Читать книгу Не твой день для смерти - Алексей Алексеевич Васильев - Страница 1

Часть первая. Побег.

Глава 1. Письмо для Профессора

С абразивного диска сорвалсясноп огненных брызг. Радостные искры напоминали Климу бенгальские огни. Или даже салют. Он едва не улыбнулся от такого сравнения.

Его работа не располагала к лирике. Грохот разгоряченных станков, охрипшие крики мастера, еле слышные сквозь шум моторов, тяжелый звон молотов – это его день. И тут – крошечный салют. Нет, все же бенгальский огонь!

А ведь скоро Новый год. Клим любил этот праздник. Он вообще любил все новое.

Когда круг коричневого наксосного наждака остановился, Клим поднял на кепку защитные очки и краем глаза заметил за паровым прессом троих работяг, смотревших в его сторону. Они что-то кричали друг другу в уши, не отрывая взгляда от Клима. Это были известные заводские хлыщи. Они зло скалились и сплевывали на жирный и черный от грязи и машинного масла бетонный пол.

Натужный рев гидропресса заглушал голоса. Спокойно переброситься фразой-другой можно было только на пятнадцатиминутном перерыве. За смену их было два. Ближайший – совсем скоро: через пыльное и надтреснутое стекло цеховых часов еще можно было узнать оставшееся время до отдыха.

Если вы думаете, что перерывы устроены для того, чтобы рабочие смогли проглотить принесенные с собой ломти черного, сыроватого хлеба с пожелтевшим салом и слезоточивой луковицей, отхлебнуть теплого чая из самодельных мятых термосов и выкурить по небольшой глиняной трубке дешевого табаку, то, скорее всего, так оно и есть. Ведь забота  о труженике – первейшая задача дирекции. Была, есть и будет.

И только немногие инженеры и техники знали и хранили страшную тайну о том, что перерывы существуют прежде всего для "отдыха" машин.

Запыхавшись за несколько часов работы, станки, конвейеры и краны жалобно поскрипывали в долгожданной тишине. И, словно марафонец после долгого бега на холоде, будто не веря своему счастью, медные котлы выпускали, посапывая и посвистывая, тонкие струйки пара.

В короткое время затишья наладчики, как тени, проносились по цехам, прослушивая железных пузанов, заглядывая в запыленные глаза манометров.

Механики старательно ублажали капризных металлических истуканов охлаждающей эмульсией, лили ее на их разгоряченные сочленения, а иногда даже махали тряпками, как заботливые тренеры, между боксерскими раундами пестовали своих подопечных.

В непривычной тишине после сигнальных трелей крана и пронзительного писка во время распиловки бронзовых деталей в первую минуту люди не могли совладать со своим голосом и вовремя убавить громкость. Поэтому, когда Клим протирал руки ветошью, он услышал отчетливые голоса за спиной и кличку, которой наградили его цеховики: "Профессор".

Когда он повернулся, трое мордоворотов были уже рядом. Их подозрительный интерес к его персоне не радовал.

К лоботрясам подошел еще один громила из соседнего цеха. Самый грузный и высокий (как его там?.. Засов) помахивал конвертом, давясь от хохота:

– А ты что, Профессор, начал писать стихи в дамские журналы?!

– Поздравляю, красотка, – скорчил рожу второй, – ты выиграла приз!

Все четверо затряслись от смеха. Клим не сразу понял, в чем дело. А когда догадался, что это за письмо, похолодел от досады. Во рту пересохло от возмущения:

– Верни…

Вид Клима был настолько растерян и жалок, что жизнерадостная четверка от гогота сгибалась пополам.

Клим оцепенел. Мысли скакали, как блохи на голове охранника заводского склада.

И что-то в глубине души летело в пропасть.

Климу нравился завод. Он здесь работал недавно, но был почти влюблен в кирпичный город, где проводил почти все свое время. Здесь не было выходных, и никогда не замирала жизнь. Казалось, что, если во всем мире исчезнут люди, этот завод остановится в последнюю очередь, чтобы дать прощальный гудок в память суетного и неблагодарного человечества.

Здесь работали тяжело и ценили честный труд. И никто не обращал внимания на грубые манеры. Работа на заводе казалась Климу единственно подходящей для настоящего мужчины. К тому же она позволяла ему убежать от прилипчивых мыслей и воспоминаний.

Изредка внезапный перезвон упавшей детали или вырвавшееся из какой-нибудь прорехи облако сизого пара напоминали ему о минувшей войне. Он вздрагивал и косился по сторонам. Нет, никто не замечал его секундную слабость.

Работа спасала от бесцельного проживания вялотекущих дней. К тому же за это еще и платили. Что же касается всякого рода шутников, то это как бесплатное приложение к пятничному номеру про сад-огород: и читать не хочется и выкинуть жалко.

Обращение с металлом, в представлении Клима, укрепляло характер, делало его таким же несгибаемым. На другом полюсе мужской иерархии находились нежные, женоподобные существа с кукольными ужимками – уличные актеришки, музыканты, стихоплеты и цирюльники. Правда, что самое ужасное, Клим, сколько себя помнил, тоже писал стихи. И скрывал это, конечно, ото всех. В его мире слово "поэт" не было похвалой. Может быть, поэтому он и выбрал самую мужскую профессию – токарь.

Однажды прочел на обрывке газеты о поэтическом конкурсе. И не смог удержаться – отослал по указанному адресу свой давний опус, дописал еще пару строк в прозе, просто так, мысли "за жисть". И теперь из редакции пришел ответ. Его-то эти мерзавцы и перехватили.

Клим писал под псевдонимом, но на конверте стояло его настоящее имя.

– А может, ты еще для нас станцуешь! – не унимались шутники.

– Письмо сюда, быстро! – как можно серьезней ломающимся от волнения голосом прокричал Клим, но это требование вызвало обратную реакцию. Хохот перерос в истерику.

Наш герой оглянулся. В механическом цеху было пусто. Дождавшись перерыва, рабочие вышли во двор, чтобы глотнуть воздуха, пусть не идеально чистого, но хотя бы другого. В цеху никого не было, кроме двух все еще порхающих наладчиков. Единственным рабочим, ковырявшимся у своего станка, был Антоль: угрюмый, замкнутый, правильный мужик. Он никогда не лез с советами, но если нужно было решить какое-либо дело, часто шли к нему. Слово Антоля было законом. Сила этого великана была не только в слове. Попавшие под его кулак (за дело, разумеется) не скоро приходили в себя в заводской больнице.

Его станок стоял недалеко от выхода. Токарь меланхолично поправлял резцедержатель, исподлобья наблюдая за происходящим.

Немолодой и уже лысеющий Антоль был соседом Клима по нарам заводского барака. Неразговорчивым соседом. Впрочем, после смены было не до бесед – пришедшие со смены проваливались в сонное ничто под колыбельную из счастливого храпа уснувших первыми.

Антоль был опытным рабочим. Специалистом высочайшего уровня. В нагрудном кармане он носил очки и мог читать даже сложные чертежи. За это ему прощалось все, даже рукоприкладство.

Он мог проспать и опоздать на смену, мог раньше уйти. Но все знали, положенная ему норма будет выполнена в срок. Причем, идеально. Его трудоспособность и мастерство были невероятными. Он один легко заменял троих, при этом его работа была ювелирной. Хозяин завода, оказавшись в цеху, мог в спешке не поздороваться с мастером, но только не с Антолем. Он долго и искренне жал его руку – испачканную "веретенкой" грязную ладонь, приносившую хозяину золото чистой прибыли.

– Я требую последний раз! – грозно произнес Клим.

– А потом ты нас… Ударишь??? – с притворным ужасом, по-бабьи, заверещал Засов.

Конечно, силы были неравные. Клим был сухощав, но гибок, как ажурная башня аэровокзала. Его телосложение можно назвать хрупким, а тонкие черты лица подчеркивали длинные русые волосы, теперь спрятанные под бесформенную засаленную кепку. И только небольшие усики с кончиками, по-армейски закрученными вверх, придавали хрупкому облику молодцеватый вид.

Сжатый из тонких музыкальных пальчиков кулак Клима не производил впечатления на соперника. Нажимать на курок у него получалось гораздо лучше – никто не успевал пожаловаться.

Настырная четверка в ущерб своему перерыву продолжала тешиться над адресатом. Если бы их ум и наблюдательность были бы столь велики, как рост и сила, они наверняка бы заметили лежащий в опасной близости от Клима огромный рожковый гаечный ключ с рукояткой длинной в ногу. Но даже если бы они и заметили ключ, вряд ли бы догадались, что загнанный в угол поэт способен на многое.

Уже позже, по своему обыкновению обдумывая произошедшее, Клим так и не смог понять, откуда в цеху, где нет гаек размером с футбольный мяч, появился "ключ-переросток". Конечно, он попал сюда с Закрытой площадки. Но зачем и кто его принес? Эта не самая главная тайна Вселенной так и осталась загадкой.

Клим не стал тратить время на дальнейшие уговоры: тяжелый, блестящий инструмент оказался у него в руках, а через секунду его раздвоенная рабочая часть врезалась между ног шутника, державшего письмо. Судя по тому, как здоровяк ойкнул и поник, размер ключа удачно подошел к его "гайкам".

Очередной штыковой удар пришелся в живот второго остряка. Быстрый взмах, и ключ врезался в плечо третьего. Не ожидая отпора, четвертый решил пропустить очередь и скрылся за станком. После чего побежал в свой соседний цех.

Клим слегка присел и, словно заправский городошник, отвел руку назад и запустил в убегающего железякой. Та, высекая искру при падении, проскользнула по полу вслед за жертвой. Не обращая внимания на результат броска, Клим резким движением вырвал из пальцев окоченевшего Засова конверт с письмом, молча развернулся и пошел к выходу. Он знал – здесь ему уже не работать. Но кто бы мог подумать, что рубить концы ему придется так быстро и практически в прямом смысле слова.

Клим поравнялся со станком Антоля:

– Прощай, – кивнул токарь-одиночка. Он видел все. И все понял.

– Не скучай, – невпопад ответил Клим.

В широкую дверь цеха, глухо переговариваясь, входили рабочие. Когда до двери оставалось несколько шагов, Клим заметил на тусклом зеркале патрона токарного станка мелькнувшую за его спиной тень. Затем услышал шум. Повернулся. Оказалось, что четвертый – "городочная рюха"– подобрал гаечный ключ и бросился за обидчиком. На ходу бегун успел замахнуться, чтобы поразить Клима в затылок. Неожиданно из-за станка навстречу задире выдвинулся Антоль и прямым коротким ударом в челюсть сразил неугомонного. Лицо мужика закровоточило:

– Ты что? – недоуменно пробулькал нападавший.

– Не люблю, когда бьют сзади, – коротко пояснил токарь.

В это время от местного наркоза отошла веселая тройка. Кто-то из них заорал:

– Держи его!

Но неровный звук голоса утонул в гуле отдохнувших станков. Технологический перерыв закончился. Все, кроме Клима, вернулись к своим железным кормильцам.

А новый безработный поэт, не оборачиваясь, вышел во двор.

Глава 2. Своевременное падение

Клим спешно пошел в сторону барака, который до сего дня служил ему надежным кровом. Бесплатное жилье на отдельных нарах и даровая утренняя похлебка – не мечта ли?

Когда-то в бараке, в бесконечно длинном с полукруглым наспех побеленным потолком, размещался один из первых заводских цехов. Теперь здесь тихо, как в морге.

В четыре ряда выстроились двухъярусные металлические кровати, друг от друга отделенные тумбочками салатного цвета. В одной из них лежали вещи Клима: условно чистое белье, документы, курительная трубка, остатки табака, спички и чай в жестяной слегка помятой коробке.

Клим засунул скарб в брезентовую сумку на длинном ремешке. Подошел к стене, к своему шкафчику с одеждой. У Клима на дверце были изображены вишенки. Шкафчики когда-то списали из подшефного детского сада, поэтому каждый украшала картина. Стоя босиком на холодном полу, он спешно переоделся. Натянул на грязное тело цивильные серые брюки в полоску, белую рубашку со стоячим воротником, поверх нее – цветастую жилетку, подаренную за ненадобностью растолстевшим барменом, набросил коричневую куртку из толстой буйволиной кожи, обмотал шею воздушным шарфом, стянул на затылок кепи. Перебросил через плечо сумку и заторопился к выходу.

По пути во дворе едва не столкнулся с маневровым паровозиком, тащившим несколько вагонов с металлическими болванками. Машина обдала Клима на прощанье густым паром, а машинист для порядка подал свисток – пронзительный и визгливый: так визжит маленькая собачонка, когда ей наступают на хвост.

Клим внезапно остановился – на проходной могут спросить, почему рабочий покидает территорию раньше положенного? Ведь до конца его третьей смены оставалось еще несколько часов. Можно было посидеть в закутку, за горами досок и скелетами ящиков, и отправиться "в город за табаком" вместе со сменой. Но после сегодняшней разборки хотелось уйти побыстрее. Не от страха, а чтобы забыть все, как болезненный сон. И начать все с нового листа. В который уже раз.

Каждый опытный рабочий знал слабые места в женском сердце и в заводском заборе. Негласное знакомство с заводом проходило именно с экскурсий по тайным лазам. Старые работяги на время превращались в экскурсоводов только лишь для того, чтобы новички не донимали их в дальнейшем расспросами. Что-то нужно? Лезь в лаз. Топай в город. Купи, укради, попроси, но меня не тревожь.

Клим перебросил сумку в нужном месте, отодвинул колючую проволоку, подтянулся, перемахнул высокое препятствие и был таков. Где-то залаяли охранные собаки. Но это уже за спиной. В прошлой жизни.

Клим оглянулся. Вдали над всеми заводами, над лесом труб чернел зловещий силуэт замка графа Виндора с красными горящими глазами габаритных огней. Наверное, это было самое жуткое и загадочное место в городе, которым пугали не только детей, но и взрослых. Одни говорили, что на тайных заводах в замке трудились мертвецы, другие уверяли, что роботы. Теперь пугающий замок остался за спиной вместе со своими ненужными тайнами.

Свобода. Без мыслей и чувств, низко наклонив голову, он прошел до конца забора. И только когда его завод, который так и не довелось полюбить всей душой, остался позади, отдышался и вгляделся в небо.

Капли дождя упали на лицо.

Дождь. Он здесь шел всегда. Но это была не хрустально-чистая влага из сказочно синих небес, а конденсат трубного дыма. Клим сплюнул.

Светало. Рассветные лучи подсвечивали небо над головой. Небо подкрашивали синие, красные, желтые и зеленые дымы, выплывающие из трубных жерл. Эта облачная палитра охлаждалась на высоте и выпадала на землю едкой моросью. Мерзость…

Клим поднял грубый воротник и зашагал быстрее. Он шел почти час, но заборы – высокие, кирпичные, глухие – передавали эстафету один другому. За ними притаился реликтовый лес гигантских котельных труб, высоких и толстых, как колонны карнакского храма. Наружные стены цехов обвивали металлические щупальца больших и малых труб и трубочек, урчащих и гудевших время от времени. Все это еще утром так нравилось Климу, теперь же превратилось в чудовище, с упреком смотрящее злыми глазами желтых цеховых окон ему в спину.

Прошло еще время, пока беглец не услышал цоканье копыт. Из тумана выползла лошадиная пара, тянувшая по рельсам двухэтажный открытый вагон. Извозчик заметил путника и, не сбавляя ход, прокричал:

– Пожалей каблуки, товарищ!

– Кто бы еще позаботился… – грустно пробормотал в ответ Клим, ловко запрыгнул, прошел между сиденьями и кинул пару монет в карман вознице.

Конка покатилась по Карьерной – улице с неоднозначным философским названием.

Улица Карьерная начиналась в верхней, западной части Симфидора (а город-государство, в котором жил Клим, назывался именно так) и спускалась к морю через центр, площадь Согласия. Карьерная проходила мимо внушительных зданий Совета министров и Государственного Совета, где немало папенькиных сынков и папенькиных же подружек сделали себе неплохую карьеру.

Впрочем, вряд ли улицу назвали в честь этих мотыльков. Хотя… Некоторым из чинуш все же не повезло, и они закончили свою жизнь с закованными ногами на рудниках и карьерах, откуда и начиналась улица.

Вагон – площадку с крышей над головой и несколькими перегородками и сиденьями – продувало со всех сторон. Но Клима знобило не от холода. Хотелось есть, хотелось пить и спать. Выспаться за сотни тревожных ночей.

Вместе с ним ехали четверо мужиков, старик с женщиной и двое человекообразных существ – люсов.

Люсы – крупные, пронырливые организмы с удлиненными физиономиями и маленькими хитрыми глазками. Кто-то уверял, что их называют от сокращенного "люди-крысы" и что у каждого из них под брюками или юбкой спрятан длинный скользкий хвост.

Мужики лениво болтали, прислонившись к стенке вагона, а места напротив старика с женщиной на задней площадке были свободны. Клим обычно стоял в вагоне, но не в этот раз. Он тяжело опустился на сиденье. Криво улыбнулся нахохлившейся даме. Прикрыл на минуту глаза и…

Проснулся от резкой боли. При повороте на Чистую улицу он, усталый и сонный, вывалился из экипажа. Тяжело рухнул на мостовую и покатился по брусчатке.

– Жив? – крикнул старик. – Пассажир, лови!

