Читать книгу Ведарь Перевертень. Книга 2 - Алексей Калинин - Страница 1

Глава 1

Перевертни довольно переглянулись, когда я «в ужасе» заслонился руками, упал на колени и пополз обратно. Никакого оружия в руках, но я успел заметить блеснувшую на солнце шляпку медной иглы. Тетя всегда заставляла носить с собой одну из игл. На всякий случай. Как гласит японская мудрость: «Даже если меч понадобится один раз в жизни, носить его нужно всегда». Понадобился меч, но он так невообразимо далек от меня… Я проломил три Защитных круга, и эта спасительная соломинка вылетела из петли на одежде.

Как до неё добраться? Оборотни урчали, предвкушая скорую потеху. Только бы доползти, а там мои шансы выжить немного увеличатся. Два метра до иглы, словно два миллиона километров – бесконечность.

Я играл самозабвенно, словно выступал перед Станиславским, подвывал и морщился. Мог бы даже описаться, но решил не переигрывать. Я отползал прочь, загребал руками влажную прелую листву.

Как же трудно двигаться – после преодоления кругов тело ломило, руки даже и не думали подниматься.

Надо собраться! Надо!

– Защитник! – прогрохотал рев правого «демона ночи». – А кто тебя защищать-то будет?

– Уйдите, бесы! Не трожьте меня, окаянные! – тонким голоском я проверещал в ответ. Вроде получилось.

Перевертни упивались своей властью над ползущим, ничтожным человечишкой. Растягивали удовольствие, наслаждались страхом и ужасом. Возвышались над слизняком, словно вставшие на дыбы кони.

Все для зрителей, все для успеха…

Убить! Уничтожить!

Время понемногу замедлялось. Полтора метра до иглы. Шляпка краснела как налитая солнечным светом клюква среди пушистых кисточек мха – тонкий столбик надежды на победу, надежно утопленный в мягкой земле. До иглы всего один прыжок, пара шагов или пять ползков – только бы не заметили. Я старался не показывать направление, а медленно отползал. Прочь от оборотней, прочь и ближе к игле.

– А хочешь стать таким же бесом? – спросил оборотень и шагнул по направлению ко мне.

Второй же принюхивался, блестящий нос подергивало под дуновения ветра.

– Нет! Не-е-ет! Мама-а!! – пропищал я и отшатнулся от нависающей глыбы мышц.

Получилось выиграть ещё полметра – протяни руку и возьми, но гулко ухнула земля. Возле перепачканных рук выросла нога перевертня, по которой струились взбухшие вены, они словно бечевками перетягивали мохнатый ствол.

Цель так близка, но нельзя показывать вида, нужно продолжать играть. Я испуганно сжался, остальными чувствами следя за оборотнем. На плечо легла лохматая лапа с острыми когтями, словно выструганными из крепкого дерева. Крючковатые пальцы похожи на толстые ветви вяза, крупные, шершавые. Спинным мозгом я ощутил, как оборотень приготовился вцепиться в шею «беззащитной» жертвы, но его тяжелая лапа слегка подтолкнула мое тело вниз. Я не преминул этим воспользоваться.

Нырок головастиком в молодую траву, и кончик носа почти уперся в шерсть на мускулистой ноге. Запах мокрой псины ударил в нос. Глаза уперлись в красного муравья, который спешил по своим делам и перебирался через жесткие волоски. Вот ему-то совсем наплевать на двух громадин в синем небе – он тащил соломинку.

  Руки скользнули впереди, пузом я ощутил выпирающий из земли корень. Дождевым червем в руку скользнул холодный стержень. Есть! Теперь я вооружен и даже опасен, хотя и подвываю от ужаса.

Играть!

Всё для благодарных зрителей!

– Тля! – прогремело надо мной так, словно небольшой обвал случился в горном ущелье. – И ты хотел заступиться за девку, когда сам себя не в силах защитить? Ты не достоин человеческой смерти и будешь раздавлен как насекомое, как вонючий клоп.

Нога убралась, пора!

Выдох!

Время замерло, застыла в воздухе тополиная пушинка, еле-еле поднимались крылышки у пролетающей мимо стрекозы. В её фасеточных глазах отражалась поднятая лапа оборотня, словно танцующий ухарь выделывал коленце и замер, прежде чем топнуть о землю; отражался я под лапой; отражался второй оборотень, который скалился в стороне. Окружающий мир покраснел…

Я перекатился на спину и выстрелил правой рукой! Как раз в точку на ноге, что парализует волосатую конечность. Как на тренировке – удар и тут же откат от чудовища.

Время вернуло свой прежний ход, зашумел в кустах проснувшийся ветер. Перевертень взвыл, ударив по пустому месту. Лапища взорвала дерн и по щиколотку погрузилась в мягкую землю.

Я успел подняться и встал в стойку. Вот теперь поиграем по-настоящему!

Оборотень двинулся ко мне, но парализованная нога предательски подломилась. Огромный зверь едва не рухнул ничком. Каким-то чудом «насильник» восстановил равновесие и перенес вес тела на здоровую ногу.

Бросок вперед!

Шпалой пронеслась над головой смертоносная лапища. Игла с легким чмоканьем впилась в левую глазницу. Вслед за брызнувшей алой струйкой скулящий вой разорвал вечерний воздух.

Я тут же отскочил, боковым зрением проследил за вторым оборотнем, и сделал скользящий блок. Лапища пронеслась в миллиметре от виска, слегка взъерошила волосы.

Раздался тихий звук хлопка второго глаза. Я успел присесть под лохматой лапой и снова отпрыгнул. Ослепленный перевертень замахал лапами как мельница при сильном ветре. На один из мощных ударов и наскочил лохматый коллега. Оборотень кинулся на помощь, но я увернулся и поднырнул под мохнатую балку ослепленной мельницы, которая с треском врезалась в лобастую башку напарника.  Пока нападавший оборотень отлетал, я успел вонзить иглу в лоб ослепленного. Тот вздрогнул и обмяк, устало опустил лапищи вдоль тела.

Волосы втягивались в тело, темная сморщенная кожа разглаживалась и светлела. Перевертень уменьшался в размерах, переходил в человеческое состояние. Парень в плавках завалился назад, во лбу, как красная точка у индусов, красовалась шляпка медной иглы.

Остался удар в сердце!

Скользкие от крови пальцы едва успели захватить шляпку, когда подлетел второй оборотень. Широкой, размером с лопату для снега, лапищей меня отнесло в сторону. Двигался оборотень гораздо быстрее первого. А тот теперь лежал подрубленным стволом на окровавленной траве. Я перекатился через голову и вскочил на ноги, сжимая скользкий стержень.

Выдох.

Сил не осталось, руки налились свинцовой тяжестью. Возникла предательская мысль – закрыть лицо и будь что будет, но я тут же отогнал ее в сторону.

– Ведарь! – прорычал оборотень. – Мы тебя давно ищем!

– Шел бы ты своей дорогой, перевертень! – я старался отдышаться, но не отрывал взгляда от оборотня.

– Ты один, ведарь! Смирись и прими быструю смерть!  Или немного посопротивляйся! – рыкнул оборотень и перенес вес на правую лапу.

Оборотень хрипло дышал и радостно скалился непонятно чему, похоже, потеря напарника его ни мало не смутила. Я успокаивал дыхание, готовился к нападению, «качал маятник» – чтобы уйти с линии атаки и оказаться сбоку противника.

Солнце почти скрылось за горизонтом, лишь окрашенные оранжевой краской лучей верхушки деревьев показывали, что оно ещё здесь. На полянке лежали два молодых человека, а также две девушки без сознания. А на краю поляны, неподалеку от могучих сосновых стволов, застыли друг напротив друга человек и оборотень. Картинка из фильма ужасов…

Руки тяжелые, как чугунные болванки. Ноги дрожат, но не от адреналина, а от усталости. Воздуха не хватает, глотаю его как воду – такой же жидкий и прохладный. Пот водопадом струится вниз, спутанные волосы лезут в глаза.

Вдох.

Оборотень броском кобры оказался возле меня. С земли взлетел мох и тонкие веточки – массивная лапа шлепнула по тому месту, где мгновение назад находилась моя ступня. Я вальсирующим пируэтом ушел в сторону и ударил верной иглой снизу вверх, метясь в заросший кудлатой шерстью глаз.

Рука так и повисла в воздухе, перехваченная стальной хваткой когтистой лапы…

Удар другой руки ушел в сторону – так ракеткой отбивали легкий волан играющие дети. Оборотень довольно скалился, глядя на мои слабые попытки вырваться из металлической лапищи. Предательская мысль сдаться снова вернулась, но я вопреки всему продолжал сопротивляться, свободный кулак поднимался раз за разом. Мои удары с легкостью отбивались.

Ноги подламывались, глаза жег огонь едкого пота, в раскаленные легкие не поступало достаточно воздуха. Рука с зажатой иглой понемногу синела от крепкой хватки. Красные глаза оборотня светились предвкушением скорой победы над обессиленной жертвой.

Я не смог увернуться…

Перевертень схватил меня в охапку, и огромные зубы оказались в нескольких сантиметрах от лица.

Ненавижу! Уничтожить!

Железные лапы неторопливо сжимались, жизнь понемногу уходила из меня, как сок из сдавливаемого пакета. Попытки уколоть иглой лохматое тело не привели к успеху – оборотень лишь морщился, как от щекотки. Безуспешно пиная чугунные колонны, я не мог пошевелить руками, вдыхал зловонный смрад.

  Зверь не торопился кусать, ждал, пока мое тело окончательно обмякнет, играл как кошка с мышкой, то разжимал, то снова сдавливал лапами. В глазах темнело, словно невидимый оператор гасил свет в кинозале перед наступлением фильма. Время почему-то не останавливало своего хода, я умирал в стягивающем обруче.

Воздух не хотел входить в сжавшиеся легкие, я видел как кусты и деревья окрашивались в серый цвет. Оборотень наблюдал за моей агонией с интересом профессора, разглядывающего в микроскоп жизнь бактерий. Спасения ждать неоткуда, рядом нет тетки-заступницы.

Мелькнула мысль – зачем полез в это дело, а не пробежал дальше за защитными кругами? Я устыдился такой мысли, и это придало немного сил. Их как раз хватило, чтобы слегка взмахнуть кистью. Игла бордовым росчерком взлетела вверх. Ладонь заломило от неловкого броска.

