него зеркало, а за поясом – два ножа в ножнах. Он сделал было несколько шагов к лестнице, ведущей вниз, но вдруг резко развернулся и побежал к покоям отца, вооружившись серебряным зеркалом, как шпагой.

Свечи в покоях усопшего догорели. Никого рядом. Никто не читал над ним. Сквозь щели в ставнях сочился слабый свет.

Рейнхарт подошёл к изголовью кровати и поднёс зеркало к лицу почившего отца …

… Через мгновение королевич убрал зеркало. Что он увидел в зеркальной глади, он не расскажет никому. Никогда. И сам постарается забыть. Если удастся. Спрятал зеркало за пазуху. Поближе к сердцу.

Он потерял дом. Но у него есть магические ножи и зеркало.

Что ж, многие начинали новую жизнь, не имея и этого.

Глава пятая. Первое применение ножей

Рейнхарт спустился по винтовой лестнице – с каждым шагом ему становилось легче дышать. «Он убьёт тебя обязательно, – сказала недавно мать, – потому что ты – человек». «А он – кто?» – спросил её Рейнхарт. Мать тогда не ответила. Отвернулась. Ничего не сказала. «Вы так уверены, матушка? Почему?» Рейнхарт и сам теперь понимал, что Виолент, в отличие от него давно серьёзно готовился к завтрашнему, то есть уже сегодняшнему, дню.

«У Виолента тяжёлое копьё с острым наконечником, а ты, Рейнхарт, сидел за мольбертом, за книгами или клавесином. Виолент без оружия ходит на медведя. На крепкой шее Виолента красуется ожерелье из звериных клыков. В два ряда. А ты писал картинки, на которых волк сочетается браком с ланью, мой мечтатель, – вздыхала мать, – такие долго не живут», – вспомнилось Рейнхарту.

Весь замок спит. Рейнхарт пересёк мощёный двор. Ворота заперты. Он остановился в раздумье. Одному открыть не под силу – засов поднимают полдюжины стражей и медленно отворяют тяжёлые ворота из толстенных дубовых брёвен, окованных снизу бронзой. И ему одному не опустить мост на толстых цепях. Как же он выберется?

Королевич подумал: – «Вот бы ключ от замка на воротах! К сожалению ножом, даже самым острым, открыть невозможно».

Ножи за поясом слегка нагрелись. Один из них задёргался, заиграл, вырвался из ножен, заплясал в воздухе и ринулся к воротам. Лезвие ножа на миг задержалось против личинки замка, а затем легко, будто смазанное маслом, вошло в отверстие. Рукоять ножа повернулась, замок клацнул, дужка выскользнула, и замок безвольно повис на цепи. Королевич мысленно послал второй нож на подмогу первому, и они легко открыли тяжёлый засов.

Королевич присвистнул от удивления – а клинки, будто их позвали, вернулись в ножны! Рейнхарт изо всех сил навалился плечом, и створки, поскрипывая, медленно разошлись.

«Забавно, – подумал Рейнхарт. – С такими-то помощниками можно было бы сразиться с братом!». Он удивился самому себе – ещё вчера он и подумать об этом не мог, был готов сдаться без боя, пожертвовать собой, а сегодня он просчитывает шансы на победу в братоубийственном сражении?! Неужели он так быстро изменился?

Зато теперь он знает, как использовать ножи: надо поставить цель – и ножи выполнят задуманное. А чтобы вернулись, надо их позвать! Свистнуть. «Так вот о чём говорила матушка!» – обрадовался Рейнхарт, да с такими ножами он … Что? Что ему сейчас делать? Беглецу. Без родных и близких. Одному.

Всё изменилось. Какой будет его новая жизнь на обломках старой?

Перед глазами всё стояло лицо отца – неожиданное, неузнаваемое …

Мать и её магические подарки … Похоже, он толком не знал ни отца, ни матери, ни себя…

Глава шестая. Свобода

Свобода! Чем дальше он уходил от крепости, тем легче становилось на душе. Будто таял груз за его плечами. Холодные стены родного замка теперь казались тюрьмой, из которой он выбрался.

Рассвело. Солнце встало, разгорелось, поднялось над лесом. Такая яркость вокруг, свет! Роса блестит на каждом листике, на каждом лепестке, сияет, как алмаз! А запахи! Пахнет сырой землёй и дождевыми червями, и ещё чем-то свежим, горьковатым – смолой?

Ветер приносит запахи цветущих трав. Кусты сирени склоняются под тяжестью цветов, и запах стоит, как в лавке парфюмера. А шиповник благоухает тонко, нежно, свежо, на одной чистой ноте. «Я был хуже слепого – тот слышит, хуже глухого – тот видит, чувствует, а я? Не видел, не слышал, не чувствовал, только спал и грезил, правильно матушка говорила – мечтатель, пустоцвет! А ушёл – и прозрел, растворились уста, забилось сердце, я почувствовал, что живу!» – ликовал Рейнхарт. Ножи опять задёргались, «Переговариваются друг с другом они, что ли?», – подумал он.

Высохла роса. Солнце печёт.

Рейнхарта сморило, и он лёг, раскинув руки, прямо в гудящем пчёлами цветущем поле, закрыл пышущее жаром лицо шейным платком и не заметил, как уснул. Когда пробудился, оказалось, что ветер унёс платок, но странное дело, его лицо оставалось в тени – он посмотрел вверх: высоко-высоко над ним парил иссиня-чёрный крест – медленно планировала распахнувшая крылья птица. Он приветственно помахал птице – «спасибо»!