Из конки полетела Климова сумка.

Поднялся не без труда. Толстая куртка смягчила падение, а пижонские полосатые брюки разорвались на колене буквой "Г". Почему одежда всегда рвется строго геометрически, под углом девяносто градусов? Колено слегка кровоточило. Осмотрев ссадины и выругавшись с досады, горе-пассажир огляделся.

Промзона, или, как нежно назвали район заводов и бараков, Город Дружбы остался позади. Клим прочел надпись на табличке близстоящего дома и понял, что уже находится в Городе Триумфе – спальном районе мелких служащих, в центральной части которого размещались основные административные строения.

Клима забавляла идиотская мода называть небольшие скопления домов городом. Еще он слышал, что отдельным домам – безликим бетонным склепам с претензией на веселенький фасад и оригинальную планировку – стали давать собственные имена.

Он представил, как в высотке "Консул" дипломаты в черных широкополых шляпах, надвинутых на глаза, развешивают на балконах свежестиранные трусы с потайными карманами. В доме "Задумчивый художник" в каждом окне мостятся бородатые мужики в больших беретах с палитрами и мольбертами и перекидывают с балкона на балкон нужный кому-то тюбик с краской. В многоэтажке "Последнего поэта" царит, наверное, тишина, которую время от времени разрывают призывные вопли:

– Братья, подскажите рифму к слову "форсунка"?

– Гад, музу спугнул!

– Лесопункта – твоя рифма, только заткнись!

– Спасибо!

– Загиба!

– Да замолчите же вы!

Клим читал в запрещенной книге, что в доисторические времена строительство высотного дома в парке общего пользования, на берегу реки или моря считалось уголовным преступлением и виновные отправлялись за решетку, и надолго. Сегодня высотка в парке или у воды – это не статья, а реклама.

В народе подобные здания именовали менее помпезно. Самое приличное называние было "Дом Ублюдков". Так симфидорцы величали очередного монстра, возведенного, разумеется, незаконно, наплевав на мнения горожан, в центре парка общего пользования! Прокуратура стыдливо призналась, что дом построен незаконно, и с чистой совестью занялась более важными делами, чем заводить дела на городских убийц – строительных боссов.

Тогда, когда в парках еще были дома и деревья. Что же касается знаменитого "Дома Ублюдков", то из-за фундамента, разъеденного подпочвенными водами, высотка все же рухнула, но это отдельная история.

Пронзительно яркое солнце, чистое, словно специально откованное для кварталов Триумфа, дерзко полоснуло лучами по равнодушному небу. В носу защекотало. Клим чихнул. Оказалось, что "вышел" он весьма удачно. У дома. Правда, не своего. Ведь в этой части города своего дома у него не было.

Зато были домовитые друзья. А это значит, надо идти к ним. К тем, что не выгонят. В ближайшем доме жила Джес. Какая удача! Джес… Его старинная, сокровенная Джес. К ней! Только к ней! Клим мечтательно улыбнулся.

Но идти к даме с пустыми руками для него немыслимо. А последние монеты достались извозчику. О заводской зарплате, к слову, придется забыть: печально заканчивается последняя неделя осени.

И тут Клим увидел новогоднюю елку в полном праздничном облачении. Ёлку, собранную из аккуратно выпиленных деревянных брусков. В деловой части Симфидора живые деревья были запрещены, и елки сколачивали из чего попало, красили зеленой краской, а затем устанавливали задолго до даты и убирали в конце марта, чтобы праздник подольше не кончался. Чтобы у трудящихся на пару месяцев новогодней радости было больше. В нашей стране, как объяснили Климу в школе, добровольно и принудительно делается все возможное и невозможное, чтобы народ был весел и доволен.

Занимался довольством народа специальный Департамент легкомысленных действий.

Ёлку водрузили в центре небольшой площади, на пересечении улиц, видимо, совсем недавно. Она стояла на постаменте некогда известного героя. Клим не помнил его имени, но это не имело никакого значения. У него вдруг появилась замечательная идея. Он, словно не замечая свежевыстроганную, новогоднюю красавицу, начал переходить площадь и вдруг внезапно бросился к пьедесталу, подтянулся, как перед прыжком через заводской забор, и, замахнувшись рукой, содрал с нижней ветки горсть заноз и какую-то игрушку. Добычей оказался большой стеклянный слоненок. Клим хотел допрыгнуть до символа грядущего года, сине-зеленой змеи, но второй попытки судьба ему не предоставила.

– А ну, стой! – услышал он сзади. Затем заверещал свисток полицейского.

Клим бросился наутек, улыбаясь дурацкой мысли: если его пристрелят бегущего, то он отдаст свою жизнь за елочную игрушку.

То ли Клим давно не бегал, то ли в полицию теперь берут спринтеров, но учащенное дыхание за спиной он услышал очень скоро, и цепкая рука закона схватила его за негнущийся воротник.

– Ни с места!

Клим запросто мог бы присесть, затем развернуться и перебросить преследователя через плечо. Этим хитростям учили на фронте. Но нарываться по такому пустяку вряд ли разумно.

– Документы!

Клим изумлялся логике полицейских. То есть, если документы окажутся в порядке, его правонарушение не столь социально опасное?

Он показал паспорт с потертой и помятой обложкой.

Полицейский прочитал вслух, почти по слогам:

– Клим Николаев. Это вы?

– Нет, мой брат близнец.

– Что?

– Дело в том, что метрику выписали на моего старшего брата. А когда собрались писать мне, брат умер. И чтобы не расходовать зря гербовую бумагу, мне передали и имя брата и его документы. А своего имени у меня никогда и не было.

– Вы мне зубы не заговаривайте. Для человека без имени вы больно шустро сигаете на елку! Может, Ваше имя Зайчик Серенький? – съюморил страж закона.

– Может, и Зайчик, – Клим покорно опустил голову.

– Ну так это или нет, Вы покусились на государственную собственность. Похитили у людей частицу радости. Верните украденное и пройдемте в участок.

Клим затосковал. Полицейский потянулся за наручниками.

– Отпустите его!

Еле слышный, как будто механический, голос раздался откуда-то сверху. Или сбоку. Или… Клим обожал такие моменты. Всегда, ну почти всегда, кто-то приходил ему на помощь. Он верил, что обязательно выкрутится или его кто-то вытянет из любой передряги. Но сейчас… Кто? И зачем?

Глуховатый голос принадлежал мужчине, одетому странно, как одевался борец с тифом в Средневековье с копии гравюры в пивной. На незнакомце были черный кожаный плащ, высокие тонкие сапоги и широкополая шляпа. Лица не было видно совсем: его прикрывала маска.

Несмотря на закрытость, полицейский узнал говорящего, выпрямился и даже козырнул. Климов спаситель кивнул и ушел, легко опираясь на трость. Откуда-то из-за шиворота у него поднимался легкий дымок. Клим уже забыл про Джес и хотел было догнать своего освободителя, чтобы поблагодарить и узнать, кто же он, но благодетель растворился в утреннем тумане.

– Можешь идти, – сквозь зубы процедил полисмен задумчиво.– Только слона верни.

– Что?

– Убирайся! Но игрушку отдай.

Но Клим будто не слышал последних слов. Прижимая слоненка к груди, он удалялся, прибавляя шаг. Полицейский не стал его догонять, только сплюнул и повернулся к елочному воришке спиной.

Возле нужного подъезда Клим замедлил ход и отдышался. Шестой этаж по грязным ступенькам и прокопченным от костров лестничным пролетам. Нужная дверь:

– Открой, Джес, это Клим!

Он снова постучал и снова повторил.

Дверь после долгожданного шороха ключа открылась. На пороге стояла голая и заспанная молодая женщина с распущенными золотистыми волосами с зажженной свечкой в руке…

– А, это ты? – тихо произнесла она, как будто сразу не разобрала, кто за дверью.

Зевнула, прикрыв ротик ладошкой.

Клим застыл. И не то чтобы он не видел обнаженной Джес, просто в сегодняшней беготне и суматохе он ни разу не подумал о…

О том, о чем мужчина думает по двести двадцать четыре раза на дню, согласно научным исследованиям ведущей женской странички пятничного приложения.

Сейчас он подумал об этом впервые за день, но, похоже, внезапно вспыхнувшая страсть Клима не передалась хозяйке квартиры. Она протянула руку к его голове, провела по волосам, затем поднесла ладошку к своим глазам:

– Кровь? Опять избили и выкинули с работы?

– Избили! – передразнил Клим, и, слегка пригнувшись, быстро поцеловал соню в левую грудь. – Да это я их! А потом не выкинули, а я сам выпал. По пути. Головой зацепился о брусчатку.

– Это что-то меняет? – зевнула девушка.

– Да как ты не понимаешь?! – Клим начал заводиться, снял и положил куртку на пол, под вешалку, чтобы не сломать последнюю. Начал снимать ботинки и, когда очередь дошла до второго, завел долгий патетический разговор. Но Джес уже вернулась в комнату и скользнула под одеяло:

– Там, на кухне, найди что-нибудь поесть. Помойся. А я еще подремлю полчасика перед работой.

Клим развел керогаз и поставил греться воду в ведре. Еды на кухне практически не было. У канареек и одиноких женщин одна и та же диета. Потому что никто из них не любит готовить. Не для кого. Поэтому горсть подкрашенного риса, жмень изюма и какой-то сушеный сладкий грушевидный фрукт – все, что нашлось в столе, на полках и в кастрюле.

– Какая-то антимужская еда! – проворчал Клим. Но съел почти все, оставив пригоршню для подруги. И ему показалось, что даже полегчало.

Помывшись в смешной сидячей изогнутой ванне посреди комнаты, залил рану на голове йодом, и, поматерившись сквозь зубы, тихо, чтобы не будить спящую, пробрался в комнату. Нырнул под одеяло.

Джес, не открывая глаз, развернулась к Климу спиной. Он уткнулся лицом в ее правое плечо и просунул левую руку ей под голову. Правую же запустил девушке впереди, между коленок. Но намертво сведенные ножки преградили его ладони путешествие наверх. Клим не стал настаивать и зафиксировал руку там, где смог.

И мгновенно уснул.

Глава 3. Письмо из редакции

Солнце, коварно обогнув плотную портьеру, подсматривало за спящим и издевательски слепило лицо. Лучи аккуратно коснулись недавно выбритого подбородка Клима, по-хозяйски прошлись через нос (спящий, разумеется, чихнул) и остановились на глазах.

Джес, что-то мурлыкая, уже собиралась на работу. Клим, не выдавая, что проснулся, сквозь легкий прищур следил за этим зрелищем.

Джес спешила. Ее движения были хаотичны, непонятны и нелогичны. С мужской точки зрения.

Верх девушки манил неодетостью: cолнечные зайчики играли с молодой и дерзкой грудью. Как ему хотелось подбежать и расцеловать обе! Но он не решился, дабы в спешке Джес что-либо не забыла.

Она то хватала расческу, то снова бросала ее на столик перед зеркалом, то тянулась к баночке с кремом. Ей предстояло надеть несколько рубашек, разных по цели и фактуре, фланелевую блузку, закрепить накрахмаленный белый воротничок, выбрать галстук, широкий кожаный пояс затянуть еще потуже, выдохнув надеть высокие ботинки с перламутровыми пуговицами.

На подобные зрелища Клим мог смотреть бесконечно. И каждый раз увиденное завораживало. Его не удивила бы сцена, где делают клизму инопланетянину, но процесс спешного одевания женщины был неповторим. Единственное, чего не мог понять Клим, – зачем? Зачем это все? Женщина прекрасна сама по себе. Если бы все они ходили в рубищах, разве был бы другой выбор для мужчины? Разве отвернулись бы они от них?

Джес поймала его взгляд:

– Уже не спишь?

– Уже…Тебе помочь?

– Да как-то сама…

– Тогда подойди.

Джес подпорхнула к лежащему.

Клим приподнялся и обнял ее за талию:

– Может, еще успеем?

– Как всегда, вовремя! Я уже должна быть на работе!

Но, по особой женской логике, решила облегчить участь страдальца, одарила его страстным и долгим поцелуем.

Через мгновенье Джес уже была у зеркала, подкрашивала губы. Сказать, что Климу стало легче….

Он благоразумно решил не мешать ни помыслом, ни действием, ни словом. По опыту знал – отвлекать спешащую женщину, что сражаться со смерчем.

Джес уже собиралась выходить.

– Ты прекрасно выглядишь! – признался он искренне.

– Ты тоже, – улыбнулась она.

– Я еще загляну к тебе…

– Через год?

– Не-е, скоро, уже в начале следующего!

– Ладно, я побежала, целуй! Только не в губы!

Клим чмокнул Джес в слабонапудренную область щеки.

Джес была другом. Просто другом. Только женщиной. И даже интимные отношения были у них обычно такими же естественными, непринужденными, ничего не обещающими, как утренний кофе.

И все же ему казалось, что Джес нужно было от него нечто большее, чем то, что он ей мог дать. Брак? Но такой шалопай, как Клим, не рожден для размеренного семейного быта. Но что тогда еще надо этим странным и милым существам? Климу было невмоготу распутать клубок женских мыслей и чувств. Да он и не пытался постичь непостижимое.

Выходя из квартиры, девушка послала утреннему визитеру воздушный поцелуй и закрыла за собой входную дверь.

Клим пружинисто поднялся, закрыл за хозяйкой дверь своим ключом (он был выдан как раз для подобных случаев). Если в связке ключей нет такого, который открывает замок в квартире любимой женщины, значит, мужчина входит не в те двери.

Но приходить к Джес и пользоваться ее ключом Клим все же не решался. А вдруг она не одна? Зачем вламываться в чужую жизнь, даже если у тебя есть от нее запасной ключ?

Клим накинул на себя широкий халат Джес. Широкий для нее. А на нем он сидел впритык. И полы одежды не перехлестывали друг друга. И рукава были тесны и коротки.

Утренний гость взял трубку, табак и спички и вышел из комнаты на балкон. Его трубка была не временной, глиняной, как у его недавних товарищей, а из корня вереска. Клим любил вещи и людей, которые остаются ему верными надолго. Пока что в этом негласном соревновании лидировала только трубка.

В женском халате он забавно смотрелся на балконе. Но никто не обращал на Клима внимания. Слегка опустив головы, симфидорцы спешили по делам. Утренний город начинал очередной рабочий день. Квартиры пустели, каждый разбредался в поисках заработка. Клим смотрел на рваный горизонт крыш, башен и труб, вдыхал воздух прохладного утра и табачного дыма. Щурился, рассматривая блестящую от утреннего солнца реку, по которой лениво плыла баржа.

Голова и плечи в ссадинах почти не болели. Но все еще знобило. Трубку решил докурить на кухне.

Он раскочегарил чайник и налил кипятка в квадратную полупрозрачную фарфоровую чашку. Окунул в нее крошечное ситечко с заваркой, похожее на рыцарское забрало, и вдруг вспомнил о письме из редакции.

Порылся в куртке, достал и спешно открыл испачканный в машинном масле конверт, вынул залапанное письмо и прочел на фирменном бланке газеты машинописный текст:

"Достопочтимый сэр!

С особым вниманием и душевным трепетом ознакомился с Вашими стихотворениями.

К сожалению, наша газета недостаточно хороша для того, чтобы Ваши замечательные строки были обессмерчены на ее стремительно желтеющих страницах.

В связи с чем мы со слезами и скорбью вынуждены Вам отказать.

А вот Ваши размышления о жизни, рассказ о непростых трудовых буднях Вашего завода вполне бы нашли отражение в нашем издании!

Стесняюсь Вам предложить, и все же задам вопрос: не хотели ли бы Вы посвятить себя всецело возделыванию нивы журналистики и работать в редакции нашей газеты на постоянной основе? Если ваш ответ положительный, приходите в редакцию, поговорим с глазу на глаз.

Искренне Ваш,

главный редактор газеты "Истинное время" Илиодор Вайс".

И подпись зелеными чернилами.

Сердце Клима заколотилось как от опиумного отвара – ему предложили работу! Нечего сказать – вовремя! "Не хотел бы посвятить себя возделыванию нивы?". Нет, не хотел. Он даже мечтать не мог об этом! И тут такое предложение! А стихи… Стихи – подождут!

Все. Бежать в редакцию! Но тут он остановился. Не надо дергаться. Вдохни. Неспешно выдохни. Спокойно и с достоинством отправляйся к своей заслуженной награде, то есть к работе.

Прежде чем переодеться, Клим аккуратно зашил порванную штанину. И уже на пороге, поправляя куртку, нащупал в кармане нечто объемное и легкое. Там лежал стеклянный подарок для Джес.

Клим вернулся в комнату, не снимая ботинок, разыскал клочок бумаги, карандаш. На секунду задумался и уверенно написал:

Слон не уйдет в холодный лес

Ни утром, ни в суровый вечер.

Он защитит от скуки Джес,

Согреет, как не греют печи.

Написал и задумался… Слон согреет? Чушь какая, но переписывать было поздно. Она и так поймет, что он ею очень дорожит, да чего уж – очень-очень любит. Торопится, правда. Как всегда.

Он положил слоненка на лист со стихотворением и дописал: "С наступающим 2265 годом!".

Глава 4. Краткая история сверхнового мира

Клим спускался по лестнице чинно, выпрямив спину, слегка закинув голову назад. И уже видел себя журналистом.

