Читать книгу Олли Таймон - Алексей Кондрашев - Страница 1

Год 333-й второго тысячелетия Новой эры обернулся для жителей Валинойского королевства временем перемен и тяжелых испытаний. Лето и осень выдались сухими и жаркими, зима – напротив, небывало холодной. На тихоморском побережье лежал снег, а озеро Лаго ди Монтагна можно было пересечь в седле, когда оно от края до края покрылось льдом.

С Эльпийского хребта дули ледяные ветры. Они промораживали землю; за неурожаем последовал голод. Поползли слухи, что на севере Истарии свирепствует чума, а на большаках, якобы, стали замечать страшных созданий. Одетые в черные лохмотья, молчаливые, они бредут неизвестно куда и зачем, распугивая пилигримов и крестьян. Люд зароптал: мертвые поднимаются из могил! По всем признакам – близок конец Света.

В тот злополучный год счастливой и размеренной жизни мареапольского стражника Марика пришел конец. А случилось вот что: во-первых, Марик окончательно утратил веру в божественное провидение, на которое, впрочем, и раньше не слишком уповал. Во-вторых, он выгнал из дома жену.

Спроси кто Марика, добропорядочный ли он гражданин, тот мог бы с чистой совестью назвать себя таковым. Марику были свойственны добродетели, такие, как живой и острый ум, сильный и дерзкий характер, большая душа, способная, как ни чья другая, к настоящей любви. А о его храбрости вообще были сложены притчи во языцех.

Да, Марик был храбрым. За тридцать прожитых на белом свете лет он испытал всякое, но по-настоящему пугали его всего две вещи – слепая вера и глубокая нищета. Еще с тех ранних пор, когда он был пацаном, Марик возненавидел собственную мать – за ее величайшую религиозность, с размерами которой мог сравниться разве что ее невыносимый характер.

Истинная вера, что предписывала всем добропорядочным рабам божьим проживать срок земной в смирении и бедности, висела над семьей Марика подобно облаку, укрывающему от палящего солнца, хоть сам Марик назвал бы его грозовой тучей.

Мать его проявляла упрямство сильной и своенравной женщины, строго следя за тем, чтобы семья жила по закону божьему. Так что детство Марика проходило в смирении и бедности, а иными словами, в глубокой нищете, из которой семья не вылезала, хоть и трудилась, не покладая рук.

С утра до ночи Марик с отцом и братьями возделывал крошечное поле, кормил кур и уток, пас овец. Нанимаясь к нобилю на целые седмицы, он рубил лес и работал на каменоломне. Но семья едва сводила концы с концами. Иной раз не хватало даже на еду. И не удивительно, ведь почти весь семейный заработок жертвовался деревенскому храму!

Храм богател, поп от души благословлял лучшую прихожанку своей паствы, а семья лучшей прихожанки жила впроголодь. Безвольный отец помалкивал. Молчали и братья. Разговор о деньгах зашел лишь однажды, когда старший брат Марика надумал жениться.

И тогда мать назвала сына безбожником, потому как именно безбожники заботятся о собственном благе на земле прежде небесной благодати и следующей, настоящей жизни. И чтобы у старшего сына не возникла мысль припрятать кое-что для свадьбы, мать пригрозила ему родительским проклятьем.

Видя это, Марик в раннем возрасте осознал, что он, судя по всему, безбожник. Понял он, что наперед думает о земных благах, а не о небесах, и не боится при этом ни розог, ни материнского проклятья, ни даже Гнева Божьего, о котором постоянно твердила мать.

А боится он всю жизнь прожить в обветшалой лачуге с дырявой крышей, которую некогда залатать, потому что надо работать в церковном огороде; боится непосильного труда на пустой живот и, самое главное, больше всего он боится смиренно взирать на чужое торжество и собственное бессилие.

Поэтому, не дождавшись четырнадцатого дня рождения, Марик ушел из дома, наплевав на обещанные родительские проклятия, и отправился туда, где жизнь, по его представлениям, могла бы сложиться лучше. То есть, в ближайший город, которым оказался Мареаполь.

Наверное, он пропал бы с голоду где-нибудь в канаве, в лесу. Но на счастье по пути в город Марику встретился военный отряд местного нобиля с ополчением, который направлялся к южным границам графства, намереваясь задать жару своему «глупому» соседу. Марик увязался с ополчением. Он справедливо рассудил, что лучше умереть в бою как солдат, чем сдохнуть от голода и парши как нищий. Драка состоялась, и в этой драке ему посчастливилось, – его не убили.

Как только пошла кутерьма, Марик, крича во все горло, бросился в бой, быстро получил чем-то тяжелым по голове и провалялся без сознания полдня, пока сражение не закончился. Нобиль взял клок земли соседа, который тот отобрал обратно через полгода, да еще урвав при этом часть нобилевой земли, а Марик, придя в себя, был признан одним из героев битвы, вступившим в сражение раньше всех. Юношей, подающим большие надежды.

Он вступил в стражу нобиля, где и прослужил несколько лет с особым усердием. На службе он обзавелся старшими друзьями-покровителями, которые считали своей прямой обязанностью учить Марика уму-разуму, а его жалование проматывать в кабаке. Нищета не оставляла его и здесь, но теперь у Марика, по крайней мере, появилась надежда выбиться в люди.

Наступил 27-й год. Грянула война. В то лето церийские армии под предводительством императора Дреморгана и его двоюродного брата графа Гая Железная Лопатка перешили перевалы Арман и Поднебесный и вторглись в северную Истарию. Церийцы шли на юг уверенной поступью, подобно валу в море, сметая на своем пути, как утлые суда, армии графств и ополчения.

За ними горели деревни и города, пылали поля, над разрушенными крепостями встали столбы дыма, видные далеко с юга. Перед ними по дорогам тянулись убогие обозы беженцев. Марик запомнил на всю жизнь черные облака гари и пепла, которые несли ветры с севера. Церийцы взяли Филестину и Аренцию, сожгли дотла яростно оборонявшиеся крепости Торин и Вор, и к концу лета подступили к священному городу Фагекарну.

Но в трех лигах от древних стен Фагекарна имперские войска столкнулись с объединенными силами Валинойского и Лисианского королевств. Армиями истарийцев командовал король Леон Девятый, человек сильный и волевой, весьма искушенный в воинском искусстве. Командуя истарийскими армиями, он не только остановил сокрушительный натиск церийцев, но и отбросил их назад.

Марик принимал участие в том сражении и не погиб лишь благодаря невероятному везению. Он всюду старался отличиться, лез в атаку наперед всех, бился как сам черт. Был ранен, но легко, в ногу, и когда битва окончилась, его приставили к награде за храбрость. Противостояние сил под Фагекарном продолжалось недолго. Навстречу императору выехал первосвященник Помазан Валентин Третий со свитой.

Уговорами своими и проповедью Помазан произвел на императора сильное впечатление, и тот согласился обсудить мир. Пакт был подписан через два дня, в соответствии с ним земли северной Истарии становятся провинциями Церийской Империи. Валинойское королевство удачно избежало разорения.

После окончания опустошительной войны 27-го года Марик вернулся на родину, но решил не ходить к своему нобилю. Денег, скопленных из тех жалких крох, которые удалось припрятать на службе, хватало на некоторое время. Марик возобновил прерванное когда-то путешествие в Мареаполь. Надежда была маленькой, но в сражениях Марик возмужал и приобрел вид опытного вояки, а военные награды могли бы послужить в качестве рекомендаций. Марик попробовал. И ему повезло, он вступил в ряды доблестной мареапольской стражи.