Мутнеющим сознанием я отметил несколько переворотов блестящей палочки. Оборотень слегка скользнул по ней краем глаза и тут же уставился на меня, не желая пропустить ни мгновения выдавливания жизни. Я вытянул шею и успел ухватить иглу за шляпку. Зубы противно заныли, когда вцепились в жесткий металл.

Чмок!

Оборотень ещё радостно скалился, когда мои губы коснулись шерсти, окружающей глазную впадину. Лохматая голова резко отдернулась, едва не вырвала зажатую в зубах иглу. Из пустеющей глазницы полилась бело-красная жижа, сопровождаемая жутким ревом боли. Уши тут же заложило толстой ватой, не пропускающей ни звука.

Кольцо лап слегка разжалось, и прохладный воздух струей окатил раскаленные легкие. Сквозь мутную пленку увидел, как зубастая пасть стремительно приближается к моему горлу.

Помирать так с музыкой!

Я устремился иглой в оставшийся глаз, подал голову навстречу острым зубам, словно укротитель, засовывающий голову в пасть льву. Клыки коснулись моей кожи, но тут же отпрянули, когда игла пронзила второй красный глаз. Щетинистый нос тяпнул по подбородку так, что у меня хрустнуло в шее. Лапищи взлетели к осиротевшим глазницам, я же, как сброшенный с телеги мешок картошки, рухнул в примятую траву.

В полете я успел пронзить черное сердце оборотня, словно дятел пробил крепкую кору.

Воздух! Вдох!

Сквозь сжатые зубы свежий ветер проникал вместе с какими-то крошками. Сверху упал обнаженный человек, придавил центнером веса к мягкой траве. Я еле дышал, болело все, что могло болеть, начиная от корней волос и заканчивая ногтями на ногах.

  Крошки оказались кусочками крепко сжатых зубов – от напряжения чересчур сильно стиснул челюсти.  Дело ещё не закончено – отдыхать рано, нужно завершить дело и нанести каждому перевертню по последнему удару.

Я спихнул тяжелое тело неудавшегося насильника, тот перекатился на спину, выставил вверх торчащую из груди шляпку иглы. От медного штырька по розовой коже растекались струйки алой крови, капали на примятую осоку. Сквозь судороги маячило легкое дыхание, оборотень ещё жил, и вскоре может восстановиться, если не принять срочных мер.

Преодолевая немощь и охватившее бессилие, какое появляется при очень высокой температуре, я смог подняться на колени. Голова казалась опустошенной дождевой бочкой, непослушные пальцы скользили по окровавленной шляпке, срывались и захватывали вновь.

Медленно вышел блестящий стержень, тотчас цвиркнул небольшой фонтанчик, в такт ещё бьющемуся сердцу. Игла выскользнула из непослушных рук, окрашенная осока жадно вцепилась в моё небольшое оружие. Ещё три вдоха и выдоха…

Через «не могу», через «не хочу» я потянулся за иглой и услышал, как рядом хрустнула ветка. Ещё одного оборотня я бы не вынес. Сквозь мутную пелену я рассмотрел стоящую Юлю.

2

Понимаю, как я выглядел в любимых глазах, весь оборванный и окровавленный, на коленях перед ослепленным противником, когда ещё один валялся поодаль… Юля испуганно смотрела на меня, как на чудовище. Как на монстра, который убивает всех на своем пути. Испуг и одновременно отвращение читались в её взгляде. Она даже не пыталась прикрыться, забыв о своей наготе.

Как ей объяснить, что на самом деле произошло?

– Ка-ак ты себя ч-ч-чувствуешь? – слова выдавливались по капле.

Усталость накрывала тяжелым пологом. Сейчас бы лечь и забыться. Рядом с трупами. Неважно. Но ещё нужно завершить начатое.

– Я в порядке, а ты весь в крови… Что случилось? Что с ними? – Юля показала на лежащих оборотней.

– Юля, я должен… закончить одно дело. Проверь, пожалуйста, как там твои… друзья! – рука скользнула по игле.

Оставалось нанести два удара. Только бы девушка отвернулась. Карие глаза ещё раз сверкнули, и Юля бросилась к лежащей паре. Тихо приговаривая, она попыталась привести их в чувство. Мне хватило этого времени, чтобы успокоить оборотней навсегда.

Навсегда.

Твари больше не будут ходить по земле…

В голове мутилось, руки тряслись как у эпилептика, в ноги налили раскалённого свинца.  А ещё надо было убрать эту мерзость, утащить в кусты, а после похоронить! Чтобы случайно не наткнулись дети, чтобы не возникало вопросов у взрослых…

Вдох и выдох.

Шаг за шагом, кровь окрашивала траву в грязно-бурый цвет… протянулись мятые полосы… выскальзывала из рук ещё теплая кожа. Второе тело скатилось в небольшой овражек и легло поверх первого. Нужно закрыть от случайных глаз. Кто-то бросил сверху ветку.

Юля!

Девушка накинула поверх разорванной одежды мужскую ветровку, но длинные ноги всё равно белели в вечерних сумерках.

– Они очень плохие люди. Я не оправдываю тебя, Саша, но ты иначе не мог.

Странно такие речи слышать от девушки, я думал, что Юля завизжит, убежит, или ударится в слёзы. Красавица, которая снилась мне по ночам, стояла рядом и помогала закидывать трупы травой и ветками.

Я жестом показал, что хватит. Отошли на десяток метров, и я рухнул на колени. Юля обеспокоенно подхватила меня, опустилась рядом. Я жестом показал, что всё в порядке. Тошнило. Во рту перекатывался металлический привкус.

– Как твои друзья?

– Понемногу приходят в себя, я волнуюсь больше за тебя. Снимай майку, я обработаю раны. Ох, и ничего себе, – вырвалось у неё при взгляде на мою спину.

Я весь один сгусток боли, поэтому не ощущал что там… Разодранная в клочья майка предвещала мало хорошего. Юля побежала к слабо шевелящимся друзьям и вернулась с автомобильной аптечкой.

– Не дергайся, сейчас будет щипать! – её прохладные пальцы скользнули по спине.

От нежных прикосновений боль отступила и тут же вернулась обратно. В голове всё зашумело, когда по спине прокатились капли лавы. Я даже услышал, как зашипела перекись водорода на краях раны.

– Тебе срочно нужно в больницу! – безапелляционно сказала Юля.

– Ничего, на мне заживает как на собаке. Как ты здесь оказалась? И почему в такой компании?

– После твоего письма я не отставала от Евгения, и он под большим секретом рассказал, что ты живешь в Мугреево. Я упросила отчима отпустить нас с Таней и её парнем в поход. Ехать до вас недалеко, мы и решили остановиться на ночь на природе, а утром собрались погулять по селу и… возможно… увидеть тебя. А эти, – она кивнула на овражек, – появились из кустов и сначала попросили закурить, а потом начали приставать. Серёжка вступился за нас, они его избили, ударили Таню. А меня… Потом я увидела тебя и… потеряла сознание.

– Значит, я успел вовремя. Ой! – дернулся я на очередной ожог.

– Извини, ещё немного осталось!

– Ничего, всё нормально. Но отсюда нужно уходить. Вдруг они были не одни.

– Ночь наступает, вряд ли кто-нибудь придет. А в темноте я боюсь идти, ты весь изранен, да и ребята ещё слабы для переходов. Давай, переночуем здесь, а утром поищем помощи?

Рядом с убитыми оборотнями ей спокойнее? Странная девушка, может, я чего-то о ней не знаю? Головокружение накинулось с новой силой, и окружающий лес завертелся в бешеной пляске. Юля теребила меня за плечо. Почему я лежу на земле? Зачем на меня бросились кусты?

– Саша, Саша, очнись, – беспокоилась Юля.

– Всё в порядке, секундная слабость. Пройдет.

– Пойдем к палатке, там сейчас костер разведут. Ты должен прилечь.

Я и сам не заметил, как на небо высыпали звезды. Думал, что это в глазах так потемнело. Парень благодарно пожал мне руку, что-то говорил, но слова с трудом проникали сквозь шум в ушах. Темноволосая девушка раньше была рыженькой, я вспомнил, как в тот злополучный вечер девушка танцевала с Евгением. Она чмокнула меня в щеку. Я промычал в ответ что-то героическое.

Ноги не держали, и я чуть не повалился у брезентового полога. Но всё же взял себя в руки и заполз внутрь. Рухнул на спальный мешок и почти отключился, когда почувствовал, что рядом кто-то есть.

– Ты спас меня, Саша! – промурлыкал девичий голос.

– Юля, я не мог поступить иначе, – слова выдавливались с трудом, как паста из полуоткрытого тюбика.

– Я никогда не была с мужчиной… а эти…

– Всё позади, Юля, всё позади, – глаза слипались, в этот момент так хотелось, чтобы меня оставили в покое.

– А у тебя… У тебя когда-нибудь было?

Спрашивать такое у современного студента? В наш продвинуто-сексуальный век? От удивления у меня даже распахнулись глаза. Юля сняла ветровку, и отблески костра играли на её коже красными всполохами. Спать определённо расхотелось, невзирая на боль и жжение в суставах. Обнаженная грудь манила коричневато-розовым пятнышком с налившимся кровью соском, который походил на покрасневшую клюковку.

Я потянулся рукой, когда Юля мягко остановила:

– Подожди, скажи,  у тебя раньше… это… было?

Я вспомнил слова опытного общажного ловеласа о том, что с девушками никогда нельзя говорить о бывших. Не рассказывать же Юле о Людмиле, пришлось отрицательно помотать головой.

– Нет, как-то не до этого было. Учёба и спорт занимали всё время.

– Ты мне не врёшь? – её глаза поблескивали в сумраке палатки.

– Не вру, – я постарался сделать голос как можно более убедительным и снова потянулся к ней.

Недалеко от убитых оборотней. И о чем я думал? Хотя понятно о чём, если даже боль перестал замечать.

– Подожди, у тебя есть…

– Нет, – я сразу мотнул головой.

Вот так вот рушатся мечты. И боль начала возвращаться.

– Я сейчас. У Сергея спрошу, – Юля накинула ветровку и выскользнула наружу.

Я остался ждать, дохнул на ладонь, принюхался, вроде ничего. Улыбнулся во все свои тридцать два зуба, когда снаружи раздался испуганный крик. Я дернулся наружу, но не успел… Крыша палатки смялась внутрь и ударила в лицо…

Мир вспыхнул ослепляющим светом боли, заполнил пространство головы и растворил меня в ней.

Яркая вспышка канула в непроглядную тьму…

Глава 3

– Ну, ты чово, Петруха? – Степан вглядывается в мое дергающееся лицо, пока перевязывает рану. – Сильно зацепило?