Он – в просторном кабинете одного из руководителей государства. Сидит, развалившись в потертом кожаном кресле, заложив ногу на ногу. В начищенном острие его туфель отражается тяжелая хрустальная люстра. На носу поблескивает пенсне. В одной руке журналист-Клим держит массивный блокнот в обложке из черепахового панциря со светло-зелеными листами, в другой – чернильную ручку с золотым пером.

– Итак, – грозно произносит Клим, исподлобья глядя на покрасневшего от волнения интервьюируемого, – насколько выполняются пункты вашей народной программы, направленной на улучшение жизни общества?!

Замечтавшись, Клим поскользнулся на зловонной кучке, наваленной на ступеньки, и упал бы, не схватись вовремя за поручни. Придя в себя, сплюнул. О чем говорить с властью, чиновником, политиком или ученым, он на самом деле не знал. Потому что никогда не разговаривал ни с кем из них. И, возможно, поэтому никому из них не доверял. Особенно ученым. Ведь это они, по его разумению, стали виновниками страшных бед, случившихся когда-то с человечеством.

Клим не сомневался, что ученые, как дети. Они придумали свой язык, чтобы другим было непонятно. И любят, как малыши, играться. Только развлечения у них особые. Ну какая радость, если не узнать, что находится внутри калейдоскопа? Или Земного шара? Вот и начали шаловливые дети с седыми волосами на затылке распиливать атомы на своих хитрых установках и гонять наперегонки несчастные ядерные частицы на ускорителях. А ведь предупреждали этих физиков!

Впрочем, виновных уже не найти. Может, и не они вовсе, а другие, строившие экологически полезные атомные электростанции и собиравшие не менее полезные бомбы, в чем то переусердствовали.

Так или иначе, но однажды вечером, где-то в конце двадцать первого века, все эти карусели для взрослых взлетели на небо. Цепная реакция за несколько минут охватила планету.

И сгорела Земля, как неудачно запущенный в небо оранжевый бумажный фонарик.

Земля сгорела, но не исчезла. Она до неузнаваемости, как первый блин на сковородке, покорежилась и потеряла привычные очертания. Материки и континенты приняли такую причудливую форму, как их изображали первые покорители океанов в незапамятные времена. Может, древние знали больше?

Наступил зловещий миг тишины, когда выжженная планета безразлично таращилась в такое же равнодушное звездное небо.

К большому удивлению, погибло не все живое. Спасся золотой, конечно, не миллиард, но все же какой-то человеческий остаток. Причем выжили не избранные толстосумы (предполагался такой вариант), а народец попроще, кому, как тараканам, ни огонь, ни радиация оказались нипочем.

Тогда же, в начале двадцать второго века, последнее довзрывное поколение стало первым в сверхновой истории.

К счастью, пресная вода не полностью испарилась с лица Земли: сквозь корку пепла стали пробиваться родники. Новые реки потекли по новым руслам к новым морям. Зазеленели растения, то ли выжившие, то ли занесенные космической пылью. Да и невесть откуда повылазившее зверье бодро поскакало по лужайкам. И это вселяло определенную надежду истощавшему желудку человека как бы разумного.

В 2130 году собрался подкопченый земной народ на руинах невесть какой страны и стал думать-гадать, как жить дальше. Главная печальная весть была в том, что почти все знания, накопленные за тысячелетия их пращурами, успели перенести на какие-то там "электронные носители". То есть большая часть многовекового опыта человечества мгновенно исчезла во время Взрыва. Бумажных книг, уцелевших после огненной волны, на планете осталось совсем немного. И еще обрывочные знания в головах выживших "счастливцев".

Было решено в обязательном порядке собрать (изъять, если нужно) все оставшиеся книги в хорошо охраняемые хранилища, а всем, кто что-то помнит из области науки и практики, записать свои полезные знания на бумаге. После чего также сдать в книжные фонды, под строгую отчетность.

Первых людей в сверхновейшей истории стали величать Учителями (хотя неблагодарные потомки дразнили их "Погорельцами"). Среди Учителей был и прапрадед Клима Эдуард Варфоломеевич.

Прошло совсем немного, и земля снова наполнилась писком нового поколения. Учителя вспомнили все, что не забыли. Что могли, передали в хранилища, а также на словах своим детям и внукам. Тогда выросла и окрепла первая смена Мастеров, не знавших никакого другого мира, кроме этого, любимого, хотя и обожженного.

Если Мастера восстановили или заново построили города, то третье поколение – Созидатели, – что называется, пустили корни, начали осваивать, улучшать, усовершенствовать сохраненное и построенное их предшественниками.

В конце двадцать второго века на Втором планетарном съезде познакомились будущие родители Клима. Эх, какая это была любовь!

Но вернемся к материалам съезда. Несмотря на то, что четвертое поколение вошло в сверхновую историю как Изобретатели, было решено изобретательские порывы попридержать.

Чтобы обезопасить потомков от новых ядерных взрывов и прочих смертоносных неприятностей, все книжные знания постановили держать не просто в хранилище, а под строжайшим контролем и выдавать дозировано. И вовсе не каждому.

А так как за век после Взрыва людская мысль сумела воссоздать мир механических и паровых машин, то на этом и остановились. Вселенской беды пыхтелки с шестеренками принести бы не смогли: даже самый огромный паровоз земной шар не расколет.

Под угрозой самого сурового наказания было запрещено развитие научной и технической мысли "по восходящей линии". Изобретать позволялось и приветствовалось только "вширь". Никакой кибернетики и электроники. Только механика и оружие не очень массового поражения.

Новые ученые долго не грустили, и вскоре пришли к выводу, что их давние предки слишком быстро миновали эпоху пара, и спешно полюбили двигатели внутреннего сгорания. А ведь простор для новых паровых изобретений был огромный. О непостижимой в полной мере энергии пара и безграничной возможности механики заговорили все.

Не удивительно, что заразительные идеи новой технологической политики проникли в обиход. Неожиданно жизнь повернулась вспять в старое проржавевшее русло культуры и моды. И все завертелось так же, как и во времена, названные почему-то Викторианский эпохой. Хотел бы Клим взглянуть на Витька, придумавшего все это.

Впрочем, витиеватый новый старый мир нравился всем.

Почти всем.

Глава 5. Ноябрьское купание

Клим знал, где находится редакция "Истинного времени": ее окна выходили на одну из четырех крупных площадей Западного Симфидора – Площадь народов. Недалеко от дома Джес.

Погода была отличная, и Клим не торопился. К тому же в такую рань появляться в редакции счел не совсем этичным.

– Еще решат, что мне это место очень-очень нужно, – хмыкнул он. – Лучше подойти позже, когда солнце окажется в зените.

Чтобы убить время, решил отправиться в противоположную от редакции сторону и прогуляться у реки. Вид текущей воды всегда действовал на Клима одновременно успокаивающе и ободряюще. К тому же это было место, если не считать крыш и балкона Джес, где можно было глазеть на неяркое утреннее солнце.

За четыре года жизни в промышленной части города-государства он, рожденный на сельских равнинах, так и не смог привыкнуть к сырости бараков, мрачным теням небоскребов и редкому солнечному свету. Высоченные "до неба" дома, так манившие его в раннем детстве, сейчас вызывали тоску. И чем ближе и выше лепились дом к дому, каморка к каморке, тем острее чувствовалось одиночество как его самого, так и этих неизвестных жителей за жирными стеклами маленьких окон.

Матушка Клима, родившаяся в этих местах, рассказывала, что когда-то здесь, как и по всему Симфидору, росли деревья. Настоящие! И она их застала. Но настало время, когда общественность решила от деревьев избавиться. Потом стало известно, что за так называемой общественностью стояли строительные фирмы, для которых "уплотнить" изысканный в архитектурном смысле исторический центр высотками – именно центр, а не окраины города – дело чести, престижа и даже принципа.

– Ну, возведу я дом на окраине, – как-то в пьяном откровении признавался Климу один из мелких строительных боссов. – И за сколько я продам квартиры? Дешевле себестоимости? А вот в центре – другое дело, вот там – деньги!

Но застройкам в центре города мешали старинные дома, сохранившиеся после Большого взрыва. И скверы с парками. Их надо было убрать, но сделать тихо. И главное, как все в Симфидоре, по закону.

Со сносом исторических домов вопрос решился просто: владельцы строительных компаний как-то убедили историков, и те (одноваживем!) охотно, за определенную мзду, подмахнули акт о том, что исторические памятники вовсе не памятники, а мусор прошлого.

Клим любил слушать от бабушки старинные сказки и легенды (и откуда она их так много знала?), а также истории о "прежнем времени". Внимал рассказам, затаив дыхание, но иногда перебивал и заваливал вопросами. Ему хотелось поймать бабушку на выдумке. Потому что он не верил всему услышанному. В реальность драконов Климушка верил, а в реальность домов, украшенных каменными ящерами, нет. Но уж очень ловко бабушка сочиняла:

– Когда народу было не так много, как сейчас, домов хватало на всех. Они были разные по высоте. Встречались совсем крохотные: пятиэтажные, трехэтажные, я даже двухэтажные видела… Вроде.

– Вроде? Или во сне? – уточнял Клим.

– Вот ты мне опять не веришь, – обижалась старушка. – Разве бы я стала врать?

И продолжала:

– Но главное в этих домах был не ювелирный размер, а украшения. Вырезанные на стене или приделанные на ней размещались возле окон, дверей, на балконах с ограждениями в виде столбиков, похожих на пухлые женские ножки. Про крылатых змеев и прочих чудовищ я уже говорила. Были еще изображения растений – пионов, лилий, настурций, винограда и просто выдуманных или тех, которые я не знала. Но самыми интересными были фигуры людей…

– Фигуры людей на стенах домов?!

– Ну да! А где же еще. Были просто головки, как бы детские. Некоторые с крылышками…

– Голова с крылышками? Курицы что ли?– смеялся мальчишка.

– Были скульптуры по пояс, а некоторые в полный рост, – словно не слыша смеха, продолжала рассказчица. – Часть из них – совсем голые. Эти нам особенно нравились. Мы с девчонками бегали тайком на них смотреть: там были и дяденьки и тетеньки из камня. Было интересно и весело! Людские фигуры поддерживали балконы или просто стояли по обе стороны дверей. А двери были высокие: метра по три!

– Это для титанов что ли?

– Титаны в пещерах живут, всякому известно. А высокие двери… Они для обычных людей. Просто для красоты. Заходит маленький человек, сгорбленный от своих забот, в такие двери – и распрямляется невольно. И вот он уже почти достал головой до звезд! И потолки в домах были высокие-превысокие. Говорили, что в таких комнатах мечтается хорошо и дети в них вырастают особенные. Они иначе смотрят на мир. Я бывала в такой квартире, там мамина подружка жила.

– А еще у домов были колонны…

– Но колонны и сейчас есть!

– Сейчас прямые, как карандаши. К тому же четырехгранные. Наверху – ничего. А тогда верхушка каждой колонны была похожа на крону дерева или корзину с фруктами и птицами.

– А зачем все это?

– Для красоты. Это сейчас, что ни делается, для пользы. Только радости от этой пользы немного. И даже когда эту колонну в разные цвета размалюют, не на много красивей выходит.

– Но разве живая птица не лучше каменной и живые фрукты не полезней гипсовых? Может, и не надо все это было лепить?

– Конечно, конечно, – не споря, шла на попятную и тут же соглашалась старушка. – Вот и они так считали. Однажды эти чудные украшения решили убрать. Их назвали "архитектурными излишествами" и сочли, что они способствуют процветанию неравенства в нашей демократической стране. Мол, у одного дом с такими завитушками, а у других нет. Вот и было приказано все уравнять. Осталось, правда, несколько, на окраинах.

А остальные… Все "излишества" уничтожили. Вместе с домами.

Климу про развитую демократию рассказывали с первых классов, поэтому он неплохо разбирался в вопросах народовластия:

– Все правильно: это и есть демократия, равенство, забота о людях!

– Я тоже так думала. А потом обратила внимание, что на месте снесенных домов не появлялись скверы или парки для отдыха трудящихся или дома культуры для бесплатного и содержательного времяпрепровождения. Вместо уничтоженной красоты строили бетонные высотки с низкими потолками и крошечными окнами, чтобы максимально затромбовать туда жильцов.

– Так людей становилось больше, жить-то где-то надо?

– Конечно-конечно, – привычно кивала бабушка. – Но половина квартир в этих домах пустовала: жилые метры стоили дорого, и народ предпочитал строить лачуги из подручных материалов рядом и где попало. Но тоже поближе к центру, где больше жизни, работы и еды.

Вспоминать, как ломали старенькие домики с украшениями, Варвара Эдуардовна не любила. Потому что всегда плакала:

– Как мне их было жалко… Ведь можно было сберечь – под детские садики отдать, да мало ли! Я помню, как под ковшом пароэкскаваторов и гусеницами тракторов исчезала многовековая, пришедшая из прошлого красота: раскалывалась лепнина, перемешивалась с грязью разноцветная кафельная и керамическая плитка. Иногда на чердаках этих домов находили книги, поэтому за сносом внимательно наблюдали сотрудники спецслужбы и тут же изымали найденную литературу.

– Еще я помню невысокого юркого человека, похожего на мудрого лиса, с тоненькими усиками и очками в прямоугольной проволочной желтой оправе. Он бросался под нож тракторов и выхватывал оттуда все, что можно было сохранить. Однажды он выволок из-под завала старинной аптеки чугунный радиатор отопления начала двадцатого века. И откуда у него силы взялись? Хотели отобрать находку, так он, сгибаясь под ее тяжестью, побежал в музей. Так и не догнали. Человек этот был директором первого и единственного в городе Центрального музея Симфидора. Директор и сейчас жив. Правда, уже не работает. Хворает, без палочки не ходит.

– Мы с папой были в этом музее, я не видел никаких радиаторов, – возразил Клим.

– Ну, так ясно, что не видели! Поначалу в музеях выставляли все найденные предметы старины. И это сильно смущало людей, потому что многие вещи, которыми пользовались наши "недоразвитые" предки, были куда как лучше, красивей и надежней современных. После многочисленных жалоб особым указом было велено большинство экспонатов спрятать в запасник на постоянное хранение.

А для широкого показа остались символы нашего прогресса – модели дирижаблей и паромобилей, макет дымящего завода и сияющие портреты современников – героев труда и отдыха. Оставили и зал старины.

—Я помню, помню его хорошо: там цепи были, кандалы, мотки колючей проволоки… Не хотел бы я жить в том прошлом!

– О том и речь. Только это и оставили. А ведь судить по одним ржавым кандалам обо всей эпохе не очень умно.

Увлекшись воспоминаниями, Клим зацепился за что-то носком ботинка и едва не растянулся на тротуаре. Присмотрелся. Это был край лежащей на земле квадратной чугунной решетки, в центре которой торчал пенек. И снова вспомнились бабушкины слова:

– А вот для того, чтобы уничтожить деревья, им пришлось повозиться. И моя постыдная роль в этом уничтожении тоже есть, – тяжело вздыхала бабушка. – Я тебе рассказывала, кажется, что для застройки центра высотными домами снесли почти все маленькие строения старинной архитектуры? А деревьев оставалось много: были большие парки, где на тенистых лужайках играли дети, были скверы, где на лавочках в тени деревьев дремали старики, были аллеи, по которым можно было бегать трусцой или просто гулять, взявшись за крепкую руку твоего деда… Но все эти деревья, как считали застройщики, зря занимали много территории, на которой можно было возвести сотни прекрасных небоскребов! Не для своего обогащения, а для блага людей, конечно. Так они говорили.

Бабушка хваталась за сердце, семенила к шкафу, доставала валерьянку и отсчитывала тридцать капель в маленький замусоленный стаканчик с гербом неизвестного государства.

– Чтобы решить вопрос о ликвидации деревьев, собрали высший рекомендательный орган власти Совет общественности, на основании решений которого принимаются разные акты, распоряжения и даже законы. В Совет может прийти каждый житель Симфидора и высказать свое мнение по любому вопросу, – продолжала Варвара Эдуардовна. – И это мнение будет услышано и учтено. Я всегда считала, что более открытого и демократического механизма в природе не существует. Но на самом деле все оказалось очередной ложью демократов.

– Зал, где проходил Совет общественности, вмещал больше двухсот человек. Как правило, большинство мест в нем профессиональные общественники занимали заранее. В нашем случае решать судьбу деревьев пришли не ботаники, а… строители, их жены и матери. Если бы совет принял решение против сноса зеленых насаждений, то не было бы новостроек, заказов и семьям строителей пришлось бы питаться паровозным паром. Поэтому строительное большинство яростно и громко голосовало за снос деревьев. А двух защитников природы, с трудом пробившихся на совет, избили между рядами.

– Помимо заинтересованных общественников, – вздыхала бабушка, – всегда собиралось особое оргядро. Были главная тетка (не помню уже, как ее звали) и так называемые представители народа, каждому из которых было заплачено за участие в процессе. Их задача была проста – сидеть в разных концах зала и смотреть на главную тетку. А во время голосования поднимать руку тогда, когда ее поднимает главная. И вот в этом позорном шоу, внучек, я и участвовала.

Бабушка вспоминала, что вначале выступил глава полиции. Он доложил о массовых случаях падения старых деревьев на людей. Правда, фамилий пострадавших, мест, где происходили ЧП, не привел "в интересах следствия".