Раньше о таком месте он и помыслить не мог. Жалование на королевской службе было несравнимо с теми грошами, которые он получал у сердобольного нобиля. И вот тут в Марике взыграли с небывалой силой такие качества как скупость и жадность, которым он вовсе не огорчился, а скорее обрадовался.

Никогда он не положил даже четверти глории в церковный горшок, хотя храм посещал регулярно, впрочем, скорее, для видимости, чем из особой религиозности. Он никогда не подавал милостыни, не любил тратиться в кабаках, и охотнее пил за чужой счет; налоги платил без лишнего рвения, и вовсю пользовался льготами для ветеранов войн.

Не прошло и двух лет, а Марик обзавелся своим домом в храмовом квартале. Дом был просторный и двухэтажный, с кухней, где был большой очаг, с палисадником, и с двумя дверями, – парадной на храмовую площадь и черной – на канал, где на камнях сидели нищие оборванцы с удочками, а вонь от городской канализации возносилась аж до самых небес.

Испарения объясняли низкую для такого большого дома цену. Марик не смутился; он наглухо заколотил черный вход и все окна, выходящие на канал.

Впрочем, для него одного дом с множеством комнат оказался излишне просторным. И тогда Марик женился.

Пепелина была девицей из общества, дочерью весьма состоятельного купца с Валинойи, который почти разорился после войны. Любила она праздники и богатые приемы, дорогую одежду и украшения, изысканную еду и утонченную поэзию. К тому же она оказалась весьма недурна собой, и Марику чудилось, что он завладел бриллиантом немалой величины, которому могут позавидовать многие, в чьих глазах он хотел бы видеть зависть.

И он старался изо всех сил, чтобы оправить свой дорогой бриллиант в достойную оправу.

С некоторых пор его все чаще посещала мысль, что высшие силы благоволят ему. Но…

Но пришел 33-й год. Неурожайное время внесло в жизнь обывателей значительные перемены. Появились, как чертик из табакерки, новые налоги, а старые взлетели до небес. Стало трудно купить свежий хлеб. Молока и вовсе было не достать. И изо всех темных углов, будто крысы, полезла на свет божий всякая шваль – лжепророки и кликуши, ворье и просто разбойники.

Беспорядки на улицах стали обычным делом, а преступность достигла невиданного прежде размаха. Работы для стражи хоть отбавляй. Марик пропадал на службе, так что часто не ночевал дома.

И вот спустя какое-то время начал он подмечать, что товарищи посмеиваются, глядя в его сторону. Смешки и сплетни вполголоса выводили его из себя, в особенности потому, что Марик не знал, в чем дело. Он подозревал худшее, подозревал, что кто-то метит на его место, и участь его уже решена. Пока не случилось следующее.

Как-то вечером Марик вернулся со службы. Поцеловал жену, он сел ужинать, а после решил отправиться на боковую, поскольку от усталости валился с ног. И вот когда он вошел в спальню, первое что он увидел, была кавалерийская сабля, прислоненная к стене. Богато отделанная золотом, в роскошных ножнах из змеиной кожи. Такой сабли у Марика не было, и как она сюда попала, он мог только гадать.

Он схватил оружие, стал разглядывать внимательно, перебирая в голове все пути, коими сабля могла оказаться тут. И вдруг, увидев золотой орнамент на ножнах, он вспомнил: точно такую саблю он видел у своего командира Богольта, начальника городской стражи. Вспомнил он еще, как завидовал Богольту, жалея, что у него самого нет такой сабли.

Значение события не помещалось в голове Марика. Он попытался убедить себя, что все его страхи напрасны и что это жена решила сделать ему подарок. Да, но как она узнала? Возможно, он проговорился как-то…

Но на следующий день Богольт позвал Марика.

– Мне нужна моя сабля, друг мой. Не мог бы ты ее вернуть?

– Не могу знать, где ваша сабля, господин Богольт!

– Как же так, друг, она у тебя дома. Ведь мы совершили справедливый обмен: ты мне, я тебе.

В голосе начальника стражи отчетливо слышалась издевка. Марик побледнел от злости, но ничего не ответил. Так молча и ушел.

На следующий день он пришел к начальнику, неся саблю. Он бросил её на стол.

– Вот ваша сабля!

– Нашел? А я уж думал, ты ее присвоил! Я тебе ведь на время ее дал – честный обмен, понимаешь?..

Сослуживцы Марика покатывались со смеху. Они не сдерживали гнусных улыбок даже когда он был рядом, и шептались о «честном обмене». Марик сходил с ума, думая о Пепелине, в голову ему лезли отвратительные картины. Он не выдержал и сбежал со службы.

Через час скитаний по улицам города Марик оказался в «Золотой чарке». Он никогда раньше не был тут – «Золотая чарка» слыла дорогим заведением. Марик чувствовал на себе удивленные взгляды завсегдатаев, но сейчас ему было плевать. За бешеные деньги он купил бутылку вина, названия которого толком не знал, и пошел к выходу. И вот, идя к дверям, несчастный стражник увидел в глазах состоятельных выпивох то, что так мечтал увидеть много-много лет.

Зависть.

На следующий день Марик подал прошение о переводе его на должность надзирателя в городской тюрьме. Меньшее жалование, больше работы, но отныне Богольт не был начальником Марика. Спустя неделю после того, как Марик стал надзирателем, он снова нашел дома проклятую саблю. На этот раз он продал ее старьевщику за бесценок, а когда Пепелина через пару дней спросила его, где сабля, Марик, выйдя из себя, избил жену до полусмерти и выгнал из дома.

Наступал новый, 34-й год, и от него Марик уже не ждал ничего хорошего.

Он стал жить один. У него появились новые привычки. Ходить в баню по четвергам. Ходить в бордель по пятницам. В остальные дни он любил захаживать в «Королевский погреб», одну из самых дорогих винных лавок в городе, в час, когда там толкётся больше всего народу. Марик покупал дорогое вино. Считал себя знатоком вин, ценителем изысканной роскоши.

Удовольствие стоило дорого, жалование улетучивалось мигом. Впрочем, не раз и не два чувствуя спиной завистливые взгляды состоятельных посетителей, которые, несмотря на деньги, оттягивающие пояса и карманы, все же не могли позволить себе подобную покупку, Марик готов был платить втридорога снова и снова.

Не хмельное тепло вин пьянило его, не богатые букеты вкуса, нет. Чувство превосходства. Это ради него он стал воровать у сослуживцев, брать взятки и обчищать карманы заключенных.

Городской храм он теперь обходил стороной.

Каждое утро Марик спускался в темницу и, срывая голос, орал: «Хватит дрыхнуть, отребье!» Он долбил древком копья по решеткам, пока заключенные не начинали кряхтеть и ругаться. Эта ругань была для Марика словно музыка, и он никогда не упускал случая поиздеваться над заключенными, которых презирал и называл не иначе, как «отбросы общества».

Закончив обход, надзиратель отправлялся в комнату стражи, где обычно проводил остаток дня в обществе бутылки, наедине с упоительными мыслями о том, какой сволочью и скотиной он стал. Жизнью он был теперь доволен.

В то злополучное утро у Марика в руках очутилась Доблесть Леона. Лисианское вино, изготовленное из плодов урожая того славного года, когда войска Валинойского королевства остановили продвижение церийцев на юг. Чарующая красотой бутылка: из стекла пурпурного оттенка, в оплетке, с позолотой на угольно-черной пробке, где стоял знак цеха Ситта ди Маре – вино семилетней выдержки. Пятьдесят глорий за бокал.