Перед глазами до сих пор зрелище – залетает круглая бомба и крутится на полу. Много таких снарядов прилетает со стороны германцев, но так близко падает в первый раз. Она взорвалась, а я тогда успел ещё подумать, что всё, амба. Цепляет осколком, вроде царапина, но попадает по артерии, кровь так и брызжет струйкой. Хорошо ещё, что рядом Степан оказался. Помогает. Перевязывает.

– Терпимо, и не такое заживало.

– Подавать смогешь?

– Смогу, пустяки.

– Вот и хорошо, нам бы ещё немного продержаться, – мы приникаем к раскаленному «Максиму».

Светлеет край неба, понемногу проступают очертания далеких окопов, мелькают оранжевыми точками костры кухонь, перемещаются искорки факелов. Крепость «Осовец» держится шестой месяц и не собирается сдаваться немцам. Толстые стены испещрены осколками, пол и перекрытия зияют огромными дырами от снарядов. Голодные, замерзшие, мы стоим из последних сил. Мы – русские солдаты…

Юля! Юля!! Юля!!! Я очнулся от созерцания ада и вспомнил, что только что было.

Старуха с косой постоянно вальсирует рядом. Я почти ни с кем не знаком, всех новобранцев… почти всех забрала безносая…

По сводкам разведчиков к нам стягивают семь тысяч бойцов и это против тысячи русских воинов, половина из которых необученные ополченцы… Страшно, до скулежа страшно, но мы держимся. Мы стоим насмерть, за свою Родину, за Россию. Мысли об отступлении посещают, но давлю их на корню. Я не могу предать остальных…

Что же произошло? А? Я не хочу видеть сон, я хочу обратно!!! Я попытался удариться изнутри о того, чьими глазами смотрел, но мое бесплотное тело словно висело в невесомости, а тело бойца жило своей жизнью и подчинялось только хозяину.

Степан с самого начала обороны здесь воюет, израненный телом, с издерганными нервами. Выходит из бруствера за секунду до взрыва, ускользает от пуль и осколков, что вонзаются в то место, где он только что стоял. Счастливчик, чего нельзя сказать о напарниках по расчету, пятерых забрала безносая. Степан – везунчик, но в то же время никто не хочет выходить с ним в пару. Мужчина словно перебрасывает свою долю на напарников.

– У меня есть медальон заговоренный, вот он пули и отводит, – смеётся на расспросы Степан.

Даже как-то показал медную бляшку, не больше алтына. На одной стороне искусно выбит арбалет, позади какие-то древние руны. Говорит, что от деда досталось и теперь охраняет пуще железобетонных стен. Говорит с улыбкой, а глаза смотрят испытующе – верю ли?

Медальон! Он такой же как у меня – значит это тоже ведарь? Быстрее бы закончился сон, ведь там Юля…Там Юля!!!

Вот и меня цепляет, хотя вряд ли из-за везучести Степана. У нас почти все воины в той или иной степени ранены. Убитых не успеваем хоронить, огромные серые крысы шмыгают по трупам. В наше окно уставился пустыми глазницами мой старый знакомец. Наглые вороны выклевали ему глаза. Михайло лежит всего в сотне метров, но к нему нельзя приблизиться – летним ливнем сыплются пули, бомбы, гранаты. Артобстрел продолжается, снаряды ухают с частотой швейной машинки, гул от взрывов почти сливается в один сплошной вой. Наша артиллерия отплевывается в ответ.

Я протягиваю ленту с уложенными свинцовыми малышами, щелкает затвор и «Максимка» снова оживает, посылает смерть по чернеющим окопам. Степан редко стреляет мимо, за каждую пригоршню патронов окопы расплачиваются одной немецкой жизнью. Наш пулемет редко стоит без работы…

Я невольно стал сопереживать солдату. Жар битвы увлек меня – если сейчас не могу узнать, что случилось с Юлей, так хоть больше запомнить из показанной жизни.

Разведка доносит, что идут странные приготовления у немцев, показываются какие-то баллоны, трубки. Мы догадываемся, что грядет химическая атака, но не можем ничего ей противопоставить. Остаётся стараться выбить как можно больше противников. До чего же тошно смотреть, как палач раскладывает свои инструменты.

В желтое небо, похожее на голландский сыр, взвивается яркая ракета – что-то начинается. Какой-то сигнал для немцев, хотя нас и так обстреливают не переставая.

Пехотная атака?

Вряд ли, когда немцы идут – их пушки молчат. Не желают они попадать под свой обстрел.

Неужели начинается химическая атака?

– Петруха, смотри! – Степан машет головой на окопы. – Вон она как, смертушка-то приходит!

Я облокачиваюсь на выщербленный подоконник и выглядываю наружу, где из окопов выползает темно-зеленая полоса. Ветер весело гонит эту тучу в нашу сторону, словно туман набегает на чахлые деревца в долине. Однако, если утренний туман светлеет белыми космами, то эта туча зеленеет болотной тиной.

Смерть идёт, накрывает широким подолом балахона всё, что попадается на пути. Вижу, как хватаются за горло пехотинцы в окопах, сгибаются и падают скрюченные люди, похожие на мух, что засыпают зимой между стекол.

– Отче наш, иже еси на небеси! – кричит молодой солдат, что стоит у скрытой в рощице пушки, когда к нему подползает волна.

Мы зачарованно смотрим на нее – впервые сталкиваемся с такой подлостью войны. Ни противогазов, ни баллонов с кислородом, лишь взрывающиеся снаряды, визжащие осколки и неумолимо ползущая широкая полоса. Около тысячи человек в крепости, и никуда не отойти – артобстрел не дает высунуться.

Я был готов взвыть вместе с солдатом от полной безысходности – деваться некуда и молодое тело должно лечь бездыханным трупом. Наверно, так себя ощущают приговоренные к смертной казни, которых ведут к месту последнего вдоха.

– Эй, Петруха, воду тащи! – Степан скидывает сапог и живо разматывает ткань портянки, затем орёт так, что перекрывает грохот взрывов. – Бойцы, укутывайте рыла мокрой тряпкой!!!

Солдаты, кто слышит клич, тут же садятся на пол и начинают исполнять указание. Темно-зеленая масса приближается, подергивается как живая под порывами ветра. Клубятся валы дыма внизу, сверху полоса разрывается на зловещие клочья.

Я срываю с пояса фляжку и, смочив портянку, передаю баклажку Степану. Его продырявленная фляга лежит поодаль – на днях немецкая пуля попала в днище, когда он пил, и на выходе вильнула в левую сторону, просвистев у края уха. Эта пуля ещё раз подтвердила славу Степана как везучего человека – несколько миллиметров вправо и он бы сейчас не командовал.

Застарелым потом пахнет мокрая повязка на лице. Я оглядываюсь на сослуживцев. Взрывы и разряды никого не пугают –  приближается гораздо худшая участь, от которой не спрятаться и не скрыться за толстыми стенами.

Посреди нашей площадки падает и подпрыгивает небольшой цилиндр с оперением на конце, из него тут же начинает струиться ядовитый дым. Немецкие артиллеристы переходят на газовые снаряды, не дожидаясь, пока темно-зеленая смерть накроет крепость ядовитым плащом. Я выбрасываю цилиндр наружу, но прилетают другие, ещё и ещё, зеленый туман поднимается выше.

Мне стало страшно, я понял, что чуют люди в газовых камерах – я задыхался вместе с солдатом.

По моим легким скальпелем хлещет резь, воздух заходит расплавленным свинцом, каждый вдох сгибает пополам…

Справа ничком падает соратник по строю, двадцатидвухлетний парень с Рязани. Так и не успели толком познакомиться – ни по пути в этот ад, ни в перерывах между обстрелами…

Степан опускается на колени, сотрясаемый жутким кашлем, я тоже обнимаю холодный пол – в надежде захватить глоток неиспорченного воздуха…

Сознание мутится, все плывет перед глазами, куски железобетона, отскочившие от стен, то увеличиваются в размерах, становясь величиной с дом, то уменьшаются до горошин. Исчезает крепость вместе с ужасами смерти…

Перед глазами всплывает лицо оставшейся дома любимой Татьянки, как она стоит в лучах уходящего солнца, обнажаются в улыбке сахарные зубки, легкая рука манит к себе. Вокруг, до самого горизонта, расстилается широкий луг, его покрывают васильки, ромашки, колокольчики. Тучи бабочек носятся в таком прозрачном воздухе, что можно заглянуть за край земли, за кучевые облака, что стараются поймать красное солнце.  И Татьянка манит к себе, она сияет внутренним светом, босоногая, в простом легком сарафанчике, воздушная и неземная. Татьянка сулит райскую жизнь… и избавление от боли.

Я разглядел его видение! Я был во сне спящего. Просто мозги завернулись, когда попытался представить себе то, что именно я увидел…Это на секунду отвлекло от мысли о Юле.

Я делаю шаг к ней, но кто-то грубо вытаскивает из вечного блаженства, заталкивает обратно в кромешный ад…

Страшное, в лоскутах обожженной кожи, лицо Степана выныривает вместе с грохотом взрывов и нестерпимой боли внутри. Я пробую моргнуть, дико режет глаза, словно в лицо швырнули лопату мелкого песка. Возле лица вздрагивают осколки бетона, я подтягиваю руки к груди, сворачиваюсь в клубок…

Ужасающая боль раздирает изнутри на крохотные осколки… я лежу на раскаленных углях костра. Жесткие руки трясут меня, не давая вернуться обратно на солнечную поляну.

– Петруха, поднимайся, рано ещё умирать, – хрипит знакомый голос, приглушенный окровавленной тканью.

– Да, Степан, встаю, – свистящим сипом слова вырываются наружу.

Я оглядываюсь по сторонам, шея поворачивается со страшной болью, словно она в раскаленном ошейнике. Вокруг ужасающая картина: защитники крепости лежат в тех позах, в которых скашивает безносая спутница войны; ядовитый туман стелется по обглоданным снарядами стенам, обтекает жертвы, лижет винтовки, оставляет зеленый налет на блестящих стволах.

Приходит в себя старый солдат, сибирский охотник, что попадает белке в глаз, трясется в жутком кашле, но перед тем, как открыться глазам, его обожженная рука хватается за цевье верного ружья. Шевелится ещё один. От кашля сгибается калачиком другой солдат. Осыпанные пылью рваные гимнастерки, перевязанные тряпками лица. Оглушающий каркающий кашель перекрывает гром канонады. Я пытаюсь подняться и опираюсь на лежащего рязанца, он уже никогда не сможет встать.