Затем долго выступал подкупленный ученый. Он старался не смотреть в глаза людям, уперся очочками куда-то в пол… Ученый рассказал страшную историю о том, что живущие на деревьях паразиты мутировали и угрожают жизни горожан. В доказательство он показал публике и даже передал по рядам детские очки в розовой оправе и с надтреснутым стеклом.

– Это все, что осталось от девочки, гулявшей под деревьями, – уверял ученый. – Жук-мутант попал к ней за шиворот и выел ее всю, до ботинок! Доколе же мы будем терпеть разносчиков смертоносной заразы? – подытожил выступающий.

В результате большинством голосов против пяти и было принято решение о полной ликвидации растительности в промышленно-административной западной части города-государства. К цветам и траве это решение как бы не относилось, но они сами пожухли и сошли на нет под густой тенью новостроек.

С тех пор в Симфидоре росло поколение, не видевшее растений. Особо любопытные ездили на восточную сельскохозяйственную часть мегаполиса, чтобы потрогать ствол настоящей груши или вдохнуть аромат цветущей яблони. Впрочем, находились бунтари, которые отваживались выращивать карликовые сосенки у себя в квартире. Но это, как и хранение книг, было очень рисковым занятием.

Не прошло и часу, как Клим вышел на набережную к Третьему мосту.

Всего мостов было пять. Они соединял западную, индустриальную, часть города-государства с восточной, сельскохозяйственной. Понятно, что с востока по этим мостам поступало продовольствие, а с запада – все необходимое для его получения. Плюс всякий товар для тружеников села.

Первый, нижний, и последний, пятый, верхний, были закрыты для всеобщего посещения – верхний принадлежал замку, а по нижнему продукты поставляли в особый квартал, где дислоцировалась армия Симфидора.

Второй был перекинут через реку в районе границы Триумфа, Приморского района и Армии. Третий – главный, по сути, центральный. Четвертый мост находился на границе городов Дружбы и Триумфа.

Протекающий через весь город с севера на юг, и делящий его почти пополам вечно сонный Дангир некогда был заправлен для красоты и порядка в каменное русло. Раньше по ухоженной набережной прогуливались светские дамы и старые ловеласы.

Со временем большая часть русла стала безлюдной, заросшей и свободной от людских оков. Какие-то законы физики, прописанные в обгоревших учебниках, еще продолжали действовать. Поэтому из-за отклонения движущейся массы воды под действием силы Кориолиса правый берег реки был круче левого. Впрочем, ненамного и не везде. Так или иначе, но западный берег был традиционным местом свиданий влюбленных и алкоголиков.

На минуту солнце закрыла туча. Нет, не туча. Над рекою плыл огромный черный дирижабль, раздутый, как пролежавший на жаре труп дворового кобеля. Можно было различить несколько цифр на фюзеляже. Военный транспорт. А дальше за ним еще один, поменьше, гражданский, с рекламной надписью на боку и тянущимися за ним разноцветными лентами.

Словно приветствуя летающий снаряд, пароход (Клим не заметил, как он появился под мостом) дал два долгих гудка. И выпуская клубы дыма, пошлепал дальше вниз по реке, поблескивая начищенными трубами.

Клим побрел вверх, против течения. Его ботинки приятно похрустывали мокрым песком. Он шел и думал обо всем и ни о чем. Мысли о своей будущей работе старался гнать: опасался спугнуть. Остановился. Снял куртку. Сел на нее. Размеренно забил трубку. С наслаждением закурил. И продолжил бесцельно глазеть на речные волны.

Вдруг в речном потоке показался "темный предмет, похожий на человека" (такой оборот обычно употребляют полицейские при составлении протокола).

Темный предмет, похожий на человека, действительно оказался человеком, влекомым потоком. Купальщик (судя по всему, не по своей воле) размахивал руками и отчаянно греб в сторону правого берега.

– Не выплывет… – прикинул Клим. Не раздумывая, быстро сбросил брюки, рубаху, жилет.

Вода взбодрила. Он греб быстро, но течение тоже не стояло на месте. Еще немного, и невольного купальщика придется вылавливать в океане. Собрав силы (он даже закрыл глаза от напряжения), Клим сделал несколько бросков, перейдя с кроля на баттерфляй, и достиг цели! Тонущий тут же вцепился в спасателя мертвой хваткой. Утопающий был маленьким и тонким. Мальчишка.

Клим плыл к берегу то на боку, то на спине, гребя одной рукой. Второй обхватил утопленника. Паренек быстро пришел в себя и тоже стал грести, но второй руки от шеи пловца не отпускал. Их относило все дальше и дальше, но берег был уже недалеко.

Внезапно Клим услышал шум. Прямо на них надвигалась баржа или какое-то другое речное судно. Клим сразу не разобрал. Остановиться, отплыть назад? Но течение все равно в лучшем случае расплющит их о борт судна или затянет под винт.

Для принятия решения – секунды. Тогда он проорал в ухо мальчишке:

– Набирай воздух, поднырнем под днищем!

Мальчишка кивнул, надул щеки, и они нырнули в мутную и грязную субстанцию. Черная тень над головами все не кончалась. Клим нырнул еще глубже и потянул мальчишку за руку. Они коснулись дна, но вода выталкивала их на поверхность. Под винты. Клим ухватился за лежащую на дне скользкую от водорослей железяку. Второй рукой еще крепче прижал начавшего дергаться утопленника. А винт словно завис на одном месте и старательно крутил лопостями-топорами над их головами. По-звериному в корабельном чреве урчал мотор. Удивительная слышимость.

Когда стало совсем невмоготу и тень от баржи приоткрыла солнечный свет, Клим оттолкнулся от вязкого дна и, не отпуская трепыхающуюся ношу, начал всплывать.

Они вынырнули, часто хватая воздух. Опасность миновала. На песок выползали на четвереньках. Клим, правда, тут же встал, оттащил спасенного от воды.

К слову, утопленником был вовсе не мальчишка, а, как в сказке, девушка. Вот только не прекрасная, а серо-зеленая, блюющая речной жижей.

Короткая стрижка делала ее похожей на мальчика. О половой принадлежности Клим узнал, когда начал стаскивать с него… с нее одежду. Под ней он и приметил… Ну, не такие большие, как у Джес, но вполне…

Тут уже и сам Клим смутился, ведь из одежды на нем были только носки. Тем более один из них с дыркой на большом пальце. Клим считал за блажь носить нижнее белье.

Сейчас было не до условностей. Он помог стянуть с девушки сапожки и брюки, оставив ее в панталонах. Начал растирать спину, одновременно прикидывая дальнейший план действий.

– Я сейчас свои вещи принесу, а ты не сиди клубком – двигайся!

Клим побежал по берегу к месту, где он раздевался. Увидел, что какой- то рыбак, видимо, следивший за происходящим, подобрал его вещи и идет ему навстречу:

– Благодарю, дружище, что сохранил это.

– Ерунда. Помощь нужна?

– Уже нет.

– Ну, я пошел.

Клим молча пожал неизвестному руку. Когда тот отошел, быстро натянул брюки. И спешно вернулся к спасенной. Первое, что он сделал, накинул на дрожащую девушку свою длинную рубаху.

Затем достал из сумки спички в металлической коробке, зажег костер из сухой прибрежной травы и водорослей. Тут же бросил в зарождающийся костер валявшиеся рядом перья, поплавки от сетей, кусок самой сети, принесенные течением с левого берега, ветки. Когда огонь уже перестал дергаться и стал вальяжно разрастаться, поднимая в воздух серо-желтый густой дым, Клим окликнул девушку:

– Подходи к костру! – он воткнул у костра несколько веток. – Посуши одежду.

Сам на двух щепках развесил у костра носки.

Снял куртку и накинул незнакомке на плечи.

От внезапной тяжести она слегка согнулась.

– Вот бл…– неожиданно произнесла девушка. – Чуть не…

Она, видимо, попыталась подобрать приличное слово, но так и не нашла его и оставила реплику открытой. Потом огляделась, словно увидела все впервые – и реку и костер и Клима, и уже добавила слегка чопорно:

– Меня зовут Анна, чтоб им было пусто! Спасибо, что умеете плавать…

Клим обратил внимание, что Анна, пока он ходил за вещами, достала из своего кармана, просушила и уже повязала не шее небольшой желтый платок – отличительный знак журналиста.

– Кому "пусто"? – уточнил Клим.

– Да всем им! – воскликнула утопленница и погрозила кулачком в сторону моста.

– Я – Клим. А вы – газетчица… Где работаете?

– В лучшей… В "Истинном времени", конечно.

– Надо же! Вот совпадение! И меня туда пригласили! На работу.

– Дворником?

– Инструктором по плаванию! – парировал спасатель. – Репортером!

– Поздравляю.

Клим не отрывал глаз от девушки со старомодным именем. В романах в таких случаях пишут, что в сердце что-то кольнуло и глаза их встретились. Но пытливый взгляд Клима внезапно наткнулся на обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки:

– Вы помолвлены! – не сдержав досады, выдохнул Клим.

– Знал бы, не вылавливал? – криво улыбнулась Анна. – Оттащите назад. Может, вместо меня русалка какая клюнет. Их там, брошенных невест, пруд пруди. Знаешь, на что их удить надо?

Анна наклонилась к Климу и шепнула ему что-то на ухо. Клим оторопел. Он никогда не слышал, чтобы леди произносила такие слова, тем более незнакомому мужчине.

Но молодая женщина, ничуть не смутившись, перевернула одежду на другую сторону, затем отошла от костра в поисках неизвестно чего. Вернулась через несколько минут с пустой консервной банкой и жменькой сморщенного шиповника и еще каких-то ягод. Зачерпнула воды, из ручейка, разместила "чайник" на раскаленных камнях:

– Согреемся.

Она произнесла это таким спокойным и уверенным голосом, как будто ее достают из реки регулярно, в каждый вторник. Тут Клим вышел из состояния легкого оцепенения, запустил руку в сумку и вытащил круглую жестяную коробку из-под монпансье:

– У меня здесь чайная заварка!

Пили по очереди, отхлебывали, обжигались, пачкались в саже. У Анны слегка тряслись руки, когда она подносила жестянку к посиневшим губам.

А Клим не унимался:

– Как в реку угодила?

– Рыбу ловила.

Анна не была настроена на откровенность.

– Понятно. А я, значит, попался в сети?

Девушка начала собираться. Сапожки, видимо, просохли не до конца. Слегка поежилась, натягивая их на бесконечно длинные красивые ноги…

Жаль, что помолвлена… Клим перевел взгляд на реку. На реке пыхтели пароходы.

– Я сейчас в редакцию! – оторвала его Анна от мыслей ни о чем. – Хочешь, поедем вместе? Если ты действительно собрался у нас работать.

– Пожалуй. А редактор у себя?

– Он всегда у себя, – очень серьезно ответила журналистка.– Даже когда не в себе.

Вышли к дороге. Решили добираться на маршрутке – пузатой металлической черепашке. Скорость у паромобиля была невелика, зато в салоне не продувало и кресла мягкие. Анна показала водителю свой журналистский номер на углу платка, сказала, что попутчик с ней. Водитель молча кивнул и сделал запись в своем путевом блокноте. Машина вздохнула, выпустила белое облако, как курильщик кольцо дыма, и покатила вверх по улице Тюремной. Почти до конца.

Улицы в Симфидоре именовались по-старомодному. Например, в честь крупных организаций, находившихся на них. На Университетскую смотрели окна университета, а одна из центральных улиц – Вокзальная – вела на вокзал. Почему та, по которой трясся паромобильчик, называлась Тюремной, тоже было легко догадаться. Правда, улицу, на которую выходили окна Совета министров, поначалу хотели назвать Министерской. Или парламентской, ведь окна Госсовета также смотрели на нее. Решили назвать народной. Безошибочный вариант!

Машина, везшая Клима и Анну, была рассчитана на шесть человек: два тройных кресла находились напротив друг друга (первое – спиной к водителю, второе – по ходу движения). Трое первых пассажиров всю дорогу пялились на вторую тройку. Тем, кто сидел по бокам, было лучше всего – они могли глазеть в окна. Средние, как правило, прижав локти, листали газеты. На этот раз четыре места были заняты, поэтому вошедшие уселись с краю, друг напротив друга. Средние недовольно поежились, лишившись выгодного расположения у окна. Рядом с Климом развалились двое подвыпивших господ из среднего класса. Они громко и вызывающе болтали, перебивали друг друга, сквернословили. И, похоже, как показалось Климу, "нарывались". Рядом с Анной ерзал, видимо, третий товарищ говорунов. Несмотря на то, что все трое были в благородных шляпах-цилиндрах, задевавших бархатный потолок, вряд ли они были джентльменами. В дальнем углу у окна храпела старуха. Пьянчуги не умолкали ни на минуту.

Клим не обращал на шум внимания. Разморенный дорогой и внеплановым купанием он то проваливался в зыбкий сон, то возвращался из небытия. Анна глядела в окно. Сидящий с ней гражданин с седыми висками вдруг позабыл о своих друзьях и переключился на миловидную соседку. Он наклонился к девушке. От вожделения ему стало жарко. Ловелас расстегнул свой сюртук и одновременно попытался развязать дрожащей рукой кожаные шнурки на жилете Анны. Двое товарищей скабрезно комментировали действия развратника. Журналистка застыла с каменным лицом, не проронив ни единого слова. Наоборот, она стала пристально вглядываться в окно, как будто ожидая какого-то знака извне. И, похоже, дождалась: в тот момент, когда Клим попытался было вмешаться и остановить зарвавшегося гуляку, Анна, не поворачиваясь в сторону нахала, согнула свою руку и резким движением острого, как пика, локтя врезала мастеру шнуровок в солнечное сплетение. Гражданин обомлел, как от удара молнии. Его цилиндр упал и оказался под ногами старухи. Анна повернула голову и как будто сочувственно произнесла:

– Человеку плохо?

Затем приподнялась, словно пытаясь привести развратника в чувство, и как бы невзначай зарядила ему коленкой между ног.

Пассажир сполз на пол.

– Остановка "Площадь народов". На выход та-ра-пись! – монотонно произнес водитель и остановил машину.

Анна открыла дверь и вышла. В это время два товарища поверженного Приапа опомнились:

– Э, а ну, притормози-ка!

– Это вы мне? – Клим уже встал, чтобы выйти.

– Она с тобой? Тогда тебе, лошара! Мы че-то не поняли…

И тут Клим, глядя на задир, и тыча пальцем между ними, крикнул:

– Смотри, что у него на носу!

Двое машинально посмотрели друг на друга. В это мгновенье, Клим легко схватил их за затылки и с ускорением стукнул лбами с такой яростью, что приблатненные господа мгновенно потеряли сознание. Их шляпы отлетели в разные стороны.

Детский приемчик. Но всегда работает!

Клим догнал Анну у столба:

– Что так долго? – лениво поинтересовалась девушка.

– Кепкузабыл, – соврал Клим.

– Я так и поняла, – хмыкнула девушка.

Глава 6. Разговор с главредом

Вышли на площадь. Ее обрамляли четыре крупных здания, как и любую площадь в городе. В одном находилась редакция "Истинного времени", напротив – редакция второй крупной газеты "Симфидорская правда". По диагонали, через площадь от "Истинного времени", принимал больных медицинский комбинат. А замыкало каменную окантовку площади Народов техническое училище.

Вход в "Истинное время" охраняли два трехметровых мутанта: к правой руке каждого из них на толстой цепи были прикованы огромные бронзовые шары с шипами.

– Зачем тут эти великаны? – Клим от удивления открыл рот.

– Для порядка, – пояснила Анна. – Знаешь, сколько раньше сумасшедших к нам приходило? Благо, больница напротив. Со своими безумными статьями, как обустроить Симфидор. Сильно мешали работать. Однажды на страницах газеты мы стали давать рекламу охранного бюро "Голиаф". Директор этой конторы предложил расплачиваться натурой: присылать вот этих мальчиков.

Клим остановился.

– Я всегда хотел проверить одну теорию…

Внезапно он разбежался и со всей силы ударил головой в живот одного из титанов. Тот только усмехнулся и легким движением, словно щелчком, отстранил нападавшего. Клим пролетел несколько метров и шлепнулся на мостовую.

– Понял, – пробормотал он, вставая.

– Юноша со мной, – крикнула Анна великанам. Те чинно наклонили головы.

На первом-втором сдвоенных этажах находилась типография. Вошедших встретил дружный стрекот полиграфических машин и запах газетной краски.

Поднялись на третий этаж. Анна здоровалась со встречными. Они отвечали. Клим тоже стал здороваться вслед за девушкой.

Анна без стука распахнула дверь с надписью "Приемная". В небольшой комнате за столом в дальнем левом углу сидела секретарша. Не молодая и эффектная, как это принято в подобных учреждениях, а глубокая старуха: седая и желтая. Длинными сухими пальцами она проворно и уверенно тыкала в клавиши. Старуха, не переставая печатать, словно кляча, повела правым глазом в их сторону. И продолжила работу.

Журналистка остановилась перед ее столом, громко и отчетливо произнесла, почти прокричала:

– Ну что, жива еще, старая перечница?

– О, я тоже рада тебя видеть, Нуся!

– К Иву можно?

– Cкоро. Жди. Сейчас посетитель выйдет… – добродушно ответила матрона.