Марик был счастлив. Ценность досталась ему даром. Вот что значит – иметь связи! В этот раз благодарить нужно было связи на таможне. Днем раньше приятель Марика, таможенник, задержал довольно вместительный ящик, принадлежавший какому-то пилигриму.

В ящике обнаружилось дорогое оружие, шелк, редкие приправы в коробочках, бальзамы и мази. Да еще и эта бутылка. Пилигриму не хватило денег, чтобы оплатить пошлину, и он добавил к глориям бутылку вина. По его представлениям она была самой дешевой частью содержимого сундучка. К счастью для Марика его друг тоже не слишком разбирался в винах, поэтому, зная Марикову страсть, преподнес бутылку ему в качестве погашения какого-то давнего долга.

Вино кружило надзирателю голову, даже будучи пока не откупоренным. Марик сожалел, что нельзя щегольнуть бутылкой в «Королевском погребе». Такого нектара он еще не пробовал, ведь даже его доходов не хватило бы, чтобы купить Доблесть, и он собирался причаститься сего великолепного и изысканного букета после утреннего обхода. Непременно на глазах завидующих товарищей.

Оставив бутылку в комнате стражи, Марик взял копье и вальяжным шагом направился в темницу. Но, сделав несколько шагов, он в спешке вернулся. Собственность показалась ему слишком ценной, чтобы оставлять ее без присмотра, хоть в этой тюрьме воровал только он сам. Марик прихватил бутылку с собой.

Он растолкал дремавшего на посту тюремщика Пира, наорал на него и выгнал вон. Только потом направился к решеткам, миновал несколько, стукнув в каждую копьем. Дождался, пока заключенные закряхтят и заругаются. И без того его хорошее настроение стало просто замечательным.

Довольный, Марик направился по длинному коридору к узкой решетке, за которой царила непроницаемая темнота. Там был еще один каменный мешок, предназначенный для одного заключенного. Насколько помнил Марик, третьего дня туда бросили какого-то дебелого оборванца. Оборванец плакал, лопотал какую-то чушь, и всем своим поведением вызывал у Марика особое чувство отвращения к «убогим выродкам».

Два предыдущих дня Марик не упускал возможности разбудить дурачка пораньше и вызвать у него истерику.

Рассчитывая напугать несчастного дебила до потери памяти, Марик постарался от души. Он ударил по решетке древком и, для пущего веселья издал громкий рык, весьма похожий на звериный. Ему непременно хотелось, чтобы дурачок снова выскочил из порток.

Никто ему не ответил, из-за решетки не донеслось ни звука. Марик, озадаченный неэффективностью своих действий, с грохотом провел по решетке древком, и крикнул снова:

– Хватит дрыхнуть, ублюдок! Сон только для богатых и умных!

Снова ответом ему была тишина. Марику в голову закралось подозрение. Дурак дал дуба? А может, темница пуста?

А что если… Что, если заключенный сбежал?

Ох, ну конечно. Дежурил Пир, известный растяпа и недоносок. Он забыл замкнуть решетку, когда приносил заключенному еду. Потом дрых на скамье у выхода. Даже дебил смог бы выбраться из темницы и прокрасться мимо него!

Пир непременно получит на орехи. Кроме взбучки его ждет штраф. Марик даже обрадовался, поняв, что сможет урвать со штрафа кое-что в свой карман.

Дабы убедиться, что темница действительно пуста, он приблизился к решетке.

И вот тут как будто из-за угла, из кромешной темноты, стремительно вылетела рука и крепко схватила Марика за ворот. Тюремщик вскрикнуть не успел, а рука уже потянула его к себе и, как следует, стукнула об решетку. Один раз, второй, третий…

От неожиданности Марик выронил копье, но, опомнившись, сделал попытку вырваться. Не тут-то было. Рука принадлежала чертовски сильному человеку. Марик не смог даже разжать пальцев, державших его мертвой хваткой. Пока тюремщик вырывался, с той стороны решетки из темноты появилось лицо, страшнее которого Марик в жизни не видел.

Ему показалось, что лицо только наполовину человеческое. Оно чем-то неуловимо походило на звериную морду, глаза на которой горели тусклым желтоватым, как латунь, огнем, а из приоткрытой пасти торчали длинные клыки. Лицо окаймляла жесткая грива медного цвета, а по щекам лоснилась баками желтая шерсть.

О Марике нельзя было сказать, что он не вышел ростом, но существо по ту сторону решетки, державшее Марика за ворот, оказалось еще выше. Оно недобро смотрело на тюремщика сверху вниз. Марик не мог оторвать взгляда от клыков, с которых, ему казалось, вот-вот начнет капать голодная слюна.

– Эй, ты чего орешь? – спросило существо сердитым человеческим голосом. – Скучно сделалось?

Оно говорило по-истарийски, но с едва уловимым северным акцентом. Марик раскрыл рот, но не смог вымолвить ни слова.

– Заканчивай шуметь, – посоветовало существо. – Вали в свою кордегардию и оставь нас в покое. Понял меня?

Страшная пасть была поразительно близка. Марика парализовал страх. Даже на войне он так не боялся. Ему в голову пришло, что своим безбожием он накликал демона, явившегося по его душу.

– Я спрашиваю, понял? – рявкнуло существо.

– Отпусти его, Олли, – сказал кто-то усталым голосом из темноты. – Дурака уже не переделать.

– Не переделать, говоришь? – переспросило существо, продолжая грозно смотреть на Марика. – Я думаю, это зависит от того, кто берется переделывать. У меня есть идея. Сейчас я засуну его голову в его же задницу. Может, тогда он станет вести себя потише?

Невидимый собеседник промолчал. Говорящий зверь шумно втянул носом воздух.

– Ладно, дурында, я тебя отпущу, – сказал он. – На этот раз, коль уж старина Вейдок так хочет. Но больше тут не появляйся!

Сказав так, существо отпустило Марика, и тот отшатнулся от решетки. Не сводя глаз с уродца, который столь нахально побил его и, что гораздо страшнее, унизил, тюремщик задрожал от ярости. Его штаны намокли, и Марик с ужасом подумал, что обмочился со страха. Однако через мгновение, когда под ногой хрустнул осколок пурпурной бутылки, тюремщик сообразил – все гораздо хуже.

– Ситта ди Маре. Красное, семилетней выдержки, – сказало существо из-за решетки благоговейно и шмыгнуло носом. – Изысканный букет. Думаю, это Доблесть Леона. Не меньше полусотни глорий за бокал.

– Ты за это заплатишь, гадина! – заорал тюремщик, выйдя из себя и схватившись за меч. – Убью!

Он бросился на решетку, позабыв страх. Ударил по прутьям в исступлении, высекая искры. Он кричал так громко, что прибежали тюремщики Пир и Варек. Они оттащили обезумевшего Марика от темницы.

Пир был парень незлобный, хоть и до ужаса неуклюжий. У него был еще один недостаток: он редко просыхал и часто забывал о том, что случилось накануне. Вот и теперь, хватив ночью лишка, он позабыл предупредить надзирателя, что вечером в темницу бросили мага-ренегата, устроившего потасовку в храмовом квартале.