Мне стало страшно – я впервые видел такое количество мертвых людей.

Похожие на ужасающих упырей, что по ночам встают из могил, солдаты стягиваются к нам, спотыкаются о трупы лежащих соратников. Окровавленные портянки на лицах, безумные красные глаза, дергающиеся движения…

Очень много солдат не могут подняться. Немыслимо много… Верный «Максим» оставляет на обожженной руке зеленый след, когда хватаюсь за кожух, чтобы подняться

В смертельной полосе показывается просвет, двигаются далёкие фигуры противника. Похоже, что немцы собираются пойти в атаку, и взять неприступный Осовец… Неприступный героизмом и выдержкой русских солдат. Думают, что здесь все подохли от удушья.

– Все, кто может держать в руках ружьё! За мной! Русские умирают, но не сдаются! Кто не может идти – встает у пулеметов! В атаку!!! – хрипит Степан и тут же сгибается в жестоком кашле.

Брус ворот отлетает в сторону, распахиваются деревянные створы. Шатаясь, держась друг за друга, кашляя и сплевывая куски легких, русские солдаты идут в последнюю атаку. Без надежды на успех, без надежды увидеть завтрашний день, без надежды прожить ещё чуть-чуть. Мы вышли в темно-зеленый дым, словно окунулись в заросшее ряской болото и двигаемся по днищу.

Мы идём по железной дороге, избрав насыпь ориентиром в непроглядном ядовитом тумане. Несколько десятков против семитысячной орды противника, чей гулкий рев радости слышен вдалеке. Радуются, твари, думают, что победили…

Я восхищался выдержкой и волей к победе солдата, чьими глазами смотрел сквозь зеленоватую дымку. Восхищался и понимал, что он уже не жилец, с таким отравлением не выживают, а тем более не идут в атаку.

Всё расплывается перед глазами, тело выворачивает наизнанку, жаркая боль хлещет раскаленными плетьми. Изо рта льётся кровь, в кашле вырываются скользкие кусочки мяса, но яростная жажда как можно дороже продать свою жизнь толкает вперед тяжелым локомотивом.

Степан топает рядом, корчится от удушающего кашля, падает и вновь поднимается. Торжествующий ор приближается, уверенные в своей победе, немцы спешат добить тех, кто ещё шевелится. Они не догадываются, кто их ждет за непроглядной пеленой смрадного тумана. Они даже не знают, что мы уже подняли винтовки…

Сзади разрываются артиллерийские снаряды, впереди летит победный вой. Среди ядовитого тумана, по пожелтевшей траве бредут «мертвые» русские солдаты. Идут выбирать немцев в спутники на прогулку до небес.

Я ощутил, как по невидимому телу вполне ощутимо пробежали мурашки. Я хотел выбраться из сна и одновременно досмотреть его до конца. Степана я уже видел раньше… Видел во сне про Великую Отечественную войну, также с Давыдовым. Он постоянно фигурирует в моих снах…

Пушечными ядрами выныривают навстречу три огромных бойца в противогазах. Ошеломленно останавливаются, разглядев наши фигуры. Мне хватает секунды, чтобы раскроить брюхо ближайшему фрицу. Сизые кишки вываливаются скользкими веревками на землю. Остальные двое громко рычат.

– Как же без вас, твари! – кричит Степан и срывает с шеи заговоренный амулет.

– Умри, ведарь! – на чистом русском доносится из-под противогазов.

Немцы складываются пополам и тут же выпрямляются, увеличиваясь в размерах. На телах рвется одежда, слезает вместе с кожей. Блестят выбитые стекляшки противогазов, резиновые маски рвутся, обнажают вытянутые звериные морды.

Снова перевертни! Как же там Юля?

Два огромных получеловека-полуволка стремительно кидаются на согнувшегося в кашле Степана. Под штыком шевелится располосованный немец, я, выдернув штык, вонзаю острие ещё раз, в сердце. Он и не думает умирать, вертится как пришпиленная бабочка и хватается за цевье. Человек бы уже умер, а этот фриц всё никак не сдохнет…

Степан пропадает из виду, лишь мутное пятно скользит между машущими огромными лапами оборотнями.  Да этого не может быть – это неправда! Я крещусь и снова вонзаю штык в живучего фрица.

Бабушка рассказывала страшные истории пострелятам, чтобы те не шалили и не слезали с полатей, но чтобы эти страхолюдины существовали на самом деле…

Сон или явь?

Может сейчас снова выйдет Татьянка и уведет меня в сказочную даль?

Боль, разрывающая на мелкие части, показывает, что это не сон, а проклятая явь.

Клацают клыки, пытаются ухватить ускользающего солдата. Вот один зверь отлетает, зажимая морду, и на лету превращается в человека. Грохается на землю здоровенный фриц, а не лохматый оборотень. Секунду спустя рядом впечатывается в землю ещё один голый человек.

Степан поднимается с колен, в руке блестит зубчатый кругляш, покрывающийся зеленой накипью. Под штыком дергается немец, смотрит на меня сквозь окровавленные стекляшки противогаза. Я вишу на ружье и вижу, как штык до дула погружается в тело немца.

Он не умирает…

– Твари! Все им мало! – сипит Степан.

Напарник бухается рядом с дергающимся немцем и поднимает руку с зубчатым медальоном. Четыре резких удара и немец затихает, смотрит в небо пустыми глазницами противогаза. Я выпускаю винтовку и падаю на желтую траву, раскаленный кашель сотрясает тело.

– Кто это? – удается просипеть пересушенным ртом.

– Выживем, узнаешь! Обязательно узнаешь. А сейчас, пошли. Ура-а-а! – вопит нечеловеческим голосом Степан, помогая мне подняться.

Это «Ура-а-а» придает сил, вливает в тело новую оживляющую кровь, клич подхватывают плетущиеся бойцы. Этот крик ярости сминает победный рев немцев. Впереди, за раздергивающейся газовой полосой, виднеются фигуры опешивших немцев. На них катится мощное «Ура-а-а». Из тумана выныривают мертвецы. Идут, хрипят, сплевывают куски легких на обгорелую землю.

Я кричу, я иду, я кашляю и умираю вместе с неизвестным солдатом. Я так же недавно шел на оборотней, я понимал его, как никто другой. Я жду окончания сна, чтобы вернуться к Юле…

Животный ужас плещется в стекляшках противогазов, немцы оторопевают при виде «восставших из ада». Суеверно крестясь, передние ряды германцев немного отступают, когда раздается залп ружья с нашей стороны.

Степан точно срезает толстого фрица, повернувшегося спиной. Тот тонко взвизгивает, взмахивает руками, как подстреленный стерх, и огромная туша падает на ближайшего соратника, похоронив его под собой. Этот эпизод служит сигналом к массовому бегству.

Немцы несутся, не разбирая дороги, прыгают через окопы, повисают на проволочных ограждениях. Мы идём на них, глядим поверх кровавых повязок незрячими глазами. Стреляем, добиваем штыками, падаем и вновь поднимаемся.

Со стороны крепости ударяет пулемет, пули впиваются в спины удирающих немцев. Семитысячная орда отступает перед напором семидесяти защитников крепости.

Я иду, превозмогая скручивающую боль, сгибаясь от жесточайшего кашля, иду с одной лишь мыслью – как можно больше забрать с собой. Легкие взрываются фугасом при каждом вздохе, молотками стучит в виски отравленная кровь, я задыхаюсь. Падаю и ползу, мутным сознанием держусь за уходящую жизнь.

Я умираю. Умираю, чтобы жили другие…

Я очнулся. Вынырнул из кошмарного прошлого в ужасное настоящее. Я не понимал, где нахожусь, но видел в огненных всполохах множество икон, подсвечники и кадила. Черный дым валил со всех сторон, по полу, по стенам, по перекрытиям стелились языки жадного пламени.

Стальные руки хлестнули по лицу, в горле жгло от едкого дыма. Огонь жадно лизал изображения святых, я видел почерневшее лицо седовласого старца, что грозно хмурил брови и с укоризной смотрел на меня – будто это я виноват в поджоге. Видел всего три секунды, пока огонь полностью не охватил икону.

Сильные руки подхватили моё связанное тело, и невидимый человек вытащил меня из горящего здания. Глаза щипало от дыма и я не смог разглядеть своего спасителя. Я ощутил плечом ребристый забор и руки отпустили меня, послышался торопливый топот. Меня согнуло от выходящего кашля. Тугие веревки сдавливали грудь объятиями удава.

Горел храм Уара, храм, где молились за умерших некрещеными. Серыми пятнами скользили сельчане, в руках поскрипывали ведра. Женские крики хлестали по ушам, пламя все больше разгоралось, жадно пожирая деревянные стены.

Над зеленой крышей светился в лучах огня православный крест, то скрываясь за плотными клубами, то проявляясь как маяк в разыгравшейся буре. К ясным звездам уносился густой черный столб дыма, снизу подсвечиваемый яркими языками пламени

Кто меня вытащил? Как я тут очутился?

Юля! Что с ней?

Под свежим ветерком огонь разгорался сильнее, угрожал перекинуться на постройку рядом, а оттуда и на все село. Вот чем страшны деревенские пожары – беда одного может стать общим горем. И бабки рассказывали, как из-за одного брошенного окурка выгорала целая деревня.

Метнулся сельский участковый с ведрами в руках. Половина воды выплеснулась на домашние трико, но ведра все-таки опрокинулись в жадный зев пламени. Выплеснулись белые клубы пара, смешались с черными столбами дыма.

Я заметил выгнутый штырь арматуры неподалеку от себя и пополз к нему. Холодная земля леденила кожу, щеку оцарапала подрастающая осока, тихонько поползла теплая струйка крови. Всё потом, сейчас нужно развязать путы.

Ржавое железо дрожало под трением веревки, понемногу расходились крепкие волокна. Ещё пару скребков и натянутая струна лопнула. Множество нитей распалось под натиском ребристого металла. Дальше ноги. Обломался ноготь под тугим узлом, но не до этого сейчас.

Пламя жадно пожирает весь храм, не оставляя ни одного кусочка, шипит в ответ на выливаемую воду. Высушенное дерево полыхает как облитое бензином.

– Пустите меня! Пустите!!! – прозвучал пронзительный вопль.