Действительно, через несколько мгновений дверь в кабинет главного редактора распахнулась, и в приемную из кабинета шефа вылетел лопоухонький, лысоватый человечек в круглых очочках. Предстал он в облаке бумажных листов. Листы почему-то долго парили по комнате: человечек поначалу резко и неловко ловил их на лету, потом стал ползать по полу и судорожно собирать в прижатую к груди папку.

– И чтобы я не видел здесь больше никаких поэтов!!! – громыхало из кабинета.

– Я вам не какой-нибудь! – взвизгивал человечек и продолжал собирать листы. – Я известный детский поэт!

– Экая пава, – неслось из кабинета! – Вы это сами решили – про известность? Или кто-то подсказал?

– О моей известности писал авторитетный детский журнал "Ёжик"! – всхлипывал поэт, подбирая бумаги.

– А я известный взрослый балетмейстер, – не унимался голос в кабинете. – Но не таскаюсь по редакциям, как дурень! И закройте там дверь, сквозит!

Клим в растерянности посмотрел на несчастного в запотевших очках.

– Может, я в следующий раз? – шепнул Клим Анне.

– Пошли, – потянула его за руку журналистка. – В следующий раз еще хуже будет!

В кабинете Анна начала с порога:

– Лихо вы с ним!

– Да пошел он… – Сидящий за столом человек поднял голову. – Аня! Ты хоть одно человеческое лицо в этом паноптикуме! Ну, как там у тебя прошло?

– Убег, гад…

– Эх, жаль… – махнул рукой редактор. – Ладно, придумаем что-нибудь. Ты что такая дрожащая? Замерзла? Виски будешь?

– Буду! – не ломаясь, выпалила Анна.

– Ну, плесни себе, а я сегодня микстуру потребляю. Имени Кватера. Древнегреческий рецепт. От нервов. Так что, без меня.

Анна пошла к шкафчику, где, видимо, обитал виски.

И только тут Илиодор Вайс, он же грозный главред ИВ, сфокусировался на Климе:

– Это что?

– Я…

Анна уже налила и выпила:

– Он вытянул меня из реки, – перебила Клима девушка. – Когда я следила за нашим козлом, тот меня сбросил с моста.

– Да ладно? – Ив был явно озадачен.– Выследили, значит. А вы… – обратился Ив к Климу, – спаситель, а не проситель? Вытянули из пучины не только первую красавицу города, но и нашего ценнейшего кадра. Самого умного после меня, несмотря на то, что женщина, человека!

Ив молча встал, вышел из-за стола, пожал руку Климу.

На плечи главреда был накинут толстый малиновый стеганый халат, Ив слегка хромал (говорили, у него вместо ног были протезы). Профиль Илиодора Вайса можно было тотчас же отправлять на монетный двор как образец благородства: гордый взгляд, римский нос, борода-эспаньолка, правда, уже с легкой проседью. Ива за глаза называли Стариком, но не за возраст (Вайс был не стар), а за несказанную мудрость, красноречие и подозрительно большой словарный запас.

Главред пошарил по карманам:

– Но орденов "За спасение на водах" у меня при себе нет. Придется довольствоваться грамотой.

– Ирэн Сапфировна, готовьте бланк для грамоты! – прокричал Ив в дверь,

– Бу-бу… – что-то еле слышно ответила секретарша.

– Знаешь, – Ив повернулся к Анне, – налей-ка спасителю. И мне на донышке. Хрен с ними, с таблетками, нервы и так, сами видите! Ну, за вас, таинственный спасатель!

Отхлебнули. Чтобы не затягивалась пауза, Клим тут же выпалил:

– Я к вам на работу пришел устраиваться. Журналистом!

Ив поперхнулся. Клим, не давая главреду перевести дух, продолжал:

– Я вам текст присылал (про стихи Клим, на всякий случай, решил не говорить), вы ответили, предложили мне совместно возделывать ниву журналистики.

И показал Иву его письмо.

– Почему нет… – задумчиво произнес Вайс. – Вы человек, вижу, прыткий. Надеюсь, не только в воду. Слова на бумаге складывать можете?

– Илиодор Вегович, я пошла работать, – прервала затянувшуюся паузу Анна.

– Иди, иди, Анечка, – поспешно ответил главред.

Анна улыбнулась Климу, тот проводил ее грустным взглядом.

В дверях девушка столкнулась с секретаршей.

– Что еще? – нервно воскликнул Ив.

– Я бланки для грамоты подготовила. Какой выбрать? Зеленый или розовый?

– Какие грамоты?! – вспылил было Ив, да спохватился. – Отставить грамоты! И пока мы тут разговариваем, никого не пускать!

Пожав плечами, секретарша пошаркала прочь.

Ив плотно прикрыл за пожилой женщиной дверь, подошел к Климу, оглянулся по углам пустого кабинета и прошептал:

– Ты сколько книг прочитал?

– Книг?

– Да, книг. Ты же слышал вопрос?

– За год или за все время? – смутился Клим.

– За все.

– Семнадцать!

– Хорошо подумай, – настаивал Ив.

– Порножурналы в счет?

– В счет!

– Тогда двадцать две.

Клим не стал уточнять, что, благодаря бабушке, чудом сумевшей схоронить пару десятков запрещенных книг, доставшихся деду от прадеда Эдуарда Варфоломеевича, он ознакомился в том числе и с  большой энциклопедией, посчитав несколько томов издания как одну книгу.

Ив, не спеша, вернулся в свое кресло.

– Судя по первым впечатлениям, ты нам подходишь. А я ошибаюсь редко, а именно – никогда. Но тут другое дело – подходим ли мы тебе? Ты же знаешь, у нас, как в мафии. Знакомо тебе это слово? Хорошо. Так вот, к нормальной, обычной жизни дороги назад у тебя уже не будет. Слишком много тайн станет тебе известно, слишком многими связями обрастешь. А много знающий или уносит тайны в могилу или отправляется на социальные работы. Таких, как мы, умников никто не любит.

– Думаешь, я мечтал об этой работе? – повысив голос, продолжал Ив, уставившись в окно. – Когда-то я был министром. Да-да, целым министром! В генеральском чине, между прочим! Но кто-то донес о том, что я знаю лишнее и слишком много о себе возомнил. Пока я принимал парад, в моем кабинете сделали обыск и выяснили, что я прочитал незаконно пятьдесят четыре книги. И меня, героя Третьей мировой, навечно приковали к этой галере. Был, конечно, выбор – на рудники, но я не люблю сырости. А так как свобода начинается с выбора, остановился на предложенной мне газете. Так меня приговорили к редакторству. А это та же передовая. Только пули со всех сторон. И чаще в спину! Думаешь, банальности говорю? Метафоры подбираю? Если бы так.

– Ты еще здесь? – повернулся к Климу Ив. – Обычно после этих слов кандидаты на журналисты молча покидали мой кабинет. А те, кто этого не сделал, уходили после следующих слов…

Ив разволновался, встал из-за стола, несмотря на прохладу, да что там, на холод в его кабинете, вытер пот платком с раскрасневшегося экс-министерского лба.

– Ты знаешь, что нам денег не платят? Нет, не задерживают, а не платят вообще. В принципе. Мы не получаем ни единой кванзы!

– Да, я что-то слышал об этом…

– А ведь это мудро: теперь продажных журналюг больше нет! Потому что мы все на гособеспечении. Средний уровень продуктов и общих благ нам предоставляют бесплатно. Зато мы впервые за многие века человеческой коррупции стали неподкупными и принципиальными. Теперь наша святая обязанность писать правду и только правду. Во благо народа! А кто задумает слукавить, у кого зачешется рука, – на рудники!

Ив перевел дух. Клим молча вникал в слова оратора.

– Хорошо. А теперь немного бюрократии… И-ирээн Cа-а-апфировна-а-а-а!!! – снова заорал главред и тут же посмотрел на Клима: – Ты думаешь, что я не могу дернуть за шнурок, чтобы в приемной зазвонил колокольчик, и старуха бы, услышав его, приковыляла? Могу. В век техники живем. Но человеческое обращение к братьям и сестрам по разуму я ставлю выше всяких железяк!

Через пять минут дверь открылась и в комнате появилась секретарша.

– Покажи нашему стажеру, как писать заявление, пусть изложит автобиографию, документы проверь, на всякий случай.

– Иди, заполняй, – обратился он к Климу. – И дайте мне, наконец, немного поработать!

Пока Ирэн щурилась в Климовы документы, он на столике в углу приемной, отодвинув стопку газет, быстро по шаблону заполнил заявление о приеме на работу. Немного задумался над автобиографией.

Когда писанина была закончена, Ирэн, не читая, отнесла бумаги шефу.

Через несколько минут прогрохотал голос Ива:

– Климентий, зайдите!

Ив показал зашедшему на уже известный стул.

– Есть вопрос по вашей автобиографии… Полных тридцать лет. Это хорошо.

– Чего хорошего?

– Да, число хорошее. Я все числа в цвете представляю: тридцать – зеленое! А теперь по тексту, вот вы пишете: "мое настоящее имя Альфонсо Рамирес…". Но вы не похожи на испанца.

– Я не испанец. И родители у меня были не испанцы. Они просто не любили англичан, вот и назвали им на зло…

– Умно. Только имя такое даже для псевдонима не годится. "Клим" тоже не лучшее из имен… Ладно, лишь бы работал хорошо. Берем с испытательным сроком. Но лучше бы ты подошел, иначе кайло и забой. У нас все по-взрослому. Фотографировать умеешь?

– Да, в штабе фронта был фотоаппарат. Я интересовался.

– Отлично! Жилье нужно? Хорошо. Предоставим. Насчет крова Ирэн все расскажет. Все бытовые вопросы решайте с Сапфировной. Все вопросы по работе сразу ко мне. Обустроитесь и завтра к восьми на работу. Зайдешь ко мне, получишь указания. Все. Гудбай!

Глава 7. Первые гости

Сапфировна недолго водила желтым ногтем по графам от руки расчерченного журнала:

– Отправляйтесь на улицу Героя, – проскрипела она.

– Какого героя? – пошутил Клим.

– Никакого. Просто "Ге-ро-я". Там под номером вашего возраста – 33 – есть доходный дом № 33. Займете комнату… О, тоже № 33! И не перепутайте!

– Но мне не 33, а 30!

– Я же вас просила: "Не перепутайте!"

– Ага… Смешно.

– Что?

– Ничего, я Вас понял.

Секретарша подозрительно посмотрела на Клима и продолжила:

– На время испытательного срока везде носите этот оранжевый шейный платок. На нем пропечатан ваш рабочий порядковый номер: № 394. Теперь для вас это главный и единственный документ. Если будете работать у нас дальше, по окончании испытательного срока получите желтый платок. По предъявлении платка вам в магазинах выдадут необходимые продукты. Советую много не набирать – ежемесячно траты журналистов стекаются в Управление Контроля, и у злостных транжир могут быть проблемы.

– Но ведь такой платок легко подделать?

– Легко. Но никто уже не подделывает… – хмыкнула Ирэн. – За подделку – пожизненно на рудники! Не перебивайте и запоминайте: записку на вселение передайте консьержке.

Клим поблагодарил секретаршу и вприпрыжку спустился по лестнице. Спина одного из двух титанов закрывала солнце. Клим нарочито медленно прошел между ними. И оказался на обочине.

Клим знал, что улица Героя – это почти на краю города. Решил испытать волшебный оранжевый платок. И подал знак остановиться проезжавшей пустой пролетке.

– На улицу Героя! Журналист-стажер № 394, – Клим с гордостью показал уголок платка с номером.

– Поехали, – мрачно проворчал извозчик, и нацарапал карандашом номер в своем блокноте.

Ехали около часа. Клим засек время по отцовскому карманному хронометру – одному из немногих материальных сокровищ, доставшихся ему в наследство. В часах было две крышки: на одной, она прикрывала циферблат, был выгравирован орел с двумя головами, на задней, она выполняла роль крышки медальона, – корона в венке с колючками. Под крышкой была закреплена фотография отца и матери: мать в светлом платье с вышивкой и с букетом цветов в руках, отец в рубашке с галстуком. Оба веселые и немного задумчивые. Клим спрятал часы в карман.

Во время пути стажер старался не выказывать своего любопытства. Не тот чин у него, чтобы башкой вертеть, как сельский увалень. Он гордо смотрел вперед, поверх возницы. Только слегка косил глазами: следил за проходящими дамами и унылым людом на тротуаре. Проехали вниз по Газетной, свернули направо по Стрелковой, после чего выехали на небольшую улочку Героя.

Как и все окраины, Приморская слобода (ее почему-то не решились называть "городом") была разношерстной.

Треть района, справа от устья Дормира, занимали вооруженные силы Симфидора. Эту территорию, занимавшую несколько кварталов и обнесенную высоким забором с колючей проволокой, в народе называли просто Армией. Там находились казармы, склады, мастерские, плац, полигон, то есть все необходимое для взращивания солдат – защитников города-государства.

На остальной части Приморской слободы селились симфидорцы, в основном связанные с морем: матросы, портовые рабочие. Как и в северной окраине Промзоны Город Дружбы, часть застроек больше походила на трущебы.

Дом № 33 на улице Героя находился на границе центрального Города Триумфа и слободы. Здесь жил "высший свет" портового мира: капитаны, старпомы и прочий благородный околоморской люд.

Климу повезло. Пролетка остановилась у лучшего строения на улице. Фасад белокаменного дома в колониальном стиле даже украшали следы лепнины, о которых рассказывала бабушка. "Интересно, почему его еще не снесли?" – Клим кивнул извозчику и вошел в фойе.

Кастелянша, миловидная полная дама неопределенного возраста, читала газеты и одновременно громко сербала борщ из маленькой, темно-зеленой кастрюльки с надбитыми черными пятнами отколовшейся эмали. Исподлобья взглянув на вошедшего, двумя взмахами ложки грациозно покончила с содержимым, вытерла губы краешком газеты и заботливо переключилась на Клима. Изучив записку из редакции, вымученно улыбнулась и то ли грустно, то ли радостно произнесла:

– Новенький, значит… Что ж, пойдем, покажу твой счастливый тридцать третий. А меня зовут Раиса.

Женщина не без труда, как бы это сделала улитка, извлекла свое тело из крошечной стеклянной пристройки под лестницей и повела Клима по ступенькам. На удивление, двигалась она с той проворностью, на которую способны только пухлые, полные энергии и жаждущие любви тетки. Пришлось прибавить шаг, чтобы поспевать за говорящей.

Длинный темный коридор на третьем этаже с матово-белым пятном окна в конце. Примерно в середине, по левой стороне, – дверь в его комнату. Клим думал, что попадет в маленькую, запущенную каморку, но неожиданно был поражен увиденным. Просторная, да что там, огромная, трехкомнатная квартира! Широкий коридор вел в обширный зал. Слева в зале – камин. Прямо – выход на балкон. Вправо и влево уходили еще две комнаты поменьше: налево – кабинет, направо – спальня.

– И это еще не все! – ошарашила кастелянша обомлевшего Клима. – В прихожей ничего не заметил?

– Шкафы?

– Хренушки!

То, что Клим принял за массивные двери врезных шкафов, было входом в еще две комнатушки. Один вел в уборную, с умывальником, душем и ванной. Второй – на кухню с чугунной плитой, небольшим столом и полками, на которых уже стояла какая-то снедь.

Клим был в восторге. Он мог ожидать что угодно, но только не подобные апартаменты.

– Вы точно ничего не путаете, меня зовут Клим. Я новенький. Со мной кто-то еще будет жить?

– Вижу, что не старенький! Квартира на одного. Ну, может, слугой обзаведешься. Или служанкой (толстуха хмыкнула). Живи, как другие жили. Ты же в приметы не веришь?

– Приметы? Это же не тринадцатый номер. Или вы что-то скрываете?

– А че тут скрывать. Трое журналистов, обитавшие здесь в разное время, померли лютой смертью. Первого зарезали на пилораме, второго растоптали какие-то твари. А последнего, горца нашего, Харсана, съели. Он был твоей комплекции и роста, так что можешь пользоваться его вещичками, они, поди, еще не остыли.

– Как съели? – очнулся Клим.

– Как обычно съедают. Ртом.

– Кто же это сделал?

– Ну, уж не мухи. Крокодилы! О, да ты побледнел, голуба! – усмехнулась толстуха. – Заселяться будешь?

– Не на улице же спать. Давайте ключи.

– Вот и умница. Выбрось все из головы. Вообще-то у нас здесь спокойно. Бывай!

Она захлопнула дверь. Климу захотелось раздеться и стряхнуть с одежды пыльную историю сегодняшнего дня.

В дверь постучали.

– Вот еще что, – на пороге стояла Раиса, ничуть не смущенная видом юноши в кальсонах, – в спальне найдете чистое белье, когда кончатся дрова, я расскажу, где брать. Еду можно получить "за платок" в лавке напротив. Будут вопросы?..

– Пока – нет.

Наконец-то он один. Клим пересек зал и открыл дверь на тот самый парадный балкон. Открылся вид на улицу, на часть Рыночной площади слева и на кромку моря справа.

Вечерний воздух с оттенками дыма проник в его (ура, теперь его!) квартиру.

В дверь снова постучали. Климу, спокойному и невозмутимому по своей природе, это начало надоедать:

– Раиса не уймется! Что еще?