Мага посадили в дальний каземат, заговоренный, предназначенный специально для пленных колдунов, предварительно убрав оттуда плачущего дурачка, который оказался там из-за обвинения в колдовстве. А двумя часами позже в тюрьму заявилось странного вида существо.

Существо назвалось Олли Таймоном. Оно сообщило, что не в силах больше нести бремя греха, и созналось в десятке преступлений, совершенных за последний день в Мареаполе. Существо поведало, что владеет магией, но власть вскружила ему голову и заставила встать на путь неправедный. Теперь существо горько раскаивалось и собиралось понести наказание.

Пир быстро сообразил, что получит награду за поимку опасного преступника, а о явке с повинной можно было и умолчать. Олли Таймон был схвачен и брошен в зачарованную темницу к волшебнику-ренегату, коль скоро тот не протестовал.

Больших трудов стоило тюремщикам увести Марика из подземелья. Пир, соображая, что ему достанется от начальства, быстрей вытолкал орущего надзирателя ну улицу и сказал, чтобы он «шел с богом домой и отдыхал».

В полдень Марика видели в каком-то кабаке, где тот напивался простым самогоном, к которому раньше не притрагивался. Он опорожнил восемь кружек, упал под стол и, по словам хозяина, «заблевал весь пол». Потом Марик, сам не зная как, оказался в мареапольских трущобах, без оружия и без единой глории в кармане. Еще пропало золотое обручальное кольцо, которое Марик носил с собой.

Как потом говорили люди, под вечер пьяный стражник на площади Роз орал, как пойдет «искать справедливости» у чародея, что сидит в Ратуше. Что как только он «найдет справедливость», то уж точно покажет «всем этим выродкам и ворюгам», кто тут главный. После этого никто больше не видел мареапольского надзирателя Марика живым.

Через несколько дней Храмовой площади заметил, что у задней двери его соседа видны следы крови: отпечатки ладоней и сапог. Отправившиеся проверить дело солдаты из охраны вскоре выловили тело Марика из канала.

У надзирателя была проломлена голова, но аптекарь, которого позвали для установления истинной причины смерти, сказал, что бедолага просто утонул. Так и решили – а остальное осталось под покровом тайны, да и вряд ли кому это было интересно.

Обитатели тюрьмы так и не узнали, что случилось с противным тюремщиком. Они даже не подозревали, что слышат его крики последний раз. Но они провожали его одобрительными возгласами, свистом и улюлюканьем. Прошло еще немало времени, прежде чем в темнице воцарился прежний покой. Странное существо по имени Олли Таймон повернулось от решетки и, как бы извиняясь, сказало:

– Он мог бы выкрутиться, если бы был умнее.

Его глаза с латунным блеском действительно немного светились, и в темноте подземелья Таймон мог видеть на манер кошки.

В глубине камеры на куче отсырелой соломы, зевая и почесываясь со сна, сидел молодой человек. С виду весьма интеллигентный, хоть и в несколько помятой одежде, с рыжими немытыми волосами и щетиной на лице, он походил больше на «вечного» студиозуса Глеменбриджа, или же на церийского миннезингера, чем на мага, пусть и средней руки. Было в его внешности что-то несерьезное и ветреное, нечто такое, что никому бы не пришло в голову сопоставить с искусством магии, много более сложным, чем многие точные науки.

Но внешний вид, как говорится, бывает обманчив, и далеко не любой встречный мог распознать в молодом человеке мага, да еще и Великого Магистра Ордена Странствий и Поэзии. И парень этим пользовался, порой с большим успехом. Звали его Вейдок Найтл.

Обычно у Великого Магистра Найтла было невпроворот важных и не очень дел. Свой магический орден – штука серьезная, требует ответственности. Но так как сейчас Вейдок сидел в темнице, спешить ему было некуда, и он решил позволить себе проспать до обеда. Правда, теперь его отдых был нарушен.

– Олли…

– Это я, – ответило существо.

– Что ты здесь делаешь, друг Олли? – спросил Вейдок.

– Как и ты – сижу в тюрьме, – честно ответил Олли Таймон.

– Трудно было загреметь сюда?

– Не трудно. Велика задача – взять на себя дюжину преступлений.

– Ну-ка, ну-ка?..

– Воровство, разбой. Осквернение святынь. Ничего сложного. Трудней было убедить солдат бросить меня в ту самую темницу, в которой сидишь ты.

– И как ты вышел из положения?

– Да так же – обманом. Я сказал им, что тоже волшебник и обычная камера для меня не годится.

– Они тебя послушали?

– Как видишь. Я могу быть очень убедительным, если захочу.

– Да уж. Но если бы ты был иногда столь же сообразительным… – произнес Вейдок. – Друг Олли, тебе ведь не приходила в голову мысль, что, оказавшись в темнице, ты не сможешь внести за меня залог?

– Мне приходила другая мысль, – проворчал Таймон. – Мысль о том, что простой побег гораздо лучше немалых денежных затрат и проще в исполнении.

– Что делать… Ты и я – мы мыслим по-разному, – Вейдок встал, разминая ноги. – Все равно, рад тебя видеть, – он хлопнул Таймона по плечу.

Таймон фыркнул и сердито пробурчал:

– Взаимно.

Вейдок сделал несколько шагов до решетки, глянул за нее. Оттуда проникало немного света.

– Да, тесна юдоль скорби. Горьки лишения. Но сладко воздаяние… – пробормотал Магистр. – Олли, зачем ты поколотил этого бедолагу?

– Он сам напросился, – буркнул Таймон, сверкнув глазами. – Не нравится мне этот город. И эта страна не нравится. Посмотри, на кого я становлюсь похож.

Вейдок внимательно на него посмотрел.

– Ты опять теряешь человеческий облик, старина.

– Именно. С каждым днем становится хуже. Во всем виноваты люди из этого города. Поверь мне, Вей, я не желаю им зла, но они меня меняют. Я теряю лицо! Надо убираться из Мареаполя как можно скорее, вот мое мнение, если хочешь.

Вейдок пожал плечами.

– Мне кажется, ты не прав, друг Олли.

– Я прожил на свете много веков. Как я могу быть не прав? – сердито спросил Таймон.

– Вот и я гадаю все – как?..

Пока Вейдок занимался тем, что делал наклоны влево и вправо, Таймон прислушивался, навострив уши. Заметив это, Вейдок усмехнулся.

– Завтрака можешь не ждать. После того, что ты тут учинил, тебе принесут разве что яда. Или расплавленного свинца.

– Я не собираюсь задерживаться здесь до завтрака, – ответил Олли. – Просто проверяю, что происходит наверху.

Вейдок покачал головой и перешел к приседаниям.

– И что же ты слышишь? – спросил он, зная, что у его друга нечеловеческий слух. Таймон мог слышать очень далекие и тихие звуки.

– Ничего особенного, – Олли пожал плечами. – В охранке буза. В переулке встретились две прислуги. Чешут языками. На крыше кот. Он голоден и поэтому охотится. У входа в темницу никого нет. Они забыли выставить часового. Вейдок, расскажешь мне, что произошло после того, как я вчера оставил тебя у Торговых ворот?

– Я отправился в маленький кабачок под «Сухим дубом» и там недурно провел время.

– Сейчас мне твои похождения в питейных заведениях не интересны. Расскажешь о них потом, может, даже отведешь меня в одно из них, и мы пропустим пару рюмок во славу старых деньков. Расскажи, как ты умудрился загреметь в тюрягу?

Вейдок сел на солому, вздохнул.