Рейнхарт шёл от деревни к деревне, от города к городу. Он наслаждался неожиданно обрушившейся на него свободой. Земля пружинила под ногами, ветер ласково трепал волосы и охлаждал нагретый солнцем лоб. Ручьи смеялись его шуткам, деревья дарили ему прохладную тень, и верная птица ненавязчиво сопровождала его, куда бы он ни направлялся.

Глава седьмая. Ножи

Рейнхарт теперь уже не думал, как в детстве, что молоко черпают из колодцев, а хлеб растёт на деревьях. Он гордился, что мог зарабатывать на жизнь самостоятельно. Душа художника жила в теле Рейнхарта. Он и оружие, свои ножи, поставил на службу искусству. Ножи творили чудеса. Слава Рейнхарта бежала впереди него – в каждом городе его ждали. Когда он приходил и останавливался в приглянувшейся гостинице, его угощали, подсаживались к нему и считали за честь, если он соглашался выполнить заказ.

Рейнхарт думал, что самые простые повседневные вещи, окружающие людей, должны быть произведениями искусства, что в этом и состоит высший замысел создателя – чтобы красота, созданная руками человека, сопровождала его от рождения до старости. Из-под волшебных ножей королевича выходили чудесные вещи. Стоило ему только представить себе вырезанную из хорошего дерева, например, дверь семейного дома или колыбель младенца, или спинку кресла, как оба ножа вырывались на волю и, на мгновение зависнув в воздухе, принимались играючи вырезать выпуклые картины. В такой колыбели спал потом не королевский сын, а сынок кузнеца, и снились ему сказочные сны. На спинке кроватки подросшей дочери купца ножи вырезали берег моря, а по мелкой ряби морской глади неслись на всех парусах корабли с миниатюрными матросами на реях.

Для фермера и его молодой жены ножи Рейнхарта вырезали из толстых липовых плах большую кровать, которой позавидовал бы сам король: с обеих сторон изголовья были изображены прехорошенькие домики, приютившиеся на опушках леса перед стволами деревьев. Между деревеньками раскинулись бескрайние поля, и на переднем плане в каждом колосе можно было пересчитать зёрнышки, а вдали искусно вырезанное поле напоминало волнующуюся поверхность моря. Людям, которые смотрели на эту картину, казалось, что они видят, как клонятся под ветром колосья и поют вырезанные в ветвях деревьев птицы. Бежала в полях тропинка, листья подорожника, как живые, выступали за границы деревянной плахи. По дороге из одной деревни в другую шли люди – маленькие детки в капорах и платьицах, девушки с корзинами, полными ягод, женщины и мужчины, и даже маленькая аккуратная старушка со своим старичком-мужем.

Для золотых дел мастера ножи королевича вырезали из душистого кипариса ручку двери, да так искусно, так тонко, что взяться за неё хотелось каждому прохожему, не важно, было ли у него дело к хозяину или нет. Поток заказчиков к ювелиру из-за этого не иссякал. Ручка представляла собой тоже ручку – дамскую аккуратную ручку, стоило потянуть за мизинчик, как хитроумный механизм приводил её в движение посредством рычагов, золотых цепей и множества маленьких блоков (это же дверь ювелира), а также шестерёнок: ручка поворачивалась, и дверь медленно открывалась под мелодичный звон маленьких серебряных колокольчиков, исполняющих старинную мелодию «Где же ты, любовь моя».

А уж сколько великолепных и остроумных вывесок вырезали чудесные ножи, не счесть! Наш Рейнхарт и горя не знал – только подстёгивал своё воображение, а ножи исполняли одну вещь краше другой. Одно тяготило Рейнхарта – нет у него ни дома, ни родных, даже образы их потускнели в его памяти, ни друга, кроме небесной птицы, сопровождающей его.

Глава восьмая. За птицей

Ножи принимались беспокойно дёргаться, когда Рейнхарт долго засиживался на одном месте. Поэтому он покинул очередную деревеньку и пошёл дальше, как ни уговаривали его остаться гостеприимные хозяева. Куда? Да он и сам не знал. Люди в той стране разговаривали на другом наречии, но Рейнхарт без труда объяснялся со всеми, потому что знал двенадцать языков и ещё больше диалектов, на которых говорили в ближних и дальних землях. Сменился ещё один диалект, потом другой – значит далеко ушёл Рейнхарт от родного дома.

Лето было в разгаре. Рейнхарт привык, что днём его сопровождает тень. Когда ему в пути приходилось страдать от жары и негде было укрыться от горячей ласки солнца, над ним будто облако небесное зависало: раскрывала крылья большая иссиня-чёрная птица, приходила на помощь, будто друг подставлял свою крепкую руку. Уже не первый день ворона летела над ним. Рейнхарт решил убедиться, что птица сопровождает именно его. Ещё ему хотелось получше рассмотреть её, но она была очень осторожна.

Тогда он решил останавливаться под высокими деревьями – может, птица решится сесть на ветку, и ему удастся разглядеть её. Но никакие уловки не помогали: ни рассыпанные хлебные крошки, ни вода, которую он наливал в золотой кубок, подарок ювелира, и протягивал вороне. Птица не приближалась к нему. Ему даже казалось, что она специально ведёт его в какое-то определённое место. Рейнхарт чувствовал благодарность и интерес. Что за птица? Почему она избрала его? Куда она его ведёт?