Квартирант решительно подошел к двери и совершил ошибку, которую опрометчиво совершают все герои третьесортного бульварного чтива: он открыл дверь, не посмотрев до этого в окуляр. И незамедлительно был вознагражден за доверчивость ударом в лицо. Через пару мгновений, согласно старинному закону гравитации, рухнул на спину.

Очнулся там же, где и приземлился. Только ночью. В комнате было зябко. Голова трещала. Перед глазами плыли волнами неровные линии комнаты.

Опираясь о стену, встал. Осмотрелся. В квартире никого не было. Закрыл дверь на засов. Зашел в уборную комнату, намочил под краном что-то вроде полотенца. Приложил к глазу. Добрел в зал. Везде, особенно в кабинете, все перерыто. Вещи, бумаги, газеты застилали пол поверх слегка потертого персидского ковра.

Клим еле дошел на спальни. Прилег на пару минут, прижимая мокрую тряпку к лицу. Проснулся утром.

Пора на работу. С такой-то опухшей рожей! Рассмотрел себя в зеркало. Хорош… Собрался, нашел свою сумку – вещи из нее были также вытрушены на пол, но ничего не пропало. Только его журналистский шейный платок был пригвожден кухонным ножом к косяку двери. Недвусмысленный намек.

Повязал платок и не спеша стал спускаться. Голова гудела. Кастелянша с видом раскормленного бобра дрыхла в прозрачной будке, по-детски причмокивая толстыми, жирными губами. Стекла в ее каморке слегка позвякивали от мелодичного храпа.

– Эй, мамаша! – гаркнул Клим.

– А! Что? – очнулась тетка.

– У тебя пудра есть?

– Пудра? Какая пудра? Ты что, из этих?

– Я не из этих! Я из тех! – зло рявкнул Клим. – Но от "этих" вчера вечером в своей комнате по голове получил!

– Надо же! – изумилась Раиса. – Только на миг отошла, а на охраняемую территорию кто-то проник. Но мы же не скажем об этом никому? Так тебе пудра нужна синяк припорошить? Не, не поможет. Еще хуже будет. Да и не пользуюсь я пудрой, зачем природную красоту замазывать?

Кое-как Клим добрался до редакции.

Гиганты сделали вид, что не обратили на Клима внимания. Хотя, конечно же, они заметили его разукрашенное лицо. Стажеру даже показалось, что по невозмутимым харям гоблинов проскользнула улыбка.

Клим остановился. Медленно расправил шейный платок, мол, запоминайте, с кем имеете дело, прикрыл синяк и произнес надменно:

– Некогда мне с вами бодаться, на работу спешу!

Часть вторая. Взрывная командировка

Глава 1. Первая информашка

– Дай угадаю! – радостно приветствовал Клима Ив. – Ты ночью поднялся попить воды, но в темноте ударился о ребро открытой двери?

– Нет, на меня напали.

– Какая неожиданность! Но, спасибо за правду, – очень серьезно произнес Ив. – А вот теперь подробней.

Клим рассказал о вчерашнем происшествии. История его была короткой.

– Кто напал, неизвестно, что искали, непонятно, – задумчиво подытожил Ив. – Ну, есть у меня кой-какие мыслишки. Значит, вот как происходит. Уже нет твоего предшественника на свете, а за грехи мертвых расплачиваются живые. Ты философию читал?

– Только в комиксах.

– Я тоже.

Ив откинулся на кресле и громко позвал секретаршу. Через несколько минут на пороге замаячила Ирэн.

– Найдите Георгия, пусть едет в тридцать третью, укрепляет двери, навешивает еще один замок, пусть окна просмотрит. Да, и вот еще что. Скажите, чтобы толстошубой хвост накрутил и пригрозил, что если еще появятся посторонние, пусть ищет себе место в борделе клоунов. Выполнять!

Ирэн растворилась. Ив вышел из-за стола и направился в угол комнаты к массивному сейфу.

– Ну что, пыл еще не угас?

– Я готов к бою!

– Хорошо, что ты правильно понимаешь ситуацию. Именно к бою. Как я уже говорил, враг повсюду!

– Да, я почувствовал. А друг? – уточнил Клим. – Друзья у нас есть?

– Я твой друг. И еще трудовой народ, доверивший нам самую важную работу – работу с буквой! Кстати, а скажи мне, какое главное оружие журналиста?

– Слово истины! – воскликнул стажер.

– Точно!!! – в тон ему прокричал Ив. И продолжая ковыряться в кодированном замке, уточнил:

– А из предметов материального мира?

– Беспристрастное перо, наверное…

– Оно. И еще вот это.

Главред наконец-то открыл дверь, что-то достал из сейфа и бросил на стол перед Климом нечто тяжелое в несвежей тряпке.

Нечто упало с металлическим призвуком.

Клим двумя пальцами отвернул уголок тряпицы. В свертке оказался револьвер.

– Смит и Вессон, – пояснил Ив. – Образца 1869 года. Музейный экземпляр. Тяжел, собака, но бьет наповал. Я рад, что твои вчерашние визитеры избавили меня от необходимости объяснять, зачем журналисту пушка. Вот тебе еще ремень с кобурой, надевай и пошли с коллективом знакомиться.

– С таким-то фингалом?

– Ничего, пусть твои новые коллеги полюбят тебя за красоту внутреннюю. Сапфировна, труби сбор!

Сапфировна достала из ящика стола слегка помятый охотничий рожок. Выглянула в коридор и, словно юный скаут, продудела-проскрипела что-то бравурное.

Главный редактор, тяжело передвигаясь на поскрипывающих ногах, приблизился к своему креслу.

Вошло семеро журналистов. Из них трое – женщины.

Клим поначалу прикрыл свой синяк, но когда всмотрелся в лица вошедших, оторопел и невольно опустил руку – все стоящие в кабинете главреда носили отличительные знаки в виде ссадин, царапин и прочих легких повреждений.

У одного, самого строгого и хмурого, – Керопа – в шапке-шлеме, натянутой глубоко на уши, был перевязан глаз, второй глаз с нездорово-красным белком глядел подозрительно.

Второй, Джимми, мечтательный и долговязый, предстал с забинтованной головой. Из-под бинта проглядывало что-то желтое. Высокий был счастлив и скалился редкозубой улыбкой.

У третьего, Федора, рука висела на перевязи. Он, якобы, неудачно упал с пароцикла, когда скрывался от каких-то мерзавцев.

Женщин редакции тоже разукрасила не только косметика. Личико китаянки Маши-Ю слегка повело от укуса нездешнего насекомого. Вторая, немка Ирма, лицом была бела, но с нервным тиком. Она работала дольше всех и слишком много знала.

У свежевыловленной им Анны виднелись начальные следы простуды: губы распухли и потрескались, нос покраснел и тек. Ныряльщица то и дело подносила платок к лицу.

Один из журналистов, наверное, главный из этой братии, высокий, худой и небритый эстет в очках, пока еще стихией и людьми отмечен не был. Однако нос, на котором сидели тонкие круглые очки, покраснел от сползавшей кожи. Поймав взгляд Клима, журналист представился:

– Александр. Нос сгорел на солнце. Такая вот незадача.

– У нас на заводе ожоги мазали солидолом, – участливо заметил Клим.

– Я пользуюсь другим старинным средством – куэдзином молодости. Увы, молодеет только нос.

– Ну, вот и славно, – прервал медицинские откровения главред. – Как вы поняли, с нами будет работать еще один ковбой, зовется Климом, вы познакомитесь по мере общения. А теперь работать. Аня, посели его в кабинете Харсана. И попроси Сапфировну, чтобы выдала бумагу и ленту для печатной машинки.

– А ты, дружок, – обратился Илиодор к Климу, – иди и пиши свою первую информшку.

– Хорошо. А о чем?

– Знаешь ли ты, что основные вопросы бытия "Кто мы?", "Куда идем?" и "О чем писать?". Да твои собратья по перу и револьверу сутками по улицам шарят, чтобы найти информационный повод, рассказать, как котенка фрау М. пожарные с дерева снимали! А тебе повезло – сервис, с доставкой на дом: ЧП в собственной квартире! Согласись, не каждый день барабанят по твоей голове и в твоих вещах репетируют погром. Об этом пиши!

Аня подождала, пока Ив закончит, кивнула Климу, чтобы он шел за ней, взяла в приемной в стенной шкатулочке ключ с медным брелоком в форме треугольного хлебного каравая:

– Запоминай. Пойдешь домой, ключ от кабинета оставишь здесь. А теперь – за мной!

И они запетляли по редакционным лабиринтам. Остановились у белой двери с приклеенным листом "Закрывайте плотно, мерзну!".

– Ну, вселяйся. Патроны и все необходимое получишь у Алекса. Он знает. Вон там его дверь, в конце по запаху найдешь. А я рядом с тобой сижу, за стенкой. Заходи на чай, если скучно станет.

Клим вошел в свой кабинет и плотно прикрыл дверь. Запахло мебелью и пылью, прогретой солнцем. Единственное окно было прикрыто изнутри плотными жалюзи. Почти в центре крошечной комнаты стоял стол на гнутых ножках. Казалось, что они прогнулись от тяжести громадной пишущей машинки, занимавшей большую часть стола. За стол спинкой к окну был задвинут венский стул с изображением скрипичного ключа.

Слева от двери, словно застывший ящер, притаилась одежная вешалка, изощренно выгнутая под стать стулу. На ней одиноко висел фиолетово-синий халат, в которых ходят работники типографии.

Клим устроился на рабочем месте и заглянул в ящики (по два справа и слева).

В нижних ящиках лежали бумаги, записные книжки, полуисписанные карандаши – так, наверное, выглядят ящики всех канцелярских столов мира. В левом верхнем желтела стопка писчей бумаги. Правый верхний был пуст. По характерному пятну – следу оружейного масла – Клим догадался: здесь бывший владелец хранил пистолет. Но детальную инспекцию ящиков и двух шкафов (один маленький, рядом с вешалкой, другой побольше, слева от рабочего стола) журналист решил оставить на свободные дни. А сейчас время писать свое первое информационное сообщение.

В двери показалась секретарша с пачкой бумаги и накрученной на бобину лентой пишущей машинки.

– Спасибо, но у меня есть бумага.

– Лишней не будет, – буркнула старуха, тяжело опустила бумагу на Климов стол, поковыляла назад, пробормотав:

– Потом распишешься о получении.

Клим вставил лист в каретку и быстро-быстро стал ударять пальцами по клавишам. Печатать он научился в армии, когда после ранения некоторое время подменял писаря, убитого при дезертирстве.

Новый журналист наслаждался уже забытым удовольствием от работы на механическом печатном чуде.

"Вчера в меблированной комнате на улице Героя совершено нападение на стажера-журналиста нашей газеты К., который заселился накануне. Неизвестные вломились в квартиру, нанесли удар по голове, после которого К. потерял сознание. Кто были нападающие, журналист не заметил, так как был без чувств. Злоумышленники перерыли всю квартиру и ушли.

Редакция считает, что если подобные инциденты происходят с представителями прессы, которые облечены значительной властью и особой защитой государства, что может происходить в жилищах трудового народа, который может надеяться только на помощь полиции? Но станут ли стражи порядка приходить на подмогу каждому рабочему или крестьянину?".

Клим подумал, написал рубрику "Не ждали" и впечатал заголовок: "Совершено нападение на журналиста "Истинного времени". И подписался – "Жорж Правдин".

– Быстро, – похвалил Ив Клима, прочитал заметку и одобрительно кивнул. – Хорошо. Не ошибся я в тебе!

По опухшему лицу Клима расплылась болезненная улыбка.

– Только никуда это не годится, – тем же невозмутимым тоном продолжал редактор. – Скажи, зачем в одной информашке четыре раза слово "который"? Ладно, сейчас поправим.

Ив взял лист с сообщением, быстро внес несколько правок. Получилось так:

"Наглый вызов. Журналист запомнил нападавших.

Вчера в меблированной комнате по улице Героя № 33 совершено бандитское нападение на корреспондента нашей газеты Клима Николаева. Бандиты вломились в квартиру и напали на журналиста. Злодеи нанесли удар, после которого К. потерял сознание. Однако пострадавшему удалось запомнить нападавших. Их приметы он передал полиции, а сам принялся самостоятельно расследовать нападение с целью выявить и покарать виновных.

Редакция считает, что задача журналистов не только обличать словами тех, кто честно жить не хочет, но и, при случае, физически обезвредить мерзавцев, чтобы им не повадно было нападать и на других честных тружеников пера.

Лучия Пузикова".

– Ну, как, чувствуешь разницу? – воскликнул Ив.

– А почему Лучия Пузикова?

– Отличный вопрос! Значит, по остальной правке претензий нет. Пузикова? Был такой известный журналист в стародавнее время. Но мало кто сейчас помнит. А имя звучное! Не станешь же ты своей фамилией сообщение про себя подписывать?

– Понятно… А если нападавшие захотят меня добить как свидетеля?

– Разумеется, захотят! – радостно потер ладоши главред. – Но ведь теперь ты вооружен во всех смыслах!

– Я не совсем понял… Так мне что, проводить расследование и заниматься поиском нападавших?

– Э, нет! Не к чему время тратить зря. Они сами тебя найдут, – успокоил шеф.– А пока иди… Нет, постой!

Ив уже начал просматривать свежую корреспонденцию и держал одно из писем, пришедших в редакцию.

– На море хочешь? – пробормотал Ив, дочитывая послание.

– Нет, я работать хочу!

– А мы работаем во всех стихиях. Так вот, запоминай свое первое задание – наша читательница Феодора Тимофеевна из поселка Волнорезово пишет, что какие-то… тут неразборчиво… вытаптывают по ночам лук, который она высаживает в своем огороде. Знаменитый сладкий волнорезовский лук – ее единственное средство существования. Поезжай к почтенной старице, выследи и излови хулигана. Вот тебе тема первой статьи. Нет, везет же вам, молодым! У меня был первый репортаж с поимки сбежавшего носорога. И ты не представляешь, кто оказался живцом в той неоднозначной ситуации! – Ив инстинктивно потер седалищную мышцу.

Глава 2. Пьянство с Типлером

Сапфировна выписала Климу командировочное удостоверение (такой порядок) и направила новичка к Алексу получить снаряжение в командировку.

Кабинет, точнее, лабораторию Алекса Клим действительно нашел по запаху. Еще в коридоре перед искомой дверью стоял легкий сизый туман с оттенками анаши. Клим постучал. Рядом с дверью в одном из тупиков коридора вырисовывался силуэт токарного станка (Клим еще не забыл, как выглядит этот агрегат). У другой стенки были свалены бесформенные железки.

Клим еще раз постучал. Долго не открывали. Наконец, дверь распахнулась, на пороге из дымки появился человек в темной одежде с тяжелым кожаным фартуком. Он дружелюбно улыбнулся мелкими желтыми зубами и поправил тонкие очки на соколином носу. Клим уставился мастеру на шляпу. Она своей оснасткой была похожа на швейцарский нож. С нее свисали, оттопыривались, выглядывали многочисленные стекла-монокли, увеличительные линзы на тоненьких ножках, маленький фонарь, похожий на велосипедную фару, клаксон и несколько медных приспособлений неопределенного назначения. Тулью украшали большие стрекозиные очки с темными стеклами.

– Триста девяносто четвертый… – прочел человек в шлеме номер журналиста. – А меня зовут Двадцать пятый. Можно и проще – Алекс. Если я тебе действительно нужен и ты не боишься дыма, проходи!

– Меня зовут Клим, – уже в спину Алексу произнес гость. – А вы что, здесь средство против наркотиков изобретаете?

Алекс остановился и обернулся.

– Так пахнет канифоль, юноша. Индийская канифоль. Это у вас буквы ничем не пахнут, а мы работаем с предметным миром.

Алекс подкрутил какой-то краник, и тусклая лампа загорелась ярче. В кабинете-мастерской стало светлее. Клим изумленно оглянулся. Он никогда не был внутри городской башни с часами, но если бы он оказался в сердце часового механизма, тот непременно бы выглядел именно так, как эта комната чудаковатого технаря. Все вокруг шипело или тикало. Каждая вещь в этой небольшой мастерской была настолько притягательна, что вызывала головокружение во время ее созерцания. Даже чайник, обычный медный чайник, стоявший на столе Алекса, был не просто чайником. К нему были приделаны колеса, и он больше походил на танк или на сухопутную подводную лодку.

– Чайку? – уточнил гостеприимный хозяин, уловив взгляд гостя. В ответ на отрицательное качание головой продолжил: – Тогда к делу! В командировку?

– Да.

– Куда именно?

– В селе Волнорезное какие-то козлы у нашей читательницы ночью вытаптывают лук.

– Да… Это мощный информационный повод. Но Главному виднее! Оружие выдали? Ага, вижу. Шестьдесят девятый. Держи вот пару коробок патронов. Для начала. Ночью, говоришь, животные хулиганят? Возьми осветительную гранату – моя модернизация! Абсолютно безопасная. Как бенгальский огонь. А вот с этой штуковиной поосторожней. Это боевая граната. Тяжелая? Так чугун – не пух! Вот фителек? Поджигай и швыряй. Можно метров на пятнадцать закинуть! Желательно, не ближе.

– Алекс, вы что меня в гренадеры записали? С кем мне воевать? С бабушкиными козликами?

– Главный не послал бы тебя за семь верст козлов ловить, если бы нутром не чуял там иной поворот событий. А может, к бабке в огород дракон прилетает? Ты, наверное, не городской. Еще не привык, что любой чих может перетечь в перестелку?