– Извини, друг Олли, я не смог вернуться в назначенный час к Торговым воротам. Просто со мной случилась удивительная история.

Олли Таймон сделал вид, что он – весь внимание.

– Как ты уже знаешь, я посидел под «Сухим дубом». Славно так посидел, часов до четырех дня. Узнал у местных старожил про замок Тененталь. Потом в прекрасном настроении я пустился в обратный путь. Решил, что идти через базар долго и небезопасно, воры и бродяги, мерзкие буффоны… В общем, я пошел через храмовый квартал. В это время в храмовом квартале царит такое умиротворение и благоденствие. Звонят к вечерней. Так вот, я миновал Храмовые ворота и, проходя мимо храма Святой Крови, задержался там. Понимаешь, картина поразила мое воображение. Белокаменный собор устремлялся шпилем в отверстое небо, наполненное солнечным огнем, вкруг него благоухали райские акации, а у самых стен цвели примулы и ипомеи…

– Опусти поэтические подробности.

– Я стоял там, любуясь архитектурой, и вот тогда я увидел, что из храма появился священник в сопровождении двух юношей. Они остановились перед входом и стали спорить. Спор, как я догадался, имел религиозную подоплеку. Двое юношей в своей младой горячности наседали на священника, не ведая чувства уважения и такта. И я как сторонник всякого порядка решил поддержать уважаемого пастора и вмешаться в спор на его стороне. Дальнейшая дискуссия, как ты, наверное, уже понял, длилась недолго, ибо нет мне равных в искусстве риторики и знании аспектов богословия…

– Может, хватит заливать? – перебил его Таймон. – Давай лучше я расскажу тебе нормальным языком, что случилось.

– Изволь.

– Вчера до четырех вечера ты надирался в каком-то кабаке, а потом в непотребном виде поперся через храмовый квартал. Там тебе приспичило отлить, что ты и сделал в кустах рядом с церковью, среди цветущих примул и ипомей. В это время два каких-то молодчика вынесли на руках из храма попика и принялись его лупцевать прямо на брусчатке перед святым домом Великого Отца.

Лупцевали они его, надо сказать, за дело, но ты как любитель всякого рода авантюр и мастер влипать во всякие дурацкие истории, ввязался в драку и избил молодчиков своим посохом, поскольку нет тебе равных в искусстве размахивать оным налево и направо! Естественно, на шум прибежала охрана, после чего тебя бросили в темницу, где ты и продрых до сегодняшнего утра. Спал мертвецким сном и не проснулся, даже когда сюда впихнули меня. Ну, как? Уловил я ход событий?

– Ты изумительно осведомлен, друг Олли, – Вейдок Найтл, Великий Магистр Ордена Странствий и Поэзии улыбнулся. – А знаешь, что самое неприятное во всей этой истории?

– Что?

– То, что попик даже не вступился за меня, когда подоспела охрана.

– С чего бы ему? Кто ты ему – брат или сват?

– Твоя правда, – печально сказал Вейдок. – Э-эх! В былые времена люди были порядочнее.

– Никогда, – проговорил Олли Таймон, – никогда люди не были порядочными. И в былые времена, как и сейчас – как были сволочью и быдлом, так ими и остаются. Уж мне-то известно доподлинно. Бывают исключения, но редко. – Но вернемся к нашим баранам. Мы в тюрьме. Надо выбираться.

– Каким образом?

– Сейчас придумаю.

Олли посмотрелся по сторонам, взгляд его остановился на решетке.

– Придумал.

Вейдок сделал заинтересованное выражение лица.

– Давай-ка, ты разнесешь решетку магией, и мы побежим что есть мочи. Как тебе такой план?

– Паршивый.

– Почему?

– Понимаешь, друг Олли, – Вейдок сел. – Я должен тебе кое в чем признаться. – Он вдохновенно глянул в потолок и продолжал: – Вчера преподобный отче, которого я… хм, поддержал в споре на религиозную тему, отпустил мне грехи мои, наложил епитимью, и передал меня в руки страже с напутствием больше не грешить. Я же епитимью принял и обещал смиренно вытерпеть любое наказание, какое бы ни было назначено.

Вейдок замолчал и внимательно поглядел в изумленные глаза Таймона, едва сдерживая ухмылку. Затем сказал снисходительно:

– Надеюсь, ты не поверил в эту чушь, друг Олли?

– Нет, но я подумал, что ты рехнулся, друг Вей.

– Ты забыл, что прутья зачарованы? – Вейдок кивнул в сторону решетки. – Весьма умело, надо сказать. Чарами их даже не погнуть. Теперь ясно?

Таймон озадачено смотрел на Вейдока, и выражение его лица было истинно кретинское, потом он понимающе закивал, а следом они оба захохотали. Насмеявшись вдосталь, Таймон сказал:

– Признаюсь, я думал, что тюрьма для волшебников – одно лишь название. Для формальности.

– Нет. Тут на самом деле поработал маг. Работа высшего класса.

– И тебе не хватит сил расколдовать решетку?

Вейдок пожал плечами. Таймон фыркнул:

– Ну, тогда я просто выломаю прутья, и делу конец.

– Тоже не пойдет, Олли.

– Да почему же?!

– А что ты намерен делать со стражей?

– Стражи нет!

– А если появится? Не исключаешь же ты такую возможность?

– Если стража появится, я с ней справлюсь!

– Отлично. Сила есть, ума не надо. Одного ты уже поколотил. Ну, положим, еще половину из них ты покалечишь, может, кого-нибудь даже прибьешь.

– Ну и что?!..

Повисло молчание. Вейдок покачал головой. Он знал, Таймон не видел никакого зла в убийстве, – такой уж у него взгляд на вещи. Но твердо решил переспорить его сегодня.

– Олли, ты жалуешься, что теряешь человеческий облик.

– Это из-за людей, я же сказал.

– Думаю, не из-за людей. Вспомни, каким ты был, когда я нашел тебя. И как потом ты изменился, живя среди людей. Теперь ты снова изменяешься, но лишь потому, что отдаляешься от них. От нас. От меня, я ведь тоже человек. Может быть, стоит больше следовать человеческим устоям?

– Если я буду следовать человеческим устоям, я превращусь в свинью, – огрызнулся Таймон. – И оглянуться не успеешь.

– А ты не подражай свиньям. Не слушай баранов. Не водись с собаками.

– Это невозможно, ты знаешь.

– Посмотри на меня. Я делаю все то же, что и ты. Но я не теряю лица.

– Когда напиваешься, теряешь.

– Отнюдь, даже когда напиваюсь, не теряю.

– Что же ты сидишь в тюрьме? За приличное лицо?

– Не исключено, что именно за него, – Вейдок тяжело вздохнул.

– И как же тебе удается это – не терять лицо?

– Просто я ищу во всем хорошие стороны.

– Какие хорошие стороны в утреннем реве этого пьяницы-тюремщика? – с сарказмом спросил Таймон.

– Хотя бы то, что своим появлением он провозглашает для несчастных в этой юдоли скорби, что пришло новое утро, – ответил Вейдок.

Он замолчал, глядя на Таймона победным взглядом. Таймон не ответил, он не проронил ни слова минуты три. В течение этого времени выражение лица Таймона менялось несколько раз, отражая по очереди досаду, разочарование, смирение и наконец глубокую задумчивость.

– Ты демагог, Вейдок Найтл, – произнес он. – Ты чертов демагог! Но если тебе не нравится ни один из предложенных мной планов, вот тебе еще один, – он надолго задумался, потом сказал: – Вот что… Мы не станем убивать тюремщиков. Не надо нам и ломать решетку. Просто воспользуйся даром. Тем самым, что хранится во мне.