Рейнхарт прошёл пешком уже два чужих королевства. Вот и третье. Птица, похоже, проявляла нетерпение. Она летела впереди Рейнхарта, зависала в высоте, потом возвращалась и кружила над ним, мол, почему ты так медленно идёшь? Он поднимал голову и смеялся: «Посмотри – ведь у меня нет крыльев, как у тебя!» Птица поднималась ещё выше, затем срывалась камнем вниз и у головы Рейнхарта круто взмывала вверх, опять падала, кувыркаясь, как делают сизари, будто веселилась вместе с ним, и вновь после нескольких мощных взмахов оказывалась впереди него. Понял он, как не понять!

Рейнхарт быстрыми шагами шёл, куда она вела. Наконец на горизонте показался замок за крепостными стенами. Близко море – ветер стал прохладнее, понял Рейнхарт. Над горизонтом стояло солнце, в его лучах антрацитовые крылья его подруги играли всеми цветами радуги. Взволнованный Рейнхарт побежал к замку, видимо, именно туда звала его птица.

– Сейчас-сейчас, дорогая, – повторял Рейнхарт. Ножи трепыхались у него на поясе, как прихваченные за лапки птицы, Рейнхарт прижал ножи руками и побежал изо всех сил. Надо спешить – на закате закрываются ворота крепости! Он вступил на мост, перекинутый через ров, заросший колючим кустарником.

Пока Рейнхарт ходил по свету, наступила осень. Шиповник облетел, и ров был доверху заполнен перепутанными, переплетёнными друг с другом колючими ветками с торчащими среди шипов продолговатыми красными бусинами.

Рейнхарт успел пройти по мосту, пока не подняли. За его спиной зазвенели цепи, упавшая решётка вонзилась в землю. Рейнхарт поднял глаза и увидел, как, отразив последний луч упавшего в море солнца, вспыхнули и разошлись створки окна верхнего этажа круглой башни, и туда упала его птица. Створки блеснули ещё раз и захлопнулись. Так вот куда так нетерпеливо вела его подруга-птица – это её родной замок!

Глава девятая. Знакомство с родителями

Рейнхарт вошёл в замок, который был совсем не похож на его родовой. Замок Рейнхарта – четырёхугольный, с высокими, в бойницах, стенами, с башнями, ориентированными по сторонам света. Ать-два, такой замок. Серый, каменный, мрачный, холодный, будто покрытый изморосью. А этот – прозрачный, лёгкий и воздушный, будто арочные мосты встали друг на друга и поднялись по спирали вверх, как морская раковина, поставленная на своё устье. Высокие стрельчатые окна глядели разноцветными глазами витражей. Каменная ограда замка шла по кругу. Плато, на котором стоял замок, круто обрывалось к морю, куда упало закатное солнце в ту секунду, когда Рейнхарт вступил на землю замка, а птица влетела в окно.

Рейнхарта приняли с искренней радостью и отвели по бесконечным спиральным анфиладам на самый верх и поместили в комнату рядом с покоями хозяев. Как только он снял верхнюю одежду, в дверь постучал слуга.

– Господина ждут в зале. Вечерняя торжественная трапеза с королевской четой и их дочерью.

– Спасибо, сейчас буду.

Рейнхарт налил благоухающую шиповником воду из кувшина в фарфоровый таз и с наслаждением умылся. Посмотрел в зеркало, подарок матушки, и на лице своём увидел ярко горящую надежду.

Слуга ждал, когда Рейнхарт закончит туалет. Тот расчесал свои тёмные волнистые, длиною до плеч, волосы, поправил ворот простой льняной рубашки, убрал за пазуху зеркало и проверил, на месте ли ножи. Всё! Готов. «Прямо жених!» – улыбнулся Рейнхарт своему отражению.

Слуга кивнул: мол, краше не бывает! Проводил наверх в пиршественный зал.

Зал принял Рейнхарта открытыми окнами, за ними над морем ещё не потемнело закатное небо. За круглым столом его уже ждал седовласый, с благородным лицом король в зелёной мантии, напротив сидела его супруга в чёрном одеянии, с белым, как бумага, лицом. А на фоне розовеющего на закате окна, на кресле, повёрнутом спинкой к столу, он увидел свою подругу-ворону. Она наклонила головку и слегка развела крылья в приветственном жесте. «Что ж, чего-то в этом роде я и ожидал», – обрадовался Рейнхарт. Он подошёл к ней и галантно предложил руку. Ворона, не мешкая, перепрыгнула. «Какая она лёгкая», – подумал Рейнхарт. Вот теперь, когда она доверяет ему, Рейнхарт может хорошенько её рассмотреть!

– Я отец этой очаровательной птички, – сказал король-отец, – её зовут Аврора. «Подходит имечко», – подумал Рейнхарт.

– Моё нижайшее почтение королевским особам, одарившим меня своим вниманием, – с достоинством поклонился Рейнхарт.

Аврора одобрительно кивнула.

– Впервые за пятнадцать лет мы слышим в этом зале голос постороннего человека, – сказал король, – и не услышали бы, если бы дочь не настояла.

Ворона наклонилась и два раза легонько стукнула клювом по кисти Рейнхарта, он улыбнулся, она встрепенулась и поправила пёрышки на крыльях. Девушка, понятное дело!

Королева-мать будто вынырнула из своих невесёлых мыслей и рассеянно улыбнулась.

Рейнхарт всё стоял с вороной на руке.

– Садитесь, юноша, мы рады приветствовать друга нашей дочери.