– Дракон? Перестрелка? Здесь точно запах канифоли?

– Друг, или ты молча слушай, внимай и благодари, или не мешай мне работать. Я лично двоих драконов видел. На ясную голову, причем. Только дракон нынче пошел редкий. Я бы сказал, полупрозрачный. Не спрашивай, почему: я не знаю. Можно столкнуться с ним и не заметить. А чтобы ясно различать всяких нестабильных существ с зыбкими носами, вот тебе гогглы. Это очки такие специальные. Через них чудищ третьего мира видно.

– Вроде, как для сварочных и кузнечных работ, – Клим внимательно рассмотрел окуляры. – А что это за третий мир?

– Почем мне знать? Я не уверен, что третий мир вообще существует. Я и про второй сомневаюсь, но все равно бери, положено. Поимку дракона печатлеть будешь? Тогда не забудь фотоаппарат. Там на объективе тоже специальный фильтр есть. Ты вообще снимал когда-нибудь? Вот и хорошо. Вот тебе новинка – узкопленочная камера. То же, что и широкая, только узкая. Фотоаппарат заряжен, заднюю крышку не открывай. Ну, ни пуха тебе! Если вернешься и останутся гранаты, сдай. Гогглы пока можешь не возвращать. У меня их целый ящик.

С весомым арсеналом Клим вернулся в свой кабинет. Разложил все на столе. Затем заглянул к Анне. Оказалось, что в день накануне поездки журналистам разрешалось уходить пораньше, чтобы как следует "подготовиться к командировке". Как правильно готовиться к командировке, Клим не спросил. Да никто этого и не знал. Но традиция есть традиция.

В левом углу Аниного кабинета на невысокой тумбочке с вырезанными лилиями красовалась изящная медная штуковина, похожая на маленький паровоз, поставленный вертикально. Разве что без колес, но с мономерами, шлангами, трубочками и краном. Паровоз шипел, свистел с нарастающим тонким звуком. Клим с интересом посмотрел на него.

– Это чайник или самовар, короче, машина для чая и кофе, – пояснила девушка. – От предшественника мне достался. Раскочегарить ее просто: дровишки у меня в шкафу, и вода вскипает очень быстро. А дым уходит вон по той коленчатой трубе в вытяжную шахту. В редакции есть еще похожие приборы, но мой самый изящный.

Анна налила Климу и себе чаю в фарфоровые чашки с нарисованными цветами, гербами и всевозможными выкрутасами. Кабинет у Анны был такой же планировки, как у него. Но казался каким-то женским. Хотя из "женских атрибутов" выделялся только чайный сервиз с "вензелями и кренделями", как шутливо говорила о нем Анна. На столе у девушки также стояла печатная машинка, но более хрупкая, с белыми перламутровыми клавишами. А вот в углу, справа от стола, не менее гламурно поблескивал прислоненный к стенке огромный пулемет Гатлинга.

– Будь осторожней и внимательней, – отхлебывая чай, напутствовала журналиста очаровательная коллега. – Не забывай про револьвер и контрольный выстрел. Имена, даты, цифры записывай тщательно, переспрашивай, если не расслышал. Это не стыдно. Стыдно ошибку в газету занести. Телефона или телеграфа в глуши, скорее всего, не будет. Или связь плохая. Или провода украли. Не рискуй: возьми с собой вот что…

Аня подняла жалюзи, открыла окно. Из просторного проволочного домика на подоконнике вынула голубя. Из под стола извлекла маленькую походную клетку для птицы:

– Если что случится, закрепи на голубиной лапке сообщение, голубь вернется ко мне с посланием. И кормить не забывай. Только не черным хлебом.

Аня достала из ящика стола жмень зерна, бросила в мини-голубятню за окном. Птицы довольно заурчали, засуетились, захлопали крыльями и застучали по жестяному подоконнику коготками.

Еще две жмени насыпала в скрученный из машинописного листа кулек. И молча вручила Климу. Командировочный улыбнулся, кивнул и замешкался.

– Я хочу поцеловать Вас на прощание. Вдруг я паду в схватке с драконом или с призраком. Ив сказал, что посылает меня на смерть. Последнее, что я хочу вспомнить, это ваши глаза.

Анна подошла к новичку вплотную, почти нос в нос, и посмотрела ему в глаза. Огненная волна прокатилась по груди командировочного от пронизывающего взгляда карих глубоких глаз.

– Из тебя получится хороший журналист, – произнесла девушка. – У тебя хорошая фантазия и понятный слог. Ну, иди. Чего застыл. Или ты думаешь, я отдамся тебе из жалости сразу же на этом столе?

Клим криво улыбнулся, козырнул и вышел, бормоча под нос:

– Могла бы и отдаться, делов-то…

Так и пошел Клим на свое "первое дело" с сумой, где лежали патроны, две гранаты и фотоаппарат. И еще была клетка с голубем: журналист привязал ее к вещмешку.

Сразу домой (он так стал называть свое временное пристанище) возвращаться не хотелось. Но и со всей амуницией бродить по городу тоже было бы глупо. Клим поднялся в свою квартиру, разгрузился и вспомнил, что в начале улицы видел какой-то кабак. И от дома почти рядом. Горе-любовник дождался омнибуса и вскоре был на месте. Мог бы и пешком пройтись, времени было много, но хотелось покататься.

Встроенный в здание бани кабак "Две подковы" ему напоминал ковбойский салун из прошлых веков, виденный Климом на картинке в каком-то старом журнале. Клим даже не удивился, когда, не успев сделать шаг, ему под ноги, отчаянно матерясь, выкатился какой-то тип.

– Эй, – заржали в кабаке, – не заслоняй выход: гражданину надо освежиться!

Клим не сразу сообразил, что реплика обращена к нему, он невольно сделал шаг влево, и катящийся человек успешно обрел свободу на мостовой.

Но через мгновенье выкатившийся снова влетел в заведение:

– Вы – уроды и неучи! – орал, стряхивая пыль, свежевыброшенный человек с малиновой от гнева физиономией и цепкими глазами, зыркающими по сторонам. – Благодарите, что я не сжег ваш клоповник вместе с вами!

Угрозы обличителя, однако, заглушались дружным хохотом. Только сейчас Клим заметил на шее возмущенного оратора желтый журналистский платок, небрежно торчавший из под слегка засаленной рубахи. В это же время и крикун бросил искоса взгляд на Клима и тоже признал родственную душу. Он вцепился в нашего друга и едва ли не силой вытолкал из кабака.

– Типлер, – коротко представился коллега. – Газета "Ваша правда"!

– Клим, "Истинное время".

– Отлично. Тоже к командировке готовишься? Валим из этого гадюшника!

Они шли по улице, а Типлер все не мог успокоиться. Он размахивал руками, жестикулировал и выкрикивал проклятия.

– Я вынужден заходить в эту забегаловку (недалеко живет моя тетя, а я ее частенько навещаю) и всегда натыкаюсь на быдло и люсов! Мое любимое заведение на ремонте, я тебе обязательно его покажу. Можно на ты? А эти… Начали спорить со мной, кто круче, Гегель или Кант. Они, идиоты, в одну глотку кричат: "Гегель!". А любой пацан знает, что Кант.

– В этом кабаке собираются философы?

– Да при чем тут философы? Гегель и Кант – титаны из "Голиафа", бойцы-гиганты, суровые ребята. Но Кант круче, поверь мне!

– Я и не спорю, – пожал плечами Клим.

Типлер, вытер градом катившийся с его лица пот и переспросил:

– Значит, в "Истинном времени" стажируешься? Хорошая газета. Скажу тебе по секрету, что наша "Ваша правда" и ваше "Истинное время" – самые главные газеты в этом Мухосранске. Ну, наша древнее будет, конечно. Сам понимаешь. Есть еще пяток газеток, но я их на ночь даже вспоминать не стану. Мелочь всякая. Их читают только учредители изданий и просматривают их любовницы – они кроссворды разгадывают. И то, насчет учредителей я не уверен. Ну что ж, давай выпьем за нас, служителей слова! Ведь не за кефиром ты в кабак заходил?!

Говоря это, Типлер достал из внутреннего кармана слегка помятую металлическую флягу. Открутил крышку с замысловатым набалдашником, сделал большой глоток и протянул Климу. Плоская, слегка выгнутая с одной стороны серебряная фляга была несомненным произведением искусства: ее нижнюю и верхнюю часть утяжелял растительный орнамент, а крышка представляла из себя свернутого змея, как будто вылезшего погреться из серебряных зарослей.

– Нравится? Это мой друг – Зеленый Змий. Тонкая работа. Он всегда при мне. Но в одиночку я не люблю пить. Не пьянчуга же. Поэтому утолять душевную жажду иду в народ. А они мне в нее своим Гегелем плюют! Ну, по второй!

Шагать стало веселее. Встречные люди, даже собаки, казалось, улыбались новым друзьям. Куда они шли, зачем, никто не знал. Куда-то в сторону порта, по набережной. На этот раз по течению.

Клим был рад неожиданному знакомству и тому, что он нашел хоть в ком-то родственную душу.

– А я тебя вспомнил! – неожиданно вымолвил Типлер. – Это ты за Анькой в воду полез, когда она с моста навернулась. У меня глаз-алмаз. И память я еще не пропил. Я же тоже выслеживал этого типа.

– Какого типа? – улыбнулся Клим.

– Какого типа… – передразнил собутыльник. – Тебе еще ничего на рассказали. Ты что, вообще не в курсе?

– Честно говоря, да. То есть, нет… – пробормотал Клим. – Я эту часть города знаю плохо, а с политикой вообще не знаком. Я родился в провинции. На восточной стороне. Потом война. Потом завод. Я всегда жил одним днем и не забивал голову всякой ерундой. А вот душа тянулась к красоте и правде. Мечтал обрести их в стихах и журналистике.

– Душа… – вздохнул Типлер, – ее не пропьешь. Но в дерьмо погружаться нам приходится частенько. Журналист должен знать все и всех. И прежде всего, кто враги трудового народа, нашего подписчика?

– Ик… И кто же?..

– Все, кроме трудового народа и нас: буржуи, латифундисты, люсы, феодалы и некоторые боевые мутанты.

– А власть?

– Не так громко… С властью тоже не все просто.

Фляга опустела. Новые друзья, не сговариваясь, уселись на пустые ящики, валявшиеся у продовольственного ларька.

– Так вот. Трудовой народ горбатится, а паразиты живут в своих имениях и на собственных паровых кораблях по реке на бал ездят. Особо наглый —граф Виндор.Живет на отшибе, благотворительностью не занимается, поддерживает оппозицию. Но гений в оборонке. За это его власти терпят. Но не мы. Журналисты давно пытаются его выследить и подловить на горячем, но он, гад, юркий. И помощников у него свора: армия телохранителей, армия адвокатов и еще всякие проходимцы… А что это мы тут сидим трезвеем? Заглянем в лавку, добавим!

Говорун встал, и его непослушные ноги начали выписывать кренделя. Он обхватил столб.

– Плохо дело. Вышел указ: пьяным журналистам спиртное не отпускать. А денег у тебя, как я понял, нет. Да и у меня нет, откуда? Но я знаю выход. Учись, коллега! Но в начале сними платок и иди за мной. Только, чур, ни слова, говорить буду я.

В продовольственной лавке было пусто. Владелец, или просто продавец, дремал за стойкой. Дверной звонок разбудил его, и он с ненавистью стал смотреть на забулдыг. Типлер решительно подошел к прилавку и, не отрывая глаз от морды бакалейщика, начал читать по памяти, громко, может, даже с излишним драматизмом:

Январь в Крыму. На черноморский брег

зима приходит как бы для забавы…

В гробовой тишине лавки стало еще тише. И тут Типлер медленно полез в карман и со словами "Забыл продолжение" прочел с вырванного листа:

…Итак – улыбка, сумерки, графин.

Вдали буфетчик, стискивая руки,

дает круги, как молодой дельфин

вокруг хамсой заполненной фелюги.

Хотя никого рядом не было, буфетчик осмотрелся по сторонам, наклонился к Типлеру и прошептал:

– Что вы хотите?

– Виски. И закусить – сыр, колбаса…

Продавец выхватил листок со стихами, спрятал в карман фартука и вытащил литровую бутылку виски.

– Хватит?

– "Двенадцать лет выдержки", – перевел Таплер. – До сих пор не могу понять, что там выдерживать? Не вино ведь!

Бакалейщик аккуратно уложил в большую холстяную торбу выпивку и нагрузил столько всякой снеди, что Таплер еле сдвинул "покупку". Одна ручка торбы сразу же оторвалась, но несмотря на подпитие, дорогой груз пола не коснулся. Порванную ручку Таплер мгновенно починил – завязал узлом. Потом посмотрел на бакалейщика, благодарственно кивнул и направился к выходу. За ним Клим. Уселись на ящиках. Глоток виски обогрел пищевод. Выпили, откусили по очереди от кольца колбасы.

– Что это было? – наконец произнес Клим.

– Клуб любителей поэзии, – улыбнулся Таплер. – Видать, братан, ты долго на войне или на заводе был. Хоть книги живьем видел? Что такое стихи, знаешь?

Клим покраснел:

– Ну, я знаю про стихи… и книги. Несанкционированное распространение книг запрещено. Но то, что за листик из сборника можно все это купить…

– "Все это", – передразнил Таплер. – Если поторговаться, то можно было не только это, но и всю лавку за небольшой томик выменять! Знаешь, запретный плод – горек и пьян! Ты же слышал, что после Великой Катастрофы уцелевшие в огне книги были собраны в охраняемые хранилища. И правильно сделали. "Во многих знаниях большая печаль", – говорили древние португальцы. Наши предки учились, писали умные книги, а потом однажды чуть не взорвали планету! Чтобы это не повторилось, книги запретили. Конечно, у некоторых сохранились дома по паре экземпляров на память, но это на свой страх и риск. Ведь можно и на рудники за хранение угодить. Поэтому старая печатная книга стала дороже золота. Ведь книг на планете оказалось меньше, чем этого желтого металла. А листок из книги дороже денег. Вот я читал стихи – теперь они у бакалейщика. А ведь, может быть, нигде во Вселенной второго экземпляра нет. Даже в Хранилище. А этот жук-лавочник найдет способ продать эти неплохие стихи неизвестного автора подороже.

Отхлебнул из горла Клим, закусил сам и почувствовал, как его голова начинает отказываться различать и понимать.

Сидели долго, говорили ни о чем.

– Слышь, дружищ-щ-ще… – Клим обнял коллегу. – Мне завтра в командировку. Я пойду. Тут недалеко.

– Мне тоже в путь. Ррр-ад знакомству, Климентин! – бодро отчеканил Типлер. – Еще увидимся!

Типлер ушел куда-то в сторону центра. Может, домой, а может, еще "читать стихи".

Клим плыл, раскачиваясь по тротуару, иногда ступая на мостовую, по направлению к дому. В темноте журналист навел резкость и увидел спасительный огонек фонаря над дверью в его обитель. Внезапно огонек заслонила чья-то спина. Рядом появилась еще одна тень. В горло вонзилось острие стилета.

– Без крика и шума, быстро сюда барахло.

Реакция Клима была странной. Он вдруг начал хохотать, а потом все поплыло перед глазами в красивых радужных разводах….

Глава 3. Знакомьтесь – Падлович

Утро вползло в мозг Клима молочным киселем. А ничего хуже молочного киселя Клим не пробовал. Он медленно, очень медленно открыл и тут же закрыл глаза. И снова начал открывать их медленно, понемногу запуская в себя болезненную радость нового трудового дня. Он лежал в своей комнате, на своей постели. Одетый. Как он добрался? Журналист этого не помнил. Приподнялся на кровати и содрогнулся. В кресле, в другом углу спальни, храпел какой-то мужик. Клим медленно вытащил пистолет из кобуры и подошел к спящему. Оружие в его руках выделывало зигзаги, как дирижерская палочка в руках виртуоза.

– Эй! – толкнул он спящего. – Ты кто?

– До полудня не будить… – Не открывая глаз, пробормотал незнакомец.

Клим освежил пересохшее горло глотком слюны и осознал, что чувствует себя препаршиво.

Он еле добрел до ретирадного места и после того, как успешно справился с задачей, захотел пить. Налил воду из кувшина в хрустальный бокал. Потом еще раз. И еще. Остаток допил из горлá. И снова вспомнил о незнакомце. Вернулся за револьвером (он забыл его в сортире) и, пошатываясь, побрел в спальню. У входа столкнулся с непрошеным гостем.

– Мистер, уберите пистолет, поранитесь!

– Вы кто? – повторил вопрос Клим.

– Начать рассказывать свою историю со времен праотцов?

– Давай, короче!

– Я шел по улице, когда увидел, что тебя пытаются обработать двое нездешних. Они к тебе еще не прикоснулись, а ты захохотал и рухнул. Они хотели обчистить, но испугались моей морды или пистолета (у меня он тоже есть) и куда-то свалили. Я увидел в кармане твой платок и понял, что ты журналист. А на этой улице только один порядочный дом, где останавливаются журналисты. Я и дотащил тебя. Внизу толстуха подсказала твой номер. А так как идти мне некуда, я решил остаться до утра… Ты не бойся, все твои вещи целые: и голубь, и гранаты, и фотоаппарат.