Вейдок резко отвел глаза. Словно поймал взглядом солнечного зайчика. Он переменился в лице, и было совершенно ясно, что шутки для него кончились. Вейдок прошептал быстро:

– Как я могу?

– Да просто прикажи мне, я выполню! – ответил Таймон. – Прикажи мне унести нас отсюда в другое место, и мы мигом переместимся.

Вейдок Найтл сделал над собой усилие. Возможно, волшебный дар Олли Таймона и был для многих людей мифом. Не более, чем сказкой. Но для Вейдока он был самым сильным искушением в жизни. Таким, с которым приходится бороться каждое мгновение.

– Я не могу…

– Чего ты не можешь? – переспросил Таймон.

– Не могу жопой разговаривать.

Таймон разочаровано вздохнул и отвернулся.

– Какие вы, люди, все же, дураки, – сказал он. – У меня больше нет идей. Как насчет тебя, Вей? Уже придумал что-нибудь?

Вейдок заложил руки за голову, прислонился спиной к стене.

– Есть одна мысль.

– Какая же, если не секрет?

– А такая, что мы просто подождем. Я уверен, нас не оставят тут надолго.

Олли Таймон покачал головой.

– Это верно. Может, уже завтра вздернут. Не знай я тебя целых три года, Вей, подумал бы, что ты спятил. Кому мы тут можем понадобиться кроме палача?

Вейдок протянул руку и почесал голую пятку.

– Вспомни кабацкую мудрость, друг Олли. Чаще всего мы нужны тому, кому задолжали.

Олли тряхнул головой. Он ничего не понял.

– О чем речь, Вейдок? Ты что, проигрался в карты?

Вейдок прикрыл глаза.

– Нет. Я не проигрывал в карты.

Таймон задумался, и вдруг его лицо, походящее чертами на звериную морду, просветлело, и как будто стало более человеческим. Но лишь на секунду.

– Я знаю, о чем ты говоришь. Тененталь?

– Да. Замок Тененталь. Загадочный господин Лидс. Цель нашего пребывания в Истарии.

– Ты что же, надеешься, что он вытащит нас из тюрьмы?!

– А почему нет? – спросил Вейдок. – Лидс богат и влиятелен. Освободить нас для него – плевое дело.

– Да почему он должен?!..

– Он не должен. Но он захочет сделать это сам, Олли. Мы нужны ему. Лидс не стал бы спонсором Ордена Странствий и Поэзии, если бы у него на это не были веские причины. Просто дай ему время.

Олли Таймона медленно охватывал гнев. Но он еще держал себя в руках.

– Вейдок, послушай, – попытался он решить проблему человеческим путем. – Зачем ждать милости неба? У меня только что появился новый план. Без убийств. Я сломаю все решетки в подземелье. Заключенные выберутся на свободу. Мы смоемся под шумок. Никого не надо убивать. Это ведь хороший план, правда?.. – внезапно он навострил уши и вдруг воскликнул: – Не может быть!

Вейдок поглядел на друга торжествующе.

– Что же, я оказался прав, друг Олли? Тот, чьи шаги ты сейчас слышишь, не иначе как наш благодетель, подобный огненной птице судьбы, несущей на своих крыльях нашу свободу в это убогое узилище. Встанем, друг мой, встанем и поприветствуем его!

Вейдок бодро вскочил на ноги навстречу шагам, приближающимся из темноты.

В подземелье блеснул огонек. Фонарик в руке тюремщика Варека мерцал неверным светом. Тюремщик поставил его в продолговатую выбоину на стене и повернулся к решетке.

– Это здесь, господин судья.

Таймон насторожился. Вейдок, не поверив ушам своим, спросил его вполголоса:

– Судья?

– Невероятно, – повторил Таймон. – Судья – здесь? Как думаешь, сколько золота ему заплатили, чтобы он спустился в эту яму?

– Я же говорил тебе, Лидс очень влиятелен. Он кого угодно заставит спуститься хоть в яму, хоть в сам ад, – пробормотал Вейдок.

Судья не был молод, но выглядел прекрасно. Так выглядят люди сытые, хорошо выспавшиеся, довольные жизнью и собой, поскольку большинство их желаний сбываются. Он был богато одет, и даже седины его смотрелись как-то уж очень молодо.

За судьей и Вареком в подземелье спустились еще двое.

Сперва – девушка, а точнее, девочка. На вид не больше шестнадцати, подумал Вейдок. Тихо, осторожно ступая, словно с опаской, она выглядела смущенной и немного испуганной.

У нее были черные прямые волосы, длинные, как у благородных девиц, спадали на грудь и спину. Миловидное лицо казалось белым, будто из мрамора. Черты лица были правильными, словно кукольными, и большие темные глаза с длинными ресницами еще больше придавали девочке сходство с куклой. Одета она была в черное платье с широкой юбкой, а на плечах носила простую шерстяную накидку, способную согреть в непогоду и, при случае, скрыть от ненужных глаз.

Девочка встала подальше от всех решеток, а главное, как почудилось Вейдоку, подальше от судьи. За ее спиной возвышалась женщина-южанка. Темнокожая, с коротко остриженными волосами и карими глазами, одетая в плотное льняное, перепоясанное кожаным ремнем, сюрко. На спине она носила крест накрест две сабли из гибкой стали, без ножен, в ременных петлях, как носят оружие эпреты.

Телохранительница сложила руки на груди и лениво следила за происходящим.

– Так вот куда мы теперь сажаем пленных магов, – сказал судья, оглядывая стены подземелья. – Помню времена, когда с чародеями-бунтарями обходились несколько иначе.

– Помню и я их, – сказал Таймон. – В прошлом магам заливали в рот расплавленный свинец, чтобы они не могли выкрикивать заклятья. А если они делали пассы руками, руки им быстренько отрубали.

– О! – Судья просиял. – Значит, ты уже знаком с предметом?

– В некоторой степени, – ответил Таймон. – Всего, конечно, не видел. Можно ли охватить неохватное? Но как ломаются берцовые кости на дыбе, к примеру, знаю. Раскаленные клещи пробовал на себе. Из банального повешения искусный мастер может сделать невыносимую пытку. А что можно сделать кнутом – ни за что не догадаетесь!

Девочка, несмотря на присутствие телохранителя, побелела как мел. Вейдок раздумывал, дать Таймону пинка сейчас, или отругать его потом.

– Вынужден согласиться, ваша честь, – продолжал Олли, – условия, в которых нас содержат, прекрасные. Не то, что были в прошлые века. Мне приходилось бывать в местах и похуже, чем эта темница.

– Вот как? – удивился судья. Он был, судя по всему, жизнерадостный балагур, и любил поболтать, все равно с кем. – И каково впечатление?

– Самое паршивое. Никому такого не пожелаю.

– Ясно. Что же. Не знаю, кто ты такой, незнакомец. Наверное, лжец, коль скоро помнишь прошлые века. Но если уж ты полагаешь, что тебя содержат в чересчур мягких условиях, твоей непритязательности можно только позавидовать. Наслаждайся пока, потому как завтра тебя повесят, и в аду, куда ты непременно попадешь, будут совсем другие условия. Таких ты еще не испытывал на своей шкуре. Ни сейчас, ни в века минувшие!

Девочка, видя, что на нее никто не обращает внимания, неуверенно кашлянула.