Ворона встрепенулась. Рейнхарту до смерти захотелось поднести зеркало к голове птицы и посмотреть на отражение, чтобы увидеть её – настоящую.

– Занимайте любое место, дорогой, – сказала королева. – У нас всё по-простому. Тесная семейная компания, мы не любим чужих.

«Конечно, – подумал Рейнхарт, – такое несчастье с дочерью, понятно, что гостей принимать неловко. Все будут пялиться на королевну, клюющую насекомых с золотой тарелки на торжественном приёме».

Рейнхарт налил воды в кубок Авроры и чуть наклонил его, чтобы ей было удобней. Она поблагодарила, наклонив блеснувшую в ореоле свечи головку.

Король улыбался, глядя на молодых, и подливал себе вина. Королева, Аврора и Рейнхарт пили воду. Он только сейчас почувствовал, как голоден. Рейнхарт начал трапезу с фруктов. Ворона устроилась у него на плече, то и дело заглядывая ему в лицо. «Она ведь всегда видела меня сверху, с большой высоты, впервые она видит меня так близко», – понял Рейнхарт. Головка птицы то замирала, когда она смотрела на него одним глазом, то резко поворачивалась, чтобы рассмотреть его другим глазом. Она прижала голову к щеке Рейнхарта, как делают все девушки на свете, и он рискнул – достал зеркало. И ахнул, увидев в отражении два молодых лица – своё и темноволосой красавицы. Как мужчина и как художник Рейнхарт был сражён раз и навсегда.

Король быстро пьянел, он глядел на безмолвный разговор Рейнхарта со своей дочерью и плакал. Слёзы капали на платье короля и расплывались тёмными пятнами.

– Жаль, если я не дождусь внуков, – всхлипнул он.

Ворона вскинула голову.

– Не сердись, дочка!

На другой стороне стола заволновалась королева:

– Дорогой, не всё потеряно! Видишь, к нам пришёл друг нашей дочери!

– Друг! – воскликнул король. – Друг?! Нам нужен не друг, а муж! Отец детей нашей дочери! А кто захочет взять её замуж?

– Я захочу, – покраснел Рейнхарт.

Ворона тихонько прикусила клювом мочку уха Рейнхарта, мол, правду говоришь?

– Да, да, я готов взять Аврору в жёны. Мне она нравится.

Ворона обиженно клюнула его в щёку.

– Этого мало, – сказала королева.

– Этого вполне достаточно, – сказал король. – Только надо снять с неё чары!

– Клянусь, я сделаю всё, что в моих силах!

Ворона повернула головку и заглянула ему в глаза, будто пыталась понять, насколько он искренен.

– Но прежде я расскажу тебе, как с нами случилась эта беда, – привстала с места королева и протянула руку к вороне. Та покинула плечо Рейнхарта и перелетела на руку матери.

– Не стоит, – сказал король.

– Пусть знает, – молвила королева.

– Ты не виновата, дорогая!

– Доченька, прости! – глухим голосом сказала королева.

Глава десятая. Рассказ родителей Авроры

– Аврора была совсем крошкой, её ещё на руках носили, – королева говорила, глаза её блестели, и слёзы капали, будто нитку жемчуга перерезали ножом.

– Восемь месяцев почти непрерывного детского плача сведут с ума кого угодно! Я прилегла рядом с хныкающей во сне дочерью.

Я молилась. Боже, боже мой милостивый, сделай так, чтобы она перестала плакать! Она плачет, когда лежит у груди кормилицы, может, у неё молоко горькое? Мы давали кормилице вдоволь мёда, сахарных яблок, сладкого винограда без косточек, истекающих соком груш и персиков, покупали у иноземных купцов плоды заморских пальм – гроздья мелких сочных ягод и другие – с сердоликовой косточкой коричневые медовые финики. Давали самое жирное нежное коровье и козье молоко. Кормилица побелела, раздобрела, сама стала как сдобный пирог, а моя бедная дочь только прикоснётся к груди – опять заливается плачем. Боже, боже, сделай так, чтобы она наконец замолчала! Я так давно не спала.

И однажды, когда в открытое окно лился осенний воздух, душистый, свежий, пить можно – такой вкусный, я уснула, и мне приснился ребёнок, я и сейчас помню этот сон: это Аврора, я её узнала, хотя пухлый сытый ребёнок не плакал, а улыбался, («не похоже на мою малютку», – подумала я) во сне я точно знала, что это моя любимая дочь. Сон окутал меня сладкой негой, я и пошевелиться не могла, сон был как лекарство, как счастье, которое снизошло на меня. Вот бы это длилось всю мою жизнь – и тут сон изменил направление, повернул, как река, вспять. Ребёнок на моих руках, моя дочь, довольная и счастливая, пухленькая, открыла ротик и начала плакать. Не-е-ет! Это уже невозможно терпеть! Из уродливо распяленного рта дочери неслись пронзительные звуки, лицо скривилось, а глаза оставались закрытыми.

Изменился и сам ребёнок – пухленькие розовые ручки на глазах истончали, белые шёлковые пелёнки распались на куски и облетели, как листья с дерева – в моих руках извивался от боли, корчился истаявший до костей ребёнок, живой скелет. Я, содрогаясь от омерзения, схватила Аврору и сказала (я сама сказала!): «Хоть бы ты стала вороной да улетела от меня – мне было бы спокойней!» И тут мои руки ощутили упругие, плотно сомкнутые перья – девочка обернулась вороной, больно ударила меня крыльями и выпорхнула из рук прямо в осенний прохладный воздух. Я удивилась, увидев свои пустые руки, перегнулась через подоконник – внизу никого не было. В несколько сильных хлопков ворона перемахнула каменные стены и полетела над рекой – будто кто-то невидимый махал мне на прощанье чёрным платком, потом птица стала точкой и исчезла в тёмном лесу.