Трое мужчин держали за руки пожилого священника, порывающегося кинуться в пламя. Крупные слезы блестели на морщинистом лице при виде гибели своего детища. Две женщины хлопотали рядом, пытались успокоить священника. Когда я возвращался после ночных пробежек, то часто видел, как отец Николай вставал засветло и хлопотал возле храма, то подкрашивая, то что-то ремонтируя, а теперь частичка его души сгорала в жадном пламени.

Глава 4

Кое-как я стянул путы и присоединился к борьбе с общим горем: хватал ведра, выплескивал шипящую воду, бросал назад под голосящий крик женщин и спертый мат мужчин. Вода пузырилась на бревнах, но потушенные участки вновь занимались ярким пламенем.

Мелькали лица, руки, ведра. Юля и оборотни отошли в сторону, сейчас важнее не дать распространиться пожару. Схватить, выплеснуть, отдать, схватить, выплеснуть, отдать. В селе много деревянных домов – страшно подумать, если огонь перекинется на другие здания…

– Стой, Николай! – откуда-то слева прилетел крик, и я невольно обернулся.

Разметав мужчин, настоятель кинулся в огонь, тощая бородка окаймляла беззвучно кричащий рот.  Я перехватил вырвавшегося священника, он отмахнулся от меня, как от назойливого насекомого. Полгода назад, до теткиных тренировок я бы отлетел прочь легкой пушинкой, но то время прошло. Я нажал ему на точку на шейной артерии и обеспечил полчаса сна. Откинул назад грузное тело, и батюшку подхватили два мужика.

– Сашка, ты как здесь? Там же тетка… – перекричал гул пожара подбежавший участковый.

– Что с тётей? – выкрикнул я в ответ и почувствовал, как холодок пробежал внутри.

– Ай, ладно, потом, всё потом. Держи ведра!

Где-то вдалеке раздалась сирена пожарной машины.

– Наконец-то! – выдохнула полная женщина, что принимала из рук ведра, и плеснула в бушующую стихию очередную порцию воды. – Как же они долго добирались.

Отсветы красно-синих мигалок засверкали по невысоким домам. Завывающая больным зверем, красная машина вынырнула с соседней улицы. Как горох рассыпались брезентовые мужчины, сноровисто достали инвентарь и шустро размотали рукав.

По инерции ещё передавались ведра, когда внутрь рухнула крыша, и люди отскочили от разлетевшихся горящих стропил и кусков покореженного металла. В небо взмыл фонтан сверкающих искр. Мощная струя пены ударила по горящему храму, языки пламени поползли вниз по стенам.

Я здесь больше не нужен.

Что там с тетей?

Я поспешил к дому, по пути пытался отряхнуть испачканную одежду – бесполезно. Озадачил вид машины «Скорой помощи» у нашего дома, распахнутая калитка, концы развязанной защитной веревки на песке дорожки. Чуть поодаль валялись несколько вырванных кусков дерна – на кусте крапивы повис серый клок шерсти. В окнах дома горел свет и на шторах мелькали тени.

Я подошел к курившим санитарам.

– Здравствуйте! Что тут происходит? – я внимательно осмотрел обоих.

Последнее время мне не очень везет на людей.

– А тебе какое дело? Или пожар потушили? – вопросом на вопрос ответил пожилой санитар со слегка выкаченными глазами.

– Я здесь живу. Что с тетей?

– А-а, с тетей говоришь. Пока ты по девкам лазил, волки порвали твою тетю, защитник хренов! – резко выплюнул второй санитар, помоложе и поразвязней.

– Где она? – я рванулся к дому, но молодой санитар успел поймать за рукав.

– В машине она, мы вовремя приехали. Благодари Бога за того доброго человека, что вызвал нас. Пока бы ее нашли, да пока откачали…

Дальше я не слушал, подлетел к машине и рванул на себя тяжелую дверцу, едва не сорвав с петель.

Внутри машины, на носилках лежала тетя Маша, сухонькая и жалкая, руки и грудь обмотаны бинтами, сквозь белизну марли краснела кровь. Глаза закрыты, глубокие царапины перечеркнули возрастные морщины на лице. Грудь бурно вздымалась, дыхание выходило с легким присвистом.

Рыжеволосая женщина в белой шапочке набирала из бутылочки в шприц. Когда я распахнул дверцу, врачиха вздрогнула, и в бутылочке качнулась жидкость.

– Закройте дверь! – команда прозвучала так резко, что я отшатнулся, но справился с собой.

– Я племянник. Что с тетей?

– Закройте дверь! Вы что, с первого раза не понимаете? – докторша увидела мое встревоженное лицо и сжалилась. – Всё будет нормально, мы успели вовремя, но сейчас не мешайте работать. Соберите вещи для больницы, документы и прочее.

Я не мог оторвать взгляд от тщедушного тела на носилках. Самое родное существо на планете лежало, беспомощно раскинув сухонькие руки, и я ничем не мог ей помочь. Врачихе пришлось ещё раз прикрикнуть на меня, прежде чем я отправился в дом собирать вещи.

Кто же такой напал на могущественную ведаршу? Тот же, кто ударил по крыше палатки, связал меня и поджег храм? Если такое случилось с тетей, то что случилось с Юлей?

Веревка на заборе развязана руками, нигде нет и намека на разрыв. Значит, тетка вышла на улицу сама, либо увидела кого-то знакомого. Я поднялся на крыльцо – кругом никаких следов бойни.

Серый клочок!

Я вновь подскочил к калитке, но на вырванных комьях земли не оказалось никакой шерсти. Может, показалось? Но капли крови на траве блестели в свете фонаря и фар машины «Скорой помощи».

В доме ко мне кинулась соседка. Хотя мы с тетей держались в стороне от народа, но по русской душе мы – соседи, а значит немного родные. Это в больших городах не знаешь – кто твой сосед по площадке, в небольших деревеньках люди привыкли воспринимать соседа как дальнего родственника. Даже если и ругаешься с соседом днями напролет, но встретишь на чужбине и забудешь старые обиды, человек воспринимается как частичка родного места.

– Саша, горе-то какое! Не уследили наши охотнички, зверье-то по деревне шастает, – соседка всхлипывала, морщинистые щеки бороздили непритворные слезы.

Её сухонькие руки прижали к губам платочек, она то и дело промокала глаза.

– Теть Варь, а что случилось? Как такое произошло? – я пошел по комнате, собирая в хозяйственную сумку тетины вещи.

В сумку улегся выцветший халатик, пара сменного белья, две ночнушки. Соседка помогала укладывать, изредка всхлипывала и сморкалась в платок.

– Да кто-то увидел Марию на улице, позвонили в «Скорую». Ведь прямо на пороге дома напали, до чего же обнаглели, а тут ещё и храм занялся. Знать, правду говорят, что беда не приходит в одиночку, – кончик платка промокнул влажные глаза, соседка поймала мой взгляд и зарыдала громче.

– Теть Варь, а вы сами не видели волков? – я немного покопался в потрескавшемся комоде, и на свет вынырнули документы.

– Разве ж увидишь, ночью темень ложится непроглядная, и собаки забились в будки. Раньше хотя бы лаяли, видать, целая стая шастала. Тузик до сих пор под крыльцом дрожит. Как ни звала – скулит и не выходит. Давай документы в пакетик завернем, чтоб не потерялись, – соседка протянула шуршащий пакет с крапинками сахара на дне.

Я положил тапочки и платье в сумку. Еле-еле получилось выпроводить плачущую соседку на улицу. Погасил в доме свет и сунул в карман пучок травы, что висела на стене. Пора применить знания на деле.

Санитары погрузились в урчащую машину. На фоне занимающегося рассвета в светлеющее небо уходил черный столб дыма, всплесков огня больше не видно. Пожарные знали свою работу, им бы ещё скорости добавить.

Я снова открыл дверцу, врачиха аккуратно устанавливала капельницу, прозрачный шнур змеился от пластикового пакета и впивался блестящим кончиком в морщинистую кожу на руке. Молодой санитар недовольно покосился на меня, словно я виноват в вызове среди ночи и быстрой езде по ухабистой дороге.

Знакомый врач говорил, что молодым докторам труднее хранить сочувствующее выражение лица при виде родных больного, но всё приходит с опытом.

– Принес? – спросила врачиха, – Положи с боку, завтра сможешь навестить в Шуйском отделении.

– А можно с вами?

– Сказано же, завтра сможешь навестить! Ну что вы такие непонятливые-то? – санитар потянулся к двери.

Я проскользнул под рукой и оказался в пахнущем медикаментами кузове.

– Ну, куда лезешь? Сейчас оставим тут тетку, и сам будешь с ней разбираться! Иди, проспись сперва, да умойся! – крепкая рука схватила за истрепанную куртку

– Дайте хоть поговорить с ней! – я вырвал полу из крепкой руки, посмотрел прямо в глаза набычившемуся санитару.

– Видишь что без сознания? Завтра наговоритесь, – процедил молодой санитар.

Сразу видно, что задира и привык обламывать родственников. Даже небольшая власть портит людей, а тут ещё в заложниках оказался родной человек. Дать бы разок этому пацану, чтобы не ерепенился, но с ним поедет тетя – на этом санитар и играл.

– Ладно, Саш, – я вздрогнул, когда врачиха произнесла мое имя, но оказалось, что она обращалась к санитару. – Дай он побудет немного с тетей, пойдем, подышим. Молодой человек, у вас пять минут.

Я с благодарностью посмотрел на нее, посторонился, пропуская грузное тело мимо себя. Санитар зло ожег взглядом, беззвучно пообещал встретиться как-нибудь, но все же вышел вслед за врачихой.

Я тут же плюнул на руку и растер мяту в жидкую кашицу. Поднес буро-зеленую лепешку к носу тети Маши. Долгих полминуты ничего не происходило, резкий аромат мятной жвачки вытеснял медикаментозный запах в спертом воздухе кузова. Должно помочь, но результата никакого, я добавил из сухого пучка и ещё раз плюнул на кашицу. Снова поднес к носу – если сейчас не очнется, то совсем плохо дело.

Грудь тети резко поднялась в глубоком вдохе, глаза распахнулись, левая рука взметнулась в быстром ударе. Я едва успел перехватить сухонькую ладонь, даже израненная и обессиленная тетя была грозным противником.

– Тетя, это я, Саша, всё нормально, успокойся! – протараторил я, изготовившись блокировать новый удар.

– Саша, – тихо выдохнула тетя и схватила меня за рукав. – Кто-то прорвал защиту… Они накинулись неожиданно… Старые перевертни… Беги к Иванычу… Он знает… Береги себя… Последняя кровь…Он не умер…

– Тетя, кто не умер? Кого нужно опасаться? – глаза тети начали закатываться.