– Господин судья, вы не забыли обещание?

Судья глянул на нее с неожиданной нежностью и рассмеялся.

– Ну-ну, дитя, не беспокойтесь. Я пошутил. Про ад и про казнь, конечно.

Девочка нахмурилась. Судья определенно ей не нравился. Тому было все равно, он взглянул на тюремщика:

– Послушай, уважаемый, оставь-ка нас на несколько минут.

– Не положено, – пробурчал Варек, опершись на древко пики. – Сами знаете, господин судья, правила…

– Знаю, уважаемый, я сам эти правила писал! – возмутился судья. – Говорю тебе, подожди снаружи темницы. Ничего не случится.

– Господин судья, без приказа…

– Ну что ты станешь делать! Похвальная бдительность. Такое соблюдение устава обязательно должно поощряться, – в голосе судьи послышалась многозначительность, которой сообразительный Варек не мог не заметить. Он помялся и сказал:

– Ну, коль так… Фонарь вам оставлю.

– Давайте же приступим к установлению личности, – сказал судья, когда тюремщик удалился. – Леди Амелия, узнаете ли вы среди этих двух… хм, людей своего подопечного?

Девочка подняла голову, внимательно вглядываясь в лица Вейдока и Таймона, словно желая их получше запомнить. Она, конечно, их не узнавала, поскольку видела впервые. Вейдок ощутил легкое волнение. Что-то было не так. Судья терпеливо ждал.

– Да, – сказала девочка наконец. – Это Олли Таймон. Мой подопечный.

Голос ее звучал решительно и твердо.

– Который? – уточнил судья.

Девушка сжала губы и уверенно кивнула, глядя на Олли Таймона:

– Вот этот. Вам его лицо может показаться странным. Мой подопечный.

Лицо Вейдока вытянулось от удивления.

– Значит, ошибки быть не может, – вздохнул судья. – Отлично… Господин Таймон, – обратился он к Таймону. – Позвольте зачитать вам один интересный документ.

Он вынул свиток.

– О-о, – протянул Таймон. – Это займет уйму времени.

Судья сделал вид, что не слышит. Вейдок только покачал головой. Он отошел от решетки, уселся на солому и сделал вид, что происходящее его больше не касается.

– Записка написана мальчишкой-писарем, – продолжал он. – Видимо, запись была сделана для тюремщика. Он старался не забыть, вот и раскошелился на памятку. Писалось скверным пером на обеденном столе. Жирное пятно. Кляксы. Очень интересно, послушайте:

«Уродец назвался Олем Топтуном. Сознался в следующих преступлениях:

4 грабежа крестьянских подвод,

5 нападений на путников,

ни разу не уплатил ни податей, ни дорожных пошлин, а

2 раза даже ограбил сборщика податей.

В дальнейшем совершил:

28 убийств с целью грабежа, и священника Клода убил тоже он,

42 карманные кражи, включая драгоценности ювелира Сафио, и 10 раз подверг честных горожанок Мареаполя разврату…»

Несчастная девочка, которой пришлось все это слушать, поспешно подняла ладонь ко рту. Вейдок сказал бы, что у нее случился неожиданный приступ тошноты. А судья, закончив, свернул свиток и убрал его в рукав.

– Замечательная бумага, – проговорил Таймон. – Как минимум, бедолаге Топтуну светит пристрастный допрос.

– И на этот раз ты прав, – сказал судья сурово. – Топтун или Таймон, а досталось бы тебе крепко. Выходка твоя светит на колесование, сдирание кожи и медленную смерть, когда приговоренного варят живьем в масле!

– Бывало и хуже, – пробормотал Таймон задумчиво.

И тут судья вышел таки из себя.

– Послушай, уважаемый! – процедил он, сдержавшись таки от крика. – Не знаю, зачем тебе понадобилось сознаваться во всех этих, явственно собранных со всего города, преступлениях. Может, ты умалишенный?

Вейдок поднял голову и пробормотал:

– Весьма похоже на правду.

Судья взял себя в руки.

– Теперь последуют вынужденные пояснения, которые попросила сделать для тебя, Таймон, эта леди. Ее ты, конечно же, узнал. Твоя осведомленность подсказывает мне, что ты, вне сомнения, знаешь, что дела, в которых затронута церковь, сразу передаются в Инквизицию. Инквизиция не проводит долгих расследований. Там не любят церемониться, выслушивая всякие небылицы. Их конек, да будет тебе известно – допросы и пристрастное дознание. Поверь, в ходе такого дознания ты признал бы и то, что было, и то, чего не было. Довольно быстро признал, скажу я тебе, господин шутник!

– Ни сколько в этом не сомневаюсь, господин судья, – вежливо на этот раз ответил Таймон. – И прошу простить меня за мою несдержанность.

– Надеюсь, со временем ты осознаешь, что в тюрьме язык до добра не доводит, – ответил судья серьезно. – Извинение, впрочем, принято. А теперь позволь рассказать тебе о сути дела и предупредить.

– Слушаю внимательно, господин судья, – сказал Олли Таймон.

– Дело об убийстве священника Клода передано Инквизиции сегодня утром. Так положено по закону, – сказал судья. – И хотя давно известно, кто отправил святошу к его создателю и за что, ты бы ответил за его смерть сполна, поверь мне. Но среди ночи ко мне влетела эта леди, которую ты видишь здесь со мной. Она не побоялась явиться в неурочный час, поднять меня с постели и этим довольно сильно рассердить. Впрочем, учитывая некоторые обстоятельства, я выслушал юную леди и, приняв во внимание прошлую дружбу с ее уважаемым родителем, согласился выполнить одну просьбу.

Вейдок и Таймон молчали, делая вид, что сильно заинтересованы.

– Она пожелала поручиться за тебя, Таймон, – сказал судья. – Отрекомендовав тебя как своего подопечного. В качестве залога она внесла в королевскую казну сумму величиной в пятьсот глорий. Сумма немалая. Таким образом, дело из канцелярии Инквизиции исчезло, и теперь ты всего лишь бедолага, которого схватили стражники, по досадной ошибке приняв за преступника. И поэтому тебя отпускают из тюрьмы. Будешь возражать?

– Нисколько, господин судья.

– Хорошо. Впрочем, помни: за тебя поручились. Знаешь, что это значит?

– Понятия не имею, – честно ответил Олли.

– Это значит, что еще хоть раз появишься в Мареаполе или устроишь беспорядки в каком-либо ином месте, тебя вместе с твоим поручителем немедленно схватят. Поручителя ждет суд, а тебя – костер.

– Долгий пристрастный суд и мокрый, дымящий костер, – пробормотал Олли Таймон и обратился к девочке: – Дитя, ты не ведаешь, на что идешь. Старина Олли выйдет из темницы и уже назавтра обязательно что-нибудь натворит. Украдет драгоценности у ювелира или, чего доброго, подвергнет кого-нибудь разврату. Тебя отведут на лобное место и вздернут. И ты будешь показывать язык всем и каждому. Глаза твои выклюют городские вороны, а ноги обгрызут бродячие псы…

Леди Амелия побледнела. Она смутилась, но вида не подала.

– Это не самое страшное, что может произойти со мной, – ответила она дрожащим голосом, но высоко подняв голову. – Я не боюсь. К тому же, надеюсь, постоянно памятуя о том, что залогом его свободы служит чья-то шея, уважаемый Олли Таймон поостережется ввязываться в неприятности. Ведь так?