С того дня я не могла, не хотела говорить.

Даже плакать я не могла. Я молилась богу, чтобы дочь перестала плакать – и он исполнил моё желание. Да как исполнил…

– Чёрной тенью ходила она по замку – искала дочь, – вступил в разговор король, – моя жена словно сошла с ума: заглядывала во все углы, заходила во все покои, смотрела под лестницами, под кроватями и столами, в кладовых. Озабоченное выражение не покидало её измождённого лица. Днём ворона летала на воле, а с заходом солнца возвращалась в замок – но это не успокаивало мою супругу, она не хотела верить, что это Аврора.

Королева кивнула:

– Да, но со временем я примирилась с этим. Мы создали наш семейный ритуал: слуги накрывали стол и раскрывали створки окна на закат, затем покидали зал, и мы оставались одни.

– Я старался не смотреть на жену, – подхватил король.

– А я – на него, – ответила королева.

(Рейнхарт не шевелился, он был весь – внимание. В густой тишине было слышно, как время капало с оплывших свечей. Постепенно мерк свет за стрельчатыми окнами).

Королева продолжила:

– Мы, разделённые своей бедой, молча ждали, когда солнце утонет в море. И тогда раздавалось хлопанье крыльев – в окно влетала Аврора. Для неё между нами ставили спинкой с столу кресло. Сервировали для неё вечернюю трапезу на золотой тарелке с перегородками, чтобы еда не смешивалась.

– Перегородки, правда, не помогали – еда всё равно расползалась и смешивалась, – захихикал король, – сама: дождевые черви и жуки-плавунцы, как блестящие лакированные орехи в листьях салата, сейчас-то она совсем большая – не брезгует живыми мышками и сусликами, лягушек любит, а уж ящерку увидит, так вся дрожит, – умилился король.

– Мне всегда нравилось смотреть, как она ест, – сказала мать.

– И пьёт, – вставил папа.

– И как чистит пёрышки, – добавила королева, – она любит порядок и всегда укладывает пёрышки клювом.

– А помнишь, как после ужина ты садилась в кресло и при свечах вышивала для Авроры воротнички?

– И плела кружева на жабо для любимой дочери, у меня хорошо получалось, верно?

– Да-да, она закалывает жабо своей любимой булавкой с алмазным глазком.

– А ты расставлял шахматы и играл с нею, и частенько проигрывал!

– Я поддавался! – смутился король-отец.

– Кррра! – сверкнула глазом ворона.

– Прекрасные вечера в кругу семьи… – король украдкой утёр слезу.

– Мы старались хранить в тайне несчастье, которое с ней случилось, – сказала мать.

– Но разве от слуг можно что-то утаить? Они тоже полюбили её, приносили червячков, – улыбнулся король.

– А я приказала шить для неё платья каждый год, как если бы она была обычной девочкой, чтобы было что надеть в любой момент, когда она обернётся человеком. Но все наряды так и лежат в сундуках, новёхонькие. Ах, это всё я. Я виновата!

– Ну, полно, полно, дорогая, ты же не хотела, чтобы так получилось. Это нечаянное материнское проклятие! Не вини себя! – заплакал король.

Рейнхарт, казалось, забыл дышать.

Он ловил каждое слово. Каждый вздох.

Глава одиннадцатая. Нечаянное материнское проклятие

Ворона перелетела на спинку кресла матери и обняла её крыльями, закрыв ей глаза.

– Я не плачу, дорогая, – сказала королева. – Прости меня. Прости!

– Чем я могу помочь? – Рейнхарт перевёл взгляд с королевы на короля.

– Я не знаю способа вернуть нашей дочери человеческую природу окончательно, но мы можем попытаться. Рейнхарт, голубчик, соблаговолите подать мне книгу, – король привстал со своего места и указал на толстенный том под названием «Основы магии», стоящий на верхней полке. – Вот убирал подальше от ребёнка. Страница сто одиннадцатая.

– Ты что, выучил книгу наизусть? – спросила королева.

– Не говори чепухи, то есть, ваше предположение весьма далеко от истины, дорогая!

– Не сердись, что же в этом плохого, если выучил? – улыбнулась королева.

Рейнхарт осторожно положил фолиант на стол.

Ворона перелетела поближе и ловко раскрыла книгу клювом на нужной странице.

– Нечаянное, (ворона кивнула) материнское (ворона постучала клювом по деревянной столешнице)… На что ты намекаешь, дорогая? – обратился король к дочери. – Проклятие, – прочёл король и горько улыбнулся. Королева скривилась и подавила рыдание.

В зале воцарилась трагическая тишина, и только Рейнхарт вздохнул, разбив напряжение на мелкие осколки.

Все заговорили разом, но осеклись, посмотрев на ворону.

– Читай ты, – обратился король к Рейнхарту, – у тебя глазки молодые!

Тот прочистил горло: «Наложенное на невинного ребёнка проклятие может быть на время снято путём деятельного раскаяния матери в день четырежды четырёхлетия пострадавшего». «Вот канцелярский язык», – подумал Рейнхарт.

– Что это означает? – сказал Рейнхарт.