– Беги к Иванычу… Опасайся…

– Молодой человек! Вы тетиной смерти хотите? – громкий голос появившейся врачихи заглушил последние тетины слова. – А ну выйдите немедленно, завтра наговоритесь!

– Тетя, тетя, очнись! – я чуть потряс расслабленное плечо, тетина рука обессилено разжалась и соскользнула с рукава.

– Да чтоб тебя! Вышвырнуть, что ли? – рявкнул молодой санитар и полез в машину.

– Всё-всё-всё, выхожу! – я положил руку тете на грудь и протиснулся мимо покрасневшего от злости санитара.

– Ну что, поехали, что ли? – донеслось с переднего сидения, пожилой санитар наблюдал сцену ярости с начала и до конца.

Молодой человек помог врачихе забраться в машину, не переставая прожигать меня злобным взглядом.

– Может, до Медвежьего подкинете? – поинтересовался я, не особо надеясь на положительный ответ.

– Мы не такси, сам доберешься! – огрызнулся парень и звучно хлопнул дверцей.

Яркие фонари дернулись с места, и белая машина с красными полосками по бортам увезла в занимающийся рассвет моего родного человека. Внутри образовалась пустота от осознания того, что я виновник её страданий.

В голове носились обрывки мыслей, Юля, оборотни, тетя Маша, Иваныч.

Почему так? Кто вытащил меня из огня? Что за добрый человек вызвал «Скорую»?

Машина повернула за угол, последний раз мелькнули маячки на крыше. Где-то вдалеке прозвучал протяжный волчий вой, тут же заскулил под соседским крыльцом Тузик. Соседка за забором набожно перекрестилась и попятилась к дому.

Юля!

Я рванул в дом. Медная игла сама упала в карман.

Десять минут до полянки. Я летел сломя голову, не разбирая дороги, но напрасно. Пусто. Ни следа от пикника, ни клочка одежды. Я подскочил к оврагу, в котором должны были лежать перевертни. Тоже пусто. Лишь почерневшие капли крови на сломанной траве – доказательство нашей драки.

Я остановился на поляне и чуть не завыл на желтеющую зарю. От вопросов разрывалась голова, кровь кипела в жилах, от адреналина бухало в ушах. Я не мог стоять на месте и решил бежать за «Скорой». Хоть немного провожу беспомощную тетку.

В двадцати километрах от села я увидел мерцающие огни, примерился к скорости уезжающей машины и последовал за ней, держась на приличном расстоянии.

Где-то далеко, за полосой зеленого леса, за неглубокой речкой, за злосчастной поляной, протянулся вытягивающий душу вой.

Глава 5

  Я бежал, километр за километром – навстречу рассвету. За машиной, за тетей…

Белая машина с красной полосой не пропадала из виду. Я сам превратился в машину: в нос, как в вентилятор радиатора заходил влажный воздух; ртом, как через выхлопную трубу, выдыхался горячий парок; в венах и артериях бензином хлестала кровь; ноги поршнями толкали тело вперед. Мерный топот и гудение мотора впереди, пересвист ранних птах и шелест ветра в придорожных кустах – вот и всё звуковое сопровождение.

Бежал по выщербленной полосе асфальта. Воя не слышно, скорее всего, оборотни потеряли наш след.

Через щели и заплатки в асфальте пробивались молодые стебельки травы – природа сопротивлялась вторжению человека. Слабее с каждым годом, но сопротивлялась. Собирала силы в кулак и наносила удары, то тайфуны, то цунами, то будила спящие веками вулканы. Мстила людям за пренебрежительное обращение.

Машина благополучно катила вперед, помимо бензиновых выхлопов доносился иногда дымок сигаретного дыма. Не ускорялась и не снижала скорости – значит, с тетей все нормально.

Пока бежал, попытался проанализировать ситуацию: оборотни узнали обо мне, но как? Может, проследили за Евгением? Проследили за моими пробежками и устроили засаду, а Юлю использовали как приманку? Если им нужен я – зачем тетю-то покалечили? Или она вступилась за меня? А почему я в горящем здании очутился?

Мда, хреновый из меня аналитик. Одни вопросы, но в ответах не продвинулся ни на сантиметр. Бежал и думал, думал и бежал.

Возле деревни «Медвежье» горящие подошвы окунулись в прохладную лужицу, и я проводил машину взглядом. Сердце в груди билось чуть быстрее обычного – великолепно сказываются тетины тренировки. Белая машина превратилась в точку на горизонте и нырнула за очередной холм, зеленые кусты скрыли от меня синеватый дымок выхлопа. Пусть едет, отправлюсь за ней чуть позже.

Я направился к Иванычу.

Деревенька жила своей жизнью, кто-то копался на огороде, кто-то ковырялся в тракторе, две старушки настороженно посмотрели на парня в испачканной одежде. Попытался отряхнуться по дороге, но грязь успела намертво въесться в волокна. Местные собаки взирали на меня с опаской, и провожали взглядами.

Дома задумчиво глядели вдаль стеклами окон, резные наличники обрамляли зашторенные глаза вычурными ресницами. Показался знакомый оскал дракона на коньке.

За забором соседнего с Иванычем дома на солнышко щурилась симпатичная девушка в цветастом сарафанчике. Может её сватали за Федора? Тогда ему повезло с выбором, девчоночка что надо: большая грудь, длинные ноги, рослая как баскетболистка. Такая красавица и хозяйство удержит, и деток родит здоровых да крепких.

Я коротко кивнул ей. Девушка посерьезнела лицом, глаза впились в мою фигуру. Верхняя губа дернулась вправо и вверх, белоснежный клык увеличился в два раза, натянул нежную кожу на подбородке. Я вздрогнул от неожиданности и отвел глаза, переключившись на калитку. Боковым зрением увидел, как клык пропал, но девушка продолжала смотреть на меня в упор. Также было и со Жмырем…

Чертыхаясь про себя, кое-как развязал веревочку на заборе. Дощатая калитка расчесала редкую траву у ограды. Под пристальным взглядом девушки я придал веревке первоначальный вид и скрылся за углом дома. Дубовая дверь на поверку оказалась запертой, я постучал и услышал за домом странное хеканье с последующими шлепками, словно там наказывали провинившегося школьника. И следом послышалось знакомое ворчание Вячеслава. Пройдя между домом и сараями, я вышел на небольшой огород.

Открылось незабываемое зрелище – посреди огорода на пеньке сидит угрюмый Михаил Иванович.  Перед ним упражняются два молодых берендея. Черенком лопаты Иваныч то и дело тыкает в спины ребят. Знакомое упражнение – когда стоишь по колено в выкопанной яме, выпрыгиваешь и удерживаешься на краю. Пот ручьями струится по красным лбам берулек, спины выгибаются от ударов.

– Чего приперся? – не оборачиваясь, спросил Иваныч.

– Ого, вот это слух! – восхитился я. – Как узнали?

– Да твой запах ещё с дороги учуяли, когда за Марией бежал. Что с ней? Почему на ней кровь? – черенок ткнул в твердую спину Вячеслава.

– Ай! Что же так больно и именно мне? – проворчал Вячеслав, на чьих белесых бровях повисли блестящие капельки.

– Значит – заслужил! Ты тоже не ленись работать, самому же эта наука когда-нибудь пригодится!

Черенок толкнул в спину Федора. Тот потерял равновесие и опрокинулся навзничь. Рукой попытался найти опору, но она воткнулась в мягкую кучу земли, и звучный шлепок возвестил о приземлении.

– Тьфу на вас, лентяи! Сашок, покажи, как нужно делать! Все равно больше не испачкаешься! – скомандовал Михаил Иванович, черные глаза пробуравили мою грязную одежду.

– Времени нет, у меня плохие новости…

– Давай-давай! Посмотрим, как ведари скачут! Или сикнул? – в один голос загудели парни. Обрадовались возникшей передышке.

– Успеваем, – кивнул Иваныч.

Ребята не отстали бы, но утереть нос двум врунишкам следовало. Я вспомнил и время в подполе и россказни о «смотрящих за оборотнями». Тетя сказала, что нужно к берендеям, но думаю, что пять минут найдется, тем более, что и Иваныч попросил…

– Тогда яму нужно сделать глубже.

Вячеслав подхватил на лету лопату, в несколько зачерпываний углубил яму, земля мягко рассыпалась на низенькой куче. Вызывающе кивнул, ну как, пойдет?

– Глубже. Из такой канавки даже младенец выпрыгнет, – я понаблюдал, как краснеет лицо Федора.

Угрюмый Михаил Иванович скривился в усмешке. Вячеслав зло зыркнул, но увеличил яму в два раза, черенок почти полностью утопал в выгребе. Заточенное полотно воткнулось в выросшую кучу, и на этот раз последовал приглашающий жест рукой, на вспотевшем лице застыло ожидание моего позора.

Что ж, я спрыгнул – яма по грудь, немного потоптался внутри, утрамбовал землю. Сразу же послышался окрик Федора.

– Ты долго там плясать будешь? Или тебе, как плохому танцору, что-то мешает?

Вячеслав солидарно хохотнул. Возможность померяться силой всегда будоражит молодую кровь, а сколько колючек припасено под языком – на случай провала зарвавшегося хвастуна…

Со всех сторон сдавила холодная земля, колени не согнуть, даже пришлось поднять руки над головой, чтобы ещё больше не испачкаться. Я представил свое тело туго сжатой пружиной, приподнял носки и почти с слышимым щелчком разогнул.

Вязкое дно осталось внизу, ветер свистнул в ушах, и ноги уперлись в скользкую глину по краям ямы. Правая нога слегка поехала, но успел переступить и теперь с легкой ухмылкой смотрел на потупившихся парней. Михаил Иванович также с интересом разглядывал их лица.

– Удовлетворены? – спросил я.

– Да пошел ты, – одновременно ответили ребята и похвастались своим умением синхронно хлопать ладонями левой руки по бицепсу согнутой правой.

Показав обиженные спины, двинулись по направлению к дому.

– Эй, вы куда? Кто вас отпускал, лентяи? – гаркнул Михаил Иванович.

– Как куда? Проверять на месте ли сарай, ведь этот раздолбай не может зайти по-человечески! – не оборачиваясь, ответил Вячеслав.

– Дисциплинка страдает! – вздохнул Иваныч и мотнул головой. – Пойдем, что ли? Чая навернешь, да и расскажешь что к чему.