– Какое благородство! Ну, спасибо, конечно! А зачем ты шарил по моим карманам?

– Да ты упал, как мешок, на тротуаре, я подумал, что, может, лекарство какое нужно. Но ни в карманах, ни в сумке его не было.

У Клима все еще кружилось голова, и он соображал туго. Этот наглый тип, перешедший с ним на "ты", был слишком шустрым и говорливым. Он не вызывал неприязни, но и к доверию не располагал.

– Ты люс? – догадался Клим.

– И в этом мой плюс! – в рифму ответил незнакомец.

– Ты что, говоришь стихами?

– Иногда… Между нами, лопухами…

– Я Клим.

– А я просто старый мим. Можете называть меня Александр Павлович, – вытянулся наглец. – Но не возбраняется и снизить пафос. Я и на Падловича не обижусь.

– Вот что, любезный Падлович. Отблагодарить мне тебя нечем. Сейчас я уезжаю. Когда приеду, и если мы вдруг встретимся, я тебя как-нибудь поощрю. А теперь прошу освободить помещение.

– Благодарю за угощение. – Падлович кивнул и уверенным шагом вышел из квартиры.

Глава 4. Ночная битва за лук

Вокзал, как погода, радовал. Или нагонял тоску. В зависимости от настроения. Сейчас Климу было плохо. Он с трудом поднялся по ступенькам вагона. Паровоз недружелюбно зашипел, словно старая больная змея. Голубь в клетке встрепенулся. Клим в полупустом общем салоне сел у окна, задвинул ногой кладь под сиденье, прислонил пылающий лоб к лекарственному холодному стеклу и с нервным храпом на выдохе уснул.

– Чаю?

– Что? – Клим недоуменно осмотрелся.

– Чаю желаете?

Перед Климом стоял вагонный проводник. Журналист на секунду пришел в себя. Он едет в вагоне. В окошке впереди на кривом участке показалась паровозная голова поезда.

Через мгновенье Клим пришел в себя и ответил проводнику:

– Да, двойной чай. С двойным лимоном. Без двойного сахара, – он еще пытался шутить. Сказал и снова уткнулся лбом в целебное оконное стекло.

Локомотив нырнул в тоннель приморской скалы Западная Клешня. Климу нравилось ехать в темноте в неизвестность. Даже в светлую неизвестность. Как во сне. Во внешнем мире жизнь текла иначе.

Чем дальше отъезжал поезд от Симфидора, тем настороженней чувствовали себя горожане.

И несмотря на то, что окраины были опасны, у некоторых горожан за городом были дачи, а для кого-то поездка за Клешню была возможностью вдохнуть свежего воздуха на полудиких просторах.

У некоторых пассажиров за пределами города жили родственники, в основном престарелые. Приходилось навещать их на свой страх и риск.

По вагону то и дело проходили музыканты со скрипками или гармонями, торговцы зажигалками, газетами и пирожками. Водили ягуара на тонкой цепочке и за мелкую монету разрешали его гладить.

Клим был поглощен пейзажами. Он просто созерцал горизонт – вначале степной, потом блеснувший морской гладью. Во время пути журналист выполнял услышанную им в детстве разминку для глаз: вначале смотрел на какую-то точку, пылинку или прилипшую мошку на вагонном стекле, потом через минуту резко переводил взгляд на столб или куст, а еще через время пытался сфокусироваться на удобной точке на горизонте.

Дорога его гипнотизировала. Засмотревшись на заросшие курганы бывших атомных электростанций (или каких-то давних селений), он забывал о злоключенияхвчерашней ночи.

Клим настолько увлекся упражнениями для глаз, что уже не обращал внимания на гомон продавцов за его спиной, восклицания фокусников и жалостливые песни инвалидов (реальных и мнимых) минувшей войны. Внезапно он почувствовал прикосновение, почти дружеское, на своем плече. Обернулся. Ему в лоб смотрело дуло револьвера. Неизвестный в маске настойчиво произнес

– Тебе что, отдельно кланяться? Давай деньги!

Клим покосился по сторонам и заметил, что все пассажиры сидели молча с поднятыми руками. Как будто отчаянно голосовали за такой неожиданный способ отбора денег. Журналист заметил в начале и конце вагона двух подельников его грабителя, очищающих кошельки пассажиров от того, что осталось после музыкантов и торговцев.

– А, да ты писака… – разочарованно, заметив шейный платок жертвы, произнес грабитель. – Что с тебя взять?..

Журналист напрягся:

– Я могу рассчитаться этим!

И полез в карман.

– Чем? – полюбопытствовал бандит.

– Пулями! – произнес спокойно Клим, выхватил свой Смит и Вессон, выбил у опешившего злодея револьвер, обхватил его за шею и прижал к себе спиной, словно живой щит.

– Эй, вы там, бросьте оружие!

Долгую сцену после этого, дуэль взглядов, бравурную музыку оставим романистам. Клим догадался, что бандиты не станут выдерживать пауз, поэтому журналист слегка присел, чтобы уйти с линии огня. И правильно сделал. В этот момент подельники изрешетили своего товарища, одна из пуль лишь слегка поцарапала и куртку Клима, остальные раскрошили вагонное стекло. Клим даже не успел выстрелить в ответ, как вдруг произошло нечто неожиданное: в один момент из разных концов вагона, словно брошенные в костер патроны, защелкали хаотичные выстрелы, и оба грабителя, сплясав короткий танец смерти, рухнули на пол: как оказалось, оружие было не только у Клима, но и у многих пассажиров. А те после того, как журналист отвлек внимание нападавших, мешкать не стали.

Судя по всему, этот инцидент был привычным на маршруте: еще до первых выстрелов женщины и дети скрючились на полу, а мужчины нащупали оружие.

Заслышав выстрелы (точнее, дождавшись, когда они стихнут), в вагон зашли железнодорожники и, не говоря ни слова, вытащили за ноги еще не остывшие трупы грабителей.

Клим, стирая с себя чужую кровь, поймал несколько восхищенных взглядов юных пассажирок, которые уже поднялись с пола, кокетливо одергивали платья и поправляли прически. Но нежиться в лучах нежданной славы вагонного героя не было времени. Паровоз дал протяжный свисток – скоро станция!

По скользкой и густой красной дорожке Клим вышел из вагона.

От станции Волнорезово, на которой оказался Клим, в одноименный поселок вела единственная дорога.

– Хорошо, что не в гору! – радостно пропел журналист и широкими шагами стал спускаться.

Трезвящий воздух моря заполнял легкие. Мерзость вагонной перестрелки исчезла вместе с пыхтением ушедшего поезда. Клим не любил не только молочный кисель, но еще насилие, войну, стрельбу и поножовщину. Но его пристрастия никого не интересовали.

Клим был поэтом и свою любовь одевал в костюмы и платья из букв. Но выше поэзии он ставил правду. И работа в газете позволит ему донести слово истины до тысяч читателей. Так он думал. В это он верил.

Дорогу неожиданно преградил шлагбаум. Из пятнистой будки, стоящей подле, вышел сонный охранник с винчестером, небрежно висящем на ремне через плечо. Только сейчас Клим заметил, что по обе стороны от поста вырисовывался местами покосившийся заборчик из колючей проволоки. За забором рос виноград, на горизонте голубело море.

– Проход только для местных!

– Почему так, сержант?

– Это вам в другом месте расскажут.

Клим остановился и извлек из-под воротника край журналистского платка:

– Я в командировку!

– Журналист? – так же равнодушно уточнил военный, записал номер Клима в свой блокнот и уточнил: – Цель визита?

– По письму нашей читательницы Феодоры… – Клим задумался, похлопал по карманам, достал из внутреннего письмо и добавил: – Тимофеевны.

– Есть такая, – довольным тоном произнес страж, – она нас вареньем угощает. Вы могли бы ей несколько пустых банок с крышками вернуть, а то мы у нее сейчас редко бываем.

Климу очень не хотелось переться по дороге с банками, но жизненный опыт научил его не спорить в подобных ситуациях, ведь охранник запросто мог задержать журналиста "до особого разрешения", "для выяснения обстоятельств".

– Конечно, передам, если донесу! – с напускной радостью согласился Клим.

Шлагбаум поднялся.

– Вот еще что, – напутствовал солдат, – не вздумай пересекать ограждение и подходить к развалинам: часовой стреляет без предупреждения!

Клим криво улыбнулся и пошагал к морю – с рюкзаком за спиной, с голубиной клеткой в одной руке и авоськой пустых банок в другой.

Он шел, и только заросли виноградника окружали его с двух сторон. Остановился, сорвал гроздь, сдул пыль с темно-синих ягод.

"Мускат Гамбургский". Его любимый. Уже реликтовый. Он мгновенно вспомнил дом. Ничто так быстро не возвращает в прошлое, как запах или вкус еды детства.

Несколько ягод просунул в клетку к голубю. Ошалевшая от путешествия птица, не сразу поняла, чем ее угощают, но вскоре распробовала предложенное.

Виноградники закончились быстрее, чем казалось. Вместо них появился двойной ряд колючей проволоки. А за ним нескончаемое пространство бетонных глыб. Когда-то такие изготавливали специально и бросали в море, чтобы не размывало пляжи. Эти же лежали далеко от берега. Из некоторых торчали проржавевшие арматурины и трубы. Клим не сразу догадался, что это такое. А когда понял, содрогнулся.

Когда алчные строительные боссы начали заставлять бетонными высотками Симфидор, некоторым, пришедшим слишком поздно, чтобы поживиться на уничтожении облика родного города, места в центре не досталось. Тогда они начали строить многоэтажные дома там, где никто никогда выше рыбачьей избушки не строил, – на песке. У моря. И дом и курорт. Два в одном. Их предупреждали, что почва в этом районе очень ненадежная, да и течение подмывает берег.

Был выход – разработать проект и возвести квартал на особых сваях. Правда, стоимость постройки возросла бы в разы. Строители, благо фирма была заезжая, решили, что дать взятки городским властям и заткнуть деньгами рты геологов, журналистов и прочих правдорубов куда как проще. А что потом будет с "песочными кварталами" строителей, не волновало.

Дома на песке, в прямом смысле слова, построили очень быстро. И благодаря тем же журналистам, за умеренную рекламную плату раструбивших о прекрасной застройке, микрорайон "Прибрежный" широко разрекламировали.

Строительство от моря расширялось в сторону виноградников. И тут снова заволновались законники. Оказалось, что нельзя, чтобы виноградники располагались вблизи домов: из-за опрыскивания лозы химикатами, могли пострадать жители ближайших строений. Стройку решили остановить, а потом передумали и начали… вырубать виноградники. Не сносить же дома, пусть и возведенные на сомнительных основаниях? Так и сделали.

А вот природа решила эту задачу по-своему.

Строительные боссы торопились. Чтобы побыстрее избавиться от своего ненадежного детища, квартиры продавали не очень дорого. И распродали все. Как и следовало ожидать, счастье новоселов оказалось недолгим. Однажды утром море слизало всю набережную. С фонарями. Потом уплыли ларьки и магазины. Потом началось самое страшное. Накренились и начали падать дома. Быстро, тихо, как башни из песка. Их выворачивало с корнями, как старые деревья. Мало кто из жителей спасся. Дома, упавшие в океан, стали могилами для некогда счастливых жильцов. Обтянутые остатками кожи и илом скелеты так и плавали в своих роскошных могилах. Так как извлечь останки всех оказалось невозможным, решили просто оградить территорию и охранять ее от любопытных и мародеров.

Дорога в поселок уходила вправо. По ней журналист и отправился дальше.

Феодора Тимофеевна оказалась древней, но бодрой старушкой, хотя слегка покосившейся, как ее крашеный известью домик.

Жилище бабули располагалось почти на краю пляжа, у высокой скалы. Между скалой и домиком был огородик, на нем и рос небезызвестный, многострадальный лук. Свежий декабрьский лук. Мечта гурмана!

– Вам тут баночки просили передать, – вместо приветствия воскликнул Клим, завидя во дворе хозяйку.

– Вы, наверное, журналист? Письмо позвало в дорогу! – догадалась старушка.

– Позвало, привело, накормило и напоило! – не ожидая сам от себя такой наглости, парировал Клим.

– Так это мы сейчас, – улыбнулась пожилая женщина, – Вы проходите, а я обедом займусь.

Клима определили в комнатку, выходившую окнами на луковый надел. Гость аккуратно поставил вещмешок на пол, а клетку с измученным голубем – на стол. Рядом с клеткой положил револьвер. Присел на мягкую пружинистую кровать и с убаюкивающим скрипом утонул в ней.

Тимофеевна закончила хлопотать на кухне, но когда зашла в комнату Клима, то он так крепко спал, что будить его не решилась. Пусть подремлет, решила женщина, ночью будет лучше бдить.

Вечерело. Клим открыл глаза, вскочил, потряс головой и мгновенно пришел в себя. Тимофеевна сделала настольную керосиновую лампу со стеклянным абажуром молочного цвета ярче и повторила свою простую, но загадочную историю.

– Только луком и кормлюсь: его хорошо берут рестораны Симфидора, – пояснила старушка. – Лучок ращу, как сыночка, – рыхлю, удобряю, разве что слезами не поливаю. А тут кто-то по ночам стал лук вытаптывать. Я следила – не уследила. Да и что я могу сделать, старая, против киклопища-то?

– Как вы сказали, "киклопища"?

– Его, гада, чтоб ему света последним глазом не узреть! А кого ж еще? Кому здесь безобразничать?

– А вы что, видели здесь чудовище? – насторожился Клим.

– Не видела и видеть не хочу. Чтоб он подавился моим луком, проклятый!

"Ага, значит, народные фантазии", – расслабился журналист. Вложил револьвер в кобуру, фотоаппарат повесил на шею, вещмешок с гранатами – за спину.

– Я пошел!

– Что же, голодным?! Возьми вот… – Тимофевна сунула горячий сверток, пахнущий сдобой.

– Мерси. Водички бы еще.

И, для порядка, уточнил, кивнув в сторону скалы:

– Злодей именно на этом участке хулиганит?

– На ем!

– Будем ловить! Когда станет совсем темно, поставьте фонарь, да поярче, на это окно, чтобы хотя-бы часть огорода освещалась.

Тимофеевна кивнула.

Клим вышел на порог и поежился от прохладного бриза.

Тишина и легкое шуршание волн. Молодая Луна слабо освещала участок, но вскоре глаза Клима привыкли к темноте. Через калитку в небольшой изгороди вошел на луковую плантацию. Чистота. Порядок. Никого.

Внезапно его посетила неприятная мысль. А может, бабке надоело одной куковать, вот и вызвала собеседника из города? Нет. Вряд ли. Из-под ног вырвалось нечто и с воплями взлетело к звездам. Клим, выхватил револьвер и с бедра выстрелил вслед неизвестному источнику шума. Из дома выкатилась бабка с ухватом в руках.

– Бей его!!! – заорала старуха.

– Кого "его"? – это птица была. – А Вас я попрошу, что бы ни случилось, не выходить из дома, а услышите выстрелы или еще что, лучше вообще спрячьтесь в подвале. Есть подвал? Нет? Тогда – под столом. Можно периной и подушками прикрыться. От пуль спасает. От зловонного дыхания киклопа или драконьего огня – не очень.

Бабка выронила ухват:

– Да кто ж меня палить-то будет? – охнула хозяйка.

– На войне как на войне, – успокоил Клим. – Могут в плен и не брать.

Тимофеевна тотчас растворилось в доме. В тишине Клим услышал, как изнутри лязгнула щеколда.

Так-то лучше.

Клим спрятал пистолет. Несмотря на то, что не попал в ночную птицу, не утраченная со времен войны реакция его порадовала. Он еще раз обошел луковое поле. Затем нашел на берегу охапку сухих водорослей, устроил удобный наблюдательный пункт у подножья скалы, немного над уровнем участка. Самодельная постель пахла йодом.

Месяц да лампа в окне – его товарищи по ночному дежурству – пристально всматривались в темноту. Костер решил на зажигать. Фонаря хватит. Когда Клима клонило в сон, он вскакивал, делал нехитрые гимнастические движения и начинал обход территории.

Несколько раз подходил к морю. Однажды спешно окунулся. Вода была не холодная, но еще недостаточно теплая для купания. Он снова пошел на пост.

Порой ему казалось, что находится на боевом задании, на фронте, что он не журналист, а разведчик. Вот почему он здесь, а не в городе, в объятьях пахучей и теплой Джес, и не на ящиках вместе с неумолкающим Таплером?

Клим то грустил, то вздыхал, то, затаив дыхание, вновь и вновь всматривался в темноту.

Ранний рассвет подвел обнадеживающий итог его дежурству. Все было в порядке. Ни одна луковка не потревожена.

Солнце еще не успело сменить красный окрас на золотой, как Клим уже сидел в теплой комнате, пил чай с пирогом-плетенкой и молча слушал размышления старушки.

– Может, вор вас испугался… Но вы же не останетесь здесь навсегда, а только уедете – опять начнется. Что бедной вдовице делать, ума не приложу.

– А что если частную охрану нанять? – с набитым ртом, наконец-то, вставил слово Клим.

– Были бы деньги, я бы вас и не беспокоила, платить-то нечем, – жаловалась бабуля. – Разве что луком. Но лук еще собрать надо, чтобы расплатиться. А собрать ночной злодей мешает.