– Завтра, – сказала королева, – завтра Авроре исполняется шестнадцать. Это и есть «четырежды четырёхлетие»

– И есть шанс снять с неё чары, – подытожил папа.

– Я так волнуюсь, – сказала мама.

И все посмотрели на Рейнхарта. Ворона замахала крыльями.

– А почему там сказано «на время снято»? – спросил пришедший в себя Рейнхарт.

– Этого мы не знаем, – сказала королева.

– Поживём – увидим, – пошутил король, – убери, будь любезен, книгу на место!

За сим участники ужина разошлись по своим покоям.

Глава двенадцатая. Ночные кошмары Рейнхарта

Рейнхарт, как ни странно, уснул, едва голова коснулась подушки. И спал сладко и спокойно, как человек, принявший трудное решение.

Ему приснился небольшой домик в густом лесу, в нём живёт теперь сам Рейнхарт, приснилось на огромной кровати гнездо, а в нём четыре по четыре изумрудного цвета яйца, «Шестнадцать, значит, всего», – подсчитал во сне Рейнхарт, а на них – ворона.

– Дорогая, – сказал Рейнхарт, – оденься! Неприлично так ходить при детях.

– Они же ещё не вылупились, – сказала ворона, – вот когда вылупятся, тогда я обязательно надену жабо…

Рейнхарт проснулся. За окном было по-прежнему темно. Хоть глаз выколи. «Интересно, к чему снятся яйца?» – подумал он, повернулся на правый бок (на левом снится всякая ерунда) и снова заснул.

На этот раз ему приснилась хрустальная гора, на вершине – хрустальное дерево, на ветке которого спал Рейнхарт и его любимая ворона. Было холодно, и они прижимались друг к другу. Рейнхарт взял жену под крыло – и тут ветка хрустального дерева хрустнула, надломилась и рассыпалась на мелкие осколки, дождём хлынувшие по склону хрустальной горы. Они звенели, как малюсенькие колокольчики. Осколки отскакивали от гладких стен алмазными брызгами, сверкали и переливались. «Красиво», – подумал Рейнхарт. Тут хрустальная гора пошла трещинами и рассыпалась в пыль…

Глава тринадцатая. Деятельное раскаяние

Звук рассыпавшейся во сне горы разбудил Рейнхарта.

Не успел он прийти в себя, как услышал крик из соседних покоев. Наяву! Хорошо, что он вчера лёг спать, не раздеваясь!

Рейнхарт ворвался в покои королевы и чуть не споткнулся о лежащего на полу короля, борода его нелепо задралась вверх. На кровати недвижно лежала, будто спала, бледная королева: заострившийся профиль, восковая кожа, сложенные на груди руки. «Вот оно какое, деятельное раскаяние, – ужаснулся Рейнхарт.

Он поднёс к лицу королевы зеркало. Не затем, чтобы увидеть её истинное лицо, нет, он надеялся, что зеркало запотеет. Напрасно. Она не дышала. Но Рейнхарт успел заметить, что в зеркале лицо её было молодым, спокойным и прекрасным.

Рейнхарт занялся королём. Зеркало запотело – жив, слава богу! Рейнхарт осмотрелся. На столике – кубок. Взял в руки: на дне, как жемчужина, перекатывалась капля жидкости. Понюхал. Аконит, трава забвения. «Она заслужила покой», – подумал Рейнхарт.

Неожиданно он почувствовал спиной и затылком холодок. Сквозняк? Оглянулся: в чёрном дверном проёме стояла Аврора. В белом платье. Красивая, такой он видел её в зеркале во время вчерашней трапезы. Рейнхарт так растерялся, что не нашёл ничего лучше, чем сказать:

– Красивое платье!

– Что ж, вполне сносный комплимент, – улыбнулась Аврора.

Глава четырнадцатая. Слова ничего не значат

Вечером овдовевший король, Рейнхарт и Аврора в человеческом обличье ужинали втроём. Есть никто не мог. Ужин – просто причина побыть вместе, поделиться горем, избыть его и порадоваться избавлению Авроры от проклятия. Теперь их троих многое связывало.

Мать покончила с собой в день шестнадцатилетия Авроры, искупив этим вину нечаянного материнского проклятия, и вернула Авроре её истинный вид. Рейнхарт понял, что, как и в его семье, в семье Авроры радость и печаль ходят вместе. У него в роду день смерти двух членов семьи совпадает с днём восшествия на престол третьего. А в её семье – день смерти матери является днём рождения и преображения самой Авроры. Всё переплелось. Радость сквозь слёзы, печаль сквозь счастье. «Как солнечный луч сквозь витражи», – подумал Рейнхарт.

Солнце заглядывало в траурно убранный зал. Разноцветные пятна – синие, красные, жёлтые, горели на стенах.

– Язык не слушается, не привыкла говорить – пожаловалась Аврора.

Отец Авроры молча глотал слёзы.

– Не плачь, папа.

– Я плачу от счастья, дочка.

Солнечный диск краешком коснулся моря.

– Раньше ты всегда прилетала домой в эту минуту, – сказал король, – не хочешь червячков, доча?

– Папа!

– Шучу, шучу!

Красное солнце погрузилось в воду наполовину. Облака окрасились снизу розовым. «У каждой тучки есть розовая подкладка», – вспомнил Рейнхарт слова матушки, мол, даже в несчастьях есть какая-то польза.

Рейнарт стоял у окна. Он почему-то не доверял воцарившейся идиллии и ощущал опасность, только не понимал, откуда она исходит. Аврора подошла и положила руки ему на плечи. Она словно светилась изнутри нежным светом.