– Михал Иваныч, некогда же, с тетей…

– Пойдем, расскажешь. Время есть – перевертней рядом не ощущаю! – Иваныч зашагал следом за ребятами.

В знакомой комнате чисто вымыто, постели заправлены и на выскобленном столе отсутствует радость для тараканов, блестят кристальными боками граненые стаканы. Всё очень здорово поменялось с моего первого прихода – кругом чистота и порядок. Может, потому что Иваныч дома?

Федор зашел с двумя тарелками, на одной пироги устроили кучу-малу, на другой развалились конфеты в желтеньких обертках. Следом, с дымящимся чайником в руках, зашел Вячеслав. Федор пододвинул коробку с чайными пакетиками.

– Садись, рассказывай! Время ещё есть! – скомандовал Иваныч и показал пример, разместившись на внушительной табуретке.

– Руки!!! – выпалил Федор, когда Иваныч потянулся к пирогу. – Михаил Иванович, руки бы надо помыть, все же в земле ковырялись. Вдруг глисты заведутся.

Вячеслав хохотнул, выставив ослепительно белые зубы, но осекся, наткнувшись на строгий взгляд Иваныча. В свое оправдание оба парня подняли руки до уровня плеч, продемонстрировали чистоту оттертой кожи. Получилось так синхронно, словно парни долго готовились к этой шутке, и наконец-то представился шанс выступить.

– Научил на свою голову! – хмуро проворчал Иваныч, подмигнул мне. – Ладно! Пойдем, Александр, хоть рожу умоешь, а то как погорелец выглядишь.

– Так я…

– Все расскажешь за чаем, – поднятая ладонь остановила мой порыв.

На деревянной стене висел похожий на коровье вымя пузатый умывальник. Холодная вода плеснула из-под соска ледяной струей. Миллионы иголочек впились в лицо, онемевшие губы защипало, грязь смывалась темными ручейками. Неужели я такой чумазый? Хотя чего удивляться – после тушения пожара и многокилометровой пробежки я вряд ли могу претендовать на модель. На белоснежном вафельном полотенце остались серые разводы. Когда я виновато взглянул на Иваныча, тот понимающе покачал головой.

– Оставь, Маринка отстирает, – пробурчал он и занял место у умывальника.

Я глянул в зеркальце для бритья, вроде ничего, слегка заросшее щетиной розоватое лицо – все как обычно. Лишь за ухом осталась дорожка запекшейся крови. Привет с полянки. Куда же подевалась Юля и остальные ребята? Что за существо ударило меня? А главное – кто меня вытащил из горящей церкви?

– Чай почти остыл! Вы что там, целиком мылись? – сквозь уминаемый пирог пробурчал Вячеслав.

– Ох, и разбаловал я вас, опять утренних кроссов с полной выкладкой захотелось? – процедил Иваныч, но по улыбающимся глазам понятно, что подобная шутливая пикировка присутствовала при каждом столовании.

– Всё-всё-всё! Когда я ем – я глух и нем! – сразу поднял руки Вячеслав.

– А когда я кушаю – я говорю и слушаю! – тут же откликнулся Федор.

– Ладно, тихо, шутники! – прикрикнул Иваныч, и кивнул мне. – Как перевертни прорвались через защитные круги?

Я отхлебнул ядреный чай, и по языку разлилась приятная терпкость. Начал свой рассказ с вечерней пробежки и закончил «Медвежьим», когда допивал второй стакан. Про сон не стал упоминать, ведь во снах я мог увидеть и борьбу с берендеями.

– Ой, дурра-а-ак, – протянул Федор.– Обычной засады не смог распознать, а ещё хвастается, что прыгает как блоха.

– Кто бы говорил, сам-то мало накосячил? – резко оборвал подкалывающего Иваныч.

– Не виноватый я, она сама пришла, – буркнул Федор, виноватый взгляд шарил по опустевшему столу.

– Вы про соседку? Знаете, что она тоже оборотень? – перед глазами всплыл растущий клык.

– Вот же удивил, – Вячеслав сгреб в одну кучу фантики. – Вон у нас сидит Казанова берендеевского разлива. Куда конфету потащил? А ну брось! Я не считаю, что уже пятую ешь, но одно место к табурету прилипнет! Сидит, глазенками блудливыми по столу шарит.

– И ты, Брут? – страдальческим голосом воскликнул Федор. – Сколько же можно? Сама попросила укусить, откуда я знал, что всего лишь за мочку уха.

– Куснул по пьяни, теперь вот воспитываем нового члена семьи. Девчонка держится, нам по дому помогает. Хорошо ещё что сирота, а то пришлось бы переезжать, – Иваныч поставил пустой стакан на стол, попробовал перевести тему. – А ты действительно дурак, что порвал защиту, ещё и Марию подставил под удар.

– Ты знаешь, что я должен сделать с тобой за этот укус? – я пристально посмотрел на Федора.

Мужчины за столом напряглись. Федор выдержал взгляд, хотя несколько раз порывался отвести. По кодексу охотника взамен новоявленного оборотня уничтожается другой член клана. Молчаливая обстановка накалялась, наконец Федор сморгнул.

– Знаю, но я женюсь на ней! Не боюсь смерти – боюсь одиночества. Рано или поздно мы покинем Иваныча, и куда я потом? А тут рядом с Иванычем, и девчонка она хорошая. Вот и решай, –  пробормотал Федор.

– Мария знает о его подруге, но она должна нам услугу. Надеюсь, она рассказала, чем хороши отношения оборотней с ведарями? – Иваныч прожег меня тяжелым взглядом, потом обернулся на берулек. – Ребята, уберите тут всё!

Я знал. Если оборотень делал услугу ведарю, то тот мог закрыть глаза на преступление со стороны оборотня. Иваныч вытащил меня из СИЗО, вытащил в тот самый момент, когда меня должны были убить. За это тетя закрыла глаза на укус Федора. Услуга за услугу… Жизнь за жизнь…

Парни шустро убрали со стола, Михаил Иванович сел напротив меня. Глаза под кустистыми бровями буравили насквозь, я поежился, но не отвел взгляд. Ребята опустились по другим сторонам стола. Ещё бы карты, то можно в покер партию сыграть.

Я собрался на случай непредвиденного удара. Про Федора тетя ничего не говорила, берендеи могли и солгать.

– Мы должны выдвигаться. Пункты вам известны, – Иваныч быстро глянул по сторонам, ребята согласно кивнули. – Ты, Саша, едешь с нами, ничего не спрашиваешь, больше слушаешь и смотришь. Все понял?

– А куда, зачем и почему?

– Значит – не понял, повторю ещё раз: не спрашиваешь, слушаешь и смотришь! Они близко! Собираемся! – резко скомандовал Иваныч.

– Я не забуду о твоих словах, Федор! – произнес я, чтобы не потерять лицо и как-то среагировать на новость об укусе.

Федор кротко кивнул, обычно улыбающийся рот не дернулся ни на миллиметр – сама серьезность.

– И я не забуду о своих словах. Даже отчасти рад, что укусил её, все же один не останусь, – пару раз дернулись желваки на худощавом лице. – Помогите сдвинуть стол.

По полу прогрохотали ножки, большим листом откинулась вязаная дорожка, обнажился знакомый зев подполья. В непроглядную темноту солдатиком порхнул самый худенький из собравшихся, то есть Федор. Стеклянный звон, легкое чертыхание, и на пол вылетели три набитых под завязку рюкзака. Походные сумки цвета хаки походили на трех отожравшихся жаб. Следом за ними легко выскочил Федор, отряхнул ладони от пыли.

– А ты чего стоишь? Выводи тарахтелку! – Иваныч бросил Вячеславу приказание, словно упавший камень громыхнул по железной крыше.

Вячеслав опрометью кинулся вон из комнаты, в сенях послышались удары, писк и дребезжание проволочных сеток. Иваныч сдвинул занавеску. Показались подрагивающие клетушки и застывший возле них Вячеслав, который неуверенно оглянулся на нас и кивнул на кроликов. Обезумевшие создания метались по шуршащей соломе, кидались тельцами на проволочные воротца. Пушистые игрушки превратились в агрессивных тварей, кровь капельками выступала на испуганных мордочках, в бусинках глаз метался огонь ужаса.

– Чего это они? – Вячеслав почесал коротко стриженую голову.

– Не стой на месте, а то повторим их участь! Выводи живо! Федор, документы, деньги! Александр, помоги Вячеславу! – скомандовал Иваныч, даже кролики притихли на миг от зычного голоса.

Я поспешил вслед за Вячеславом на улицу, кролики продолжили паниковать, один серый пушистик вырвался из клетки и прошмыгнул под ногами. Промчался меховой стрелой до калитки и, помогая изо всех сил лапами, просочился под тяжелыми досками. Вячеслав покосился ему в след и потянул за щеколду на двери.

– И часто у них такое? – я прошел следом в деревянную тень.

– Первый раз подобную истерику вижу, даже при «вертушках» такого психа не случалось. Что-то странное идет за тобой, – Вячеслав прошел сарай насквозь и сдвинул брус с массивных ворот.

Знакомый сарай. Полгода назад здесь урчала разбитая вдребезги «девятка». Толстенный столб, втрое мощнее против сломанного, подпирал обновленный настил крыши. Вячеслав хмыкнул, глядя на мое лицо.

– Чего косишься? Такое бревно и танк выдержит, помоги прицепить люльку! – Вячеслав кивнул на второе отделение сарая.

В центре возвышался достопамятный «медведь», не утративший своей мощи и боевого задора. Пылинки, золотясь в бьющих из щелей шпагах солнца, легонько облетали его в вечном броуновском движении.

Из-под дерюги вылезла остроносая коляска на двух человек, похожая на каноэ с двумя колесами по правому борту. Два места, где взрослые люди усядутся только в позе эмбриона, когда колени затыкают уши. Я впервые видел такую коляску, раньше катался в одноместной люльке, и то на мешках с картошкой.

Помог Вячеславу выкатить и прикрепить чудо инженерной мысли, собранное из двух «уральских» люлек. Сразу видно, что «каноэ» редко пользовались – коврики внутри не стерты, поручни как новенькие.

– Снимай веревку, сейчас кататься поедем! – Вячеслав резким рывком завел мотоцикл.

Пока я развязывал узел, мягким мехом пощекотало по ноге, ещё один вырвавшийся кроль забился под калитку. Оставив серые клочки шерсти на ребристых досках, кролик со всех ног припустил по улице, только уши сверкнули вдалеке. Я проводил взглядом животное и наткнулся на смотрящие в упор глаза. Девушка-соседка вцепилась в толстую балку забора на своей стороне, упругая грудь взволнованно вздымалась под тонкой тканью сарафана.