Олли осклабился, а Вейдок опустил голову.

– Истинно так, – сказал он за Таймона.

– В таком случае, не пора ли завершать беседу? – спросил судья торопливо. – Дела не ждут.

– Да, – медленно сказала Амелия. – Господин судья, я прошу еще минуту, чтобы поговорить с моим подопечным наедине.

– Как будет угодно, – ответил судья. – А я, в таком случае, откланиваюсь. Удачного вам всем дня. Будьте милосердны друг к другу и не грешите впредь.

Он ушел. Когда его шаги смолкли в темноте, леди Амелия приблизилась к решетке. Таймон оценил ее движение и немедленно ответил улыбкой:

– Ближе, дитя, сегодня еще не подавали завтрак.

Он показал клыки. Чернокожая телохранительница даже не почесалась. Видимо, не сочла угрозу серьезной. Юную леди действия Таймона ничуть не смутили. По выражению на ее симпатичном личике можно было явственно понять, что она о Таймоне не слишком высокого мнения.

– Магистр Найтл, – проговорила девушка, глядя на Вейдока.

– Имел ли я честь видеть тебя раньше, леди? – спросил Великий Магистр.

– Не думаю, – ответила леди Амелия. – Но я знаю тебя.

– Откуда же?

– Мой отец – Даниэль Лидс.

– Ах, вот в чем дело! – Вейдок изобразил на лице выражение глубокого понимания. – Это твой отец послал тебя?

Амелия Лидс запнулась.

– В некотором роде – да.

– Почему же твой отец не пришел сам?

– Это вас не касается.

Вейдок мимоходом сделал открытие: Амелия Лидс избегала лжи. Она предпочитала умалчивать и скрывать.

– Мой отец не предполагал, что придется вытаскивать вас из тюрьмы, – медленно проговорила Амелия. – Я всегда думала, что Великий Магистр Ордена Странствий и Поэзии никогда не станет устраивать потасовку в храмовом квартале незнакомого города.

– Иногда обстоятельства выше наших предположений, – ответил Вейдок просто. – Тебе, леди Амелия, полезно узнать, что я всегда с трудом смотрел на несправедливости, творящиеся у меня под носом.

– Вот как? По-твоему два избитых тобой прихожанина – это справедливо.

– Это были не прихожане, а хамы и разбойники, – как ни в чем не бывало, отвечал Вейдок. – Не спорю, разбойник может раскаяться. Тогда в храме ему самое место. Но если он разбойником остается даже в святом месте, не грех и приложить посохом по башке! В воспитательных целях!..

– Ты говоришь ужасные вещи, Вейдок Найтл!

– Порой ради справедливости творятся ужасные вещи.

Амелия несколько секунд молчала, задумчиво глядя на Вейдока.

– Может, ты и прав, – сказала она погодя. – Может, тогда ты поймешь и найдешь оправдание моему ужасному поступку? Ради справедливости, как ты говоришь? Ведь я пришла освобождать тебя, но в последний момент передумала.

– И освободила Таймона, – Вейдок горько рассмеялся. – Охотно пойму твои действия. Для дела отволшебничек гораздо полезнее Великого магистра. Да и мне ты оказала неоценимую услугу. Теперь я хотя бы высплюсь.

Амелия поджала губы.

– Да, и еще. В том случае, если меня случайно казнят завтра на рассвете, передай твоему уважаемому родителю мои извинения. Я никак не смогу отработать заплаченные мне восемь тысяч золотых роллондов задатка, потому что буду мертв. Глубоко сожалею.

– Эти восемь тысяч, Вейдок Найтл, – произнесла Амелия, – я тебе прощаю.

У Вейдока от удивления открылся рот.

– Да ну?! Вот спасибо! – воскликнул он, а Олли Таймон громко захохотал.

Леди Амелия с раздражением отошла от решетки.

– Я ухожу! – бросила она сердито. – Прощайте, господин Найтл. Не сердитесь на меня. У меня были все основания освободить не вас, а вашего друга. И вам, до свидания, Любитель острить! – сказала она Таймону. – Думаю, мы еще встретимся. Замок Тененталь. В лучшем случае наши пути пересекутся еще до заката, в худшем… вороны выклюют мне глаза!

Сказав так, юная леди удалилась быстро и решительно. Эпретийка безмолвно последовала за ней.

– Дитя с норовом, в меру глупое, в меру задиристое. Смелости девчонке не занимать, – проговорил Таймон, когда все их покинули.

– Хватит паясничать, Олли, – Вейдок прислонился спиной к стене и задумчиво жевал соломинку. – Чего ей бояться? Уверен, никто девчонку пальцем не тронет, даже если мы с тобой развратим всех женщин Истарии, тьфу! Попробуй кто-нибудь обидеть младшенькую Лидс – вся семья встанет на ее защиту! Видел ее «дуэнью»?

– От такой «дуэньи» и я бы не отказался. Вей, признайся, как ты узнал, что за нами придет Амелия Лидс?

– Признаюсь, я не знал. Я думал, что нашим благодетелем станет ее щедрый папаша. Но коль он не явился, что-то изменилось. Что-то пошло не так. Нам придется выяснить, что именно.

– А стоит ли? – спросил Олли. – Ведь Амелия Лидс только что простила тебе долг.

– А есть ли у нее право? – Вейдок задумался.

Он погрузился в свои мысли и размышлял до тех пор, пока не явились тюремщики, бестолковый Пир и еще один, который зевал и всем своим видом показал, что только-только поднялся с постели. Он отпер решетку, ловя ртом мух. Пир стоял столбом, отчаянно пытаясь что-то припомнить.

– Кто из вас двоих Олли Таймон? – спросил он.

В тот самый миг в голове Таймона родился план, которым делиться с другом он не стал, потому как на это не было времени, а сразу привел его в исполнение.

– Он Таймон, – Олли указал на друга.

– Я Таймон? – Великий Магистр Ордена Странствий и Поэзии только секунду не понимал, что происходит и вскочил на ноги.

– Король тебя милует, парень, – сказал безмозглый бедолага Пир. – Вали отсюда побыстрее. А то я уже на твою рожу смотреть не могу. И забери свои вещички… Эй, а ты куда собрался? – он преградил Таймону дорогу. – Нет, насчет тебя распоряжений не было! Кстати, твоя рожа мне кажется знакомой. Где я тебя видел?

– В тюрьме, – ответил Таймон глухо.

– А я думал, король если милует, то всех сразу.

– Поболтай еще…, – проворчал Тайон.

С деланным выражением легкой досады на лице Олли проводил Вейдока взглядом, ухмыльнулся украдкой. Вейдок обернулся.

– Не огорчайся, друг… Вейдок, – сказал он громко. – Вспомни старые времена. Утес на побережье.

– Где?

– У моря, разиня! Где маргаритки.

Он удалился, сопровождаемый тюремщиками. Олли Таймон вздохнул и вновь уселся на пук соломы.

– У моря, утес… Где маргаритки. Он думает, я помню?

Он закрыл глаза и представил себе море на закате. Высокий утес и на нем маргаритки среди травы.

Темница погрузилась в тишину и холод. Через час в ней было все так же тихо. Только слышалось, как капает в темноте вода, да время от времени попискивают в подземельях крысы. Никто не услышал ни единого подозрительного звука.

Через два часа, когда пьяный Пир, растолкав сонного тюремщика на посту, понес заключенному еду, он обнаружил, что зачарованные прутья решетки сломаны, а сама темница пуста.