Ещё мгновение – и солнце утонет в море. Погасли цветные пятна на стенах, погасли витражи. Рейнхарт приблизил лицо к лицу Авроры – не мог на неё наглядеться, ему до смерти захотелось поцеловать её, ощутить нежные губы, а не птичий клюв! Но подумал, что может испугать её, и не стал целовать. Только крепче обнял Аврору, а она вдруг сжалась в его руках до размеров птицы. Он ощутил тельце, плотно, одно к одному, покрытое блестящими пёрышками. Лапки с острыми коготками судорожно цеплялись за его пальцы, Рейнхарт едва сдержался, чтобы не отбросить иссиня-чёрную птицу. Она поняла, что с ним происходит, и на её глазах вскипели слёзы, клюв страдальчески раскрылся, она беззвучно заплакала. «Жалко её до слёз» – расстроился Рейнхарт. Белое платье упало ему под ноги.

Он собрался с духом, взял птицу в ладони, сложенные лодочкой, и поцеловал в голову. Птица трепетала в его руках, подёргивала холодеющими лапками, заламывала крылья. Он испугался, что она сейчас умрёт. Одно крыло повисло. Растопырились хрупкие перья.

Король и Рейнхарт не знали, что делать. Не знали, что сказать. Да и кто бы смог найти подходящие слова?

Слова ничего не значат.

Глава пятнадцатая. Хочешь поцеловать девушку – не тушуйся

Чары не сняты? Что это означает?! Ворона осталась вороной. Один день побыть человеком и опять вернуться в птичье тело?! Лучше бы она вовсе не покидала его, она ведь привыкла: как-то жила, летала. Так ещё больнее. Целый день ворона была человеком, была счастлива, хотя и горевала о матери, конечно. Но теперь получается, что её жертва была напрасна? Аврора опять оказалась в тесной тюрьме птичьего тела! За что?!

Рейнхарт бормотал проклятия. Король плакал. Однако ворона первой пришла в себя. Она перелетела на книжную полку и принялась долбить клювом корешок «Основ магии». Рейнхарт придвинул кресло, положил гримуар перед свечами и открыл на сто одиннадцатой странице, где вчера он прочёл, как вернуть вороне человеческий облик. Слова «на время снято» будто горели холодным огнём, ну почему он сразу не обратил на них внимания! Рейнхарт перевернул страницу и обнаружил, что текст о нечаянном материнском проклятии переходит на сто двенадцатую.

Мелким почерком составители книги дописали: «Примечание. В первый день обретения человеческого облика проклятое своей матерью создание должно закрепить результат посредством заключения брака, дабы окончательно освободиться от родительской власти. Ежели… («Ежели!» – хмыкнул про себя Рейнхарт) будет условие не выполнено, обретённое тело закреплено стать не сможет». Вот как! Он закрыл книгу. Так вот что означали слова «на время снято». Снято, но не совсем. На один день.

– Я опоздал! – сказал Рейнхарт, – я должен был сразу же просить твоей руки!

– Твоей лапки, – вставил пьяный от горя папа.

– Что же делать? Сегодня мы все не в состоянии размышлять хладнокровно.

– Самый хороший вечер хуже самого плохого утра, – сказал Рейнхарт.

– Ты хотел сказать: утро вечера мудренее, – уточнил отец Авроры.

– Приблизительно.

«Вот я дубина стоеросовая! Надо было сегодня же поцеловать её и сделать предложение! – ругал себя Рейнхарт. – А я постеснялся, да и делать предложение сразу после смерти королевы-матери показалось неудобным. Не факт конечно, что высшие силы засчитали бы поцелуй как удачную попытку помолвки, но попробовать надо было». Зато он сделал для себя вывод: хочешь поцеловать девушку – не тушуйся. Целуй, а высшие силы пусть сами разбираются!

Глава шестнадцатая. Читать нужно внимательно

Пора расходиться.

Рейнхарт побоялся оставить ворону, то есть Аврору, одну в покоях. Мало ли что может прийти ей в голову – неизвестно! Он предложил ей на выбор место для отдыха в его комнате: она попробовала устроиться на подоконнике – не понравилось, на вершине балдахина над кроватью – тоже неудобно. Рейнхарт улёгся и ненавязчиво похлопал по кровати. Она устроилась в изголовье, на маленькой подушке-думке, спрятав голову под крыло. Расстроилась, понял Рейнхарт. Ещё бы! Погладил по блестящим перьям. Слишком много волнений за два последних дня. Смерть матери. Море горя. Обретение тела. Океан радости. Потеря тела. Возвращение к существованию в птичьем облике. Опять горе. Качели. Волны. Вверх-вниз.

Самое время дать отдых измученной душе.

– Боже милосердный, вручаю тебе мою душу и душу моей птички! Храни их, пока мы спим, – короткую молитву Рейнхарт произнёс вслух, чтобы она не затерялась, а попала богу прямо в уши.

– Спокойной ночи, дорогая! – добавил он и провалился в сон.

Когда Рейнхарт проснулся, ему показалось, что только он закрыл глаза, как за окном уже занялось утро. Лился нежный утренний свет. Проснулась и ворона. Рейнхарт постарался сфокусировать зрение – над ними стоял папа.

– Прошу руки вашей прелестной дочери, – сказал Рейнхарт хриплым после сна голосом. Язык еле ворочался, да и во рту словно птичка наделала.