– Зачем ты пришел? Уезжай сейчас же! – звонко крикнула девушка.

  Я сначала не понял, что это она крикнула мне. Забор дрожал под напором, доски трещали, казалось, ещё немного и тонкая стенка рухнет плашмя, накроет кусты красной смородины. Сдерживающая веревка трепетала на ветру, я замер с жесткими концами в руках. Столько жаркой ненависти под нахмуренными бровями ещё нигде не встречал. Если бы в нежных руках дрожал автомат, то я давно был бы прошит насквозь. А пока глаза заменяли пули – лишь толстая кожа спасала от дыр.

Глава 6

– Сейчас уеду, не надо так нервничать. Успокойся, пожалуйста! – я постарался вежливо улыбнуться.

– Марина, не кричи, а то соседи прибегут, – из дома вышел понурый Федор и повернулся ко мне. – Держи рюкзаки, укладывай на второе сиденье.

– А как мы все уместимся? – я подхватил тяжеленных «лягушек».

– Я не еду, задержу перевертней насколько смогу! – желваки темноволосого парня резко дернулись под тонкой кожей.

Девушка за забором ахнула, закрыла рот ладошкой. Большущие глаза налились блестящей влагой, заискрилось солнце на ресничках.

– Зайди в дом и не высовывайся! Не выходи, чтобы не произошло! – рявкнул Федор, он старался не смотреть на суженую.

– Да как же так, Федя? Не ходи, пожалуйста, – в девичьем голосе прорезались слезы.

– Я сказал – зайди в дом! Я вернусь, Марина, постараюсь задержать как можно дольше, и обязательно вернусь, – Федор подошел к ней по аккуратной грядке, даже не обратил внимания на молодую поросль лука, что тянула к солнцу слабенькие стебли.

Пальцы аккуратно стерли слезы на глазах подруги, ладонь ласково прошлась по щеке. Мы же с Вячеславом тактично отвернулись и занялись подготовкой к пути. Рюкзаки юркнули в менее глубокое сиденье, сверху лег тент. Застегивали быстро, не глядя друг на друга. До ушей доносились женские всхлипы и успокаивающий рокот Федора.

– Не пущу! Родимый, милый! Не уходи! Оставь его в покое, тварь!!! – последнее предложение явно относилось ко мне.

На мое счастье подоспел Иваныч. Я растерялся. Вроде бы я должен бороться с оборотнями – потому и тварь?

– Марина, возьми себя в руки! Ничего с твоим оболтусом не случится! Перевертни охотятся за ним, – кудрявая голова мотнулась в мою сторону, и старший берендей добавил раздраженно. – Федор, успокой же ты, наконец, свою женщину!

Федор через забор поцеловал Марину, та попыталась обнять парня, но оба коснулись заговоренной веревки и отпрянули друг от друга, словно коснулись раскаленного металла. Под ногами молодого человека хрустнули невысокие кусты смородины. Слезы хлынули ручьями по девичьим щекам, всхлипы чередовались негромкими завываниями. Сколько себя помню, никогда не мог терпеть женские слез. В таких ситуациях не знаешь, как успокоить, но хочешь, чтобы перестала плакать и рвать душу на части.

Марина отходила, не сводя глаз с Федора, руки мяли подол сарафана. На крыльце девушка остановилась, лицо скривилось болезненной гримасой, и она опрометью кинулась в дверной проем. Громыхнула коричневая дверь, и за ней послышались всхлипы и поскуливание.

Федор взглянул на меня неприязненно, но промолчал. Взревел мотор мотоцикла, Иваныч успокаивающе хлопнул насупившегося берульку по плечу. Тот понуро вышел на зеленеющую улицу.

– Привет, соседи! Направляетесь куда, с утра-то пораньше? – мимо прошествовала упитанная женщина с небольшой собакой на поводке. Собака, помесь дворняжки с немецкой овчаркой, то жалась к ногам хозяйки, и жалобно скулила, то дергала поводок, увлекая дальше.

– Здорово, Григорьевна! За сморчками думаем смотаться, а то надоели прошлогодние соления. К тебе за сметаной придем. Нацедишь? – усмехнулся Иваныч. – А что это с Графом?

– Да вот сама не пойму. Прогулялись до автобуса, проводили папку на работу – все было нормально. И вот недавно Граф как взбесился, так и дергает поводок, чуть руку не оторвал, окаянный! – женщина замахнулась концом поводка, но пес даже ухом не повел на угрозу, косясь на нас перепуганными глазищами. – Иваныч, а кто у вас бьется в дверь?

Мы невольно повернулись к дому, дверь ощутимо вздрагивала. Иваныч нахмурился, глазами указал нам на мотоцикл. Вячеслав накинул шлем, я полез в узкий лаз люльки, Федор запрыгнул на дерюжку, под которой томились рюкзаки.

– Кто-то забыл закрыть кроликов, вот они и ломятся, Григорьевна! Ладно, поехали мы, а уже по приезду самый забывчивый вылижет сени. Пока пусть порезвятся, все равно не выбегут! – Иваныч залез на заднее сиденье мотоцикла, стилизованный медведь ощутимо просел под весом.

– Доброй охоты, ребята! – собака ещё раз дернула поводок и увлекла женщину за собой.

Только спустя несколько мгновений я понял, что соседка говорила про грибы, а не про нашу охоту. Резким поворотом руля Вячеслав вывел мощного зверя на дорогу. Я заметил, как в дому у Марины колыхнулась занавеска. Федор встретился со мной взглядом и тяжело вздохнул.

– Не переживай, Федор! Все нормально будет! – Иваныч подмигнул ему. – Только вспомни все, чему я тебя обучал и дай нам хотя бы полчаса. Дальше мы справимся сами.

К этому времени мотоцикл вырулил на полотно дороги и остановился. Вячеслав легко спрыгнул с сиденья и подскочил к слезающему Федору.

– Держись! – крепкие руки заключили побратима в кольцо сродни объятиям удава.

– Вы сами не оплошайте! А мне что? Маринка дырки заштопает, а к синякам я от Иваныча привык, – Федор натянуто улыбнулся и обнял Иваныча.

– Давай и с тобой, что ли, обнимашки устроим! Сиди-сиди, а то потом не залезешь обратно! – Федор наклонился над люлькой, и мы похлопали друг друга по спинам. – И откуда же ты свалился на нашу голову, пузан такой?

– Так получилось. Федор, позовешь на свадьбу? – я ободряюще подмигнул ему.

– Посмотрим на твое поведение! Езжайте же! – Федор начал снимать с себя одежду.

– Федор, после езжай к Марии и ни на шаг от ее кровати, нужно будет – утку поменяешь и в магазин за йогуртом слетаешь! – выдал последнее наставление Иваныч.

Федор дурашливо козырнул, зацепившись ногой за штанину. Вячеслав крутанул ручку газа, «Урал» утробно взревел и чуть не встал «на попа». Я оглянулся на удалявшегося Федора, он полностью разделся, когда свежий лесной воздух прорезал протяжный волчий вой. Мускулистое тело повернулось в сторону воя.

Федор скрылся за поворотом, мы разогнались до легкого свиста в ушах. Тоненько взвизгивал ветер, проникающий в узкие щелочки шлема. За спиной разразился рев ужасающей силы, будто во сне захрапел огромный великан, ему вторил пробирающий до глубины души вой.

Вячеслав напрягся за рулем, на широкое плечо успокаивающе легла ладонь Иваныча, так на выкопанный холм ложится лопата уставшего землекопа. Берулька крутанул ручку газа, и мы помчались дальше, удаляясь от рева и воя. Вячеслав мчал, не выбирая дороги, под широкие колеса попадали ямы, коляска пару раз скользила по обочине. По стеклу шлема ударил широкий зонтик борщевика и оставил пыльный росчерк на память.

Я отбил колени, которым упирался в стенку коляски. За спиной по дну гулко катались рюкзаки. Иванычу пришлось прикрикнуть на водителя, чтобы вел мотоцикл аккуратнее. Из-под глухого шлема Вячеслава по шее скатилась капля, не мог точно определить – пот это или слеза. Мы летели на всех парах, обгоняли редкие автомобили, уворачивались от встречных сигналящих машин. Руки закостенели на горячем пластике поручня, за который приходилось цепляться, чтобы не выбросило на поворотах.

Из кустов вынырнула машина милиции с моргающими мигалками, громкоговоритель потребовал прижаться вправо. Вячеслав наоборот поддал газа, когда громкий окрик Иваныча заставил его остановиться. Недовольно урча, могучий зверь сбросил скорость и съехал на обочину, колеса оставили глубокий след в песке обочины.

– Слезаем и готовимся к бою, это не обычные менты! – бросил Иваныч. Для человека его массы он очень легко соскочил с сиденья.

– Давайте быстрее, Михаил Иванович! Федя же не всесильный! – Вячеслав выключил мотоцикл.

Я тоже вылез из коляски и вытащил иглу из внутреннего кармана. Белая машина с голубой полосой остановилась перед мотоциклом, наружу неторопливо вышли три милиционера. Три могучих защитника правопорядка, форма почти лопается на мощной груди, в теле ни капли жира – эти люди мало походили на работников, постоянно сидящих в кабинетах. Подходили развязно, чувствовали свою власть на безлюдной дороге.

– Ваши документы! – громко потребовал вышедший из-за руля лейтенант.

– Перестань дурака валять! Что вам нужно? – за всех ответил Иваныч.

Милиционеры переглянулись, стоящий позади сержант тихонько расстегнул кобуру. Стрелка заслонили от берендеев широкие спины передних, но я успел увидеть, как рука потянула черную рукоять.

– Отдайте «последнюю кровь» и уезжайте подобру-поздорову! Против вас ничего не имеем. Пока не имеем, – усмехнулся лейтенант.

Иваныч начал открывать рот для ответа, когда на мои глаза резко опустилась красная пелена. Я увидел картину со стороны: как пригибаюсь около коляски-каное; как отшатываются берендеи; как в замедленной съемке выдергивается пистолет; как приседают впереди стоящие милиционеры. Это произошло так отрепетировано, так слаженно, словно отрабатывалось годами. Одним взглядом я охватил всю картину, и тут же пропала багровая пелена. Рука на автомате дернула из кармана иглу, тускло блеснула бордовая молния и вонзилась в поднимаемый кулак.