– А это не мезальянс? – сказал король.

– Вообще-то я – королевич!

– Из какого королевства?

– Вы не знаете!

– Да какая к чёрту разница, – каркнула Аврора, – будем считать, что ты уже посватался.

– Дорогая, ты можешь говорить? – обалдел Рейнхарт.

– И всегда могла!

– А чего же ты молчала?!

– Тембр голоса мне не нравится! Ясно? Все поняли, что надо делать? Ты, папа, веди себя прилично! Ты, Рейнхарт, ещё раз читаешь всё внимательно, чтобы больше не было обломов. Понял? Я проверю!

Рейнхарт подумал: а так ли он хочет жениться? Может, повременить?

Страница сто одиннадцатая была преодолена ещё позавчера, сто двенадцатая, на которой Рейнхарт обнаружил существенное примечание насчёт свадьбы – вчера, посему решили не откладывать помолвку и свадьбу в долгий ящик.

– Сделаем всё чохом, – подытожила ворона.

«Господи, я женюсь на генерале в перьях», – подумал Рейнхарт. Под контролем внимательной вороны он чуть ли не по складам прочёл ещё раз сто одиннадцатую, сто двенадцатую и сто тринадцатую страницу.

– Я так и знала! – сказала ворона («Ещё скажи «я ж тебе говорила!» – подумал Рейнхарт. – Ну, я попал»). Оказалось, что для завершения перехода в человеческое тело замужества мало. После свадьбы жених должен провести над невестой бессонную ночь, иначе в открытый во время сна портал… и бла-бла-бла.

Рейнхарт ничего не понял, но с готовностью сказал:

– Не вопрос!

– Как мне надоели эти перья, – сказала Аврора.

– А тебе не жаль, что ты не сможешь летать?

– Нет! Лучше я обеими ногами буду стоять на земле, чем летать в небе вороной. Итак, пункт первый. Свадьба. Ну с этим мы справимся.

Папа и Рейнхарт кивнули.

– Пункт второй – самый главный, – продолжила Аврора, – провести надо мной ночь, не смыкая глаз. Рейнхарт, это тебя касается!

– О, – сказал он с воодушевлением, – это я смогу, не сомневайся, родная!

Всего одна ночь, и его любимая освободится от проклятия! Он обнял невесту и поцеловал в шею. Она вздрогнула.

Глава семнадцатая. Помолвка и свадьба чохом

Помолвка в королевской семье – дело серьёзное. А помолвка и свадьба чохом – и того хуже, то есть лучше!

Король собрал своих вассалов, а те – солдат, и они в саду под яблонями сколотили длинные столы и скамьи.

Конец лета, аромат спелых яблок, высокое небо, неяркое солнце, прохлада – лучшего времени для королевской свадьбы не найти.

Королевские рукодельницы с раннего утра, не поднимая головы, вышивали на штандартах красными шерстяными нитками по золотому фону символы жениха. Он решил, что его родовые знаки: солнечное колесо и сердце, пронзённое ножом, не годятся, ведь теперь они принадлежат Виоленту. Поэтому Рейнхарт сказал, что у него два символа: первый: два перекрещенных ножа клинками вверх, что означает отвагу, и девиз «Никогда не опускай оружие», а второй – парящее на крыльях, это в честь невесты, понятное дело, дамское зеркало, а девиз – «С открытым сердцем и лицом».

Знамёна невесты тоже подготовили – на голубом фоне чёрная птица с распростертыми крыльями и словами: «Не знаешь, что делать – спроси у меня». Штандарты к полудню были готовы и спущены из окон замка, чтобы их видели все гости.

Кружевная раковина замка, открытая небу, сияла под солнцем. Ветер трепал полотнища знамён. Столы застелили белоснежными скатертями, и двор замка по красоте и простору превзошёл лучшие пиршественные залы.

– Посидим, отметим в узком кругу, – сказал король.

Знатных гостей не ожидалось – только если кто случайно нагрянет. На такой праздник надо рассылать приглашения за полгода до торжественного события, иначе не успеть: месяц на доставку приглашения, три – на подготовку, и ещё месяц – на дорогу! Король-отец сокрушался – родственники обидятся, что их не пригласили.

– Кто не успел, тот опоздал, – глубокомысленно сказал Рейнхарт.

– Логично, – сказал папа.

Ворону с утра вообще никто не видел, ни папа, ни жених, никто – кроме её белошвеек. Они работали и наперебой восхваляли невесту:

– Как особенно сегодня блестят ваши пёрышки!

– Какая подвижная у вас шея!

– Как сияют ваши глазки!

– Какой элегантный и острый у вас клюв!

– Пфуй! – сказал ворона, – ещё про ангельский голосок скажите, льстецы!

Королевне Авроре сшили синий бархатный плащ с множеством жемчужин, олицетворяющих звёзды на небосклоне, и большое жабо из венецианских кружев, которое закололи брошью в виде короны с сапфирами. Аврора жаловалась, что плащ стесняет её, и она не сможет в нём летать, а кружева на жабо слишком жёсткие (но это ей показалось от волнения).

Швеи-мастерицы столпились вокруг своей королевны и любовались ею.

Аврора долго вертелась перед зеркалом – её смущало, что она пойдёт под венец босиком, но и тут нашёлся выход из затруднительного положения: когда будут обмениваться кольцами, она попросит Рейнхарта надеть ей не одно, а оба кольца на лапки! Получится, что она и не босиком, и окольцована, а кольца – обручальные!